Эволюция концепции глобализации

Д.В. Иванов

 

Концепция глобализации является в современной социологии наиболее популярным инструментом анализа социальных процессов. Понятием «глобализация» в социологии обозначается широкий спектр событий и тенденций: развитие мировых идеологий, интенсивная борьба за установление мирового порядка; скачкообразный рост числа и влияния международных организаций, ослабление суверенитета национальных государств; появление и развитие транснациональных корпораций, рост международной торговли; интенсивные массовые миграции и формирование мультикультурных сообществ; создание планетарных СМИ и экспансия западной культуры во все регионы мира и т. д. Анализ этих релевантных теориям глобализации тенденций показывает, что они приобрели характер синхронных общественных изменений в начале – середине XX в., и произошло это превращение таким образом, что его можно характеризовать как социокультурный сдвиг.

 

Рис. 1. «Революция» международной торговли и транснациональная экономика

* Среднее невзвешенное значение по шести странам: Великобритании, Германии (до 1875 г. суммарные оценки по государствам и землям, вошедшим в 1871 г. в Германскую империю; с 1950 г. данные по ФРГ), Франции, Италии (до 1875 г. суммарные оценки по территориям, вошедшим в 1860 г. в королевство Италия), США, Японии.

Составлено по: Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М., 1996; The Economist. 1999, Nov. 27 – Dec. 3; 2000, Apr. 15 – 21.

 

Первая по значимости релевантная теориям глобализации тенденция – это, безусловно, интенсификация товарных и финансовых потоков, идущих через границы национальных государств. Статистические данные указывают на то, что качественный рост, уникальная по своим масштабам и влиянию на экономику «революция» международной торговли произошла в XX в. (рис. 1). Динамика объема экспорта из развитых стран на протяжении XIX – XX вв. и в абсолютных и в относительных величинах (рис. 2) очевидно носит характер сдвига: относительно медленный рост, затем спад и сразу вслед за спадом беспрецедентный рост. Значительная доля этого роста обеспечена развитием транснациональных корпораций (ТНК), поскольку по разным оценкам от 33% [1, p. 96] до 40% [2, p. 377] международной торговли – это внутрифирменная торговля, то есть передача необходимых для производственных процессов комплектующих из одного подразделения ТНК в другое.

 

Рис. 2. Динамика отношения объема экспорта к объему ВВП, % от ВВП (постоянные цены)

 

Составлено по: Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М., 1996; Bairoch P. The constituent economic principles of globalization in historical perspective: myths and realities // International Sociology. 2000, N2.

 

Возникновение интенсивной и устойчивой тенденции формирования транснациональной экономики – углубления международного разделения труда, бурного роста числа и размеров ТНК, возникновения мировых рынков сырья, капитала, рабочей силы и т. д., то есть всего того, что теперь принято именовать экономической глобализацией, приходится на 1950-е гг. «Революция» международной торговли произошла после болезненного перелома, вызванного двумя мировыми войнами и межвоенной депрессией, когда в экономиках развитых стран преобладали автаркические тенденции. Таким образом, статистические и исторические данные указывают на резкий контраст, наметившийся в середине XX в. между старым и новым типами экономики. Это – контраст между «замкнутой» и «открытой» экономиками.

 

Рис. 3. «Революция» международной бюрократии и транснациональная политика

 

* Число неправительственных международных организаций дано в десятках.

Составлено по: Waters M. Globalização. Lisboa, 1999.

 

Вторая релевантная теориям глобализации тенденция – это формирование сферы транснациональной политики. Имеющиеся данные позволяют сделать вывод, что в начале – середине XX в. параллельно «революции» международной торговли и возрастанию роли ТНК происходила «революция» международной бюрократии, выразившаяся в беспрецедентном росте числа как межправительственных, так и неправительственных международных организаций (рис. 3). Динамика количества международных организаций воспроизводит общую модель социокультурного сдвига: вялый рост, затем – падение темпов роста и даже абсолютное уменьшение и после спада – резкий подъем.

Помимо роста числа международных организаций, характер сдвига носила и переориентация их на новые цели деятельности. В отличие от ориентации в XIX – начала XX в. на решение государственных проблем (право наций на самоопределение, защита национально-государственного суверенитета, предотвращение межгосударственных конфликтов и т. п.), преимущественная ориентация с середины XX в. – это решение гуманитарных проблем (права человека, защита этнокультурных меньшинств, предотвращение геноцида, глобальных катастроф и т. п.). Решение гуманитарных проблем силами международных организаций предполагает отчуждение части национально-государственного суверенитета в пользу созданных межправительственными соглашениями организаций, действующих на супранациональном уровне, как например, ООН, ЮНЕСКО, Мировой банк и т. д., и неправительственных транснациональных организаций, действующих на субнациональном уровне, но на территории многих государств, как, например, Greenpeace, Amnesty International, Human Rights Watch, ныне печально знаменитая Аль-Каида и т. д.

Как и в случае экономики, «рождение» тенденции оформления транснациональной политики, то есть политики, не связанной границами и интересами правительств национальных государств, происходит вслед за кризисом – всплеском ксенофобии, крушением установленной версальскими (1919) и вашингтонскими соглашениями (1921–1922) системы международных отношений, второй мировой войной (1939–1945) и «холодной войной» – противоборством идеологически консолидированных военно-политических блоков в конце 1940-х – начале 1960-х гг.

Таким образом, в середине XX в. обозначился контраст между старым и новым типами политики, характеризуемыми, соответственно, «закрытостью», основанной на принципе национально-государственного суверенитета, и «открытостью», основанной на принципе супра- и субнациональной взаимозависимости.

Еще одна релевантная теориям глобализации тенденция – коммуникационная «революция». С середины 1920-х гг. начинается систематическое радиовещание на коротких волнах, с начала 1960-х гг. развиваются телевизионное вещание через ретрансляционные спутники, а с начала 1970-х гг. – компьютерные сети. Массовые коммуникации перестают быть пространственно ограниченными. Эта тенденция возникновения планетарных СМИ коррелирует с возникновением тенденции формирования транснациональной массовой культуры. Специфику этого типа культуры хорошо зафиксировал Ж.-Ф. Лиотар, назвавший эклектизм отправным пунктом современной культуры. [3, p. 76] Транснациональную массовую культуру характеризуют распространение стандартных символов, эстетических и поведенческих образцов глобальными сетями СМИ (например, CNN и MTV) и ТНК (например, Coca-Cola и General Motors) и включение в повседневную жизнь элементов инонациональных, «экзотических» локальных культур (примерами могут служить, проникновение в быт миллионов жителей западных мегаполисов календарной символики буддизма, моды на латиноамериканские танцы, а также китайской, японской, индийской гастрономии).

«Рождение» тенденции к консолидации транснациональной культуры произошло практически одновременно со сдвигами трендов в экономике и политике. Эта консолидация набрала силу после характерной для первой половины XX в. эскалации идеологической конфронтации и национализма. Именно столкновение идеологий, отторгающих ценности, символы и поведенческие образцы иных культур стимулировало «революцию» планетарных СМИ. Столкновение идеологий вовлекло изолированные культуры в процесс конфронтационного, но интенсивного взаимодействия и тем самым расчистило путь для масштабной экспансии ценностей, символов и поведенческих образцов возобладавшей культуры, каковой к концу «холодной войны» явно оказалась культура Северной Америки и Западной Европы. И уже как следствие этой экспансии, возникли культурные гибриды – парадоксальные соединения ценностей, символов и поведенческих образцов западной массовой культуры и этнических и региональных традиционных культур. Эти культурные гибриды распространяются за пределы ареала их возникновения сообществами мигрантов.

В результате экспансии транснациональной массовой культуры и распространения культурных гибридов возникает феномен мультикультурализма – сосуществования на территории национального государства различных культур. В отличие от характерного для XIX – начала XX в. монокультурализма, когда культура этнического большинства доминировала, и этнокультурные меньшинства ассимилировались или абсорбировались в качестве субкультурного сообщества, мультикультурализм предполагает не поглощение, не иерархию, а плюрализм культурных традиций.

Таким образом, очевиден контраст между старым (до середины XX в.) и новым (со второй половины XX в.) типами культуры, характеризуемыми, соответственно, «закрытостью», основанной на принципе монокультурализма, и «открытостью», основанной на принципе мультикультурализма.

В совокупности рассмотренные тенденции, проявляющиеся в различных сферах, предстают как общественные изменения. Тенденции изоморфны и синхронны и выглядят как контрастный переход от старой – пространственно / территориально «закрытой» социальной организации к новой – «открытой» социальной организации. Эти изменения обусловлены серией экстраординарных событий, произошедших в начале – середине XX в. Две мировые войны, последовавшие за ними революции и гражданские войны, тяжелейший в истории экономический кризис (1929 – 1933) нарушили тенденцию медленной интернационализации в экономической, политической, культурной сферах. Но эти кризисы подорвали и привычный уклад жизни, основанный на ценностях экономической самодостаточности, политического суверенитета, культурной однородности национальных государств. Серия экстраординарных и даже уникальных событий вызвала такой сдвиг в деятельности индивидов, в организации ими общественной жизни, после которого ни национализм, ни идеологическая конфронтация, ни даже ужасы войн, организованной ксенофобии и геноцида не смогли «похоронить» транснациональный капитализм, транснациональную политику «общечеловеческих ценностей», транснациональную массовую культуру. Во второй половине XX в. они стали доминантами трансформации общества.

Социокультурный сдвиг проявился и в концептуализации общественных изменений. Возникновение дискурса, то есть практики концептуализации различий между старой, замкнутой в пределах национального государства социальной организации, и новой, распространяющейся на группы стран или даже весь мир, можно считать еще одной тенденцией сдвига начала – середины XX в.

Пожалуй, самой первой формой дискурса о контрасте между этими двумя типами общества стала концепция мировой капиталистической системы в марксизме. Начало такого рода концептуализации положили в 1915 – 1916 гг. К. Каутский и В. Ульянов (Ленин), сформулировав свои теории империализма. [4; 5] Среди современных социологических версий данной концепции наиболее авторитетной является развиваемая И. Уоллерстайном и его последователями с середины 1970-х гг. теория мир-системы или мир-экономики. [6 – 9] В середине 1960-х – 1970-х гг. на стыке политологической теории международных отношений и социологической системной теории активно разрабатывалась концепция мировой системы / мирового общества. Наиболее показательны в этом отношении работы В. Мура [10], Дж. Неттла и Р. Робертсона [11] и Бартона [12]. Первоначально новый дискурс общественных изменений строился вокруг понятий «мировое», «международное», «интернационализация». Термин «глобальное» включается в этот дискурс лишь в середине 1960-х гг., когда В. Мур ввел в оборот термин «глобальная социология» [10], а М. Маклюэн – термин «глобальная деревня» [13].

Собственно дискурс глобализации в социологии возникает в середине 1980-х гг., когда это понятие стал разрабатывать и популяризировать Р. Робертсон. [14; 15] С конца 1980-х гг. большинство поисков в области теории изменений сосредоточено на новом генеральном направлении – разработке теорий глобализации. В 1990 г. выходит программный сборник статей «Глобальная культура» [16], в котором опубликованы работы ведущих теоретиков И. Уоллерстайна, М. Арчер, Р. Робертсона, М. Фезерстоуна, А. Аппадураи, Б. Тернера и др. С этого времени одна за другой появляются фундаментальные монографии о глобализации, написанные Л. Склэром [17], Р. Робертсоном [18], О. Ианни [19], Уотерсом [20], А. Аппадураи [21], У. Беком [22] и т. д. Суть произошедшего в социологии концептуального поворота отчетливо сформулирована во введении М. Фезерстоуна и С. Лаша к сборнику статей «Глобальные современности» (Global Modernities): дискурс глобализации возник как «преемник дебатов о современности (modernity) и постсовременности (postmodernity) в понимании социокультурных изменений». [23, p. 1]

Тот факт, что развертывание дискурса мировой системы, интернационализации, глобальности, глобализации происходило вслед за сдвигом начала – середины XX в., указывает на то, что именно этот сдвиг превратил в восприятии исследователей предшествующие сдвигу и последовавшие за ним события в фазы единого исторического процесса перехода от старой социальной организации – локальной к новой – глобальной. Например, Р. Робертсон и М. Уотерс полагают, что глобализация – длительный исторический процесс, и начало глобализации или формирование ее предпосылок относят к рубежу XV и XVI вв. [20; 24], а Г. Терборн обнаруживает в истории, по крайней мере, шесть «волн» глобализации, самой ранней из которых он считает экспансию мировых религий в III – VII вв. н. э. [25] Все это – явные анахронизмы, которые объясняются тем, что контингентный сдвиг породил не только следствия, но и, как ни странно, собственные предпосылки. Перемещение фокуса внимания исследователей на рост международной торговли и ТНК, международных организаций, планетарных коммуникационных сетей и мультикультурализма конституировало новый предмет. Интенсивность тенденций после контингентного сдвига вызвала внимание к ним и побудила исследователей тщательно реконструировать (а на самом деле сконструировать по аналогии) их в прошлом, обнаружить фазы и предпосылки глобализации, соединяя в логическую последовательность разнородные события и тенденции прошлого, разделенные десятилетиями и даже столетиями и зачастую малозначимые для жизни современников.

В силу своей интенсивности и развертывания как на макросоциальном, так и на микросоциальном уровнях, глобализация явно контрастирует с предшествующими процессами. Поэтому создаваемые теоретиками глобализации модели непригодны для анализа тенденций отдаленного прошлого. Определение этих тенденций как глобализационных антиисторично, поскольку приписывает им то, чего в них явно не было – интенсивность и всеохватность, а заодно делает бессодержательным само понятие глобализации.

Для такого вывода существует простое основание – логическое правило, гласящее: «чем больше объем понятия, тем ничтожней его содержание». Если следовать Робертсону, Уотерсу и тем более Терборну и считать глобализацией любые международные, межкультурные контакты и географические открытия европейцев, начиная с XV, а тем более с III века, то тогда понятием «глобализация» определяется все что угодно и одновременно ничего конкретного. Отождествление разномасштабных и разнокачественных явлений превращает «глобализацию» из конкретного научного понятия, раскрывающего специфичность современных процессов, в абстрактное указание на тривиальный факт перемещения людей и результатов их деятельности по планете.

Помимо ранних стадий или «волн» глобализации, многие социологи в отдаленном прошлом обнаруживают и основоположников теорий глобализации. Например, О. Ианни [19] и М. Уотерс [20] начало дискурса глобализации связывают с работами О. Конта, К. Маркса и других классиков социологии. Это также анахронизм.

Рассматривая социокультурный сдвиг в XX в., можно развести предметные области теоретических изысканий классиков и современных исследователей, обозначив их, соответственно, понятиями «интернационализация» и «глобализация». Интернационализацией логично называть тот рост системы экономических и политических связей на уровне национальных институтов (государств, межправительственных организаций, неправительственных, но национального масштаба организаций), а также распространение во все большем числе стран институтов промышленного / буржуазного общества, который был замечен еще в XIX в. и стал предметом интереса классических теорий развития. Так, уже в «Манифесте коммунистической партии», написанном в 1848 г. совместно К. Марксом и Ф. Энгельсом, развитие международных экономических связей и территориальная экспансия капиталистических отношений описываются как сущностная характеристика перехода человечества в новую историческую эпоху. [26]

Однако, эта характеристика все-таки не достаточна для описания современных процессов, качественно отличных от интернационализации. Из приведенной выше статистики видно, что в первой половине XX в. обозначился резкий контраст между плавностью предшествующих тенденций и скачкообразной динамикой последующих тенденций. Этот контраст количественных параметров указывает на переход от интернационализации к собственно глобализации. В понятие глобализации логично включать как беспрецедентную интенсификацию процессов интернационализациии до такой степени, что эти процессы становятся непосредственными факторами изменения социальной организации на субнациональном уровне, так и интенсификацию транснациональных межиндивидуальных и межгрупповых взаимодействий.

Таким образом, уже в силу различия предмета, такие классики социологии, как Маркс или Конт, являются предшественниками, но не основоположниками теории глобализации. Кроме того, классические теории общественного развития принципиально отличаются от теорий глобализации по логической структуре.

В основе всех теорий глобализации лежит дихотомическая типология социальной организации: локальная versus глобальная. В рамках этой типологии общественными изменениями могут быть лишь процессы, связанные со сменой пространственных характеристик социальной организации / социальных взаимодействий. Поэтому появление дискурса глобализации часто трактуется как «пространствизация» теории изменений. [23; 27] Фиксирующая возникший «разрыв» между прежними и новыми пространственными характеристиками социальных процессов дихотомия «локальное / глобальное» моделирует сдвиг начала – середины XX в. Таким образом, логическая структура теорий глобализации в общем определяется характером событий и тенденций этого периода. Но в теориях глобализации это дихотомическое различение становится парадигмой описания / объяснения любых тенденций и используется для создания теоретических моделей изменений за историческими и географическими пределами сдвига.

Однако, при общности логической структуры, задаваемой дихотомическим различением «локальное / глобальное», дискурс глобализации весьма разнообразен. Особенности логической структуры основных, наиболее характерных социологических теорий глобализации, а также степень их адекватности тенденциям, наблюдаемым после сдвига начала – середины XX в., требуют детального рассмотрения.

Первые детально разработанные теоретические модели глобализации были созданы на рубеже 1980-х – 1990-х гг. и на концептуальной границе между конкурирующими формами дискурса: дискурсом мировой системы и собственно дискурсом глобализации. Концептуализация общественных изменений на основе понятия мировой системы как системы экономических и политических отношений между национальными государствами к моменту появления дискурса глобализации имела уже богатую традицию. Характерным примером этой традиции являются работы И. Уоллерстайна.

И. Уоллерстайн проводит различие между традиционным типом интеграции локальных обществ – империями и современным, возникшим в XV – XVI вв. типом – капиталистической мир-экономикой. [6, p. 15] В рамках мир-экономики выделяются группы обществ, образующих центр, периферию и полупериферию системы. Группируются они не по географической близости, а по характеру связей. Внутри центра капиталистической мир-экономики устанавливаются отношения кооперации и конкуренции. Между центром и периферией – отношения эксплуатации и зависимости. Полупериферия, как явствует из названия, находится с центром и периферией в отношениях смешанного типа.

В теории Уоллерстайна тенденции сдвига к транснациональной экономике и транснациональной политике трактуются на основе дихотомического различения совокупности автономных единиц и системы связей между единицами. Общественные изменения рассматриваются преимущественно как процессы на супранациональном уровне (возникновение сети интернациональных связей), на уровне национальном изменения не носят радикального характера (постоянство национально-государственной определенности социальной организации единиц в системе), на субнациональном уровне (процессы внутри единиц) процессы вообще не рассматриваются как системные изменения.

Таким образом, логическая структура модели мировой системы сводит наблюдаемые изменения к схеме «международное разделение труда + межгосударственный баланс сил / интересов». Наиболее релевантными теории Уоллерстайна оказываются тенденции роста международной торговли и числа межправительственных организаций, но остальные тенденции контингентного сдвига начала – середины XX в. практически не моделируются этой схемой. Данная логическая структура не требует в добавление к термину «интернациональное» использовать термин «глобальное». Поскольку между процессами вне национально-государственных границ и внутри этих границ предполагается принципиальная разница, парадигмой изменений служит дихотомия «национальное / интернациональное», а не дихотомия «локальное / глобальное», игнорирующая роль национальных границ.

Последовательные сторонники парадигмы мировой системы отрицают использование термина «глобализация», рассматривая его как всего лишь дань конъюнктуре. [9; 28] Лидер критиков дискурса глобализации Уоллерстайн полагает, что «этот дискурс является в действительности гигантской лжеинтерпретацией (misreading) современной реальности – обманом, навязанным нам властными группами и, даже хуже, обманом, который мы навязали сами себе, зачастую от отчаяния». [28, p. 250] Уоллерстайн предлагает интерпретировать эмпирически фиксируемые общественные изменения как переход (transition) капиталистической мир-системы в фазу кризиса, начало которой приходится на 1967 – 1973 гг. Данная фаза представлена как неизбежная часть жизненного цикла (зарождение – расцвет – кризис) мир-экономики, возникшей около 1450 г.

Менее последовательные сторонники парадигмы мировой системы, ориентированные на господствующий в современной социологии дискурс, адаптировали понятие глобализации и создали первые теоретические модели глобализации. Примерами здесь могут служить работа Э. Гидденса «Последствия современности» (1990) и работа Л. Склэра «Социология глобальной системы» (1991).

Глобализация Гидденсом определяется как «интенсификация распространяющихся на весь мир (worldwide) социальных отношений, которые связывают удаленные места (localities) таким образом, что локальные события формируются событиями, происходящими за много миль от них, и наоборот». [29, p. 64] Гидденс рассматривает глобализацию как прямое продолжение модернизации, считая, что современности (Modernity) внутренне присуща глобализация. [29, p. 63] Поскольку модернизация, согласно Гидденсу, заключается в автономизации социальных отношений от локальных условий взаимодействий, то распространение действия де-контекстуализирующих институтов на весь мир логично считать продолжением модернизации в форме глобализации. Современная социальная система формируется в четырех институциональных измерениях, и, соответственно, глобализация также рассматривается в четырех измерениях. Эти измерения суть мировая капиталистическая экономика, система национальных государств, мировой военный порядок, международное разделение труда. [29, p. 71] Можно заметить, что на самом деле в модели Гидденса не четыре, а только два институциональных измерения системы: мировая экономика и мировая политика. В этом пункте теория Гидденса близка теории мир-системы Уоллерстайна. Отличие заключается в том, что в модели Гидденса трансформация системы происходит не только на уровне системных связей (глобальном), но и на уровне связываемых элементов системы – «местных событий» (локальном). Поэтому для теории Гидденса термин «глобализация», имеющий, помимо прочих, смысл всеохватности, тотальности, более адекватен, чем термин «интернационализация», связанный по смыслу скорее лишь с межгосударственными отношениями.

Лесли Склэр так же, как и Гидденс, предпочитает термину «интернационализация» термин «глобализация», поскольку считает, что наиболее актуальный процесс – это формирование системы транснациональных практик, автономизирующихся от условий внутри национальных государств и национально-государственных интересов в международных отношениях. Транснациональные практики, согласно Склэру, существуют на трех аналитически различаемых уровнях: экономическом, политическом, идеолого-культурном. [17, p. 7] На каждом из уровней транснациональные практики образуют базовый институт, стимулирующий глобализацию. На уровне экономики это – ТНК, на уровне политики – транснациональный класс капиталистов, на уровне идеологии и культуры – консьюмеризм. При такой специфической интерпретации содержания понятия «институт» можно определить глобализацию как серию процессов формирования системы транснационального капитализма, релятивизирующего национально-государственные границы.

Таким образом, глобальная система Склэра возникает как структура, параллельная и аналогичная мир-системе Уоллерстайна. Несмотря на то, что Склэр пишет о трех институциональных уровнях транснациональных практик, фактически в его модели, как и в модели Уоллерстайна, рассматриваются лишь два уровня – экономика и политика. Место заявленного третьего уровня – культуры занимает консьюмеризм, трактуемый как идеологизированная экономическая практика или коммерциализированная идеологическая практика.

Логическая структура теорий Гидденса и Склэра в общем едина: глобализация представлена как серия аналогичных, однопорядковых тенденций в различных институциональных сферах, в совокупности предстающих как формирование глобальной системы взаимосвязей и взаимозависимостей между локальными социальными процессами. Эта система и формирует характерную для современной эпохи глобальность социальной организации. Термин «глобальное» соединяет в себе понятия «интернациональное» и «транснациональное», а термин «локальное» – понятия «национально-государственное» и «субнациональное». Теории Гидденса и Склэра представляют собой две разновидности одного типа моделей глобализации – моделей глобальной системы, которые сформировались как результат продолжения линии теоретизирования, заданной работами Уоллерстайна, но уже в рамках дискурса глобализации.

Альтернативой моделям глобальной системы стали модели глобализации, разработанные на базе критики теории мир-системы и теорий глобальной системы. Придя еще в 1968 г. к выводу о том, что сфера культуры имеет решающее значение для «систематизации» мира, позже, в середине 1980-х гг. Роланд Робертсон выдвинул тезис о том, что глобальная взаимозависимость национальных экономик и государств, концептуализированная, например, в модели «системы обществ» Уоллерстайна, является лишь одним из аспектов глобализации, тогда как второй аспект – глобальное сознание индивидов столь же важен для превращения мира в «единое социокультурное место». [14; 15; 24]

Определение глобализации как серии эмпирически фиксируемых изменений, разнородных, но объединенных логикой превращения мира в «единое место» (a single place), позволило Робертсону концептуализировать более широкий спектр тенденций, чем теоретикам глобальной системы. Единство места в данном случае означает то, что условия и характер социальных взаимодействий в любой точке мира одни и те же и что события в весьма удаленных точках мира могут быть условиями или даже элементами одного процесса социального взаимодействия. Мир «сжимается», становится единым, лишенным существенных барьеров и дробления на специфические зоны социальным пространством.

Включение сознания и деятельности индивидов в предмет теории глобализации привело Робертсона к переосмыслению соотношения глобальности и локальности. В глобализации Робертсоном выявляются две направленности: глобальная институционализация жизненного мира и локализация глобальности. [24, p. 15-17]

Глобальная институционализация жизненного мира явно толкуется как организация повседневных локальных взаимодействий и социализации непосредственным (минующим национально-государственный уровень) воздействием макроструктур мирового порядка. Макроструктурирование мирового порядка (системы взаимозависимости обществ, существующих в рамках национальных государств) происходит, по мысли Робертсона, под действием трех факторов: экспансия капитализма, западный империализм, развитие глобальной системы масс-медиа. Для жизненного мира индивидов и локальных сообществ совокупное действие трех факторов оборачивается экспансией «общечеловеческих ценностей», распространением стандартных символов, эстетических и поведенческих образцов глобальными сетями СМИ (например, CNN и MTV) и ТНК (например, Coca-Cola и General Motors).

Вторая направленность глобализации в модели Робертсона – локализация глобальности призван отразить тенденцию становления глобального не «сверху», а «снизу», то есть через локальное – через превращение взаимодействия с представителями иных государств и культур в рутинную практику, через включение в повседневную жизнь элементов инонациональных, «экзотических» локальных культур. В мультикультуральных локальных сообществах категории «международные отношения», «столкновение цивилизаций», «транснациональная корпорация» оказываются практическими категориями взаимодействия. В этом случае термин «глобальное» означает не только «интернациональное», но и «субнациональное», и даже «локальное» в той степени, в какой последнее глобализует – превращает повседневную жизнь людей в переживание глобального. Чтобы подчеркнуть двухуровневость глобализации, соотносительность и взаимопроникновение глобального и локального, сочетание тенденций к гомогенности и к гетерогенности, Робертсон даже вводит специальный термин: «глокализация». [30]

То, что Робертсон выделяет в глобализации два аспекта (глобальная взаимозависимость и глобальное сознание) и две направленности (глобальная институционализация жизненного мира и локализация глобальности), указывает на стремление рассматривать общественные изменения и с точки зрения макросоциологической (система / структура), и с точки зрения микросоциологической (социальное действие / актор). Поэтому модель глобализации, представленная в теории Робертсона, нами может быть сведена к формуле «структурная гомогенность + социальная гетерогенность». Это – та парадигма изменений, которая задает единство разнородным эмпирически фиксируемым тенденциям.

Теория Робертсона предлагает модель глобализации, существенно отличающуюся от моделей глобальной системы по степени адекватности наблюдаемым тенденциям. Модель Робертсона позволяет концептуализировать глобализацию не только как структурные изменения, но и как изменения в умонастроениях и межиндивидуальных взаимодействиях. Кроме того, в понятие глобализации Робертсона интегрирована возможность существования оппозиции, действующей глобально и, таким образом, одновременно использующей и отрицающей глобализацию. Термин «глобальное» у Робертсона означает не только «интернациональное» и «транснациональное», но и «транскультурное» и «транслокальное». Понятие глобального охватывает все пространство социального, глобальное и локальное соотносительны и не разделимы. Поэтому эту модель глобализации можно назвать моделью глобальной социальности.

С другой стороны, в модели глобальной социальности произошло «размывание» базовой дихотомии «локальное / глобальное». Введение категорий «культура», «жизненный мир», «сознание» нарушают исходную референцию концепции глобализации к пространственной экспансии и гомогенности целого. Однако, именно эта модификация исходной метафоры и глобализационной парадигмы позволила Робертсону концептуализировать тенденции, которые не концептуализируются теориями глобальной системы.

Подход Робертсона к рассмотрению глобализации был воспринят в 1990-х гг. многими исследователями. Например, собственные модели глобальной социальности разработали такие теоретики, как У. Бек и Г. Терборн, известные своими исследованиями модернизации. [31; 32]

В работе «Что такое глобализация?» (1997) Бек вводит категорию транснационального социального пространства, [22, S. 55] которая по своему теоретическому смыслу является полным аналогом «единого места» Робертсона. Глобализация, согласно Беку, означает «не связанные границами повседневные действия в различных измерениях экономики, информации, экологии, техники, транскультурных конфликтов и гражданского общества…» [22, S. 44] Налицо та же схема, что у Робертсона: макроструктурирование жизненного мира в форме универсальных институциональных «измерений» и локализация глобальности в форме «повседневных действий».

Понятие транснационального социального пространства позволяет Беку объединить под общим названием «глобализация» процессы в сферах политики, экономики, культуры, экологии и др., которые, по его мысли, обладают собственной внутренней логикой и которые не редуцируемы один к другому. [22, S. 29] В политической сфере глобализация означает «размывание» суверенитета национального государства в результате действий транснациональных акторов и создания ими организационных сетей. [22, S. 28] В экономике глобализация означает наступление денационализированного, дезорганизованного капитализма, ключевыми элементами которого являются выходящие из-под национально-государственного контроля ТНК и спекуляции на транснациональных финансовых потоках. [22, S. 40] В культуре глобализация означает глокализацию, то есть взаимопроникновение локальных культур в транснациональных пространствах, каковыми являются западные мегаполисы – Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Берлин и т. п. [22, S. 42, 131]

Тезис о наличии собственной логики глобализации в каждой из сфер общества оправдывает использование Беком при описании / объяснении тенденций в них моделей, разработанных другими теоретиками: З. Бауманом («слабое государство») [33], С. Лашем и Дж. Урри («дезорганизованный капитализм») [34], Р. Робертсоном («глокализация») [30]. Этот же тезис позволяет Беку предложить собственную модель глобализации, исходя из процессов в сфере экологии. Бек приспосабливает разработанную прежде теорию общества риска [31] к анализу процессов глобализации. В результате была создана модель мирового общества риска (Weltrisikogesellschaft).

Базовая идея теории общества риска «опасности создают общество» переформулирована: «глобальные опасности создают глобальное общество». [22, S. 74] Новые риски, не ограниченные местом их появления, уравнивают и объединяют людей, даже помимо их воли и независимо от географического и социального положения. Бек выделяет три вида глобальных опасностей [22, S. 76-77]: 1) экологические катастрофы, обусловленные высоким уровнем технико-экономического развития (парниковый эффект, промышленное загрязнение, озоновая «дыра» и т. п.); 2) экологические катастрофы, обусловленные низким уровнем развития (дефицит питьевой воды, истребление лесов и т. д.); 3) катастрофы, обусловленные существованием оружия массового поражения.

Проблематизация этих рисков транснациональными социальными движениями и институционализация рисков в форме международных конвенций и организаций формируют мировое общество как единое, хотя и многомерное, полицентричное, контингентное, политизированное (но не организованное в форме государства) транснациональное социальное пространство. Превращение общества риска в глобальное Бек считает наступлением качественно нового состояния той эпохи, которую он именует «второй современностью» (zweite Moderne). [22, S. 30]

Гёран Терборн в работе «Глобализации» (2000) исходит из того, что термин «глобализация» указывает на «тенденции к всемирному (world-wide) размаху, воздействию или связанности социальных феноменов или к всемирной осведомленности о чем-либо среди социальных акторов». [25, p. 154] Плюралистичность глобализаций (Терборн предпочитает говорить о множественности и многомерности глобализационных процессов) может быть «схвачена» в концептуальном поле заданном двумя осями: характер динамики (интерактивный или системный) и уровень социального феномена (от единичного действия до макроструктуры). [25, p. 158] Таким образом, Терборн продолжает линию, начатую Робертсоном, соединившим в одной модели глобальную взаимозависимость и глобальное сознание. Терборн предлагает модель глобальной социальности, концептуализирующую изменения на двух уровнях – макро- и микро-социальном – и в двух направлениях – собственно глобализации и локализации глобального.

Теоретические модели, разработанные Робертсоном, Беком, Терборном, репрезентируют ныне наиболее распространенный в социологии тип теорий глобализации. Для данного направления исходной является пространственная референция теории. Важность этой референции четко и образно сформулировал Терборн: «В то время, как постмодернизм бросил вызов концепции времени, свойственной современности (modernity), глобализация ориентируется на пространственную протяженность. В этом смысле глобализация может интерпретироваться как полет современности в пространство». [27, p. 150]

Третий тип моделей глобализации сформировался в конце 1980-х – середине 1990-х гг. на основе принципиально иного осмысления пространственной референции понятия «глобализация». Начало этому типу моделей положил в 1990 г. Аржун Аппадураи в статье «Разъединение и различие в глобальной культур-экономике» [35], идеи которой затем развил в вышедшей в 1996 г. книге «Современность в полный рост: Культурные измерения глобализации». [21] Аппадураи радикализировал противопоставление теории глобализации и мир-системной теории, акцентируя примат культурного – символического и феноменологического. Глобализацию он рассматривает как детерриториализацию – утрату привязки социальных процессов к физическому пространству. [35, p. 301] В ходе глобализации формируется «глобальный культурный поток», который распадается на пять культурно-символических пространств-потоков (landscapes)[1]: этнопространство (ethnoscape) образуется потоком туристов, иммигрантов, беженцев, гастарбайтеров; технопространство (technoscape) – потоком технологий; финанспространство (finanscape) – потоком капиталов; медиапространство (mediascape) – потоком образов; идеопространство (ideoscape) – потоком идеологем. Эти текучие, нестабильные пространства являются «строительными блоками» тех «воображаемых миров», в которых люди взаимодействуют, и взаимодействие это носит характер символических обменов. [35, p. 296]

В рамках концепции «воображаемых миров», конституируемых глобальными потоками, дихотомия «локальное / глобальное» трактуется феноменологически. Это – два типа «структуры чувствования, которая продуцируется определенными формами интенциональной деятельности и которая производит определенные материальные эффекты». [21, p.182] Локальное как артикуляция этно-культурной идентичности, религиозный фундаментализм, общинная солидарность не предшествует исторически глобальному, а производится / конструируется из тех же потоков образов, которые конституируют глобальное. Современное локальное столь же детерриториализовано, как и глобальное.

В теоретической модели Аппадураи первоначальная дихотомия «локальное / глобальное» замещается по сути дихотомией «территориальное / детерриториализованное», а глобальность и локальность выступают как две составляющие глобализации, аналогичные структурной гомогенности и социальной гетерогенности в модели Робертсона.

Та же логика замещения дихотомии «локальное / глобальное» дихотомией «территориальное / детерриториализованное» обнаруживается в работе Малькольма Уотерса «Глобализация» (1995). Глобализация трактуется как совокупность тенденций, ведущих к детерриториализации социального, обусловленной экспансией символических обменов. Фундамент теории глобализации, согласно Уотерсу, это – концепция отношения между социальной организацией и территориальностью. [20, p. 7] Отношение это в каждый исторический момент детерминируется одним из трех типов обмена: материальным (экономическим), политическим, символическим. Материальные обмены имеют тенденцию к локализации социальных отношений: производство товаров предполагает концентрацию в одном месте рабочей силы, капитала, сырья; взаимодействие в режиме «лицом к лицу» при управлении процессом труда и при оказании услуг. Политические обмены имеют тенденцию к интернационализации – территориальной экспансии социальных отношений: осуществление власти предполагает контроль над подчиненным населением, занимающим данную территорию, и гарантии суверенности этого контроля, получаемые посредством взаимодействия с инстанциями власти за пределами данной территории. Символические обмены имеют тенденцию к освобождению социальных отношений от пространственной референции: процесс создания и трансляции интеллектуальных и эстетических символов может относительно легко перемещаться и осуществляться между территориально удаленными индивидами / группами.

Поэтому глобализация общества – процесс, определяемый преобладанием культуры над экономикой и политикой. Экономика и политика глобализуются в той мере, в какой «пронизаны» символическими обменами.

Уотерс констатирует, что в наибольшей степени подвержены глобализации те «измерения» экономики, в которых преобладает «символическое опосредствование» отношений – финансовый рынок и потребление, движимое принципами консьюмеризма. Гораздо менее глобализованы товарное производство и рынок труда. [20, p. 89-90]

Политика в большей мере глобализуется в тех ее «измерениях», где проблематизируются ценности, а не материальные интересы. [20, p. 118-119] Осознание в качестве глобальных проблем прав человека, экологии, сохранения мира, справедливого распределения мировых ресурсов привело к частичной делегитимации национального государства и росту числа международных организаций, влияние которых, правда, не достаточно для устранения национально-государственного суверенитета как организующего принципа политической сферы.

Анализ глобализации в сфере культуры Уотерс ведет, опираясь на концепцию Аппадураи, но несколько видоизменив классификацию пространств-потоков и сориентировав ее на концепцию симулякров Бодрийяра. «Измерениями» культуры в теории Уотерса являются: сакропространство (sacriscape), образуемое потоком симулякров религиозности; этнопространство (ethnoscape), образуемое потоком симулякров этнической идентичности; эконопространство (econoscape), образуемое потоком симулякров стоимости и капитала; медиапространство (mediascape), образуемое потоком симулякров информации; досуг-пространство (leisurescape), образуемое потоком симулякров развлечений и впечатлений, например туристических. [20, p. 149]

Таким образом, культура – это наиболее глобализованная сфера, поскольку в ней социальные отношения максимально символизированы и, следовательно, могут осуществляться без привязки к конкретной территории. Помимо этого, глобализация культуры посредством потоков симулякров передается в сферы экономики и политики, вызывая там интенсификацию глобализации.

Последовательно развивая идею детерриториализации социальных отношений, Уотерс приходит к различению глобализации и постглобализации. По мере утраты пространственной референции социальных отношений открывается перспектива пост-глобализации, под которой Уотерс понимает освобождение социальных отношений от телесной референции, что возможно, например, в киберпространстве, то есть при коммуникации посредством компьютерных сетей. [20, p. 156-157]

В моделях детерриториализации социального практически полностью утрачивается изначальная референция понятия глобализации к физическому пространству и однородному целому. «Глобальное» у Аппадураи и Уотерса означает скорее нечто не-пространственное, нематериальное, воображаемое, символическое, гетерогенное, но всепроникающее. Это искажение базовой метафоры позволило создать модели, учитывающие новые тенденции – консьюмеризм, миноритизацию политики, развитие компьютерных сетей и т. д. Но при этом логическая структура теорий детерриториализации социального принципиально изоморфна логической структуре теорий глобальной социальности и даже теорий глобальной системы. Новые тенденции описываются / объясняются при помощи дихотомического различения «территориальное / детерриториализованное», которое предстает как модификация дихотомии «локальное / глобальное». Парадигму изменений, посредством которой Аппадураи и Уотерс соединяют разнородные тенденции в единый процесс глобализации, можно свести к формуле «структурная диффузность + социальная фрагментарность». Эта формула акцентирует не только экспансию, но и нестабильность, «текучесть» глобальных институциональных структур, не только плюрализм, но и чреватую конфликтами разобщенность социокультурных ориентаций индивидуальных действий. Однако, в общем, парадигма изменений в моделях детерриториализации социального является скорее не альтернативой, а модификацией по отношению к парадигме «структурная гомогенность + социальная гетерогенность». Таким образом, референтами моделей детерриториализации остаются транснациональный капитализм и транснациональная демократия, хотя Аппадураи и Уотерс, настаивая на постмодернистской культурализации, эстетизации экономики и политики, акцентируют не транснациональность, а транскультурность капитализма и демократии.

Подводя итог анализу теоретических моделей глобализации, можно сделать вывод, что три представленных типа – модели глобальной системы (представлены в работах Гидденса и Склэра), глобальной социальности (Робертсон, Бек, Терборн), детерриториализации социального (Аппадураи, Уотерс) исторически образуют три «волны» или «линии» концептуализации общественных изменений в рамках единой глобализационной парадигмы. Для проанализированных теорий характерна общность логической структуры. Общественные изменения рассматриваются как исторически уникальная совокупность процессов, в результате которых новая социальная организация замещает прежнюю. Старый и новый типы социальной организации различаются на основе дихотомической типологии «локальное / глобальное».

В рамках каждой из трех «линий» концептуализации и каждой отдельной модели трактовка различения локального и глобального специфична, но эти трактовки можно суммировать с помощью модели Р. Робертсона «структурная гомогенность + социальная гетерогенность», в которой в свернутой форме представлены все варианты моделей глобализации. Посредством этой парадигмы любая эмпирически фиксируемая тенденция изменений интерпретируется как аспект, часть или разновидность глобализации. Так, например, Робертсон, Аппадураи и Терборн включили в понятие глобализации рост сеператизма, культурного и религиозного фундаментализма, антиглобализационные социальные движения; Уотерс – консьюмеризм; Бек – нарастание экологических проблем. Но расширение предмета теории глобализации во всех этих случаях достигается за счет «размывания» парадигмального различения «локальное / глобальное». Эта тенденция, нарастающая с возникновением теоретических моделей глобальной социальности и детерриториализации социального, указывает на проблему рискованности моделей глобализации. Актуальной становится проблема адекватности и перспектив теорий глобализации в новых социально-исторических условиях.

Перспективы использования моделей глобализации для анализа общественных изменений зависят от того, насколько линейными будут тенденции, вызванные сдвигом начала – середины XX в. Для развитых стран уже в ближайшем будущем актуальной станет ситуация, когда глобализация есть, но она не представляет собой процесс общественных изменений. Глобализация превращается в рутинный процесс функционирования / воспроизводства социальной организации. В этой перспективе весьма симптоматично появление концепции Йенса Бартельсона, прогнозирующего исчерпание эвристического потенциала понятия глобализации и его тривиализацию. Бартельсон сравнивает понятие глобализации с понятиями цивилизации и революции, сформировавшимися перед и в ходе Французской революции конца XVIII века: «эти понятия также утратили стабильные референты, но функционировали как движители (vehicles) социального изменения, обозначая изменение в его чистой, наиболее неизбежной и необратимой форме: изменение как условие возможных объектов и возможных идентичностей в возможном будущем». [36, p. 193] Подобно этим понятиям, «глобализация» представляет собой не просто прогноз, но самоосуществляющееся пророчество. Поэтому Бартельсон делает вывод, что «…метафоры глобализации возможно отомрут, когда понятие выполнит свою задачу дестабилизации, то есть, когда глобализация станет чем-то, что происходит без слов и, таким образом, не нуждается в обсуждении». [36, p. 193]

Если проанализировать не только то, как концепция конституирует ожидаемые изменения, но и то, как неожиданные изменения конституируют концепцию, то можно прийти к выводу, что помимо выявленной Бартельсоном перспективы тривиализации концепции глобализации, существует реальная перспектива кризиса концепции глобализации в силу возникновения принципиально новых тенденций общественных изменений.

Сейчас в конце XX – начале XXI в. концепция глобализации на вершине популярности. Но первые симптомы кризиса глобализационной парадигмы изменений уже налицо. Адекватно моделируя тенденции экономической интеграции, формирования транснациональной бюрократии, роста мультикультурных сообществ, теории глобализации не описывают и не объясняют адекватно новые тенденции, возникшие ближе к концу XX века: экспансию симуляций – образов, замещающих реальные вещи / действия в экономике, политике, культуре, а также компьютерную революцию и формирование так называемой киберкультуры. Чем дальше исторически отстоят анализируемые события от периода сдвига начала – середины XX в., тем острее проблема адекватности глобализационной парадигмы.

Теоретики глобализации решают проблему путем реинтерпретации парадигмы «локальное / глобальное». Эти изменения заметны в последовательности возникновения трех «линий» теоретизирования: теории мировой / глобальной системы (с середины 1960-х – начала 1970-х гг.), теории глобальной социальности (с середины 1980-х – начала 1990-х), теории детерриториализованной социальности (с конца 1980-х – середины 1990-х). Каждая следующая «линия» приводила к созданию моделей глобализации, концептуализирующих более широкий спектр тенденций. Но при этом все более менялось содержание понятия глобализации. Базовая пространственно-физикалистская метафора, метафора, если воспользоваться терминологией Терборна [25, p. 154], «пространствизации социального» (spatialization of the social) все более замещалась метафорикой непространственности, детерриториализации и нематериальности, символичности. Это позволило моделировать некоторые из новейших тенденций, но за счет потери определенности самого понятия «глобализация».

Осознание проблемы качественного изменения концепции глобализации очевидно в предложенном Уотерсом понятии «пост-глобализация». [20, p. 156] Однако, идея адаптировать с помощью нового понятия теорию глобализации к новым условиям рискованна. Переход от взаимодействий в реальном пространстве к взаимодействиям в виртуальном пространстве может с равным успехом интерпретироваться и как гипер-глобализация – экспансия социальных процессов в новые формы пространственности, и как де-глобализация – редукция действительной пространственности социальных процессов.

Таким образом, зависимость логической структуры теорий глобализации от сдвига начала – середины XX в. определяет граничные условия для этого рода теорий изменений. Во-первых, релевантные тенденции должны представлять собой контрастный переход, а не монотонный процесс. По мере удаления от периода начала – середины XX в. это условие перестает выполняться (см. рис. 1–3), и, соответственно, дихотомия «локальное / глобальное» перестает быть адекватным средством анализа. Во-вторых, иррелевантные теории глобализации тенденции должны представлять собой монотонный процесс, а не контрастный переход. Это условие не выполняется для тенденций, которые концептуализируются в моделях детерриториализации социального / пост-глобализации. Эволюцию теорий глобализации к моделям детерриториализации и пост-глобализации, построенным с использованием различения реального, материального и эфемерного, изображаемого, можно рассматривать как симптоматичную тенденцию, обусловленную императивом анализа новых общественных изменений, на которых невозможно сфокусировать внимание, оперируя дихотомиями «традиционное / современное» и «локальное / глобальное». На протяжении последних десятилетий XX в. эти не попадающие в фокус теорий модернизации и глобализации изменения стали настолько очевидны, что вызвали новый дискурс изменений – дискурс виртуализации, в рамках которого разработан уже ряд оригинальных теорий трансформации общества.

Отправным пунктом для большинства теоретиков, оперирующих различением реального и виртуального, является созданная в середине 1970-х – начале 1980-х гг. концепция «упадка реальности» Ж. Бодрийяра. [37; 38] Бодрийяр же первым на рубеже 1980-х – 1990-х гг. стал использовать метафору виртуальности при описании современных социальных процессов. [39, p. 84-86] Термин «виртуализация» для обозначения социальных процессов активно вводится в научный оборот с середины 1990-х гг. А. Крокером [40], А. Бюлем [41], М. Паэтау [42] и автором этих строк [43]. На протяжении 1990-х гг. на базе различения «реальное / виртуальное» были созданы альтернативные теоретические модели общественных изменений.

Виртуализация в этих теориях в общем понимается как любое замещение реальности ее симуляцией/образом – не обязательно с помощью компьютерной техники, но обязательно с применением логики виртуальной реальности. Эту логику можно наблюдать и там, где компьютеры непосредственно не используются. Например, виртуальной экономикой можно назвать и ту, в которой хозяйственные операции ведутся преимущественно через Internet, и ту, в которой спекуляции на фондовой бирже преобладают над материальным производством. Виртуальной политикой можно назвать борьбу за власть и посредством агитации с помощью web-страниц или пресс-конференций в Internet, и посредством рекламных акций в телестудии или на концертной площадке.

Определение социальных феноменов с помощью понятия виртуальность уместно тогда, когда конкуренция образов замещает конкуренцию институционально определенных действий – экономических, политических или иных. Социальное содержание виртуализации – симуляция институционального строя общества первична по отношению к содержанию техническому. Общее представление о феномене замещения реальности образами позволяет разрабатывать собственно социологический подход: не компьютеризация жизни виртуализирует общество, а виртуализация общества компьютеризирует жизнь. Распространение технологий виртуальной реальности вызывается стремлением компенсировать с помощью компьютерных симуляций дефицит социальной реальности.

В 1990-х гг. одновременно с разработкой собственно теорий виртуализации наметилась тенденция использования различения «реальное / виртуальное» и в теориях глобализации. Термин «виртуальное пространство» использовал М. Уотерс [20], термин «виртуальная экономика» – У. Бек [22]. Привычным уже для исследователей глобализации стал термин «виртуализация экономической деятельности». [2; 44] Признанный лидер в теоретических исследованиях глобализации Р. Робертсон констатирует, что понятие «виртуальное» становится существенным элементом концептуального аппарата. [45, p. 466]

На основе анализа концептуальной эволюции теорий глобализации можно утверждать, что в теоретической социологии наблюдается действие императива виртуализации. Любая теоретическая модель общественных изменений, чтобы быть адекватной современным тенденциям, должна строиться с использованием понятия виртуальности или его аналогов, акцентирующих симуляционность, нематериальность, символический, игровой характер социальных процессов.

 

Литература

 

1. Kiely R. Globalization, Post-Fordism and the Contemporary Context of Development // International Sociology. 1998, N1

2. Sassen S. Territory and Territoriality in the Global Economy // International Sociology. 2000, N2

3. Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. Manchester, 1984

4. Kautsky K. Nationalstaat, imperialistischer Staat und Staatenbund. Nuernberg, 1915

5. Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма // Соч. 4-е изд. Т. 22. М., 1950

6. Wallerstein I. The Modern World System I: Capitalist Agriculture and the Origins of the European world-economy in the Sixteenth Century. New York, 1974

7. Wallerstein I., T. Hopkins (eds.) The Age of Transition: Trajectory of the World-System, 1945 – 2025. London. 1996

8. Chase-Dunn C. Global Formation. Oxford, 1989

9. Abu-Lughod J. Going Beyond Global Babble // Culture, Globalization and the World-System. Ed. by A.D. King. London, 1991

10. Moore W. Global Sociology: The World as a Singular System // American Journal of Sociology. 1966, N5

11. Nettl J., Robertson R. International Systems and the Modernization of Societies. New York, 1968

12. Burton J. World Society. Cambridge, 1972

13. McLuhan M. War and Peace in the Global Village. New York, 1968

14. Robertson R., Lechner F. Modernization, Globalization and the Problem of Culture in the World-Systems Theory // Theory, Culture & Society. 1985, N3

15. Robertson R. Globalization Theory and Civilization Analysis // Comparative Civilizations Review. 1987, Vol. 17

16. Global Culture: Nationalism, Globalization and Modernity. Ed. by M. Featherstone. London, 1990

17. Sklair L. Sociology of the Global System. Hemel Hempstead, 1991

18. Robertson R. Globalization: Social Theory and Global Culture. London, 1992

19. Ianni O. A sociedade global. Rio de Janeiro, 1992

20. Waters M. Globalização. Oeiras, 1999

21. Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis, 1996

22. Beck U. Was ist Globalisierung? Frankfurt a. M., 1998

23. Featherstone M., Lash S. Globalization, Modernity and the Spatialization of Social Theory: An Introduction // Global Modernities. Ed. by M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. London, 1995

24. Robertson R. Mapping the Global Condition: Globalization as the Central Concept // Global Culture. Ed. by M. Featherstone. London, 1990

25. Therborn G. Globalizations: Dimensions, Historical Waves, Regional Effects, Normative Governance // International Sociology. 2000, N2

26. Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4

27. Therborn G. Introduction: From the Universal to the Global // International Sociology. 2000, N2

28. Wallerstein I. Globalization or the Age of Transition? // International Sociology. 2000, N2

29. Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford, 1990

30. Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity- Heterogeneity // Global Modernities. Ed. by M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. London, 1995

31. Бек У. Общество риска: На пути к другому модерну. М., 2000

32. Therborn G. European Modernity and Beyond: The Trajectory of European Societies 1945-2000. London, 1995

33. Bauman Z. Globalization: The Human Consequences. Cambridge, 1998

34. Lash S., Urry J. Economies of Signs and Space. London, 1994

35. Appadurai A. Disjuncture and Difference in the Global Cultural Economy // Global Culture. Ed. by M. Featherstone. London, 1990

36. Bartelson J. Three Concepts of Globalization // International Sociology. 2000, N2

37. Baudrillard J. Simulacra and Simulation. Ann Arbor, 1994

38. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства или Конец социального. Екатеринбург, 2000

39. Baudrillard J. A ilusão do fim ou a greve dos acontecimentos. Lisboa, 1997

40. Kroker A., Weinstein M. Datenmuell: Die Theorie der virtuellen Klasse. Wien, 1997

41. Buehl A. Die virtuelle Gesellschaft. Opladen, 1997

42. Becker B., Paetau M. (Hrsg.) Virtualisierung des Sozialen. Frankfurt a. M., 1997

43. Иванов Д.В. Виртуализация общества // Социология и социальная антропология. Под ред. В.Д. Виноградова и В.В. Козловского. СПб., 1997

44. Arrighi G. Globalization and the Rise of East Asia: Lessons from the Past, Prospects for the Future // International Sociology. 1998, N1

45. Robertson R. Globalization Theory 2000+: Major Problematics // Handbook of Social Theory. Ed. by G. Ritzer and B. Smart. London, 2001

 

[1] Слово landscape в английском языке означает ландшафт, пространство, но может звучать и как словосочетание land-scape, что означает ускользание пространства или бегство от пространства. На этих сложных коннотациях и построена терминология теории Аппадураи.