Рэдрик Шухарт, 28 лет, женат, без определенных занятий

 

Рэдрик Шухарт лежал за могильным камнем и, отведя рукой ветку рябины, глядел на дорогу. Прожектор патрульной машины метался по кладбищу и время от времени бил его по глазам, и тогда он зажмуривался и задерживал дыхание. Прошло уже два часа, а на дороге все оставалось по-прежнему. Машина, мерно клокоча двигателем, работающим вхолостую, не двигалась с места и все шарила и шарила своими тремя прожекторами по заросшим запущенным могилам, по покосившимся ржавым крестам и плитам, по неряшливо разросшимся зарослям рябины, по гребню трехметровой стены, обрывавшейся слева. Патрульные боялись Зоны. Они даже не выходили из машины. Здесь, возле кладбища, они даже боялись стрелять. Иногда до Рэдрика доносились приглушенные голоса, иногда он видел, как из машины вылетал огонек сигаретного окурка и катился по шоссе, подпрыгивая и разбрасывая слабые красноватые искры. Было очень сыро, недавно прошел дождь, и даже сквозь непромокаемый комбинезон Рэдрик ощущал влажный холод.

Он осторожно отпустил ветку, повернул голову и прислушался. Где-то справа, не далеко, но и не близко, где-то здесь же, на кладбище, был кто-то еще. Там прошуршала листва и вроде бы посыпалась земля, а потом с негромким стуком упало что-то тяжелое и твердое. Это не мог быть Барбридж. Барбридж лежал в ста шагах позади, за кладбищенской оградой, и он просто не смог бы приползти сюда, даже если бы очень захотел. И уж конечно, это не могли быть патрульные. Они бы не шуршали, они бы топали и гикали, подбадривая себя, они бы пинали ногами кресты и могильные камни, они бы размахивали ручными фонариками, они бы, наверное, палили бы в кусты из своих автоматов. Они бы просто не посмели войти в Зону. Ни за какие деньги, ни под какой угрозой.

Это мог быть Мальтиец. Мальтиец очень набивался пойти с ними, целый вечер угощал, предлагал хороший залог, клялся, что достанет спецкостюм, а Барбридж, сидевший рядом с Мальтийцем, загородившись от него тяжелой морщинистой ладонью, яростно подмигивал Рэдрику: соглашайся, мол, не прогадаем, и, может быть, поэтому Рэдрик сказал «нет». Конечно, Мальтиец мог бы выследить их, но совершенно невозможно было предположить, что бы он сумел пройти тот путь, который прошли они, вернуться незамеченным вместе с ними сюда и вообще живым. Может быть, конечно, он все это время просидел здесь, на кладбище, дожидаясь их, чтобы встретить. Только зачем? Нет, вряд ли это был Мальтиец.

Снова невдалеке справа посыпалась земля. Рэдрик осторожно, не поворачиваясь, пополз задом, прижимаясь к мокрой траве. Снова над головой прошел прожекторный луч. Рэдрик замер, следя за его бесшумным движением, и ему показалось, что между крестами сидит на могиле какой-то человек в черном. Сидит, не скрываясь, прислонившись спиной к мраморному обелиску, обернув в сторону Рэдрика белое лицо с темными ямами глаз. Рэдрик видел его на протяжении доли секунды, но и доли секунды хватило, чтобы понять: это не сталкер. И еще секунду спустя он понял — это не показалось. Он отполз еще на несколько шагов, нащупал на груди флягу, вытащил ее и некоторое время полежал, прижавшись щекой к теплому металлу. Затем, не выпуская фляги из руки, пополз дальше. Он больше не оборачивался и не смотрел по сторонам.

В ограде был пролом, а у самого пролома на просвинцованном плаще лежал Барбридж. Он лежал на спине, оттягивая обеими руками воротник, и тихонько мучительно кряхтел, то и дело срываясь на стоны. Рэдрик сел рядом с ним и отвинтил колпачок у фляги. Потом он осторожно запустил руку под голову Барбриджа, ощущая всей ладонью липкую от пота горячую лысину, и приложил горлышко фляги к губам старика. Здесь было темно, но Рэдрик видел широко раскрытые и словно бы остекленевшие глаза Барбриджа, черную щетину, покрывающую его щеки. Барбридж жадно глотнул несколько раз, а затем беспокойно задвигался, ощупывая рукой мешок с хабаром.

— Вернулся, — сказал он. — Хороший парень… Рыжий… Не бросишь старика… подыхать… здесь…

Рэдрик, запрокинув голову, сделал хороший глоток.

— Стоит жаба, — сказал он. — Как приклеенная.

— Это… неспроста… — проговорил Барбридж. Он говорил отрывисто, выдыхая. — Стукнул кто-то… ждут…

— Может быть, — сказал Рэдрик. — Дать еще глоток?

— Нет… хватит пока… Ты меня… не бросай… Если не бросишь… не помру… Не пожалеешь… Не бросишь, Рыжий?

Рэдрик не ответил. Он смотрел в сторону шоссе, на голубые сполохи прожекторов. Мраморный обелиск был виден отсюда, но непонятно было, сидит там этот или сгинул.

— Слушай… Рыжий… Я не треплюсь… Не пожалеешь… Вот как ты думаешь, почему старик Барбридж… до сих пор… жив? Боб Горилла сгинул… Сундук Невада погиб… как не было… Какой был сталкер… а погиб… Слизняк тоже… Норман Очкарик… Каллаген… Пит Болячка… все… Один я остался… Почему? Знаешь?

— Подлец ты всегда был, — сказал Рэдрик, не отрывая глаз от шоссе.

— Подлец… Это верно… без этого нельзя… Сам о себе не позаботишься… кто же тогда? Но ведь и все так… Слизняк… Сундук Нева да… А остался один я… Знаешь, почему?

— Знаю, — сказал Рэдрик, чтобы отвязаться.

— Врешь… не знаешь… Про Золотой шар слыхал?

— Слыхал.

— Думаешь… сказка?

— Ты бы молчал лучше, — посоветовал Рэдрик. — Силы ведь теряешь.

— Ничего… ты меня вынесешь… Мы с тобой столько ходили, Рыжий… Неужели бросишь?.. Я тебя вот такого… маленького… знал… Отца твоего…

Рэдрик молчал. Очень хотелось курить, он вытащил сигарету, выкрошил табак на ладонь и стал нюхать. Не помогало.

— Ты меня должен… вытащить… — проговорил Барбридж. — Это из-за тебя я погорел… Это ты… Мальтийца… не взял…

— Из-за жадности своей ты погорел, — холодно сказал Рэдрик, — а не из-за меня. Молчал бы лучше.

Некоторое время Барбридж только кряхтел. Он снова запустил пальцы за воротник и совсем запрокинул голову.

— Пусть весь хабар твой будет… — прокряхтел он. — Только не бросай.

Рэдрик посмотрел на часы. До рассвета оставалось совсем не много, а патрульная машина все не уходила. Прожектора продолжали шарить по кустам, и где-то там, совсем рядом с патрулем, стоял замаскированный лендровер, и каждую минуту его могли обнаружить.

— Золотой шар… — сказал Барбридж. — Я его…. нашел… Вранья много… вокруг него… наплели потом… И сам я… плел… что, мол, любое… желание выполняет… Хрена — любое… Если б любое… меня б здесь… давно не было… жил бы в Европе… в деньгах бы… купался…

Рэдрик посмотрел на него сверху вниз. В бегущих голубых отсветах запрокинутое лицо Барбриджа казалось мертвым, но стеклянные глаза его выкатились и пристально, не отрываясь, следили за Рэдриком.

— Вечную молодость… хрен я получил… — бормотал он. — Денег… хрен. А вот здоровье… да… и дети у меня… хорошие… и жив… Ты такого и во сне… не видел… через что я… прошел… и все равно… жив… — Он облизал губы. — Я его… только об этом… прошу… Жить, мол, дай… и здоровья… и чтобы дети…

— Помолчи, Барбридж, — сказал, наконец, Рэдрик. Что ты как баба? Если смогу — вытащу. Не ради тебя, конечно. Детей мне твоих жалко.

— Нет, — упрямо сказал Барбридж. — Ты меня… в любом случае… вытащишь… Золотой шар… Хочешь, скажу, где?

— Ну, скажи.

Барбридж застонал и пошевелился.

— Ноги мои… — прокряхтел он. — Пощупай, как там…

Рэдрик протянул руку и, ощупывая, провел по его ноге ладонью от колена и ниже.

— Кости… — хрипел Барбридж. — Кости есть еще?

— Есть, есть, — соврал Рэдрик. — Не суетись.

На самом деле кости в ноге прощупывались только от колена и выше. Под коленом до самой ступни нога была как резиновая палка, ее можно было узлом завязать.

— Врешь ведь… — сказал Барбридж. — Зачем мне врешь?.. Что я… не знаю? Не видел… никогда?

— Колени целы, — сказал Рэдрик.

— Врешь ведь, наверное… — сказал Барбридж с тоской. Ну, ладно… Ты только… меня вытащи… Я тебе все… Золотой шар… Карту нарисую… про все ловушки там… расскажу…

Он говорил и обещал еще что-то, но Рэдрик уже не слушал его. Он смотрел в сторону шоссе. Прожектора больше не метались по сторонам, они замерли, скрестившись на том самом мраморном обелиске, и в ярком голубом тумане Рэдрик отчетливо увидел тощую черную фигуру, бредущую среди крестов. Фигура эта двигалась как бы вслепую, прямо на прожектора. Рэдрик увидел, как она налетела на крест, отшатнулась, снова ударилась о крест и только тогда обогнула его и двинулась дальше, вытянув вперед длинные руки с растопыренными пальцами. Потом она вдруг исчезла, словно провалилась сквозь землю, и через несколько секунд появилась снова правее и дальше, двигаясь с каким-то нелепым нечеловеческим упорством, как заведенный механизм. И тут вдруг прожектора погасли. Заскрежетало сцепление, взревел дико двигатель, мелькнули красные и синие сигнальные огни сквозь кусты, и патрульная машина, сорвавшись с места, на бешеной скорости понеслась к городу и исчезла за стеной. Рэдрик судорожно глотнул и распустил «молнию» на комбинезоне.

— Никак уехали… — лихорадочно бормотал Барбридж. — Рыжий, давай… давай по-быстрому… — Он засуетился, зашарил вокруг себя руками, схватил мешок с хабаром и попытался подняться. — Ну, давай, чего сидишь?

Рэдрик все смотрел в сторону шоссе. Теперь там было темно, и ничего не было видно, но где-то там был этот — вышагивал, слов но заводная кукла, оступаясь, падая, налетая на кресты, путаясь в кустарнике.

— Ладно, — сказал Рэдрик вслух. — Пойдем.

Он поднял Барбриджа. Старик как клещами обхватил его левой рукой за шею, и Рэдрик, не в силах выпрямиться, на четвереньках, помогая себе руками, поволок его через дыру в ограде.

— Давай, давай… — хрипел Барбридж. — Не беспокойся, хабар я держу, не выпущу… Давай…

Тропа была знакомая, но мокрая трава скользила под ногами, ветки рябины хлестали по глазам, а мосластый старик был неимоверно тяжел, словно мертвец, да еще мешок с хабаром, позвякивая и постукивая, все время цеплялся за что-то, и еще страшно было натолкнуться на этого, который, может быть, все еще блуждал здесь.

Когда они выбрались на шоссе, было еще темно, но чувствовалось, что рассвет близок. В лесочке по ту сторону шоссе сонно и неуверенно заговорили птицы, а над черными домами окраины, над редкими фонарями ночной мрак уже засинел, и потянуло оттуда знобким влажным ветерком. Рэдрик положил Барбриджа на обочину, огляделся и, как большой черный паук, перебежал через дорогу. Он быстро нашел лендровер, сбросил с капота и с кузова маскирующие ветки, сел за руль и медленно, не зажигая фар, выехал на шоссе. Барбридж сидел, одной рукой держась за мешок с хабаром, а другой ощупывая ноги.

— Давай… — прохрипел он. — Давай скорей… Колени… целы еще у меня… Колени бы спасти…

Рэдрик, скрипя зубами от напряжения, поднял его и перевалил через борт. Барбридж со стуком рухнул на заднее сиденье и застонал. Мешок он так и не выпустил. Рэдрик поднял с земли и бросил на него сверху просвинцованный плащ. Барбридж ухитрился притащить с собой и плащ. Старик, постанывая, ворочался в машине, устраиваясь, а Рэдрик вынул фонарик и прошелся взад-вперед но обочине с обеих сторон, высматривая следы. Следов в общем не было. Выкатываясь на шоссе, лендровер примял высокую густую траву, но трава эта должна была через несколько часов подняться, так что здесь все было в порядке. Вокруг места, где стоял патрульный автомобиль, валялось огромное количество окурков. Рэдрик вспомнил, что давно хочет курить, вытащил сигарету и закурил, хотя ему очень хотелось вскочить в машину и гнать, гнать, гнать поскорее отсюда. Но гнать было нельзя. Все надо было делать медленно и расчетливо.

— Что ж ты, — плачущим голосом сказал из машины Барбридж. — Воду не вылил, снасти все сухие… Что ты стоишь? Прячь хабар!

— Заткнись, — сказал Рэдрик. — Не буду я ничего этого делать. Все равно сейчас на южную окраину свернем.

— Как на окраину? Да ты что? Колени же мне загубишь, паскудник! Что еще выдумал?

Рэдрик затянулся в последний раз и засунул окурок в спичечный коробок.

— Не пыли, Стервятник, — сказал он. — Прямо через город нельзя. Остановят, посмотрят на твои копыта — и конец.

— А чего — копыта? Рыбу динамитом глушили, ноги мне перешибло, вот и весь разговор…

— А если кто-нибудь пощупает?

— Пощупает… Я так заору, что вперед забудет, как щупать… Но Рэдрик уже решил. Он поднял водительское сиденье, подсвечивая фонариком, открыл потайную крышку и сказал:

— Давай сюда хабар.

Бензобак под сиденьем был фальшивый. Рэдрик взял мешок и просунул его внутрь, слыша, как в мешке звякает и перекатывается.

— Мне рисковать нельзя, — пробормотал он. — Не имею права.

Он поставил на место крышку, присыпал мусором, навалил поверх тряпок и опустил сиденье. Барбридж кряхтел, постанывал, жалобно требовал поторопиться, опять принялся обещать Золотой шар, а сам все вертелся на своем сиденье, встревоженно вглядываясь в быстро редеющую тьму. Рэдрик не обращал на него внимания. Он вспорол налитый водой пластиковый пузырь с рыбой, воду вылил на рыболовные снасти, уложенные на дне кузова, а бьющуюся рыбу пересыпал в брезентовый мешок. Пластиковый пузырь он сложил и сунул в карман комбинезона. Теперь все было в порядке: рыбаки возвращались с неудачного лова. Он сел за руль и тронул машину.

До самого поворота он ехал, не включая фар. Слева тянулась могучая трехметровая стена, ограждающая Зону, а справа были кусты, реденькие рощицы, иногда попадались заброшенные коттеджи с заколоченными окнами и облупившимися стенами. Рэдрик хорошо видел в темноте, да и темнота уже не была такой плотной, как ночью, и, кроме того, он знал, что сейчас будет, поэтому, когда впереди показалась мерно шагающая тощая фигура, он даже не сбавил хода. Он только пригнулся пониже к рулю. Этот вышагивал прямо посередине шоссе — как и все они, он шел в город. Рэдрик обогнал его, прижав машину к левой обочине, и, обогнав, сильнее нажал на акселератор.

— Матерь божия… — пробормотал сзади Барбридж. — Рыжий, ты видел?

— Да, — сказал Рэдрик.

— Господи… Этого нам еще не хватало, — бормотал Барбридж и вдруг принялся громко читать молитву.

— Заткнись! — прикрикнул на него Рэдрик.

Поворот должен был быть где-то здесь. Рэдрик замедлил ход, всматриваясь в линию покосившихся домиков и заборов, потянувшуюся справа. Старая трансформаторная будка… столб с подпоркой… подгнивший мостик через кювет. Рэдрик повернул руль. Машину подбросило на колдобине.

— Ты куда? — заорал Барбридж. — Ноги мне загубишь, сволочь!

Рэдрик на секунду повернулся и наотмашь ударил старика по лицу, ощутив тыльной стороной ладони колючую щеку. Барбридж поперхнулся и замолк. Машину подбрасывало, колеса то и дело пробуксовывали в свежей после ночного дождя грязи. Рэдрик включил фары. Белый прыгающий свет озарил заросшие травой старые колеи, огромные лужи, гнилые покосившиеся заборы по сторонам. Барбридж заплакал, всхлипывая и сморкаясь. Он больше ничего не обещал, он жаловался и грозился, но очень негромко и неразборчиво, так что Рэдрику были слышны только отдельные слова. Что-то о ногах, о коленях, о детях… Потом он затих.

Поселок тянулся вдоль западной окраины города. Когда-то здесь были дачи, огороды, фруктовые сады, летние резиденции городского начальства и заводской администрации. Зеленые веселые места, маленькие озера с чистыми песчаными берегами, пруды, в которых разводили карпов. Заводская вонь и заводские едкие дымы сюда никогда не доходили, так же, впрочем, как и городская канализация. Теперь все здесь было покинуто и заброшено, и за все время им попался всего один жилой дом — желто светилось задернутое занавеской окошко, висело на веревках промокшее от дождя белье, и огромный пес, заходясь от ярости, вылетел сбоку и некоторое время гнался за машиной в вихре комьев грязи, летевшей из-под колес.

Рэдрик осторожно переехал еще через один старый покосившийся мостик и, когда впереди завиднелся поворот на Западное шоссе, остановил машину и заглушил двигатель. Потом он вылез на дорогу, не обернувшись на Барбриджа, прошел вперед, зябко засунув руки в сырые карманы комбинезона. Было уже совсем светло. Все вокруг было мокрое, тихое, сонное. Он дошел до шоссе и осторожно выглянул из-за кустов. Полицейская застава хорошо была видна отсюда: маленький домик на колесах — три светящихся окошка, дымок из узкой высокой трубы, патрульная машина стояла у обочины, в ней никого не было. Некоторое время Рэдрик стоял и смотрел. На заставе не было никакого движения, видимо, патрульные озябли и измотались за время ночного дежурства и теперь грелись у печурки в домике. «Жабы», — негромко сказал Рэдрик. Он нащупал в кармане кастет, просунул пальцы в овальные отверстия, зажал в кулаке холодный металл и, все так же зябко сутулясь, не вынимая руки из кармана, пошел обратно. Лендровер. слегка накренившись, стоял между кустами. Место было глухое, заброшенное, никто сюда, наверное, не заглядывал вот уже лет десять.

Когда Рэдрик подошел к машине, Барбридж приподнялся и посмотрел на него, приоткрыв рот. Сейчас он выглядел даже старше, чем обычно. Морщинистый, лысый, обросший нечистой щетиной, гнилозубый. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, и вдруг Барбридж сказал невнятно:

— Карту дам… Все ловушки, всё… Сам найдешь… Не пожалеешь…

Рэдрик некоторое время слушал его, потом разжал пальцы, вы пуская в кармане кастет, и сказал:

— Ладно. Твое дело — лежать в обмороке. Понял? Стони и не давай прикасаться.

Он сел за руль, включил двигатель и тронул машину.

И все обошлось. Никто не вышел из домика, когда лендровер в соответствии со знаками и указателями медленно прокатил мимо, а затем, все наращивая и наращивая скорость, помчался в город через южную окраину. Было шесть часов утра, улицы были пусты, асфальт был мокрый и черный, автоматические светофоры одиноко и ненужно перемигивались на перекрестках. Они миновали пекарню с огромными, ярко освещенными окнами, и Рэдрика обдало волной теплого, необыкновенно вкусного запаха.

— Жрать охота, — сказал Рэдрик и потянулся, упираясь руками в руль, разминая затекшие от напряжения мышцы.

— Что? — испуганно спросил Барбридж.

— Жрать, говорю, охота… Куда тебя? Домой или прямо к Мяснику?

— К Мяснику, к Мяснику гони! — торопливо забормотал Барбридж, наклоняясь вперед, лихорадочно и горячо дыша Рэдрику в затылок. — Прямо к нему! Прямо к нему! Он мне еще семьсот монет должен! Да гони ты, гони, что ты ползешь, как вошь по мокрому месту? — и вдруг принялся ругаться, бессильно и злобно, черными грязными словами, брызгая слюной, задыхаясь и заходясь в приступах кашля.

Рэдрик не отвечал. Не было ни времени, ни сил утихомиривать расходившегося Стервятника. Надо было скорее кончать со всем этим и хоть пару часов поспать перед свиданием в «Метрополе». Он вывернул на Центральный проспект, проехал два квартала и остановил машину перед серым двухэтажным особняком.

Мясник открыл ему сам — видимо, только что проснулся и собирался в ванную. Он был в роскошном халате с золотыми кистями, в руке у него был стакан со вставной челюстью. Волосы на го лове были взлохмачены, под мутными глазами набрякли темные мешочки.

— А! — сказал он. — Рыший. Што скашешь?

— Надевай зубы, и пойдем, — сказал Рэдрик.

— Угу, — сказал Мясник, приглашающе мотнул головой в глубину холла, а сам, шаркая персидскими туфлями, но двигаясь тем не менее с удивительной быстротой, направился в ванную.

— Кто? — спросил он оттуда.

— Барбридж, — сказал Рэдрик.

— Что?

— Ноги.

В ванной полилась вода, раздалось фырканье, плеск, что-то упало и покатилось по кафельному полу. Рэдрик устало присел в кресло, вынул сигарету и закурил, озираясь. Холл был ничего себе. Мясник денег не жалел. Он был очень опытным и очень модным хирургом, светилом медицины не только города, но и штата, и со сталкерами он связался, конечно, не из-за денег. Он тоже брал свою долю с Зоны. Брал натурой — разным хабаром, который применял в своей медицине, брал знаниями, изучая на покалеченных сталкерах неизвестные ранее болезни, уродства и повреждения человеческого организма, брал славой — славой первого на земле врача, специалиста по нечеловеческим заболеваниям. Деньгами он, впрочем, то же брал с охотой.

— Что именно с ногами? — спросил он, появляясь из ванны с огромным полотенцем на плече: краем полотенца он осторожно вытирал длинные гибкие пальцы.

— Вляпался в «студень», — сказал Рэдрик. Мясник свистнул.

— Значит, конец Барбриджу, — пробормотал он. — Жалко, знаменитый был сталкер.

― Ничего, — сказал Рэдрик, откидываясь в кресле. — Ты ему протезы сделаешь. Он еще на протезах по Зоне попрыгает.

— Ладно, — сказал Мясник. — Подожди, я сейчас оденусь.

Пока он одевался, пока звонил куда-то, вероятно, в клинику, чтобы все приготовили для операции. Рэдрик неподвижно полулежал в кресле и курил. Только один раз он пошевелился, чтобы вытащить флягу. Он пил маленькими глотками, потому что во фляге оставалось на донышке, и старался ни о чем не думать. Он просто ждал.

Потом они вместе вышли к машине, Рэдрик сел за руль, Мясник сел рядом и сразу же перегнулся через сиденье и принялся ощупывать ноги Барбриджа, а Барбридж, притихший, сразу как-то съежившийся, бормотал что-то жалостливое, обещал озолотить, поминал снова и снова детей и умолял спасти ему хоть колени. Когда они подъехали к клинике. Мясник выругался, не увидев санитаров у подъезда, на ходу выскочил из машины и скрылся за дверью. Рэдрик снова закурил, а Барбридж вдруг сказал:

— Ты меня убить хотел. Я тебе это запомню.

— Не убил ведь, — равнодушно сказал Рэдрик.

— Да, не убил… Барбридж помолчал. — Это я тоже запомню.

— Запомни, запомни, ― сказал Рэдрик. — Ты бы, конечно, меня убивать не стал. — Он обернулся и посмотрел на Барбриджа. Барбридж неуверенно кривил рот, подрагивая пересохшими губами. — Ты бы меня просто бросил, — сказал Рэдрик. — Оставил бы меня в Зоне, и концы в воду. Как Очкарика.

— Очкарик сам помер, — угрюмо сообщил Барбридж. — Я тут ни при чем. Приковало его.

— Сволочь ты, — равнодушно сказал Рэдрик, отворачиваясь. — Стервятник.

Из подъезда выскочили сонные и встрепанные санитары, на ходу разворачивая носилки, подбежали к машине. Рэдрик, время от времени затягиваясь, смотрел, как они ловко выволокли Барбриджа из кузова, уложили на носилки и понесли к подъезду. Барбридж лежал неподвижно, сложив руки на груди, и отрешенно глядел в небо. Огромные ступни его были странно и неестественно вывернуты. Он был последним из старых сталкеров, из тех, кто начал охоту за внеземными сокровищами сразу же после Посещения, когда Зона еще не называлась Зоной, когда не было ни стены, ни институтов, ни полицейских сил ООН, когда город был парализован ужасом, а мир смеялся над новой выдумкой газетчиков. Рэдрику было тогда десять лет, а Барбридж был еще крепким и ловким мужчиной, обожающим выпить за чужой счет, подраться, притиснуть в углу зазевавшуюся девчонку. Впрочем, и тогда он был уже сволочью, потому что очень любил, напившись, бить свою жену. Так и бил, пока не забил до смерти.

Рэдрик развернул лендровер и погнал его, не обращая внимания на светофоры, срезая углы, рявкая сигналом на редких прохожих, прямо к себе домой.

Он загнал машину в гараж, включил лампу и закрыл ворота. Потом он извлек из фальшивого бензобака мешок с хабаром, привел машину в порядок, сунул мешок в старую плетеную корзину, сверху положил спасти, еще влажные, с прилипшими травинками и листьями, а поверх всего высыпал уснувшую рыбу, которую Барбридж вчера вечером купил в соседней лавочке. Потом он еще раз осмотрел машину со всех сторон, просто по привычке. К заднему правому протектору прилипла расплющенная сигарета. Рэдрик отодрал ее — сигарета оказалась шведская. Рэдрик подумал и сунул ее в спичечный коробок. В коробке уже было три окурка.

Дверь распахнулась, прежде чем он успел достать ключ. Он вошел боком, держа тяжеленную корзину под мышкой, и окунулся в знакомое тепло и знакомые запахи своего дома, а Гута обхватила его за шею и замерла, прижавшись лицом к груди. Даже сквозь комбинезон и теплую рубаху он ощущал, как бешено стучит ее сердце. Он не мешал ей, терпеливо стоял и ждал, пока она отойдет, хотя именно в эту минуту почувствовал, до какой степени вымотался и обессилел.

— Ну ладно, — проговорила она, наконец, низким хрипловатым голосом, и отпустила его, и включила в прихожей свет, а сама, не оборачиваясь, пошла на кухню. — Сейчас я тебе кофе… — сказала она оттуда.

— Рыбу я принес, — сказал он нарочито бодрым голосом. — Зажарь, да все сразу жарь, жрать охота — сил нет.

Она вернулась, пряча лицо в распущенных волосах, он поставил корзину на пол и помог ей вынуть сетку с рыбой, и они вместе от несли сетку на кухню и вывалили рыбу в мойку.

Иди мойся. — сказала она. — Пока помоешься, все будет готово.

— Как Мартышка? — спросил он, усаживаясь и стягивая с ног сапоги.

― Болтала весь вечер, — отозвалась Гута. — Еле-еле я ее уложила. И все время приставала: где папа, вынь да положь ей папу. — Она ловко и бесшумно двигалась по кухне, располневшая, но по-прежнему крепкая и ладная, и уже закипала вода в котелке на плитке, и летела чешуя из-под ножа, и скворчало масло на самой большой сковороде, и восхитительно запахло свежим кофе.

Рэдрик поднялся, ступая босыми ногами, вернулся в прихожую, взял корзину и отнес ее в гостиную. Потом он заглянул в спальню. Мартышка безмятежно дрыхла, сбитое одеяльце свесилось на пол, рубашонка задралась, и вся она была как на ладони — маленький сопящий зверек. Рэдрик не удержался и погладил ее по спине, покрытой теплой золотистой шерсткой, и в тысячный раз поразился, какая эта шерстка шелковистая и длинная. Ему очень захотелось взять ее на руки, но он побоялся ее разбудить, да и грязен он был как черт, весь пропитан Зоной и смертью. Он вернулся на кухню, снова сел за стол и сказал:

— Налей чашечку кофе. Мыться потом пойду.

На столе лежала пачка вечерней корреспонденции: городская газета, журнал «Атлет», журнал «Плейбой» и толстенькие, в серой обложке «Доклады Международного института внеземных куль тур», выпуск 56-й. Рэдрик принял от Гуты кружку дымящегося кофе и потянул к себе «Доклады». Кривульки, значки, чертежи… На фотографиях — знакомые предметы в странных ракурсах. Статья Кирилла, наконец, вышла: «Об одном неожиданном свойстве магнитных ловушек типа 77-б». Фамилия Панов обведена черной рамкой, внизу мелким шрифтом примечание: «Доктор Кирилл А. Панов, СССР, трагически погиб в процессе проведения эксперимента в апреле 19… года». Рэдрик отбросил журнал, хлебнул, обжигаясь, кофе и спросил:

— Заходил кто-нибудь?

— Гуталин заходил, — сказала Гута. Она стояла у плиты и смотрела на него. — Пьяный в стельку, я его выпроводила.

— А Мартышка как же?

— Не хотела, конечно, его отпускать, реветь было наладилась. Но я сказала, что дядя Гуталин плохо себя чувствует. А она мне так понимающе отвечает: «Опять засосал Гуталин».

Рэдрик усмехнулся, сделал еще глоток.

— Звонил кто-то, — продолжала Гута. — Себя не назвал, я сказала, что ты на рыбалке.

Рэдрик поставил кружку на стол и поднялся.

— Ладно, — сказал он. — Пойду все-таки помоюсь. Куча дел еще у меня.

Он заперся в ванной, бросил одежду в бак, а кастет, оставшиеся гайки, сигареты и прочую мелочь положил на полочку и долго крутился под горячим, как кипяток, душем, кряхтя, растирая тело варежкой из жесткой губки, пока кожа не стала багровой, потом выключил душ, сел на край ванны и закурил. Урчала вода в трубах. Гута на кухне позвякивала посудой, запахло жареной рыбой, потом Гута постучала в дверь и просунула ему чистое белье.

— Давай побыстрее. — скомандовала она. — Рыба стынет. Она уже отошла и снова принялась командовать. Усмехаясь.

Рэдрик оделся, то есть натянул майку и трусы, и прямо в гаком виде вернулся на кухню.

— Вот теперь и поесть можно. — сказал он, усаживаясь.

— Шмотки в бак положил? — спросила Гута.

— Угу… — проговорил он с набитым ртом. — Хороша рыбка…

— Водой залил?

— Не-а… Виноват, сэр, больше не повторится, сэр… Да брось ты, успеешь, посиди… — Он поймал ее за руку и попытался посадить к себе на колени. Она вывернулась и села за стол напротив.

— Пренебрегаешь, значит, мужем. — сказал Рэдрик. снова набивая полный рот. Брезгуешь, значит…

— Какой из тебя сейчас муж, — сказала Гута. — Ты сейчас пустой мешок, а не муж. тебя сначала набить надо.

— А вдруг? — сказал Рэдрик. — Бывают же на свете чудеса.

— Что-то я таких чудес от тебя еще не видела. Выпьешь, может быть?

Рэдрик нерешительно поиграл вилкой.

— Н-нет, пожалуй. — проговорил он. Он взглянул на часы и поднялся. — Я сейчас пойду. Приготовь мне выходной костюм… по классу «А». Рубашечку там, галстук…

С наслаждением шлепая босыми ногами по прохладному полу, он вышел в гостиную, забрал корзину и заперся с нею в чулане. Там он надел резиновый фартук, натянул резиновые перчатки до локтей и принялся выгружать на стол то, что было в мешке. Две «пустышки». Коробка с «булавками». Девять «батареек». Три «браслета» и один какой-то обруч — тоже вроде «браслета», но из белого металла и диаметром побольше миллиметров на тридцать. Шестнадцать штук «черных брызг» в полиэтиленовом пакете. Две великолепной сохранности «губки» с кулак величиной. Три «зуды». Банка «газированной глины». В мешке еще оставался тяжелый фарфоровый контейнер, тщательно упакованный в стекловату, но Рэдрик не стал его трогать. Он достал сигарету и закурил, рассматривая добро, разложенное на столе.

Потом он выдвинул ящик, вынул листок бумаги и огрызок карандаша. Зажав сигарету в углу рта и щурясь от дыма, он писал цифру за цифрой, выстраивая все в три столбика, а потом просуммировал первые два. Суммы получились внушительные. Он задавил окурок в пепельнице, осторожно открыл коробку и высыпал «булавки» на бумагу. В электрическом свете «булавки» отливали синевой и только изредка брызгали вдруг чистыми спектральными красками: желтым, красным, зеленым. Он взял одну «булавку» и зажал между большим и указательным пальцами. Осторожно, чтобы не уколоться. Потом он выключил свет и подождал немного, привыкая к темноте. Но «булавка» молчала. Он отложил ее в сторону, нашарил еще одну, тоже зажал между пальцами. Ничего. Он нажал посильнее, рискуя уколоться, и «булавка» «заговорила». Слабые красноватые вспышки побежали но ней и вдруг сменились более редкими, зелеными. Несколько секунд Рэдрик любовался этой странной игрой вспышек, которая, как он узнал из «Докладов», должна была что-то означать, может быть, что-то очень важное, очень значительное, а потом положил ее отдельно от первой и взял новую…

Всего «булавок» оказалось семьдесят три, из них «говорили» двенадцать, остальные молчали. На самом деле они тоже должны были разговаривать, но для этого пальцев было мало, а нужна была машина величиной со стол. Рэдрик снова зажег свет и к уже написанным цифрам добавил еще две. И только после этого он решился, засунул обе руки в мешок и, затаив дыхание, извлек и положил на стол мягкий сверток. Некоторое время он смотрел на этот сверток, задумчиво почесывая подбородок тыльной стороной ладони. Потом он все-таки взял карандаш, задумчиво повертел его в не уклюжих резиновых пальцах и снова отбросил. Достал еще одну сигарету и, не отрывая глаз от свертка, выкурил ее всю.

― Кой черт! — сказал он громко, решительно взял сверток и сунул обратно в мешок. — И все. И хватит.

Он быстро ссыпал «булавки» обратно в коробку, отложил коробку в сторону, присоединил к ней «браслеты», одну зуду» и, подумав, обруч из белого металла. Остальное добро разложил по разным ящикам в столе. Пора было идти. Наверное, часок можно было бы поспать, но, с другой стороны, было гораздо полезнее прийти на место пораньше и посмотреть, как и что. Он сбросил перчатки, повесил фартук и, не выключив света, вышел из чулана. Костюм уже был разложен на кровати, и Рэдрик принялся одеваться. Он завязывал галстук перед зеркалом, когда в комнате за его спиной тихонько скрипнули половицы, раздалось азартное сопение, и он сделал хмурое лицо, чтобы не расхохотаться.

— У! — крикнул вдруг рядом с ним тонкий голосок, и его схватили за ногу.

— Ах! — воскликнул Рэдрик и упал в обморок на кровать.

Мартышка, хохоча и взвизгивая, немедленно вскарабкалась на него. Его топтали, дергали за волосы и окатывали потоками информации. Соседский Вилли оторвал у куклы ногу. На третьем этаже завелся котенок, весь белый и с красными глазами, наверное, ходил в Зону. На ужин была каша с вареньем. Дядя Гуталин опять засосал и чувствовал себя плохо, он даже плакал. Почему рыбы не тонут, если они в воде? Почему мама ночью не спала? Почему пальцев пять, а рук две, а нос один?.. Рэдрик осторожно обнимал теплое существо, ползающее по нему, вглядывался в огромные, сплошь темные, без белков, глаза, прижимался щекой к пухлой, заросшей золотым шелковым пухом щечке и повторял:

— Мартышка… Ах ты, Мартышка… Мартышка ты этакая… Потом над ухом резко зазвонил телефон. Он протянул руку и взял трубку.

— Слушаю.

Трубка молчала.

— Алло! — сказал Рэдрик. — Алло!

Никто не отозвался, потом в трубке раздались короткие гудки. Тогда Рэдрик поднялся, опустил Мартышку на пол и, уже больше не слушая ее, натянул брюки и пиджак. Мартышка тарахтела не умолкая, но он только рассеянно улыбался одним ртом. Наконец ему было объявлено, что папа язык проглотил, и он быт оставлен в покое. Он вернулся в чулан, сложил в портфель то, что осталось на столе, сбегал к ванную за кастетом, снова вернулся в чулан, взял портфель в одну руку, корзину в другую, вышел и тщательно запер дверь чулана на оба замка и крикнул Гуте: «Я пошел!»

— Когда вернешься? — спросила Гута, выйдя из кухни. Она уже причесалась и подкрасилась, и на ней был не халат, а домашнее платье, самое его любимое, ярко-синее с большим вырезом.

― Я позвоню, ― сказал он, глядя на нее, потом подошел, наклонился и поцеловал в вырез.

― Иди уж, ― тихо сказала Гута.

— А меня? А меня? — заверещала Мартышка, пролезая между ними. Пришлось наклониться еще ниже. Гута смотрела на него не подвижными глазами.

― Чепуха, — сказал он. ― Не беспокойся. Я позвоню.

Он спустился по лестнице, здороваясь с соседями и соседками, зашел в гараж, поставил корзину в угол за канистру с маслом, сверху поставил пустой ящик, оглядел все напоследок и вышел на улицу.

Идти было недалеко — два квартала до площади, потом через сквер и еще один квартал до Центрального проспекта. Перед «Метрополем», как всегда, блестел никелем и лаком разноцветный строй машин, лакеи в малиновых куртках тащили чемоданы в подъезд, какие-то иностранного вида солидные, люди группками но двое, по трое беседовали, дымя сигарами на мраморной лестнице… Рэдрик решил пока не заходить туда. Он устроился под тентом маленького кафе на другой стороне улицы, спросил кофе и закурил. В двух шагах от него сидели за столиком трое чинов международной полиции: они молча и торопливо насыщались жареными сосисками с острым соусом и пили темное пиво из высоких стеклянных кружек. По другую сторону, шагах в десяти, какой-то сержант мрачно пожирал жареный картофель, зажав вилку в кулаке. Голубая каска стояла вверх дном на полу рядом с его стулом, ремень с кобурой лежал на столике рядом с тарелкой. Больше в кафе посетителей не было. Официантка, незнакомая пожилая женщина, стояла в сторонке и время от времени зевала, деликатно прикрывая раскрашенный рот ладонью. Было без двадцати девять.

Рэдрик увидел, как из подъезда гостиницы вышел Ричард Нунан, жуя что-то на ходу и нахлобучивая мягкую шляпу на круглую голову. Он бодро ссыпался по лестнице — маленький, толстенький, розовый, весь такой благополучный, благостный, свежевымытый, решительно уверенный, что день не принесет ему никаких неприятностей. Он помахал кому-то рукой, перебросил свернутый плащ через правое плечо и подошел к своему «пежо». «Пежо» у Дика был тоже округлый, коротенький, свежевымытый и тоже как бы уверенный, что никакие неприятности ему не грозят.

Прикрывшись ладонью, Рэдрик смотрел, как Нунан хлопотливо и деловито устраивается на переднем сиденье за рулем, что-то перекладывает с переднего сиденья на заднее, за чем-то нагибается, поправляет зеркальце заднего вида. Потом «пежо» фыркнул голубоватым дымком, бибикнул на малинового лакея с чемоданами и бодренько выкатился на улицу. Судя по всему, Нунан направлялся в институт и должен был проехать мимо кафе. Вставать и уходить было уже поздно, поэтому Рэдрик совсем прикрылся ладонью и сгорбился над своей чашкой. Это не помогло. «Пежо» пробибикал над самым ухом, взвизгнули тормоза, и бодрый голос Нунана позвал:

— Э! Шухарт! Рэд!

Выругавшись про себя, Рэдрик поднял голову. Нунан уже шел к нему, на ходу протягивая руку. Нунан приветливо сиял.

— Ты что здесь делаешь в такую рань? — спросил он, подходя. — Спасибо, мамаша. — бросил он официантке, — ничего не надо… — И снова Рэдрику: — Сто лет тебя не видел. Где ты пропадаешь?

— Да так… — неохотно сказал Рэдрик. — Больше по мелочам. Он смотрел, как Нунан с обычной хлопотливостью и основательностью устраивается на стуле напротив, отодвигает пухлыми ручками стакан с салфетками в одну сторону, тарелку из-под сандвичей — в другую, и слушал, как Нунан дружелюбно болтает:

— Вид у тебя какой-то дохлый, недосыпаешь, что ли? Я, знаешь, в последнее время тоже замотался с этой новой автоматикой, но спать — нет, брат, сон для меня — это первое дело, провались она, эта автоматика… — Он вдруг огляделся. — Слушай, может быть, ты ждешь кого-нибудь? Я не помешал?

— Да нет, — вяло сказал Рэдрик. — Просто время есть, дай, думаю, кофе хоть попью…

— Ну, я тебя надолго не задержу, — сказал Дик и посмотрел на часы. — Слушай, Рэд, брось ты свои мелочи, возвращайся в институт! Там тебя в любой момент возьмут… Хочешь — опять к русскому, вместо Кирилла прибыл недавно. Рэдрик покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Второй Кирилл на свете еще не народился… Да и нечего мне делать в вашем институте. У вас там теперь все автоматика, роботы в Зону ходят, премиальные, надо понимать, тоже роботы получают… а лаборантские гроши — мне их и на табак не хватит.

— Ну, это все можно было бы устроить. — возразил Нунан.

— А я не люблю, когда для меня устраивают. — сказал Рэдрик. — Сроду я сам устраивался. И дальше намерен сам.

— Гордый ты стал, — произнес Нунан с осуждением.

— Ничего я не гордый. Деньги я не люблю считать, вот что.

— Ну что ж, ты прав, — сказал Нунан рассеянно. Он равнодушно поглядел на портфель Рэдрика на стуле рядом, потер пальцем серебряную пластинку с выгравированными на ней славянскими буквами. — Деньги нужны человеку для того, чтобы никогда о них не думать… Кирилл подарил? ― спросил он, кивая на портфель.

— В наследство досталось, — сказал Рэдрик. — Что это тебя в «Боржче» не видно последнее время?

— Положим, это тебя не видно. — возразил Нунан. — Я-то там почти каждый день обедаю. Слушай, — сказал он вдруг, — а как у тебя сейчас с деньгами?

— Занять хочешь? — спросил Рэдрик.

— Нет. Наоборот.

— Одолжить, значит?

— Есть работа, — сказал Нунан.

— О господи, — сказал Рэдрик. — И ты туда же?

— А кто еще? — сейчас же спросил Нунан.

— Да много вас таких… работодателей.

Нунан, словно бы только что поняв его, рассмеялся.

— Нет, это не по твоей специальности.

— А по чьей?

Нунан снова посмотрел на часы.

— Вот что, — сказал он, поднимаясь. — Приходи сегодня в «Боржч» к обеду, часам к двум, поговорим.

— К двум я могу не успеть, — сказал Рэдрик.

— Тогда вечером, часам к шести. Идет?

— Посмотрим, — сказал Рэдрик и тоже посмотрел на часы. Было без пяти девять.

Нунан сделал ручкой и покатился к своему «пежо>. Рэдрик проводил его глазами, подозвал официантку, спросил пачку «Лаки страйк». расплатился и, взяв портфель, неторопливо пошел через улицу к отелю. Солнце уже изрядно припекало, улица быстро наполнялась влажной духотой, и Рэдрик ощутил легкое жжение под веками. Он сильно зажмурился, жалея, что не хватило времени поспать хотя бы часок перед важным делом, и тут на него накатило. Такого с ним еще никогда не было вне Зоны, да и в Зоне случалось всего раза два-три. Он вдруг словно попал в другой мир. Миллионы запахов разом обрушились на него — резких, сладких, металлических, ласковых, опасных, тревожных, огромных, как дома, крошечных, как пылинки, грубых, как булыжники, тонких и сложных, как часовые механизмы. Это длилось какой-то миг. Он открыл глаза, и все пропало. Это был не другой мир. Это прежний, знакомый мир повернулся к нему другой, неизвестной стороной. Сторона эта открылась ему на мгновение и снова закрылась наглухо, прежде чем он успел разобраться. Над ухом рявкнул раздраженный сигнал. Рэдрик ускорил шаги, потом побежал и остановился только у стены отеля. Сердце билось бешено, он поставил портфель на асфальт, торопливо разорвал пачку с сигаретами, закурил. Он глубоко затягивался, отдыхая, как после драки, и дежурный полисмен остановился рядом и спросил его озабоченно:

— Вам помочь, мистер?

— Нет, — выдавил из себя Рэдрик и прокашлялся. — Душно…

— Может быть, проводить вас? Рэдрик наклонился и поднял портфель.

— Все, — сказал он. — Все в Порядке, приятель. Спасибо.

Он быстро зашагал к подъезду, поднялся по ступенькам и вошел в вестибюль. Здесь было прохладно, сумрачно, гулко. Надо было бы посидеть в одном из этих громадных кожаных кресел, отойти, отдышаться, но он уже и без того опаздывал. Он позволил себе только докурить до конца сигарету, разглядывая из-под полуопущенных век людей, которые толклись в вестибюле. Костлявый был уже тут как тут — копался в журналах у газетной стойки. Рэдрик бросил окурок в урну и вошел в кабину лифта. Он не успел закрыть дверь, и вместе с ним втиснулись какой-то потный толстяк с астматическим дыханием, крепко надушенная дамочка при мрачном мальчике, жующем шоколад, и какая-то старуха с плохо выбритым подбородком. Рэдрика затиснули в угол. Он закрыл глаза, чтобы не видеть мальчика, у которого по подбородку текли шоколадные слюни. Толстяк попытался закурить, но старуха его осадила и продолжала осаживать до пятого этажа, где она выходила. Когда она вышла, толстяк все-таки закурил с таким видом, словно отстоял свои гражданские свободы, и тут же принялся кашлять и задыхаться, сипя и хрипя, по-верблюжьи вытягивая губы и толкая Рэдрика в бок мучительно оттопыренным локтем. На восьмом этаже Рэдрик вышел, грохнул за собой дверью и, чтобы отвести душу, громко, старательно произнес:

— В нутро твое, небритая карга, старая сука, кашлюном вонючим, полудохлым в печень трахнутая, вместе с сопляком слюнявым, шоколадным…

Потом он двинулся но мягкому ковру вдоль коридора, озаренного уютным светом скрытых ламп. Здесь пахло дорогим табаком, па рижскими духами, натуральной кожей туго набитых бумажников, дорогими дамочками по пятьсот монет за ночь, массивными золотыми портсигарами, всей этой дешевкой, всей этой гнусной плесенью, которая наросла на Зоне, пила от Зоны, жрала, совокуплялась, жирела от Зоны, и на все ей было наплевать, и в особенности ей было наплевать на то, что будет после, когда она нажрется, напьется, насовокупляется всласть, а все то, что было в Зоне, окажется снаружи и осядет в мире. Рэдрик без стука толкнул дверь номера 874. Хрипатый, сидя на столе у окна, колдовал над сигарой. Он был еще в пижаме, с мокрыми редкими волосами, впрочем, тщательно зачесанными на пробор, нездоровое одутловатое лицо его было гладко выбрито.

— Ага, — произнес он, не поднимая глаза. — Точность — вежливость королей. Здравствуйте, мой мальчик.

Он кончил отстригать у сигары кончик, взял ее двумя руками, поднес к усам и поводил носом вдоль нее взад и вперед.

— А где же наш старый добрый Барбридж? — спросил он и поднял глаз. Глаза у него были прозрачные, голубые, ангельские.

Рэдрик поставил портфель на диван, сел и достал сигареты.

— Барбридж не придет, — сказал он.

— Старый добрый Барбридж, — проговорил Хрипатый, взял сигару двумя пальцами и осторожно поднес ее ко рту. — У старого Барбриджа разыгрались нервы.

Он все смотрел на Рэдрика чистыми голубыми глазами и не мигал. Он никогда не мигал. Дверь приоткрылась, и в номер протиснулся Костлявый.

— Кто был этот человек, с которым вы разговаривали? — спросил он с порога.

— Здравствуйте, — вежливо сказал ему Рэдрик, стряхивая пепел на пол.

Костлявый засунул руки в карманы и, широко переступая огромными скошенными внутрь ступнями, приблизился и остановился перед Рэдриком.

— Мы вам сто раз говорили, — укоризненно произнес он. — Никаких контактов перед встречей. А вы что делаете?

— Я здороваюсь, — сказал Рэдрик. — А вы?

Хрипатый рассмеялся, а Костлявый раздраженно сказал:

— Здравствуйте, здравствуйте… — Он перестал сверлить Рэдрика возмущенным взглядом и грохнулся рядом на диван. — Нельзя так делать. — сказал он. — Понимаете? Нельзя!

— Тогда назначайте мне свидания там, где у меня нет знакомых. — сказал Рэдрик.

— Мальчик прав, — сказал Хрипатый. — Наша промашка. Так кто был этот человек?

— Это Ричард Нунан, — сказал Рэдрик. — Он представитель каких-то фирм, поставляющих оборудование для института. Живет здесь, в отеле.

— Вот видишь, как просто! — сказал Хрипатый Костлявому, взял со стола колоссальную зажигалку в виде статуи Свободы, с сомнением посмотрел на нее и поставил обратно.

— А где Барбридж? — спросил Костлявый уже почти дружелюбно.

— Накрылся Барбридж, — сказал Рэдрик. Эти двое быстро переглянулись.

— Мир праху его, — сказал Хрипатый. — Или, может быть, он арестован?

Рэдрик некоторое время не отвечал, медленными затяжками докуривая сигарету. Потом он бросил окурок на пол и сказал:

— Не бойтесь, все чисто. Он в больнице.

— Ничего себе — чисто, — сказал Костлявый нервно, вскочил и прошел к окну. — В какой больнице?

— Не бойтесь, — повторил Рэдрик. — В какой надо. Давайте к делу, я спать хочу.

— В какой больнице? — уже раздраженно спросил Костлявый.

— Так я вам и сказал, — отозвался Рэдрик. Он взял портфель. — Будем мы делом заниматься сегодня или нет?

— Будем, будем, мой мальчик, — сказал Хрипатый ласково. С неожиданной легкостью он соскочил на пол, быстро придвинул к Рэдрику журнальный столик, одним движением смахнул на ковер кипы журналов и газет и сел напротив, уперев в колени розовые волосатые руки. — Предъявляйте.

Рэдрик раскрыл портфель, вытащил список с ценами и положил перед Хрипатым. Хрипатый взглянул и ногтем отодвинул список в сторону. Костлявый зашел ему за спину и уставился в список через его плечо.

— Это счет, — произнес Рэдрик.

— Вижу, — сказал Хрипатый. — Предъявляйте, предъявляйте!

— Деньги, — сказал Рэдрик.

— Что это за «кольцо»? — спросил Костлявый, тыча через плечо Хрипатого пальцем в список.

Рэдрик молчал. Он держал раскрытый портфель на коленях, не отрываясь, смотрел в голубые ангельские глазки Хрипатого. Хрипатый, наконец, усмехнулся.

— И за что это я вас так люблю, мой мальчик? — проворковал он. — А еще говорят, что любви с первого взгляда не бывает. — Он вздохнул. — Фил, отслюни ему зелененьких… и дай мне, наконец, спичку. Ты же видишь… — И он потряс сигарой, зажатой в двух пальцах.

Костлявый Фил проворчал что-то неразборчиво, вышел в соседнюю комнату через дверь, задернутую портьерой. Было слышно, как он с кем-то там разговаривает раздраженно и невнятно, что-то насчет «кота в мешке», а Хрипатый все разглядывал Рэдрика в упор с застывшей улыбкой на тонких бледных губах и словно бы размышлял о чем-то, а Рэдрик, положив подбородок на портфель, тоже смотрел ему в лицо и тоже старался не мигать, хотя веки жгло, как огнем, и на глаза набегала слеза. Потом Костлявый вернулся, бросил на столик две обандероленные пачки банкнот и, надувшись, сел рядом с Рэдриком. Рэдрик лениво потянулся за деньгами, но Хрипатый жестом остановил его, ободрал с пачек бандероли и сунул их себе в карман пижамы.

— Теперь прошу, — сказал он.

Рэдрик взял деньги и, не считая, запихал пачки во внутренние карманы пиджака. Затем он принялся выкладывать хабар. Он делал это медленно, давая возможность этим людям рассмотреть и сверить со списком каждый предмет в отдельности. В комнате было тихо, только тяжело дышал Хрипатый, и еще из-за портьеры доносилось слабое звяканье — вроде бы ложечки о край стакана. Когда Рэдрик, наконец, закрыл портфель и защелкнул замки. Хрипатый поднял на него глаза и спросил:

— Это все?

— Все по списку, — ответил Рэдрик.

— Это я вижу, — сказал Хрипатый. — Я спрашиваю, это все?

— Все, — сказал Рэдрик. Он помолчал и добавил: — Пока.

— Мне нравится это «пока», — ласково сказал Хрипатый. — А тебе, Фил?

— Темните, Шухарт, — сказал Костлявый брюзгливо. — А чего темнить, спрашивается?

— Специальность такая, — сказал Рэдрик. — Темные делишки. Тяжелая у нас с вами специальность.

— Ну ладно, — сказал Хрипатый. — А где фотоаппарат?

— А, черт! — проговорил Рэдрик. Он потер щеки пальцами, чувствуя, как краска заливает его лицо. — Виноват, — сказал он. — Начисто забыл.

— Там? — спросил Хрипатый, делая неопределенное движение сигарой.

— Не помню… — Он закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. — Нет, начисто не помню.

— Жаль, — сказал Хрипатый. — Но вы, по крайней мере, хоть видели эту штуку?

— Да нет же, — с досадой сказал Рэдрик. — В том-то и дело. Мы же не дошли до завода. Барбридж вляпался в «ведьмин студень», и мне пришлось сразу поворачивать оглобли… Если бы я ее увидел, уж будьте уверены, я бы не забыл…

— Слушай-ка, Хуг, посмотри! — шепотом произнес вдруг Костлявый. — Что это такое?

Он сидел, вытянув указательный палец правой руки. Вокруг пальца у него крутился тот самый белый металлический обруч, к Костлявый глядел на этот обруч, вытаращив глаза.

— Он не останавливается! — громко сказал Костлявым, переводя круглые глаза с обруча на Хрипатого и обратно.

— Что значит — не останавливается? ― осторожно спросил Хрипатый.

— Я надел его на палец и крутанул разок ― просто так… и он уже целую минуту не останавливается!

Он вдруг вскочил и, держа вытянутый палец перед собой, побежал за портьеру. «Кольцо», серебристо поблескивая, мерно крутилось перед ним, как самолетный пропеллер.

― Что это вы нам принесли? — спросил Хрипатый.

― Черт его знает, — сказал Рэдрик. — Я и не знал… Знал бы ― содрал побольше.

Хрипатый некоторое время смотрел на него, затем встал и тоже удалился за портьеру. Там сейчас же забубнили голоса. Рэдрик вытащил сигарету, закурил, подобрал с пола какой-то журнал и принялся рассеянно перелистывать. В журнале было полным-полно крепкозадых красоток, но почему-то было сейчас тошно смотреть на них, и Рэдрик отшвырнул журнал и пошарил глазами но номеру, ища что-нибудь выпить. Потом он извлек из внутреннего кармана пачку и пересчитал бумажки. Все было правильно, но, чтобы не заснуть, он пересчитал и вторую пачку. Когда он прятал ее в карман, вернулся Хрипатый.

― Вам везет, мой мальчик, ― объявил он, усаживаясь снова напротив Рэдрика. — Знаете, что такое перпетуум-мобиле?

― Нет, ― сказал Рэдрик. — У нас этого не проходили.

― И не надо. — сказал Хрипатый. Он достал из кармана пижамы и положил перед Рэдриком еще одну пачку банкнот. ― Это цена первого экземпляра, произнес он, обдирая с пачки бандероль. ― За каждый новый найденный экземпляр такого вот «кольца " вы будете получать по две таких пачки. Запомнили, мой мальчик? Но две. При условии, что кроме нас с вами никто об этих «кольцах» никогда ничего не узнает. Договорились?

Рэдрик молча засунул пачку в карман и поднялся.

― Я пошел, — сказал он. Когда и где в следующий раз?

Хрипатый тоже поднялся.

― Вам позвонят, — сказал он. — Ждите звонка каждую пятницу с девяти до одиннадцати утра. Вам передадут привет от Хуга и Фила и назначат свидание.

Рэдрик кивнул и направился к двери. Хрипатый последовал за ним, положив руку ему на плечо.

― Я хотел бы, чтобы вы поняли, ― продолжал он. — Все это хорошо, очень мило и так далее, а «кольцо» так это просто чудесно, но прежде всего нам нужны две вещи: фотографии и полный контейнер. Верните нам наш фотоаппарат и наш фарфоровый контейнер, и вам больше никогда не придется ходить в Зону.

Рэдрик, шевельнув плечом, сбросил его руку, отпер дверь и вышел. Он, не оборачиваясь, шагал но мягкому ковру и чувствовал у себя на затылке голубой ангельский немигающий взгляд. Он не стал ждать лифта и спустился с восьмого этажа пешком.

Выйдя из «Метрополя», он взял такси и поехал на другой конец города. Шофер попался незнакомый, из новичков — носатый прыщавый малец, один из тех, кто валом валили в город пару лет назад в поисках зубодробительных приключений, несметных богатств и всемирной славы, да так и осели — шоферами такси, официантами, строительными рабочими, вышибалами в бардаках — алчущие, бесталанные, всем на свете недовольные, ужасно разочарованные и полагающие, что им безумно не повезло. Половина из них, промыкавшись месяц-другой, с проклятиями возвращались по домам, разнося свое разочарование чуть ли не во все страны света, считанные единицы становились сталкерами и быстро погибали, так и не успев ни в чем разобраться и посмертно превращаясь в легендарных героев. Некоторым удавалось поступить в институт — самым толковым и грамотным, годным хотя бы на должность препаратора, а остальные насоздавали политических партий, религиозных сект, каких-то кружков взаимопомощи, вечера напролет просиживали в кабаках, дрались из-за расхождений во взглядах, из-за девчонок и просто так, по пьянке. Время от времени они устраивали шествия с какими-то петициями, какие-то демонстрации протеста, какие-то забастовки — сидячие, стоячие и даже лежачие, совершенно остервенили городскую полицию, комендатуру и старожилов, но чем дальше, тем основательнее успокаивались, смирялись и все меньше и меньше понимали, чего же они добивались.

От носатого прыщавого шофера за версту несло перегаром, глаза у него были красные, как у кролика, но он был страшно возбужден и с ходу принялся рассказывать Рэдрику, как сегодня утром на их улицу явился покойник с кладбища. Пришел, значит, в свой дом, а дом-то уж сколько лет заколочен, все оттуда уехали — и вдова его, старуха, и дочка с мужем, и внуки. Сам-то он, соседи говорят, умер лет тридцать назад, еще до Посещения, а теперь вот — привет! — приперся. Походил-походил вокруг дома, поскребся, потом уселся у забора и сидит. Народу набежало со всего квартала, смотрят, подойти, конечно, боятся. Потом кто-то догадался: взломали дверь в его дом, открыли, значит, ему вход. И что вы думаете? Встал и вошел и дверь за собой закрыл. Мне на работу надо было бежать, не знаю, чем там дело кончилось, знаю только, что собирались в институт звонить, чтобы забрали его от нас к чертовой бабушке. Не слыхали? Говорят, комендатура готовит приказ, чтобы этих покойников, если родственники у них выехали, посылали к ним по месту жительства… То-то радости у них будет! А уж смердит от него… ну, на то он и покойник.

— Стоп, — сказал Рэдрик. — Останови вот здесь.

Он пошарил в кармане. Мелочи не оказалось, пришлось разменять новую кредитку. Потом он постоял у ворот и подождал, пока такси уедет. Коттеджик у Стервятника был неплохой: два этажа, застекленный флигель с бильярдной, ухоженный садик, оранжерея, белая беседка среди яблонь. И вокруг всего этого — узорная железная решетка, выкрашенная зеленой масляной краской. Рэдрик не сколько раз нажал кнопку звонка — калитка с легким скрипом отворилась. Рэдрик неторопливо двинулся по песчаной дорожке, обсаженной розовыми кустами, а на крыльце коттеджа уже стоял Суслик, скрюченный, черно-багровый, весь азартно трясущийся от желания услужить. От нетерпения он повернулся боком, спустил со ступеньки одну судорожно нащупывающую опору ногу, утвердился на нижней ступеньке, стал тянуть к нижней ступеньке вторую ногу и при этом все дергал, дергал в сторону Рэдрика здоровой рукой: сейчас, мол, сейчас…

— Эй, Рыжий! — окликнул Рэдрика из сада женский голос. Он повернул голову и увидел среди зелени под белой ажурной крышей беседки голые смуглые плечи, черные распущенные волосы, ярко-красный рот, машущую руку. Он кивнул Суслику, свернул с дорожки и напролом, через розовые кусты, по мягкой зеленой траве направился к беседке.

На лужайке перед беседкой был расстелен огромный красный мат, а на мате восседала со стаканом в руке Дина Барбридж в почти невидимом купальном костюме, рядом валялась книжка в пестрой обложке, и тут же в тени под кустом стояло блестящее ведерко со льдом, из которого торчало узкое длинное горлышко бутылки.

— Здорово, Рыжий, — сказала Дина Барбридж, делая приветственное движение стаканом. — А где же папахен? Опять засыпался?

Рэдрик подошел и остановился, заведя руки с портфелем за спину, глядя на нее сверху вниз. Да, детей себе Стервятник у кого-то в Зоне выпросил на славу. Вся она была атласная, пышно-плотная, без единого изъяна, без единой лишней складки, полтораста фунтов двадцатилетней лакомой плоти, и еще изумрудные глаза, светящиеся изнутри, и еще большой влажный рот и ровные белые зубы, и еще вороные волосы, блестящие под солнцем, небрежно брошенные на одно плечо, и солнце так и ходило по ней, переливаясь с плеч на живот и на бедра, оставляя тени между почти голыми грудями. Он стоял над нею и откровенно разглядывал ее, а она смотрела на него снизу вверх, понимающе усмехаясь, а потом поднесла стакан к губам и сделала несколько глотков.

— Хочешь? — спросила она, облизывая губы, и, подождав ровно столько, чтобы двусмысленность дошла до него, протянула ему стакан.

Он отвернулся, поискал глазами и, обнаружив рядом в тени шезлонг, уселся и вытянул ноги.

— Барбридж в больнице, — сказал он. — Ноги ему отрежут. По-прежнему улыбаясь, она смотрела на него одним гла зом — другой скрывала плотная волна волос, упавшая на пле чо, — только улыбка ее сделалась неподвижной, сахарный оскал на смуглом лице. Потом она машинально покачала стакан, словно бы прислушиваясь к звяканью льдинок о стенки, и спросила:

— Обе ноги?

— Обе. Может быть, до колен, а может, и выше.

Она поставила стакан и отвела с лица волосы. Она больше не улыбалась.

— Жаль, — проговорила она. — Что же ты…

Именно ей, Дине Барбридж, он мог бы подробно рассказать, как все это случилось и как все это было. Наверное, он мог бы ей рассказать даже, как возвращался к машине, держа наготове кастет, и как Барбридж просил — не за себя просил, за детей, за нее и за Арчи, и сулил Золотой шар. Но он не стал рассказывать. Он молча полез за пазуху, вытащил пачку ассигнаций и бросил ее на красный мат, прямо к голым длинным ногам Дины. Банкноты разлетелись радужным веером, и Дина рассеянно взяла несколько штук и стала их рассматривать, словно видела впервые, но не очень интересовалась.

— Последняя получка, значит, — проговорила она.

Рэдрик перегнулся с шезлонга, дотянулся до ведерка, вытащил бутылку и взглянул на ярлык. По темному стеклу стекала вода, и Рэдрик отвел бутылку в сторону, чтобы не капало на брюки. Он не любил дорогих виски, но сейчас можно было хлебнуть и этого. И он уже нацелился хлебнуть прямо из горлышка, но его остановили невнятные протестующие звуки за спиной, он оглянулся и увидел, что через лужайку, мучительно переставляя кривые ноги, изо всех сил спешит Суслик, держа перед собой в обеих руках высокий стакан с прозрачной смесью. От усердия пот градом катился по его черно-багровому лицу, налитые кровью глаза совсем вылезли из орбит, и, увидев, что Рэдрик смотрит на него, он чуть ли не с отчаянием протянул перед собой стакан и снова не то замычал, не то заскулил, широко и бессильно раскрывая беззубый рот.

— Жду, жду, — сказал Рэдрик и сунул бутылку обратно в лед. Суслик подковылял, наконец, подал Рэдрику стакан и с робкой фамильярностью потрепал его по плечу клешнятой рукой.

— Спасибо, Диксон, — серьезно сказал Рэдрик. — Это как раз то самое, чего мне сейчас не хватало. Ты, как всегда, на высоте.

И пока Суслик в смущении и восторге тряс головой и судорожно бил себя здоровой рукой по бедру, Рэдрик торжественно поднял стакан, кивнул ему и залпом отпил половину. Потом он посмотрел на Дину.

— Хочешь? — сказал он, показывая ей стакан.

Она не ответила. Она складывала ассигнацию пополам, и еще раз пополам, и еще раз пополам.

— Брось, — сказал он. — Не пропадете. У твоего папаши…

Она перебила его.

— И ты его тащил, — сказала она. Она его не спрашивала, она утверждала. — Пер его, дурак, через всю Зону, кретин рыжий, пер на хребте эту сволочь, слюнтяй, такой случай упустил…

Он смотрел на нее, забыв о стакане, а она поднялась, прошла, ступая по разбросанным банкнотам, и остановилась перед ним, упирая сжатые кулаки в гладкие бока, загородив от него весь мир своим великолепным телом, пахнущим духами и сладким потом.

— Вот так он всех вас, идиотиков, вокруг пальца… по вашим костям, по вашим башкам безмозглым… Погоди, погоди, он еще на костылях по вашим черепам походит, он вам еще покажет любовь и милосердие! — Она уже почти кричала. — Золотой шар, небось, тебе обещал, да? Карту, ловушки, да? По роже твоей конопатой вижу, что обещал… Погоди, он тебе даст карту, упокой господи глупую душу рыжего дурака Рэдрика Шухарта…

Тогда Рэдрик неторопливо поднялся и с размаху залепил ей пощечину, и она смолкла на полуслове, как подрубленная опустилась на траву и уткнула лицо в ладони.

— Дурак… Рыжий… — невнятно проговорила она. — Такой случай упустил… такой случай!..

Рэдрик, глядя на нее сверху вниз, допил стакан и, не оборачиваясь, ткнул его Суслику. Говорить здесь было больше не о чем. Хороших деток вымолил себе Стервятник Барбридж в Зоне. Толковых.

Он вышел на улицу, поймал такси и велел ехать к «Боржчу». Надо было кончать все эти дела, спать хотелось невыносимо, перед глазами все плыло, и он таки заснул, навалившись на портфель всем телом, и проснулся, когда шофер потряс его за плечо.

— Приехали, мистер…

— Где это мы? — проговорил он спросонья, озираясь. — Я же велел к банку…

— Никак нет, мистер, — осклабился шофер. — Велели к «Боржчу». Вот вам «Боржч».

— Ладно, — проворчал Рэдрик. — Приснилось что-то…

Он расплатился и вылез, с трудом шевеля затекшими ногами. Асфальт уже раскалился под солнцем. Рэдрик почувствовал, что он весь мокрый, во рту было гадко, глаза слезились. Прежде чем войти, он огляделся. Улица перед «Боржчем», как всегда в этот час, была пустынной. Заведения напротив были еще закрыты, да и сам «Боржч» был, собственно, закрыт, но Эрнест был уже на посту, протирал бокалы, хмуро поглядывая из-за стойки на трех каких-то хмырей, лакавших пиво за угловым столиком. С остальных столиков еще не были сняты перевернутые стулья, незнакомый негр в белой куртке надраивал пол шваброй, и еще один негр корячился с ящиками пива за спиной у Эрнеста. Рэдрик подошел к стойке, по ставил на нее портфель и поздоровался. Эрнест пробурчал в ответ что-то неприветливое.

— Пива налей, — сказал Рэдрик и судорожно зевнул. Эрнест грохнул на стойку пустую кружку, выхватил из холодильника бутылку, откупорил ее и наклонил над кружкой. Рэдрик, прикрывая рот ладонью, уставился на его руку. Рука дрожала. Горлышко бутылки несколько раз звякнуло о край кружки. Рэдрик взглянул Эрнесту в лице. Тяжелые веки Эрнеста были опущены, маленький рот искривлен, толстые щеки обвисли. Негр шаркал шваброй под самыми ногами у Рэдрика, хмыри в углу громко и азартно спорили о бегах, негр, ворочавший ящики, толкнул Эрнеста задом так, что тот покачнулся. Негр принялся бормотать извине ния. Эрнест произнес сдавленным голосом:

— Принес?

— Что — принес? — Рэдрик оглянулся через плечо.

Один из хмырей лениво поднялся из-за столика, пошел к выходу и остановился в дверях, раскуривая сигарету.

— Пойдем, потолкуем, — сказал Эрнест.

Негр со шваброй теперь тоже стоял между Рэдриком и дверью. Здоровенный такой негр, вроде Гуталина, только в два раза шире.

— Пойдем, — сказал Рэдрик и взял портфель. Сна у него уже не было ни в одном глазу.

Он зашел за стойку, протиснулся мимо негр