Слушайте историю его любви и милосердия. 17 страница

Его вид ее напугал. Нос у него вздрагивал, а нижнюю губу он так искусал, что она была вся в пятнах и в крови. Глаза у него горели, они были мокрые и сердитые. А такого бледного лица она еще никогда в жизни не видела. Она отвернулась. Все было бы не так ужасно, если бы он хоть не болтал. Она медленно обвела взглядом слоистую красно-белую глину канавы, разбитую бутылку из-под виски, сосну напротив, где висело объявление окружного шерифа о чьем-то розыске. Ей хотелось сидеть долго-долго, ни о чем не думать и ничего не говорить.

– Я куда-нибудь уеду. Я хороший механик и могу получить работу в любом месте. Если я останусь, мама все поймет по моему лицу.

– Скажи… А во мне заметна какая-нибудь перемена?

Гарри долго вглядывался в ее лицо и потом кивнул: да, заметна.

– И вот еще что, – продолжал он. – Через месяц или два я пришлю тебе свой адрес. Напиши, все ли у тебя обошлось.

– В каком смысле? – медленно спросила она.

Он объяснил.

– Напиши только одно слово: «Порядок», и я пойму.

Они шли домой пешком, ведя за руль велосипеды. Их гигантские тени вытягивались впереди. Гарри сгорбился, как старый нищий, и то и дело вытирал рукавом нос. На минуту все вокруг залило ярким золотым сиянием, потом солнце зашло за деревья, и тени их сбежали с дороги. Она чувствовала себя ужасно старой, а внутри словно давила какая-то тяжесть. Теперь она уже взрослая, хочется ей этого или нет.

Они прошли около двадцати километров и постояли в своем темном переулке. Ей был виден желтый свет, падавший из их кухонного окна. В доме у Гарри было темно – мать его еще не вернулась. Она работала в портняжной мастерской на соседней улице. Иногда даже по воскресеньям. Заглянув в окно, можно было увидеть ее в глубине комнаты над швейной машиной или с длинной иголкой в руке, когда она сметывала тяжелые куски ткани. И сколько на нее ни смотри, она даже головы не поднимет. А по вечерам она готовила свою правоверную пищу – для них с Гарри.

– Послушай… – начал он.

Она молча ждала в темноте, но он так и не договорил. Они попрощались за руку, и Гарри зашагал по темному переулку. Дойдя до угла, он обернулся и кинул на нее взгляд через плечо. На лицо его падал свет – оно было бледным и суровым. Потом он ушел.

 

– Вот тебе загадка, – сказал Джордж.

– Ну?

– Идут три человека, родной матери дети, меж собой не братья.

– Сейчас… Сводные братья.

Джордж улыбнулся, показывая Порции мелкие квадратные голубоватые зубы.

– А кто же еще?

– Не можешь угадать? Сестры. Весь фокус в том, что тебе и в голову не придет, что дама – это человек.

Она стояла у порога и смотрела на них. Проем двери обрамлял кухню, как картину. Внутри было чисто и уютно. Горела только лампа над раковиной, и повсюду в комнате густели тени. За столом Билл и Хейзел играли в джокер на спички. Хейзел то и дело щупала пухлыми розовыми пальцами свои косы, а Билл, втянув щеки, сдавал карты с крайне серьезным видом. Возле раковины Порция чистым клетчатым полотенцем перетирала посуду. Она похудела, кожа у нее была золотисто-желтая, а напомаженные черные волосы гладко прилизаны. Ральф смирно сидел на полу, а Джордж завязывал на нем сбрую из старой рождественской мишуры.

– А вот тебе, Порция, еще загадка. Если стрелки на часах показывают половину третьего…

Она вошла в кухню. Ей показалось, что при виде ее все отшатнутся, а потом встанут вокруг и будут ее разглядывать. Но они только мельком на нее посмотрели. Она выжидательно присела к столу.

– Вот еще принцесса какая – является, когда все уже; поужинали. Так мне никогда и домой не уйти.

Никто не обращал на нее внимания. Она съела большую тарелку лососины с капустой и закусила творожной массой. Но думала она только о маме. Дверь отворилась, вошла мама и сказала Порции, что мисс Браун уверяет, будто нашла у себя в комнате клопа. Надо достать бутыль с керосином.

– Не сиди насупившись, Мик. Тебе уже пора за собой следить и вести себя как барышня. Погоди, не смей убегать из комнаты, когда, я с тобой разговариваю, – я хочу, чтобы ты перед сном хорошенько помыла Ральфа губкой. Почисть ему нос и уши получше.

Мягкие волосенки Ральфа слиплись от овсяной каши. Она обтерла их посудным полотенцем и ополоснула ему под краном лицо и руки. Билл и Хейзел кончили играть. Билл, собирая выигранные спички, царапал по столу ногтями. Джордж потащил Ральфа спать. Они с Порцией остались на кухне вдвоем.

– Слушай! Погляди на меня. Замечаешь какую-нибудь перемену?

– Конечно, замечаю, милуша.

Порция надела красную шляпу и переобулась.

– Ну и как?

– Возьми немножко жира и вотри в кожу. Нос у тебя здорово облупился. Жир, говорят, лучшее лекарство от ожога.

Она стояла одна на темном дворе и отщипывала ногтями кору с дубового ствола. Это, пожалуй, еще хуже. Может, ей стало бы легче, если бы, поглядев на нее, они сразу бы все поняли. Если бы они знали.

Папа позвал ее с заднего крыльца:

– Мик! Эй, Мик!

– Да?

– К телефону.

Джордж сразу же к ней прилип – хотел подслушивать, но она его оттолкнула. Голос у миссис Миновиц был громкий, встревоженный.

– Гарри уже давно пора быть дома. Ты не знаешь, где он?

– Не знаю.

– Он говорил, что вы вдвоем собираетесь куда-то на велосипедах. Где же он может быть? Ты не знаешь?

– Не знаю, – повторила Мик.

 

Снова наступила жара, и в «Солнечном Юге» постоянно толпился народ. Мартовские ветры стихли. Деревья покрылись густой охристой листвой. На голубом небе не видно было ни облачка, и солнечные лучи жгли все сильнее. Стояла духота. Джейк Блаунт ненавидел такую погоду. От одной мысли о долгих знойных летних месяцах впереди у него кружилась голова; чувствовал он себя прескверно. С недавнего времени его стали донимать головные боли. Он растолстел, и у него вырос живот. Верхняя пуговица брюк не застегивалась. Он понимал, что толстеет от пьянства, но продолжал пить. Спиртное помогало от головной боли. Стоило ему выпить рюмку, и она проходила. А теперь одна рюмка действовала на него так, как раньше целая бутылка. Взбадривало его не то, что он выпил сейчас, – первый же глоток приводил в действие все спиртное, которым он пропитал свой организм за последние несколько месяцев. Столовая ложка пива снимала биение крови в висках, но и целая бутылка виски не давала желанного забвения.

Тогда он бросил пить вчистую. Несколько дней он потреблял только воду и апельсиновый сок. Боль точила его череп, как червь. Он с трудом работал; долгий день и вечер, казалось, никогда не кончатся. Спать он не мог, читать для него было пыткой. Сырая, кислая вонь в комнате приводила его в ярость. Он метался на кровати, а когда наконец засыпал, уже наступало утро.

Его преследовал один и тот же кошмар. Впервые он ему приснился месяца четыре назад. Он просыпался в холодном поту, но самое странное заключалось в том, что он никак не мог припомнить, что же ему снилось. Когда он открывал глаза, оставалось только ощущение страха. Но этот страх, с которым он пробуждался, был всегда один и тот же, значит, и сон, без сомнения, повторялся уже не первый раз. Он привык к тому, что ему снились уродливые пьяные кошмары, которые уводили его в безумие, в полнейшее душевное расстройство, но утренний свет всегда разгонял эти сумасшедшие сны, и он сразу о них забывал.

А вот этот слепой, ускользающий сон был совсем другого свойства. Он просыпался и не мог ничего вспомнить, но его долго потом мучило ощущение нависшей над ним угрозы. И вот как-то раз он проснулся с уже знакомым страхом, но где-то рядом жило смутное воспоминание о том, что было с ним во тьме ночи. Он шел в толпе людей и нес что-то в руках. Вот и все, что он мог припомнить. Украл ли он что-нибудь? Старался ли спасти чье-то достояние? Преследовали ли его все эти люди вокруг? Пожалуй, нет. Чем больше он вдумывался в этот несложный сон, тем меньше он его понимал. И некоторое время потом сон его больше не терзал.

Он познакомился с человеком, писавшим на стенах воззвания мелом, которые он заметил в прошлом ноябре. И с первой же встречи старик присосался к нему, как злой дух. Фамилия его была Симс, он проповедовал на улицах слово божие. Зимние холода мешали ему выйти из дому, но весной он весь день проводил в городе. Его пушистые седые волосы неровными прядями спускались на шею; он вечно таскал за собой большую дамскую шелковую сумку, набитую религиозными прокламациями. Глаза у него горели безумием. Симс пытался и Блаунта обратить в свою веру.

– Дитя злосчастия, я чую греховную вонь пива, исходящую из уст твоих. И ты куришь. Если бы господь желал, чтобы мы курили, он бы так и сказал в своем писании. На челе твоем печать Сатаны. Я ее зрю. Покайся. Дай мне открыть тебе свет.

Джейк закатывал глаза и чертил в воздухе знак креста. Потом он разжимал свою выпачканную машинным маслом руку.

– Я открою это тебе одному, – произносил он театральным шепотом и показывал Симсу шрам на своей ладони. Потом, нагнувшись к старику, шептал: – Но есть и другой знак. Знак, который тебе известен. Ибо я был с ним рожден.

Симс пятился от него к забору. Женственным движением откидывал серебряный локон со лба и приглаживал его. Он нервно облизывал уголки рта. Джейк смеялся.

– Богохульник! – вопил Симс. – Бог тебя накажет. Тебя и все твое отродье. Бог не прощает хулителей. Он меня бережет. Бог охраняет всех, но меня особенно. Как когда-то Моисея. По ночам он беседует со мной. Бог тебя накажет.

Джейк повел Симса в угловую лавчонку выпить кока-колы и закусить крекерами с ореховым маслом. Симс снова принялся его обрабатывать. Когда Джейк отправился на работу, Симс побежал за ним.

– Приходи сюда на угол вечером в семь часов. Христос хочет тебе лично что-то поведать.

Первые дни апреля были теплыми и ветреными. По голубому небу проплывали белые облачка. Ветер нес запах реки, а также более свежие запахи пригородных полей. В увеселительном заведении толпился народ с четырех часов дня и до полуночи. Толпа была буйная. С наступлением весны Джейк чувствовал в ней глухое возбуждение.

Как-то вечером, когда он ковырялся в механизме качелей, его пробудили от задумчивости сердитые голоса. Он поспешно протискался сквозь толпу и увидел, что возле кассы летающих вагончиков белая девушка дерется с молодой негритянкой. Он их разнял, но они продолжали друг на друга наскакивать. Симпатии толпы разделились, и вокруг царил настоящий бедлам. Белая девушка была горбуньей. Она что-то крепко сжимала в руке.

– Я видела! – вопила негритянка. – Погоди, вот я тебе горб посбиваю!

– Заткни пасть, черная образина!

– Ах ты, фабричная подстилка, я свои кровные уплатила и кататься буду! Послушай, белый мужчина, пущай отдает мой билет.

– Черномазая потаскуха!

Джейк молча на них смотрел. Кольцо людей сжималось. Мнения разделились, в толпе слышался ропот.

– Я сам видел, как Люри уронила билет и как вот эта белая дама его подняла. Ей-богу! – уверял молодой негр.

– Пусть только черномазая посмеет тронуть белую девушку, я ей…

– Ну-ка не толкайся. А то как дам сдачи – не погляжу, что у тебя рожа белая…

Джейк грубо полез в самую гущу толпы.

– Хватит! – заорал он. – А ну-ка ступайте отсюда, кончайте лавочку! К чертям собачьим вас всех, до единого! – Кулаки у него были такие громадные, что народ угрюмо стал расходиться. Джейк обернулся к обеим противницам.

– Да ведь как было дело, – кипятилась негритянка. – Могу поручиться, что мало кто смог скопить за неделю больше пятидесяти центов, а я вот смогла: перегладила белья вдвое больше нормы. И свои кровные десять центов заплатила за тот билет, который она вон держит. Как хотите, а кататься я буду.

Джейк быстро уладил распрю. Он оставил у горбуньи спорный билет и выдал негритянке другой. Остаток вечера обошелся без новых скандалов. Но Джейк бдительно сновал в толпе. Он был встревожен, на душе у него было неспокойно.

Кроме него в заведении было еще пятеро служащих. Двое мужчин управляли качелями и проверяли билеты, а три девушки сидели в кассах. Это не считая Паттерсона. Владелец аттракционов почти все время играл сам с собой в карты в прицепе. Глаза у него были оловянные, с суженными зрачками, а кожа на шее висела желтыми вялыми складками. За последние два месяца Джейку два раза повышали жалованье. В полночь ему полагалось отчитываться перед Паттерсоном и сдавать выручку за день. Иногда Паттерсон по нескольку минут не замечай его присутствия; он сидел словно в оцепенении, уставившись на карты. Воздух в прицепе был спертый, воняло пищей и дешевыми сигаретами. Паттерсон держал руку на животе, словно от чего-то его обороняя. Но всегда очень тщательно проверял отчеты.

Джейк переругался с обоими механиками. Раньше они работали шпульщиками на одной из местных фабрик. Поначалу он пытался с ними беседовать – помогал им прозреть. Однажды даже пригласил в бильярдную выпить. Но они были такие тупицы, что он скоро отчаялся. А тут еще он невзначай подслушал разговор, из-за которого у них вышел скандал. В воскресенье около двух часов утра он кончил проверять с Паттерсоном отчет. Когда он вышел, на пустыре у прицепа не было ни души. Луна ярко светила. Он думал о Сингере и о предстоящем отдыхе. Но, проходя мимо качелей, услышал, что кто-то произнес его имя. Оба механика, кончив работу, курили. Джейк прислушался:

– А еще пуще черномазых я ненавижу красных!

– Меня от него только смех разбирает. Плевать я на него хотел… Корчит из себя невесть что. Отродясь не видывал таких коротышек – словно его обрубили. Какой, по-твоему, у него рост?

– Да метра полтора с небольшим гаком. А воображает! Тоже мне проповедник нашелся. В тюрьме ему место – вот где. Красная сволочь.

– А мне от него только ржать охота. Не могу без смеха на него глядеть.

– Нечего ему передо мной нос задирать.

Джейк смотрел, как они шагали к Уиверс-лейн. Первым его движением было кинуться вслед и вызвать их на прямой разговор, но у него почему-то не хватило на это духу. Несколько дней он молча кипел. А как-то вечером после работы прошел за этими двумя несколько кварталов и, когда они свернули за угол, перерезал им дорогу.

– Слышал ваш разговор, – произнес он, задыхаясь, – так получилось, что я слышал каждое ваше слово в прошлую субботу. Да, я красный, это так. Во всяком случае, себя им считаю. Но вы-то кто? – Они стояли втроем под уличным фонарем. Те двое попятились. Кругом не было ни души. – Эх вы, мутноглазые заячьи вы душонки, рахитики, черви ползучие! Да я вам каждому запросто одной рукой шею перекручу! Пусть я коротышка, а разложу вас обоих тут же на улице – потом вас метлой не соберешь.

Оба механика, оробев, только переглядывались – им очень хотелось пуститься наутек. Но Джейк стоял поперек дороги. Потом он, пятясь, пошел с ними в ногу, с яростной издевкой на лице:

– Одно вам скажу: когда вам захочется отпустить какую-нибудь шуточку насчет моего роста, веса, манеры говорить, поведения или образа мыслей, ступайте прямо ко мне. А что касается «красного», то тут мне бояться нечего, зарубите себе это на носу. Всегда готов на эту тему с вами побеседовать.

После этого случая Джейк стал относиться к ним недоброжелательно и с презрением. А они за спиной у него издевались над ним. Как-то раз он заметил, что механизм одних качелей нарочно поврежден, и ему пришлось проработать лишние три часа, чтобы его починить. Он вечно подозревал, что над ним потешаются. Каждый раз, когда он видел, что девушки, собравшись в кружок, о чем-то разговаривают, он вытягивался во весь рост и громко хохотал, словно вспомнил что-то смешное.

Теплые юго-западные ветры, дувшие с Мексиканского залива, были перенасыщены запахами весны. Дни становились длиннее, и солнце сияло. Ленивое тепло томило его. Он снова начал пить. Кончив работу, он сразу же шел домой и валился на кровать. Иногда он так и лежал, одетый, по двенадцать-тринадцать часов кряду. Беспокойство, вынуждавшее его всего несколько месяцев назад рыдать и грызть ногти, казалось, прошло. Однако под теперешней вялостью Джейк ощущал знакомое возбуждение. Из всех мест, где он жил, в этом городе он чувствовал себя наиболее одиноким. Если бы не Сингер. Только они с Сингером понимали, в чем истина. Он ее ясно видел, но не мог втемяшить слепцам. Это все равно что бороться с темнотой, жарой или вонью. Джейк угрюмо смотрел в окно. Чахлое, закопченное дерево на углу выпустило новую желчно-зеленую листву. Небо неизменно было резкого густо-голубого цвета. В комнате жужжали москиты, налетавшие со зловонной речушки, которая текла поблизости.

У него началась чесотка. Он растер серу со свиным салом и каждое утро мазал тело. Но все равно расчесывался до крови и никак не мог унять зуд. Как-то ночью он совсем сорвался с цепи. До этого он много часов подряд просидел в одиночестве. И, мешая джин с виски, здорово напился. Время приближалось к рассвету. Он вы-сунулся из окна, оглядел сонную темную улицу и подумал обо всех тех, кто жил вокруг. Сони, слепцы. Вдруг он заорал:

– Это же истина! А вы, скоты, ничего не видите. Не видите… Не видите?

Улица проснулась и пришла в ярость. Повсюду зажглись лампы, и по его адресу посыпались сонные проклятья. Соседи по дому стали бешено колотить в его дверь. Девочки из борделя напротив высунули головы из окон.

– Вы тупые, тупые, тупые скоты. Вы тупые, тупые, безмозглые…

– А ну заткнись! Заткнись!

Соседи стали ломиться к нему в комнату.

– Ах ты, пьяный боров? Мы тебя сейчас так отделаем, что костей не соберешь.

– Сколько вас там? – зарычал Джейк. Он застучал пустой бутылкой по подоконнику. – Валяйте сюда все! Все до единого. Троих одним ударом сокрушу.

– Так их, миленький! – подзадоривала одна из проституток.

Дверь поддавалась. Джейк выпрыгнул из окна и побежал по переулку.

– Гей, гей! Гей, гей! – пьяным голосом орал он. На нем не было ни рубашки, ни ботинок. Час спустя он, спотыкаясь, ввалился в комнату Сингера. Растянувшись на полу, он хохотал, пока не заснул.

Как-то утром, в апреле, он нашел труп; убитый был молодой негр. Джейк обнаружил его в канаве, метрах в двадцати от «Солнечного Юга». Горло у негра было перерезано и голова неестественно откинута назад. Солнце палило в его открытые остекленевшие глаза, а на груди, покрытой засохшей кровью, роились мухи. Мертвец сжимал красно-желтую трость с кисточкой – они продавались у них в ларьке, где торговали бутербродами с котлетами. Джейк постоял и угрюмо поглядел на покойника. А потом позвал полицию. Никаких следов убийцы не нашли. Через два дня семья забрала тело убитого из морга.

В «Солнечном Юге» ссоры и драки были не редкостью. Придут, бывало, под руку двое друзей, смеются, пьют, а перед уходом вдруг подерутся, пыхтя от ярости. Джейк зорко следил за гуляющими. Под всем этим мишурным блеском и яркими огнями в лениво посмеивающейся толпе таилось какое-то опасное остервенение.

В эти смутные, бессвязные недели Симс преследовал его по пятам. Старик любил приходить с Библией и ящиком из-под мыла и, взобравшись на него, произносить свою проповедь в самой гуще толпы. Он говорил о втором пришествии Христовом и объяснял, что Страшный суд состоится 2 октября 1951 года. Тыкал пальцем в каких-то пьянчуг и громко обличал их своим хриплым, сорванным голосом. От возбуждения рот у него наполнялся слюной, и от этого в горле всегда клокотало. Стоило ему протиснуться в толпу, поставить свой ящик, и никакие уговоры не могли его сдвинуть с места. Он подарил Джейку Библию, сказал, чтобы тот каждую ночь молился хотя бы час, стоя на коленях, и отказывался от пива и сигарет, которыми его угощали.

Они никак не могли поделить стены и заборы. Джейк тоже принялся таскать в карманах мелки. Он писал ими короткие фразы, пытаясь составить их так, чтобы прохожий остановился и задумался над их смыслом. Хотел поразить воображение. Пробудить мысль. Писал он также и короткие памфлеты, а потом раздавал их прохожим на улицах.

Джейк понимал, что, если бы не Сингер, он давно бы уехал из этого города. Только по воскресеньям, в обществе друга, он обретал душевный покой. Иногда они ходили гулять или играли в шахматы, но чаще всего мирно проводили день в комнате немого. Если Джейку хотелось поговорить, Сингер внимательно его слушал. Если же он целый день мрачно молчал, немой понимал его состояние и не удивлялся. Джейк был уверен, что помочь ему теперь может только Сингер.

В одно из воскресений, поднявшись наверх, он увидел, что дверь в комнату Сингера открыта, но там никого нет. Он просидел в одиночестве больше двух часов. Наконец на лестнице послышались шаги немого.

– А я голову ломаю, что с вами стряслось. Где вы были?

Сингер улыбнулся. Он обмахнул шляпу носовым платком и спрятал ее в шкаф. Потом неторопливо достал из кармана серебряный карандашик и наклонился над каминной доской, чтобы написать записку.

– То есть как? – спросил Джейк, прочтя то, что там было написано. – Кому отрезали ноги?

Сингер взял листок и приписал несколько фраз.

– Ого! – сказал Джейк. – Хотя меня это ничуть не удивляет.

Он мрачно повертел бумажку в руке, потом скомкал ее. Вялость, одолевавшая его последний месяц, прошла, и он снова почувствовал возбуждение.

– Ого! – повторил он.

Сингер поставил на огонь кофейник и вынул шахматную доску. Джейк изорвал его записку в мелкие клочья и скатал обрывки потными ладонями в шарик.

– Но кое-что тут можно предпринять, – сказал он немного погодя. – Не правда ли?

Сингер неопределенно кивнул.

– Я хочу повидать этого парня и выслушать всю историю от него. Когда вы сможете меня туда свести?

Сингер подумал. Потом написал на листке из блокнота: «Сегодня вечером».

Джейк прижал руку ко рту и беспокойно зашагал по комнате:

– Да! Мы кое-что сделать можем…

 

 

Джейк и Сингер поднялись на парадное крыльцо темного дома. Нажав кнопку, они не услышали звонка. Джейк нетерпеливо забарабанил в дверь и прижался носом к сетке. Рядом с ним стоял прямой, как палка, улыбающийся Сингер. На щеках его горели красные пятна, потому что они вдвоем выпили целую бутылку джина. Вечер был тихий, безлунный. Джейк увидел, как луч желтого света мелькнул в прихожей. Дверь им открыла Порция.

– Надеюсь, вам не пришлось долго ждать. Приходила уйма народу, и мы решили, что лучше отключить звонок. Разрешите, джентльмены, взять у вас шляпы. Отец очень тяжело болеет.

Джейк неуклюже ступал на цыпочках за Сингером по пустой узкой прихожей. На пороге кухни он остановился. В ней было людно и жарко натоплено. В небольшой печке горели дрова, а окна были закрыты. К дыму примешивался особый негритянский запах. Комнату освещало только пламя из печи. Низкие голоса, которые доносились к ним в переднюю, теперь смолкли.

– Эти вот белые джентльмены пришли справиться об отце, – сказала Порция. – Он, наверно, сможет вас принять, но лучше мне сперва предупредить его.

Джейк щупал свою толстую нижнюю губу. На кончике носа у него отпечатались полоски от сетки входной двери.

– Да нет, – сказал он. – Я пришел поговорить с вашим братом.

Негры при их появлении встали. Сингер жестом попросил их снова сесть. Два седых старика устроились на скамье у печки. Длинноногий мулат стоял, прислонясь к окну. На походной койке в углу сидел безногий юноша; пустые штанины у него были заколоты на бедрах.

– Добрый вечер, – смущенно пробормотал Джейк. – Вы Копленд?

Юноша прикрыл руками свои обрубки и откинулся к стене.

– Меня зовут Вилли.

– Только не волнуйся, миленький, – сказала Порция. – Это вот мистер Сингер, отец тебе о нем говорил. А этот белый джентльмен – мистер Блаунт, большой друг мистера Сингера. Они просто зашли посочувствовать нам в нашей беде. – Она обернулась к Джейку и показала на трех остальных негров. – Вот этот молодой человек у окна – тоже мой брат, Бадди. А те двое возле печки – друзья моего отца, мистер Маршалл Николлс и мистер Джон Робертс. Я лично всегда считаю, что надо знать, с кем находишься.

– Спасибо, – сказал Джейк и снова обратился к Вилли: – Прошу вас, расскажите мне, как это произошло. Мне хочется получше все это понять.

– А вот как, – начал Вилли. – Мне все кажется, будто ступни у меня еще болят. Тут вот в пальцах так ноет, так ноет! Но ведь болит там, где ступни у меня должны быть, если бы они у м-м-меня остались… А где они сейчас, мои ноги? Вот чего я никак не пойму. Ступни болят страшно, а я д-даже не знаю, где они, эти ступни. Мне ведь их так и не отдали. Они где-то там, далеко, за полтораста километров отсюда…

– Я хотел бы узнать, как это произошло.

Вилли с тревогой поглядел на сестру.

– Да я не помню… толком.

– Помнишь, миленький. Сколько раз ведь рассказывал!

– Ну… – Голос у юноши звучал робко и угрюмо. – Нас вывели на дорогу, а Бастер что-то сказал охраннику. Белый ударил его палкой. Тогда другой парень побежал. А я за ним. Все получилось так быстро, что я даже ничего и не помню. А потом нас отвели назад в лагерь и…

– Остальное я знаю, – сказал Джейк. – Дайте мне имена и адреса тех двоих парней. И назовите стражников.

– Послушайте, белый человек. Вы что, хотите, чтобы у меня были неприятности?

– Неприятности? – грубо переспросил Джейк. – Да господи спаси, будто у вас уже их нет!

– Только не надо кричать, – нервно вмешалась Порция. – Я сейчас вам все расскажу, мистер Блаунт. Значит, так. Вилли отпустили из лагеря раньше срока. Но при этом просто наказывали ему, чтобы он не… ну да вы сами понимаете, о чем речь. И Вилли, понятно, боится. Да и мы тоже намерены поостеречься, как бы не было хуже. Хватит с нас несчастий.

– А что сделали с охранниками?

– Их вроде уволили. Так мне сказали.

– А где теперь ваши приятели?

– Какие приятели?

– Ну, двое других?

– В-в-вовсе они мне не приятели, – пробормотал Вилли. – У нас вышла ссора.

– Почему?

Порция так сильно дергала себя за сережки, что мочки ушей вытягивались, как резина.

– Вилли вам вот что хочет сказать, мистер Блаунт. Понимаете, в те три дня им было очень больно, и они начали ссориться. Вилли больше не хочет их видеть. Из-за этого папа с Вилли уже поспорили. Бастер…

– У Бастера теперь деревянная нога, – сказал стоящий возле окна юноша. – Я его сегодня на улице встретил.

– Родных у Бастера никого нет, и отцу взбрело в голову, чтобы он переехал к нам. Отец хочет собрать всех этих ребят вместе. Ну а как мы их будем кормить? Один бог знает.

– Зряшная это затея! Мы с ним и друзьями-то особенно не были. – Вилли потрогал свои обрубки темными сильными руками. – Хотел бы я знать: где же мои ступни? Вот что меня больше всего беспокоит. Доктор ведь их не отдал. А я так хотел знать, куда они делись.

Джейк озирался вокруг осоловелыми, затуманенными джином глазами. Все тут казалось ему смутным и диковатым. В кухне стояла такая жара, что голова у него кружилась и голоса двоились в ушах. Его душил дым. Лампа, свисавшая с потолка, была включена, но грушу обернули газетой, чтобы она не слепила глаза, и поэтому главное освещение давал огонь, пробивавшийся сквозь щели раскаленной печки. На темные лица падали красные отблески. Он чувствовал себя здесь неприкаянным, лишним. Сингер пошел к отцу Порции. Джейк дожидался его с трудом, ему не терпелось уйти. Он, тяжело ступая, пересек комнату и уселся на скамью между Маршаллом Николлсом и Джоном Робертсом.

– Где лежит отец Порции? – спросил он.

– Доктор Копленд в передней комнате, сэр, – ответил Робертс.

– Он врач?

– Да, сэр. Доктор медицины.

На ступеньках снаружи послышалась какая-то возня, и дверь в кухню распахнулась. Спертый воздух сразу выдуло теплым свежим ветерком. Первым вошел в комнату высокий парень в полотняном костюме и позолоченных туфлях; он нес большой кулек. За ним появился юноша лет семнадцати.

– Привет, Длинный. Привет, Лэнси, – сказал Вилли. – Что это бы мне притащили?

Длинный церемонно поклонился Джейку и поставил на стол две стеклянные банки с вином. Лэнси присовокупил к этому тарелку, покрытую чистой белой салфеткой.

– Вино – подарок от Общества, – объяснил Длинный. – А мать Лэнси прислала тебе пончиков с персиками.

– Как здоровье доктора, мисс Порция? – спросил Лэнси.

– Деточка, он ведь очень тяжело болел эти дни. Но больше всего меня беспокоит, что он такой сильный. Это ведь дурная примета, если у такого больного вдруг столько сил. – Порция спросила у Джейка: – Вы согласны со мной, мистер Блаунт, что это очень дурная примета?

Джейк растерянно на нее посмотрел.

– Понятия не имею.

Лэнси, кинув на Джейка угрюмый взгляд, стал вытягивать манжеты рубашки, из которой он явно вырос.

– Передайте доктору привет от нашего семейства.

– Очень тронуты, спасибо вам. Папа как раз на днях вас вспоминал. У него есть книга, которую он хочет вам дать. Обождите минуточку, я ее принесу, а потом сполосну тарелку, чтобы отдать вашей маме. Спасибо ей – какая она добрая, что прислала нам гостинцы…

Маршалл Николлс наклонился к Джейку, намереваясь что-то сказать. На старике были темные брюки в узкую белую полоску и визитка с цветком в петлице. Он откашлялся и произнес:

– Извините, сэр, мы не могли не слышать вашей беседы с Вильямомотносительно той беды, в которую он попал. Нам пришлось решать, какую наиболее разумную линию поведения следует избрать.

– Вы родня или священник этого прихода?

– Нет, я фармацевт. А Джон Робертс – он сидит от вас слева – служит в почтовом ведомстве.

– Почтальоном, – пояснил Джон Робертс.

– С вашего позволения… – Маршалл Николлс вытащил из кармана желтый шелковый платок и деликатно высморкался. – Мы, разумеется, обсудили этот вопрос самым всесторонним образом. И, будучи членами цветной части населения нашей свободной страны, мы горим желанием внести свою лепту в развитие дружественных отношений …