Оригинальную теорию общества риска разрабатывает У. Бек, известный немецкий социолог, написавший на эту тему ряд всемирно известных работ, часть из которых переведена на русский язык: «Общество риска. На пути к другому модерну»; «От индустриального общества к обществу риска» (опубликована на англ. языке в 1992 г.); «Что такое глобализация». Работы сразу же привлекли к себе внимание российских социологов.
По мнению У. Бека, современный мир пока не вышел за рамки модерна, т.е. не перешел к постмодерну. Скорее, из классической, индустриальной стадии он развился в стадию общества риска, сохраняя при этом многие предшествующие черты. Социолог полагает, что современные страны находятся на стадии начала модерна, но модерна, сменившего классическую индустриальную конструкцию. Рефлексивный модерн - именно так Бек обозначает квинтэссенцию современной фазы развития развитых стран мира.
У. Бек считает, что если ранее люди были, прежде всего, обеспокоены благосостоянием, социальным равенством, то теперь - рисками. Их сознание все больше волнуют проблемы, связанные с предотвращением и минимизацией рисков. Риски вошли в противоречие с благосостоянием. Дело в том, что дальнейшее наращивание производства благ неминуемо ведет к увеличению рисков. «В индустриальном обществе, - замечает У. Бек, - «логика» производства богатства доминирует над «логикой» производства риска» [Бек У. Общество риска. - С. 14.]. Причем новые риски, в отличие от традиционных, не привязаны жестко к конкретному месту и времени. Так, чернобыльская катастрофа затронула целый ряд государств, а её генетические эффекты могут проявиться у будущих поколений.
У. Бек подчеркивает практическую беззащитность человечества перед техногенными угрозами, создаваемыми «вторичной природой» - детищем индустриального развития. Выгоды и блага от технико-экономического прогресса, отмечает он, все больше оттесняются на задний план производством рисков. Один из типов этих рисков связан с разрушением привычных форм быта и деятельности предшествующей стадии общественной жизни и по своему резонансу сходен с духовными потрясениями эпохи реформации в Европе. Помимо того, что современные технологии освобождают необратимо разрушительные силы, действующие, как правило, латентно (радиоактивность, генетические нарушения, накопления в организме тяжелых металлов и т.д.), эти технологические новации создают и социально-опасные ситуации. Их экологические последствия не только вредят здоровью большинства населения, преимущественно людей малого и среднего достатка, но и обесценивают природные владения богатых.
Кроме того, эти риски интернациональны. Они, с одной стороны, усугубляют противоречия между промышленно развитыми странами, а с другой - обостряют отношения между этими странами и третьим миром. Процесс минимизации последствий этих рисков напрямую зависит от соблюдения международных соглашений об экологическом сотрудничестве всеми государствами мира, в том числе и теми, кто до сих пор формально не присоединился к этим документам. Несмотря на растущие угрозы, риски современной цивилизации могут минимизироваться (и то в достаточно отдаленной перспективе) лишь с прекращением самого производства в его настоящих формах, т.е. с прекращением общественной жизни в ее современных проявлениях. Пока же развитие цивилизации неуклонно наделяет современное общество рисками [Там же. – С.26]. Попытки их предотвращения постоянно расширяют сферу политизации практически всех сторон жизнедеятельности, крайняя форма которой - подготовка политико-организационных и технических средств введения чрезвычайного положения в связи с каждой из возможных крупных катастроф, наступление которых с течением времени становится все более и более вероятным.
Понятно, что перспектива развития, все более отчетливо вырисовывающаяся в подобном виде, является крайне нежелательной и для политиков, и для ученых, и для населения. Если исследователи, пользуясь математическими формулами и методологическими построениями, обсуждают степени вероятности риска, то для населения знание вероятности носит второстепенный и даже третьестепенный характер. Оно в принципе хочет устранить саму возможность катастрофы, нависшей над ним, путем ликвидации потенциала аварий как таковых, т.е. отказаться от рискосодержащих технологий. Как следствие, в дискуссиях о рисках, отмечает Бек, «обнажаются трещины и разрывы между научной и социальной рациональностью в обращении с цивилизационными потенциалами риска» [Там же. – С.34].
Современные риски деперсонализированы: люди выполняют специализированные операции, которые, как и производимые в ходе их продукты, как правило, не содержат риска для жизни и здоровья людей. Чаще всего он появляется на стадии комплексного соотнесения операций и объединения отдельных произведенных компонентов в целостную систему. Вместе с тем, в приближении техногенных и экологических катастроф имплицитно представлен вклад каждого из участников этой кооперированной деятельности. Так, накапливаются предпосылки ядерного взрыва, утечки отравляющих веществ, вирусно-бактериологического заражения и т.д. К тому же многие из создаваемых ныне рисков параллельно являются «минами, заложенными под будущее»: часто их современные проявление несравнимы по отрицательным последствиям с последствиями накопления радиоактивных, токсичных и биологически активных веществ в среде, с которой соприкоснутся будущие поколения. Поэтому квазинаучное словосочетание «латентное побочное воздействие», - пишет У. Бек, - выступает своего рода охранной грамотой, естественной судьбой цивилизации, которая признает неизбежность последствий, но одновременно избирательно распределяет и оправдывает их [Там же. – С.40].
Социально-классовое распределение рисков
Хотя, на первый взгляд, экологические и техногенные риски затрагивают все общество, их распределение осуществляется в соответствии с социально-классовой стратификацией. «По всей видимости, - рассуждает У. Бек, - риски не упраздняют, а усиливают классовое общество» [Там же. – С.40]. Возможности жизни за городом, вдали от промышленной зоны, работы на экологически «чистой» технологии, удаленной от районов радиоактивного и токсичного загрязнения, приходятся среднестатистически чаще на долю более квалифицированных и, следовательно, с более высоким социальным статусом специалистов. У работников низкой квалификации, как правило, иная участь: им приходится довольствоваться относительно высокой оплатой, взносом в фонды страховой медицины и косвенной выплатой компенсации за худшие жизненные шансы – надвигающуюся инвалидность, сокращение среднего возраста продолжительности жизни. Правда, это правило действует лишь в демократических странах с развитой и эффективно функционирующей правовой системой, позволяющей строго соблюдать четко очерченные законодательством положения о работе, вредной для жизни и здоровья. При расплывчатых формулировках законов, диффузности права, что характерно для закрытых традиционных обществ, эти компенсации вообще не имеют систематического и обязательного характера.
Последствия глобализации рисков
Вместе с тем, отмечает немецкий социолог, модернизационным рискам свойственна «имманентная тенденция к глобализации» [Там же. – С.43]. Экологически вредные технологии не признают государственных границ. Глобализация рисков несет в себе «социальный эффект бумеранга»: «Агенты модернизации сами основательно и очень конкретно попадают в водоворот опасностей, которые они же породили и из которых извлекли выгоду» [Там же. – С.43]. Парадокс современного этапа развития, согласно У. Беку, состоит в том, что «в эпоху развитой цивилизации, которая пришла, чтобы снять предопределенность, дать людям свободу выбора, избавить их от зависимости от природы, возникает новая глобальная, охватывающая весь мир зависимость от рисков, перед лицом которой индивидуальные возможности
выбора не имеют силы...»208. Психологически это приводит к шоку, бессильной ярости, чувству утраты будущего, т.е. бесперспективности жизни социума.
С развитием общества риска нарастают противоречия между теми, кто подвержен рискам, и теми, кто извлекает из них выгоду; теми, кто производит риски, и теми, кто их потребляет [Там же. – С.48-49]. При этом дифференциация социальных позиций в значительной степени обусловлена возможностями трансляции развивающегося социального знания. Поэтому У. Бек характеризует общество риска как общество науки, коммуникативных и информационных средств, на основе которых складывается сотрудничество сложного конгломерата социальных сил и групп, вставших на путь защиты природы и, тем самым, собственной жизни и здоровья, равно как и благополучия будущих поколений. Настоятельная потребность ликвидации техногенных и экологических рисков девальвирует значение государственных границ, экономических блоков и межгосударственных союзов. Более того, У. Бек полагает, что потенциал саморазрушения цивилизации, возникший в процессе модернизации, делает реальнее или, по меньшей мере, неотложнее создание «утопии мирового сообщества» [Там же. – С.57]. Ее движущей силой становится общность страха, которую порождают риски, связанные с производством иррационализма, экстремизма и фанатизма.
Принципы научного анализа предполагают сравнение теорий. В связи с этим, проделаем конкретное сопоставление идей У. Бека с работами известного социолога Мэри Дуглас [Мэри Дуглас; Теодор Лоуви; Арон Вилдавски и Карл Дейк. Риск // Thesis, 1994, #5. - С. 242 – 276].
Сопоставление их положений позволяет отметить существенную разницу в позициях двух основоположников современной теории общества риска.
У. Бек и М. Дуглас: теоретико-методологические различия
Основные различия подходов в концепциях У. Бека и М. Дуглас, на наш взгляд, сводятся к следующим положениям.
У. Бек утверждает, что современный мир стоит на пороге экологического апокалипсиса как результата технологий, наносящих вред экологии. Напротив, М. Дуглас сомневается в высокой степени вероятности развития событий в этом направлении, предпочитая следовать профессиональным оценкам правительственных экспертов, достаточно оптимистичным по своей сути.
М. Дуглас развивает структурно-функционалистический подход (по мотивам взглядов Э. Дюркгейма и Т. Парсонса) к трактовке рисков: то, что индивидами представляется как «реальность» риска, в первую очередь, определяется их отношениями к различным типам социальной солидарности. У. Бек же полагает, что процесс осознания риска толкает на пересмотр status quo и может стимулировать новый виток критики политических реформ в индустриально развитых странах. По его мнению, определяющая черта этого века (угроза вымирания) - не материальная, а социальная: современные общественные структуры, практически без исключения, не могут справиться с этой проблемой [Beck U. Ecological Politics in an Age of Risk. Cambridge: Polity Press, 1995. - P. 69].
Дуглас приводит доводы в пользу «культурной теории риска», чтобы объяснить, почему проявляется сильное чувство вины, когда люди, столкнувшиеся с риском, стремятся понять его причины. Она говорит о том, что само понятие риска превратилось в «центральную культурную конструкцию», которая расположена между «личным, субъективным мнением и общественной материальной наукой» [Douglas M. Essays in the Sociology of Perception. London: Routledge and Kegan Paul, 1982. - P. 194]. Раньше риск был аспектом анализа вероятности, который она называет «гедонистическим просчитыванием». Поскольку риск в современном мире становится все более политизированным, то можно говорить о том, что «ослабели старые связи между ним и механическим высчитыванием вероятности» [Douglas M. Risk as a Forensic Resource. Daedalus, 1990. - P. 2]. Она обосновывает новую политическую конструкцию риска, которая отражает примечательную ситуацию: когда речь идет о нападках со стороны неолибералов на жизнеспособность теории снижения риска, то имеется в виду не столько вероятность риска, сколько угроза благополучию. Дуглас настаивает на том, что чувство вины рождается из глубинной структурной функции системы культурных верований, которые обеспечивают и сохраняют общественный порядок. Эти модели порождают особенные символические процессы, в ходе которых идеи о «достижении безопасности» и «гарантии справедливого общества» начинают доминировать над всеми размышлениями по поводу риска. Для Дуглас все человеческие общества строят сложные космологии, с помощью которых люди пытаются придать значение общественным отношениям и сделать их предсказуемыми в противовес той неуверенности и тому беспокойству, которые превалировали до сих пор.
И У. Бек и М. Дуглас исследуют риски в историческом преломлении как проявления во времени социального характера и социального типа. Вместе с тем Бек идентифицирует концепцию риска с возможностью исследования нестыковок «обществ риска» и более ранних обществ современности. В отличие от него М. Дуглас более заинтересована в социокультурной интерпретации современного значения риска, чтобы подчеркнуть непрерывную связь между культурой любого периода человеческой истории и современной культурой. Там, где Бек делает акцент на те новые черты современной ситуации, таящей различные опасности технологического и научного характера, которые создают риск самоубийства человечества, Дуглас говорит о том, что хотя наши технологии и могут быть новыми, человечество всегда притягивало к себе катастрофы, сталкиваясь с неопределенностью будущего [Douglas M. and WildavskyA.B. Risk and Culture: an Essay on the Selection of Technical and Environmental Dangers. - Berkeley, CA: University of California Press, 1982. - P.33].
Для Дуглас концепция рисков характеризуется «конфронтацией» со знанием того, что мы живем в период истории, когда негативные аспекты индустриализации - например, экологические катастрофы, - начинают превосходить по объему позитивные. Самые прогрессивные технические и научные разработки, способствовавшие укреплению веры в модернизацию как 100-процентный эквивалент понятия «прогресс», привели человечество к порогу экологической катастрофы. Она утверждает, что теперь невозможно застраховаться от рисков, порождаемых индустриальным прогрессом. Если раньше можно было рассчитать степень риска случайных несчастных случаев на предприятиях ядерной, химической промышленности и генетических производств, то сейчас подобные «случайности» приобрели «мегаразмер» и несут в себе латентную угрозу.
В отличие от Бека и следуя традициям Дюркгейма, М. Дуглас исследует то, как культурные условия определяют образцы социальной организации и соответствующие им специфические формы обязательств моральной солидарности. Она утверждает, что на протяжении всей человеческой истории, когда социальная солидарность была ослаблена или ей что-либо угрожало, это вызывало появление разделяемого многими людьми убеждения о приближении катастрофы. Кроме того, находя еще «другие» причины угроз, люди тем самым переносят вину за свои неприятности на тех, кого они обвиняют в покушении на ведомый ими «образ жизни» [Там же. – Р.102-150].
Для Дуглас коллективные представления о риске выполняют важную интегральную функцию поддержания социальной солидарности. Согласно ее анализу, культурное значение риска понимается, как «палка для битья власть имущих». Она утверждает, что дебаты о риске близки религиозным беседам и теологии. Кроме того, Дуглас считает, что риск надвигающейся экологической катастрофы аналогичен культурному религиозному положению о вере в Судный день. В прошлом «маргинализированные» группы или индивидуумы вызывали гнев Божий тем, что выступали против властей. Сейчас же концепция «природы» обеспечивает моральную легитимность тем, кто решается выступать против власти элиты.
У. Бек убежден, что риски, связанные с «мегаопасностями» индустриального общества, ведут нас к появлению новой культурной ситуации. М. Дуглас же подчеркивает относительность исторического восприятия опасности как инструмента, способствующего солидарности группы. Как видно, У. Бек и М. Дуглас работают в рамках различных традиций социологических исследований и по-разному рассматривают значения символических форм культуры.
У. Бек и М. Дуглас выдвигают на первый план социальные и культурные аспекты понятия «опасность». Однако их мнения разделяются, когда речь заходит об оценке «реальности» противоречивых интерпретаций понятия риска. Кроме того, их разделяет неодинаковость суждений о природе политических общественных рисков. Так, М. Дуглас считает, что концепция экологических катастроф идеально подходит для теории «жизненного пути», поскольку выделяет специфические проблемы социальной солидарности. Если достаточно большое число людей склонно верить в приближение экологического апокалипсиса, то, согласно М. Дуглас, происходит это скорее не потому, что люди осознают увеличение опасности, а потому, что они опасаются находящейся у власти элиты и крупных корпораций. Дуглас полагает, что восприятие экологической катастрофы связано с кризисом социальной солидарности, произошедшим из-за углубления процесса глобализации капиталистической экономики, способствовавшей тому, что некоторые социальные группы стали более уязвимыми [Douglas M. Risk and Blame: Essays in Cultural Theory. London: Routledge, 1992. - P. 15]. В этой связи риск экологической катастрофы может быть использован как повод обвинения «Они», которые будут определены как угроза в отношении «Мы», «нашего» стиля жизни. Согласно интерпретации культурного значения риска, следует ожидать апокалиптического сценария, спровоцированного экологическим движением. Она обращает внимание на то, что пока глобальная экологическая катастрофа является реальной перспективой, ни один не может быть уверен, что риски, с которыми она сталкивается, не спровоцируют ее. Поэтому, когда нужно выбрать, во что верить, необходимо понимать, что это - прагматическое решение.
Вместе с тем Бек соглашается с Дуглас в том, что пока риск экологической катастрофы существует, мы живем в «эпоху спекуляций», так как кто-то рано или поздно все-таки столкнется фактически с таким сценарием развития событий. Он также соглашается с относительностью культурного восприятия риска. Кроме того, когда нужно оценить «реальность» рисков, мы сталкиваемся, подчеркивает Бек, с тем, что «никто в одиночку не может установить иерархию вероятности и рациональности, но должен узнать, как, например, в случае с восприятием риска, что «рациональность» возникает в виде социального понятия: сначала ей верят, потом сомневаются, затем пересматривают и уже потом вовсе отбрасывают» [Beck U. Risk Society: Towards a New Modernity. - London: Sage, 1992. - P. 97 - 106].
Нельзя не отметить весомый вклад Бека в анализ культурного различия между досовременными опасностями и теми, что связаны с рисками индустриального общества. Бедствия, подобные тем, что произошли в Чернобыле или Бхопале, служат предупреждением об угрозах, о серьезности сложившейся ситуации. Тогда как правительства и промышленность продолжают эксплуатировать рискованные технологии, создается лишь видимость безопасности. Подобные действия могут только способствовать увеличению вероятности крупномасштабной катастрофы. Он идет еще дальше, предполагая, что приближение «эры бедствий», «риска», желание
опасностей проявляют себя как революционные силы. В то время как аналитики, разделяющие позиции Дуглас, остаются идеологически «слепы к Апокалипсису», наблюдая приближение к «эре бедствий».
Соотношение власти и риска в концепции М. Дуглас
Дуглас рассматривает риск как социальный механизм, который дает возможность культурам определить принципы ответственности перед человеческой цивилизацией. Рассуждения о риске также служат тому, чтобы обозначить доминирующие политические силы и определить их место в обществе через возможность людей выразить свое отношение к этим политическим силам. Е. Драпер, разделяя взгляды Дуглас, замечает, что страхи риска являются некими путями, в рамках которых «социальные группы используют веру в риск заболеть каким-нибудь недугом для того, чтобы вселить в людей чувство вины, усилить связи между властными структурами, определить идеологию в области культуры и контролировать свои границы» [Draper E. Risk, Society and Social Theory. – Contemporary Sociology: A Journal of Reviews, 1993. - P. 643]. Риск таким образом становится частью отношения общества к властям, определяет то, насколько общество оправдывает существование самого государства, как оно объясняет те культурные процессы, которыми сопровождается существование государства. «Нейтральная трактовка, которую дает понятие о риске, - единственное, что у нас есть для создания мостика между известными фактами бытия и строительством морально обусловленного общества» [Douglas M. Risk as a Forensic Resource. Daedalus, 1990. - P. 5], - заключает Дуглас.
Эти суждения Дуглас относительно существования культурно различных позиций «за» и «против» власти привели ее к заключению, что, раз восприятие риска является, в основном, политическим, то открытые дебаты по поводу риска неизбежно являются дебатами о политике. Что существенно отличает воззрения Бека от дугласовской теории риска, так это то, что он ограничивает значимость политико-ценностных факторов. Он говорит о том, что риски становятся делом политики только в том случае, когда все люди их осознают. Позже он дал следующее определение: риски - это «общественные стержни, которые определены стратегически, замаскированы или раздуты в сознании населения с помощью специально собранного для этой цели научного материала». При этом социолог добавляет, что у предыдущих поколений не было тех технологических «скрытых бесов», с которыми нам приходится бороться сегодня. Эти «скрытые бесы» прошлого «не обладали такой же политической динамикой, как созданные самими людьми опасности экологической катастрофы» [Beck U. World Risk Society as Cosmopolitan Society? Ecological Questions in a Framework of Manufactured Uncertainties // Theory, Culture and Society, 1996. - P. 4].Как видно, Бек дает свое, по существу, апокалиптическое видение общества риска, где риск - это не «категория понимания», а, скорее, социальная паутина, из которой нет выхода.
Направления критики теорий «Общества риска»
Исследования У. Бека, как следует из рассмотренных положений, в большей степени посвящены анализу влияния особого вида «сознания» на культуру и политику индустриального общества. Несмотря на то, что в настоящее время существуют политические расхождения по поводу общественных масштабов риска, он предполагает, что все большее количество людей реально озабочено исторической возможностью угрозы экологического апокалипсиса. Кроме того, его теория ставит своей целью дать ответ на вопрос, что означает для общества угроза самоуничтожения. Проведенные на Западе в конце 90-х годов прошлого столетия опросы общественного мнения подтверждают, что большое количество людей осознает подобные проблемы [Dunlap R.E. and Scarce R. The Polls - Poll Trends: Environmental Problems and Protection. Public Opinion Quarterly, 1992; Office For National Statistics. Social Trends 27. London: The Ctationery Office, 1997. - P. 9 - 185; Young A.T. Living Under Threat. In: R. Jowell, S. Witherspoon and L. Brook (eds) British Social Attitudes - 7th Report, 1990].
Критика, высказываемая рядом социологов в отношении Бека, касается степени недооценки им противоречивости зрительского отношения к информации о рисках телевидения и прессы. Как им представляется, Бек неполно представил значимость социальных процессов, на основе которых возможно обсуждать будущее общества с точки зрения рисков.
Согласно Беку, риск неизбежно универсален и, как правило, не персонален. Здесь социолог обращается к проблеме управления риском. По его мнению, социология риска предполагает рассмотрение возможностей будущих угроз нефункциональности и дисфункциональности управления, ибо риск и управление соединены. Будущее находится под угрозой (по крайней мере, в формулировках Бека), но это также предполагает возможность появления преград против отмеченных рисков, в числе которых являются планирование и страхование. Вместе с тем Бек утверждает, что некоторые риски потенциально столь подавляющи и столь далеки от контроля, что никакое выполнимое страхование не является возможным. Появляются «зверские» аспекты риска применительно к индивидуальной судьбе, связанные с особо тяжкими («зверскими») индивидуальными страданиями. Они возникают там, где жизнь кажется весьма опасной, где возникают социальные и культурные травмы, являющиеся результатом дезорганизации социальных и культурных структур. П. Штомпка, создатель теории социо-культурной травмы, пишет: «Готовность к травме возникает, когда появляется форма дезорганизации, смещения, несогласованности в социальной структуре или культуре, иными словами, когда контекст человеческой жизни и социальных действий теряет гомогенность, согласованность и стабильность, делаясь другим, даже противоположным культурным комплексом» [223 Штомпка П. Социальное изменение как травма. - Социс, 2001, #1. - С. 8]. Переживания раздвоения, раскола ключевых компонентов культуры - ценностей, верований, норм - пробуждают страхи неопреде- ленности. В этих условиях большее количество индивидов, как ожидается, будут страховаться от возможных рисков.
Бек предлагает выбор в пользу того управления риском, что он называет «активизацией общественных работ», которая предполагает три аспекта: активное соболезнование, практическая критика и активная демократия. Под понятием активного соболезнования понимается «активное противостояние безразличию», то есть все способы, при помощи которых гражданское общество может быть исправлено благодаря стратегиям активного втягивания людей в те или иные действия. Практическая критика - это все формы «гражданского расследования» лоббирования и «сопротивления». Активная демократия предполагает возвращение гражданского общества в политическую жизнь. Таким образом, Бек приходит к выводу, что несправедливости, неопределенности, психологические и моральные страдания, вытекающие из процесса глобализации риска, должны учитываться при оценке общей ситуации в «Обществе риска».
Управление риском Бек также связывает с тем, что возрождение гражданского общества должно сопровождаться изменениями системы налогообложения. Он предлагает уменьшить налоги в случае, если человек способствует увеличению общественного благосостояния; учредить фиксированную заработную плату, формирующуюся за счет налогов, для людей, работающих добровольцами в организациях социальной направленности; во имя «общей помощи гражданам» - финансировать гражданское общество путем повышения налогов. По утверждению Бека, неизбежные социальные риски ускользают от нашего восприятия и «превосходят все, что мы можем вообразить», не видны нам и опасности, таящиеся в нашей унизительной озабоченности проблемой зависимости от социального обеспечения.
Главный постулат Бека - создать «союз государства с гражданами», чтобы гражданское общество могло в случае необходимости противостоять труду и капиталу [Beck U. Capitalism Without Work // Dissent, 1997. - P. 56]. Детализированные описания риска являются важным аспектом изучения социальной политики. Они наделены способностью принуждать в условиях ослабления и даже отмены госконтроля. По мнению М. Хьюита: «Сами критерии оценки государства всеобщего благоденствия были потеряны под путаницей статистики, где каждый ряд подчинен постоянно изменяющимся определениям действительности» [Hewitt M. Welfare, Ideology and Need: Recent Perspectives on the Welfare State. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1992. - P. 3].
В современной социологической литературе выделяются работы Брайана Тернера, который выработал ряд аргументов, указывающих на слабости теории Бека. Тернер прежде всего подвергает критике постулат Бека о том, что «риск более не обозрим, не локален, не персонален; теперь он необозримый, глобальный и внеличностный». Основной смысл критики Тернера состоит в том, что риск «скорее убывает, а не увеличивается с развитием капитализма». Ранее существовавшие политические обязательства по отношению к общественной безопасности способствовали развитию организации общественных служб (и бюрократии благосостояния), которые были «смягчающими механизмами против неопределенности и незастрахованности рынка». Общественные институты-де являются преградами для риска, а общественное благосостояние создано для устранения риска. Бек не осознает, считает Тернер, историческую природу развития и изменения государства благоденствия.
Тернер также критикует Бека за игнорирование работ М. Дуглас, которая отмечает, что популярные культурные ожидания по поводу риска заключаются в том, что вина должна быть возложена на некоторых реальных или воображаемых нарушителей. Равно, и защита от будущего риска должна исходить от реального или воображаемого магического лица. Бек не придал должного значения ряду существенных положений работ М. Дуглас. В частности, для Дуглас «идея риска сама по себе была нейтральной; она брала в расчет возможность потерь и завоеваний» [Douglas M. Risk as a Forensic Resource. Daedalus, 1990. - P. 2]. Понимание Беком риска как «перелома» означает, что он не рассмотрел полную историческую перспективу, динамику риска. Так, он не берет во внимание простой, но важный аргумент Дуглас о том, что некоторые технические риски увеличились, а «другие риски уменьшились» [Там же. – Р.1].
Тернер соглашается с реальностью рисков, обозначенных Беком: глобальное потепление, химическое загрязнение, вымирание видов, радиация, последствия генетической инженерии. Тем не менее, он критикует Бека, на наш взгляд справедливо, за то, что он менее восприимчив к культурным и религиозным аспектам риска.
Важно, на наш взгляд, также сравнить подходы к риску Гидденса с теми, которые представлены в работах Бека и Дуглас.
Позиции Э. Гидденса в сравнении с идеями У. Бека и М. Дуглас
Позиция Гидденса отличается от воззрений Бека в анализе риска по двум аспектам. Гидденс выражает большую надежду на минимизацию риска и предлагает свое видение перспектив риска. Его обсуждение риска изложено в рамках гипотезы относительно общих перспектив безопасности жизни: «Сокращающие риск элементы, кажется, существенно перевешивают новое множество рисков» [Giddens A. Modernity and Self-Identity. - Cambridge: Polity, 1991. - P. 116]. В другом месте он выражает это более осторожно, как «возможность и опасность в равной мере».
Гидденс полагает, что будущее отнюдь не обязательно де- терминировано какими-либо однозначными тенденциями, которые были бы связаны с катастрофами: «Мир не рассматривается как смена событий в определенном направлении..., но как образование, обладающее собственной формой»234. При этом Гидденс подчеркивает, что «вторжение произведенной неуверенности в наши жизни не подразумевает, что наше существование на индивидуальном или коллективном уровне является более опасным, чем это имело обыкновение быть» [Giddens A. Brave New World: the New Context of Politics. - In: D. Miliband (ed). Reinventing the Left. - Cambridge, MA: Polity, 1994. - P. 21].
Он предпочитает описывать риск как «произведенную не-уверенность». Под этим он подразумевает, что источники и возможности риска изменились. Произведенный риск – это «результат человеческого вмешательства в условия социальной жизни и в природу»236. Гидденс сосредоточивает внимание на проблемах, которые явились результатом действительных современных попыток регулировать мировое развитие. Они, как он говорит, скорее, отражают вопросы «управления повреждением и исправлением», чем вопросы достижения «усовершенствованного мастерства». Тогда политические последствия произведенных рисков следующие: либеральная демократия, основанная на партийной избирательной системе, работающей на уровне этнического государства, недостаточно приспособлена для того, чтобы выполнить требования рефлексивного населения в мире глобализации; комбинация капитализма и либеральной демократии обеспечивает только ограниченные возможности производства социальной солидарности [GiddensA. Beyond Left and Right: the Future of Radical Politics. Stanford, CA: Stanford University Press, 1994. - P. 10].
Важно отметить, что у Гидденса некоторые аспекты его анализа возвращаются к культурному представлению о риске, содержащемуся в концепции М. Дуглас. Так, Гидденс рассматривает риск через «понятия рока и судьбы». Он доказывает, что рок «типично вовлекает моральную концепцию судьбы и тайное представление ежедневных событий - здесь «тайный» означает, что события переживаются не только в терминах их случайного отношения друг к другу, но и в терминах их космического значения» [GiddensA. Modernity and Self-Identity. - Cambridge: Polity, 1991. - P. 110].
Он также поддерживает положение Дуглас о том, что риски являются важной составляющей общественного изменения, включая изменения общественного сознания, которое может иметь искаженное представление о реальных опасностях. Гидденс доказывает, что сосредоточение внимания на риске «в современной жизни не имеет непосредственного отношения к фактической распространенности угрожающих жизни опасностей» [Там же. – Р.115]. Социолог утверждает, что «в терминах ожидания жизни и степени свободы от серьезного бедствия, люди в развитых обществах находятся в намного более безопасном положении, чем это было раньше».
Много внимания Гидденс уделяет обсуждению социологического значения поиска риска, его отношения к выражениям самоидентичности в пределах современности. Этот аспект исследования есть у Дуглас, но его нет у Бека. Анализ Гидденсом риска касается и того, как индивиды «стремятся колонизировать будущее», дает практическое выражение тому, как работают на практике общественные теории выбора. Социолог определенно прав, доказывая, что «оценка риска продолжается на уровне практического сознания», его защитные механизмы блокируют «наиболее потенциально тревожащие случаи, которые посягают на обстоятельства жизни индивидуума» [Giddens A. Modernity and Self-Identity. - Cambridge: Polity, 1991. - P. 126].
Однако какими бы ни были критические взгляды на произведения Бека, его теория весьма важна для понимания современных опасностей. Никакой последующий анализ риска не может игнорировать тот огромный вклад, который сделал социолог. Общая критика заключается в том, что тот или иной тезис несколько ограничен, потому что он чересчур сфокусирован на конкретных последствиях модернизации.
Подведем некоторые итоги. Век научно-технической и информационной революций, ядерных и химических технологий, транснациональных корпораций и разрушения традиционных государственных границ ознаменовался распадом казавшихся незыблемыми тоталитарных режимов. Прогнозы о том, что вот-вот будет перейдена (или уже перейдена) черта, после которой совокупные результаты человеческой деятельности сделают неотвратимой планетарную катастрофу, приобрели систематический характер. Эпидемии наркомании и СПИДа поставили под вопрос (наряду с ростом алкоголизма и распространением множества заболеваний, разрушительно сказывающихся на генофонде человечества) само существование человека здорового и разумного. Перечисленные и другие глобальные проблемы современности потребовали от социологов, изучающих риски, учета плюрализации теоретических и методологических позиций специалистов, поставляющих фактологический материал для их исследований.
Западная теоретическая социология конца XX века, обращаясь к проблеме социальных рисков, сумела избежать прямого давления идеологических стереотипов и политических установок, явного и латентного лоббирования интересов крупных корпораций, политических институтов. Основным итогом множества социологических разработок проблем социальных рисков стала констатация формирования общества особого типа - общества рисков. В трактовках его тенденций и последствий представлены как апокалипсические (У. Бек и др.), так и прагматико-рационалистические, культурологические подходы (М. Дуглас и др.). Однако общим недостатком социологических теорий рисков конца XX в. является отсутствие в них четкого видения системы управления рисками, которая могла бы снизить пороги новых опасностей для современного человечества.
