Дж. Най. «Мягкая сила» и американо-европейские отношения.

Последние несколько лет были трудными в трансатлантических отношениях. И в Европе, и в Америке усилилась взаимная критика. Американская мощь начала беспокоить Европу еще до прихода к власти Джорджа Буша-мл. Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин назвал США гипердержавой уже в конце 1990-х, но эту обеспокоенность серьезно усилили содержание и стиль внешней политики нынешней администрации. Временный всплеск симпатий к Америке имел место после террористических актов 11 сентября, но поведение Соединенных Штатов в войне с Ираком быстро свело на нет этот ресурс. Ведь и до 11 сентября действия администрации стали характеризовать как односторонние, вслед за политическим обозревателем Чарльзом Краутхаммером называя новый политический курс унилатерализмом.
Сторонники «новой односторонности» настаивали на активном преследовании американских интересов и распространении американских ценностей. Они критиковали нежелание Б. Клинтона воспользоваться уникальным политическим положением Америки. С их точки зрения, американские устремления повсеместно несут добро, американская гегемония — это благо, и на этом все споры должны закончиться. Тот факт, что Америка являет собой развитую демократию, сам по себе якобы достаточен для легитимизации ее целей.
Но европейцам все виделось иначе, и унилатерализм был воспринят в Европе негативно. Привлекательность Америки в глазах европейцев потускнела в последние несколько лет, и это, как показывают опросы, во многом связано с изменениями во внешней политике США:
— недавний опрос центра Пью установил, что большинство населения Великобритании, Германии и Франции высказывается за большую независимость от США в вопросах дипломатии и безопасности, чем прежде;
— осенью прошлого года большинство европейцев считали Соединенные Штаты источником угрозы миру, сравнимым с Северной Кореей или Ираном;
— наконец, яркая перемена по сравнению со временами «холодной войны»: явное большинство европейцев рассматривает сейчас односторонность американских подходов как серьезную внешнюю угрозу своему континенту на ближайшие десять лет.
Вывод ясен: попытки поднять унилатерализм от эпизодической тактики до полномасштабной стратегии дорогого стоили «мягкому» американскому влиянию на внешний мир.
«Мягкая» сила
«Мягкая» сила — это способность добиваться желаемого на основе добровольного участия союзников, а не с помощью принуждения или подачек. Американской истории известны выдающиеся примеры такого рода: это «четыре свободы для Европы» Франклина Рузвельта в конце Второй мировой войны; молодежь за «железным занавесом», слушающая американскую музыку и новости по радио «Свободная Европа» и «Голос Америки» во время «холодной войны»; китайские студенты, сооружающие модель статуи Свободы на площади Тяньаньмэнь во время массовых протестов; освобожденные в 2001 году афганцы, немедленно попросившие предоставить экземпляр Билля о правах; молодые иранцы, смотрящие запрещенные американские видеофильмы и передачи спутникового телевидения вопреки запретам теократического правительства. Когда ты можешь побудить других возжелать того же, чего хочешь сам, тебе дешевле обходятся кнуты и пряники, необходимые, чтобы двинуть людей в нужном направлении. Соблазн всегда эффективнее принуждения, а такие ценности, как демократия, права человека и индивидуальные возможности, глубоко соблазнительны. Но влечение может обернуться и отвращением, если в политике чувствуется надменность или лицемерие.
«Жесткая» сила, или «жесткое» могущество, — это способность к принуждению, обусловленная военной и экономической мощью страны. Мягкое могущество возникает, когда страна привлекает своей культурой, политическими идеалами и программами. Жесткая сила не теряет ключевого значения в мире, где государства стремятся оградить свою независимость, а внегосударственные группы, такие, как террористические организации, готовы прибегать к насилию. Но мягкая сила обретает все большее значение для сужения круга новых сторонников терроризма, а также для решения вопросов, требующих многостороннего сотрудничества.
Мягкая сила, которой Америка обладала в отношении Европы, была подорвана в 2003 году. В период подготовки к войне с Ираком опросы показывали, что поддержка Соединенных Штатов в большинстве европейских стран сократилась в среднем на 30 процентов. После войны неблагоприятное представление о США сложилось почти в двух третях из 19 стран, где проводились обследования. У большинства из тех, кто разделял подобные представления, они ассоциировались с политикой администрации Дж. Буша-мл., а не с Америкой как таковой. Однако на общенациональных выборах в ряде европейских стран отношения с США стали одним из самых острых вопросов.
Война в Ираке — не первый случай, когда спорный курс в сфере безопасности заставил американский имидж в других странах потускнеть. В Европе можно отметить четыре таких периода: после Суэцкого кризиса 1956 года; во время движения за запрет атомного оружия в конце 1950-х — начале 1960-х (в основном это коснулось Англии и Франции); во время войны во Вьетнаме в конце 1960-х — начале 1970-х; в период размещения в Европе ядерных ракет средней дальности в начале 1980-х. Согласно опросам журнала «Ньюсуик», в 1983 году до 40 процентов респондентов во Франции, Англии и Германии не одобряли американскую политику. В то же время большинство граждан всех этих стран с симпатией отзывалось об американском народе.
Непопулярная политика самым жестоким образом подрывает американскую «мягкую» силу. Имидж Соединенных Штатов складывается из многих элементов, и его привлекательность обусловливается различными причинами. Одни из них связаны с культурой, другие — с внутренней политикой и национальными ценностями, третьи — с содержанием, тактикой и стилем внешней политики. Все эти три компонента важны, но содержание [внешней] политики и ее стиль наиболее подвижны и наиболее подвержены контролю правительства.
Привлекательность США зависит и от ценностей, находящих свое отражение в существе и стиле внешней политики. Все государства преследуют собственные национальные интересы во внешней политике, но разница в том, насколько широко или узко мы определяем эти интересы, а также в том, какие средства используем для их достижения. В конце концов «мягкое» могущество проявляется в привлечении других к сотрудничеству без угроз и поощрений; следовательно, отчасти оно зависит от того, как мы формулируем наши цели. Политику, основанную на всеобъемлющих и перспективных целях, легче сделать привлекательной для других, чем имеющую узкий и близорукий характер.
Политика с большей вероятностью будет привлекательной, если она базируется на ценностях, разделяемых другими. Так, благодаря дальновидному курсу, в ходе которого был реализован план Маршалла, европейцы с радостью приняли американское лидерство. Однако воплощавшаяся в этом лидерстве «мягкая» сила Соединенных Штатов подкреплялась также и значительным совпадением американских и европейских ценностей.
Но если в той или иной стране восхищаются американскими ценностями, это не означает, что ее народ должен имитировать пути, какими американцы воплощают их в жизнь. Несмотря на неоспоримую привлекательность американской свободы слова, такие страны, как, например, Германия, имеют за плечами историю, которая заставляет их запрещать проявления ненависти, не наказуемые в Америке благодаря Первой поправке [к Конституции США]. Многим европейцам нравится приверженность Америки свободе, но у себя дома они отдают предпочтение политике, сдерживающей неолиберальный индивидуализм в экономике и насыщенной большей заботой об обществе. После окончания «холодной войны» две трети чехов, поляков, венгров и болгар считали, что Соединенные Штаты оказали благотворное влияние на их страны, однако менее четверти населения этих стран хотело «импортировать» американскую экономическую модель.
Третий источник «мягкого» могущества — это культурная привлекательность. Политический эффект массовой культуры — не новость. Голландский историк Роб Кроес указывает, что плакаты, выпускавшиеся пароходными компаниями и эмиграционными обществами в Европе в XIX веке, задолго до потребительской революции XX столетия создали представления об американском Западе как символе свободы. Молодые европейцы мужали и строили исполненный смысла мир, который многое заимствовал у Америки. Кроес утверждает, что в 1944 году коммерческая реклама, в которой содержались ссылки на провозглашенные Франклином Рузвельтом «четыре свободы» и развивались соответствующие идеи, имела значение урока по основам гражданственности. Поколение за поколением, молодежь в самых разных европейских странах — и к западу, и к востоку от «железного занавеса» — открывала для себя новые культурные альтернативы. Простые вещи, вроде синих джинсов, кока-колы или определенной марки сигарет, давали возможность молодому поколению выражать собственное «Я».
Такое воздействие массовой культуры помогло Соединенным Штатам добиться успеха в достижении, по крайней мере, двух важных целей. Одна из них — это демократическая реконструкция Европы после Второй мировой войны. План Маршалла и создание НАТО стали важнейшими инструментами поддержания экономического и военного лидерства, служившего движению в этом направлении. Но и массовая культура была важным элементом мягкой гегемонии. Австрийский историк Рейнгольд Вагнлейтнер указывает, что быстрая адаптация многих европейцев к американской поп-культуре после Второй мировой войны впрыснула молодую энергию и в [«высокую»] культуру послевоенной Европы, поскольку охотно усваивались такие простые принципы, как свобода, легкость, жизнерадостность, либерализм, современность и юношеский задор. Доллары, инвестированные в рамках плана Маршалла, были важны для достижения американских целей в реконструкции Европы, но не менее важными были и идеи, привнесенные с американской массовой культурой.
Из среднестатистических оценок по десяти европейским странам, где опросы проводились в 2002 году, видно, что две трети респондентов одобрительно относились к американской массовой культуре и американским успехам в науке и технике, но всего лишь одна треть высказывалась в пользу распространения американских идей и обычаев в их стране. И это не так уж ново. В 1980-х общественное мнение четырех крупнейших европейских стран благосклонно оценивало состояние американской экономики, а также систему американского правопорядка, религиозных свобод и разнообразия в искусстве. В то же время менее половины опрошенных англичан, немцев и испанцев рассматривали американскую модель [общественного устройства] как желательную для своих стран. То, как Америка ведет дела у себя дома, может улучшать ее имидж и способствовать восприятию ее легитимности, а это, в свою очередь, может содействовать продвижению ее внешнеполитических целей.
Структурные проблемы
Другая причина недовольства европейцев имеет структурный характер. С распадом Советского Союза двухполюсный баланс военной мощи исчез, США стали единственной сверхдержавой и в этой роли вызвали чувства, какие порождает разница сил у мальчишек из одного квартала, — смесь восхищения, зависти и обиды. Еще в середине 1970-х большинство опрашиваемых в Западной Европе заявляли, что предпочитают скорее равное распределение сил между США и СССР, чем доминирование Соединенных Штатов.
Для некоторых европейцев, в особенности французов, восстановление многополюсности — важная политическая цель Европейского Союза. Но пока европейские общества не придут к выводу о необходимости значительного увеличения военных расходов (а сейчас европейская политика нацелена на наднациональную интеграцию), многополюсность в военной области маловероятна как цель. Более реальной для Европы представляется задача создать противовес экономическому могуществу и «мягкой» мощи США, используя его для ограничения унилатерализма. Многополюсность — это, может быть, химера, многосторонность — нет.
Некоторые апологеты «новой односторонности» не принимают в расчет нынешнее усиление антиамериканских настроений, считая их неизбежным следствием величия Америки. Иными словами, если европейские обиды неизбежны, с ними можно и не считаться. Это ошибочная точка зрения. США были недосягаемо сильны и в 1990-х, но далеко не так непопулярны. Как еще сто лет назад заметил президент Теодор Рузвельт, когда у тебя есть большая дубинка, лучше разговаривать поделикатнее. В противном случае сходит на нет «мягкая» сила. Проще говоря, несмотря на то, что масштабы могущества США действительно с необходимостью ставят их в положение лидера и превращают в объект и недовольства, и преклонения, — несмотря на это, и существо, и стиль американской внешней политики могут повлиять на имидж страны и легитимность ее политического курса, а следовательно — и на ее «мягкое» могущество.
«Новая односторонность» недооценивает важности «мягкой» силы и пренебрегает результатами опросов. Популярность, мол, вещь эфемерная и не должна служить руководством для внешней политики; Соединенные Штаты могут действовать, не ожидая рукоплесканий в мире; мы — единственная сверхдержава, и этот факт непременно будет вызывать зависть и обиды. Пусть иностранцы ворчат, но у них нет другого выбора, кроме как следовать за нами. Кроме того, Америка и раньше бывала непопулярной, но затем все «приходило в норму». Нам не нужны постоянные союзники и институты. Всегда, когда мы сочтем это необходимым, мы сможем собрать коалицию из желающих нас поддержать. Наши задачи должны определять состав коалиций, а не наоборот.
Но я считаю неправильными попытки с такой легкостью сбрасывать со счетов нынешнее падение нашего престижа. Действительно, в прошлом имидж Соединенных Штатов быстро восстанавливался после проведения непопулярной политики, но все это имело место в условиях «холодной войны», когда европейские страны опасались Советского Союза, так как видели в нем большее зло. Величие Америки с неизбежностью зависит ныне от разного рода потрясений, поэтому разумная политика должна сглаживать острые углы и снижать порождаемое недовольство. Это как раз то, что США делали после Второй мировой войны. Мы использовали ресурсы нашего «мягкого» могущества и привлекли других к участию в альянсах и институтах, которые прослужили шесть десятилетий. Мы взяли верх в «холодной войне» с помощью стратегии сдерживания, в которой наша «мягкая» сила применялась не менее широко, чем «жесткая».
Администрация Дж. Буша-мл. настаивает сегодня на важности продвижения демократии на Ближнем Востоке. Но в то же время она не желает, чтобы ее сдерживали существующие институты. В этом плане администрация использует «мягкую» силу демократии, но излишне упрощает проблему, делая основной упор на содержание [процесса] и пренебрегая его формой. Единственный путь к осуществлению желаемых перемен заключается в том, чтобы действовать в согласии с другими и избегать противодействия, которое возникает, когда в США видят единовластную империалистическую державу. Поскольку демократию нельзя установить силой, а для ее укоренения требуется значительное время, наиболее верный путь к достижению наших долгосрочных целей лежит через международную легитимность и распределение бремени между союзниками и международными организациями. Нетерпимость администрации в отношении таковых может сорвать наши собственные планы. Это тем более обидно, что именно Соединенные Штаты создали союзы и институты, которые оказались в числе самых долговечных из тех, что имели место в современном мире и более полувека служили опорой американского могущества.
«Мягкая» сила Европы
Европа выступает наиболее серьезным конкурентом Соединенных Штатов с точки зрения «мягкой» силы. Европейское искусство, литература, музыка, дизайн, мода и кухня издавна воспринимаются в мире с доброжелательным интересом. Многие страны Европы обладают сильной культурной притягательностью: из десяти наиболее широко распространенных в мире языков половину составляют европейские. Испанский и португальский связывают Пиренейский полуостров с Латинской Америкой, английский является общепринятым в обширном Британском содружестве, а представители почти 50 стран собираются на встречах, где их объединяет французский язык.
Европа в целом впечатляет своими «мягкими» ресурсами:
— Франция занимает первое место по числу Нобелевских премий в области литературы;
— Великобритания находится на первом, Германия — на втором месте в списке стран, где стремятся найти убежище беженцы и эмигранты;
— Франция, Германия, Италия и Великобритания превосходят США по средней продолжительности предстоящей жизни своих граждан;
— почти все европейские государства направляют на помощь развивающимся странам большую часть своего ВВП, чем Соединенные Штаты;
— хотя Великобритания и Франция намного меньше Америки, они расходуют на публичную дипломатию примерно столько же средств, сколько и США.
Ни одно европейское государство в отдельности не может соперничать с Соединенными Штатами по своим масштабам, но Европа в целом обладает таким же по объему рынком и даже несколько большим населением. А объединение Европы само по себе несет большой заряд «мягкой» силы. То, что война сейчас немыслима между странами, ожесточенно сражавшимися между собой на протяжении столетий, что вся Европа стала зоной мира и процветания, создает ей позитивный имидж повсюду в мире.
Один из показателей усиления «мягкого» могущества Европейского Союза — в растущей популярности точки зрения, согласно которой он выступает позитивной силой в решении глобальных проблем. Сразу вслед за войной в Ираке жители Центральной Европы и Турции дали ЕС более высокие оценки, чем Соединенным Штатам, за его вклад в решение самых разных проблем — от борьбы с терроризмом до сокращения бедности и защиты окружающей среды. Несмотря на то, что правительства многих стран Центральной Европы поддержали военные действия, которыми руководили США, общественность этих стран считала роль ЕС во многих аспектах более позитивной.
Конечно, в Европе по-прежнему имеется ряд проблем, что показали и разногласия по Ираку. Она выступает единым фронтом в сфере торговли, в валютной и сельскохозяйственной политике, все чаще — в области прав человека и уголовного права. Европа идет к более сильной конституции, согласно которой будет учрежден пост президента и министра иностранных дел, но в случае разногласий внешняя и оборонная политика останутся фактически за национальными правительствами. Деньги и пушки — традиционные козыри жесткой государственной власти — остаются в основном за странами-членами.
Далее. Бюрократические препоны и негибкость рынка труда — при наличии неблагоприятных демографических тенденций — сдерживают темпы экономического роста. Если не произойдет изменений, к 2050 году средний возраст населения США составит 35 лет, а стран ЕС — 52 года. Имея население, которое не только стареет, но и сокращается по численности, Европа будет вынуждена либо принимать все больше иммигрантов (что политически затруднительно), либо смириться с ослаблением своего влияния на мировую политику.
В то же время многие аспекты внутренней политики, реализуемой в Европе, привлекают молодую часть населения современных демократических стран. Позиции по вопросу о смертной казни, по контролю за оружием, по изменению климата и по правам гомосексуалистов — вот лишь некоторые факторы, укрепляющие «мягкую» силу Европы.
Многое из сказанного выше относится и к экономической политике: хотя зачастую успехи американской экономики оцениваются высоко, далеко не во всем мире ее считают моделью для своих стран. Некоторые предпочитают европейский подход, в условиях которого правительство играет большую роль в экономике, чем в США. Правительственные расходы (а следовательно, и налоги) составляют в Европе примерно половину ВВП, тогда как в Америке — около одной трети. В Европе мощнее система социального обеспечения и профсоюзы, а рынок труда более регламентирован. В американской культурной традиции, отразившейся и в законах о банкротстве и финансовых структурах, больше заботы о предприимчивости, чем в Европе, зато многие европейцы осуждают неравенство и незащищенность как цену, которую приходится платить в Америке, где главным образом полагаются на рыночные силы.
Помимо привлекательности своей культуры и внутренней политики, Европа черпает «мягкую» силу и в сфере внешней политики, поскольку ее действия часто служат благу всего человечества. Разумеется, не все подходы европейцев одинаково дальновидны, о чем свидетельствует, например, единая сельскохозяйственная политика, своим протекционизмом наносящая ущерб фермерам в бедных странах. В то же время позиция Европы по проблемам глобальных климатических изменений, международного права и соблюдения прав человека является одной из наиболее авторитетных. На долю Европы приходится 70 процентов общемирового объема средств, направляемых на помощь беднейшим странам, что в 4 раза превышает вклад Америки. Европа не гнушается трудной работой по строительству государственных структур в «третьем мире», от которой воздерживаются США при нынешней администрации.
По сравнению с американцами, в последние годы европейцы более уверенно стали использовать для достижения своих целей международные организации. Это отчасти обусловлено опытом строительства Европейского Союза, отчасти отражает своекорыстный интерес, заключающийся в создании системы сдержек единственной мировой сверхдержавы. В любом случае склонность Европы к многосторонности, каковы бы ни были ее мотивы, в мире, где унилатерализм подвергается все более острой критике, делает ее политику привлекательной для многих других стран.
Европейцы способны использовать многосторонние институты с целью ограничения «мягкого» владычества Америки. Это, в частности, проявилось в том, что Франция и Германия сумели воспрепятствовать стремлениям США добиться второй резолюции Совета Безопасности ООН к началу войны в Ираке. Соединенным Штатам эта война обошлась дороже, чем могла бы обойтись, если бы они эффективно использовали свою «мягкую» силу, в том числе и на этапе умиротворения и реконструкции Ирака.
Европейцы направляют значительные средства на развитие своей публичной дипломатии, особенно в области налаживания международных культурных контактов. Франция стоит на первом месте, расходуя 17 долларов [в год] на душу населения, что в четыре раза больше, чем у занимающей второе место Канады, за которой идут Великобритания и Швеция. Для сравнения: расходы Государственного департамента США на финансирование международных культурных программ составляют лишь 65 центов на душу населения в год. Кроме того, европейские страны настойчиво наращивают прием иностранных студентов в свои колледжи и университеты.
«Мягкая» сила Европы может использоваться как противовес американской, делая односторонние акции США дороже, но может и подкреплять американскую «мягкую» силу, облегчая достижение Соединенными Штатами своих целей. «Мягкое» влияние вполне можно использовать совместно и скоординированно. Приверженность Европы демократии и соблюдению прав человека помогает продвижению ценностей, которые разделяются Америкой и обусловливают цели и задачи ее внешней политики.
Многие европейцы понимают, что многосторонняя дипломатия возможна и без многополюсного баланса военных сил, и были бы рады разделить с США их «мягкое» могущество при условии, что Америка перейдет к внешней политике, предполагающей большее сотрудничество. Наращивание европейского «мягкого» могущества пойдет в актив или в пассив для США лишь в зависимости от самой американской политики и от того выбора, который сделают Соединенные Штаты.
Заглядывая в будущее
Роберт Кейган недавно сформулировал афоризм: «Американцы происходят с Марса, а европейцы — с Венеры». Эта провокационная формула слишком упрощает различия между Америкой и Европой в подходе к вопросам мира и безопасности. Наивно думать, что у европейцев вызывает отвращение применение силы, в то время как американцы привержены ее использованию. В конце концов европейцы были в числе тех, кто настаивал на военном вмешательстве в Косове в 1999 году. Как показала война в Ираке, есть европейцы, предпочитающие Марс, и есть американцы, которым мила Венера. Несмотря на все это, успех европейских стран в создании зоны мира на территории, ранее опустошенной тремя франко-германскими войнами, вполне располагает их к мирному разрешению конфликтов.
В отличие от предыдущих этапов истории международных отношений, зоны мира, где применение силы более не считается приемлемым вариантом взаимодействия между государствами, стали возникать там, где большинство стран привержены либеральной демократической традиции. Это относится и к динамике отношений Соединенных Штатов с Европой, Канадой и Японией. Существование таких зон мира свидетельствует о нарастании значения «мягкой» силы по мере сближения стандартов допустимого поведения демократических государств. В своих отношениях друг с другом все развитые демократии — с Венеры.
Однако, как заметил британский дипломат Роберт Купер, отношения между развитыми демократическими странами — это сегодня только одно из трех важнейших измерений в мировой политике. В системе отношений, связывающих индустриализирующиеся и доиндустриальные общества, принцип баланса сил и роль военной мощи по-прежнему актуальны. Важными субъектами международных отношений становятся и неправительственные структуры. А борьба с международным терроризмом — это четвертая сфера, где «жесткая» сила остается решающей. Насколько европейцы поглощены обустройством собственного мира, совершенствованием преобладающих в нем законности и порядка, настолько же они не желают видеть серьезнейших угроз, с которыми сталкиваются развитые демократии. Точно так же, как американцам необходимо в своей стратегии уделять больше внимания «мягкой» силе, европейцам следовало бы укреплять свою «жесткую» мощь.
Но даже если они займутся этим и страны НАТО определят разделение труда и различные ниши на пространстве «жесткой» силы, то и тогда диспропорции между Европой и США скорее всего сохранятся. Поэтому возможен и другой благоприятный вариант «разделения труда», в котором «мягкая» сила Европы и «жесткая» сила Америки подыгрывали бы друг другу, как в комбинации «плохой полицейский — хороший полицейский». Отдельные элементы такого подхода можно было заметить на ранних этапах развития ситуации вокруг ядерной программы Ирана. Но данная стратегия эффективна только в том случае, если оба полицейских знают, что они играют в одну и ту же игру, и согласовывают свои действия. Именно этого так часто недоставало в последние годы.
Заключение
Некоторые аналитики предрекают, что США и Европа идут по пути раздоров и конфликта. Я настроен не столь пессимистически. Споры — да. Развод — нет. Во-первых, новые угрозы со стороны международного терроризма потребуют сотрудничества. Невозможно победить терроризм вне взаимодействия с другими странами. Несмотря на разногласия по Ираку, Европа и Соединенные Штаты смогли наладить сотрудничество в сфере антитеррористических мер.
Экономические интересы также играют консолидирующую роль. Если посмотреть на атлантическую экономику с точки зрения прямых иностранных инвестиций, то, несмотря на неизбежные торговые споры, видно, что она остается высокоинтегрированной. Но что еще более важно, несмотря на определенные различия ценностей, нет в мире двух других регионов, население которых столь глубоко привержено принципам демократии, индивидуальной свободы и защиты прав человека. Р. Кейган, переосмысливая свои аргументы, в заключении к своей книге написал, что, будучи демократическим государством, США нуждаются в легитимизации своей внешней политики. Вопреки точке зрения приверженцев «новой односторонности», считающих американскую демократию «оправдывающей самое себя», опросы общественного мнения показывают, что на самом деле американцы жаждут одобрения со стороны других демократий. А Европа еще долгое время будет оставаться домом для большинства таких демократий.