Что-то — что, опять о том, что это такое. — пятачка

Бенджамин Хофф

ДЭ ПЯТАЧКА

Перевод с английского — Yu Kan

 

Ланю Цай-хо

— Очень трудно быть храбрым, — сказал, шмыгнув носом, Пятачок, — когда ты всего лишь Очень Маленький Зверёк.

Кролик, деловито взявшийся что-то писать, глянул на Пятачка и заметил:

— Именно потому, что ты очень маленький зверёк, ты и будешь Полезным в предстоящем нам приключении.

 

ЧТО? ЕЩЁ ОДНА?

 

На днях я застал Пятачка, одиноко сидящего на моём письменном столе и задумчиво всматривающегося в окно. Я спросил его, чем он занят...

— О, я просто мечтал, — ответил он.

— Мечтал? О чём? — спросил я.

— Да так, пустяки, — сказал он, поворачиваясь ко мне мордочкой, чуть более розовой вокруг ушей, чем обычно.

— Ну ты же знаешь, что я не буду смеяться над тобой, если ты мне расскажешь...

— Ну ладно... мне просто мечталось.

— Да?

— Просто мечта... Чтобы когда-нибудь кто-нибудь заметил меня.

— Я замечаю тебя.

— Я имел в виду, ну, то есть, что большинство обычно замечают Пуха...

— Да, большинство — да. С тех пор, как вышли книги о Пухе, давно.

— И теперь — особенно, — сказал Пятачок. — Из-за... ты-знаешь-чего.

— Ах, да, — сказал я. — Я подзабыл.

 

Теперь была уже моя очередь задумчиво всматриваться в окно, вспоминая весну 1982-го. Именно тогда вышла моя книга, называвшаяся «Дао Пуха». Мне почему-то казалось, что это было очень-очень давно...

«Дао Пуха» началось как ответ на одну обдумываемую мною тогда печальную ситуацию. Дело было в том, что англоязычные труды по китайской даосской философии — которая, как я убедился, была гораздо шире просто «китайской», и куда глубже, чем просто «философия», — многие годы пребывали во власти академических китаистов, которых, казалось, больше занимала каталогизация и препирательства по поводу неких Мельчайших Частностей, чем живая связь с практической мудростью реальных даосских принципов.

Большую часть своей жизни я учился этим принципам у различных даосских учителей — у официальных и неофициальных, у китайских и некитайских, у имеющих человеческий облик и у тех, кто такового не имеет (это лучшие наставники из всех). Я видел, как страдает и уродуется суть этих принципов в «даосских» писаниях ученых, которые не были даосами, не учились у даосов, не совершенствовались в даосских искусствах и умениях — и всё же монополизировали сущность даосизма и глумились над всяким, кто полагал, что эта суть содержит нечто большее, чем то, о чём повествуют учёные знатоки.

Я сталкивался, к примеру, с описанной даосом Чжуан-цзы тактикой владения холодным оружием, превращённой в полную бессмыслицу в переводе Авторитета, не знакомого, видимо, даже с основными правилами даосских боевых искусств... И я спрашивал себя, что можно сделать, чтобы изменить такое положение вещей.

И вот однажды, при цитировании кому-то милновского «Винни Пуха», я наткнулся на Идею. Можно было написать книгу, повествующую о сути даосизма через персонажей «Винни Пуха» и «Дома на Пуховой Опушке». Это, как казалось мне, может освободить даосскую мудрость от власти Оберакадемиков и возвратит ей детскую просветлённость и чувство юмора, которых они у неё забрали.

При обсуждении этой Идеи некоторые Иа активно отговаривали меня от попытки совершить нечто в этом роде. Но рекомендации Иа редко кажутся мне Настолько Замечательной Вещью, чтобы им следовать. И даже наоборот: если Иа выступает против чего-то, я склонен думать, что именно в этом что-то есть.

В общем, я написал рукопись, её издали, и это (я так думал) был концом всей той истории. Но — нет. Это было более или менее начало.

До появления «Дао Пуха» на Западе почти не возникали неакадемические или немистические обсуждения даосского знания. Но сегодня даосские принципы описаны во множестве публикаций применительно к бизнесу, науке, психологии, целительству, спорту, музыке, искусству, стилистике, компьютерному программированию и другим сферам. Они обсуждались на совещаниях по общей стратегии, в средней школе, в колледжах и на разных прочих собраниях. И (согласно тому, что я читал и слышал) книгой, наиболее часто рекомендуемой для объяснения принципов даосизма, оказывалась «Дао Пуха». В колледжах рекомендуют эту книгу в качестве учебного текста по даосизму, психиатры раздают её копии своим пациентам, министры цитируют её в своих выступлениях, инструкторы восточных единоборств зачитывают её своим ученикам, и так далее. Мне даже рассказывали, что владельцы некоторых мотелей включают её в список вещей, выдаваемых напрокат. Казалось бы, «Дао Пуха» (известное также как Tao Pooh, Tao enligt Puh, Nalle Puh ja Tao и т. п.) популярно и любимо во всём мире. И всё это, надо заметить, чрезвычайно понравилось Пуху.

 

— О, Пух! — восклицали все, кроме Иа.

— Благодарю вас, — отвечал Пух.

Но Иа сказал себе:

— Это просто бизнес, писательство. Карандаши, бумажки и прочая чепуха. Если Вы спросите меня, я скажу: "Пе-ре-хва-ли-ли". Дурацкие штучки. Ни слова по делу.

 

Таким образом, «Дао Пуха» стал известно как Образец Замечательного Успеха. И до недавнего времени я полагал для себя, что это — Конец. Я объяснил даосские принципы. Мы чудесно позабавились с Пухом и его друзьями. Были другие вещи, которыми мне хотелось заняться, другие дела, в которых я хотел бы участвовать. «Пожалуйста, остановите этот Замечательный Успех, — просил я. — Я хочу выйти из игры.» Но никто не собирался меня освобождать. «Да нет же, я не собираюсь продолжать «Дао Пуха». Я вообще не люблю продолжения. Большое спасибо. До свидания.»

Но мягко и постепенно — настолько мягко и постепенно, что в течение долгого времени я даже не осознавал этого — что-то начало закрадываться в моё сознание. Чей-то слабый голосок пытался привлечь моё внимание. Спустя некоторое время я понял, что это был голос Пятачка. Наконец, я уселся и стать слушать.

А чуть послушав, стал делать записи... Имелось многое, о чём стоило рассказать и на что обратил моё внимание Пятачок, — но почему-то никто не говорил об этом, хотя сегодня это необходимо. А ещё больше, как заметил он, это понадобится в последующие годы. Новая книга не должна была стать «продолжением»; она должна была стать книгой-товарищем, книгой-спутником, какими оказался для «Винни Пуха» «Дом на Пуховой Опушке». А почему вообще я стал прислушиваться Пятачку? Ответ на это — в моём прошлом.

В детстве, впервые услышав истории о Пухе, я сразу же проникся нежностью к Пятачку — он стал моим самым любимым персонажем среди всех, о ком рассказывается в «Винни Пухе». Я ощущал это, но не знал, почему это так. А теперь знаю. И надеюсь, что вы тоже, ещё до того, как дочитаете эту книгу, узнаете это.

ВМЕШАТЕЛЬСТВО

Мы хотели сделать это Вступлением, но перед ним уже оказалось что-то другое. В общем, в конечном счёте мы решили, что не можем назвать это Вступлением.

Мы спросили Сову, незаменимого консультанта в подобных вопросах, как называется Вступление, если оно идёт после чего-то ещё. «Вмешательство» — ответила она со знанием дела. А раз Сова сказала, что это Вмешательство, значит, так оно и есть.

Итак, прежде всего...

 

— Я участвую в этом? — спросил Пух.

— О, Пух. Я не знал, что ты здесь.

— Похоже, почти никто уже не замечает, — печально отозвался Пух.

— Конечно же участвуешь, Пух. Уже.

— Это хорошо, — сказал он, значительно повеселев.

 

Что мы хотим объяснить в этом Вмешательстве...

 

— Это что? — спросил Пух.

— Вмешательство. Чем мы сейчас и займёмся.

— Это что-то вроде Прерывания?

— Ну, что-то вроде того. Мне так кажется.

 

Так или иначе, но то, что нам хотелось бы сделать в этом Прерывании, это объяснить, что эта книга — дальше надо как можно мягче... — не совсем о Пухе.

 

— Прошу прощения, — сказал Пух. — Кто-то что-то сказал?

— Я ничего не слышал, — сказал я.

— Ох, — сказал Пух.

— Эй, Пух — там, за окном на дереве, это редкая птица? Или рыба?

— Не вижу ничего на дереве, — сказал Пух.

— Я уверен, что это рыба. Одна из редких.

— Должно быть, так, — сказал Пух. — Если она на дереве.

— Пойди и выясни, ладно, Пух? Вот, я даже открою тебе дверь. Будь там повнимательнее. До свидания.

 

* * *

 

Да, это не столько книга Пуха, сколько книга Пятачка. На её страницах именно робкий, печальный Пятачок яснее, чем безмятежный, удовлетворенный Пух, укажет нам Путь. Другими словами, попробуем взглянуть на вещи под несколько иным углом. И так как на этот раз мы будем иметь дело с более нерешительным зверьком, эта книга может показаться чуть более серьезной, чем ее предшественница. Но...

 

— Ах, вот ты где... — сказал Кролик. — А Пятачок свалился в корзину для бумаг.

 

Возможно, «серьёзной» это не совсем то слово, которое нам необходимо. Возможно...

 

— На помощь! На помощь!

 

... более удачным словом было бы «спокойной».

 

КРАК!!!***?

— Это ещё что такое?

— Это Тигра спасал его, — сказал Кролик.

— Бедный Пятачок. Сообщите ему, что я буду там сейчас же.

 

Извините меня.

 

ЧТО-ТО — ЧТО, ОПЯТЬ О ТОМ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ? — ПЯТАЧКА

В один из дней, когда солнце взошло над Лесом, принеся с собою прелые запахи Мая, и все талые воды Леса с радостным звоном вновь устремились в поисках новых уютных русел, и малые лужицы размечтались о жизни, которую они повидали, и больших делах, ими совершённых, а в тепле и тишине Леса осторожно пробовала свой голос кукушка, прислушиваясь: хорош ли он? И дикие голуби нежно жаловались друг другу в своей ленивой уютной манере, что во всём виноват другой, но это не имело особого значения... В один из таких дней Кристофер Робин свистнул так, как умел только он, и из Леса в Сотню Акров припорхала Сова, чтоб увидеть то, что следовало увидеть.

 

— Эй, Пух и Пятачок, входите и устраивайтесь поудобнее. Вы как раз вовремя.

— Вовремя для чего? — с надеждой спросил Пух. — Для небольшого...

— Для небольшого экскурса в даосизм.

— Ой.

— Это не опасно? — спросил Пятачок.

— Конечно нет. Вы же знаете, что такое даосизм.

— Ну да, — сказал Пятачок без особой уверенности. — Конечно.

— Понимаете, прежде, чем мы двинемся куда-нибудь дальше, мы должны разобраться с даосизмом.

— Разве мы уже не делали этого? — спросил Пух.

— Это было в «Дао Пуха». Но мы должны сказать что-нибудь Поясняющее и здесь. На всякий случай.

— На случай чего? — нервно спросил Пятачок.

— На случай... Ну, просто на всякий. Я полагаю, что мы могли бы доверить Пуху сказать что-нибудь по этому поводу, но он, вероятно, уже и подзабыл, что это такое.

— Конечно, я могу, — отозвался Пух. — Это... Это вроде того, что... Или вроде этого? Я имею в виду...

— Я так и думал.

— Когда объясняли даосизм раньше, — сказал Пятачок, — вы с Пухом отправились в Китай. Если на этот раз то же самое, то мне нужно упаковать кое-какие вещи.

— Нет, мы не собираемся отправляться в Китай. Мы собираемся оставаться здесь...

— Это хорошо, — сказал Пух, блуждая по кухне.

... потому что мы начнём объяснение даосизма с его Происхождения. И мы можем оставаться там, где мы есть, потому что где бы мы ни находились — там и начался даосизм, был ли он там известен под этим именем или нет. Всё началось до эпохи Великого Разделения...

 

Тысячи лет назад человек жил в гармонии с остальными обитателями естественного мира. С помощью того, что сегодня мы называем Телепатией, он общался с животными, растениями и другими формами жизни — ни одну из которых он не считал «ниже» себя, полагая их просто разными, предназначенными для решения разных задач. Он трудился бок о бок с земными ангелами и природными духами, с которыми разделял и ответственность за заботу о мире.

Тогдашняя атмосфера земли очень отличалась от той, какою она является сейчас. В ней было куда больше влаги, так необходимой растениям. Всем здесь живущим тогда было доступно огромное разнообразие овощей, фруктов, семян и злаков. Благодаря такому питанию и отсутствию противоестественных перегрузок человеческая жизнь была намного более продолжительной, чем сегодня. Убийство животных для еды или «спорта» было немыслимо. Человек жил в мире с собой и другими формами жизни, в которых он видел своих друзей и наставников.

Но постепенно — вначале еле заметно, а затем всё ощутимее и ощутимее — начало возрастать и самоутверждаться человеческое Эго. Наконец, после того, как всё это привело ко множеству неприятных инцидентов, было достигнуто согласие, что отныне для того, чтобы усвоить необходимые ему уроки, человек будет выходить в этот мир в одиночку. Связи были разорваны.

Отныне, чувствуя своё отчуждение от мира, которым он был порождён, будучи лишённым всей полноты его изобилия, человек стал несчастен. И он начал искать потерянное счастье. А когда находил что-нибудь, что напоминало ему о счастье, он старался удерживать и накапливать это — тем самым впустив в свою жизнь Стресс/Напряжение. Но поиски всё более продолжительного состояния счастья и накапливание временных его заменителей не принесли ему никакого удовлетворения.

Поскольку теперь он был не способен слышать то, что говорили другие формы жизни, он мог пытаться понять их только через их действия, которые часто толковал неверно. А так как он больше не сотрудничал ради общего блага с земными ангелами и духами природы, пытаясь повелевать земными силами для собственной выгоды, стали засыхать и погибать растения. Чтобы понизить влажность, возросшую из-за уменьшения количества растений, атмосфера планеты стала более сухой и появились пустыни. Выжило сравнительно небольшое число видов растений, которые со временем становились менее высокими и всё более жесткими. В конце концов они утратили сияющие цвета и плодовитость, свойственные их предкам. Соответственно, стала сокращаться продолжительность жизни человека, появились и стали распространяться болезни. Из-за уменьшения разнообразия доступной ему пищи — и из-за углубления своей невосприимчивости — человек стал убивать и употреблять в пищу друзей-животных. А они вскоре научились избегать сближения с ним и становились всё более и более пугливыми и недоверчивыми к человеку. Так углублялось разделение. После нескольких поколений лишь у немногих людей сохранилось какое-то представление о той жизни, которая была когда-то.

Так как человек становился всё более жестоким и агрессивным по отношению к планете, а весь его социальный и духовный мир сузился до мира человеческой расы, он становился всё более жестоким и агрессивным и по отношению к представителям собственного вида. Люди начали убивать и порабощать друг друга, создавая армии и империи, принуждая тех, кто понимал, говорил, думал и действовал не так, как они, подчиняться чему-то, что сами они полагали «правильным».

Жизнь человеческой расы стала настолько жалкой, что около двух-трёх тысяч лет назад наиболее совершенные духи стали рождаться на земле в человеческой форме, чтобы обучать людей истинам, которые в значительной степени были ими забыты. Но к тому времени человечество стало настолько разделённым и настолько невосприимчивым к универсальным законам, действующим в естественном мире, что эти истины были поняты людьми лишь частично.

Со временем по причинам, которые можно назвать политическими, учения совершенных духов изменялись в слишком человеческих организациях, их унаследовавших. Тем, кто достиг наибольшей известности в этих организациях, требовалась власть над другими. Они преуменьшили значение не-человеческих форм жизни и устранили из учений утверждения, провозглашающие, что представители этих форм обладают душой, мудростью и божественным присутствием — и что небеса, с которыми они были связаны, были состоянием Единения с Божественным, которое может быть достигнуто каждым, кто отстраняет своё эго и следует универсальным законам. Жаждущие власти принуждали своих последователей верить, будто небеса это место, куда некоторые люди — и только люди — отправляются после смерти, что это место, которое может быть достигнуто лишь теми, кто получил одобрение в своей организации. Так из-за вмешательства человеческого эго даже совершенные духи оказались не способны восстановить всю полноту истины.

Через века рассказы о Великом Разделении и Золотом Веке, ему предшествовавшем, дошли до нас благодаря восприимчивым и мудрым. Сегодня на промышленном Западе эти истории воспринимаются как простые легенды и мифы — как фантазии, которым верят доверчивые и бесхитростные, как истории, основанные разве что на воображении и эмоциях. Несмотря на то, что некоторые из людей видели земных ангелов и природных духов и общались с ними и что не одно духовное сообщество, сотрудничая с ними и следуя их инструкциям, выращивало необычайно сочные плоды, тем не менее описания этих существ обычно отвергаются как «сказки». И хотя, пусть приукрашенные и упрощенные, рассказы о Великом Разделении можно найти в священных книгах всемирных религий, сомнительно, что большинство последователей этих религий доверяют этим историям безоговорочно.

Однако сохранилось множество искусств, верований и практик времён до Разделения. На Североамериканском континенте они дошли до нас в преданиях, оставшихся в национальных учениях — таких, как «индейские». В Европе они в значительной степени утрачены, но следы их влияния всё же можно заметить в таких сравнительно недавно выявленных феноменах, как каменные круги и маркировка «лей-линий» (ley-lines, китайцы называют их «жилами дракона»*) — каналов, в которых сосредоточена земная энергия. В Тибете до коммунистического вторжения древние знания сохранялись в тибетском буддизме, многие из тайн и практик которого были известны за тысячи лет до буддизма. В Японии их можно найти в некоторых ритуалах и верованиях народной религии синто («путь духов»). В Китае они сохранились в даосизме и, несмотря на сильное противодействие коммунистического правительства Китая, продолжают передаваться и сегодня.

————————————————————————————

* Более подробно о «лей-линиях» см. на http://dragon.km.ru/def/ley-line.htm. — Прим. переводчика.

 

Если кратко, то даосизм — это путь жизни в гармонии с Дао, это Путь Вселенной, характер которого проявляется в событиях естественного мира. Даосизм можно назвать философией или религией, или не называть никак, потому что во всём многообразии своих форм он никак не соотносится с западными идеями или определениями.

В Китае даосизм можно было бы назвать противовесом конфуцианству: кодифицированному, ритуализированному учению Кун Фу-цзы или «Учителя Куна», более известному на Западе как Confucius/Конфуций. Хотя конфуцианство не религия в западном смысле, его, как считают, в чём-то можно уподобить пуританскому христианству с его антропоцентризмом, пренебрежительным отношением к природе, с его акцентом на жёстком подчинении, авторитаризме и сугубо деловом отношении к жизни. Конфуцианство интересуется в первую очередь человеческими отношениями — социальными и политическими правилами и иерархиями. Наиболее значителен вклад конфуцианства, внесенный им в сферы правительственной деятельности, деловых, клановых и семейных отношений и в почитание предков. Наиболее важные принципы — Почтительность, Пристойность, Человеколюбие, Преданность, Добросовестность, Долг и Справедливость. Короче говоря, конфуцианство имеет дело с местом и положением индивидуума в группе.

Даосизм, напротив, занимается прежде всего взаимоотношениями индивидуума и мира. Наиболее значительно влияние, оказанное им на науку, искусства и духовность. Из даосизма вышли китайская наука, медицина, садовое искусство, пейзажная живопись и пейзажная лирика. Его базовые принципы — Естественная Простота, Действие Без Усилия, Непосредственность и Сочувствие. Самое очевидное различие между конфуцианством и даосизмом — эмоциональное. Это различие во внутренних состояниях: конфуцианство по сути своей сурово, авторитарно, патриархально, зачастую мелочно; даосизм — счастлив, нежен, искренен и безмятежен, подобно любимому символу даосов — струящейся воде.

Даосизм традиционно воспринимается как учение трех людей: Лао-цзы («Учитель Лао») — автор главного даосского сочинения, называемого по-китайски «Даодэцзин», которое, как считают, было создано около двух с половиной тысячелетий назад; Чжуан-цзы («Учитель Чжуан») — автор нескольких сочинений и основатель школы писателей и философов в период Враждующих Царств, приблизительно две тысячи лет назад; и полулегендарный Жёлтый Император — Хуан-ди, правивший более чем четыре с половиною тысяч лет назад, кому приписываются различные медитативные, алхимические и лекарственные принципы и методы. Эти трое были, видимо, скорее великими систематизаторами и хранителями даосской мысли, чем основателями даосизма, поскольку, как мы уже сказали, то, что теперь известно как даосизм, возникло раньше, чем был рожден любой из них, во времена, названные у Чжуан-цзы Веком Совершенной Добродетели:

 

В Веке Совершенной Добродетели люди жили среди животных и птиц как члены одного большого семейства. Не делалось никаких различий между «высшим» и «низшим», чтобы отделять одного человека или существо от другого. Все хранили своё естественное Достоинство и жили в состоянии безупречного простодушия...

В Веке Совершенной Добродетели мудрость и талант не считались чем-то выдающимся. Мудрые выделялись просто как более возвышенные ветви на древе человечества, поднявшиеся чуть ближе к солнцу. Люди вели себя правильно, обходясь без знания Почтительности и Пристойности. Они любили и уважали друг друга, не ведая о Человеколюбии. Они были преданными и честными, не стремясь быть Верными. Они держали своё слово, не задумываясь о Добросовестности. Они помогали и оказывали услуги друг другу, не заботясь о Долге. Они не тревожились о Справедливости, поскольку не было никакой несправедливости. Живя в гармонии с собою, друг другом и миром, своими действиями они не оставляли никаких следов, потому мы не имеем никаких физических свидетельств их существования.

 

Со времён Великого Разделения даосы занимаются достижением состояния Совершенной Добродетели через отказ от того, что препятствует обретению гармонии с Дао.

Таким образом, упомянув о Добродетели, мы переходим к объяснению названия этой книги.

 

— Я всё ждал, когда же ты вернёшься к этому, — сказал Пятачок.

— Вот я и вернулся. Но в любом случае...

 

Прежде всего, мы должны бы пояснить, что китайский иероглиф Дэ, такой же, как в «Дэ Пятачка», произносится примерно как DEH. Если хотите чуть большей точности, можете добавить в конце немножко звука «r»: DEHr. Если же стремитесь быть ещё более точным, произносите его как среднее между DEHR и DUHR. А...

 

— А если хотите достигнуть большей точности, чем эта, — раздался голос Иа, — можете пройти заочный курс фонетики китайского языка.

— Ох, Иа. Я и не знал, что ты здесь. Я думал, что ты где-то у себя на болоте.

— Раз уж мы взялись быть точными, — сказал Иа, — это не болото, а топь — Т-О-ПЬ. Да, я был там. Затем я совершил ошибку, прибыв сюда. И теперь, выслушав всё это, я озабочен и собираюсь возвратиться.

— Хорошо, позволь нам тебя не задерживать.

— Вот и все объяснения, — проворчал Иа по пути к двери.

— Иа всегда такой, правда? — сказал Пятачок.

— Не всегда, — отозвался я. — Иногда он ещё хуже.

 

Как мы уже сказали, Дэ произносится как DEH. В классическом китайском оно пишется двумя способами. В первом к иероглифу «прямо» присоединяется иероглиф «сердце». Его значение — добродетель. Во втором — добавляется знак «левая нога», который в китайском имеет значение «выходящий/исходящий». Значение — добродетель в действии. *

————————————————————————————

* Второй — наиболее распространённый — вариант иероглифа Дэ как раз и представлен на знамени, которое держит Пятачок на репродукции обложки книги в начале этой страницы. При этом позволю себе заметить, что, как представляется переводчику, наиболее точным аналогом понятия Дэ в русском языке будет всё же не Добродетель, а Благодать. — Прим. переводчика.

 

Дэ не является, как это предполагает его англоязычный эквивалент, неким универсальным типом добродетельного или восхищающего всех поведения, остающимся по сути своей одним и тем же независимо от того, кто им обладает. Наоборот: Дэ — это качество особого рода, определённая духовная сила или скрытый потенциал, проявляющийся неповторимо для каждого индивидуума — что-то, что исходит из Внутренней Природы вещей. Что-то, стоит добавить, что сам индивидуум, им обладающий, может вовсе не осознавать — как это происходит с Пятачком в большинстве историй «Винни Пуха».

В этой книге мы занялись преображением Добродетели в Добродетель Исходящую, т.е. в Добродетель в Действии. И мы уверены, что именно Пятачок является тем зверьком из «Винни Пуха», который лучше всего подходит для демонстрации этого процесса, потому что в историях «Пуха» именно Пятачок — и только Пятачок — переживает подобное преображение.

 

ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКИЙ ЗВЕРЁК

Дом Пятачка располагался внутри букового дерева, буковое дерево жило внутри леса, а Пятачок жил ещё и внутри дома. Рядом с домом висела часть сломанной доски, на которой было написано: «ПОСТОРОННИМ В». Когда Кристофер Робин спросил Пятачка, что это значит, тот ответил, что так звали его дедушку: дядя Посторонним В, а доска эта хранится в их семействе очень-очень давно. Кристофер Робин сказал, что никто не может зваться Посторонним В, и Пятачок ответил, что а вот и нет, может, раз мог его дедушка, у которого это было сокращением от Посторонним Вилл, которое является сокращением от Посторонним Вильям. А два имени у его дедушки было на тот случай, если одно потеряется — Посторонним после дядя, а Уильям после Посторонним.

 

Таким образом, мы уже знакомы с Пятачком по третьей главе «Винни Пуха»: с Пятачком, который жаждет безопасности (он и живёт очень сложно: внутри дома внутри дерева внутри леса); с Пятачком, который хочет быть Кем-то (потому он и изобретает себе дедушку со сложным именем «дядя Посторонним Вильям»); с Пятачком, писклявым голоском с розовыми щёчками; с Пятачком, Очень Маленьким Животным.

В отличие от Пуха, который просто Есть и Действует, Пятачок Мучается и Страдает.

Например, когда Пятачок и Пух провалились в Яму с Песком...

 

— Пух, — продолжил он нервно, придвигаясь поближе, — ты думаешь, что мы попали в Западню?

Пух не думал об этом вообще, но теперь он кивнул. Он внезапно вспомнил, как однажды они с Пятачком сооружали Пухову Западню для Слонопотамов, и, продолжая эту мысль, сообразил: он и Пятачок попали в Слонопотамову Западню для Пухов! Вот что это было.

— А что будет, когда придёт Слонопотам? — спросил дрожащий уже Пятачок, едва услыхав эту новость.

— Возможно, тебя, Пятачок, он вообще не заметит, — сказал Пух ободряюще, — потому что ты — Очень Маленькое Животное.

— Но ведь он заметит тебя, Пух.

— Он заметит меня, я замечу его, — сказал Пух, обдумывая ситуацию. — Мы будем замечать друг друга в течение довольно долгого времени, а затем он скажет: «Хо- хо».

При мысли об этом «Хо- хо!» Пятачок покрылся лёгкими пупырышками и ушки его задёргались.

— И-и-и ч-ч-что скажешь ты?

Пух попробовал придумать что-нибудь, что он скажет, но чем дольше он думал, тем яснее понимал, что никакого достойного ответа на «Хо- хо!», сказанное Слонопотамом голосом, которым это может сказать Слонопотам, быть не может.

— Я не буду ничего говорить, — сказал Пух наконец. — Я буду просто жужжать самому себе, как будто чего-то ожидаю.

— Тогда, возможно, он опять скажет «Хо- хо!»? — с волнением предположил Пятачок.

— Он может, — сказал Пух.

Уши Пятачка задергались так быстро, что ему пришлось прижать их поплотнее к стенке Западни, чтоб успокоить.

— Он скажет это опять, — сказал Пух, — а я буду продолжать жужжать. И это Расстроит его. Потому что когда ты говоришь кому-нибудь «Хо- хо!» дважды, да ещё злорадным тоном, а тот только жужжит, ты, как только начинаешь говорить это в третий раз, вдруг обнаруживаешь, что... что... ну, обнаруживаешь...

 

Тем самым Пух хотел сказать, что тогда уже никакие Хо- хо не считаются. По крайней мере, нам кажется, что он хотел сказать именно это.

 

— Но он скажет что-нибудь другое, — сказал Поросенок.

— Конечно. Он скажет: «Это ещё что такое?» И тогда я скажу, — и это очень хорошая мысль, Пятачок, я её только что придумал, — я скажу: «Это западня для Слонопотама, которую сделал я, а теперь я дожидаюсь, когда в неё попадёт Слонопотам». И продолжу жужжать. И это Огорчит его.

— Пух! — завопил Пятачок. — Ты спас нас!

— Разве? — сказал Пух без особой уверенности.

Но Пятачок был уверен абсолютно. Его воображение разгулялось, и он ясно видел Пуха и Слонопотама, говорящих с друг другом, и внезапно подумал с некоторой печалью, что было бы гораздо лучше, если бы так грандиозно со Слонопотамом разговаривал Пятачок, а не Пух, хотя он очень любил Пуха; потому что у него действительно больше мозгов, чем у Пуха, и беседа пойдёт лучше, если он, а не Пух, представит там одну из сторон, и как было бы приятно потом вечерами вспоминать чудесный день, когда он ответил Слонопотаму так храбро и дерзко, как будто Слонопотама там не было вовсе. Сейчас это казалось совсем лёгким делом. И он даже знал, что будет говорить...

 

Так и шло в Яме с Песком — пока не подошёл Кристофер Робин, не посмотрел вниз и не увидал Пуха и Пятачка. После чего дела пошли чуть Сложнее:

 

— Хо- хо! — сказал Кристофер Робин громко и внезапно.

От Изумления и Ужаса Пятачок подскочил выше себя, но Пух продолжал мечтать.

«Это Слонопотам! — с ужасом промелькнуло в голове Пятачка. — Ну, наконец-то!» Он чуть пожужжал горлом, так, чтобы ни одно из слов там не застряло, а затем произнёс легчайшим, очаровательнейшим образом: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля...» Но, конечно, он не оглядывался и не смотрел вверх, потому что иногда, если начнёшь осматриваться и обнаружишь смотрящего на тебя сверху Очень Свирепого Слонопотама, сходу забываешь кое-что из того, что собирался сказать.

— Трум-тум-тум-тирли-бум, — сказал Кристофер Робин голосом Пуха...

«Он сказал неправильно, — с тревогой подумал Пятачок. — Он должен был опять сказать «Хо- хо!». Пожалуй, мне лучше сказать это за него.»

И так свирепо, как только мог, Пятачок сказал: «Хо- хо!».

— Как ты попал туда, Пятачок? — спросил Кристофер Робин своим обычным голосом.

«Какой Ужас, — подумалось Пятачку. — Сначала он говорил голосом Пуха, потом голосом Кристофера Робина, и вытворяет это всё, чтоб Расстроить меня.» И, будучи уже Совершенно Расстроенным, он произнёс быстро и чуть визгливее, чем собирался: «Это западня для Пухов, а я дожидаюсь, когда попаду в неё, хо-хо, это что ещё такое, а потом я скажу опять хо-хо».

— Что-что? — перепросил Кристофер Робин.

— Западня для хо-хо, — сказал охрипший вдруг Пятачок. — Я только что соорудил её и вот дожидаюсь хо-хо, чтоб ох-ох.

 

Прозвучало, полагаю, не очень внушительно.

 

— О, привет, Пятачок. А что это за грубоватый увалень, который сопровождает тебя в последнее время?

— Это мой новый Телохранитель, — пропищал Поросенок.

— Телохранитель? Зачем тебе телохранитель? Тебе часто приходится отстаивать свои интересы?

— Примерно так, — солидно отозвался Пятачок. — С ним я чувствую себя в большей Безопасности.

— Он похож скорее на грабителя. Надеюсь, у него хотя бы приличные рекомендации?

— Рекомендации?

— Ну да. С мест прежней работы. Может, в его рекомендациях есть компроментирующие записи — аресты, тюремные сроки, что-нибудь такое?

— Я... я так не думаю, — сказал Пятачок.

— Хорошо, я надеюсь, что с этим порядок. Если ты действительно считаешь, что нужна охрана. Кстати, а что там с фамильным серебром?

— С-с-серебром?

— Ну, ты знаешь — серебряные ножи, вилки, ложки. Их нет в ящике, где они обычно лежали. Я просто спрашиваю, на всякий случай...

— Нет, — выпалил Поросенок. — Он не мог... я имею в виду, что они не могли. Им там было не место или ещё что. Да, вот именно. Они должны быть. Они... Я... Извиняюсь, мне надо идти. До свидания.

 

Такие вот странности.

 

Здесь нужно заметить, что даосизм всегда относился с большой симпатией к Очень Маленьким Зверькам.

Дело в том, что кроме животных как таковых — в которых конфуцианцы видели просто бездушных существ, пригодных для еды, жертвоприношений, полевых работ или в роли тягловой силы, — Самыми Маленькими Зверьками в китайском преимущественно конфуцианском обществе традиционно были женщины, дети и бедняки. Бедняки, угнетаемые жадными торговцами, землевладельцами и правительственными чиновниками, располагались в самом низу конфуцианской социальной лестницы. Иными словами, они как бы не существовали вообще. А жизнь женщин даже в зажиточных семействах — в зажиточных семействах в особенности — была вовсе не свободной, поскольку повсеместно был принят конфуцианский брак, то есть многобрачие, и другие обычаи, настолько унизительные для женщин, что жителю современного Запада это трудно даже представить. Столь же безрадостно жилось и детям. Для истинного конфуцианца дети существовали как продолжатели рода, не только вынужденные во всём беспрекословно повиноваться своим родителям, но и обязанные брать на себя заботу о родителях в старости — не имея никаких собственных идей, идеалов и интересов. По конфуцианским законам отец имел полное право убить сына, проявившего неповиновение главе семейства или опозорившего семью: само такое поведение оценивалось как преступное.

Даосизм, напротив, полагал, что уважение должно быть заслуженным, а уж если Большой Папа ведёт себя скверно, то члены его семьи имеют право на мятеж. Это относилось и к императору и его «семейству», т.е. и к его приближённым: если император оказывался тираном, подданные имели право его свергнуть. Высшие сановники-конфуцианцы жили в постоянном страхе: члены тайных даосских и буддистских обществ были всегда готовы выступить и попытаться опрокинуть Трон Дракона, если условия жизни становились невыносимыми, как это не раз и бывало.

Симпатии даосов всегда были на стороне Униженных — на стороне изгоев и париев общества, включая тех, кто был разорён уловками алчных торговцев и чиновников и вынужденно стал одним из «Братьев Зеленых Лесов» (как называли тогда объявленных вне закона) или «Гостей Рек и Озер» (бродяг). Китайские боевые искусства создавались прежде всего даосами и монахами-буддистами, чтоб защищать обездоленных и научить их защищаться самостоятельно. Эти искусства точнее было бы называть анти-боевыми, поскольку они использовались не только против вооруженных бандитов, но и всякий раз против солдат местных князей или императорских войск, когда те поднимали свои мечи на слабых. Но если буддистские воинские искусства имели тенденцию к «жёстким» формам самообороны (из которых позднее развились силовые и прямолинейные каратэ и таэквондо), даосы отдавали предпочтение «мягким» формам, вроде «текучих» и уклончивых тайцзицюань или пакуанчо (подобные дзюдо или айкидо, но более изощрённые и утончённые).

Повествуя о том, что воспринималось ими как злоупотребление силой и властью, даосские писатели пользовались словом так же, как мастера воинских искусств — обезоруживающими движениями и активными точками тела. Сочетая факт и вымысел, они предавали гласности преступления сильных мира сего и высмеивали лукавых, самонадеянных, напыщенных и жестоких. И хотя раздраженные конфуцианцы не раз попытались покончить с подобной литературой, все эти попытки, как правило, оказывались неудачными, поскольку симпатии простых людей были на стороне даосов.

Учитывая то, что даже Великие и Могучие конфуцианцы сохранили, видимо, остатки уважения к животным и потому иногда именовали «низших» граждан Поднебесной «свиньями» и «собаками», не удивительно, что даосские авторы оставили множество как реальных, так и выдуманных историй о животных, в которых опороченные существа типа мышей, змей и хищных птиц демонстрируют образцы добродетельного поведения, которому хотели бы следовать Благородные Мужи. В этих историях отвага, искренность, верность, и честность зверьков противопоставлялись претенциозности и лицемерию богатых землевладельцев, торговцев и правительственных чиновников. Вот, к примеру, как об этом писал Чжуан-цзы:

 

Ответственный За Жертвоприношения вошёл к свинарник в своих церемониальных одеждах и обратился к свиньям.

— Чем вы недовольны? — спросил он. — В течение трёх месяцев я буду откармливать вас отборным зерном. Затем сам я в течение десяти дней — в то время как вы едите — буду поститься, а потом — заботливо наблюдать за вами ещё в течение трёх дней после этого. Наконец, я расстелю свежие циновки и удобно уложу вас на церемониальном столе для жертвенного введения в мир духов. И это всё я буду делать для вас. Так о чём вам беспокоиться?

Если бы Ответственный действительно заботился о благополучии свиней, он просто кормил бы их отрубями и мякиной и оставлял в покое. Но он беспокоился лишь о себе и своём авторитете. Он наслаждался своими церемониальными одеяниями и высокой шапкой, полагающейся ему по должности, и обожал разъезжать в торжественно украшенной повозке — зная, что, когда он умрёт, его величественно понесут к могиле под великолепным балдахином, распростёртым над его гробом. Но если бы он беспокоился о благополучии свиней, он не придавал бы всему этому никакого значения.

————————————————————————————

* Для сравнения — чтоб показать, насколько разнятся переводы с древнекитайского — приведу тот же фрагмент из Чжуан-цзы в переводе В. Малявина (в тексте представлены почти дословно переводы с древнекитайского на английский самого Б. Хоффа). Попутно заметим, что многое здесь зависит ещё и от того варианта/издания текста, с которого делался тот или иной перевод. — Прим. переводчика.

Некий жрец, облачённый в церемониальные одежды, вошёл в хлев и спросил жертвенную свинью:

— Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься, а уж потом, подстелив белый тростник, положу тебя на резную скамью.

Некто, заботившийся о свинье, сказал:

— Уж лучше кормиться отрубями и мякиной, да оставаться в хлеву!

Некто, заботившийся о самом себе, сказал:

— Хорошо быть вельможей, который ездит на колеснице с высоким передком и носит большую шапку, а умрёт — так его похоронят в толстом гробу, водружённом на погребальную колесницу.

Заботившийся о себе предпочёл то, от чего отказался заботившийся о свинье. Чем же он отличается от свиньи?

 

Но объектами насмешек даосских авторов были не только богатые конфуцианцы. Подобно Братьям Марксам или Стэну Лаурелу и Оливеру Харди, даосы высмеивали Раздутое Эго на всех уровнях общества. Один из примеров такого смеха — новелла «Грушёвое семечко» Пу Сун-лина, писателя династии Цин:

 

Зажиточно одетый крестьянин торговал грушами на рынке. Поскольку груши были большими и сочными, вскоре он изрядно поднял на них цену. Проходивший мимо даос в заплатанном халате с заброшенной за спину маленькой мотыгой остановился у повозки крестьянина и попросил грушу. Крестьянин прикрикнул на него, чтоб тот убрался. Но даос и не думал уходить. Крестьян злился всё сильнее и сильнее. Скоро он уже кричал во весь голос.

— В твоей повозке сотни груш, — невозмутимо заметил даос. — А я прошу лишь одну. Зачем так расстраиваться?

На шум стали собираться люди. Из публики крестьянину посоветовали запустить в оборванца гнилой грушей. Но крестьянин не решился. Наконец кто-то, видя, что шум может перейти в потасовку, купил грушу и вручил её даосу. Искренне поблагодарив благодетеля, даос обратился в толпе.

— Мы, последователи Дао, испытываем отвращение к мелочной жадности, — сказал он. — Позвольте мне разделить этот восхитительный плод с вами, добрые люди.

Но никто из людей не захотел принять от даоса ни кусочка груши. Зеваки настаивали, чтобы он съел её сам.

— Всё, что мне нужно, это семечко для посадки, — пояснил даос, — а затем я смогу вознаградить вас.

Он съел всю грушу кроме одного маленького семечка, вырыл своей небольшой мотыгой ямку, опустил туда семечко и засыпал его землёй. Затем попросил тёплой воды. Кто-то принёс ему немного воды из ближайшей лавки. Толпа зачаровано наблюдала, как там, где было посажено семечко, оседает политая даосом земля.

Внезапно из земли появился крохотный росток, быстро превратившийся в деревце. Оно разбросило ветви и выпустило обильную листву. Вскоре дерево зацвело, а затем явило обильный урожай крупных сочных груш.

Даос роздал плоды присутствовавшим, и вскоре все груши были съедены. Тогда он срубил дерево своей маленькой мотыгой и, помахав толпе рукой, безмятежно отбыл, волоча дерево за собою.

Вместе с зеваками, широко раскрыв рот, наблюдал за всем этим и жадный крестьянин. Когда же он оглянулся на свои груши — обнаружил, что они исчезли. Стряхнув с себя остатки даосских чар, он понял, что произошло. Теперь он увидел и то, что часть одной оглобли его повозки — как раз такой же толщины, как ствол «грушёвого дерева» даоса — была отрублена и тоже пропала.

После долгих упорных поисков крестьянин нашёл кусок своей оглобли прислонённым к стене, где его и оставил даос. Что касается самого даоса, то больше его никто не видел. Толпа же просто рыдала от смеха, оценив его поучительную шутку.

 

— Пришёл кто-то ещё? Ох...

 

— Так это ты — новый телохранитель Пятачка. Ну-ну.

— У тебя какие-то проблемы, приятель?

— Нет, никаких.

— Лады. Будь я на твоём месте, парень, у меня вообще не было бы никаких заморочек.

— Ну конечно. Ты ведь и так всё знаешь. Например, то, как легко выдернуть у кого-нибудь из-под ног свободный коврик — вроде того, на котором ты стоишь.

— Ты это о чём?

— Да так, ни о чём. Просто чувствуй себя как дома.

— Без проблем.

 

Чтоб понять, почему даосы помогали Слабым и Униженным, необходимо познакомиться с отношением даосов к силе и могуществу, начиная от Сил Вселенной и до низших уровней. Как и по многим другим вопросам, и здесь точка зрения даосов исторически оказалась более или менее противоположной конфуцианской.

Конфуцианская концепция Силы Неба, при всей её размытости и неопределенности, содержала некоторое подобие ближневосточного, ветхозаветного Бога. Конфуцианцы называли его T'ien — «Небом», «Небесами», или «Высшим Правителем». T'ien воспринимался как мужское, иногда очень гневное и жестокое начало. Его требовалось задабривать жертвоприношениями и исполнением ритуалов. Он распределял чины и посты и наделял властью. Это он наделил верховною властью императора Поднебесной, Сына Неба. От него суверенная власть распространяется вниз и вширь: от высших чиновников — до низших, от правящих кланов — до семейств простолюдья. В своих появлениях T'ien представал как нечто сияюще-ослепительное (отсюда яркие цвета, присущие нарядам и утвари императорской семьи и членов влиятельных кланов). Зажиточность и финансовое благополучие воспринимались как награда (отсюда конфуцианское уравнивание материального благополучия с внутренним совершенством). Словом, субстанция эта оказывалась определённо устрашающей — чем-то, чего стоило скорее бояться, чем любить (отсюда требование беспрекословного повиновения высшим и старшим и отсутствие слов типа «сострадание» в конфуцианском словаре). Таким был образ Небесного Властителя или Силы Неба, представляемый конфуцианцами простым людям. На бытовом уровне это проявлялось в жестоком обращении суда с истцами, свидетелями и обвиняемыми, ни один из которых не имел права на законного юридического консультанта или защитника: все должны были стоять на коленях на твёрдом полу (иногда в цепях) перед судьёй, который, как представитель императора в местном органе власти, имел право получать доказательство или признание вины под пыткой — а поскольку согласно китайскому законодательству никакой преступник не мог быть осуждён без его собственного признания, пытка была повседневной нормой (отсюда и пошло развитие китайских пыток). После столетий такого вида устрашений большинство китайцев были склонны избегать, насколько возможно, сотрудничества с официальными правительственными органами. К сожалению, это Нежелание Открытого Участия позволило одному тирану за другим — включая нынешнюю тоталитарную бюрократии — захватывать и удерживать контроль над целой великой нацией.

В отличие от конфуцианцев, даосы воспринимали Силу Неба как сочетание женского и мужского, что символизируется и даосским символом Высшего Предела Тай-цзи — кругом, разделенным изогнутой линией на светлую и темную, или мужскую и женскую, половины. Однако проявления в естественном мире Силы Неба — того, что Лао-цзы называл «Матерью Десяти Тысяч Вещей» — всегда воспринимались даосами главным образом как действие начала женского или женственного. Нежное, подобно струящейся воде. Скромное и щедрое, подобно плодородной долине, вскармливающей всех, кто обращается к ней за помощью. Скрытое, утончённое и загадочное, подобно пейзажу, мелькнувшему в тумане. Оно не занимает постов, не наделяет никакой властью. На него нельзя повлиять или задобрить его жертвами и ритуалами. В осуществлении правосудия, как и во всех иных делах, оно работает легкими касаниями, незримо и неслышно. Как выразился Лао-цзы, «Небесный невод широк и редок, но ничего не упустит». Избегая самовлюблённости и высокомерия, оно доверяет свои самые глубокие тайны не высоким правительственным чиновникам, напыщенным ученым или богатым землевладельцам, а неимущим монахам, малым детям, животным и «глупцам». Если же можно назвать его хоть сколь-нибудь пристрастным, то неизменно — в пользу скромных, слабых, маленьких.

И это возвращает нас к Пятачку.

Как очевидно каждому, есть масса неудобств быть Очень Маленьким Зверьком. И одно из этих неудобств в том, что звери покрупнее будут пытаться воспользоваться своим преимуществом перед вами. Например, давайте вспомним известный План Кролика о Похищении Крошки Ру.

Фактически, как только Kенга и Ру прибыли в Лес, Кролик решил, что они должны уехать. Мы не знаем, почему — просто Кролики, вроде нашего, временами таковы. В общем, так или иначе, план Кролика впутывал в это дело — что в терминологии Кролика как раз и означало «воспользоваться преимуществом» — Пятачка и Пуха.

 

Идея состояла в том, что Пух отвлечёт Кенгу разговором, ну, скажем, своими стихами (которые способны отвлечь любого). И — Ух!

 

— Пух, тебя не звали.

— Да ну? — удивился Пух. — А мне показалось, то есть я ясно слышал, что звали.

 

И пока внимание Кенги будет отвлечено, Кролик собирался подсунуть ей в кармашек Пятачка — сказав, что это Ру — а потом убежать с самим Ру. Позже, когда Кенга обнаружит, что Ру куда-то делся... Тогда Кролик, Пух и Пятачок — все втроём, вы только представьте себе! — хором и очень громко сказали бы «АГА!». Как пояснил Кролик, это громкое «АГА!» означало бы, что они похитили Ру и отдадут его назад, только если Кенга пообещает уйти из Лесу и никогда сюда не возвращаться. Кенга поймёт всё сразу, сказал Кролик, как только он, Пух и Пятачок (втроём, хором, представьте себе!) скажут «АГА!» Но всё пошло наперекосяк — как обычно и идут все Умные Планы Кролика — потому что, во-первых, Кенги вообще думают и реагируют совсем не так, как Кролики, а во-вторых, хорошего громкого хорового «АГА!», чтоб её испугать, не вышло.

Первая часть плана прошла достаточно гладко. Они наткнулись на Кенгу и Ру в лесу. Пух отвлекал Кенгу, Пятачок вскочил в кармашек Кенги, а Кролик убежал с Ру. Не подозревающая ни о чём Кенга ускакала домой с (бумс, бумс) Пятачком (бумс, бумс, бумс) в кармашке. Пух отстал, упражняясь (тумбс) в Кенга-прыгах (хряпс). Неприятности начались, когда Кенга уже добралась домой:

 

— А теперь, милый Ру, — сказала она, вынимая из своего кармашка Пятачка, — пора спать.

— Ага! — сказал Пятачок, как только смог после всей этой Ужасной Скачки. Но это было не очень хорошее «Ага!», и Кенга, похоже, не поняла, что оно означает.

— Сначала — ванна, — весело отозвалась она.

— Ага! — повторил Пятачок, оглядываясь с тревогой в поисках остальных.

Но остальных почему-то не было...

— Я не знаю, — задумчиво сказала Кенга, — может, холодная ванна в такой вечер и не совсем то, что надо. Но Ру, мой дорогой, ты ведь не возражаешь?

Неизвестно возразил бы или нет Ру, а Пятачок благоразумно промолчал.

Наконец Холодная Ванна была закончена...

— Теперь, — сказал Кенга, — примем лекарство и — в постельку.

— Ка-ка-какое лекарство? — уточнил Поросенок.

— Чтобы ты, мой хороший, стал большим и сильным. Ты же не хочешь остаться таким маленьким и слабым, как Пятачок, правда? Итак!..

В тот момент раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказала Кенга.

И вошёл Кристофер Робин.

— Кристофер Робин, Кристофер Робин! — истошно завопил Пятачок. — Скажи Кенге, кто я! Она твердит, что я — Ру. Но я ведь не Ру, правда?

Кристофер Робин внимательно осмотрел его и покачал головой.

— Нет, ты не Ру, — сказал он наконец, — потому что Ру я только что видел в доме Кролика. Они там играют.

— Ну надо же, — не очень огорчилась Кенга. — Я, наверное, обозналась.

— Нет, ты специально, специально! — возразил Пятачок. — Я говорил тебе, что я — Пятачок.

Кристофер Робин снова покачал головой.

— Ой-ой-ой, ты не Пятачок, — сказал он. — Я хорошо знаю Пятачка, он совсем другого цвета.

Пятачок собрался было объяснить, что это всё из-за ванной, а потом подумал, что, возможно, лучше этого не рассказывать, и как только он открыл было рот, чтобы сказать что-то другое, Кенга скользнула туда ложкой, а затем почесала ему спинку и ласково промурлыкала, что рыбий жир — очень вкусный, если привыкнешь.

 

Хорошенькое испытание. Ну, бывает и не такое...

 

— Эй! Чо это там верещит?

— Ох, телохранитель Пятачка... Я и забыл, что ты здесь. Это, наверное, спецсирена. Дай взглянуть... Да, это — полицейский автомобиль.

— Чо-чо?

— Странно. Припарковались прямо перед нашим домом.

— Отошёл от окна! Сразу!

— Да, конечно. Я ничего и не собирался... Куда это ты?

 

Извините, надо открыть дверь.

 

Казалось бы, маленький Пятачок — крохотное существо, терзаемое своими фантазиями и опасениями, тоскующее о том, чтобы быть Кем-то, — последний из зверьков, от кого можно ожидать Поступка. И всё же именно из Пятачков и получаются герои. Внешне явно уступающий любому Бесстрашному Освободителю, Доблестному Воину или Великому Первопроходцу, именно таким оказывается Пятачок, если присмотреться к нему повнимательнее. Как ясно показывает история, так было до сих пор и так, мы уверены, будет всегда.

Во многом Пятачок может показаться наименее впечатляющим среди прочих персонажей «Винни Пуха». И всё же он — единственный из них, кто постепенно растёт, меняется, становясь всё более совершенным. И в конце он совершает поступок, при котором не отвергает своей малости, а использует её для блага других. Он исполняет то, что необходимо, не накапливая Большого Эго; внутренне он остаётся Очень Маленьким Зверьком — но уже не тем Маленьким Зверьком, каким был раньше.

А пока он просто сомневается и мечтает. В нём есть многое, чтобы пройти через Большую Бурю в конце «Дома на Пуховой Опушке», которая изменит его жизнь навсегда.

— Как бы ты определил ситуацию с Пятачком на этот момент, Пух?

— С песней, — сказал Пух.

— Замечательно. Я знал, у кого спросить.

(— Гм-хм... — приготовился Пух.)

 

Маленький робкий зверёк

Хочет быть Смел и Высок...

 

Колеблется, переживает,

Шанса на Жизнь ожидает.

 

Но время мчит, за сутками сутки,

Возможности мрут, как осенью мухи...

 

А ты всё ждёшь, проходят года.

Малый Зверёк, не ставший собой,

Ты — птица, крылья которой всегда

Не в небе, а у неё за спиной.

 

То «Я», о котором ты любишь мечтать,

совсем не твоё, и тебе им не стать.

 

Никто за тебя не исполнит того,

что скрыто внутри тебя самого.

 

Ты сможешь быть к Истине проводником,

Став тем, Кто Ты Есть, но не знаешь о ком.

 

Твои чувствительность, тонкость, чуткость,

Которых сам ты стыдишься жутко...

 

С ними, коль их заострить на пределе,

Ты сможешь найти скрытые двери

 

Туда, где не был никто до тебя,

До Кролика даже, Иа и меня.

 

Ты гордость внутри ощутишь на деле

Не ту, которую надо смирять,

А ту, что поможет тебе осознать

Величие духа в Маленьком теле.

 

Так будь же всегда Пятачок Пятачком!

Я мог бы, конечно, дружить с Шестачком,

или с Семачком, или с Восьмачком, или Девятичком...

Но и ты и так хороший.

 

— Спасибо, Пух. Ты просто превзошёл самого себя.

— Угу, — отозвался Пух, — вышло даже лучше, чем я собирался...

 

Так вот, при развитии, заострении и использовании Чувствительности есть вещи, которых ни один Пятачок не должен упускать. Об одной из таких вещей мы и поговорим в следующей главе.

 

ЭФФЕКТ ИА

— В чём дело, Пятачок? — спросил я.

— Я только что шёл через полянку — там, где цветы, — ответил он, — напевая песенку. И тут появился Иа.

— Иа? И что дальше?

— Он сказал: «Будь осторожен, маленький Пятачок — вдруг кто-нибудь спутает тебя с этими анютиными глазками и поставит в вазу на каминной полке. Что ты будешь делать тогда?». Захихикал и ушёл.

— Ой, да не принимай ты Иа всерьёз. Ему просто приятно заставлять других чувствовать себя маленькими, особенно если они хоть в чём-то уступают ему. Ему кажется, что сам он при этом будет выглядеть больше, крупнее, умнее, солиднее и всё в таком роде.

— Я не против, чтобы он сам считал себя жалким, если это ему так приятно. Но зачем он распространяет это вокруг?

 

В каждом из нас есть что-то, что заставляет нас чувствовать себя Несчастными. Оно создаёт в нашем воображении проблемы, которых не существует, зачастую становясь причиной их возникновения. Оно усугубляет проблемы, уже существующие. Подавляет чувство собственного достоинства и пробуждает неуважение к другим. Лишает нас гордости за хорошо сделанную работу, за опрятность и чистоту. Превращает встречи в Противостояния, ожидания — в Страх и Трепет, благоприятные возможности — в Опасности, незыблемые ступени, ведущие ввысь — в Камни Преткновения. Оно проявляется в гримасах надменности и недовольства, стягивающих мышцы лица и ускоряющих процесс старения. Своей негативной энергией оно загрязняет наше сознание и распространяется вовне, подобно заразной болезни, а затем возвращается, излучаемое или отражённое другими несчастными. Так и идёт.

Норман Казинс (Norman Cousins), в течение более тридцати лет проработавший редактором «Saturday Review», описал Эффект Иа в статье, написанной им после закрытия этого журнала:

 

Любой успех «Saturday Review» был непосредственно связан с уважением к тому значению, которое имеют идеи и творчество в жизни интеллекта. Это уважение обретает особую ценность в свете той низкопробной халтуры, которой оказалась заражена вся наша национальная культура в течение последних лет. Такое впечатление, что происходит жестокое соревнование, особенно в сфере развлечений и издательского дела, по отысканию всё более и более низких ступеней на лестнице вкуса...

Существует любопытное мнение, что свобода так или иначе синонимична низкопробному жаргону. Когда-то люди, занимавшиеся искусством, гордились и хвастали друг перед другом своей способностью порождать и излагать идеи, критикующие социальную несправедливость и дикость. Теперь же некоторые из них, кажется, полагают, что они нанесут удар человечности только если применят достаточное количество слов из четырёх букв*...

————————————————————————————

* В русском языке им соответствуют слова из трёх букв. %) — Прим. переводчика.

 

Снижение уровня языковой культуры не только отражает, но и провоцирует удаление от воспитания, культуры, цивилизованности. Малейшее разногласие становится поводом для сильных реакций. Телевидение приучило уже целое поколение американцев считать, что нормальная реакция на проявление неуважения или непочтительности — удар кулаком в лицо.

 

Эффект Иа может быть замечен в любом социально распространённом негативном явлении, вроде возрастающего числа «старящихся» молодых людей, чьим руководящим принципом является, вероятно, что-то вроде: «Это Не Сработает, Так Зачем Пытаться?» Или — в распространившейся сегодня моде на стиль «Концлагерь» и столь популярном нынче уродливо-костляво-сердитом Облике:

 

«Лобелия была одета, чтобы убить или быть убитой в этом потрясающем чёрном кожаном ансамбле, поистине пламенеющем неким террористическим обаянием. О этот шик, вызов, особый фасон, вопиющий Харлеем-Дэвидсоном. Отбрось этот нож, Лобелия! Ради всего святого! Кто-нибудь, пожалуйста, — заберите его у неё, пока она не натворила реальных бед.»

 

У нашего Иа было, по крайней мере, некоторое мрачноватое чувство юмора, своего рода унылый фейерверк. Современные Иа, похоже, утратили и это. И единственное, что у них всё же сохранилось, это страх. Эти Иа боятся — боятся рискнуть своим положительным эмоциональным проявлением, положительным действием, положительным соучастием в чём-либо, помимо собственного Эго. «Это глупо», — говорят они, а им никак не хочется оказаться глупыми. (Они, кажется, не против выглядеть Парализованными Страхом — лишь бы не выглядеть глупыми.) И, на беду для всех, их окружающих, есть ещё одна вещь, которой Иа не боятся: жаловаться. Они с превеликой неохотой несут свои напёрстки влаги к Фонтану Жизни, а потом ворчат, бормочут и стенают, что сами получили недостаточно.

— Привет, Иа, — сказал, Кристофер Робин, открывая дверь и выходя на улицу. — Как поживаешь?

— По-прежнему идёт снег, — уныло сказал Иа.

Так и было.

— И заморозки.

— Да ну?

— Ну да, — сказал Иа.

— Однако, — добавил он, чуть просветлев, — в последнее время нас не беспокоили землетрясения.

 

Сами Иа, как они утверждают, реалисты. Но реальным является то, что делается. И чем больше кто-либо создаёт и подпитывает негативную реальность, тем больше её достаётся ему самому. Иа видят только то, что хотят видеть... Например, никогда прежде в истории планеты человек не имел столько власти и столько возможностей производить разные изменения. Чтоб убедиться в этом, просто взгляните вокруг. Но Эффект Иа заставляет очень многих людей полагать, что они бессильны. И они поддаются ему.

— Я не знаю, о чём ты, Кристофер Робин, но весь этот снег и так далее и тому подобное, не говоря уж о сосульках... В общем, у меня тут, в поле, приблизительно в три часа утра, не очень Жарко...

 

Без трудностей жизнь была бы подобна реке без порогов и извивов, то есть оказалась бы столь же неинтересной, как засохший бетон. Без проблем не будет никакого внутреннего личного роста, никакого совместного продвижения, никакого прогресса всего человечества. Но основное значение проблем определяется тем, как поступает с ними каждый из нас. Иа не решают проблем. Нет, их путь — это путь вокруг и около.

— И я сказал себе: всем другим будет жаль, если я замёрзну. Да, ни у кого из них нет настоящих мозгов, ни у одного, у всех одни только серые опилки или вата, попавшие им в головы по ошибке, и они не умеют Думать, но если этот снегопад продолжится в течение ещё шести недель или около того, то хотя бы один из них скажет: «А ведь Иа там не может быть слишком Жарко под утро, да ещё и около трёх часов». И всем всё станет ясно. И им станет Жалко.

 

Другими словами, Иа просто Нытики. Они больше доверяют негативному, чем позитивному, и так одержимы Неправильным, что Хорошие Вещи в их Жизни проходят незамеченными. Так являются ли они теми, кто может дать нам точное представление о том, что собою представляет Жизнь? Если бы вселенная управлялась кем-то вроде наших Иа, она разрушилась бы миллиарды лет назад назад, если бы вообще возникла. Всё сотворённое, от мигрирующих колибри до вращающихся планет, действует, исходя из веры в то, что Это Может Быть Сделано. Процитирую Уильям Блэйка: «Когда б Луна и Солнце Усомнились / Нам век бы в небе их не увидать».

Потому никакое общество, если оно не хочет погибнуть, не поддастся управлению Иа, поскольку Иа насмехаются именно над теми вещами, которые наиболее необходимы для выживания и процветания. Как писал Лао-цзы:

 

Прослышав о Дао/Пути,

Высшие из умов ему следу