Бульвар изысканных колонок

Стихоплетство

***

Бессильем мира
Избежав войны,
Останусь пеплом
На твоих ладонях.
Спокойствие нарушено -
Ты понял?
Бессилье мира -
В воплях тишины.
Где ночь светла,
А день от скуки сер,
Где вера в жизнь
Рассыпалась в мгновенье
Я в памяти
Останусь тихой тенью
Где ночь светла -
Приют безликих вер....
Безвольем силы
Разомкнув свой круг,
Я чьи-то сны
Украдкой собираю
Когда бы ни вернулось все -
Узнаю
В безволии -
тепло
Любимых рук.

Не мое, но не скажу чье...

Прости, что без разрешения опубликовал для других тогда это

Как я умер в семнадцатый раз

Сначала меня ослепило. Сам оплошал - не свернул вовремя. Шел, равнодушно пиная листочки и камушки, мимолетно охватывал взором встречные лица, следовал взглядом изгибам покачивающихся впереди фигур. И вдруг... взрыв! Думал, что, как шальная пуля, просвистит мимо, пронесется и ударит кого-то другого. Ошибся. Свет был настолько сильным, что мир моментально померк. Поздно вскинул спасительную ладошку к лицу, к глазам, наивно уходя от неизбежности. Слишком поздно. Сверкнуло, выспыхнуло в глазах и не отразилось. Рассеялось в меня. Затаилось. И почти тотчас же, через мгновенье разорвалось и запульсировало мириадами раскаленных точек, миллионами нервных нитей, россыпью мурашек по всему телу. Душа бешено, из последних сил цепляется. В голове испаряются все мысли, кроме одной шипяще-горячей: Держись, ты выкарабкивался и не из таких переделок, не сдавайся! Кто сделает мне искусственное дыхание? Но я в эпицентре и выжить никак! Кинуться в сторону, отползти?! Мне бы оружие, чтоб ответить на нападение! Но накрыло второй волной...

Страшная штука - красота.

Без названия

Второе августа девяносто пятого. Или третье. Нет, все же второе. Проще по дням недели. Среда или четверг? Не помню, но точно одно из двух. Никто другой не знает.

Смешно иногда представить наяву эту мою привычку: будто незримая рука листает странички в памяти и вдруг в сомнении останавливается на одной - подлинник ли, не поздние ли вкрапления, что за неровные пометки вкрались между строк - и вновь, через много пожелтелых листочков возвращается к ней. И словно б мелочь какая-то, несущественность, но нет, не могу себе позволить сделать хоть раз иначе - после этого я больше не буду доверять себе. Точные, точеченые факты, обычные детали, посторонние фрагменты, ничтожные пылинки, тончайшие нити, слабо различимые отпечатки, нечеткие, размытые следы - все это на первый взгляд лишь оттенки, подкрашивающие растворенный экстракт главного, разбавляющие его, насыщая его неповторимым вкусом и запахом, как специи. Обвиваясь как вездесущий плющ вокруг прочной основы, образуют они вместе прочно закаленное нечто, готовое замкнуться как кольцо, множество коих сплетается друг с другом подобно звеньям кольчуги. Она растет прямо на мне, каждый день «вцепляя» несколько новых колец. Однако «металл» рушится, старея, или разрывается, как всегда, внезапно.

Я видел небо. Не такое, о котором впечатлительные романтики извечно грезят, восторженной умиляясь его чистейшего сапфира голубизной, а натуры твердые, железных пород пронзают взглядом во всю его бесконечную высь. Не небо неугомонных фантазеров, коим чудятся в каждом величавом облаке диковинные вещи, животные, люди. Не небеса обетованные, к которым в вечных мольбах простираются руки и пред которыми покорно преклоняются.
Я сидел на траве. Просто сидел. Хотя нет, я припоминаю, что не совсем так. Каждую четверть часа я начинал метаться: импульсивно вскакивал, усаживался на удобное бревнышко, лихорадочно ловил мысли, собирая их в тугой пучок, фиксировал мозг на одной из них и делал, что нужно. Но постепенно уходя из-под власти внутренних, связующих сил, поднимался, чтобы опуститься, упасть отрешенно на зеленый ковер и, далеко запрокинув голову, впиться в Него полными влажной тоски глазами. Оно притягивало меня. Как магнит? Нет. Как отчий дом, что может быть далеким, давно утерянным, но никогда позабытым и враждебным, или старый верный друг, кто крепко, надежно обнимет и скажет всего пару нужных, удивительно правильных слов. Оно было моим, а я его - всецело.
Оно было серым. Необычным. Не пустым серым, гулко отражающим наши безмолвные крики, не промозгло серым, липким туманом обволакивающим и вползающим безысходной сыростью. Оно было настоящим. Словно солнца и не существовало вовсе - оно само было светом. Не немым, безмолвным, но молчаливым, будто и не хотело ничего говорить. Казалось, что оно решится на что-то: брызнет, рассыплется острыми, сияющими, проникающими иглами или расплачется, разревется вдрызг. Оно было так близко, совсем рядом: хотелось взять в руки самую длинную палку и, встав на цыпочку, дотянуться и по-приятельски пощекотать его. Я знал, что оно улыбнется мне в ответ.
Оно всегда одиноко, как все благородные, царственные особы, вокруг которых впрочем постоянно вьются, желая святейшего прикосновения и близости. Темные тучки, извечные спутники, часто стремительно несущиеся, спещащие куда-то, в тот день мягко плыли, легко и одобрительно касаясь его, словно в благодарность за то, что оно могущественной волей замедлило течение времени и продлило их короткий век.
Мы были вместе - Оно и я - всего пару часов. Мы шли навстречу семнадцать лет, и все эти годы мы знали, что обязательно встретимся, что иное не может случиться, и мы будем наслаждаться друг другом, чтобы вновь разлучиться...

Я видел небо. Такого неба я не видел больше никогда...

Оно просто прошептала: «Приходи». За двадцать пять минут шагов. Я услышал.

Лето пролетело

Наверно глупо писать об этом, когда за окошком голубое небушко и согревающее пока что всех вдоволь солнышко. У всех ведь так? Выгляньте, не поленитесь
Но написать-то мне хотелось в первый день сентября, а он был по-настоящему осенним - моросящим, промозглым. Хотелось ухватиться за хвостик убегающего, ускользающего лета, улетающего от нас, как птицы, в теплые края. Только произнес первое "Бррррр!" наступившим холодам, как начали всплывать все приятные и не очень воспоминания, сбывшиеся чаяния и надежды или заведомо нереальные мечты. И ощутил, что во многом оно было последним таким.
Нарушились наши многолетние послешкольные традиции. Наивные и потому недолговечные. Каждый год мы одним и тем же составом собирались и устраивали День Арбуза. Не требовалось никаких особых приготовлений - все было просто по-детски смешно. Глупости? Но это нас на какое-то время объединяло и заставляло забыть о всяких разных важных разговорах про житье-бытье, про деньги и работу. Но Бог с ней - с традицией - важнее было единство. А оно исчезло тоже. Не внезапно, но ощутилось все только этим летом.
А еще этим летом я много работал. И выдохся. И понял, что судорожное хватание за любую работу совсем не к добру. Выматывает зверски. И когда я уже был морально обессилен, то вполне явственно ощутил, что бесполезно все это, ибо нет цели и стремления. Рыть яму надо для чего-то, а не просто так. Сворачивать горы ради собственных амбиций - год, два, пять - почетно. А дальше вдруг оказывается, что я карабкался не туда. Это самый яркий отпечаток от лета.
А вообще, осень - это еще не повод грустить о лете. И запись не должна вгонять в сплин. Верьте в себя - все еще только начинается. Бабье лето - изящный отголосок.

PS Вчера съездил в Казань. Пусть всего за полчаса смылся от выставки на Баумана и обратно, все равно впечатлений море

 

Бульвар изысканных колонок

Прогуливаюсь чинно по пустынной мостовой. Любуюсь и машу рукой знакомым лицам, всплывающим в окнах. Чем заняты сейчас они? Улыбаюсь в задумчивости: наверно неспеша перелистывают фотоальбомы, вновь с головой погружаясь в изгибы истоптанных тропинок и очертания родных фигур. Притормаживаю перед особняками друзей: ждут ли они? Увы. Неодолимо тянет внутрь, но...
С тоскою взираю на исход части (определенно из лучших) из колонок. Своих (их) колонок. Комментарии в чужих - и нет больше взмаха пером. Расписаться веским мнением в гостях, попить чайку с радушным хозяином, поглазеть на других, порадоваться за них или опечалиться. Или молча уйти, незаметно испарившись в облачко духов благодушия и спокойствия. А их дом нем, хотя и не пуст. В комнатах все тот же блещущий роскошью стиль, в чуланчиках стопками-кучками сложены милые сердцу старушки-безделушки, но из кабинета не доносится привычный творческий перестук по клавишам и лишь на кухне какое-то движение - дым, гвалт, стук сковородок, крышек, дверец, перемешанный запахом изрядного количества приправ - без пиццки-кальцонки с паштетом и обед не обед.
Дома-музеи. Сюда можно зайти, но хозяева здесь больше не живут. Я больше их не вижу. Они в творческих путешествиях.
Или спрятались на чердаке?
Быть может, мне пора вослед?

 

*** (баловство)

Вписавши уйму ласковых вещей,
Я понял, что ошибся адресатом -
в обратной смс слова лишь матом.
А ведь сказать хотел я не Ему, а Ей

 

День

Завтра июль будет серым и косматым. Небо, словно бугристое ватное одеяло, местами покрытое вездесущей серой пылью, старое до того, что частыми местами - сквозь прорехи - прошито ярко-голубыми, неровновырезанными заплатками. Солнца не будет - оно, лениво просыпаясь и потягиваясь до полудня, вдруг решит, что ночью оно уже переработало у антиподов, покажет для виду на несколько мгновений свой горячий бок, заползет за тучку и продолжит совершенно нахально отлынивать от своих обязанностей, лишь под вечер попрощавшись красным заревом заката. Дождь долго будет сомневаться - плакаться ему в жилетку или нет - и временами прорвется, изольет свои холодные, горькие слезы. И люди, накинув на себя с утра что-то потеплее и впопыхав схватив зонты, так же будут мчаться по своим делам...
Обычный завтрашний день

 

*****

Всегда чудится одна и та же картинка. Нет, картинки разные, но они щелкают в воображении как слайды, а скорость их смены такова, что они сплетают самый настоящий и красочный фильм. Картины прошлого и настоящего. Города мелькают один за другим - центры цивизизаций, империй, сердца наций: современных и сгинувших, ушедших в далекое небытие. Видел ли ты эти города? Наблюдал ли их такими, какими предстают они передо мной?
Вечный город. Как сладостно приятно вновь преклониться матери-волчице, к сосцам которой припали великие братья, один из которых основал тебя, о, Рим! Вкушать великолепие арок и столпов, форума и сената - этих молчаливых и гордых свидетелей славы и триумфа народа твоего. Как тревожно бьется сердце, а колени тянут тело через знойный воздух к горячему песку Колизея, и кажется, что еще мгновение и ревущая толпа плебса, как один, вскинет большой палец к небу, и принцепс примет великодушное решение, еще на день продлив страдания жизни. И зачерпнув горсть песка и отрешенно глядя, как ускользает он, оставляя лишь иссушенную ладонь, я... я внезапно будто отбрасываю наваждение и вижу только зияющую дырами аренуи и разрушенные стены амфитеатра Флавиев. И нет более одетого в белую тогу высокомерного римского гражданина, как нет племени латин. Нет мощи и силы, но осталось величие - пустое и безмолвное. Видел ли ты воочию этот город, где сходились все дороги, как и я?
А, быть может, взглянем на подернутый дымкой лондонский собор святого Павла, или ты доверишь мне свою ладошку, и мы только вдвоем, нацепив на лица маски легкой сентиментально-романтической грусти, побредем по улочкам и набережным Парижа, или, крепко сжав твою руку и предупредительно в немом жесте прижав палец к губам, я буду молчаливо носиться, увлекая тебя за собой, мимо каменных фонтанов по старым белым дворикам Альгамбры, где еще и поныне мавр-привидение играет на лютне каждую ночь? А может смотаемся на Тибет или махнем в Гизу?
Хочешь ли ты увидеть мир? Вместе со мной. Пойдем со мной. Побежим, поедем, поскачем, полетим. Я покажу его тебе таким, каков он есть и каким вижу его я.
А может ты захочешь взять меня с собой? Не сейчас. Когда-нибудь.

Мечты...

*****

Мы всегда рядом. Где-то. Близко. Даже разделенные тысячей, миллионом, миллиардом шагов или миль. Хотя, миллиард миль, это уже, наверняка, за порогом солнечной системы. Сотни городов - этих искусственных порождений человеческой стихии - растворяют, скрывают тело, но я вижу, чувствую тебя в безликой, однообразной массе.
Но есть стена. Прозрачная или, скорей, незримая, невидимая. Другими, не нами. Неистончаемая, бесконечная, вечная как сама жизнь иль смерть. Мы блуждающие искры, две частички, тянущиеся, влекомые друг к другу, ищущие, зависимые и навсегда разделенные чувствами.

(хотелось спать)

Мысли вразброс

Ну вот - вернулся-таки. И даже раньше, чем загадывал. Нового, как это обычно бывает, навалом. Вот только отношение к нему изменилось. Так раньше боялся потерять вот эту ниточку в виде связующего сообщения из нескольких фраз, упустить нечто совершенно важное, непреодолеть пары страниц, а сейчас... думаю: пару дней - и все вернется.
Довелось всеж отдохнуть пару недель подальше от шума и суеты. Поначалу опасение того, что разлившись в некоей глуши (хоть и на такой короткий срок) трудно будет вновь собрать, сжаться и стать собой. Затем умиротворение - природная сущность берет тебя своей естественной и правдивой нежностью. А потом... она уже отпускает тебя с той же неохотой, с которой ты втягивался и привыкал. Вы просто представьте: приехал - все зелено, а уезжать - золотая осень, еще, правда, не ставшая багряной.А где-то между ними тысячи наливающихся желтизной и опадающих листьев, шуршащих под ногами подобно исписанным листочкам лета. И понимаешь вдруг, упившись вдрызг этой прохладной осенней предопределенностью, что вот он Я - настоящий, родившийся вновь, обретший стройность мыслей, свободный временно от наступающей в городе жесткости. А вернись и что - раскидаешь себя по людям. Станешь, как в учебниках, существом социальным. И где гармония??? Как обычно - в золотой середине?

Ах, эта вечно неразочаровывающая, обнадеживающая и ободряющая меня осень!

Про окна

О несомненной пользе оконных проемов, в простонародье окон, известно уже давно. Настолько давно, что теперь даже никто и не знает и не помнит (даже старожилы!), кто их придумал, спроектировал, сконструировал, установил и... забыл запатентовать (видимо, скончался внезапно в результате очередного подлого налета соседствующей первобытной племенной орды). Тогда не было еще изобретено пластика, саморезов и монтажной пены, но люди все также тянулись к свежему воздуху и теплому солнышку. Сначала была идея - комфорт пришел позднее. Представьте, сколько удобств помимо наблюдения за атмосферными симфониями приобрел человек раннего мезо-палео-или_бог_его_знает_какого-лита! В потоке света, льющегося из окошка, он написал и прочел своей семье первую книжку, связал первый шерстяной носочек, нарисовал первую наскальную фреску, сделал первый пещерный ремонт первобытной штукатуркой. А сколько изобретений чудных и необходимых человечеству! И шли века, менялись времена, а они все также несли ощутимую пользу и служат людям и поныне. Представьте, вы с чашечкой свежезаваренного кофе в одном халатике поутру выглядываете в окошко, не забыв попутно приоткрыть форточку для легкого плавного утекания аромата в соседские форточки (привет голодным соседям!), а там - по ту сторону - брызжет солнце и вообще 'бушует' природа, да еще и дворник делает метлой свое чистое дело. Красота, не правда ли?! Да и не перечислишь всех достоинств этого творения рук человеческих! В окна можно при желании войти и выйти, если не работает дверь, хотя в при моем третьем этаже это несколько проблематично. Но тут возникает другой плюс - с высоты можно безнаказанно (хотя бы временно) поносить незадачливых и давно доставших соседей и просто проходящих граждан и посылать и куда подальше, причем это дальше прямо пропорционально высоте ваших окон относительно их голов. Из окна можно дотянуться и сорвать первый листочек. Из него можно крикнуть в пустую ночь и зажечь свет в доме напротив. Можно ловить халяву в зачетку. Можно увидеть людей - знакомых и не очень - поздоровкаться с ними и слегка поболтать, не выходя из дома и попрощаться.
А еще от него можно просто отвернуться. И на время забыть...