Москва Июль 2009 — февраль 2010 12 страница

— Прочь…

Если б я не нашел в себе сил сопротивляться и постоял так еще минуту, рассеялись бы остатки воли, и разум перестал бы бороться с внешней угрозой. А в овощном состоянии с любым из нас казус может случиться неимоверный.

Одолев ватную слабость, втекающую в мышцы с каждой репликой поющего, я сделал шаг. Отпустило. Хватка голоса ослабла.

Я разогнулся, окончательно сбрасывая с плеч невидимые оковы, сорвался с места и вслепую саданул ногой по музицирующей дряни. Хрястнуло. Остатки магнитофона полетели за борт, из сознания отступила волна темной желчи.

Гипнотические чары развеялись. Мигом посветлело. Из неба исчез гнетущий багровый оттенок. Вернулись украденные аномалией звуки: затарахтел двигатель, скрипнула попавшая под киль коряга, эхом отразился от леса далекий вой.

Правда, один из звуков исчез: счетчик Гейгера больше не надрывался.

Все стали озираться, мотая головами и приходя в себя. Дрой завертел штурвал, возвращая сместившийся к берегу баркас на прежний курс. Лёвка проводил взглядом тонущие осколки злополучного приемника.

— Уникальный был хабар, — цыкнул зубом Гост. — Хоть и опасный.

— Лихо эта хрень нас заворожила, — согласился Дрой. — Как сирена, блин, мифическая.

— Однозначно пора перекусить. — Зеленый вытащил на палубу рюкзак и достал харчи. — Сначала едят Гост и Минор, потом остальные.

Я подхватил консерву, ложку с кружкой, фляжку, галеты и пошел за Гостом на носовую часть, которая частично освещалась фонарем. Здесь было удобно жрать и параллельно следить за водой. «Федерация» шла на малом ходу, что позволяло ей двигаться против течения со скоростью два-три узла, но все же надо было контролить реку. Не улыбалось сесть на мель или намотать на винт полтонны водорослей. Да и где гарантия, что на пути не попадутся водные аномалии вроде омута? Правильно, нигде.

— Пнул за борт транслятор говнорока, — констатировал Гост, подсаживаясь рядом на моток каната. — Не любишь музыку?

— Долой засилье западных мотивов, — подтвердил я, откладывая автомат и вскрывая ножом банку с сайрой. — Русче надо быть. Русее… По-русски петь, короче.

— Но как проняло, согласись. — Гост стянул дыхательную маску, растер ладонями красные полосы на скулах. — Интересно, кого капитан Зеленый назначит на собаку?

— На какую собаку? Колдовские чары разум повредили? — спросил я, отгибая вспоротый кругляш жести.

— «Собачья вахта» или просто «собака», — пояснил Гост. — С полуночи до четырех утра. Кажется, на флоте ее обычно стоит второй штурман.

— С собакой?

Сзади гыгыкнул Зеленый.

— Ага, со слепой. В обнимку, — сказал он. — Эту вахту сложнее всего стоять из-за сонливости. Кстати, Минор…

— Стоп-стоп, — тут же перебил я, — На ставку второго штурмана не подписывался.

— Не об этом речь… — Зеленый понизил голос. — Как думаешь, не опасно оставлять Лёвку на часах одного?

Я пожал плечами и сунул кусок рыбы в рот.

— Ешли пацан хотел кому-то из наш навредить, у него было много шансов. Раз не вошпользовался, значит, цели такой нет. Но ухо надо держать воштро. Я с ним поогтою, подштрахую.

— Стало быть — «собака» ваша, — решил Зеленый.

Пока я разжевывал кусок, чтобы внятно ответить, он свинтил на корму. Прохиндей.

— Изверг! — крикнул я вслед, когда сумел-таки проглотить рыбу. — Притворялся унылым параноиком, а сам — хитрый жучара.

— Приказы капитана не обсуждаются, — прилетело из полумрака. — Дорубаешь и на боковую. Без четверти двенадцать растолкаю.

Перед тем как отойти ко сну, я сбросил балласт из мочевого пузыря прямо в речку. Веером, с кормы. Зеленый неодобрительно покачал головой, но замечания не сделал. Правильно: перед сном меня понукать опасно — могу и по шее дать.

Дрой уболтал замахнуть с ним по полета крепенькой, которую засранец ухитрился протащить на борт вопреки запрету капитана. Мы по очереди приложились к холодному горлышку фляжки, крякнули и довольно засопели от жжения в пищеводе. Похорошело. Я решил не ютиться в тесной каюте. Расстелил пенку перед рубкой и бросил под голову полено, свернулся калачиком, устроил возле себя «калаш», перевел ПДА в ждущий режим. Не идеал комфорта, конечно, но случалось и хуже. Помнится, однажды пришлось заснуть в канавке под дождем — без химзы и надежды на то, что вообще проснусь: в десятке метров торчал железный купол миротворческого дзота, на который меня выгнала целая шайка кровососов. Оборзевших мутантов пулеметчик расстрелял, а меня в суматохе не заметил. Так и пришлось полночи провести под ливнем, боясь нос высунуть под луч прожектора. Но спать хотелось зверски, поэтому я ухитрился даже в таких условиях задремать. К утру дождался смены караула и свалил, стуча зубами на всю округу. Две недели мучался бронхитом и соплями, отпаивался горячительным в «№ 92» и, бравируя, чуть было не усугубил до пневмонии. Ну и пусть, зато живехонек остался.

Рядом уселся Дрой, приложился к пойлу еще разок и смачно захрустел галетой. Видно было, что его вот-вот пропрет на задушевный разговор.

Из темноты донеслось кваканье. И так оно органично вплелось в сонное бормотание двигателя, что в пору было думать, будто на берегу притаилась не безмозглая жаба, а вполне разумная тварь с великолепным музыкальным слухом и чувством ритма. Впрочем, кто ж его знает — может, так оно и есть. В Зоне и не такое случается.

— Сейчас бы яишенки, — вздохнул Дрой. — С лучком, с колбаской, с перчиком душистым. Ну, что я говорил? Началось.

Самой правильной стратегией теперь было не поддерживать беседу, и мне пришлось демонстративно перевернуться на другой бок. От неловкого движения заныла старая рана в плече, но я поправил руку, и сразу отпустило.

— Не дрейфь, про встряску человеческих мозгов больше гундосить не стану, — успокоил Дрой. — Мне совет нужен.

— Будь здоров, не кашляй.

— Минор, я серьезно…

— Спокойной ночи.

— Ты бизнесом занимался до того, как в Зону уйти, я знаю. Можешь порекомендовать… ну-у, с какими партнерами, типа, лучше замутить?

Я медленно перевернулся обратно, поглядел на его веснушчатую рожу. Вроде не смеется. Он что, серьезно? Этому наглому фонящему телу не дают покоя сомнительные лавры Фоллена и Сидоровича?

Губы мои невольно разъехались в улыбке. Дрой махом набычился.

— Еще раз так ощеришься — в рыло дам. — Он отвернул крышку, но, подумав, завернул обратно и сунул фляжку в чехол. — Так можно с тобой поговорить или нет?

Я потянулся, сел на пенке. Решил про себя: пять минут и только потому, что смешно.

— У титана мысли появился бизнес-план? Ладно. Выкладывай коротко.

— Понятия не имею, какие именно дела ты ворочал, но знаю, что в России…

— И?

— Можешь дать координаты людей в Москве, которых могли бы заинтересовать аномальные цацки? — напрямки рубанул он. — У тебя ведь наверняка остались связи.

— Не помял. А зачем тебе прямой канал, сбыта? Через торговцев — в разы проще. И причем здесь вообще Москва? Туда везти через таможню… Даже не знаю… — Я внимательно поглядел па Дроя. — У тебя настолько кругом хабар?

— Порядочно всякого накопил, — уклончиво ответил тот. — Только я не собираюсь никакиких каналов налаживать, ни прямых, ни кривых. Я сам поеду.

Некоторое время я молчал, не зная, как реагировать на реплику. Совсем этого дурня на старости лет умом повело, что ли? Ну и ну.

— У тебя в трубе вместе с бровями мозги сгорели?

— Нет. Я собираюсь вывезти барахло и… — Дрой осекся. Он с силой провел ладонями по лицу, словно хотел стянуть накопленную за годы пленку усталости и сетку морщинок. Потом прямо посмотрел на меня и выпалил: — Не хочу сюда возвращаться. Всё.

За бортом плескалась река, в пролеске на правом берегу потрескивал сук под чьими-то лапами или ботинками, сзади ворковал мотор, и о чем-то тихонько разговаривали Зеленый с Гостом.

Сгорбившись, сидел на носу Лёвка. На его спине подрагивала тень. Я машинально провел взглядом до источника света, но не заметил ничего, что могло бы перекрывать луч. Наверное, на стекло фонаря какая-то гадость налипла.

Внутри меня клекотал язычок из невнятной обиды и растерянности. Стало противно, зябко. Когда уходят лучшие, значит, что-то меняется в худшую сторону.

— Осточертела гиблая земля? — Я хмыкнул. Усмешка прозвучала зло. — Решил Зону обмануть? Не выйдет. Даже если найдешь сотню деловых контактов и тысячу надежных партнеров, прогоришь. Поздно очухался. Ты давно болен, и не дело не в радах с рентгенами. Дело в привычках: все те, что приобретены здесь, там — вредные. Я намедни провел за Периметром полдня, и меня стало ломать от ясного солнышка и пухлых мальчиков в маршрутках. Лысину напекло и скрутило всего. А ты-то куда собрался? По воронам и собакам ему скучно стрелять, видите ли. По людям — интересней. Бизнесмен нашелся… Убийца ты. И не жилец за этим, — я махнул рукой в темноту, — забором.

— Воздуха чистого испугался? — парировал Дрой. — А я не боюсь.

— Этот чистый воздух для нас ядовит.

— Очкуешь.

— И мы для него — яд.

— Поди, думаешь, что больно мудр? Бит и обстрелян? — Дрой все-таки открыл фляжку и протянул мне. Горлышко вновь подарило губам прохладу, а содержимое — тепло. — Ты, брат, давным-давно возмужал, но еще не повзрослел.

Я аж поперхнулся. Спиртное попало не в то горло и пошло носом. Капнуло на пенку. Буэ.

— Добьешь ведь сегодня философией, — прокашлявшись, фыркнул я. — Не думай, что я сомневаюсь в уровне твоего ай-кью, но, честное слово, от Госта или Зеленого подобные рассуждения выслушивать как-то привычней.

— Ну, поможешь наладить связи в Москве?

— Прошло много времени, не уверен, что все остались при делах. Дам тебе координаты нескольких вменяемых людей, но без гарантий, сам понимаешь.

— Понимаю и в долгу не останусь. А за баб драться принято.

Я напрягся. Занятно. Ловкая смена темы или все-таки пьяный базар?

— Ты о чем?

— Мне показалось, что Лата для тебя не простая барная давалка.

— Что-то не пойму, к чему клонишь…

— Когда у моего дружбана девку уводят, я начинаю нервничать. — Дрой подумал и уточнил: — Если не сам увожу, конечно.

Я почувствовал, как с донышка души поднимается неприятный осадок. Черство произнес:

— Ты прав, она не простая барная давалка. Она с гонором.

— Во-во. Как раз то, что доктор прописал.

— Разговор окончен.

— Хотя б на сообщение ответь. Бабе в крайнем случае можно по щам врезать… Но изводить — как-то негоже.

— На какое сообщение?

— Разве на почту ничего не приходило? Странно. Мне она написала, что ты не отвечаешь.

Я озадаченно шмыгнул носом и взглянул на экран наладонника. В ждущем режиме там высвечивалось лишь время. 21:55. Пришлось активировать систему и открывать почтовый клиент. И впрямь одно новое. Блин! Я ж его заметил еще в Гавани, решил прочесть позже и благополучно забыл.

— Постой, — насторожился я, открывая сообщение, — она что, из-за Периметра шлет?

— Дата никуда не ушла, я думал, ты в курсе.

— Та-а-ак…

— Оба-на. — Дрой скорчил гадскую физу. — Кажись, лишка сболтнул. Ну, вы там сами поворкуйте, голубки. Баю-бай.

Он проворно ретировался на корму, оставив меня наедине с ПДА, На дисплее уже пестрел текст. Я медленно опустил глаза.

«Привет, Минор. Я подумала над твоими словами насчет бесконечной человеческой глупости, которая одинакова по обе стороны Периметра… Согласна. Хотя сам ты наверняка уже про них забыл. Кстати, а ты правда решил, что я из Зоны уйду, замуж в Киеве выйду и начну детей, как из пулемета, рожать? Самому не смешно?:)»

Прежде чем я сумел до конца осознать значение прочитанных слов, пальцы уже на автомате набрали ответ и нажали «ввод». Красноречивая фраза ушла в свободный полет, чтоб адресат получил ее и возрадовался счастью своему. «Клитор на уши натяну».

Таков был приговор, выбитый моими пальцами. Суровый и беспощадный. Подумай я над ответом хоть на секунду дольше, он был бы другим, но мозг решил иначе. Взял, поганец этакий, и гаденько плюнул в эфир.

— Ой, — пробормотал я с наигранным сожалением. — Сорвалось.

Погасив экран ПДА, я устроился на пенке и поджал колени к груди: теплее не стало, зато появилась иллюзия защищенности. На самом деле в таком положении человек, наоборот, становится крайне уязвим и неловок, и я прекрасно об этом знаю. Но всем нам иногда нужны иллюзии — так легче верить: впереди обязательно брезжит новый день, который принесет что-то хорошее, сделает жизнь легче. Самообман, понятное дело. Да уж больно приятный.

Ну вот, предался жалости к себе и хватит. Я с хрустом потянулся и вытянул ноги, поправляя чурку под затылком. Фонарь в этой точке не слепил, и было видно темное, в чернильных разводах небо. А в разрывах между облаками мерцали далекие белые светлячки. Красиво, черт возьми. Давненько я не видел звезд.

Ждал ли я ответного сообщения? Не знаю. Пожалуй, ее реакция была бы интересной. Наверняка нахамит в ответ, так уж устроена эта женщина. Как там Дрой сказал? «То, что доктор прописал?» Может, он и прав. Я в судьбу не особо верю, но по опыту знаю: жизнь людей не сводит без особых на то причин — глобальных или крошечных. В причудливых связях, которыми все мы окутаны, есть смысл. Просто нам очень редко удается его угадать. Я лежал и слушал Зону.

Привычка, приобретенная в первый год пребывания здесь, осталась навсегда. Засела в подкорке или в корке — где там обычно застревают приобретенные навыки и повторяющиеся мелочи?.. Перед тем, как заснуть, я слушал окружающий мир. Звуки часто давали мне пищу для будущего сна, наполняли незримый внутренний резервуар содержанием.

Вот сквозь урчание мотора слышны чавкающие шаги. Слева. Чэнк-чэнк. Пауза. И быстро: чэнк-чэнк- чэнк. Снова пауза… Скорее всего болотная тварь или кровосос вдоль берега шастает: похоже на их стиль перемещения. Смещаются в сторону, замирают и потом резко ускоряются. Бояться, думаю, нечего. Судя по редкому чэнканью, это не стая, а в одиночку даже агрессивный мутант вряд ли решит атаковать баркас.

Вот где-то по ходу движения — едва уловимые басовитые вздохи. Ритмичные. Оумх. Оумх. Оумх. Словно дышит гигантское чудище, притаившееся возле реки в ожидании неосторожной жертвы. Тихонько, чтобы не выдать себя раньше нужного момента… На самом же деле это ветер гуляет в какой-то объемной полости: может, мост впереди, а может, в остове прибрежного здания или кронах деревьев возникает эффект эха.

— Рулевой, держи глаз востро, — сказал я сквозь дрему.

Никто не ответил. Ладно, не маленькие, справятся. Да и некому в таких местах засады ставить.

А вот и впрямь интересный звук. Необычный для Зоны. Справа доносится еле слышное жужжание пилы — не бензиновой, ручной. Вжуих-вжуих, вжуих-вжуих. Короткая заминка. Вжуих-вжуих-вжуих-вжуих. Одноручная, по дереву… Трудно представить, что на ночь глядя кто-то решил на окраине Темной Долины баньку истопить, а для костра здесь не место, да и пилой вменяемые ходоки обычно не пользуются. Больше топориком. Видимо, звук идет из-за Периметра — здесь до восточного рубежа не так далеко…

Я почти провалился в сон. Звезды помутнели где-то в недосягаемой вышине. Пила продолжала ласкать слух, перекрывая остальные звуки и плавно сводя их в фоновый шум. И прилетели ко мне вместе с нежным «вжуих-вжуих» обломки памяти. Теплые и тоскливые. Они всегда такие — эти битые куски… Я вспоминал деда.

Невысокий, крепкий, с пахнущими древесиной руками и внимательно прищуренными глазами, сосредоточенный на чем-то своем — его образ из глубокого детства навсегда остался со мной. Жаль, что я в последнее время так редко вспоминал его.

Дед не любил нежностей, но мне этого и не требовалось. Зато он всегда придумывал занимательные походы и приключения. Однажды договорился со знакомым машинистом, и мы в кабине электрички прокатились до пригорода и обратно. Могло ли существовать большее счастье для семилетнего пацана? Он частенько поминал черта, но не грешил.

А еще дед магнитил живность. Были собаки и коты, которые никого не подпускали к себе, кроме него. Помнится, мне было обидно, что я так и не смог погладить Жулика — бело-черного беспородного пса в деревне. К деду этот хвост сам шел. Шесть лет я старался подманить собаку — бесполезно.

Дед жил просто, но оставлял за собой такой след, который еще долго будет отдаваться в сердцах знавших его людей. Таких, как он, мало. Вокруг миллиарды подмастерьев и единицы мастеров. Дед был мастер.

Он окончил строительный техникум и три года отслужил в Литве, в десантуре. Я его по малолетству с благоговением спрашивал: «Де, ты с парашютом прыгал?» А он ворчливо отвечал: «Девятнадцать раз». Дед частенько ворчал, но если уж смеялся, то от души — всех вокруг заражал. Этому искреннему смеху я тоже тайком завидовал.

После армии он работал в Куйбышеве, в термичке на девятом подшипниковом заводе. Потом ушел с вредного производства, отягощенный трудовыми медалями да орденами. Стал слесарничать и столярничать. В плотницком деле его ум, смекалка и руки нашли такое применение, которого только можно желать в этой жизни. Табуретки, которые он стругал, я уверен, стоят до сих пор. Не пошатнутся, не скрипнут. Полки, которые дед вытачивал, лакировал, подгонял и привинчивал, будут еще век держать на себе любую ношу и не прогнутся. Крепкими деревянными ложками кто-то и по сей день черпает суп.

Он чинил механические часы, шил немудреные предметы одежды, сапожничал, мастерил инструменты, возился с мотоциклом. И любое дело покорялось его волшебным прикосновениям. Дед обладал уникальным даром созидания. Это редчайший удел мастеров.

Я же навсегда остался при нем подмастерьем. У меня легко получалось обтесать заготовку под ножку, без проблем удавалось склеить поперечины, покрыть лаком крышку… А вот взять и сделать табуретку я не мог.

Здесь и проходит грань между подмастерьями и мастерами. Между миллиардами и единицами. И не надо заливать, что многие, мол, сумеют сколотить обыкновенную табуретку… Сколотить — да. Сделать — нет. Между этими понятиями пропасть.

Мы живем в эпоху подмастерьев. Умеем совершать разные манипуляции — умственные и физические, — подчас даже филигранно, с хирургической точностью. Создавать мы не умеем. А те, кому дано, либо не понимают своего таланта и делают шедевры за бесценок, как дед, либо понимают, шагают вверх, зарабатывают баснословные деньги и… превращаются в подмастерьев. Звук пилы оборвался на полутакте. Я наконец уснул…

Ближе к полуночи Зеленый растолкал меня и поставил за штурвал на смену злющему от чудовищной усталости и легкого похмелья Дрою. Спросонья я не сразу почувствовал рулевое колесо, люфт сделал свое дело, и «Федерация» чуть было не поймала килем целый каскад коряг. Луч прожектора ушел в сторону, в пучке света показались сплетенные в узел ветки упавшего дерева — будто «каруселью» их обработало. Я быстро завертел баранку в противоположную сторону. Баркас выровнял ход. Впереди вновь заскользила ровная водная гладь.

— Смотри, куда прешь, — лаконично прокомментировал Зеленый. — Унылая из вас команда, честное слово.

Он подозвал ежащегося от ночной прохлады Лёвку и велел ему идти дежурить на нос.

— Корму не прикрытой оставим? — спросил парень.

— Я там лягу. Вполглаза буду за тылом следить. — Зеленый подхватил рюкзак, арбалет и потопал из рубки. Бросил через плечо: — Минор, па развилках забирай левей. Ход не меняй. Перед рассветом будем проплывать Припять. Когда увидишь — меня буди.

Я угукнул вслед. Голова была тяжелая, пары часов сна явно не хватало, чтобы снять дневное утомление. Во рту чувствовался металлический привкус — дрых без маски, наглотался дерьма всякого. Да и фильтры пора менять. Только где из взять, фильтры запасные? Чешем незнамо куда, как стая слепых псов, почуявших запах свежатины. Тошно.

Лейка собрался идти на носовую часть судна, но к позвал:

— Постой-ка.

Он обернулся не сразу. Постоял в дверном проходе, передернул плечами, поправил перчатки.

— Что?

— Разговор есть.

— Слушаю.

— Сваргань для начала чайку, чтоб бодрости добавить.

— Извини, не могу. Я электрочайник потерял, примус забыл, а кипятильник сломал.

Я помолчал, поболтал вхолостую баранкой, но все же снизошел до короткой усмешки.

— Шутка засчитана.

— Хорошо. Пойду дежурить.

— Стоп, умник. А теперь налей в кружки чистой водички, поставь их на кожух двигла, а когда водичка закипит — всыпь в нее заварку.

Он не удивился моей сообразительности. Ответил просто и без выпендрёжа:

— Понял.

Я оторвал взгляд от блуждающего по воде пятна прожектора и посмотрел на парня. Он стоял и исподлобья глядел на меня, словно ждал чего-то. Лицо утопало в густой тени, бликовали стекла маски. Мне до лампады, что за мыслишки шуршат в этой темной головушке, но насчет угольников правду я узнаю.

— Главное, — медленно, выверяя каждое слово, произнес я, внимательно следя за его руками, — когда поставишь кружки на кожух, придерживай их. Двигатель трясется, вода расплескаться может попусту. Перчатки у тебя крепкие, никаких прихваток не надо.

Лёвка не пошевелился, не вздрогнул. Он только невольно сунул руки в карманы комбеза, будто хотел спрятать то, что в них держал.

Только вот я прекрасно видел: ладони у него были пусты.

Парень машинально спрятал сами руки. Испуг? Вряд ли. Тут что-то еще… Это скорее — дискомфорт. Такая реакция бывает, когда в присутствии больного человека внезапно упоминаешь о проблемной части тела. Или нечаянно касаешься уродства, которого он стесняется. Я понял, что меня так напрягало весь прошедший день. Лёвка ни разу не снял свои прочные перчатки. Выбираясь из говнопечки Фоллена, он сильно содрал ладони — по предплечью кровь текла, — но парень даже не посмотрел на ссадины. Ни сразу, ни позже. Дальше — больше. Когда Лёвка показывал свой вывихнутый локоть, ему, помнится, пришлось засучить рукав. Это довольно точная манипуляция, и совершать ее в перчатке — крайне неудобно. Не снял. Затем еще были моменты. Перезаряжал оружие, вскрывал консервы, ел…

— Пойду попробую, — наконец сказал Лёвка своим басовитым голосом.

— Удачи, — пожелал я. — Не обожги руки.

Он не отреагировал. Развернулся и вышел на палубу. Через засаленное стекло я видел, как изо рта у парня вырываются язычки пара.

Становилось холодно. Апрель в Зоне особо приятной погодой не радует, особенно по ночам. Хорошо еще, что дождь угомонился.

Я вернулся к штурвалу. Особой хитрости управление этой посудиной не требовало, но концентрацию внимания терять не следовало. Хватило омута в Гавани, чтобы понять: гидроаномалии не менее коварны, чем сухопутные. К тому же не стоило сбрасывать со счетов речную фауну. Если ее пока не видно, вовсе не значит, что ее нет. Открытые водные пространства внутри Периметра слабо изучены.

В луче переднего фонаря блеснули серебристые нити. Я напрягся. Радиальные переплетения подрагивали над рекой, расходясь от центра, который, судя по всему, находился на гнилом пне, торчащем из воды. Создавалось ощущение, что корабль приближался к тончайшей паутине. И я бы принял это предположение за истину, если бы не пара фактов.

А. Обычную паутину незаметно при ярком лобовом свете. Значит, эта светится сама по себе. Бэ. Река здесь слишком широка, чтобы ветви деревьев могли нависать над ней. Поэтому — сверху этой шняге просто-напросто не за что цепляться. Значит, она вовсе не цепляется.

Оплыть сие образование стороной не представлялось возможным — злосчастная паутина растянулась над всей правой половиной реки, где проходил условный фарватер. Тормозить и свистать всех наверх было поздно. Оставалось одно: на страх и риск пройти сквозь фосфоресцирующую дрянь и надеяться, что она не разрежет посудину на куски, не скрутит в штопор, не взорвет топливо, не отправит всех нас в перпендикулярное измерение.

— Малой, ты здесь? — крикнул я наружу.

Рожа Лёвки моментально появилась в дверном проходе. Тьфу, блин! Специально караулил, что ль?

— Кто где спит?

— Гост в каюте, Дрой с Зеленым на корме, — быстро выпалил он.

— Тех, кто на корме, живо накрой брезентом… Кусок я видел возле кубрика. И сам рожу под капюшон спрячь!

— А что? — встрепенулся он. — Я ж только чай поставил…

— Смотри!

Я резким движением повернул его башку в сторону аномалии, к которой приближался корабль. Теперь не заметить радужную феерию было сложно. До паутины оставалось метров десять, ее светло-голубое отражение кривлялось в потревоженной реке. Лёвка без лишних эпитетов бросился на корму.

Чем ближе мы подплывали к «неводу» — так я про себя окрестил эту штуковину, — тем меньше этот «невод» мне нравился. Возле пня, где находился центр, колыхался вороний скелет, белые косточки которого я сначала принял за узел паутины. А когда «Федерация» подошла вплотную, я заметил в толще воды трепыхнувшуюся рыбу. Крупную: вроде леща или сома. Не знал, что в ядовитой Припяти такие водятся.

— Маловата для нас сеточка, — храбрясь, пробормотал я. Нос баркаса прорвал мерцающую завесу.

Я ждал электрического разряда, скрежета, вспышки, взрыва, шипения, на худой конец. Привыкший к каверзным ловушкам Зоны мозг ожидал всего что угодно, кроме того, что произошло в следующий миг.

Нити «невода» мягко расступились, пропуская корабль. Широкие сегменты сдвинулись, длинные сжались, и «Федерация» неторопливо прошла через сотворенную дыру, как через отверстие диафрагмы. Я готов был поручиться: аномалия сама пропустила нас, а не судно пробило в ней брешь. Логично: большая железная рыба оказалась не по силам скромному бездушному браконьеру — так зачем драть сеть, когда можно просто убрать ее с пути.

Но самое интересное произошло, когда середина корабля проходила через светящуюся арку. Свод из тончайшей материи вдруг загорелся, как новогодняя гирлянда, и осыпался вниз бледными желтовато-красными искрами. По палубе, крыше, бортикам и швартовым брызнули мириады мигающих капель, заставив сердце сжаться от смеси ужаса и восторга, и быстро исчезли. День вновь сменился ночью. Сзади осталось неяркое серебристое свечение сходящихся нитей.

«Невод» вновь был заброшен в реку, за добычей помельче.

Все началось и кончилось так внезапно, что я не успел толком понять: причинила ли аномалия вред кому-то из команды или нет. Через минуту в рубку зашел Лёвка и сообщил:

— Норма. Правда, Дрой решил, что фейерверк творится во сне, и собрался нырнуть за рыбой. Быстро опомнился, и все обошлось. Пойду за чаем следить — почти вскипел.

Я кивнул. Парень исчез в темноте.

Любой опытный сталкер знает: Зона крайне редко бывает красивой без последствий. Случается и здесь наблюдать живописные природные явления, но вблизи они, как правило, либо убивают, либо калечат, а решишь издалека поглазеть, и какая-нибудь прожорливая тварюга тобой позавтракает. Но иногда словно бы приоткрывается на мгновение занавес, за которым идет спектакль для богатых взрослых — прекрасный и безопасный. И мы, детвора бездомная, отваливаем челюсти при виде красотищи, за которую не надо платить жизнью или здоровьем. А потом занавес падает обратно…

ПДА зажужжал в нагрудном кармане, отвлекая от праздных мыслей. Я потянулся до хруста в спине, переступил с ноги на ногу, чуть не свалив стоящий в углу «калаш», и пожалел, что рулевому не положен стул — вахта длинная, ноги не титановые. Достал наладонник и обнаружил ответ от Латы.

Открывая сообщение, я прищурил один глаз и отнес руку с ПДА подальше, будто на экран вместе с текстом мог выскочить выводок химер.

«Гниль ты чернобыльская. Самец купированный. Знаешь, что я тебе на уши натяну, тело фонящее…»

Дальше я читать не стал.

Что ж, не выводок химер, конечно, но тоже неплохо. Так тебе, грубиян этакий, получай по сусалам.

Ответить, что ли? Надо же себя чем-то занять, в конце концов. Да и поговорим по душам, а то вон как баба посреди ночи надрывается в одну моську.

Я стал набирать фразу, наполняя ее холодным сарказмом и колкими подначками, но на половине остановился. Сенсорный экран отчужденно ждал, что будет дальше. Я задумался, глубоко вздохнул. Осторожно прикоснулся к пиктограмме с обратной стрелочкой, и курсор побежал влево, стирая буквы.

Захотелось сказать что-то совсем другое. Без фальши, без вечной издевки, без пьяных соплей. Что-то не такое, как раньше.

Снаружи громыхнуло. Видимо, Лёвка все-таки уронил жестяную кружку.

Я посмотрел в мутную пелену, высвечиваемую прямо по курсу прожектором. Вода впереди была темная и спокойная. Тронутая лишь неизменным течением. Она мерно скользила под киль, как будущее.

И я понял, какие слова сейчас единственно правильны.

«Вчера я попал в аномалию. Что-то произошло с моим сознанием. Или с памятью… Я видел дочь, словно это было в будущем. Звучит странно, понимаю, не дурак. Но это был наш с тобой ребенок. Вот такая катавасия. Просто захотелось с тобой поделиться этим… даже не знаю, как назвать-то… В общем, всем этим».

Сообщение порхнуло в эфир, и экран погас. ПДА ушел в ждущий режим. Мы, люди, на самом деле очень похожи на компьютеры — пробуждаемся время от времени, чтобы решить какую-то задачу, пропустить через себя информацию, а потом опять уходим в ждущий режим. До следующего сообщения…

Я всегда подозревал, что лишняя философия до добра не доводит, а сегодня ее уровень для всех нас явно зашкалил и уполз в красный сектор. Еще я знал, что оружие в Зоне нужно всегда держать при себе. Так и поступал. И привычка эта настолько крепко прижилась, что спал я тоже с автоматом в обнимку. А в этот раз облажался. По полной.

Демоны Зоны! Ну кто же мог подумать, что на борту нашего уютного суденышка нельзя было убирать палец со спускового крючка?.. Когда я понял, что возле противоположного входа в рубку кто-то притаился, — было уже поздно. И птичка- интуиция вякнула лишь постфактум. Перья бы этой дуре выщипать за беспонтовое квартиранство в моей голове!