Левая сторона (ребенок).
Серьезный кризис Агнесс совпадает с менструацией. Она выражает этот машинно [machiniquement]: машинная неисправность, крайняя степень несовершенства, функционирование, которого она отныне лишена, неработоспособность или же повреждение материала (речь не идет о нехватке органа). Ее обращение к психотерапевту: «Пожалуйста, приведите меня в норму, у меня болит пупок» (стр. 888); «у меня все забрали, меня обокрали, сломали мою машину» (стра 903). Она отказывается от тела-инструмента, органического тела, и требует восстановления тела-машины: она «марионетизирует» психотерапевта. Живая марионетка Клейста без ниточек, она обрезает свои нитки: она отказывается от своих грудей, своего пола, своих глаз, которыми она видит, и своих рук, которыми она трогает. Речь более ни в кой мере не идет о различии полов, речь идет о машинных различия, состояниях мощности и совершенства, различиях между «функцонировать» и «более не функционировать» (вот что сексуально; яблоки делают детей, машины занимаются любовью, ее сестра сделала ей ребенка). Речь настолько мало касается различия полов, что она зовет на помощь свою сестру Мишель, которая все еще не достигла половой зрелости, а поэтому все еще не испорчена, не приведена в негодность и не обделена (стр 892).
Правая сторона (психоаналитик).
Секторизация имеет множество очагов: дневной госпиталь, ночной госпиталь, диспансер, специальная школа, домашние бригады. Будучи полицентрированной, она использует в качестве модели скорее социус, нежели школу или семью. Но это не мешает тому, чтобы она еще сильнее вгоняла ребенка в семью. Агнесс, при ее эпилептическом прошлом, забирают из коммунальной школы и помещают в специализированную школу, и она оказывается в диспансере: затем к ней приходит домашняя бригада. Психотерапевты начинают с того, что переводят все на язык органики: все низводится до уровня органической страты, все сводится к распре вокруг органа, разговоры происходят в терминах органов и функций вместо разговора о функционировании. Тем не менее, психотерапевты действительно должны признать, что этот орган странен и ненадежен: на самом деле это материал, подверженный изменениям, меняющийся в соответствии со своими положениями и соединениями («плохо локализируемый, плохо идентифицируемый, это одновременно кость, прибор, экскремент, ребенок, рука, сердце отца и украшение матери…» (стр. 905). Но это не мешает им настаивать на том, что проблема прежде всего является проблемой различия полов, кастрации и потерянного объекта. (p.891, p.905).
Агнесс видит семью в качестве машинной сборки (совокупности множеств, множественных пересечений), которая должна служить основой или отправной точкой для других сборок: таким образом, Агнесс могла бы детерриториализироваться в тех других множествах, которые в ответ модифицировали семейную сборку. Отсюда и проистекает пожелание Агнесс «вернуться в коммунальную школу, которая посещается ее братом и ее сестрой». Элементы и материалы, которыми она располагает, Агнесс распространяет в семье (как сборке), чтобы испытать всевозможные ответвления, все позиции и соединения. Неопределенный артикль[14] свидетельствует об этих различных вариациях, как о циркуляции аффектов сквозь сборку: желудок, рты, прибор, штуковина, ребенок (стра 890, 908).
Правая сторона (психоаналитик).
В свою очередь о семье будут говорить в органических терминах: слияние, симбиоз, зависимость (а не ответвление [branchement]). Агнесс будет абсолютно полностью помещена в семейного Эдипа в качестве точки возврата и прибытия. Они заставляют машинные сборки Агнесс исполнять семейные роли вместо того, чтобы заставлять семью исполнять роль сборки («мы хотели предложить ребенку замещающего материнского персонажа, с которым она могла бы установить симбиотическое отношение, которого, как мы утверждаем, ей не хватало, и которого она безнадежно пыталась реконструировать через негацию персональной идентичности»). Агнесс не только низведена до органической страты, но также до страты семейного означивания [signifiance familial] и персональной субъективной идентичности. Но потому, что она отказывается от субъективной идентичности и значащей семьи [la famille signifiante] не в меньшей степени, чем от организма, мы проинтерпретируем все элементы и материалы Агнес в негативных терминах и и терминах частичных объектов, дабы абстрагировать их от комбинаций, в которые Агнесс пыталась их [элементы] ввести (стр. 900). Таким образом мы забываем, что протест Агнесс ни в кой мере не имел негативного основания по типу частичности, кастрации и сломаного Эдипа, а был связан с идеально позитивным источником: телом-машиной, которая у нее была украдена, машинными состояниями, которых ее лишили.
Левая сторона (ребенок).
«Агнесс стала жестокой. Она взрывалась как бомба при малейшей фрустрации…». Но как могло быть иначе? Как она могла не возвратиться к своему «безнадежному аутизму»? Всякий раз ей отвечали так: говоришь не ты, а другой в тебе, не бойся, ты — Агнесс, мы понимаем твои желания юной девушки, мы здесь, чтобы объяснить их тебе. Как Агнесс могла не закричать: «Я не Агнесс!». Она провела столько времени, говоря определенные вещи, формируя определенные высказывания, которые не услышала психотерапевт. Агнесс отомстит марионетизируя ее. Когда она говорит о своем психотерапевте: «она говорит все, что я делаю, она знает, что я думаю», то это не комплимент по поводу ее проницательности, а скорее обвинение в надзирании и системной деформации. Агнесс зажата со всем сторон — семья, школа, социус. Психотерапевт, которая в свою очередь приспособила и воспроизвела все очаги власти, является существенным фактором в этом обобщенном заедании. Агнес имела n-полов, ей дали один, мы насильно низвели ее к различию полов. Агнесс имела n-матерей, в качестве трансформируемых материалов, но ей оставили одну. Агнесс n-участков территории, но всю принадлежащую ей область заняли. «Ее монотонное сетование» не связано с сетованием Эдипа, расколотого между противоречивыми требованиями" (стр. 908), а скорее напоминает крик «держи вора! держи вора!»
