Истоки происхождения философии 1 страница

KARL JASPERS

EINFÜHRUNG IN DIE PHILOSOPHIE

КАРЛ ЯСПЕРС

ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФИЮ

 

1. ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?. 1

2. ИСТОКИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ФИЛОСОФИИ.. 6

3. ОБЪЕМЛЮЩЕЕ.. 12

4. МЫСЛЬ О БОГЕ.. 18

5. БЕЗУСЛОВНОЕ ТРЕБОВАНИЕ.. 26

6. ЧЕЛОВЕК.. 32

7. МИР. 39

8. ВЕРА И ПРОСВЕЩЕНИЕ.. 45

9. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.. 52

10. НЕЗАВИСИМОСТЬ ФИЛОСОФСТВУЮЩЕГО ЧЕЛОВЕКА.. 60

11. ФИЛОСОФСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ.. 65

12. ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ.. 72

ПРИЛОЖЕНИЕ.. 80

1. Об изучении философии. 81

2. О чтении философской литературы.. 82

3. Как представлена история философии. 84

4. Тексты.. 87

5. Великие произведения. 99

СОЧИНЕНИЯ КАРЛА ЯСПЕРСА.. 100

 

ЧТО ТАКОЕ ФИЛОСОФИЯ?

Что такое философия и чем она ценна? Это является предметом многочисленных споров. От философии ждут каких-то необыкновенных разъяснений или же равнодушно игнорируют ее как беспредметное мышление. Перед ней робеют, как перед выдающимся достижением каких-то совершенно уникальных людей, или презирают, как бесполезные раздумья мечтателей. Ее считают чем-то таким, что касается каждого и поэтому в основе своей должно быть простым и понятным, или чем-то столь трудным, что заниматься ею представляется совершенно безнадежным делом. Таким образом, то, что выступает под именем философии, становится поводом для самых противоположных суждений.

Для человека, который верит в науку, наихудшим является то, что у философии нет общепринятых результатов, нет того, что можно было бы знать со всей определенностью и чем можно было бы владеть. В то время как науки, бесспорно, достигли в своих областях достоверного и общепризнанного знания, философия не добилась этого, несмотря на тысячелетние усилия. Нельзя отрицать: в философии не бывает того единодушия, которое устанавливается по поводу всего окончательно познанного. То, что признает каждый, опираясь на не терпящие возражений основания, и что становится научным знанием, не является более философией, но относится к отдельной области познаваемого.

В отличие от наук для философского мышления не характерен прогресс. Мы, определенно, существенно продвинулись по сравнению с древнегреческим врачом Гиппократом. Но едва ли мы можем сказать, что продвинулись дальше Платона. Только в материале научного познания, которым он пользовался, мы находимся дальше. В самом же философствовании мы, возможно, еще вряд ли достигли его.

То, что ни одна форма философии в отличие от наук не находит всеобщего, единодушного признания, должно корениться в природе самого предмета философии. Род достоверности (Gewißheit), который в ней привлекает, не будучи научным, то есть одинаковым для каждого ума, является некоторым убеждением, или удостоверенностью (Vergewisserung), в достижении которой участвует все существо человека.

В то время как научные исследования ведутся по отдельным предметам, знать о которых каждому совершенно не обязательно, философия имеет дело с бытием в целом, которое имеет отношение к человеку как человеку, а также с истиной, которая там, где она вспыхивает, захватывает глубже, чем любое научное познание.

Хотя разработанная философия и связана с науками — она предполагает науки в том состоянии развития, которого они достигли в определенную эпоху, — однако свой смысл получает из другого источника. До всякой науки она появляется там, где пробуждается человек.

Такая философия без науки предстает перед нами в нескольких примечательных проявлениях.

Первое: почти каждый считает себя способным обсуждать философские вопросы. В то время как в сфере наук признают, что условием их понимания являются обучение, подготовка, метод, по отношению к философии претендуют на то, чтобы приобщаться к ней безо всяких условий, полагая, что каждый в состоянии принять участие в обсуждении философских проблем. Собственное бытие человека, собственная судьба и собственный опыт считаются для этого достаточным основанием.

Следует признать, что философия должна быть доступна для каждого человека. Самые обстоятельные пути философий, которыми идут философы-профессионалы, обретают свой смысл все-таки только тогда, когда они выходят к человеческому бытию, которое находит свое определение в процессе обретения уверенности относительно бытия и своего места в нем.

Второе: философское мышление каждый раз должно начинаться с самого начала. Каждый человек должен осуществлять его самостоятельно.

Удивительным знаком того, что человек как таковой изначально философствует, являются вопросы детей. Часто из детских уст можно услышать то, что по своему смыслу уходит непосредственно в глубь философствования. Приведу некоторые примеры:

Ребенок удивляется: "Я всегда пытаюсь подумать, что я — кто-то другой, однако же всегда снова оказывается, что я есть я". Этот мальчик затрагивает исток всякой уверенности, сознание бытия в самосознании. Он поражается загадке бытия Я (Ichsein), тому, что не может быть постигнуто ни из чего другого. Он вопрошающе стоит перед этой границей.

Другой ребенок слушает историю сотворения мира: "Вначале сотворил Бог небо и землю..." и тотчас спрашивает: "Что же было до начала?" Этот мальчик постиг, что можно спрашивать до бесконечности, что разум не может остановиться, в том смысле что для него не может быть никакого окончательного ответа.

Девочке, увидевшей во время прогулки дикий луг, рассказывают сказку об эльфах, которые по ночам водят свои хороводы... "Но их же ведь не бывает..." Ей рассказывают о реальных вещах, наблюдая движение солнца, проясняют вопрос о том, солнце ли движется или же земля вращается, приводят основания, которые говорят в пользу шарообразности земли и ее вращения вокруг самой себя... "Но это же неправда, — говорит девочка и топает ногой о землю, — земля ведь крепко стоит. Я верю только тому, что вижу". В ответ на это: "Тогда ты не веришь и в Бога, ведь его ты тоже не можешь видеть", — девочка настораживается и говорит решительно: "Если бы его не было, тогда бы ведь и нас здесь не было". Этот ребенок охвачен удивлением перед существованием (Dasein): оно есть благодаря чему-то другому, не само по себе. И он постигает различие в самих вопросах: нацелены ли они на какой-то предмет в мире или же на бытие и наше существование в целом.

Другая девочка, направляясь в гости, поднимается по ступенькам лестницы. Для нее становится очевидным, как все непрестанно меняется, протекает, проходит, как будто бы ничего и не бывало. "Однако должно же ведь быть нечто незыблемое... то, что я здесь и теперь поднимаюсь по лестнице к тете, я хочу, чтобы это осталось". В изумлении и испуге перед преходящим характером и мимолетностью всего она беспомощно ищет выход.

Если бы кто-то собирал подобные примеры, то смог бы составить богатую энциклопедию детской философии. Возражение, что дети слышали это прежде от родителей или кого-то другого, не должно, по всей видимости, приниматься всерьез. Возражение, что эти дети все-таки не философствуют дальше и что, следовательно, подобные высказывания могли быть случайными, упускает из виду следующий факт: дети зачастую обладают гениальностью, которая с возрастом утрачивается. С годами, теряя детскую непосредственность, мы как бы входим в тюрьму соглашений и мнений, скрываемся под различного рода прикрытиями, оказываемся в плену у того, о чем не решаемся спросить. Состояние ребенка — это состояние порождающей себя жизни: он еще открыт, он чувствует и видит и спрашивает о том, что вскоре исчезнет перед ним. Он не удерживает то, что открывается ему в то или иное мгновение, и удивляется, когда позднее все замечающие взрослые докладывают ему о том, что он сказал или спросил.

Третье: изначальное философствование обнаруживается как у детей, так и душевнобольных. Иногда — очень редко — путы общей зашоренности как бы развязываются и начинает говорить захватывающая истина. В начальный период некоторых душевных болезней имеют место совершенно потрясающие метафизические откровения, которые, правда, по форме и речевому выражению являются всегда настолько шокирующими, что их оглашение не может иметь какого-либо объективного значения, за исключением таких редких случаев, как поэт Гёльдерлин или художник Ван-Гог. Однако тот, кто присутствует при этом, не может избежать впечатления, что здесь разрывается покров, под которым обыкновенно проходит наша жизнь. Некоторым обычным, здоровым, людям также знаком опыт переживания глубоко тревожащих значений, которые свойственны переходному состоянию от сна к пробуждению и при полном пробуждении снова утрачиваются, оставляя лишь ощущение того, что нам к ним более не пробиться. Есть глубокий смысл в утверждении, что устами детей и блаженных глаголет истина. Однако творческая изначальность, которой мы обязаны великим философским мыслям, лежит все-таки не здесь. Она восходит к тем немногим, которые в своей непринужденности и независимости предстают перед нами в качестве выдающихся мыслителей последних тысячелетий.

Четвертое: поскольку философия для человека необходима, она каждый раз присутствует в общественном мнении, в передаваемых из поколения в поколение пословицах, в общеупотребительных философских оборотах речи, в господствующих убеждениях, а также в языке просвещения, политических кредо, но прежде всего и с самого начала истории — в мифе. От философии невозможно уйти. Вопрос лишь в том, осознается она или нет, будет ли она хорошей или плохой, запутанной или ясной. Тот, кто отвергает философию, сам практикует ее, не отдавая себе в этом отчета.

Что же такое философия, если она оказывается столь универсальной и проявляется в таких примечательных формах?

Греческое слово философ (philosophos) по своему значению противоположно слову Sophos. Это слово, philosophos, значит: любящий познание (знание) — в отличие от того, кто, овладев познанием, называет себя знающим. Такой смысл слова сохраняется до сих пор: поиск истины, а не владение истиной есть сущность философии, — пусть даже она по-прежнему зачастую изменяет этому своему смыслу догматизмом, подразумевающим выраженное в положениях окончательное, завершенное и имеющее дидактический характер знание. Философия означает — быть в пути. Ее вопросы существеннее, чем ее ответы, и каждый ответ превращается в новый вопрос.

Однако это "бытие-в-пути" — как судьба человека, существующего во времени, — несет в себе возможность глубокого удовлетворения, обретаемого в мгновения особых свершений. Его не найти в высказанном знании, в научных положениях и принципах, — оно лежит в историческом осуществлении человеческого бытия, которому раскрывается само бытие. Добиться этого в ситуации, в которой находится человек, и является смыслом философствования.

Быть в поиске, в пути, или обрести покой и совершенство мгновения — это не определения философии. Философия не имеет ничего вышестоящего, ничего нижестоящего. Она не может быть выведена из чего-то другого. Всякая философия определяется посредством своего осуществления. Чтобы узнать, что такое философия, надо пытаться философствовать. В таком случае философия — это одновременно исполнение живого мышления и осознание соответствующих мыслей (рефлексия) или действие и разговор о нем. Только исходя из собственного опыта и возможно понять, что же встречается нам в мире в качестве философии.

Можно было бы и дальше обсуждать формулировки смысла философии. Однако ни одна формулировка не исчерпывает этого смысла, ни одна не оказывается единственно возможной. Мы слышим с древних времен: философия (согласно ее предмету) — это познание божественных и человеческих вещей, познание сущего как сущего, и далее, философия (согласно ее цели) — это упражнение в смерти, это стремление мысли к блаженству, к тому, чтобы уподобиться божественному, это наконец (согласно ее всеобъемлющему смыслу) — знание всех знаний, искусство всех искусств, наука вообще, которая не направлена на какую-то отдельную область.

Сегодня, пожалуй, можно говорить о философии в следующих формулировках — ее смысл в том, чтобы:

увидеть действительность в самом ее истоке;

постигать действительность таким же способом, каким я, мысля, имею дело с самим собой во внутреннем действии;

открывать нас для широты Объемлющего (Umgreifende);

осмелиться на коммуникацию между человеком и человеком, опираясь на всякий смысл истины, который возникает в любящей борьбе (liebendem Kampfe);

непрестанно и терпеливо сохранять разум бодрствующим, находясь перед лицом того, что наиболее чуждо разуму и противится ему.

Философия — это то, что концентрирует человека, благодаря чему он становится самим собой, становясь причастным самой действительности.

Хотя философия в форме простых и действенных мыслей может затронуть каждого человека и даже ребенка, ее сознательная разработка является никогда не завершимой и всякий раз возобновляющейся задачей, которая осуществляется всегда в настоящем как единое целое. Она возникает в работах великих философов и, как эхо, повторяется у менее значительных. Осознание этой задачи в той или иной форме не угаснет до тех пор, пока люди останутся людьми.

Не только сегодня философия подвергается радикальным нападкам и отрицается в целом как излишняя и вредная. Для чего же она существует? Она ведь не является предметом первой необходимости.

Образ мышления, основывавшийся на авторитете церкви, отвергал философию потому, что она, с его точки зрения, отдаляет от Бога, соблазняет мирским, вредит душе, обращая ее к ничтожным вещам. Политический тоталитарный способ мышления предъявлял философии следующий упрек: философы только по-разному объясняли мир, тогда как надо его изменять. Оба образа мышления считали философию опасной, так как она нарушает порядок, взывает к духу независимости, а с ним — к возражению и протесту, она обманывает человека и отвлекает его от реальных задач. Притягательная сила потустороннего мира, озаренного явленным Богом, или притязающая на всемогущество власть безбожного посюстороннего мира — и та и другая —хотели бы, чтобы философия прекратила свое существование.

К тому же с точки зрения повседневного здравого смысла на философию не распространяется масштаб простой полезности. Фалес, который считается самым ранним греческим философом, однажды был осмеян служанкой, увидевшей, как он, наблюдая за звездным небом, упал в колодец. Зачем он ищет самое далекое, когда в самом близком так неловок!

Итак, философия должна оправдываться. Но это невозможно. Она не может искать себе оправдания в чем-то другом: чём-то, для чего она была бы пригодна и вследствие этого имела бы право на существование. Она может только обращаться к силам, которые в каждом человеке действительно настоятельно требуют философствования. Она знает, что занимается делом человека как такового, делом, которое не связано с какой-то определенной целью и избавлено от любого вопроса о пользе и вреде в этом мире, и что она будет осуществляться до тех пор, пока живут люди. Силы, которые являются враждебными по отношению к философии, тоже не могут не думать о своем собственном смысле, не могут не порождать имеющий определенную цель образ мыслей, — эти силы являются заменой философии, однако предполагают в качестве необходимого условия активное вмешательство в действительность, как, например, марксизм и фашизм. Подобный образ мыслей также еще раз показывает необходимость философии для человека. Философия в той или иной форме всегда присутствует в жизни человека.

Она не может бороться, не может доказывать себя, но она может сообщать себя. Она не оказывает сопротивления там, где ее отвергают, она не торжествует там, где к ней прислушиваются. Она живет в согласии, которое в пределах человечества, по сути дела, может связать всех со всеми.

Философия в широко развитых формах и систематической связности уже два с половиной тысячелетия существует в Европе, Китае и Индии. Великая традиция обращается к нам. Многообразие типов философствования, противоречия и взаимоисключающие претензии на истину не могут воспрепятствовать тому, что, по существу, в основании всего действует что-то одно, чем никто не владеет и вокруг чего во все времена вращаются все серьезные усилия: вечная философия, philosophia perennis.

Мы должны непременно опираться на это историческое основание нашего мышления, если хотим мыслить с ясным сознанием и по существу.

ИСТОКИ ПРОИСХОЖДЕНИЯ ФИЛОСОФИИ

История философии как методическое мышление началась два с половиной тысячелетия назад, но как мифологическое мышление — намного раньше.

И все-таки начало (Anfang) — это нечто другое, нежели происхождение (Ursprung). Начало исторично и вследствие уже проделанной мыслительной работы несет для последующих поколений все возрастающее количество предпосылок. Происхождение же — это всегда исток (Quelle), из которого проистекает побуждение к философствованию. Посредством этого побуждения, прежде всего, и понимают существо настоящей философии, включая сюда также и более раннюю философию.

Это изначальное (Ursprüngliche) многогранно. Из удивления проистекает вопрос, познание, из сомнения в познанном — критическая проверка и ясная уверенность, из потрясения человека и осознания им своей потерянности — вопрос о самом себе. Рассмотрим теперь ближе эти три мотива.

Первое: Платон сказал, что философия происходит из удивления. Наше зрение "дало нам возможность быть причастными виду звезды, солнца и небесного свода". Этот вид "вызвал в нас стремление к исследованию всего.. Отсюда произошла философия — величайшее благо, которое как награда было получено смертным родом от богов". Аристотель: "Удивление — вот то, что привело людей к философствованию: они удивились прежде всего тому поразительному, что открывается им, затем они шли постепенно дальше и спрашивали об изменениях луны, солнца, небесных светил и возникновении всего".

Удивление настойчиво требует познания. В удивлении я осознаю свое неведение. Я ищу знания, но ради самого знания, а не "ради какой-то общей потребности".

Философствование — это как пробуждение из состояния связанности жизненными нуждами. Это пробуждение совершается в особом, не связанном определенной целью взгляде на вещи, небо и мир, в вопросах: откуда все, что есть, и что это такое, — вопросах, ответ на которые не должен служить никакой пользе, но ищется только ради своего собственного удовлетворения.

Второе: когда мое удивление и восхищенное изумление находят удовлетворение в познании сущего, очень скоро начинает заявлять о себе сомнение. Хотя познания накапливаются, однако же критическая проверка показывает, что нет ничего, что было бы достоверно (gewiß) определенным. Чувственные восприятия обусловлены нашими органами чувств и обманчивы, во всяком случае, не согласованы с тем, что вне меня есть само по себе, независимо от воспринятого. Наши формы мышления — это формы нашего человеческого рассудка. Они запутываются в неразрешимых противоречиях. Повсюду одно утверждение противостоит другому. Философствуя, я прибегаю к сомнению, пытаюсь его радикально осуществить. Однако это обращение к сомнению предполагает или страсть (Lust) к отрицанию, которое, опираясь на сомнение, ничего не признает, но, с другой стороны, и ни одного шага вперед сделать не может, или вопрос: где же находится достоверность, которая не подлежит никакому сомнению и сохраняет свою прочность даже при самой добросовестной критике?

Знаменитый тезис Декарта "Я мыслю, следовательно, существую" обладал для него несомненной достоверностью, когда Декарт подвергал сомнению все остальное. Ведь даже полное заблуждение в процессе познания, заблуждение, которое я, возможно, и не замечаю, не может обмануть меня в том, что в тот самый момент, когда я обманут в моем мышлении, я все-таки существую.

Сомнение в качестве методического сомнения становится источником критической проверки всякого познания. И потому без радикального сомнения никакое истинное философствование невозможно. Однако решающее значение имеет то, как и где посредством самого сомнения достигается достоверное основание.

И, наконец, третье: отдаваясь познанию предметов в мире, осуществляя сомнение как путь к достоверности, я обращаюсь к самим вещам, думаю не о себе, не о своих целях, счастье и благе. Напротив, я забываю о себе и нахожу удовлетворение в самом осуществлении этого познания.

Все изменяется, если я начинаю осознавать свою собственную ситуацию.

Стоик Эпиктет сказал: "Происхождение философии — в обнаружении собственной слабости и бессилия." Каким образом я помогаю себе в своем бессилии? Его ответ гласит: тем, что я все, находящееся вне моей власти, рассматриваю как безразличное для меня в его необходимости, а то, что зависит от меня, т. е. способ и содержание моих представлений, я, напротив, посредством мышления довожу до ясности и свободы.

Давайте удостоверимся в нашем человеческом положении. Мы всегда находимся в определенной ситуации. Ситуации меняются, представляются благоприятные случаи. Если они упускаются, то не возвращаются снова. Я сам могу работать над изменением ситуации. Но есть такие ситуации, которые остаются неизменными по своей сути, даже если их мгновенное проявление меняется и их всеохватывающая власть скрыта от глаз: я должен умереть, должен страдать, должен бороться, я завишу от случайности, я с неизбежностью обнаруживаю собственную вину. Эти основополагающие ситуации нашего существования мы называем пограничными. Это ситуации, из которых мы не можем выйти, которые не можем изменить. Осознание этих ситуаций, вслед за удивлением и сомнением, является глубочайшим истоком философии. В обыденном существовании мы часто уклоняемся от них, закрывая на них глаза и живя так, как будто бы их нет. Мы забываем, что должны умереть, забываем наше виновное и оставленное на волю случая бытие. Тогда мы имеем дело только с конкретными ситуациями, с которыми справляемся с пользой для себя и на которые реагируем посредством планов и конкретных действий в мире, подгоняемые интересами нашего наличного существования. На пограничные же ситуации мы реагируем или их сокрытием, или, если мы их действительно постигаем, отчаянием и последующим избавлением от него: мы становимся самими собой в процессе того, как изменяется наше осознание бытия.

Давайте теперь проясним себе наше человеческое положение иначе: через ненадежность всего мирового бытия.

Мы совершенно безо всяких вопросов рассматриваем мир как бытие. Будучи счастливы, мы ликуем, насколько хватает сил, испытываем бездумное доверие, не знаем ничего другого, кроме нашего настоящего (Gegenwärtigkeit). В состоянии боли, бессилия и слабости мы приходим в отчаяние. А когда эти состояния преодолеваются и мы все еще живы, то снова позволяем себе самозабвенно окунуться в счастливую жизнь.

Но в результате такого рода опыта человек становится умнее. Угроза, которую он ощущает, настойчиво заставляет его подстраховываться. Господство над природой и человеческое общество должны гарантировать наличному существованию такое страхование.

Человек овладевает природой, чтобы поставить ее себе на службу; благодаря познанию и технике природа должна надежно служить нам.

И все-таки в господстве над природой остается всегда момент непредвиденности, а вместе с ним и постоянная угроза, а затем и провал идеи господства в целом: тяжелую, утомительную работу, возраст, болезни и смерть устранить невозможно. Превращение управляемой природы во что-то надежное — это лишь нечто специфическое в рамках тотальной ненадежности.

С другой стороны, люди объединяются в общество, чтобы ограничить и в конце концов прекратить бесконечную борьбу всех против всех; во взаимопомощи хотят они добиться гарантии безопасности.

Однако и здесь сохраняется граница. Только там, где общее состояние государства позволяло бы каждому гражданину относиться к другому так, как того требует абсолютная солидарность, только там справедливость и свобода в целом могли бы быть гарантированы. Ибо только тогда, в случае несправедливого отношения к кому-либо, все остальные как один восставали бы против этого. Так никогда не бывало. Всегда существует только очень ограниченный круг людей, или же вообще только отдельные люди, которые в самых чрезвычайных ситуациях и в ситуациях полного бессилия действительно остаются рядом. Никакое государство, никакая церковь, никакое общество не защищают абсолютно. Такая защита была прекрасным обманом в то спокойное время, когда ограниченность этой защиты оставалась завуалированной.

Однако всей ненадежности мира противостоит и нечто другое: в мире есть нечто достоверное (Glaubwürdige), вызывающее доверие, есть несущая основа: родина и родной край, родители и предки, братья и сестры, друзья, жена. В собственном языке, вере, творчестве мыслителей, поэтов и художников есть историческая основа — традиция. Но и традиция не дает ощущения безопасности, абсолютной надежности. Ибо то, в качестве чего она обращается к нам, это все труд человека: нигде в мире нет Бога. Вместе с тем традиция всегда остается как вопрос. Каждый раз, обращаясь к ней, человек должен сам, исходя из собственного первоистока (aus eigenem Ursprung), постичь, что такое для него уверенность, бытие, надежность. Однако в ненадежности всего мирового бытия содержится своего рода указатель. Он запрещает находить удовлетворение в мире; он указывает на нечто другое.

Пограничные ситуации — смерть, случай, вина и ненадежность мира — обнаруживаются для меня как ситуации провала. Что делать мне перед лицом этого абсолютного провала, осознания которого я при честном рассмотрении избежать не могу?

Совет стоика уйти в собственную свободу, обретаемую в независимости мышления, нас не удовлетворяет. Стоик заблуждался, рассматривая бессилие человека недостаточно радикально. Он недооценил зависимость мышления, пустого самого по себе и вынужденного обходиться тем, что ему дано, а также возможность безумия. Оставляя нам одну лишь независимость мышления, стоик оставляет нас без всякой надежды, потому что этому мышлению не хватает содержания. Он оставляет нас безо всякой надежды, потому что отсутствует всякая попытка спонтанного внутреннего преодоления, отсутствует такое самоосуществление, в котором даришь себя в любви другому, отсутствует надежда и ожидание возможного.

Однако то, чего хочет стоик, — это подлинная философия. Нужно исходить из пограничных ситуаций, поскольку именно отсюда проистекает основное побуждение: в ситуации крушения обрести путь к бытию.

Решающее значение для человека имеет то, каким образом он испытывает эту ситуацию крушения: остается ли оно для человека скрытым и только фактически в самом конце захватывает его, или же человек в состоянии видеть его неприкрытым как постоянную границу своего существования в каждый данный момент; хватается ли он за иллюзорные решения и успокоения, или же честно хранит молчание перед тем, что не поддается объяснению. То, как испытывает он свое крушение, лежит в основании того, кем становится человек.

В пограничных ситуациях или обнаруживается ничто, или становится ощутимым то, что подлинно, несмотря на всю мимолетность мирового бытия. Даже отчаяние благодаря самой своей фактичности, благодаря тому, что оно возможно в мире, будет указателем, выводящим за рамки мира (über die Welt hinaus).

Иначе говоря: человек ищет освобождения (Erlösung). Спасение и освобождение предлагается великими универсальными религиями спасения. Их отличительный признак — это объективная гарантия истины и действительности освобождающего спасения. Их путь ведет к акту обращения отдельного человека. Этого философия дать не в состоянии. И все же всякое философствование есть преодоление мира, аналог освобождения.

Давайте сведем воедино сказанное: происхождение философствования лежит в удивлении, в сомнении, в осознании потерянности. В каждом случае оно начинается с охватывающего человека потрясения и связанного с ним состояния удрученности и озадаченности, из которых он всегда отправляется на поиск своей цели.

Платон и Аристотель исходя из удивления искали сущность бытия.

Декарт в бесконечности неизвестного искал принудительно-достоверное основание.

Стоики в страданиях существования искали душевный покой.

Каждый из путей имеет свою истину, представление и язык которой облачены в историческое одеяние. В историческом усвоении мы проникаем через них к первоистокам, которые все еще присутствуют в нас.

Это стремление направляется к надежной основе, к глубинам бытия, к тому, что делает причастным вечности (zur Verewigung).

Но, возможно, ни один из этих первоистоков не является для нас самым изначальным и безусловным. Открытость бытия удивлению позволяет нам перевести дух, однако соблазняет нас отклониться от человека и предаться чистой, зачаровывающей метафизике. Область убедительной достоверности распространяется только на сферу научного знания, благодаря которому осуществляется ориентирование в мире. В стоицизме невозмутимое состояние души рассматривается лишь как вынужденное переходное состояние, как спасение от полного разрушения, но само оно остается бессодержательным и безжизненным.

Три действенных мотива — удивление и познание, сомнение и достоверность, потерянность и становление самим собой — не исчерпывают того, что движет нами в современном философствовании.