Глава 1 сырная девочка
Данное произведение просто повествует о том, как старший брат, инвалид второй постоянной нерабочей группы по психическому заболеванию, онанирует на стопочки родной сестрёнки. Оно не содержит, конфликтов, интриг, поворотов сюжета и перипетий. Посвящается всем, у кого нет сестры, но хотелось бы.
Не рекомендуется к прочтению педоборцам и лицам с высшими моральными устоями во избежание кровавой обильной дефекации кирпичами.
Не знаю, как люди ладят с братьями. Если бы со мной жил брат, то я наверняка испытывал к нему гендерное отвращение, как любой мужик к другому мужику, и не возлюбил уже на уровне вынашивания, иное дело - сестра. Я начал онанировать на её ступни, когда ей был годик. Сейчас уже три, но не думаю прекращать. Меня радует тот факт, что она не похожа на меня, как это часто случается при близком родстве, а это значит, я не ассоциирую её ни с матерью, ни с отцом, который умер год назад. Внешность, не русская, скорее восточная. Может гены от двоюродной сестры Кати как то передались? У той тоже шнобель знатный есть. Создавалось ощущение, что сестру подменили в роддоме. Моя догадка подтвердилась после того, как однажды летом в центре города увидел армянскую семью с девочкой точь в точь похожую на мать в детстве и того же возраста, что сестра. Рассказывать никому ничего не стал от греха подальше, меня всё устраивало. Тем более встреча эта вряд ли ещё когда повториться из – за её странности и необычности. Я не побежал следом, не стал кричать вдогонку «Подождите». И если бы даже сиганул в сторону парка, то чтобы объяснил? «Вот эта девочка, наверно, моя родная сестра, а свою дочку забирайте?» В лучшем случае покрутили пальцем у виска, и продолжили прогулку. Мистика, одним словом.
Сестра подёргала за рукав: - Лёша, может, поиграем в сырную девочку?!
Я оторвался от журнала: - Ну, давай!
Вернулся в комнату с нарезанным сыром на белой фарфоровой тарелке. Хорошо, что мать на работе, иначе пришлось врать, что это для бутерброда, но если бы только узнала для какого, то, вероятно, отругала. Ульяна, так зовут сестрёнку, встала посередине. Я опустился на колени и положил жёлтые ноздреватые треугольники на пухлые румяные пирожки с пальцами. Трико и трусы упали на кровать. Началось самоудовлетворение с поеданием молочного продукта. Детский голос раздался над головой: - Я сырная девочка, а также ступни, личико, спиночка и попа, - послышался шёпот, с шорохом губ, - писечка, губки, клиторочек,!
Солоноватый терпкий вкус заполнил рот. Сыр заскрипел на зубах, как резина. Мне начало становиться приятно. Запах немытого полового члена ударил по обонятельным рецепторам, словно сказал: «Что ты творишь, извращенец?» Розовая головка мелькала, будто красный свет на перекрёстке. Сестрёнка начала сгибать попеременно колени, не отрывая подошв от линолеума, и запела. Заработали голеностопные суставы. Я проглотил сырную кашицу и чмокнул правую стопочку в плюсну. Затем, хитро завёрнутый поцелуй коснулся пятки. Когда присосался к внутренней стороне и втянул воздух, то дорогой французский запах деликатеса побежал в ноздри. Мама всегда говорит, что у неё ноги пахнут, как у мужичка, особенно, если долго побегает в носках или колготках. Для фетишиста это самое оно! Невозможно удержаться, запах сводит с ума, как валерьянка котов. Все чулки, и гольфики были мной перенюханы и обдрочены многократно, а детские сандальки и босоножки испытали не один раз твёрдость и напор мужского полового органа и вязкость спермы. Я поцеловал пальцы и перешёл к левой стопочке. Губы коснулись сыра. Ощущения шепнули, что треугольник слегка нагрелся от пухляша. Голени остановились, а сверху опять раздался голос сестрёнки: - Я сырная девочка. У меня сырные ножки. Ешь сырок с моих сырных ступней. Я очень сырная девочка.
Был проглочен второй кусок, а потом к солоноватому вкусу примешалась горечь. Особенно ярко по бокам языка. Захотелось запить сладким чаем, заесть хлебом. А без всего, действительно, очень сырно. Я наклонился. Губы коснулись середины, где он только что лежал, повёрнутый острым углом к фалангам. Рокфорное амбре осело на слизистой оболочке носа, вызванное не «Российским», а запахом топотушек. Я поцеловал пятку и пошёл к ногтям, лобзая каждый сантиметр бархатистой кожи. Когда губы дошли до пальцев, Ульяна взяла сыр из тарелки и вернулась на середину комнаты. Колени согнулись. Трусики забелели из – под красного сарафана, а ягодицы оказались в нескольких сантиметрах от пола. Детские пальцы под сопливый звук носопырки, положили по пластичному треугольнику на плюсны. Я смотрел на неё, не переставая работать правой рукой. Ульяна поднялась и заговорила: - Я сырная девочка. Ешь мой сырок. Он очень сырный. Угощайся моим сыром, - и сделала жест благодушия, вот так разведя руками. Я снова склонился, как жрец Нипала перед трёхлетней богиней и сделав над собой усилие, начал есть сыр с правой стопочки:
- Я очень сырная девочка. Ешь мой сырок. Я сырная пресырная. Я сырница босырница. Я очень сырная девочка. Мной был съеден сыр с правой стопочки. Я сел на попу и приставил мошонку к её пальцам. Взгляд упёрся в голые ляжки. Сестрёнка зашевелила пальцами ступней, замассировала яички. От этого стало ещё приятнее. Губы в пылу страсти отправились в путешествие по детским ногам. Поцелуи стали всё патетичнее и достигли, тёплой пухлой и мягкой, словно пирог - вершины. Со стороны выглядел, как путник, припавший к источнику. Лёгкий запах посикушек побежал в нос. Ляжки, или как их я называл яишни- голышни, заработали, а коленки поочерёдно засгибались. Сестрёнка запела детскую песню из мультика. Мне подумалось, классно получается. Могла бы выступать. Она знала её наизусть и часто горланила. Я пошёл губами вниз по левой туда - сюда ходящей ляжки. – Облакааааааа! – разноситься на всю двухкомнатную квартиру, - белогривые лошадкиииии! – При этом таким же голосом, как у Клары Румяновой, - Облакаааа, что вы мчитесь без оглядкиииии?!
Мне опять пришлось поменять позу на коленно-локтевую, иначе сыр с левой ступни губами не взять. «Всё, последний кусок! Больше не буду!» и, жуя, снова сел на волосатую задницу, положив морщинистую бороду трудящегося пениса на детские ступни.
Раздался не к месту сердитый звук на уровни моих глаз. Нос уловил запах жареной картошки, вырвавшийся из – под подола: - Ой, пукнула, извини! Она взяла кончиками пальцев краешки платья. Замелькал голый животик и белые трусики с глубокими вырезами бёдер. Лицо уловило лёгкий бриз. Сестра перестала махать подолом и спросила: - Знаешь, чего?
- Чего?
Вместо ответа влепила поцелуй. Руки обвили мою шею, а детский язык проник в рот и встретился с моим. Внизу ощутил карябанье по яичкам. Не у одного ребёнка на ступнях нет таких крупных широких продолговатых ногтей, как у сестрёнки. Я промычал от удовольствия, ощущая, что стремительно приближаюсь к пику. Ульяна поняла моё состояние. Язычок в моём рту завращался с утроенной энергией. Пальцы на стопочках взбесились. Моё сопение раздалось на всю комнату. Левую руку поднял и положил на её сдобную попу в трусиках, а правой рукой продолжал доить удава. Сердце ускорило ритм. Моё дыхание стало частым и прерывистым, словно бегущего стометровку спортсмена, а судорога пронзило тело, как электрика совершившего ошибку. Запах детской кожи сделался сильнее. Всё смешалось, французский поцелуй с массажем мошонки. Пальцы ощутили, как сперма прошла канал. Меня не волновало, попала она на ступни сестры или нет. Это происходило столько раз, что стало само собой разумеющееся. Ульяна оторвала свои губы от моих с характерным звуком и таким возгласом, словно кончила вместе со мной. Чувство неги принялось разливаться по телу. Я сидел на полу, как алкаш, выпивший бутылку водки. Сперма на детских ножках с укором белёсила перед глазами, будто кричала: - Погляди, что ты сделал, извращенец! Она же ребёнок! Я лениво сходил в туалет и принёс бумагу. Мокрый салфетный комок с белыми тягучими сгустками отправился в синее мусорное пластмассовое ведро под эмалированной белой раковиной на кухне.
глава 2 зимний день с сестрой
Солнце освещает комнату тёплыми лучами, говоря о том, что ещё немного и побегут по дорогам ручьи, улица запахнет арбузными корками и распуститься верба. Плюс один, плюс два показывают уличные термометры. – Может, сходим, погуляем? – спросила трёхлетняя носатенькая сестрёнка, смотря на загороженные синие шторы
- Давай.
Комната тут же превратилась в детский стриптиз бар. Сестрёнка ходит в трусиках и шлёпает басовито ступнями.
Я подошёл к светлому деревянному шкафу, стоящему слева в углу. Рука открыла дверцу. Ровные стопки моей одежды контрастируют с мятыми семейниками и раскиданными свитерами. Наверху лежит серая примятая бейсболка. Тёплое трико, что купила мне мама, находиться на нижней полке. Сестрёнкин же гардероб помещается в ящиках детской оранжевой кровати, что стоит рядом с моей. Она вынула от туда жёлтые тёплые колготки, красные штаны и белую футболку с длинным рукавом. Надела всё это и вышла в прихожую. Я проследовал за ней в тёплых трико и с сумкой, где лежат ключи, бутылочка с водой и чёрный кожаный кошелёк. Пока она обувается в бледно розовые сапожки с белыми помпонами, мной осуществляется проверка, всё ли выключено. Особое внимание уделяю газовой плите. Я решил одеть сначала сестру. Взял с полки белую шапку с меховыми шариками, пришитыми с двух сторон, и закрыл ушки. Надел синюю тёплую куртку с аппликацией сердечек и ромашек. Присел на корточки и застегнул пуговички слева на право. Вязаные красные детские варежки с птичками нашёл рядом со своими перчатками. Бедные нянечки детских садов ясельных групп. Им приходиться делать это каждый день. И не с одним ребёнком, а с двадцатью пятью. Низкий им поклон. Сестра же в детский сад не ходит, я целыми днями дома, поскольку имею вторую постоянную нерабочую группу инвалидности из – за того, что в шестимесячном возрасте переболел гнойным менингитом. То есть гной был везде и в мозгу, и в сердце. По этой же причине меня не призвали в армию и выдали воинский билет с печатью. А теперь, после рождения сестры я не только старший брат, но и как «Усатый нянь» работаю, только без оклада и без харизмы Сергея Проханова. Я повязал сестре красный детский полосатый шарф поверх куртки и начал одеваться сам.
Наша квартира располагается в пятиэтажном кирпичном доме на третьем этаже. Поэтому долго
нам спускаться не пришлось. Как только вышли из подъезда,
сестрёнка села в красные санки на цветные деревянные рейки. Я взял белый буксировочный трос и пошёл. А по ощущениям, словно повёз два ведра картошки. Полозья за спиной зашуршали по мокрому тающему снегу. Никто бы не подумал по ангельскому виду этого ребёнка, что мы с ней творим такое!!!. А вот по моей инвалидной внешности сразу можно определить, что с ней делаю. Я не раз наблюдал, как прохожие подозрительно косятся на нашу разновозрастную парочку. Даже как то двое в форме подошли, честь отдали: - Откуда у вас девочка? – и долго не верили, что она моя сестра, пока мама документы не показала. Только отошёл от палисадника, везя сестру на санках, как понос подошёл к анусу. Я ощутил жидкость, неудержимость и вернулся к подъездным дверям: - Слезай скорее, пойдём домой. Я в туалет сильно захотел. Пока дрищу на унитазе, сестра ждёт в прихожей. Рядом стоят санки, прислонённые к дверям. Капельки одна за другой стекают по железным холодным полозьям. Моя куртка лежит тут же рядом на длинной тумбочки, а коричневые сапоги на молнии ждут возле обувной полке. Когда сделал дело, то повернулся и нажал кнопку слива. Вода хлынула, унося в канализацию пахучую причину моего скорого возврата домой. А в оранжевом пластиковом ведёрке стало больше на несколько обкаканных скомканных бумажек. – Фу! Вот это дал жару! – и погасил свет в туалете, - ну, что, пошли!
И повёз сестрёнку на санках в парк, что располагается совсем близко в километре от дома. Голые ветки кустов, по краям протоптанной тропке торчат из снега, искрящегося на солнце, как алмазный песок. Капустный скрип раздаётся из- под подошв моих сапогов. Предвесеннее настроение охватывает грудь и, кажется, птицы в лазоревом небе громче чирикают. Можно сказать, вот и пережили мы долгую зиму. То есть, если конкретнее выражаться, я с сестрой пережил её.
- Лёша!
Я обернулся.
- Иди сюда! Чего скажу.
Я уже знаю, чего она хочет и отмахиваюсь со словами: - Ну, давай дома, а то увидят!
- Не увидят! Иди сюда!
- Давай потом! – и снова шагаю, сжимая в левой руке петлю верёвки. Санки иногда полозьями наезжают на проталины, и раздаётся звук наждачки, от которого сводить зубы. Я прошёл мимо троллейбусной остановки. Теперь до парка рукой подать. Уши через шапку уловили доносящуюся музыку и задорный женский голос. «Ого, да там какое- то гулянье!» - подумал я. И чем ближе подходил, тем громче становилось.
- Лёша, а у меня пуговичка расстегнулась!
- Где? Ну-ка! - подошёл, присел возле санок, - да блин! – я пытаюсь отстраниться, но Ульяна так крепко обнимает, что остаётся расслабиться и получать удовольствие от детского языка исследующего дёсны. Воображение живо нарисовало жуткую картину. Ведут меня в наручниках и сажают в уазик с мигалкой. Тот, кто ни не целовался с маленькой девочкой, многое потерял. Детский поцелуй действует, будто виа – гра, пробуждая чувства и желания. Он чистый невинный искренний. Член так встаёт, что, кажется, сейчас разорвётся от перенапряжения.
Вскоре сестра уже сидит у меня на руках и смотрит представление. Руки обнимают шею. А потом как присосётся, да как запустит язык мне в рот. Рядом завистливо уставились. Им тоже захотелось такую любящую сестрёнку. Я пытаюсь отлепиться, но куда там, сестра, как присоска игрушечного пистолета, не подёргаешь, не отлепишь. На сцене в это время выступает шесть девушек в одинаковых шапках, куртках, полосатых длинные юбках и чёрных сапогах. Артистки пританцовывают и протяжно поёт под музыку: - Будем друг другу радость дарить и будем жизни радоваться. Будем друг другу радость дарить, и будем жизни радоваться. И будем петь, и будем жить, и для любви откроем сердца, будем друг другу радость дарить и будем жизни радоваться!
Шарики у палатки стремятся ввысь, но верёвка всякий раз вытягивается и сдерживает их неизменный высокий порыв, состоящий из того, чтобы оторваться и лететь над лесами, полями, всё дальше в город, где тоже справляют масленицу. Ветер треплет флажки на верёвочках над шапками и куртками гуляющих. Бегают и танцуют малыши. Некоторые папаши топчуться с детьми на плечах. Дымковатый запах шашлыков перекликается со сдобным ароматом символов солнца. Сестрёнка отстранила губки с громким чмоканьем. Большие детские глаза смотрят на меня влюблённо и часто хлопают ресницами. Рот улыбается, образуя по бокам ямочки.
- Вон, смотри лучше, как тёти выступают! – сказал я.
Ульяна покрутила головой: - Хочу шарик, - и детская варежка указала на синий шатёр с серой крышей.
- Ну, пошли!
На место вернулись с прозрачными большими цветными виноградными сферами на верёвочках. Выступление уже закончилось, а вместо него идёт на сцене непонятный для меня конкурс. Двое мальчишек лет семи прыгают на одной ноге под грохочущую из колонок музыку, а молодая привлекательная ведущая в цветной длинной юбке из - под куртки на выпуск ходит рядом и говорит в микрофон.
- И в чём смысл? – произнёс я вслух. Сестрёнка ничего не ответила и продолжала у меня на руках смотреть на действие. Она и сама не понимала резон этой игры. Для неё стало бы яснее, если, скажем, проводился конкурс «Собери пирамидку» или «Построй домик из кубиков». После них вышло двое уныло одетых мужиков. Один в серой куртке, другой в чёрной. Каждый встал на одну ногу, руки зашли назад, начались прыжки и сталкивания плечами. Мы посмотрели этот дебилизм ещё немного, и я сказал: - Ладно, пошли домой. Фигня тут, какая-то. Кому это надо?
Сестрёнка со мной согласилась и села в санки. Я взял верёвку и зашагал к выходу. Возвращаться домой пешком мне не захотелось. Под боком остановка, где скопилось человек десять. Я стал одиннадцатым, Ульяна же сидящая в санках и держащая шарики -двенадцатой. А в это время из парка продолжает доноситься веселье и запахи, возбуждающие аппетит от которых пришло желание пожарить блинов по приходу домой. Длинная чёрная стрелка наручных часов «Космос» переместилась незаметно с 25 на 30, а жирная короткая застыла под круглым стеклом возле пузатой единички. Наконец-то красный высокопольный советский троллейбус ЗиУ 9 с круглыми фарами по бокам, развернулся, красуясь замызганными бортами и пшыкая тормозной системой, подрулил Камазовскими колёсами к низкому сбитому бордюру. За рулём сидит светловолосая женщина лет тридцати, похожая на обаятельную актрису Тамару Акулову. Мне она очень нравится и даже на пару секунд захотелось подрочить на её ступни. Руки крутят руль в белой оплётке. Троллейбус окончательно остановился, издав звук огромного дракона тяжело вздохнувшего в гроте пещеры. Белые двери с продолговатыми длинными окошками, порычав, разъехались и сложились книжками. Громыхнули створки. Я взял Ульяну правой рукой за левое запястье и подошёл к средней двери вместе с остальными пассажирами. Первой подсадил сестрёнку, следом зашёл сам и внёс санки. Троллейбус постоял ещё немного. Двери закрылись, сойдясь посередине резинками. Послышался из кабины щелчок контактов контактора. Раздался звук, будто завыл голодный волк. Сначала низко, а потом всё выше – Ууууууууууу!!! Я расставил ноги, держась правой рукой за поручень, а в левой санки, поставленные на попа. Сестрёнка с шариками в правой варежке, уселась возле окошка, и хоть нам через остановку выходить, она начала наблюдать, как за панорамными окнами с чёрными уплотнителями побежали голые кусты и замелькали столбы с логоритмичным постоянством. Слева, ближе к задней площадке, затрещал компрессор, будто там притаился пулемётчик и стреляет во всех подряд Домой мы прибыли ровно в 12:40. Я достал брикет дрожжей из морозилки, а сестрёнка с шарами утопала в комнату. Подогретое молоко вылил в кастрюлю. Посолил, посластил и занялся растопкой сливочного масла «Как же хорошо, что есть сестра, - подумалось мне, - я самый счастливый человек на планете Земля. Она там, в комнате, переодевается, наверное. А у кого - то нет сестры. До чего же они несчастные. Иметь сестру это благословение. У нас есть общие шутки, которые понимаем только мы и общие секреты. Если у меня плохое настроение, она эта чувствует и пытается развеселить. Я думаю, что всё тут зависит от мамы. Позволяет ли у неё здоровье родить второго ребёнка или нет. Вот у моей мамы позволяет даже третьего. Помню, как школьный товарищ Миша Федосов рассказывал под новый год, как передёргивал затвор на младшую племянницу лет пяти. Сажал на колени, вынимал половой член и на неё онанировал. Эх, как сильно тогда ему завидовал, мечтая о таком же. И кто мог подумать, что желание сбудется лучше, чем я это представлял. А ещё иногда мы ссоримся. И тогда сестра плюёт в меня, я плюю в неё. Иногда она даже первой начинает. Но всё заканчивается примирением». Сестрёнка вошла на кухню в настолько коротком платье, что оно открывает попу и лобок в трусиках молочного цвета. Белый хлопок носков облегает ступни.
- Вау! Как ты эротично оделась! У меня аж привстал!
Она села на табуретку, горделиво, по детски наигранно, как светская дама, приподняла подбородочек. Нога легла на ногу, отчего детские ляжечки скрестились. Носок правой ступни начал делать подрачивающие движения. Руки от возбуждения стали плохо меня слушаться. Я еле дотопил масло и вылил в кастрюлю. Налил немного тёплой воды из чайника. Булькнул в стакан кусок дрожжей. Сестра дрочит и дрочит носком воздух, работая голеностопным суставом, словно хочет добыть из пустоты электричество, но всё что она может выработать - моё возбуждение, дрочит и дрочит с каждой секундой яростнее, интенсивнее. Дрочит и дрочит, Ух, у меня уже сил нет сдерживаться. Дрочит и дрочит, специально меня дразня. В попе появились какательные ощущения, в руках слабость. А мелкая засранка всё дрочит фалангами в носке, дрочит и дрочит своей носочной ногтистой нюхачкой вонючкой, рассекая воздух. Дрочит и дрочит, без перерыва Лодыжки предплюсны оттопыривают по бокам лилейную ткань носка, словно две лампочки троллейбуса на панели приборов Я взял из холодильника куриное яйцо и разбил в молоко с плавающими жёлтыми масляными пятнами. Руки дрожат, как с похмелья. Перемешал кое как и добавил две столовые ложки подсолнечного масла. Когда же доставал сметану, чуть не выронил банку. Дрожжи к этому времени развелись, сделав воду мутной и серой Я размешал чайной ложкой, вылил. «Шлёп – шлёп – шлёп – шлёп – шлёп – шлёп». Я глянул на ноги сестрёнки. О! Боже! Только не это! У неё было три года изучить, что меня возбуждает, а что нет. Там, внизу, она стала вытворять ступнями такое, что я чуть не взвыл от перевозбуждения и разумом не тронулся, у меня шарики за ролики зашли! Мурашки по спине и ягодицам побежали. Боже, боже, боже! Зачем она так делает? Пожалуйста, умоляю! Не надо! Я же сейчас не смогу блины доготовить. Но она продолжает правой ступнёй подрачивать, а левой шлёпать по линолеуму.
- Подожди, сейчас блины замешу! – произнёс я пересохшим от возбуждения ртом, - и тогда…
- Не –а, - ответила сестрёнка с улыбкой, - нельзя……. нельзя! - И показала на свои голые ноги с упитанными ляжечками. Трико у меня уже надулись парусом. Я еле стою, мешаю ложкой и слышу это беспрестанное возбуждающее: шлёп – шлёп – шлёп – шлёп. Я достал муку, поставил возле кастрюли, кладу, размешиваю, кладу, размешиваю. Тесто пока с комочками. Сестра шлёпает и дрочит, шлёпает и дрочит. Член гудит от сексуального напряжения, соображает плохо голова. Забросил ещё ложку муки, перемешал, снова добавил, перемешал. Нет, не достаточно. Надо ещё три ложки. Вот. Теперь лучше. Тесто пузыриться, стекает с ложки густой струёй. Закрыл, поставил на табуретку к батареи. Еле дотерпел. Вынул возбуждённый орган. Вот егоза. Надразнила и убежала со смехом в зал. Я за ней. Теперь ясно, что чувствуют педофилы, охотясь за жертвой. Началась игра в кошки - мышки. – Не поймаешь, не поймаешь! – шлёп – шлёп – шлёп – шпёп.
- Ну, дай я на твои ступни подрочу.
- Нет! – стучание носком и томный взгляд. С визгом запрыгнула на мамину кровать, и шлёпает там правой ступней по широкой спинке. Я дрочю издалека, не сводя глаз. А сестрёнка стоит по-деловому на покрывале. Руки в боки упираются. Приближаюсь, хочу подставить пенис. Сестрёнка спрыгнула, ступни в носках пробежали к мебельной стенке.
- Ульяна, ну дай я подрочу на твои ступни! Ну, серьёзно!
- Сначала поймай, а потом можешь делать со мной, что хочешь, - и опять носком шлёп – шлёп-шлёп-шлёп
Я расставил ноги, руки и на неё вратарём. Она завизжала, заметалась, детский смех колокольчиком наполнил воздух. «Ага, попалась!» - обрадовался я, предвкушая, как уже дрочу на её ступни и целую. Малышка с визгом вывернулась, как строгая чёрная Волжанка ГАЗ – 24 из аварии. Мотнулись чёрные длинные волосы. Она ускользнула в прихожую, оставив шлейф выхлопа похожей по запаху на такси Горьковского автомобиля. и оттуда снова: Шлёп-шлёп-шлёп-шлёп. Ей показалась, она от меня убежала. На деле же совершила глупость. Я её там ловил много раз. Но как только развернулся, заперлась на шпингалет. Этого я не ожидал. Или она срочно поумнела, или я быстро поглупел: – Ульяна, открой, я хочу подрочить на твои ступни.
- Не – а! – раздалось за дверью, - шлёп-шлёп-шлёп-шлёп!
- Ну, Ульяна, хватит меня дразнить. Я уже не могу! Ну пожалуйста, дай подрочу на твои ступни!
- Хорошо, только сначала поиграем в лошадку!
- Ладно! – согласился я.
Шпингалет звякнул, сестрёнка вышла: - Давай вставай, мой верный конь!
Я опустился на четвереньки и присел до пола. Спина ощутила лёгкую приятную тяжесть. Руки обвили шею. – Но! – раздалось над левым ухом. Повинуясь юной наезднице, как строгой госпоже в желании заслужить касание до её восхитительных красивых ступней, встал на четвереньки. Заперебирал руками и ногами в зал. Двери остались позади. Руки идут по ковру. Коленки тяжело стучат по полу. Вёзу сверхосторожно, пытаясь лишний раз не совершать дрыжков. В ухо раздаётся детское сопение. Я сделал несколько кругов по залу. Наконец прозвучала команда, «К дивану», которую так долго жду и ради которой минут семь наминаю коленные чашечки. Я зашагал по диагонали к мягкой мебели. Последние пару шагов и всё. Сестрёнка села, а я заслуженно стянул с неё носки. Один надел на член, второй на яички и задрочил, начав любоваться её ступнями, такими большими смуглыми с высокими подъёмами, длинными пальцами и широкими продолговатыми ногтищами + она растит их, чтобы приятней от корябанья становилось. Я зачмокал широкие тёплые плюсны, то в правую, то в левую. Пошёл вверх. Перенося уста с одной ноги на другую: - О! какие у тебя классные ляжечки! прошептали губы. Ладонь ощутила упругость и теплоту. Сестрёнка согнула пальцы на правой ступне и грубо затёрла ножным пахучим кулаком яички и корень пениса. Твёрдость плюснефаланговых суставов ощутилась через тонкую ткань носка. Я сунул нос в промежность между большим и вторым пальцем правой ступни и сделал шумную затяжку. Мощное сырное амбре ударило по рецепторам. Правая рука ускорила ритм до сумасшедшего и в следующее мгновение почувствовал, что сестрёнка цепучими пальцами щипает кожу мошонки через ткань носка. Мне сделалось сильно приятно. Ощущения от защипывания превратились в яркие. Всё ушло в хлопковую ткань. Не надо бежать за туалетной бумагой. Спустить в детский носок той девочки на ступни, которой дрочишь –редкий подарок небес. У меня же такие презенты чуть ли не каждый день. Ульяна надела обконченные носки, которые, по моему разумению давно уже нуждались в разрядке, и не просто нуждались, а кричали, требовали: - Подрочи на нас, подрочи! - визжали они с её ступней, - мы мучаемся без разрядки! - Я же снова превратился в примерного старшего брата и в законопослушного гражданина своей страны. Вот только без трусов и трико. Болтаю перед маленькой сестрёнкой обмякшей елдой с вытекающей спермой, словно только что кончивший эксбиционист перед группой детского сада. А она глядит на белёсую каплю, из уретры, и растягивает под носом губы.
- Так. А куда я свои эти бросил? Не видела?
Она в поисках оглядела диван: - Вот они.
- Ну, пойдём, поглядим, как у нас там тесто! – произнёс я, когда стал похож на человека, а не на маньяка извращенца.
- Пойдём! – ответила Ульяна.
Мы притопали на кухню. Я снял крышку с кастрюли.
- Ух ты! – раздался детский возглас, - было немного, а стало до фига! Гляди!
Вскоре зашипел на сковородке первый блин. Множество пузырьков лопалось, оставляя мелкие дырочки. Блинный аромат завитал по кухне. Пышные румяные горячие. Их становиться на фарфоровой тарелке всё больше каждые минуты три, четыре. Сестрёнка один уже умяла и принялась за второй. У меня получилось восемь блинов. Я зачерпнул последний половник и полил на сковородку, наклоняя её в стороны. Тесто с шипением растеклось, и я вернул сковороду на синий огненный цветок. Затем повернулся и спросил: - Вкусно?
- Да!
Я так умею готовить блины, как никто другой. Мои блины обожают и расхваливают все, кто их попробовал. Но секрет их приготовления никому не выдаю.
Вскоре тесто сверху начало схватываться. Я поддел железной лопаточкой и перевернул. Блин упал на раскалённую поверхность, зашкворчал, красуясь на сковородке поджаренной стороной. Я же забурчал: - А то отдай за один блиночек 5000 рублей, - вспоминил я поход в парк на масленицу, - фиг вам! Мы свои блины испечём! А то неизвестно, что там за блины и из чего сделаны! А у меня они выходят вкусные! Прямо хочется ещё и ещё! И главное бесплатно!
Человек, как известно, повелитель огня. Он научился добывать, научился и укрощать подарок Прометея. Мне как раз надо сделать последнее. Я повернул белую ручку, и огонь потух. Затем поддел лопаточкой блин и положил поверх остальных. Мой взгляд упал на банку сметаны. Промелькнула тут же идея. Такого никто до меня, наверно, ещё не пробовал: - Ульяна, а сними носочки!
- Ладно! – ответила сестрёнка и тут же её голова исчезла за краем кухонного квадратного стола покрытого клеёнкой. Раздалось сухое ножное шуршание. Она снова появилась и доложила: - Лёша, я сняла, Лёша, я сняла!
- Ага – ага. Новое блюдо для всех фут фетишистов педофилов. «Детские ступни в сметане». Я присел рядом с лежащими на полу белыми носками и попросил подать ложку, зачерпнул полнёхоньку и положил на плюсну правой ступни.
- Холодная, - описала ощущение сестрёнка.
Я взял за пятку, приподнял и повёл язык от пальцев кверху. Кончик ощутил приятную густую прохладу. Дошёл до конца подъёма и опять повёл им от пальцев. Сестрёнка пожала стеснительно плечиками и смотря на меня, улыбнулась: – На, заешь блинчиком!
Я откусил из детских рук и начал пережёвывать. Затем забрал весь. Масляная дорожка осталась на детской плюсне. Края блинной трубочки обросли белыми сгустками. Положил я это в рот и заработал скулами.
- А давай ещё! – заулыбалась сестрёнка.
- Давай!
Снова опустил перед детскими ступнями ложку в банку и выложил осторожно, но теперь на левую и начал слизывать. Рот наполнил кисловатый вкус. После всего этого ступни блестели маслом вперемешку с моими слюнями.
Я принёс сестру в ванную и посадил на деревянную решётку.
Каждая намыленная ступня напомнила тот Уазик, что прошлым летом поливали из брандспойтов пожарные.
Когда вышли из ванной, то увидели за окном, огромные белые хлопья, будто госпожа Метелица трясёт перины, а пух развевает по ветру. – Ах! – издала сестрёнка, - смотри! - И первая подбежала босиком к окну, ступни оказались на табуретки. Попа в белых трусиках села на подоконник. Я подошёл следом. Мы вместе стали смотреть на летящие снежинки. Сделалось тихо-тихо. Снег покрывал асфальт, машину жигули зелёного цвета и крыши домов. Раздался далёкий рокот пролетающего реактивного самолёта. Мне, почему то от увиденного захотелось немножко какать. – Знаешь чего? – произнесла сестрёнка.
Мне знаком этот вопрос и взгляд. Не успел ответить, как руки обвили шею, а губы припали к моим. Я еле отбился: - Погоди ты, пошли лучше в комнату, а то нас могут через окно увидеть, что мы с тобой целуемся, как муж с женой.
- Пошли. Только сними меня от сюда.
Я взял сестру под попу и понёс. Предплечье ощущутило голожопость вперемешку с тканью трусов. А она обнимает меня за шею. Я внёс её в комнату и сел на свою кровать. Здесь шторы задёрнуты и никто не увидит, тем более ближайший дом расположен в ста метрах от нашего или больше. Она развернулась ко мне лицом, обвела меня ногами, руками. Губы соприкоснулись. Языки встретились кончиками. Мы ощутили непреодолимую тягу. Выглядело со стороны так, словно мы пожираем друг друга. От чего время и всё, что существовало, в этой комнате перестало для меня быть. Ульяна оторвала губы от моих, поцеловала в правую щёку, чмокнула в левую и прижалась щека к щеке. Объятья стали крепкие прекрепкие. длились пару секунд. И снова присосалась губами. Мы опять пожираем друг друга. Ладони ощущают под платьем голую спинку и пышные тёплые ягодицы, задевая края трусов. Она отстранилась и поглядела мне в глаза. Лицо её в секунды стало ближе. Губы в который раз соприкоснулись с моими. Глаза прикрылись. И я тоже закрыл глаза. Всё вокруг перестало существовать. Мир опять померк. Мы, вновь кружимся в страстном танце поцелуя. Член из вялого превратился в упругий. Я засунул правую руку под трико и занежил петушка. Сестрёнка поцеловала в правую щёку. Потом в левую и снова в губы минут на пять. Трусы сделались мокрыми от спермы. Я уже вяло реагировал на её поцелуи. И чувствовалось ей самой уже надоело. Она встала и произнесла: - Я в туалет сейчас схожу!
- А ты писать или какать?
- Писать!
- Слушай, а пописай мне в ротик! Я так хочу, чтобы маленькая девочка мне в ротик пописала. Эта самая заветная мечта из всех, что когда-либо у меня была и будет.
Ульяна засмеялась. Нос по- взрослому выделился на детском лице. Мне известно из одного эротического журнала, что детская моча не вредна, в отличии от мочи взрослого человека и уж если захотелось поразвратничать, то лучше сделать рот на время детским горшком, чем унитазом для взрослых. Я лёг на пол, а сестрёнка сняла белые трусики и положила на кровать, потом встала надо мной. Взору открылся вид под платьем на обнажённые ягодицы. Коленки начали сгибаться. Я открыл рот. Меня аж затрясло от предвкушения. Половые губы прижались ко рту. Струя брызнула в нёбо, как минералка из автомата с газировкой. Язык ощутил, что она тёплая и обладает, кисло солёным вкусом. Я её глотаю глотаю, глотаю, глотаю. Выпил по ощущениям около стакана. Когда же последняя капля золотого дождя упала мне в рот, сестрёнка встала и произнесла: - Мечтать надо о великом!
Я гляжу на сестрёнку снизу вверх и вижу склонённое надо мной детское улыбающееся лицо. Она надела трусики и села на кровать. Я ушёл мыть посуду, а когда вернулся в комнату, вижу, сестрёнка на моей кровати занимается кукольными делами. Шарики лежат в углу постели. Настольная лампа горит на старом письменном столе и освещает половину комнаты. А за окном светлый день уже превращается в густую синюю мглу и всё также идёт мягкий пушистый снег, только теперь он валит и валит белой густой пеленой. Я опустился рядом, приспустил трико и трусы. Затем взял её левую руку и положил на ствол пениса. Обжал сверху своей рукой и задвигал верх - вниз: - Буду тебя учить дрочить мне половой орган. Поняла?
Она закивала.
Я управлял её рукой и двигал с той скоростью, чтобы сделалось приятно, как можно скорее: - А теперь сама.
И как только снял свою руку с её руки, сестрёнка начала дрочить по-своему. Сбавила ритм, а потом оттянула верхнюю плоть так, что напрягся уретральный тяж, посмотрела на залупившуюся розовую головку и снова задрочила. Медленно размеренно не спеша. Но ничего особенного от того, что это делает не женщина, а трёхлетняя девочка, не ощутил. Я от некоторых слышал, что если тебе дрочит ребёнок, то это вообще улёт. Всё брехня. Ничего особенного. С тем же успехом можно дрочить самому себе. Получиться даже лучше.
- Да ты не так. Надо вот так.
- Отстань, я сама хочу! – оттолкнула сестрёнка мою руку.
Она опять залупила головку, послюнявила правый указательный пальчик и водит по уздечки. И тут меня осенило: -Ооо! А давай ты сядешь на меня, засунешь пенис к себе в трусики и будешь через них трогать?
Сестрёнка, кивком, согласилась. Я продвинулся к стене и облокотился спиной. Ноги вытянулись. Сестра подошла и повернулась задом. Мой волосатый пах ощутил невинную пухлую попу. Детская рука обхватила эрегированный член. Я почувствовал в тоже мгновение, как она его куда – то всовывает. Резинка трусиков попала неудачно под венчик и прижалась. Детские пальцы через ткань трусов загладили пенис. Неприятные ощущения смешались с приятными, зарождая термоядерный коктейль. К этой руке она подключила вторую. Пенис напрягся от приятных ощущений. Она давай ещё пятками яички мять. Решила меня совсем с ума свести: - Я больше не могу! – и потянулся к члену, чтобы подрочить и кончить поскорее. Но сестра огрызнулась и рыкнула, не давая мне дотронутся.
Вдруг раздались звонки в прихожей, обломав весь кайф: «Дзинь – дзинь – дзинь». Они заставили меня вздрогнуть. Сестра первой побежала к двери: - Это мама, это мама! Я подошёл следом, натягивая спешно трико и посмотрел в глазок. Рука повернула защёлку замка.
- А вот и я пришла! – сказала заснеженная мама Люда и переступила порог светлыми сапогами. Она у меня красивая с фигурой, словно у Мэрилин Монро, родинка же расположенная над верхней губой слева придаёт неповторимый шарм её образу в целом. Мама обратилась ко мне в женском роде. Хотя я парень. Но ей так удобнее. Уже привычка. Родительница работает в чисто женском коллективе и обращение ко мне, словно к даме часто проскальзывает мимо сознания и сама не замечает, что меня так называет. От этого я чувствую себя иногда трансвеститом, но мне почему то это, чёрт побери, нравиться до умопомрочения. И если бы она меня перестала так называть в женском роде, я бы умолял её на коленях продолжать: - Ты чего такая раскрасневшаяся и взъерошенная? – спросила она у меня.
- Да так, фигня. В лошадку играли, - соврал я.
- Понятно, что за лошадка тут у вас была, - произнесла мама Люда, улыбаясь так, словно давно уже догадывалась, чем я с сестрой занимаюсь. Она потрепала мои тёмные густые волосы и сказала любовно: - иди, Лёшенька, на кухню, разбирай сумку!
Я взял за ручки и пронёс на кухонный стол. Сестра встала рядом и смотрит, как я выгружаю батон, пол чёрного, палку сервелата, коробку зефира, пачку чая, яблоки и мандарины.
- А что на улице то делается, - раздался мамин голос из прихожей, Настоящая пурга! Автобусы и троллейбусы буксуют. Снегоочистители гребут везде лапами.
- Да мы уж видели с Ульяной.
Сестрёнка подошла к окну ещё раз и кинула взгляд на небо. Там всё также летели снежинки, кружась в свете фонарей. Она пока маленькая, чтобы самостоятельно поглядеть, что ниже перед домом делается, ведь ростом мне чуть выше пупка.
Потом, мы всей семьёй ужинали, а затем, часов примерно в десять вечера мама – Люда заглянула в комнату: - Лёша, Ульяна, ложитесь спать! Уже одиннадцатый час.
- Ну, мама, можно ещё немного?! – заканючила сестрёнка.
- Нет! Давай, чистите зубы и в койки. Приду, проверю!
- Делать нечего, - рассудительно произнёс я, откладывая журнал по техническому устройству автомобилей УАЗ семейства 3741 с вагонным типом кузова, - надо ложиться!
Ульяна вздохнула и начал собирать куклы с моей кровати: - а я ещё поиграть хотела!!!
- Ничего, завтра поиграешь!
- А ты тогда побудешь в роли Кена?
- Побуду, побуду, не переживай!
Прошло минут пять, и в комнату зашла мама – Люда. И если у других родительницы дома в халатах и халатиках, то моя мама постоянно в платьях, вчера, например в вечернем красном обжигающем длинной в пол, сегодня снова в красном, но до щиколоток. Она, стуча низенькими каблучками золотистых бальных босоножек, подошла Сначала, к сестрёнки и протянула ей стакан молока, затем пошла ко мне. И делает это каждый вечер, считая, что молоко способствует лучшему засыпанию. Я взял из рук мамы протянутый стакан молока и начал пить, смотря на маму. Она же отошла и встала недалеко от двери, ожидая, когда мы выпьем, чтобы унести стаканы. Неведомая сексуальная танцевальная балетная сила вывернула её крупные крепкие ступни в третью балетную позицию, расположив одну ногу впереди другой и соприкоснув кожаную пятку босоножки с серединой босоножки другой ступни. Руки сложились за спиной, а рот растянулся, обнажив белые ровные зубки. Мама увлекается бальными танцами и в свободное от работы время посещает кружок. Поэтому через полупрозрачную красную юбку, просматриваются стройные ляжки и рельефные голени. Меня так всё возбуждает, что связано с ногами и ступнями, аж сил нет. А ещё меня будоражат её наряды, и когда она уходит, куда - ни будь, я одеваю их на себя и подражаю поведению мамы. Лифчик стягивает грудь, колготки холодят ноги, а член стоит дурниной и нет никаких сил удержаться. Мне хватает пару движений, чтобы сперма выстрелила. Об этом знает только сестрёнка, мама же не в курсе. Но это пока. У меня даже есть такая мечта, чтобы мама застала меня в платье. Но пока на это не хватает храбрости, но я себе поклялся, что в скором времени, обязательно это сделаю как бы страшно ни было. Я стал пить молоко маленькими глотками и уставился на белые носки, виднеющиеся из открытых передов босоножек. Всё, что я сейчас вижу, мне хочется хоть как то выразить и единственные разумные слова приходит в голову: «У меня нет слов, чтобы всё это сказать, описать». Это надо просто увидеть и почувствовать, если же я начинаю мысленно проговаривать то, что какие ассоциации и слова приходят на ум при виде её ступней в носках и босоножках, то получается такой бред, что даже лучшие шифровальщики окажутся в затруднении. И чтобы хоть как то словесно описать, приблизив то, что я вижу с тем, что чувствую, нужны необычные слова, которые, может и не существую в природе, но которые сами по себе по мимо моей воле возникают в моём воспалённом мозгу. И такие слова есть, они звучат, наматывая на себя наречия, прилагательные и местоимения, превращаясь в предложения, такие как: «У ней мощная котлетная марининость и колосность. Ступни в босоножках похоже на электромобили из аттракциона автодром восьмидесятых годов. Не скрою. Мне давно хочется подрочит на ступни мамы, но пока я решаюсь на то, чтобы нюхать её ношеные носки и трахать и обувать её сандалии и босоножки. Я сделал несколько глотков тёплого молока с ореховым сливочным вкусом и подумал, что у мамы ступни сырные босырные и она подоила их этим молоком. Я делаю следующие два глотка и мне пришла свежая мысль. захотелось пить молоко через ткань её белых сырнопахучих носков. Меня так и подмывает встать, кинуться на её ступни и начать осыпать их поцелуями, нюхая её ступни в носках и босоножках. В принципе мне не что не мешает. Нету тут какого то грозного дяди, что осудительно на меня посмотрит, но всё равно страшно. Если бы на её месте сейчас оказалась незнакомка, то я тогда осуществил мечту, но это мама и потому вдвойне страшно, а зная её хорошо, то и втройне. Я сделал последний глоток и протянул стакан. Она, выворачивая балетно ступни, подошла и забрала его. На меня пахнуло духами вперемешку с феромонами и кисломолочным запахом влагалища. Сестрёнка же смакует молоко специально и тянет время. Знаю, не хочется ей в кровать. Её на тихий час с трудом укладываешь. Мама встала возле её кровати и зачем то приподняла слегка середину юбки. От чего левая щиколотка выглянула из под подола ещё больше. Мне бы подрочить, пока она стоит ко мне полуголой спиной, но так страшно, что я даже руку боюсь приблизить к члену. Сестрёнка протянула пустой стакан. Мама вставила один в другой и вышла из комнаты. Сестрёнка направилась следом, а я встал из – за стола. Мой член после увиденного стоял. Я сдёрнул покрывало с кровати. Сложил и водрузил на подоконник. Остановился у окна и уставился в снежную темень, на падающий снег и на горящие окна противоположной панельной старой пятиэтажки. «Интересно, что будет, когда сестра вырастит? Возненавидит меня или же будет продолжать также любить? А если у неё будет дочка, то позволит она также с ней играть, как я сейчас играю или нет?» Проехал по заснеженной дороге грубый москвич, шепча ласковым еле слышным баском. Его прямоугольные фары рассекали мглу. И снова царственная тишина воцарилась в жилой зоне. Я снова глубоко задумался и простоял так у окошка. Раздался скрип двери и босые шаги, которые вернули меня из долины мыслей. Следом пошёл в ванную и я. Там на раковине в стаканчике стоит жёлтая прозрачная щётка. Эта - сестры. Синяя в белом пластмассовом стакане - мамина. А красная в расписном стаканчике моя. Я быстро почистил зубы и вернулся в комнату. Ульяна уже лежала в своей кроватки. Тут заглянула мама – Люда: - Так, голубы мои, легли, или всё ещё ни как? Алёша?
- А, да, я уже ложусь, ложусь. И при маме забрался под одеяло.
Сначала, минут пять мы лежали молча, а после начали шептать друг другу через темноту разные глупости. Затем. Минут через пятнадцать - двадцать спросил: - Ульяна, ты спишь?
- Нет.
- А у тебя там темнее, чем у меня?
- Да.
- А можно к тебе прийти, посмотреть?
- Можно!
И убедившись, что там действительно темнее, я вернулся на свою кровать, лёг, укрылся. Минут через десять голос из темноты: - Лёша, Лёша, ты спишь?
- Нет.
- Можно я к тебе приду?
- Иди.
Мы какое то время молча сидели напротив друг дружки. Я смотрел на голые ноги сестры, которые она по татарски сложила, затем произнес: - А давай поиграем в «Сдерживайся»
- Давай!
Сестрёнка зашлёпала ритмично левой ступней по белому одеялу: - Сдерживайся, сдерживайся, сдерживайся!
Мои глаза пару минут смотрели на это, а далее правую руку запустил под трусы и задёргал.
- Не сдержался! – сказала сестрёнка, - давай по новой. Вынимай от туда руку, - сдерживайся-сдерживайся-сдерживайся.
Я смотрю, смотрю, креплюсь, креплюсь, держусь из последних сил, как сладкоежка держится при виде шоколадного торта с розочками, как гурман при виде изощрённых яств и всякой снеди, как алкаш при виде запотевшего пузыря, вынутого из холодильника, но вновь сила воли даёт сбой. Я затормошил в семейниках половой член, не в силах отвести взгляд от шлёпающей детской ступни. Ульяна перестала шлёпать и произнесла: - Не сдержался! Давай снова, но сейчас сдерживайся дольше!
- Постараюсь. На сколько силы воли хватит настолько и сдержусь. Ведь у тебя ступни такие мощные большие ногтистые рогатые сохатые и уазистые. Я наклонился, чтобы поцеловать.
- Нет – нет – нет- нетушки! – убирает сестрёнка ступню, - нельзя и опять ей шлёпает, но уже чуть дальше: - сдерживайся, сдерживайся, сдерживайся, - затвердила она мантру, словно кришнаитка, но зазвучало это из её уст с подтекстом: «Не сдержись, не сдержись, не сдержись». Я продержался по ощущениям около минуты. – Молодец! – похвалила сестра, - давай снова, - сдерживайся, сдерживайся, сдерживайся «Шлёп – шлёп – шлёп – шлёп, - ступнёй, - шлёп – шлёп- шлёп – шлёп». Член напрягся. Всё там щекочет. Я засунул руку под трусы и начал доить бычка. Ухватил правую ступню сестрёнки и пошёл осыпать градом поцелуев. Сестра знает по опыту, что если не кончу, буду ворочаться с боку на бок, приставать всю ночь к её ногам и вести себя, как капризный ребёнок, прося ступню, словно новорожденный требует титьку матери. Я ощутил, как она пальцами левой стопы залезла ко мне в трусы и защипала кожу мошонки. Я уткнулся носом в правую. Невероятные ножные фантазии цветными кадрами побежали в мозгу, словно там включился кинопроектор. Я задрыгался в конвульсиях, втянул шумно запах ноги, ощущая, как сперма течёт в трусы. Меня сразу потянуло в сон. Сделалось так хорошо, легко и спокойно. Сестрёнка предложила спать сегодня вместе. Я согласился. Она перенесла свою подушку ко мне на кровать. Мы обнялись и закрыли глаза. Всю ночь её волосы лезли мне в рот, щекоча лицо. Утром проснулся от того, что на меня кто-то смотрит. Я открыл глаза. Сестра стоит перед моей кроватью и улыбается. А на улице давно светит солнце. Меня снова ждал очередной насыщенный день с младшей сестрёнкой.
