Пребывание Императора Николая первого в Чембаре. 1836

Александр Христофорович БЕНКЕНДОРФ (1782–1844)
ИЗ ЗАПИСОК ГРАФА БЕНКЕНДОРФА
Печатается по публикации
в журнале «Русский архив», 1865 год, вып. 2
Дмитрий Власьевич ИЛЬЧЕНКО
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ
В УЕЗДНОМ ГОРОДЕ ЧЕМБАРЕ
с 25-го августа по 8-ое сентября 1836 года
Печатается по публикации в журнале
«Русская старина», 1890, март, том 67
К ПУТЕШЕСТВИЮ ИМПЕРАТОРА
НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА
ПО ПЕНЗЕНСКОЙ ГУБЕРНИИ, В 1836 ГОДУ
Документы печатаются по публикации
в журнале «Русский архив», 1896 год, вып. 4
Иван Созонтович ЛУКАШ (1892–1940)
ЧЕМБАРЫ
Печатается по публикации
в журнале «Простор», 1989, № 6
Владимир Лаврентьевич САДОВСКИЙ (1909–1973)
ПАГУБНЫЙ ДУХ
Печатается по изданию серии «Маленькая библиотека»,
Пензенское книжное издательство, 1957
Пётр Кириллович ШУГАЕВ (1855–1917)
ИЗ КОЛЫБЕЛИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. ЧЕМБАР
Печатается по публикации в журнале
«Живописное обозрение», 1898, №№ 21–22
Иван Николаевич ЗАХАРЬИН (ЯКУНИН) (1839 (1837?)–1906)
БЕЛИНСКИЙ И ЛЕРМОНТОВ В ЧЕМБАРЕ
(Из моих записок и воспоминаний)
Печатается по публикации в журнале
«Исторический вестник», 1898, март, том LXXI

Визит Императора Николая I состоялся через 12 лет после посещения губернии Александром I. Заезд в Пензу по пути в Чугуев Харьковской губернии на смотр армейских полков планировался на два дня, с 24 августа 1836 г., но по воле Императора был сокращён до суток, а по воле провидения не запланировано продолжился в уездном Чембаре с раннего утра 26 августа по 8 сентября. По установленному порядку, в Пензе Императора принимал хорошо подготовившийся губернатор
А. А. Панчулидзев. Николаю I пензяки обязаны обустройством сквера в южной части Соборной площади, который с 1892 г. называется Лермонтовским. На предводителя чембарского дворянства Я. А. Подлатчикова визит Императора свалился внезапно, на грани реального. Тем не менее,
Чембар, «один из ничтожнейших городков империи», выдержал с честью испытание двухнедельным неожиданным пребыванием монарха.
Здесь служил квалифицированный уездный врач Ф. Х. Цвернер, выпускник Дерптского ниверситета, весьма удачно оказавший первую помощь монарху. Он был назначен в Чембар после смерти Г. Н. Белынского, отца великого критика. Зимой 1836 г. он же подписал лекарское свидетельство о болезни М. Ю. Лермонтова, чем продлил пребывание поэта в отпуске на 5 недель.
В публикуемых материалах визит Императора описан детально и разнообразно, что объясняется не только тем, что свидетельства об этом чрезвычайном происшествии собирались в разное время, но и
личностями авторов. Среди них шеф жандармов и Главный начальник III Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии А. Х. Бенкендорф; очеркист и драматург И. Н. Захарьин (псевдоним И. Якунин); П. К. Шугаев, чембарский помещик, интересующийся жизнью знаменитых земляков; писатель-эмигрант И. С. Лукаш, пензенский литератор В. Л. Садовский. Сопоставление документов даёт возможность проверить правдивость и точность свидетельств очевидцев, увидеть индивидуальные
грани и меру творческой фантазии писателей, как и выполнение ими идеологического заказа.

Александр Христофорович БЕНКЕНДОРФ
ЗАПИСКИ ГРАФА БЕНКЕНДОРФА

Предисловие к публикации Записок в журнале
«Русский архив» (1865)
Мы обязаны за эту статью благосклонности барона
Модеста Андреевича Корфа. Статья доставлена при
следующем письме:
«Милостивый государь Петр Иванович.
Прекрасный Ваш „Русский Архив“ продолжает,
по мере того как публика ближе с ним знакомится, все
более и более обращать на себя общее внимание. Охотно отвечая на призыв Ваш принести и мою лепту
в этот богатый сборник материалов для отечественной истории, я испросил Высочайшее соизволение Государя Императора передать Вам, для напечатания
в „Архиве“, прилагаемый рассказ о падении, которое
в 1836­м году постигло Императора Николая Павловича близь Чембара и имело последствием перелом им
ключицы. Этот рассказ извлечен из Записок графа
Александра Христофоровича Бенкендорфа, который,
пользовавшись, как известно, всею доверенностию
покойного Государя, неотлучно сопровождал его во всех
поездках по России и заграницею и находился также
и при этом роковом падении. Записки его, о существовании которых не только Император Николай I,
но и все близкие и даже родные графа узнали лишь
после его смерти, были ведены на французском языке
и содержат в себе множество таких подробностей,
анекдотов и пр., которые иначе нигде бы не сохранились. Наглядным тому доказательством служит
и настоящий отрывок, при переводе которого я старался столько же быть близким к подлиннику, сколько
и удержать его дух и колорит.
Примите, милостивый государь, свидетельство
совершенного моего почтения и преданности.
Барон М. Корф.
С.­Петербург. 8 января 1865.»

8-го августа 1836 года Император Николай I выехал из Петербурга, в сопровождении графа
А.X. Бенкендорфа, всегда сидевшего в одной с ним коляске, для одного из частых своих объездов по разным губерниям. Описав это путешествие их через Москву и потом Владимир, Ковров, Вязники и Горбатов, на Нижегородскую ярмарку, а оттуда в Казань, Симбирск и Пензу, граф продолжает:
Государь, располагая осмотреть еще войска в Чугуеве и Ковне и побывать в Варшаве, всемерно ускорял нашу поездку и уже успел выиграть несколько дней против маршрута. Мы мчались с ужасающею быстротою, впрочем, по хорошей дороге и на славных лошадях. Ночная темнота, застигшая нас по выезде
из Пензы, нисколько не умалила скорости нашей
езды. Государь и я крепко спали в коляске, как вдруг,
в час пополуночи, 26-го августа, нас разбудил крик
форейтора и кучера; лошади понесли, и почти в ту же
минуту коляска опрокинулась с грохотом пушечного
выстрела. «Это ничего!» — вскричал Государь.
Очутясь, сам не знаю как, на ногах возле опрокинутого экипажа, я увидел кучера Государева Колчина
и камердинера Малышева (сидевшего также на козлах) лежащими без чувств; падение коляски и род
небольшого вала, на который свернули лошади,
тотчас остановили их стремительный бег. «Выходите», — закричал я Государю; но как он не ответил, то
я схватил его за воротник шинели и вытащил из коляски; тут, увидев, что ему сделалось дурно, я, поддерживая его, отвлек и посадил в ров, окаймлявший
дорогу. Первые его слова были: «Я чувствую, что
у меня переломлено плечо; это хорошо: значит, Бог
вразумляет, что не надо делать никаких планов,
не испросив Его помощи». В это время показался
прохожий: то был старый отставной солдат, с увешанною медалями грудью. Я подозвал его и, дав подержать факел, принесенный рейткнехтом, который
прибежал в испуге с передовой телеги, приказал
остаться при Государе, пока я с рейткнехтом посмотрю, как помочь кучеру и камердинеру; последний,
весь в крови, стонал, а первый не давал никакого
признака жизни. Тогда я послал рейткнехта, в его
телеге, за врачом и другим экипажем на ближайшую
станцию — городок Чембар, до которого нам оставалось всего пять верст. Государь между тем разговаривал с державшим факел солдатом и сам, приподнявшись, чтобы пособить нам ухаживать за камердинером, заметил, что у меня ушиб на лбу, чего я прежде
сгоряча не почувствовал. Тут настиг нас следовавший всегда за государем фельдъегерь, которого
я тотчас отослал обратно, ускорить, сколько можно
прибытие лейб-медика Арендта, ехавшего в одной
коляске с генерал-адъютантом Адлербергом и отставшего в пути. Покамест я достал из кармана
коляски хересу, которым обмыл окровавленное лицо
камердинера, принудив и Государя, у которого всякую минуту делалась дурнота, выпить несколько
глотков. Видя перед собою, сидящим на голой земле,
с переломленным плечом могущественного владыку
шестой части Вселенной, которому светил старый
инвалид и кроме меня никто не прислуживал, я был
невольно поражен этою наглядною картиною суеты
и ничтожества земного величия. Государю пришла та
же самая мысль, и мы разговорились об этом с тем
религиозным чувством, которое невольно внушала
подобная минута.
До возвращения из города рейткнехта прошел
добрый час. Государь велел прибывшему врачу
заняться кучером, который пришел между тем
в чувство, и камердинером, и уложить их в привезенную коляску, а сам, не допустив осмотреть своего
перелома, сел в нашу, поднятую приехавшими людьми; но когда движение экипажа стало усиливать его
страдания, то вышел из него и пошел дальше пешком.
В это время подскакали Арендт с Адлербергом, и я
побежал вперед, чтобы похлопотать о каком-нибудь
помещении в Чембаре. Там все было погружено в сон,
и только разбуженный рейткнехтом городничий
ждал у заставы. Отправясь вместе с ним, к уездному
училищу, как единственному дому, в котором, по его
словам, представлялась возможность поместить
нашего больного, я приказал наскоро очистить
и осветить этот дом и пустился назад на встречу
к Государю. Он уже дошел покуда до города и чувствовал себя крайне утомленным; но войдя в импровизированную для него квартиру, стал шутить и,
потребовав бумаги и карандаш, написал Императрице целых четыре страницы, в таком юмористическом
тоне, что, слушая это письмо, мы не могли удержаться от смеха. Оно было тотчас отправлено с нарочным
фельдъегерем; затем Государь велел мне дать знать
во все места, чрез которые лежал наш дальнейший
маршрут, чтобы его туда не ждали, а Адлербергу,
заведовавшему в пути военною частью, приказал
разослать такие же извещения князю Паскевичу,
военному министру и начальникам собранных на разных пунктах войск. Уже только после всего этого, он,
обратясь к Арендту, сказал: «Ну, теперь твоя очередь,
вот тебе моя рука: займись ею». В продолжение всей
перевязки он шутил с нами и милостиво старался
ободрить Чембарского эскулапа, сильно переконфуженного неожиданною честью ухаживать за своим
Монархом.
У Государя, действительно, оказалась переломленною ключица.
Когда его уложили, я принялся за все нужные
распоряжения для помещения свиты и возвращения
передовой коляски, находившейся, с прочими камердинерами государевыми, уже в Тамбове. Городок,
в котором мы принуждены были устроиться, один
из самых ничтожных в целой империи, не представлял никаких местных ресурсов; поэтому надо было
тотчас позаботиться о снабжении нашей кухни
нужными припасами, добыть какую-нибудь мебель,
выписать из Москвы вина, образовать род пожарной
команды на случай огня в нашем деревянном домишке, покрытом, в большей его части, соломою; наконец
устроить движение курьеров и дать повсеместно
знать о новой резиденции Государя. Все это обошлось
без особенных затруднений. Бессрочно-отпускные
из гвардейских и армейских полков поспешили к нам
со всех концов губернии, с просьбою употребить их
в дело; первых я определил в комнатную прислугу,
а Николай I Павлович, Император Всероссийский,
вторых в состав полицейской команды. Чембарские
жители целыми днями окружали наше скромное жилище в грустном молчании, составляя, таким образом, постоянную царскую стражу и удаляя всякой
шум: даже и между собою они шептались на ухо, как
бы в комнате самого больного. Соседние помещики
наслали фруктов и запасов всякого рода, и кладовые
нашего дорожного метрдотеля Миллера вскоре
обильно всем наполнились. Из окрестностей навезли
даже цветов и померанцовых деревьев, для убранства
окон и комнат. Дамы и люди, богатые и бедные,
приезжали за сто, за двести верст, точно на богомолье, чтобы осведомляться о здоровье Государя и в надежде как-нибудь на него взглянуть. По мере того,
как слух о несчастном приключении долетал до
соседних губерний, стали являться посланные и от
тамошних дворянских и городских обществ, с расспросами о положении обожаемого Монарха. Ежедневно выходил бюллетень, за подписанием Арендта
и местного врача, очень смышленого молодого человека, и этот бюллетень пересылался в Москву,
в Петербург и по всем трактам, шедшим от Чембара.
Я едва успевал отписываться на письма, которые
приходили ко мне с нарочными. Вся империя была
в тревожном испуге, и Чембар сделался средоточием
всех страхов и всех надежд. В Петербурге Императрица с тою твердостью, которою она умеет вооружаться в важных случаях, старалась умерять народные опасения, с одной стороны часто показываясь
перед публикою на островах, а с другой сообщая
каждому, кто только имел к ней доступ, утешительные известия, ежедневно получавшиеся ею в письмах
Государя, столько же пространных, сколько и написанных всегда в самом веселом тоне. Но, в сущности,
было не совсем то. Государь жестоко страдал. В начале нашего пребывания в Чембаре стояли там страшные жары, и плохенький домик наш, обратившийся
во дворец повелителя России, не представлял никакого приюта от томительной духоты. В первую
минуту врачи не заметили, что, кроме ключицы, было
переломлено и верхнее ребро, от чего естественно
усугублялись боли. Впрочем, больной, если по временам и жаловался, то и тут проявлял ту железную
твердость характера, которая ставила его так высоко
над другими людьми, даже и при перенесении физических страданий. Он продолжал заниматься делами,
как бы в своем кабинете в Зимнем дворце; курьеры
привозили все текущие доклады министров, и все
было им высылаемо обратно обыкновенным порядком. В свободные минуты Государь читал газеты
и даже романы, но скучал этим чтением, в постоянной тревоге о беспокойстве своей семьи и своего
народа и о расстройстве, происшедшем в его маршруте. Он боялся, кроме того, чтобы Императрица не решилась сама приехать в Чембар, что могло бы повредить ее здоровью и еще более напугать всю Россию.
Хотя он еще в первом своем письме именно запретил
ей думать о такой поездке, о чем написал и князю
Волконскому (министру императорского двора)
однако, зная нежную к себе привязанность своей
супруги, все продолжал опасаться, чтобы она не нарушила его запрещения, и я, на этот случай, уже готовил для нее дом присутственных мест.
Врачи объявили, что надо пробыть в Чембаре,
по крайней мере, три недели и потом делать самые
короткие переезды. Эта перспектива еще более волновала нетерпеливый нрав Государя и даже замедляла
его выздоровление. Притом первая перевязка, которую сняли только через трое суток, так сдавила ему
живот, что к прежним страданиям прибавились еще
желудочные судороги, с нестерпимыми болями. Бедный Арендт не знал что начать, особенно потому, что
больной не соглашался принимать большую часть его
лекарств, или сердился, когда они не доставляли ему
облегчения. Раз, ночью, Государь почувствовал себя
так дурно, что даже потребовал священника, для напутствия к смерти, и между тем все это, по точному
и строгому его приказанию, должно было оставаться
тайною и для Императрицы, и для всех. По мне лично,
такая таинственность, усиливая тяготевшую на мне
ответственность, не могла не увеличивать еще более
тревожной заботы. В присутствии больного, я всегда
старался казаться спокойным и веселым; но сердце
мое было истерзано, и я вполне обрисовывал себе весь
ужас моего положения в отношении к Императрице,
к Наследнику престола и к целой империи. Дорожные
мои спутники, Адлерберг и Прусский полковник Раух,
в особенности же Арендт, с раннего утра приходили
изливаться передо мною в жалобах и плакать, и мне же
еще доводилось утешать их и ободрять унывавшего
лейб-медика. Утром до обеда и потом опять после стола я оставался у Государя по целым часам, стараясь
развлекать его разговорами; в промежутки моего отсутствия, Адлерберг поутру приносил ему бумаги
по военному министерству, а вечером что-нибудь
читал. Кроме того в Чембар были вызваны, с докладами, командир черноморского флота Лазарев и начальник кавалерийских военных поселений граф Витт, которых Государь, по прежнему маршруту, думал видеть
в Чугуеве; часто также наезжали разные другие генералы, флигель-адъютанты и пр., что хотя несколько
разгоняло скуку нашей однообразной жизни. Иногда
Государь прохаживался по двору своего дома, и тогда,
счастливый как узник, вырвавшийся из своей тюрьмы,
любил встречаться и шутить с нами. Но желудочные
боли, ежедневно возвращавшиеся, очень его беспокоили; пребывание в Чембаре становилось ему с каждым
часом нестерпимее, и желание скорее оставить этот
несносный город все сильнее высказывалось, отражаясь и на расположении его духа. Трехнедельный срок
казался ему целою вечностью. Арендт, которого все
более и более пугало и состояние здоровья больного,
и его раздражительность, не мог не видеть, что потерял его доверие. Однажды бедняк, изливая мне, весь
в слезах, свое сокрушение, объявил, что единственным
средством успокоить моральное раздражение Государя, считает — отъезд из Чембара, хотя с другой стороны движение экипажа может увеличить страдания от
перелома. Я расчел, что из двух бед последняя — меньшая и, не смотря на то, что с нашего приключения не
минуло еще и двух недель, мы порешили отправиться
в путь через четверо суток. Весть о том неописуемо
обрадовала Государя, и я тотчас занялся дорожными
сборами. Но едва прошли первый сутки, как государь
вдруг потребовал меня к себе и, сидя на постели,
со сверкающими глазами с суровым выражением лица,
почти закричал мне: «Я еду непременно завтра утром
в 9 часов, и если вы не можете везти меня, то уйду
пешком». Никогда еще в жизни он не выражался со
мною таким повелительным и резким тоном. Видя его
в этом положении, я только спросил, переговорено ли
уже об этом с докторами? «Это не их дело», — возразил
он в том же тоне. Тогда я отвечал, что сделаю сейчас
все нужные распоряжения, хотя нелегко собраться
в каких-нибудь двенадцать часов. Едва, однако, я принялся за дело, как меня снова позвали к Государю.
Выражение лица и голос его уже были опять обычные
и, по докладу моему, что все будет готово к назначенному времени, он тотчас развеселился и приказал мне
наградить всех прислуживавших ему в Чембаре, а также раздать значительные суммы в церковь, в училище
и на бедных. В следующее утро Государь был одет уже
с семи часов и торопил всех к отъезду. Поблагодарив
городничего, уездного предводителя дворянства, жандармского полковника и бессрочных, прислуживавших
в комнатах, он пошел пешком в церковь, в которую
втеснилось все Чембарское население. После краткого
молебствия, мы все вместе с ним уселись в выписанную мною нарочно из Пензы длинную, низкую и казавшуюся более спокойною, чем коляска, линейку и напутствуемые благословениями толпы, пустились
в дорогу по прекраснейшей погоде.
Прожитые нами в Чембаре две недели, с 26-го
августа по 9-е сентября, казались мне целым годом,
и я не менее Государя радовался, что мы оставляем
это скучное место. Первые 20 верст все шло бесподобно, и Государь шутил с Арендтом над медициною
вообще и над его невежеством в частности. Но потом
возобновились желудочные судороги и, пересев
в свою коляску, уже один, чтобы скрыть от нас свои
страдания, он приехал на ночлег совсем разнемогшийся и в дурном расположении духа. Городок Кирсанов, в котором мы ночевали, не мог, к несчастию,
доставить больному больших удобств, и рано утром
мы, по ужасному ненастью, тронулись далее, сильно
встревоженные положением Государя.
Второй ночлег был в Тамбове, куда мы приехали
в 2 часа пополудни. Встречи Государю в его путешествиях по России, везде, особенно же в губернских городах, бывали всегда самые шумные; но здесь случилось совершенно противное: огромные массы народа,
в экипажах и пешком, правда, точно также теснились
вокруг государевой коляски, но в совершенном молчании, боясь обеспокоить его малейшим шумом. Эта благоговейная тишина, плод таких чистых побуждений,
говорила сердцу еще красноречивее, чем все восторженные клики, к которым, в продолжение десяти лет,
народная любовь приучила Государя. Толпа целый
день не покидала площади перед домом, где он остановился и, храня все тоже безмолвие, не отрывала глаз от
временного жилища своего Монарха. Утром, при оставлении нами Тамбова, дамы в экипажах старались
объехать государеву коляску, чтобы иметь счастье
взглянуть на него: когда же мы выехали на широкую
столбовую дорогу, то началась настоящая скачка: одни
экипажи стремились опередить другие, рискуя ежеминутно быть опрокинутыми, что продолжалось несколько верст. Эта живая панорама счастливых и хорошеньких личек, беспрестанно мелькавших перед
глазами Государя и ежеминутно сменявшихся новыми,
очень его забавляла.
Следующие ночлеги были в Козлове, Ряжске, Рязани и Коломне, и везде нас принимала также самая
благоговейная тишина со стороны народных масс,
как бы все они были связаны одною электрическою
нитью. Здоровье нашего больного нисколько, однако
же, не поправлялось и, вместе с беспокойством
Арендта, возрастали и наши страхи. По прибытии
в Москву, государь проследовал ее почти во всю
длину, от Коломенской заставы до Орловской своей
дачи, сидя в коляске один, чтобы иметь более простора для своей руки. Мы, вдвоем с Арендтом, приехали
получасом позже, и нашли его крайне разгневанным.
Всем городским властям заранее было запрещено
встречать или ждать Государя; но никому не дано
было предвидеть, что у каждой из бесчисленных церквей, мимо которых лежал его путь, будет выходить
духовенство с крестами и святою водою. Это заставляло его беспрестанно снимать фуражку и прикладываться к крестам, тогда как он, для сбережения
руки, был весь обложен подушками и вальками.
Государь обещал нам отдохнуть в Москве несколько времени и потом останавливаться в дороге на каждую ночь; но его нетерпение взяло верх, и я получил
приказание сготовиться к отъезду не далее как
на следующий уже день. Утром, отслушав обедню
в домовой церкви и приняв графа П.А. Толстого (правившего должность военного генерал-губернатора)
и князя С. М. Голицына (председателя опекунского
совета, весьма любимого императорским домом),
Государь сел в коляску опять один и, отъезжая,
сказал, мне, что будет обедать на второй станции от
Москвы. Вместо того, прибыв на эту станцию, он
немедленно потребовал лошадей и, нигде не останавливаясь, примчался в Царское Село так скоро, что,
при всей прыти, мы поспели туда уже часом после
него. Императрица и вся царственная семья несказанно обрадовались внезапному появлению своего
больного, а сам он чувствовал себя совершенно
счастливым, что отделался от несносного Чембара
и мог снова обнять всех своих. Когда я пришел во дворец, все уже сидели вместе за столом. Меня тотчас
позвали в столовую, и Императорская чета поблагодарила меня от полноты сердца: Государь, за все мои
заботы о нем в продолжение этого несчастного
путешествия, а Императрица за то, что я привез ей ее
супруга.
Государь провел в Царском Селе безвыездно двадцать дней. 8-го октября он съездил в Петербург,
но только на двое суток и потом, вернувшись обратно
в осеннюю свою резиденцию, оставался там до 7-го
ноября, медленно оправляясь от последствий своего
падения…

Д. В. ИЛЬЧЕНКО
ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ В УЕЗДНОМ ГОРОДЕ ЧЕМБАРЕ
с 25-го августа по 8-ое сентября 1836 года
Чембар, незначительный уездный городок Пензенской
губернии, всего с 4000 жителей обоего пола, о существовании которого, наверное, многие и не подозревают у нас на Руси, назад тому 46 лет, получил вдруг
известность не только во всей России, но и за границей,
особенно в политическом мире; печальным событием,
проявившим его существование, послужила внезапная
болезнь императора Николая Павловича, встревожившая было многих и задержавшая его в Чембаре две недели. — В одном из исторических изданий, сколько мне
помнится, были помещены когда­то выдержки из записок бывшего шефа жандармов, гр. А.X. Бенкендорфа, где,
между прочим, рассказано вкратце и о несчастном
происшествии, случившемся с Николаем Павловичем
в 1836 г., во время проезда его по Пензенской губернии.
Считаю нелишним сообщить здесь несколько подробнее
сведения об этом, добытые мною из воспоминаний
немногих оставшихся еще в живых свидетелей этого
происшествия и извлеченные из официального дела —
«о путешествии государя императора через
Пензенскую губернию».
Д. И.
I.
23 июля 1836 года, министр внутренних дел, статссекретарь Блудов, по поручению шефа жандармов
и командующего главною квартирой гр. Бенкендорфа, уведомил пензенского губернатора Панчулидзева,
что «государю императору благоугодно предпринять
путешествие по России». Известно, что Николай Павлович ежегодно совершал подобные путешествия,
с целью осмотра корпусов своей любимой армии; и на
этот раз главною целью его поездки был Чугуев —
главный город военных поселений Харьковской
губернии, где собран был для смотра весь корпус,
и куда направлялся он окружным путем через губернии волжского бассейна, по тракту из Москвы на Владимир, Гороховец, Горбатов, Нижний, Казань, Симбирск, Пензу до Тамбова и далее. В Тамбове он намеревался съехаться с императрицей Александрой
Федоровной, куда она должна была прибыть к его
приезду.
Министр внутренних дел, препровождая пензенскому губернатору маршрут высочайшего путешествия и предписывая принять меры к исправлению
дорог, гатей, мостов и заготовлению лошадей в необходимом количестве, «дабы во время путешествия
его величества по пензенской губернии не могло
встретиться каких-либо остановок и затруднений
и чтобы путешествие сие совершилось со всевозможным удобством, спокойствием и безопасностью»,
прибавляет, что государь повелеть соизволил, чтобы
нигде к принятию его величества со стороны дворянства, градских и земских полиций и других начальствующих лиц никаких встреч не приготовлялось».
В свите императора следовали: генерал-адъютант
Бенкендорф и Адлерберг, лейб-медик Аренд, статссекретарь Позен и при нем чиновник и два писца,
флигель-адъютант полковник Львов и с ним писарь,
прусской службы полковник Раух, 3 фельдъегерских
офицера, 3 камердинера его величества, метрдотель
Миллер с двумя поварами и магазин-вахтер.
По распоряжению губернатора Панчулидзева закипела вдруг лихорадочная деятельность в губернии
к приготовлению всего, что необходимо было для
благополучного путешествия такого высокого гостя,
и — надо отдать справедливость административным
способностям губернатора и ближайших его помощников — ничто не было упущено из виду, чтоб показать, что называется, товар лицом и придать этому
путешествию наиболее удобства и безопасности.
В распоряжениях губернатора видна заботливая внимательность, доходившая, по-видимому, до мелочей
и вытекавшая из благоразумной предусмотрительности — устранить всякую случайность, которая
могла бы причинить какое-либо несчастие или беспокойство государю. Так, предписывая губернскому
почтмейстеру и исправникам, чтобы на каждой станции следования его величества было по 85-ти, а на
подставе, на средине станции, по 79-ти почтовых лошадей, он делает наставления, «чтобы лошади не откармливались на стойке, но были бы сытые, в гоньбе,
кроме последних суток: чтобы лошадей объезжали
в дышле, днем и ночью с фонарями или пучками
зажженной соломы, дабы тем приучить их не бояться
огня, а народ должен кричать — «ура».
* * * * * * *
На каждой станции определены были дворянские
заседатели для присмотра за порядком и за выездкой
лошадей. Чиновник особых поручений Караулов, посланный проверить, все ли исполнено по предписанию, доносит губернатору, что в Городищенском уездном суде он нашел полы и стены грязными, раму портрета государя, засиженную мухами, а вместо зерцала —
«какую-то китайскую беседку»! и губернатор строго
приказывает: «беседку» уничтожить, сделав новое зерцало, по образцу прочих присутственных мест, полы
и стены выкрасить и к портрету государя сделать новую раму, произведя все расходы на счет уездного
судьи. Не ограничиваясь этим, губернатор сам лично,
за три дня до прибытия государя в Пензу, осматривает
все, что приготовлено к высочайшему проезду на всем
пути следования его величества, и делает на месте
нужные изменения и распоряжения.
По маршруту от Пензы до Тамбова предполагалось,
что в Чембаре государь будет иметь обеденный стол
или ночлег; с этою целью приготовлено было в городе лучшее для него помещение — дом уездного
училища, который, следует заметить, нуждался
в ремонтировке, особенно крыша, к чему и предполагали приступить по проезде государя, не предвидя,
конечно, что пребывание его в этом доме продлится
две недели и потребует экстренных поправок и приспособлений. Деревянный одноэтажный дом этот
в семь окон, по внешнему виду своему был в то время
лучшим в городе, помещение же его было тесное
и состояло всего из 4-х небольших комнат и прихожей. Уездное училище на время выведено было в наемное помещение, стены были выбелены, а мебель
доставил предводитель дворянства; ее, впрочем,
оказалось после недостаточно.
Первоначально предполагали, что император Николай Павлович пробудет в Пензе не менее двух суток,
и поэтому губернский предводитель дворянства предложил, через губернатора, бал от имени дворянства
его величеству. Граф Бенкендорф, к которому губернатор обращался для высочайшего доклада по сему предмету, уведомил, что «его величество с благосклонностью изволит принять бал пензенского дворянства,
если краткое пребывание его в Пензе не воспрепятствует присутствовать ему на оном».
Бал, однако, не состоялся почему-то.
24 августа, в 5 часов пополудни, Николай Павлович
благополучно прибыл в Пензу и остановился в доме
губернатора. Через час потом, переодевшись, отправился в кафедральную соборную церковь, где встречен был преосвященным Амвросием, и прикладывался к иконам. На другой день, в 11 часов утра, ему представлялись служащие чиновники, собравшееся дворянство и городское общество. По окончании представления, он сделал смотр гарнизонному батальону,
посетил тюремный замок, приказ общественного
призрения, гимназию и училище садоводства; был
в духе, и остался всем чрезвычайно доволен. После
обеда, к которому, кроме свиты, удостоились приглашения губернатор и губернский предводитель дворянства, государь отправился из Пензы в дальнейший путь в одной коляске с гр. Бенкендорфом, в 5 часов пополудни, 25 августа.
II.
По пути в Чембар, по Тамбовскому тракту, нужно
было проехать станции: Константиновку, Чернцовку,
Каменку и Мачалейку, всего 125 верст. До последней
станции государь проследовал благополучно и выехал из Мачалейки в 12 часов ночи; на 17-й версте от
станции, в с. Кевдо-Вершине была смена лошадей. До
Чембара оставалось всего 14 верст. Дорога от КевдоВершины до города ровная, хорошая и только в двух
местах перерезывается оврагами, из которых последний, на 7-й версте от города, образует гору довольно
длинную, но совершенно почти отлогую. Ночь была
ясная, безоблачная. Начала всходить луна. В коляске
зажжены были фонари. На козлах экипажа сидели
ямщик и камердинер. Государь дремал. Все, казалось,
было предусмотрено и приготовлено к тому, чтобы
высочайший переезд совершился покойно и благополучно; но человек предполагает, а Бог располагает,
и часто несчастие случается там, где мы его менее
всего ожидаем. Так было и в этом случае. Подъезжая
к последней горе, что против деревни Шалалейки,
ямщик не сдержал лошадей и не затормозил экипажа,
как требовала предосторожность, надеясь, может
быть, на то, что гора не крутая и лошади легко спустят; но на половине горы дышловые лошади, не будучи особенно удерживаемы, понесли раскатившийся
экипаж, напиравший на них сзади своею тяжестью;
форейтор, к несчастию, свалился, и выносные лошади, никем не управляемые, свернули в сторону и наскочили на край дороги; экипаж опрокинулся на бок,
и государь упал, сильно ушибся и сломал себе при
падении левую ключицу. К счастью еще, что лошади
в эту минуту сами остановились! Граф Бенкендорф,
сидевший по правую сторону государя, отделался
одним ушибом, то же самое испытал и ямщик, главный виновник случившегося. Больше всех пострадал
несчастный камердинер, сидевший на козлах, который был ужасно разбит. Первое время государь был
без чувств несколько минут, и когда пришел в себя,
то, забывая собственные страдания, обратился к гр.
Бенкендорфу, поддерживавшему его голову, с вопросом: «не случилось ли с людьми какого несчастия?».
Узнав от Бенкендорфа, в каком опасном положении
были камердинер и ямщик, он сейчас же отослал его
от себя, сказав: — «Ступай, помогай им, чем можешь,
а я чувствую себя еще настолько в силах, что могу
обойтись и без твоей помощи».
Рассказывают, что в это время пробирался тропинкою подле большой дороги солдат с котомкой за плечами, отпущенный домой «вчистую». Привлеченный
светом и суетой, он, ничего не подозревая, подошел
к месту катастрофы как раз в ту минуту, когда государь очнулся, и, конечно, был изумлен и поражен как
неожиданной встречей, так и самым происшествием.
— «Мне вот и «служба» поможет, — сказал Государь, завидя солдата и, обращаясь к Бенкендорфу, —
а ты ступай и делай, что нужно».
Солдат, действительно, был при этой катастрофе
и оказывал помощь государю, пока гр. Бенкендорф
приводил в чувство камердинера. Народная память
сохранила даже фамилию его — Байгузов, отставной
унтер-офицер, уроженец села Кевдо-Вершины, получавший от самого государя «синенькую». Он после
рассказывал, как он, стоя на коленях, поддерживал
государя императора в сидячем положении на земле
и давал ему, по временам, пить воду из своей манерки. — Не трудно представить себе, какая, в самом
деле, была эта ночная сцена, бьющая в глаза своим
поразительным контрастом и вызывающая на раз-
мышление: в глухую полночь, среди большой дороги,
на сырой земле, сидит в изнеможении могущественнейший в мире государь, властелин половины Европы, — и ему прислуживает на коленях простой солдат в лаптях и с котомкой за плечами! Картина,
действительно, достойная кисти художника по своей
обстановке.
Форейтор, как менее других пострадавший, послан
был верхом в Чембар с известием о случившемся
несчастии, откуда не замедлила прибыть помощь.
Предводитель дворянства, Я.А. Подладчиков, прислал
свою коляску, прискакали: доктор, исправник, городничий, собрался народ. Первую медицинскую помощь
государю оказал Цвернер, уездный врач Чембарский.
Лейб-медик Аренд следовал сзади императорского
экипажа, отстав на целую станцию, и когда приехал, то
перевязка сломанной ключицы была уже сделана, как
нельзя лучше. При этом, говорят, случился следующий
эпизод, переданный будто бы гр. Бенкендорфом.
Император Николай Павлович, услышав от графа, что
из города едет доктор, и, сознавая не без причины, что
последний легко может сробеть при виде его и сделать
поэтому неудачную перевязку, приказал закрыть себе
лицо платком, чтоб дать возможность врачу придти
в себя и приступить к делу хладнокровно. Но Цвернер
был человек не робкого десятка. По прибытии на место, он быстро подошел к императору и совершенно
спокойно спросил: «Что с Вами, Ваше Величество?».
Угадав, вероятно, по голосу, что с таким человеком
предосторожности излишни, Николай Павлович
открыл лицо и объяснил в чем дело. — Как бы там ни
было, но последствия своевременно и правильно оказанной помощи не замедлили обнаружиться: государь
почувствовал себя лучше, сел сначала в экипаж и приказал ехать шагом, но усилившаяся боль от толчков
заставила его выйти из экипажа и он всю остальную
дорогу до города, верст шесть, прошел пешком, поддерживаемый под руку. Народ, сопровождавший его,
освещал путь фонарями. Государь шел молча, нахмурив брови, и по временам останавливался. Видно, что
он страдал, но по лицу его нельзя было этого заметить.
У города встретил его начальник внутренней стражи,
подпоручик Грачев, служивший в лейб-гвардии Измайловском полку фельдфебелем. Государь узнал его,
не видавши несколько лет, и назвал его по фамилии.
— А, старый знакомый, Грачев!
— Здравия желаю, ваше величество!
— Да, брат, теперь надо желать больше, чем когданибудь. Видишь, какая беда стряслась, и я инвалидом
стал!
Известно, что Николай Павлович обладал замечательною памятью и помнил фамилии многих гвардейских солдат, особенно из бывавших у него во дворце
на ординарцах, а некоторых офицеров знал не только
по фамилиям, но помнил обстоятельства и ход их
службы.
Скоро прибыл в Чембар и Аренд. Осмотрев перевязку и найдя ее сделанною хорошо, он успокоился
и ободрил всех, сказав, что опасности нет, и осложнения болезни нельзя ожидать. Николай Павлович,
по чувству тонкой деликатности, не желая обижать
Цвернера, поручил ему дальнейшее лечение своей
болезни, а Аренд должен быль только наблюдать
за этим.
Государь занял приготовленное ему помещение
в доме уездного училища, а для свиты его отведены
были квартиры поблизости к училищу. В 5 часов утра
уже мчались в разные стороны три курьера: один
в Тамбов к государыне с собственноручным письмом
его величества, другой — в Чугуев с известием об
отмене смотра и с поручением вернуть свиту императорскую, а третий — в Пензу с письмами к Панчулидзеву от гр. Бенкендорфа и от предводителя дворянства
Я.А. Подладчикова. Вот что сообщал по этому случаю
начальнику губернии шеф жандармов:
«Имею честь уведомить в. п., что Государь Император, не доезжая г. Чембара, в ночное время, был в экипаже опрокинут и от ушиба левого плеча, с переломом
ключицы, изволил остановиться до облегчения в Чембаре. Извещая в.п. о сем несчастном случае, покорно
прошу отправить сюда корпуса жандармов подполковника Викторова и капитана Львова и на почтовых
8 человек нижних чинов жандармской команды, которые будут здесь употреблены по пешему. При сем имею
честь присовокупить, что Его Величеству, Государю
Императору, неугодно, чтобы как вы, так и кто­либо
из лиц, в Пензе проживающих, приезжали в Чембар
по сему случаю. О чем и прошу покорнейше сделать
надлежащее распоряжение».
Чембарский предводитель дворянства со своей
стороны доносил губернатору:
«Во время путешествия Его Величества, Государя
Императора, через Чембарский уезд, с Мачелейской
станции к Чембару, не доезжая 7 верст, на горе, что
против деревни Шалалейки, запряженные в экипаж
лошади понесли под гору, отчего форейтор свалился,
а выносные лошади наскакали на тротуар, экипаж
опрокинулся на бок и Его Величество ушиб себе левое
плечо и переломил ключицу. Государю Императору
угодно было потребовать коляску, и я в ту же минуту
отправил свою. По сему происшествию Его Величеству
угодно было остановиться в Чембаре. Торопясь известить о сем в. п., подробностей еще не собрал. Через
город Государь Император изволил пешком идти и по
комнатам ходит. За коляской гардероба послан
фельдъегерь воротить ее, а также и всю свиту Государя. В Чугуев и С.­Петербург тоже посланы гонцы.
На Мачалейской станции распоряжался Нижне­Ломовский почтмейстер. О чем в. п. донести честь имею».
В тот же день послан был второй курьер в Пензу
с письмами к Панчулидзеву от гр. Бенкендорфа
и Подладчикова. Бенкендорф просил губернатора
сделать распоряжение о присылке в Чембар двух
письменных столов, несколько стульев, одного ковра,
полного комплекта кастрюль, тарелок, блюд, приборов и проч., что нужно для стола; 100 бутылок лучшего красного и белого вина, разных овощей, фруктов,
рыбы живой, говядины лучшего сорта и проч.—
Предводитель дворянства сообщал губернатору:
«Спешу известить в.п., что мог узнать. Государь
Император лучше себя чувствует. Пополуночи в 5 часов
отправлены 2 курьера: один к Императрице, которая,
как мне сказали, не выдержит, чтоб не приехать сюда;
полагают, через 10 дней она будет в Чембаре; второй
послан воротить полковника Рауха и гардероб Государя
и, вероятно, с извещением в Чугуев, что Его Величество
не будет. Лейб­медик Аренд сказал мне, что перевязка
сделана очень хорошо Цвернером, опасности никакой
нет, и, по­видимому, Император чувствует себя лучше,
изволил сегодня кушать, читал книгу вслух при графе
Бенкендорфе, а вечером изволил писать письмо, как
говорят, к Государыне Императрице. Фельдъегерь поскакал сейчас с письмом к Ее Величеству, он показывал мне и конверт. Государь Император кроток до
чрезвычайности, винит станционного смотрителя,
не отдавшего приказания ямщику тормозить экипаж,
и больше никого. Камердинер, сидевший на козлах экипажа, разбит ужаснейшим образом и жизнь его в опасности. Государь, забыв себя, интересуется им и кучером,
который легко убит, однако ж, и ему кровь открыли.
По возможности, всем и всех удовлетворяю. В услугах
Государя Императора мои люди. Интересовался знать,
что и от кого, один ответ: от предводителя. Сейчас
получил известие от Чембарского лекаря Цвернера,
который находится при Государе Императоре, что
здоровье Его Величества в отличном положении.
Фельдъегерь с бюллетенями такого содержания послан
в столицы; но за всем тем, ближе месяца, говорят,
Государь Император выехать из Чембара не может».
Императрицу Александру Федоровну, действительно, ожидали одно время в Чембаре и приготовили для
нее помещение в здании присутственных мест, но она
не была, нужно полагать потому, что после удачно сделанной государю операции течение болезни пошло
удовлетворительно и опасности никакой не предвиделось; но свита императора вся возвращена была
из Тамбова, и в Чембаре закипела жизнь и деятельность, дотоле небывалые. Со стороны губернатора
сделано было распоряжение об усилении пожарной
команды и полиции двойным комплектом нижних
чинов, посланных из Пензы с частным приставом
и квартальными, и вместе с тем строжайше предписано было городничему наблюдать, чтобы в городе было
спокойно, тихо, безопасно и во всем соблюдалась чистота и благопристойность. Для государя и свиты его
посланы были экипажи и лошади из Пензы, и на училищном дворе выстроили на скорую руку кухню и навес для лошадей и экипажей. По случаю ежедневного
отправления фельдъегерей и курьеров в Петербург
и обратно, увеличено было число троек по тракту
из Чембара в Москву чрез Тамбов и Рязань, чтоб проезжающие не терпели недостатка в лошадях.
III.
Император Николай Павлович вел в Чембаре совершенно уединенную жизнь, вставал, по своей обыкновенной привычке, рано, часов в 5; утром, до завтрака,
занимался делами, а потом читал или писал. Первые
дни, до 5-го сентября 1836 г. он не выходил из комнаты и даже не одевался, против обыкновения своего,
чтоб не повредить сращения кости; вообще ему
запрещено было всякое излишнее движение. Тихая
и уединенная жизнь в Чембаре ему, видимо, понравилась, но она в первое время, конечно, имела свои неудобства и лишения, пока все не устроилось, так как
в городе трудно или совсем невозможно было достать
ничего, что требовалось для стола и вообще для жизни, сколько-нибудь комфортабельной. Начиная с вин,
фруктов и разных колониальных предметов и кончая
говядиной, хлебом, зеленью, даже маслом сливочным — все, до малейших мелочей, доставлялось
на курьерских из Пензы, иногда по несколько раз
в сутки. Естественно, что говядина не всегда отличалась должной свежестью, что видно из письма гр. Бенкендорфа к Панчулидзеву, в котором он, благодаря
за доставленные 27 августа припасы и вина, сообщает, что судаки и лещи оказались сонными, а говядина
с духом. Для устранения подобных вещей, из Пензы
отправился в Чембар торговец мясом и погнал скот,
чтобы убивать его на месте; приглашены были туда
и булочники. Вина в Пензе оказались плохими и выписывались после прямо из Москвы.
Помещение, которое занял государь, состояло
из трех непроходных классных комнат, расположенных
в ряд и выходящих на площадь. Средняя комната, более других просторная (1 класс), служила ему кабинетом, направо небольшая комната 3-го класса была его
спальней, а налево, 2-й класс, служил рабочим кабинетом гр. Бенкендорфа; перед этими тремя комнатами,
со двора, были довольно просторные зал и прихожая.
На площадь выходил балкон, который от взоров любопытных был наглухо обтянут парусиной, с отверстиями в трех местах, через которые император Николай
Павлович производил иногда наблюдения уличных
сцен. Раз он увидел отставного старого солдата, просящего милостыню, и сильно разгневался. Сейчас же
послал узнать: кто такой, в каком полку служил,
из какого села и почему ходит по миру? Оказалось, что
солдат имел родных в с. Маче, достаточно зажиточных
крестьян, которые его содержали, но он привык бродяжничать и просить милостыню, и от этого никак
не могли его отучить. Досталось, говорят, порядком
за это как солдату, так и городничему, исправнику
и инвалидному начальнику.
Пользуясь пребыванием государя в Чембаре, к нему,
конечно, многие обращались с прошениями, которые
свободно принимал от всех гр. Бенкендорф и потом
докладывал его величеству. Случилось раз, что три
какие-то солдатки, заведомо свободного поведения,
подали прошения об оставлении при них детей их
из кантонистов. Государь разгневался на такие просьбы их, приказал расследовать, по чьему наущению это
было сделано, и кто писал солдаткам прошения.
По следствию оказалось, что их надоумили просить об
этом коллежский секретарь Васильев, губернский
секретарь Черноухов, коллежский регистратор Исаев
и мещанин Пономарев, которые сами сочиняли и переписывали им прошения. Ко всему этому обнаружилось,
что господа эти баклушничали, нигде не служили,
ничем не занимались, а больше пьянствовали и развратничали. Николай Павлович приказал всех их
«за развратное поведение и вовлечение неопытных
людей в незаконные просьбы отдать в солдаты». Высочайшее повеление приведено было в исполнение немедленно, и злополучные ходатаи по чужим делам
протерли солдатскую лямку три месяца. В конце ноября 1836 г., как видно из дела, они были прощены и водворены по месту жительства их, по всеподданнейшему ходатайству генерал-адъютанта гр. Бенкендорфа.
5-го сентября, в 2 часа дня, государь в первый раз
вышел из дому и сделал небольшую прогулку по городу. На базарной площади строились в то время
Покровская церковь и тюремный замок, и он осматривал эти постройки.
В бюллетене этого числа было сказано:
«Государь Император чувствует себя весьма хорошо,
и сращение до того укрепилось, что Его Величество мог
одеться и прохаживаться на открытом воздухе.
Подписали: Лейб­медик Аренд. Уездный врач Ф. Цвернер. Скрепил флигель­адъютант Львов».
В ознаменование этого дня, находившиеся налицо
в городе дворяне и чиновники, 6-го числа служили
благодарственный молебен и собрали 355 рублей для
погоревших 10 дворов однодворцев в с. Полянах.
По докладу об этом государю, его величество благодарил жертвователей и, присоединив к этим деньгам
своих 500 р., повелел раздать пострадавшим от пожара. С этого дня здоровье императора Николая Павловича стало быстро поправляться, и 7-го сентября он
чувствовал себя уже настолько хорошо, что на другой
день решился выехать из Чембара. Накануне отъезда
он пожелал отслужить благодарственный молебен,
по случаю своего выздоровления, и с этою целью пригласил к себе местного благочинного, протоиерея
о. В. Керского, который и явился в 8 ч. вечера с причетником. Облачившись, он начал службу обычным возгласом, но, вместо знакомого ему голоса причетника,
услышал вдруг чистый и приятный бас — запел сам
государь. — Рассказывают, что о. В. Керский первое
время смутился и оробел до того, что забыл, что
дальше следует, и государь сам подсказал ему порядок
службы, которая пошла затем без перерыва, и в продолжение которой он сам пел вместе с причетником.
На другой день, 8 сентября, в 9 часов утра, император Николай Павлович выехал из Чембара по направлению к Тамбову, пробыв в нем ровно две недели.
Перед отъездом к нему явились откланяться предводитель дворянства, городской голова и некоторые чиновники. Прощаясь с ними, государь милостиво благодарил их за тот покой, который они доставили ему
во время болезни, и щедро наградил каждого: предводителю дворянства пожаловал подарок в 1000 р.;
городничему — тоже подарок в 1000 р. и соблаговолил
принять старшего сына его на казенный счет в Московский кадетский корпус; уездному врачу Цвернеру — подарок в 2000 р. и деньгами 3000 р., частному
приставу и всем квартальным надзирателям — годовой оклад жалованья; протоиерею Керскому — 500 р.
и священнику Гаврилову со всем причтом — 500 р.;
городскому голове — подарок в 300 р. и исправнику —
подарок в 1000 р.; на уездное училище и на городскую
больницу пожертвовал по 5000 р. и на постройку
Покровской церкви — 1000 р. Не забыты были и почтальоны, доставлявшие провизию из Пензы, всем им
приказано было выдать по 50 р.
Собравшаяся с раннего утра толпа народа, радостная в сознании полного излечения своего любимого
монарха, с восторженным криком «ура» и с добрыми
пожеланиями провожала царя через весь город и далее, версты за четыре от города, и эти проводы представляли совершенную противоположность с печальной встречей две недели тому назад. Множество экипажей следовало за царской коляской. На четвертой
версте от города к с. Поиму, где дорога перерезывается глубоким и крутым оврагом, народ на руках своих
переправил через овраг царский экипаж, из боязни,
чтоб не случилось опять какого-нибудь несчастия,
и Николай Павлович, тронутый таким выражением
любви и преданности, одарил многих деньгами. Здесь
он расстался с народом, пожелавшим ему благополучного пути, и в 11 ½ часов пополуночи был уже за границей Пензенской губернии.
Так кончилось пребывание императора Николая
Павловича в Чембаре, — пребывание, нарушившее
тихую, однообразную и скучную жизнь уездного городка. Воспоминание об этом событии до сих пор еще
живет в памяти Чембарцев, и дворянство Пензенской
губернии позаботилось сохранить его навсегда.
Во время губернских выборов, бывших 3 февраля
1837 г., оно составило положение, чтобы, в ознаменование высочайшего посещения Пензенской губернии
в 1836 году и для увековечения воспоминания о выздоровлении императора Николая после несчастного
случая, учредить, на счет всего дворянства, в г. Чембаре, при уездном училище, пансион для детей бедных дворян Пензенской губернии, преимущественно
сирот, а в доме, где имел пребывание император,
устроить домовую церковь, «для отправления
в оной — как сказано в постановлении — во все торжественные и праздничные дни службы и молебствия о вожделенном здравии всемилостивейшего
Государя и всего августейшего дома».
14 декабря 1837 г., последовало высочайшее соизволение на приведение в действие постановления
дворянства. Министерство народного просвещения
уступило для этого дворянству дом, принадлежавший уездному училищу, за 12,000 р., а училище переведено было в каменный двухэтажный дом, пожертвованный для него купцом 1-й гильдии Хлюпиным,
пожелавшим участвовать в этом общеполезном деле.
Пансион открыт был в августе, а церковь освящена
8 сентября 1838 года, — день совершенного выздоровления императора Николая Павловича.
Из комнаты, служившей кабинетом царским, сделан
алтарь. Воспитанники пансиона, помещавшегося
в отдельном флигеле, переведены были после в Пензенский дворянский институт, а домовая церковь
существует и поныне при училище, преобразованном из уездного в городское трехклассное; она носит название «Царской» и содержится на счет дворянства. 20 июня 1882 г.
* * * * * * *

ПЕНЗЕНСКАЯ АРХИВНАЯ СТАРИНА
«Русский архив», 1896 год, кн. 4

К ПУТЕШЕСТВИЮ
ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА ПО ПЕНЗЕНСКОЙ
ГУБЕРНИИ, В 1836 ГОДУ

А. Два распоряжения Пензенского гражданского губернатора
А.А. Панчулидзева, по случаю приезда в город Пензу императора Николая
Павловича:
а) Предписание Пензенскому полицеймейстеру от 23 Августа 1836 года,
с надписью секретно: «В городе Пензе состоят под надзором: Гродненский
помещик Цедронский и Белостокский помещик Лыщинский. Предписываю
вам, на время предстоящего высочайшего в Пензе пребывания, усилить
за Лыщинским и Цедронским надзор полиции; причем объявить им, чтобы они
во все то время, которое государь император изволит пробыть в Пензе, были
в своих квартирах безвыходно. За точным сего исполнением наблюдите».
б) Список домов города Пензы, в которых назначены помещения для лиц,
сопровождавших государя:
1) В доме Городецкой, подле губернатора, Бенкендорфу; при нем флигель­адъютанту полковнику Львову и одному писарю. Одна квартира всем.
2) В доме Якова Васильевича Сабурова — генерал­адъютанту Адлербергу.
3) В доме Николая Васильевича Загоскина — статс­секретарю Позену, и при
нем чиновнику.
4) В доме Любови Сергеевны Загоскиной — лейб­медику Аренду.
5) В доме г. Жедринскаго — полковнику Рауху.
6) В доме Ивана Ивановича Селиванова — фельдъегерю.
7) В доме Чемизова — магазин­вахтеру.
8) В доме Прасковьи Петровны Бекетовой — двум писарям.
9) В доме Халкиоповой — двум фельдъегерям.
Б. Донесение Городищенского городничего майора Литвинова, Пензенскому губернатору А.А. Панчулидзеву, от 27 Августа 1836 года, о благополучном проследовании через уездный город Городищи императора
Николая Павловича:
«Сего Августа 24 числа, пополудни в первом часу, совершил свое путешествие чрез город Городищи его императорское величество государь император, сменив за городом лошадей, где оные его величеству были приготовлены.
Никуда в городе не заезжал, кроме проезда. Я имел счастье встретить и проводить чрез весь город. Как заметно было, его императорское величество изволил быть при народном восклицании ура довольно весел, и трем присяжным
Городищенского уездного казначейства и одному в бессрочном отпуску находящемуся рядовому Яковлеву всемилостивейше пожаловал по 10 руб. ассигнациями. О столь счастливом для города Городищи событии вашему превосходительству долгом поставляю сим почтительнейше донести».
В. Справка, данная Пензенским губернатором А.А. Панчулидзевым графу
А.X. Бенкендорфу, по письму последнего из Чембар, от 1 Сентября
1836 года, о доставлении примерного сведения, какую сумму следует
препроводить к нему, губернатору, для заплаты за все доставленные
из Пензы в Чембар припасы, по случаю пребывания там государя:
«В числе съестных припасов, в Чембар отправленных, с 26 Августа
по 2 Сентября, зелень вся вообще и часть фруктов посланы безденежно из казенного сада, в Пензе существующего. Равным образом безденежно посланы
фрукты и некоторая часть рыбы и дичи от помещиков. Того же, что приобретено здесь покупкою, как то съестных припасов и других вещей, включая в то
число разные принадлежности, необходимые при отправлении, на укладку
и укупорку, послано на 1867 р. 83 коп. Да прогонов употреблено 208 р. 70 коп.
Вся сумма ассигнациями».
Г. Отношение графа А.X. Бенкендорфа Пензенскому губернатору
А.А. Панчулидзеву, из г. Чембар, от 8 Сентября 1836 года:
«Милостивый государь Александр Алексеевич! Государь император, выезжая из Чембара, всемилостивейше пожаловать соизволил городу: в церковь
1000 р., в уездное училище 5000 р. и в градскую больницу 5000 р.; городничему
Кобце подарок в 1000 р. и благоволил изъявить соизволение на определение
старшего сына его Александра в Московский кадетский корпус; уездному
предводителю дворянства Подладчикову подарок в 1000 р.; уездному врачу
Цвернеру подарок в 2000 и деньгами 3000 р.; частному приставу Пеморову
и квартальному Васильеву годовое жалование; протоиерею Василию Керскому
500 р.; священнику Гаврилову со всем причетом 500 р.; градскому голове
подарок в 300 р. и исправнику Щетинину подарок в 1000 руб.
Имея честь уведомить ваше превосходительство о сей высочайшей воле,
имею честь препроводить при сем одиннадцать тысяч рублей ассигнациями,
всемилостивейше пожалованные училищу, больнице и в церковь, и покорнейше прошу сделать распоряжение о выдаче годового жалования частному
приставу Пеморову и квартальному Васильеву. Все же прочие, как деньги, так
подарки, розданы мною по рукам, и на счет определения сына городничего
в Московский кадетский корпус распоряжение сделано.
С совершенным почтением и преданностью имею честь быть вашего превосходительства покорнейший слуга граф Бенкендорф».

Император Николай I
Иван Созонтович ЛУКАШ
ЧЕМБАРЫ

Император Николай I, в неизменном сопутствии утешителя русских сердец и утирателя вдовьих слез, шефа
жандармов графа Бенкендорфа, изволил совершать
в 1836 году путешествие по империи. Под неведомым
даже географам уездным городом Чембарой лошади
понесли экипаж государя. Одни историки утверждают,
что вылетела из заднего колеса втулка, другие же, что
был нетрезв императорский кучер, замеченный
и ранее в сих опасных по роду службы пороках...
Но под Чембарой, в сухой степи, к ночи, случилось
несчастье: коляска с раската опрокинулась под откос...
Граф высвободил голову из душистой и тесной тьмы
кивера... Лошади сбиты в кучу, треснуло разбитое дышло. Под откосом, в канаве, лежит ничком бородатый кучер. А в темноте на дороге кто-то стонет сквозь зубы.
— Боже мой, государь! — узнал граф Бенкендорф
голос Николая Павловича.
Император, опираясь на помятый кивер, приподнялся на локте. Простонал...
— Нога, граф, нога…
В канаве внезапно очнулся и кучер. Встал, лохматый,
огромный, в изорванной бархатной безрукавке, и молча начал отпрягать лошадей.
Безветренная была ночь. Трепетали над степью
звездные стремнины. Помятый кивер Бенкендорф
положил под голову Николая. Император стонал.
Граф поспешил к кучеру.
— Не возись, марш в город, верхом, всех сюда, докторов, солдат, жандармерию, марш!
Кучер, вряд ли толком что-нибудь разумея, прыгнул
на коня. Ускакал.
Бенкендорф прикрыл императора шинелью и стал
рядом на корточки...
А тропой, подле дороги, брел в ту ночь степью
из Чембары, Бог весть откуда и куда, отставной солдат,
старик об одной ноге. Бодро постукивал по ходу своей
деревяшкой. И приметил солдат, что с начальством
стряслась беда: коляска вверх колесами перевернута,
а само начальство в пыли, на дороге лежит.
Снял старый солдат замасленную свою бескозырку
и ступил с тропочки на дорогу.
— Кто таков? — спросил Николай Павлович, когда
старый солдат склонился над ним тощей тенью.
— Ты кто таков есть? — прикрикнул и граф
Бенкендорф.
— Белозерского полку отставной капрал.
— А, солдат, — успокоился император и звучно
сказал: — Здорово, служивый!
— Здравия желаем, — прошамкал старик.
— Вот видишь, какая со мной беда... Тебя как звать?
— Чего-с? — старина не расслышал, от старости был
туг на ухо.
— Звать как? — крикнул Бенкендорф.
— А звать Карпушин Антип, капрал, говорю...
— Граф, не насмешка ли? — приподнял голову
император. — Самодержец Севера, повелитель обширнейшей империи в степи под чужой шинелью, с разбитой ногой, а над ним этот глухарь, бродяга, солдат...
Император покусал обсохлые губы. Его томил жар.
— Пить хочу, граф.
Но ни вина, ни воды у Бенкендорфа не было.
— Ах, Боже мой, старик, где тут вода, нет ли воды? —
граф потряс инвалида за плечо.
— Воды надоть? Вода у мене, вашбродие, есть,
у фляге припасена...
Глотнув, Николай Павлович поморщился, но вода его
освежила, и он весело позвал инвалида.
— Старик, а знаешь ли ты, кого напоил?
— Чего-сь?
— Знаешь ли, что напоил своего государя?
Старый солдат прищурил тусклые глаза и молча
пожевал губами.
— Ты чего же молчишь?
— А, может, ты, вашбродие, врешь? Хорош государь,
когда себе ноги переломал.
— Чудак, я вправду царь твой, — грустно сказал
Николай и отвернулся.
— Поди-поди, старик, прочь, — зашептал Антипу
Карпушину Бенкендорф, но старый не расслышал.
Присел он на дорогу и пристально стал смотреть
на затихшего императора. Был безногий капрал дряхлым, глухим, с двумя турецкими пулями в бедре, с рубцами от фухтелей и шпицрутенов на тощей спине.
Видывал он царицу Екатерину, царя Павла и царя
Александра — все померли. А нынче на дороге будто
и еще царь лежит.
— Слушай, служба, — повернул к нему голову Николай. — Вот я на звезды смотрел, а сам думал: много ли
после всего такого царь стоит.
— Чего-сь? — не расслышал Антип.
— Скажи мне, солдат, много ли стоит царь?
— Царь... — капрал пожевал морщинистыми губами.
Задумался. И сказал, пощипывая жесткий сивый ус:
— За царя бы я рублев двадцать девять дал...
— А почему так мало? — удивился Николай.
— А потому, батюшка. Уж коли Царь Небесный
за тридцать рубликов продан, царь земной, надо думать, стоит дешевле...
— Старый дурак! — вспылил граф.
— Не ругай его, — сказал император и замолчал.
А потом добавил:
— Дай солдату червонец, пусть уходит.
И махнул рукой.
— Уходи, старина, уходи... Дешево, брат, Царя Небесного оценили.
А на дороге уже пылали факелы, гикали казаки.
Старый капрал принял червонец, поклонился начальству и, держа шапку в руке, побрел в темень, Бог
весть куда...
* * * * * * *

Владимир Лаврентьевич САДОВСКИЙ
ПАГУБНЫЙ ДУХ
1
Вёрсты, вёрсты, вёрсты...
С грохотом катится тяжёлая коляска. За ней далеко
тянется серый шлейф. В пыльной завесе тонут встречающиеся на пути деревенские избы и поникшие под
соломенными стрехами домишки заштатных городов.
Сумерки и пыль помогают взору отдыхать от утомительных, не радующих сердце, картин. Не будешь
же обманывать самого себя: не привлекателен вид
у государства, в котором милостью божьей стал он
самодержцем...
Император негромко вздыхает. От окружающей
неприглядности, от нескончаемой дороги ухудшается
и без того дурное расположение духа. Обременительной кажется теперь добровольно избранная роль
фельдъегеря.
Днём и ночью вторую неделю трясётся император
в коляске. Даже сны он видит такие же, как дорога: