Первый философский трактат

Философские сочинения

Случайность

Вариации на тему Достоевского

О четверояком бытии вещей

Философский словарь

Второй философский трактат

Диалог первый

Метафизические рассуждения

Notiones. Философские заметки

О времени

Третий философский трактат

Случайность

эссе

Допустив идею того, что мир случаен и представляет собой цепь случайных событий, мы попробуем непредвзято посмотреть на случай и попытаемся взглянуть на его парадоксальную ткань. Мы постараемся понять и осмыслить место человека в таком мире, ведь случайность мира сама по себе и человек в случайном мире – это, как кажется, вовсе не одно и то же. К чему ведёт признание случая главной и решающей характеристикой бытия? Этот вопрос не так прост и не так наивен, как может показаться на первый взгляд. Даже при самом поверхностном взгляде на случай, случайность, случайное перед нашим умственным взором встаёт непроходимый лабиринт вопросов, загадок и недоумений. Случай и случайность, словно тонкие и проворные нити, вплелись в нашу повседневную жизнь и, опутав её изнутри и снаружи, незримо присутствуют повсюду: мелькая то тут, то там, они постоянно дают о себе знать, ими объясняют, ими истолковывают и ими оправдывают происходящее:

- Это произошло случайно.

- Здесь вмешалась случайность.

- Это был непредвиденный случай.

Мы постоянно слышим это на каждом шагу; везде и повсюду мы сталкиваемся с этими туманными словами, но никто не может точно и ясно определить: что же такое случай, что такое случайность и случайное. Почему на них указывают, на них ссылаются и ими оправдывают происходящее? Что кроется за этими понятиями? И почему в нашем мире эти таинственные слова имеют столь важное значение? При более внимательном взгляде на столь необычный предмет на поверхность всплывают и другие вопросы: а имеет ли случайность мельчайшую степень? И есть ли у случайности наибольшая степень? Можно ли назвать действительность, мироздание, – всё то, что окружает нас на каждом шагу, – случайными? Можно ли усмотреть в событиях, среди которых протекает наша жизнь, указание на их случайность? И допустимо ли «объяснять» существующее случайным стечением обстоятельств и случайным взаимодействием случайных векторов реальности? Да и что такое случай, случайность? Есть ли у них нечто импротивоположное? Или, быть может, нечто им родственное? И имеет ли смысл различать и разграничивать случай и случайность? Таковы вопросы, приходящие на ум человеку, волею случая смутно почувствовавшему в нашем мире неуловимый оттенок, привносимый в него случайностью. Пытаясь разгадать таинственный смысл случайности, мы должны понимать: рассматривая всё мироздание как случайное, мы неизбежно столкнёмся с серией непреодолимых препятствий. Но вот вопрос: если мы отважимся объявить весь наш мир, или, иначе говоря, универсум, случайным, то сможем ли мы до конца понять то, куда ведёт такой взгляд на мир? Поймём ли мы, к чему приведёт признание случая главной, единственной и решающей характеристикой бытия? И если между мирозданием и случайностью можно поставить знак равенства, то не означает ли это того, что в мире, где везде и повсюду царит случай и происходят случайные сцепления событий, отсутствует смысл? И можно ли обрести в случайном мире, среди вихрей случайности, подлинную веру в лучшее, свободу и счастье?

Мы исследуем эти вопросы с различных сторон: мы выясним философское, религиозное, мифологическое и прочие понимания случая. Мы рассмотрим случай сингулярно и универсально: мы взглянем и на единичный случай, – случай, взятый сам по себе, – и на серию случайностей. Мы постараемся понять и то, что влечёт за собой признание случая универсальной тоникой, единственным и всеобъемлющим законом и тем единственным понятием, которое может охватить собою всё. Мы рассмотрим взаимоотношение случая и свободы, случая и счастья, случая и абсурда; мы попробуем обнаружить и возможных антиподов случая и попытаемся найти претендентов, которые могли бы содействовать случаю или же ему противодействовать. Такое исследование способно пролить свет на порядок вещей с совершенно новой и неожиданной стороны, но вовсе не обещает нам никаких результатов: соприкосновение с таинственной тканью случая всегда непредсказуемо, ведь сущность случая, как кажется, неуловима, необъяснима и непонятна, его проявлениянеоднозначны, а его последствия загадочны и непостижимы.

В Древней Греции был мыслитель, который провозгласил «случай» (h tuch) глубинным, определяющим и главенствующим вектором нашей реальности. Этим мыслителем был Эпикур. Его учение о h tuch astato ς («непостоянном случае») /«Письмо Менекею», 10 кн. Диогена Лаэртского/ ставит нас лицом к лицу с неразрешимым парадоксом и заводит в тупик, из которого нет выхода. Слушая Эпикура, мы должны задаться вопросом о внутренней структуре столь широко понимаемой случайности и попытаться понять её бытийную ткань. Глядя на мир глазами афинского мыслителя (от сочинений которого, надо признать, осталось довольно мало), мы видим во внутренней структуре вселенской случайности очевиднуюэкзистенциальную двойственность:

Если всё подвержено случаю, то случаен и каждый фрагмент реальности, – каждый фрагмент, взятый по отдельности,– и случайна совокупность таких фрагментов, совокупность, взятая в её целом.

Каждый фрагмент реальности, оказывается, случаен, но и совокупность таких фрагментов тоже случайна! Очевидно, что в таком мире должны присутствовать случайности разного плана. Двойственность реальности, – реальность- целое и реальность- части,– порождает двоякое понимание тотальности, которая претендует на то, чтобы заполонить собой всю эту реальность. Если мы рассмотрим всё,всё бытие, как серию случайных фрагментов и если мы истолкуем весь поток существующего в виде его случайных частей, то мы ясно увидим, что эти части просто обязаны отличаться друг от друга степенью своей случайности. Большие или меньшие степени случайности, будучи тем принципом, который отграничивает один фрагмент случайной реальности от другого, одно событие от иного, свидетельствуют о внутренней экзистенциальной неоднородности случайного сущего. Таким образом, случайные события, случайные факты, случайные действия своим бытием-для-иного предполагают свою индивидуальную оппозицию, и эта оппозиция внутри вселенской случайности проявляет себя в виде степени случайности. Иными словами, случайность некоего события случайна по отношению к иному событию, но это «иное» случайно по-своему, ибо обладает своей собственной, неповторимой случайностью. И тогда нам становится ясно, что случайность, понимаемая как тотальность, не может быть равна самой себе изнутри. Если внутри случайного мироздания есть большие или меньшие уровни случайности, значит, случайность многослойна и предполагает в себе наличие себе противоположного. Но что можно считать противоположным случайности? Философы Древней Греции выдвигали на эту роль судьбу (h eimarmenh), необходимость (h anagkh, to anagkaion) или рок (to crewn). Именно судьба принималась многими мыслителями за главного противника случая, за его противоположность, «оппонента» и «врага». Конечно, Аристотель Стагирит указал на ещё один вектор причинности – на «спонтанность» (to automaton), и нам следует признать: спонтанное действие вовсе не случайно (хотя при этом оно вполне может и не подчиняться судьбе и даже ей противодействовать) и образует особый пласт причинности, который нельзя отождествлять ни с судьбой, ни со случайностью. Важно другое: стараясь постичь неуловимую ткань случая, нам не следует искать помощи у иных пластов причинности: судьба и спонтанность не объяснят и не откроют нам того, что такое случайность, ибо их взгляд – взгляд внешний и односторонний…

Подведём некоторый итог: идея того, что мироздание целиком и полностью случайно ведёт в тупик. Случайность, допуская в самой себе имманентное своеобразие – множество, многообразие, ни в чём другом, кроме степеней случайности, не выражающееся, ясно свидетельствует о том, что она, случайность, одновременно есть себе противоположное. Случайность, взятая в её целом, обнажает перед нами свою многоуровневую внутреннюю структуру: каждая часть, каждый фрагмент этой случайной структуры случаен по-своему, а случайность единичности проявляет себя только в большей или меньшей случайности этой единичности по отношению к другим единичностям. Множественная случайность невозможна без степеней, но там, где есть чуть больше случайности или чуть меньше, очевидно, присутствует и неслучайное. Словно обратная сторона монеты, неслучайное незримо присутствует в случайном и обособляет степенями случайности (и, следовательно, неслучайности) одно случайное от другого случайного. Именно поэтому случайность парадоксальна в корне.

Но мы посмотрим на случайность с иной стороны: не глазами случайного вселенского целого, не sub specie totalitatis, а глазами случайной единичности, sub specie singularitatis. Такой единичностью, несомненно, является человек. На что, скажите, он может претендовать в мире, где всё случайно? где случайные соотношения случайных событий непредсказуемо разворачивают свои цепи? где не на что опереться и нельзя ни за что ручаться? Для случайной единичности окружающее неизвестно и неопределённо. Частная случайность, не задаваясь вопросом о глубинном смысле той неопределённости, которая окружает её со всех сторон (всё это придёт к ней позднее), вовсе не сознаёт себя случайной. Напротив, лавируя между волн случайности, она снова и снова ставит вопрос о своей неслучайности: само отношение этой частной случайности к тому, что непосредственно к ней примыкает, настойчиво и ясно свидетельствует о том, что сама эта часть себя случайной вовсе не считает и что она снова и снова ищет основание для своего бытия в неслучайном. Проще говоря, стремление человека к счастью, к свободе и удовольствию «выстраивает» вокруг него отнюдь не случайный мир, а само это стремление (столь очевидное в нашей обыденной, повседневной жизни) обнаруживает противоречивое дно единичности и указывает на её двусмысленность. Единичность, осознавшая, что случайность всего происходящего неистребима и непреодолима, находит свой особый тип отношения к ней, и это отношение самим фактом своего существования свидетельствует об обособленности человеческого «я» от монолитной тотальности случая, о желании случайной части отгородиться от зыбкой и непредсказуемой вселенской случайности и о том, что, отгораживаясь, единичность тем самым стремится утвердить себя в неслучайном. И тогда нам, созерцающим случайный мир, становится понятно: человеку присуще глубинное и неизбывное стремление обособить себя от случайности, случайность осознавая … В осознании человеком того, что случайность вездесуща, содержится скрытый протест – протест, исходящий из глубин его иррациональной (и потому ему неведомой) самости, а снова и снова возникающий вопрос о границах случайной единичности внутри случайного мира свидетельствует о том напряжении, существующем между случайной единичностью и всем остальным случайным миром.

Бытие-к-себе случайного нечто внутри случайного универсума изнутри размыкает и отменяет всеобщую случайность.

Вот вывод, к которому мы приходим, глядя на случайный мир глазами случайной единичности. Мы видим, что сингулярное истолкование случайного мироздания, как и идея того, что вся реальность случайна, ведут нас на скользкие дороги и показывают, что случайность при внимательном рассмотрении оборачивается своей неслучайной стороной и что случайная единичность, оказывается, насколько существует, настолько пытается быть неслучайной. Именно поэтому независимое исследование случайного потока бытия, понимаемого как целое, состоящее из частей, неизбежно натыкается на серию противоречий и является, в сущности, напрасным и бессмысленным.

Но мы наговорили столько странных и непонятных слов: случай, случайность, судьба … Каждое из них требует пристального внимания и тщательного осмысления; и прежде чем изучать те последствия, к которым приведёт признание идеи того, что вся «масса бытия» случайна, следует, как кажется, ясно и раз и навсегда понять, что же таится, что же скрывается за этим словом – «случайность». Но вот это-то и есть самое трудное.

Что такое случай?.. Если мы истолкуем случай в виде непредустановленных слоёв бытия и если мы увидим в нём тот экзистенциал, который опровергает существование высшего плана – божественного Провидения, предопределившего и предопределяющего все события, то мы охарактеризуем случай сугубо негативно. Допустим, «всё случайно»: мир – это случайный монолит, царство случая и область, в которой кипят непредсказуемые и каждый раз неожиданные события. Если мы проследим такую тотальность вглубь, то поймём, что случайность сама случайна, что случайна случайность случайности, что мысль о случайной случайности тоже случайна… Всё это свидетельствует о зыбкости и шаткости такого многоуровневого массива и указывает на то, этот массив содержит в себе степени и слои, которые – каждый по-своему – случаен в случайности.

Религиозное восприятие случайности

Религия далека от крайности, находимой нами у Эпикура. Ход событий, если их рассматривать религиозными очами, не может быть случаен, беспорядочен или лишён смысла. Omnipotentia Dei («всемогущество Бога») не допускает абсолютного господства случайности в нашей реальности, а те религиозные системы, в центре которых находится идея творения «из не-сущих» («Вторая книга Маккавейская», 7.28., где говорится о том, что Бог ouk ex ontwn epoihsen /«из не-сущих сотворил» небо и землю/), разумеется, не могут считать это творение случайным. Но следует понимать и то, что и те системы, в которых отсутствует идея «творения из не-сущих», тоже далеки от того, чтобы признать случай главной осью и единственной тоникой реальности. Исключением является поразительное философское учение Эпикура. Заметим, господство эпикурейского «случая» (h tuch) только и возможно в мире, где боги, являя собой идеал «блаженства» (h makarioth s), будучи to makarion kai afqarton («блаженным и бессмертным»), совершенно чужды h orgh («гневу»), не испытывают «благоприятствования» (ai carite ς) к земному и не вмешиваются в человеческие дела. H orgh qewn allotrion («гнев чужд богам»), – сообщает нам независимый источник, Немесий Эмесский; и нам следует согласиться с тем, что только в такой удивительной философской системе, – в системе, которая, признавая существование богов, отрицает всякое проявление их воли, – есть место для h tuch astato s и что случай вьёт свои кольца лишь в той реальности, на которую боги не оказывают никакого воздействия. Если же говорить о теологических системах, в которых на первом плане стоит идея «творения из не-сущих», то следует признать: для случая и случайности в них места нет. Творение осуществлено Богом по Логосу, в котором нет ничего случайного, контингентного или спонтанного. Религиозный взгляд изгоняет случайность из тех узловых и центральных событий, которые характеризуют соотношение или взаимоотношение Бога и мира.

Тайна того, как сосуществуют между собой всемогущество Бога и свободное произволение человека (сводившаяся, например, в 15 веке, в творчестве Лоренцо Валлы, к вопросу о том, обладал ли Иуда Искариот свободным произволением, чтобы предать, или нет), – вечная тайна, и она занимала многие умы не только в Средние века. На фоне основополагающего тезиса «Бытия» /1.17./, где Бог говорит Авраму: «Ego sum Deus omnipotens» («Аз есмь Бог всемогущий»), или первой главы «Апокалипсиса», где Бог именуется «Вседержителем» (o pantokratwr), снова и снова возникал и ставился вопрос о том, есть ли в нашем мире место случаю и случайным событиям? И что представляет собой liberum arbitrium hominis («свободное произволение человека») на фоне, например, чудесного спасения из печи Навуходоносора трёх мужей иудейских (книга пророка Даниила)? Абсолютной случайности в мире, сотворённом, наполненном и пронизанном Богом, нет. Но, несмотря на это, пытаясь найти некоторый компромисс в вопросе соотношения всемогущества Творца и воли человека, многие мыслители предпринимали попытки примирить, быть может, непримиримое. Например, Иоанн Дунс Скот, отождествляя наш мир с ens contingens («сущим не-необходимым»), утверждал о том, что in entibus nihil est frustra («в сущих нет ничего напрасно»). Но, заметим, категория напрасно, вовсе не означает случайно. Ненапрасный мир – не случайный мир. «Конечное», контингентное, не -необходимое сущее, согласно Иоанну Дунсу Скоту, – сущее вовсе не напрасное и отнюдь не случайное, но при этом оно и не- необходимо, ибо абсолютно необходимо лишь ens infinitum («сущее бесконечное») – Бог. Теологические построения «тонкого доктора», видевшего в Боге «первое производящее» (primum efficiens) и «первую причину» (causa prima) и наряду с этим понимавшему, что primum causans quidquid causat contingenter causat («первое причиняющее, что бы оно ни причиняло, причиняет контингентно»), – один из примеров, показывающих, сколь бесконечно была далека христианская мысль от того, чтобы рассматривать nostrum universum как случайный. С другой стороны, религиозное миропонимание вполне может расценивать случайность как особое проявление искушения и испытания, говоря по-латыни, как temptatio, попускаемое Высшей Силой во благо человеку. В свете этого вихри случайных событий вполне могут быть отождествлены с неким проявлением Высшей Силы, испытывающей человека случайным ходом событий и наблюдающей за тем, как он поведёт себя перед лицом неверного, неожиданного и непредсказуемого случая. Но, согласимся, такой взгляд на случайность весьма условен, ибо рано или поздно перед человеком встанет вопрос о неслучайности самой Высшей Силы, испытывающей человека случайностью, о неслучайности её замысла и, следовательно, о неслучайности случайности…

Свобода и случайность

Вопрос о том, можно ли обрести свободу в мире, где всё случайно, далеко не так прост, как может показаться на первый взгляд. Как знать, быть может, именно случайное стечение обстоятельств и способно открыть перед человеком узкий коридор, ведущий его к счастью? Но вот вопрос: а согласится ли человек пойти по такому коридору? Многие бы сказали, что да. Многие, но не все.

Если мы увидим в судьбе антипод случайности, то не окажется ли тогда счастливое случайное стечение обстоятельств особым проявлением судьбы и её модификацией? Но где, скажите, пролегает граница между судьбой и случайностью?.. Оставим пока эти вопросы в стороне и попробуем выяснить: можно ли утвердить счастье человека на случайной серии случайных обстоятельств? Не будет ли это святотатством по отношению к высшему, подлинному, истинному счастью? Что это, в самом деле, за счастье, если оно может быть обретено лишь благодаря вихрю непонятных и необъяснимых случайных событий, смысл которых сокрыт или же вовсе отсутствует? Ai suntuciai ou kuriai tou eu («случайности – не основания для блага»), – говорит Плотин, не принимая счастья, достигнутого случайными путями и обретённого благодаря случайным обстоятельствам. Такое счастье оскверняет само себя; каузальность же, повернувшаяся к человеку своей случайной гранью, случайной структурой, – это не путь к истинному и подлинному счастью, а дорога, ведущая прочь и от счастья, и от истинной свободы, и от подлинной цели человеческого бытия. Вот вывод, который мы можем сделать, глядя на многие философские системы древности.

(– Вот вы говорите случайность, судьба… Но, как знать, быть может, они есть одно – одно, только рассматриваемое с различных сторон? Разве судьба и случайность – это не разные формы восприятия или осмысления того, что на самом деле едино? Но тогда всякое разыскание свободы в случайном мире или же мире, подчинённом судьбе, – бесполезное, напрасное и глупое дело! Если масса реальности не допускает одномерной и однозначной интерпретации, то к чему тогда предпринимать какой бы то ни был «поиск» свободы?..)

Разумеется, возражений обнаруживается больше, чем необоснованных предположений и ложных догадок, но нас это не отпугнёт. Вглядываясь в случайный мир, мы посмотрим лучше на его внутреннюю структуру и попытаемся понять особенности его экзистирования. Всматриваясь в случайную «массу бытия», невозможно отделаться от неведомо как зародившегося вопроса: а не представляет ли собой тотальная случайность насмешку над тем, кто, очутившись в середине случайной экзистенции (если у случайности есть середина), силится её, эту тотальную случайность, осмыслить и пытается её постичь? Случайность, быть может, – это смех надо всем и вся, не более того. Она, вероятнее всего, вовсе не предполагает никакого интеллектуального анализа, предпринимаемого извне, ибо находится вне всего интеллектуального, разумного и умопостигаемого. Сходным образом она не предполагает и никакого другого постижения, даже пути вне -интеллектуального, иррационального пути. Например, воображение нам тоже не помощник в исследовании вихрей случайности. Следует признать: человек, в сущности, безоружен перед лицом случая, ведь даже если он объявит случайность бытийным абсурдом или, к примеру, своим бредом, то всё равно, навязывая тем самым случайному миру свои познавательные тотальности, он ни на шаг не приблизится к тайне случайного бытия. Но, вы скажете, случайность сколь смехотворна, столь и трагична. Всё равно, отвечу я, случайность – загадка; и какая бы то ни было интерпретация её потаённых осей и причин представляет собой нелепое нагромождение сомнительных формул и без того разомкнутого мышления, мышления, до конца не сознающего и не понимающего шаткость своих формул и потому «опустившегося» до предположений…

Раздавались смелые голоса, призывавшие бороться со случайностью, не признавая её неведомых правил, не задумываясь о её подлинном смысле, но, вместо этого, находя смысл в борьбе ради самой борьбы. При таком взгляде на реальность случайность вполне может быть отождествлена с тем, что рассматривалось нами в качестве её антипода, с судьбой. Но тогда человеку, вступившему в борьбу с судьбой или со случайностью (или с судьбой-случайностью), приходится «играть по её неведомым нотам», что сводит на нет его собственное «я» и, водворяя его в хитросплетения витиеватых случайных событий, лишает его последних отголосков его самобытности.

Русская литература подарила нам Печорина, «Фаталист», произведение, в котором борьба человека с безличной судьбой представлена Лермонтовым высшим идеалом души и её высшим, истинным наслаждением. Но, согласитесь, на такую борьбу отважится далеко не каждый; и по такому пути способен был пойти, пожалуй, лишь сам автор «Героя нашего времени». Такая борьба «размыкает» и без того шаткие экзистенциалы человека. Она – безудержное стремление найти ту грань, которая должна пролегать между индивидуальной экзистенцией человека и теми случайными или же судьбоносными силами, которым он отважился противостоять и чьё могущество он решился оспорить и низвергнуть…

Случайность и наука

Посмотрим на случайность с иной стороны. Можно ли назвать процессы, происходящие в материальном мире, необходимыми? Является ли наше мироздание той ареной, на которой разворачивается вселенское действо несгибаемой и непреодолимой необходимости? Современная наука не даёт нам внятного ответа на эти вопросы. С научной точки зрения, сцепления причин не могут быть однозначно и убедительно истолкованы, а слова «судьба», «случай» и «случайность» ровным счётом ничего не значат и являются, в сущности, какими-то зыбкими и туманными метафорами, заимствованными из прозы или поэзии.

Грубо говоря, вывод, к которому нас приводит естественнонаучный взгляд на мир, таков: единственным неизбежным фактором всего живого является смерть, а всё, что происходит в материальном мире до неё, однозначной трактовке не поддаётся…

Иной взгляд на случайность

Отстраняясь от религиозного и научного взглядов на порядок вещей, человек склонен – вопреки всему – устанавливать своё собственное, ни от чего и ни от кого не зависящее отношение к окружающей его со всех сторон действительности. Часто это «отношение» свидетельствует о том, что человек взирает на реальность с точки зрения пользы. Такой взгляд смещает и затеняет грань между судьбой и случаем, которая, хотя и не видна, но, несомненно, есть.

(– Но почему?.. Раздавались ведь голоса, утверждавшие, что судьба и случай взаимодействуют между собой, что никакой границы между ними нет и что они – разные стороны одного и того же!..)

Подведём некоторый итог. Мы, не найдя ничего по существу дела, обнаружили попутно целую серию тупиков случайности.

1 Одним из таких тупиков случайности является «экзистенциальный тупик». Вкратце его можно обозначить так: случайности подвержено не только существование, но и несуществование; бытием и небытием случайность не исчерпывается, ибо даже такие антиподы, как жизнь и не -жизнь, могут быть одинаково случайны. Получается, случайность – это настолько широкое понятие, что вмещает в себя, казалось бы, несовместимое. Что это означает? Это означает, что наша рыболовецкая сеть для поимки случайности имеет большие прорехи и дыры.

2 Другим обнаруженным нами тупиком случайности является «временной тупик». При сопоставлении векторов времени (прошлого, настоящего и будущего) становится видна бытийная неоднородность случайности, на поверхность выходят неоднозначности экзистенциальной серии и над тотальной случайностью, провозглашённой нами вслед за Эпикуром, нависает большой знак вопроса. Переход футурального случайного через случайное настоящее в случайное прошлое обнажает перед нами бытийную разнородность и разноплановость случая. В самом деле, прошлое, истолкованное нами в виде случайного набора событий, как случайный поток экзистенции, став статичным, обретает монолитность того, что никакой монолитности и никакой статики не приемлет. Случайность, окаменевшая в прошлых веках, сама опровергает себя, ибо оказывается могилой вечно живой и непредсказуемой серии случайных событий, которые когда-то бурлили и, размыкая сущее изнутри, не признавали ни судьбы, ни незыблемости предначертания. Случайность прошлого, таким образом, противопоставляет себя случайности будущего. Заторможенность одномерных каузальных рядов, ушедших в прошлое, своей омертвелостью лишь подчёркивает контингентность и непредсказуемость футуральных рядов случайных причин. Но вот вопрос: а что представляет собой на фоне этого случайность настоящего? Если прошлое случая – это эпитафия его глубинной сущности, то что, спрашивается, есть его настоящее? И можно ли считать настоящее случая актуальностью случайности и её кульминацией? Поток экзистенции, рассматриваемый с точки зрения прошлого, настоящего и будущего, открывает перед нами неоднозначность и противоречивостьэкзистенциальной серии, провозглашённой нами случайной. Велик соблазн усмотреть в настоящем переход контингентного (не -необходимого) в необходимое. Но это допущение в корне неверно и вступает в противоречие с нашим исходным тезисом о том, что случайно всё. При этом бросается в глаза и назойливо просит внимания мысль о том, что футуро-контингентное (то, что может быть или не быть) здесь и сейчас утрачивает свою случайность и превращается в – образно говоря – холодный склеп того, что некогда бурлило и пенилось непредсказуемой жизнью. Одним словом, диахронический анализ случайного сущего маскирует от нас случайность как таковую и не позволяет нам увидеть её подлинную бытийную ткань.

Видя в случае бессмысленность, усматривая в нём alogon, мы натыкаемся ещё на одно препятствие: бессмысленность будущих случайных событий, став бессмысленностью прошлых событий, как выясняется, означает разные уровни бессмысленности. Оказывается, что отсутствие смысла может одновременно проявляться и в ступоре прошлого, и в зыбкости будущего, и в остроте настоящего. Такая тройная временность самим фактом своего существования сводит на нет тождественность и единство случайности и размывает её прямую ось. Случайное прошлое своей стабильностью словно бы свидетельствует о своей неслучайности; и – как знать! – может быть, случайное прошлое, став прошлым, является теперь некой совокупностью «отходов» случайности, совокупностью, полностью утратившей какое бы то ни было отношение к случайности. Вероятность же будущих случайных событий состоит, как кажется, совсем в ином: экзистенция будущего своей неопределённостью будто «заманивает» в свою ткань неслучайные, фатальные, необходимые элементы и, на мой взгляд, создаёт стойкую иллюзию того, что будущее вовсе не случайно …

Но постойте: а не скрадывается ли действительность настоящего тем, что футуральное случайное следует через случайное настоящее в случайное прошлое? Переход будущего в прошлое означает этап, на котором происходит фиксация того, что своим бытием-для-себя чуждо какой бы то ни было фиксации, непрерывно протестует против любой незыблемой структуры и ускользает от любой формы и формализации.

Но где, скажите, то мельчайшее мгновение, где тот миг, который бы фиксировал изменение слоёв случая?.. Ответа не нам не найти. Подытоживая, мы должны лишь сказать о том, что временной взгляд на случайность ставит перед нами непреодолимые барьеры, ибо при темпоральном анализе структура случая начинает расшатываться и впадать в омертвелые формы.

3 Третьим тупиком случайности является тайна её мельчайшей степени. Такое поразительное явление, каковым является случайность, не имеет мельчайшей степени. Не имея её актуально, случайность всегда стремится к своей мельчайшей степени, стремится к тому, при соприкосновении с чем она достигнет своего предела и станет своей противоположностью (таковой, как мы предположили выше, должна быть судьба, неизбежность, необходимость, если угодно, fatum, necessitudo, necessitas, h eimarmenh, to anagkaion, h anagkh). Разомкнутый и динамичный мир случайности не обладает мельчайшей степенью и не имеет такой gradus minimus, которая указала бы фактом своего существования на границы этой случайности. Суть компонентов случайного мира в том и заключается, чтобы бесконечно, ища всё новые и новые пути к случайному обособлению от случайных сцеплений причин, стремиться к наименьшей степени случайности и одновременно к её наибольшей степени. Парадокс тотальной случайности состоит в том, что все её компоненты стремятся к обособлению друг от друга, ища наименьшей степени случайности (ибо эта наименьшая степень словно бы обещает вывести все компоненты случайной реальности за пределы «массы случайности», максимально обособив их друг от друга и тем самым их индивидуализировав), но при этом стремление к наименьшей степени случайности внутри случайного универсума идёт поперёк стремления всех его компонентов к наибольшей степени случайности. При внимательном изучении тайных пружин случайности становится видно двойное и одновременное стремление каждого компонента реальности выделиться, достигнув в своей случайности либо наибольшей степени, которой нет, либо наименьшей степени, которой тоже нет. При такой интерпретации действительности мы, видя глубочайшую парадоксальность случая, должны признать: всякая попытка независимого осмысления случайности – напрасное и бессмысленное дело. (Впрочем, упомянутый нами Эпикур вовсе и не призывал к интеллектуальному постижению «непостоянного случая»: напротив, он рисовал идеал человека thn tuchn astaton oran, созерцающего непостоянный случай, – идеал созерцания, вовсе не претендующего на то, чтобы постичь случайность интеллектуальным путём. По Эпикуру, созерцание хитросплетений случая может представлять собой высочайшее наслаждение для человека, эту игру созерцающего, и, получая острое наслаждение от эстетической стороны случайности, человек способен почувствовать себя «над» вселенской игрой непредсказуемого случая и обрести тем большую «безмятежность» (h ataraxia). Эпикурейский взгляд на случайность – взгляд гедонистический: повествуя о безмятежном h makarioth ς («блаженстве»), эпикурейцы понимали, что созерцание прихотливой и всякий раз неожиданной игры случая и удивительных сцеплений случайных причин – это одна из граней счастья и что для человека случай, в сущности, не враг, не препятствие и не помеха.

Смехотворность или же трагичность случайности – тоже ложный путь её осмысления, ведь, согласитесь, на один и тот же экзистент внутри случайного мира вполне можно посмотреть с различных точек зрения, случайное сцепление причин может пробудить прямо противоположную реакцию у людей, на это сцепление взирающих, а смех, или скорбь, или равнодушие, вызываемые этим сцеплением, – внешние и потому неверные оценки случайности. Вы скажете, что смех или слёзы, пробуждаемые случайностью, тоже случайны. Охотно с вами соглашусь: конечно, смех и слёзы – это фальшивые, призрачные и при этом случайные оболочки случайности, которая, надо думать,смехом или слёзами вовсе не измеряется и, ускользая от любых оценок, пребывает «по ту сторону» трагедии, комедии и трагикомедии.

Другой ложной оболочкой случайности выступает судьба, или, иначе говоря, необходимость. Если мы – вслед за Аристотелем – объявим случай (h tuch) и необходимость (h anagkh) сосуществующими друг с другом векторами причинности, то мы рано или поздно наткнёмся на непреодолимое логическое затруднение: как, каким образом случай и судьба, оставаясь при этом тождественными самим себе, сосуществуют друг с другом? Где пролегает граница между ними? Если они каким-то таинственным образом «взаимодействуют» друг с другом, то каковы будут последствия этого «взаимодействия»? И не сотрётся ли грань между случайным и необходимым, если случайное и необходимое начнут между собой взаимодействовать? Если мы допустим, что внутри «массы сущего» случайное и необходимое друг с другом переплетены, то как, скажите, это отражается на бытийном статусе всей реальности? Очевидно, допущение существования и взаимодействия таких разных слоёв действительности свидетельствует о незамкнутости и нестатичности этих слоёв и о том, что это взаимодействие размывает чёткие представления о том, что такое судьба и что такое случай. Если же мы допустим, что взаимодействие судьбы и случая влечёт за собой возникновение особого посредника между ними – экзистенциала, который был бы одновременно случаен и необходим, то всё равно: это свидетельствует, в сущности, о том же самом: случай и всё, что претендует на то, чтобы быть его «оболочкой», являются расщеплёнными структурами, понять и определить которые невозможно. Поэтому не будет преувеличением сказать о том, что у случайности вообще не может быть никаких оболочек и что все её оболочки ложны и таковыми на самом деле не являются. Признание их существования не вносит в исследуемую нами случайность ничего нового по содержанию, ибо случай «заражает» своей парадоксальностью всех своих «соседей» (не только судьбу, но и, например, спонтанность). Случайность не идёт на компромиссы со своими «оболочками»: она не способна мирно сосуществовать со своими «соседями», – она уничтожает их или, дробя, размывая и деформируя, включает в свою непостижимую и парадоксальную ткань. Диалог случайности и других форм причинности только и может происходить при статике случая, но мы уже видели, что статика случая означает лишь его омертвелость и окаменелость. Пульсирующая жизнью и бьющая через край непредсказуемость случая, происходящего здесь и сейчас, по сути своей никакой окаменелости не приемлет, не знает и не допускает. Окаменелость случая – смерть случая, ибо случай, ушедший в прошлое, утратил свою парадоксальную экзистенциальную изнанку. Но нам важно заметить, что взаимодействие случая и его мнимых оболочек только и было бы возможно, если бы случай имел статику конечной формы. Но таковой, как мы заметили выше, он не имеет, хотя к ней непрестанно стремится. Не имея актуально мельчайшей степени, случай – и в этом можно усмотреть как будто закономерность, которая при внимательном изучении тоже оказывается ложной, – устремлён к ней, мельчайшей степени, никогда её не достигая; но одновременно, как мы заметили, он ищет и своей наибольшей степени, которой тоже актуально не имеет. (Такая архитектоника случая – вовсе не закон, но лишь один из вариантов бесконечного и безначального «закона», по которому «живёт» случайность.) Всё это означает, что у случая неттвёрдой формы, которой он мог бы взаимодействовать со своими оболочками. Поэтому все оболочки случая ложны и являются его псевдо -оболочками. Более того, между живущими по своим неведомым законам псевдо -оболочками случая и самим случаем нет и не может быть никакого посредника. Да и какой может быть посредник между случаем и судьбой? Вы скажете: на эту роль годится человек! Он-то якобы мог бы совместить в себе столь противоположное, разграничивая своим умом одно от другого…Но нам, исследующим ткани случайности, пока совершенно непонятна роль человека внутри случайного мира, ведь homo in mundo сам иногда смахивает на мнящую себя центром и ядром реальности оболочку… Можно ли видеть в мышлении человека противоядие от случайных векторов «массы бытия»? И не есть ли мышление человека на самом деле ещё одна оболочка, мнящая и воображающая себя, если не соперником, то независимым спутником случайности? Взгляд на случайность сквозь парадоксальные ткани её мнимых оболочек – даже не тупик случайности, а её потайная, открываемая отмычками дверь, ведущая в никуда… Вопрос, от которого невозможно избавиться человеку, внимательно всматривающемуся в хитросплетения случайности, – это вопрос о взаимообусловленности случая и исследующего его ума. В самом деле, а не присутствует ли в независимом анализе всеобщей случайности – анализе, предпринятом человеческим умом, который допускает тем самым свою обособленность и независимость от тотального случая, – нет ли во всём этом «порочного» круга? Почему ум человека, берущийся судить о «повсеместном случае», дерзает полагать, что сам он, ум, пребывает вне вселенской случайности?..

Посмотрим на случай с иной стороны. Несомненно, вся острота и горькая сладость случайного хода событий сгруппирована и сконцентрирована на вершине случайности. Очевидно, такая вершина случая есть одновременно и его кульминация. Вне всякого сомнения, кульминацией случая является настоящее. Это настоящее, момент, секунда, мгновение, проживаемое нами непрерывно, – вершина айсберга, кульминационный пункт и максимальная актуализация проявления случайности. Но что даёт, что показывает нам эта ежесекундная кульминация случайных событий? (Здесь подкрадывается и другой вопрос: а есть ли у случайности середина? И можно ли говорить о главной кульминации случайного универсума? На наш взгляд, вся масса вселенского случайного сущего, вместе со случайным несуществованием, находящимся внутри вселенского случайного существования, являясь серединой, является и единой кульминацией самой себя.) О чём же нам говорит случайным фактом своего случайного существования случайная кульминация каждого из фрагментов случайного мироздания? Помимо нескончаемой, вечной, безначальной, общей и единой кульминации, одномерно происходящей всегда и везде, есть, несомненно, и частные кульминации. Векторы случайности, случайные сцепления случайных обстоятельств каждую минуту и каждую секунду переживают свою собственную единичную кульминацию. Число таких кульминаций, надо полагать, бесконечно, и все они происходят каждое мгновение одновременно. Но что означает каждая из них?.. На наш взгляд, если говорить в общем, единичный акт случайности снова и снова, раз за разом свидетельствует о неисчерпаемых глубинах существования и о бездонных источниках и тайниках экзистенции, ни одним актом случайного сцепления причин не объясняемых, не фиксируемых и не исчерпываемых. Каждым своим новым изгибом, зигзагом, случайность переоценивает то, что было, и то, что будет. Случай, настырно и назойливо явившийся к нам здесь и сейчас, обнажает и разъедает все застывшие и монолитные (и потому омертвелые и ложные) познавательные стереотипы и все трафареты, по которым человеческий разум мерил и формализовал бытие. В случайном событии, в случайном акте, бытие заново ставит себя под сомнение и говорит нам о том, что внешним покровом бытия являются не только цепи случайности, но и вообще всякая причинность. И тут мы натыкаемся на удивительную загадку: а не есть ли счастливое стечение обстоятельств – результат избытка случайных причин? Можно ли утверждать о том, что случайные слои случайного сущего, взаимодействуя между собой, имеют некую особую, «высокую степень», достигнув которой, случайность порождает «избыток» случайных векторов, который случайно открывает пребывающему внутри этих слоёв человеку счастливый коридор к счастью? Но допущение «избытка» в случайной каузальной цепи, конечно же, ведёт нас к той идее, которую мы уже отмели, – к идее уровней, степеней случайности. Допущение уровней, или, иными словами, ступеней, случайности влечёт за собой, как мы указали выше, глубоко парадоксальное для тотальной случайности следствие: случайность, содержа в себе свои уровни и ступени, тем самым содержит в себе противоположное. Случайность-иерархия – не случайность. Избыток в случайной цепи событии – это новый уровень случайности. Даже если «перебор» и «чрезмерность» случайных событий образует условие, почву для человеческого счастья, то – всё равно – «чрезмерность случайности» самим своим существованием указывает нам на неодномерность и неоднослойность случая и, следовательно, свидетельствует о неслучайности случайности, что парадоксально в корне.

Можно ли говорить о взаимосвязи всех случайных элементов внутри случайного вселенского Целого? Мы вполне можем допустить и это, но тогда ещё острее встанет вопрос о том, что же такое тотальная случайность и как расценивать случайность всеобщей взаимосвязи, если все элементы случайной реальности случайно переплетены друг с другом. Что представляет собой совокупность случайных актов в бытийном смысле? И не является ли вопрошание о случае и о случайности спором о словах? Способствует ли такая тотальная случайность всеобщему единству? Или же, наоборот, ему противится? Представляет ли она опасность для единства всего, ad unitatem universitatis, или же она его союзник? Этот вопрос, на мой взгляд, нужно сузить до ещё более важного вопроса: а является ли вообще случайность разрушительным вектором? Или же нет? При изучении насквозь парадоксальной ткани случайности убедительного ответа мы не найдём: случай вполне может быть целиком направленным на разрушение, может и способствовать созиданию, а может и быть одинаково безотносительным тому и другому. Но что, собственно говоря, случайность привносит в экзистенцию? Можно ли утверждать, что суету? Но такая суета, по мнению многих, способствует зарождению в глубинах человеческой самости надежды. Надежда же – неизбывный спутник людей во всех треволнениях жизни, и особенно ярко она мерцает человеку тогда, когда он подавлен суетой и окружён зыбкой неопределённостью, суетой порождаемой. Невзначай мы набрели на два вопроса, требующих незамедлительных ответов:

1 Можем ли мы, допуская универсальное значение случайности, утверждать о том, что случайность привносит в бытие развитие?

2 Или же вся «масса конечного сущего», истолковываемая нами как случайная, как стояла на месте, так и стоит, а всё существовавшее и существующее в ней разнообразие вызвано не векторами случайности, а чем-то иным?

На первый взгляд, ни о каком развитии в случайных слоях случайного потока экзистенции речи быть не может, а вопрос о том, разрушает ли случайность вселенское целое или же ему содействует, однозначного ответа не находит. Дело в том, что от ума, силящегося осмыслить случайность и уловить закономерности, в ней, казалось бы, присутствующие, ускользает не только случайное прошлое и случайное будущее, но и сама ткань случайности: ум просто не знает и не понимает, что кроется за словом «случай», и потому в своей оценке случайности опирается на ошибочные смыслы, взятые из области неслучайного.

Но попробуем поставить вопрос так: что представляет собой случайность в пограничной ситуации? И есть ли у случайности некие особые проявления – исключительные, экстраординарные, пограничные ситуации, когда случайная экзистенциальная серия оказывается в особом и небывалом до того положении, когда наружу выходит глубинная суть и становится видно подлинное дно случайности? Есть ли у случая «ипостаси», в которых он является нам и предстаёт пред нами без оболочек во всей наготе? Можно ли предположить, что совокупность случайных событий, случайных сцеплений причин открывает перед человеком совершенно непредсказуемый коридор, ведущий к непредвиденным и невероятным последствиям? Случайная реальность, кажется, допускает не только перехлёстывающий своей случайностью избыток случайных причин, но и некую особую ситуацию, когда случайные ряды причин образуют минимальный недокомплект случайных обстоятельств. Условно допуская «излишек» и «избыток» случайности, мы можем также допустить и её «минимальный недокомплект», или, иными словами, минимальность случайного сцепления причин. И что же мы обнаруживаем в таком «недокомплекте» случайных каузальных рядов? Видим ли мы в нём истинную ткань случайности и подлинное лицо случая? Нет. У нас нет никаких поводов считать «излишек» и «избыток» случайности путём к счастью, а «недокомплект» и «минимум» случайных причин дорогой к несчастью: такие полюса случайности, как её «максимум» и «минимум» (если они есть), добром или злом, человеческим счастьем или несчастьем не измеряются. Кроме того, опустив существование «избытка случайности» и её «недокомплекта», мы должны незамедлительно выяснить статус того слоя случайности, который мы – усмотрев в случайности maximum et minimum – можем условно назвать её средним слоем. Чем отличается «средний слой случая» от минимума случайных событий и от максимума – от «излишка» и «избытка» случайных обстоятельств?.. Не представляет ли собой этот средний слой некое равномерное и чуждое крайностей течение потока экзистенции и, если можно так сказать, обыденность случайности?Быть может, в «середине» случайности события не так уж случайны и не столь непредсказуемы, как на её «окраинах»? Если в «среднем слое случайности» потоки экзистенции переплетены между собой таким образом, что всегда остаются защищёнными от крушений, непредсказуемых потрясений и грандиозных катастроф, если homo in medio случайности не способен стать поистине счастливым, но при этом никогда не дойдёт до отчаяния и не испытает окончательного крушения всех своих надежд, – то не свидетельствует ли всё это о неслучайном и «привилегированном» бытийном статусе «среднего слоя случайности»? Конечно, «средний слой, medium случая» – фикция и ещё одна его оболочка (наряду с «избытком» и «недокомплектом»); и делить столь странную и каверзную «ткань», как случайность, на maximum, minimum et medium было бы очень наивно и даже глупо: случайность совершенно чужда каким бы то ни было структурам, тем более структуре, обладающей высшей и низшей степенями, или структуре, имеющей начало, середину и конец.

Вернёмся назад и ещё раз посмотрим на то, что же мы обнаружили, допустив идею того, что случайность (если угодно, h suntucia) обладает минимумом. Спрашивается: есть ли, существует ли в случайном мироздании некий отдельный и обособленный от всего остального случайный экзистент? Конечно, нет! Такое сложно и представить! Даже допустив такую ситуацию, когда на некий экзистент могла подействовать, но не подействовала случайная серия причин – и потому этот экзистент испытал на себе минимальное число случайных обстоятельств, наименьшее число случайных причин, – мы всё равно придём к неизбежному выводу: результат «недокомплекта случайных причин» не находится в обособленном и ото всего отделённом положении и не присутствует в окружающей нас со всех сторон бытийной ткани. Он всё равно, хотя бы минимально, но вплетён в случайную сеть обстоятельств. Именно поэтому случайность, если говорить вообще, – не путь к индивидуации и не дорога к ничем не обусловленной самобытности. Но, спрашивается, что представляет собой на фоне всего этого удел человека? В чём заключается залог его самости и индивидуальности? Если человек распластан внутри случайных потоков экзистенции, если всё пронизано неуловимой тканью случайности, то где же нам найти, где нам отыскать человека? Если до него, до его рождения, происходили непостижимые и замысловатые хитросплетения случайности, а после человека будут ветвиться не менее извилистые лабиринты случая, то найдёт ли человек в себе силы взглянуть в прошлое без внутреннего содрогания? Что он там увидит, что он там найдёт? На первый взгляд, тотальная случайность прошлого означает абсолютную безосновательность нынешнего существования человека. Homo просто стёрт случайным прошлым; в случайном прошлом ему не найти убедительного в своей правоте основания для своего нынешнего существования; и разомкнутое состояние случайного «конечного сущего», окружающего человека здесь и сейчас, лишний раз его в этом убеждает. Бесконечное и безначальное случайное прошлое, когда некоего человека не было, несметными, неисчислимыми сцеплениями случайных причин прямо и недвусмысленно свидетельствует о том, что человека нет, что его самость, его индивидуальность затерялась в прошлом, что несгибаемый механизм случайного прошлого размыл и расщепил границы его нынешнего бытия, что его нынешнее случайное существовании – не основание для бытия и что случайное будущее до бесконечности продолжит эту тональность и размельчит осколки исчезающей самости человека до минимальной степени, до полного исчезновения. Если бы человек мог увидеть все коридоры и все сокрытые от его взора лабиринты случайного взаимодействия причин, причудливо предуготовивших его нынешнее существование, то он сперва заподозрил бы во всём этом указание на неслучайность, на высший смысл всего происходящего, а затем смутно почувствовал бы бессмысленность и бессодержательность своего нынешнего положения и понял бы, что в случайной реальности, говоря языком Андрея Платонова, некуда жить.

Случайное прошлое и случайное будущее – механизмы, угрожающие человеческому «я», и в них нам не найти человека. Тотальная, несгибаемая и непреодолимая необходимость (necessitas, necessitudo, fatum, судьба, неизбежность, h eimarmenh, h anagkh) для самости человека составляет, очевидно, опасность не меньшую. Находясь внутри реальности, прошлое, настоящее и будущее которой является одномерным, монолитным механизмом, не допускающим ничего случайного и контингентного, человек оказывается не менее «размыт» и обезличен, чем в случайной реальности. In tota necessitate его границы, будучи целиком и полностью предопределены прошлым, совпадают со всей массой бытия; самость человека оказывается лишь своей бессодержательной оболочкой, а неистребимый вопрос, исходящий из глубин иррациональной самости человека, – вопрос о его непохожести, самобытности и индивидуации внутри иного и зачастую враждебного мира,– остаётся без ответа. На мой взгляд, реальность, в которой безраздельно царит судьба, максимально обезличивает человека, а реальность, в которой господствует случай, обезличивает человека не меньше.

Мы должны прояснить ещё одну важную тему: тему отношения человека к тотальной случайности. Если весь порядок (или беспорядок) вещей и событий, окружающий человека, может быть назван случайным, если вся экзистенция – везде и повсюду, в центре, который везде, и на периферии, которая в центре, – случайна, то, несомненно, у человека рано или поздно должен возникнуть вопрос о его отношении к такому порядку-беспорядку вещей. Мироздание, построившееся вокруг человека в виде тотальной случайности, словно бы просит его выразить своё отношение к ней. Может ли casus, или, иными словами, fors, или, иначе говоря, eventus, своей непостижимостью пробудить в человеке протест? Или же хитросплетения случая лишний раз указывают человеку на то, что он отличен от случайного хода событий и что тайна бытия никакой причинностью, в том числе случайной, не исчерпывается? И может ли «неминучий случай» вызывать в человеке уважение? Мы не видим никаких твёрдых путей и мостов, пройдя по которым, человек мог бы выработать однозначное и недвусмысленное отношение к случайности. Впрочем, допускает ли, предполагает ли случайность вообще какое бы то ни было к себе отношение?.. Всего вероятнее, что нет. H tuch, не обладая экзистенциальной статикой, не допускает и устойчивого к себе отношения. И тогда нам становится понятным удивительный закон, царящий в мире тотальной случайности и при внимательном изучении законом вовсе не являющийся: случайная цепь случайных событий не обладает бытийной замкнутостью и завершённостью её звеньев. В случайном мире конец вещи, конец человека не представляет собой некой целостности, свершённой, завершённой и подытоженной своим концом. То, что удачно выражалось греческим словом h teleuth («смерть, конец» с оттенком завершённости, законченности) и что свидетельствовало об экзистенциальной замкнутости бытия небытием и о полноте, обретаемой существованием при наступлении несуществования, – всего этого в случайном мире нет. В случайном мире нет ни полноты конечного, ни полноты непрерывного. Незамкнутость случайной цепи событий вовсе не означает их непрерывность, начала же и концы случайной причинности равным образом потайны. Мы уже вкратце заметили, что всякое проявление случая есть подкоп подо все слои экзистенции, расшатывание всех оболочек бытия, деформация и крушение всех устойчивых и устоявшихся форм существования. Случай снова и снова обнажает перед нами неисчерпаемость бытия; действие случая указывает нам на бездонность существования, на непредсказуемость тех граней, которые внезапно обнаруживаются в казалось бы статичном бытии. Casus, словно бомба анархиста, расчищает путь в лабиринтах разомкнутого и исковерканного существования. Весь вопрос в том, чему он расчищает путь… Открывает ли он двери бесконечному разнообразию событий? Или же нет? Вот в чём загадка. Можно ли утверждать о том, что подлинное и не знающее пределов разнообразие потоков экзистенции возможно в первую очередь в случайном, а в не каком-либо ином мире? Способствует ли случайность тому, что удачно выражалось греческим словом h eteroth s и латинским alteritas («инакости»), – инаковению, возможности сущего принимать всё новые и новые формы, или же нисколько этому не способствует? Если способствует, то тогда всё новые и новые соотношения между сплетениями причин, между сцеплениями событий, между волениями и делами людей благодаря массе случайных событий откроют перед нами сущее максимально полно. Но действительно ли случайность привносит в «массу конечного сущего» максимально возможное разнообразие? И вот вопрос: а полезно ли для самого этого сущего такое максимальное разнообразие? И вообще, нуждается ли «масса бытия» в том, чтобы h suntucia, стремясь к бесконечному разнообразию каузальных комбинаций, рекомбинаций (не только причинных, но и иных), расщепила сущее и указала нам на максимальную степень его множественности. Не скроет ли такое тотальное многообразие саму суть сущего? Если случайность обнаруживает все тайники и показывает нам все грани и оттенки сущего, то не будет ли из-за этой тончайшей нюансировки и детализации сущего потеряно само сущее? И не кажется ли вам, что вихри случая, расшатывающие сущее и показывающие его максимально полно, вполне могут быть вредоносны для самого сущего и представлять для него опасность?..

Древний человек отгораживался от тотальной случайности, смутно понимая, что мир, в котором вьёт свои кольца непредсказуемый случай, безысходен и невыносим. Миросозерцание древних искало и находило защиту от случайности и непредустановленности событий в незыблемых и укоренённых в высшем божественном мире экзистенциалах. Такова h cruseih seirh exouranoqen («золотая цепь с неба») /8 песнь «Илиады»/, свешенная Зевсом с Олимпа и символизирующая всемогущество Громовержца и незыблемость высшего справедливого закона, оберегающего нравственный порядок мироздания. В древней индийской традиции таковым стержнем, придающим неслучайный смысл всему, происходящему внутри универсума, была скамбха, на которой покоилась и покоится рита. Основание – Скамбха – поддерживала и поддерживает высший справедливый Порядок – Риту, что свидетельствует о незыблемой гармонии универсума и в космологическом, и в религиозном, и в экзистенциальном, и в антропологическом смыслах. В латинской же традиции автор рубежа 5-6 веков новой эры Северин Боэтий усматривал в нашей реальности некий центр – cardo («ось»), вокруг которой происходят вращения всего /«Об утешении философии», 4.6/, и, зачастую отождествляя этот центр с Богом, понимаемым им как mens prima («первый ум»), mens superna («высший ум»), servator bonorum («хранитель благ») и depulsor malorum («изгонитель зол»), видел в Нём незыблемое и вечное основание, основу, ratio, смысл всего.

Подобные «центровые экзистенциалы», на мой взгляд, изгоняют абсолютную случайность из нашего мироздания и не допускают идеи того, что всё в нашем универсуме случайно. Хотя, надо заметить, в сложных философских системах случаю всё же уделено некоторое внимание, и он занимает в них своё особое место. Но, следует признать, это место по сравнению с главенствующими экзистенциалами периферийно и вторично. Например, Платон в диалоге «Тимей» утверждает о том, что существа и вещи, «лишённые разума», to tucon atakton exergazontai («осуществляют беспорядочную случайность»). Но ведь, согласитесь, то, что лишено разума, по большому счёту решающей роли в универсуме Платона не играет. Утверждение же Псевдо-Платона из «Определений» о том, что h tuch fora ex adhlou ei ς adhlon («случай – это путь от неизвестного к неизвестному»), ставя идею случайности в зависимость от нашего познания, подводит нас к мысли о том, что таинственность случая вовсе не является решающей, глубинной и существенной характеристикой бытия и не может рассматриваться как истинный корень и имманентная сущность «конечного сущего».

Случайность и любовь

Настойчиво требует прояснения и вопрос о том, можно ли любить что-либо и кого-либо внутри случайной действительности. Заслуживает ли любви случайный экзистент случайного мира? Если да, то тогда любовь, просто и нерефлективно заявляя о себе внутри потока случайной экзистенции, выводит любящего и объект любви за рамки такой экзистенции и протестует против случайного бытия изнутри случайного бытия самим фактом своего существования. Можно ли любить другого человека, если его существование случайно, как случайно переплетение всех причин в мире? Не означает ли такая любовь прорыв сквозь оболочки случайности к новому и неизведанному уровню бытия, на котором случайность натыкается на нечто равномощное – на любовь? Любовь, всей своей нелогичностью изничтожая алогичность случая и противодействуя нелогичному нелогичным, есть, с одной стороны, высшая форма субъективности (тот максимум, на который способно индивидуальное, индивидуальное существование) человека в случайном мире, а с другой – декомпрессия всех оболочек случайности. Алогичность любви не только отрицает все «оболочки» случая (его «избыток», «середину», «недокомплект», взаимодействие случая и судьбы и т. д.), но снова и снова претендует дать нерациональное «объяснение» алогичного случая, его преодолев и от него отказавшись. Можно с уверенностью утверждать, что случайность по своей непостижимой таинственности близка тайне любви. Но здесь мы, несомненно, имеем дело с разными тайнами и с разными парадоксами. При переплетении столь удивительных тайн в первую очередь становится видна иррациональность их обеих. Мы должны, однако, явственно уяснить: можно ли любить нечто – некоего человека, – если он случаен, если этот человек, будучи по законам насквозь случайного мира окружён случайными людьми, случайными событиями – случайным фоном, непреодолимым образом случаен? Если любовь заставляет нас обособить этого человека от случайных декораций, отличить его ото всего, что его окружает, от той суеты случайных событий, в которые он и мы вовлечены и в которых укоренены, – то не означает ли это, что любовь рассекает случайность острым клинком и, уничтожая скользкий потокслучайности, противополагает алогичности случая алогичность иного порядка и тем самым делает случайное неслучайным?..

– (Но почему же? Едва ли можно по-настоящему любить или ненавидеть нечто случайное. Любовь или ненависть, пробуждённые случайным экзистентом случайного мира, призрачны, фальшивы и недолговечны… В Греции прозвучал настойчивый голос Аристотеля, как известно, закрывшего для любви, ненависти и дискурсивного мышления двери бессмертия; и если любовь есть нечто преходящее, то случайная любовь к случайному представляет собой нечто ещё более эфемерное, непрочное и мимолётное.)

– (Конечно, но иррациональность любви, обращённой к случайному, к существу внутри случайного мира, показывает нам, что «случайность» есть на самом деле лишь омертвелая форма и примитивный трафарет нашего познания и восприятия, тогда как in re происходят куда более сложные процессы, которые могут быть названы случайными лишь нашим воспалённым умом, помноженным на наше беспокойное воображение.)

Именно на этой ноте, ноте, которая словно бы обещает открыть нам двери в иной, не менее парадоксальный мир, – на любви, – нам и хотелось бы оборвать наше извилистое исследование лабиринтов случая. Никаких итогов здесь подведено быть не может – их просто нет. Случай оледенил нас своей непостижимой тканью и указал нам на шаткость всех оснований, всех рамок и всех границ реальности…

* * * * *

Первый философский трактат

1 Смысл человеческой жизни – это поиск смысла человеческой жизни.

2 Счастье не увеличивается со временем: каждый мельчайший фрагмент счастья есть всецелое счастье.

3 Смерть – это свершение жизни. Смертью жизнь не обрывается, а свершается и подытоживается. Смерть – это окончательная гармония человека с конечным сущим.

4 Человек шестеричен, он состоит из шести слоёв: материя, тело, воля, ум, душа и дух. Эти шесть уровней образуют лестницу, на вершине которой покоится дух, за ним – душа, затем ум, воля, тело и материя. Благодаря духу человек ближе к Богу, нежели благодаря своей душе. Душа ближе к Богу, чем ум; ум ближе, чем воля. Человеческая воля ещё дальше отстоит от воли Бога, нежели человеческий ум отстоит от ума Бога.

5 Бог невыразим. У Него нет имени. Условно в Нём можно выделить три пласта: любовь, волю и ум. Каждый из этих пластов бесконечен и не противоречит другому. К Богу нельзя приложить слово, понятие и имя «бытие». Бог сверх -бытиен, над -бытиен и бытиен. Но бытиен Он постольку, поскольку взирает на наш мир, его хранит и им управляет.

6 Красота – это главная оболочка любви. Сквозь бездонное дно красоты, сквозь её сладкий ужас на человека смотрит неописуемое – любовь