Номинализм и реализм в трактовке общества

КОЛЛЕКТИВНОСТЬ КАК УСЛОВИЕ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ.

До сих пор мы рассуждали о наиболее общих свойствах человеческой деятельности, позволяющих нам отличать явления социальные от явлений природных. Иными словами, мы изучали абстрактно взятую сущность социального, отвлекаясь от вопроса, при каких условиях возможно существование этой сущности, т.е. реальное возникновение и воспроизводство социальных явлений. О чем конкретно идет речь?

Едва ли кто-нибудь будет спорить с тем, что в поведении Робинзона, заброшенного на необитаемый остров, мы обнаруживаем все главные признаки, отличающие социальное существо от любого из явлений природы. Но столь же ясно, что наблюдение за Робинзоном не даст нам ответа на вопрос, откуда у него свойства, отсутствующие у животных. Как удалось ему овладеть мышлением? Откуда у Робинзона умение строить дома, возделывать землю и вести исчисление времени? Родился ли он с этими способностями или обрел их каким-то другим образом? Чтобы получить ответ на эти и подобные вопросы, необходимо от изучения абстрактных свойств социального перейти к анализу общества как той реальной среды, в которой создаются Робинзоны с присущими им качествами.

Что же такое человеческое общество?

Первое необходимое условие общественной жизни — коллективность. Уже древние мыслители понимали, что живое существо, именуемое «человек», представляет собой «общественное животное», неспособное самостоятельно обеспечивать свою жизнь. Условием его существования является кооперация с другими людьми, в которой человек нуждается в той же мере, что и в продуктах питания или создающих их средствах труда. Это не означает, конечно, что, оказавшись на необитаемом острове в положении Робинзона Крузо, человек непременно умрет или потеряет человеческий образ, обрастет шерстью, лишится членораздельной речи, как предполагал Линней. Благодаря тому, что коллективное начало присутствует в деятельности любого одиночки, человек способен выжить в самых экстремальных условиях.

В самом деле, незабвенный герой Дефо выжил на необитаемом острове с помощью продуктов чужого труда — разнообразных инструментов, спасенных им с затонувшего корабля. Кое-что необходимое для жизни ему пришлось создавать самостоятельно. Наличие у него самой способности к целенаправленному труду обнаруживает, что сознание (и речь) человека является продуктом длительного процесса совместной деятельности индивидов. Очевидно, что любой человеческий индивид способен стать чем-то отличным от животного, лишь погружаясь в социокультурную среду, взаимодействуя с себе подобными. Об этом свидетельствуют и жестокие опыты, поставленные самой природой — случаи, когда потерявшихся детей «воспитывали» животные. Увы, красивая сказка о Маугли никак не соответствует действительности. Человеческий детеныш, взращенный волками, никогда не смог бы стать человеком. Это возможно лишь в обществе себе подобных и благодаря ему.

Однако всякий ли человеческий коллектив, именующий себя обществом («общество филателистов» и пр.), является таковым в строгом категориальном смысле, т.е. обществом, способным воспроизводить свою социальность в исторической перспективе? Не случайно в социальной теории принято различать собственно общества и общественные группы, коллективы, представляющие собой «ячейки» общества. Какими же свойствами должен обладать человеческий коллектив, претендующий на статус общества?

НОМИНАЛИЗМ И РЕАЛИЗМ В ТРАКТОВКЕ ОБЩЕСТВА

Может показаться странным, но в современной социальной философии и общей социологии дискутируется вопрос: «Существует ли вообще общество как самобытная реальность, как особая область бытия?»[1]. Вопрос этот, продолжает С.Л. Франк, «может показаться нам праздным. И, тем не менее, как современный астроном считает, что небо не особая реальность (как это признавалось в античном и средневековом мировоззрении), а только часть — однородная другим частям — общей физико-химической природы, объемлющей и небо и землю, так и современный обществовед считает, что общество не особая реальность, а только условно выделенная часть или сторона какой-то иной реальности. Для большинства позитивных социологов и обществоведов «общество» есть лишь название для совокупности и взаимодействия множества отдельных людей»[2].

Такой подход С.Л. Франк именует «сингуляризмом» или «социальным атомизмом», прослеживая его философские истоки уже у софистов и особенно у Эпикура и его школы, «для которой общество есть не что иное, как результат сознательного соглашения между отдельными людьми об устройстве совместной жизни»[3].

Сингуляристскому взгляду на общество противопоставляется точка зрения социально-философского «универсализма», согласно которой «общество есть некая подлинно объективная реальность, не исчерпывающая совокупность входящих в ее состав индивидов»[4]. Историко-философскую традицию универсализма Франк ведет от Платона, для которого «общество есть «большой человек», некая самостоятельная реальность, имеющая свою внутреннюю гармонию, особые законы своего равновесия», а также от Аристотеля, для которого «не общество производно от человека, а, напротив, человек производен от общества; человек вне общества есть абстракция, реально столь же невозможная, как невозможна живая рука, отделенная от тела, к которому она принадлежит»[5].

Мы видим, что полемика «универсализма» и «сингуляризма» упирается в проблему системности общества. Следует ли считать общество констелляциейэлементов, связь которых не создает нового качества, отличного от суммы качеств образующих его частей? Или же общество представляет собой системное единство, обладающее интегральными свойствами целого, отсутствующими у образующих его частей? Если последнее предположение верно, то, следует ли рассматривать общество как системное образование низшего типа, создаваемое взаимодействием относительно автономных частей, или же оно принадлежит к единствам органического типа, в которых целое первично относительно своих частей и определяет саму необходимость их структурного обособления и способ существования в системе?

Обо всей сложности проблемы свидетельствует наличие альтернативных подходов внутри «сингуляризма» и «универсализма».

Так, те из сторонников «сингуляристского» подхода, которые убеждены в производности общества от человека, серьезно расходятся в понимании того, как это происходило исторически.

Самое простое истолкование сводится к утверждению, что общество производно от человека генетически, что человек хронологически первичен, способен существовать до общества и создавать его для удовлетворения своих потребностей, формирующихся вне общества и независимо от него. Вместе с тем подобная теория «общественного договора» решительно отвергается многими теоретиками, которых часто относят к сторонникам «сингуляризма». Так, известный философ К. Поппер убежден в том, «что «поведение» и «действия» таких коллективов, как государство или социальная группа, должны быть сведены к поведению и действиям отдельных людей»[6]. Свой взгляд на общество Поппер называет «методологическим индивидуализмом» и противопоставляет позиции «методологического коллективизма» («универсализма», по терминологии С.Л. Франка). В то же время он считает, что гипотеза субстанциальной изначальности индивида представляет собой «не только исторический, но, если так можно выразиться, и методологический миф. Вряд ли ее можно обсуждать всерьез, поскольку мы имеем все основания полагать, что человек или, скорее, его предок стал сначала социальным, а затем и человеческим существом (учитывая, в частности, что язык предполагает общество)»[7]. «Люди, — продолжает Поппер, — т.е. человеческая психика, потребности, надежды, страхи, ожидания, мотивы и стремления отдельных человеческих индивидуумов, если они вообще что-то значат, не столько творят свою социальную жизнь, сколько являются ее продуктом»[8].

Мы видим, что приверженность к «методологическому индивидуализму» может совмещаться с пониманием того, что свойства, из которых должно быть объяснено коллективное поведение, не являются изначальным достоянием человеческих индивидов. Напротив, «умный» сингуляризм прекрасно понимает, что специфические свойства человека, отличающие его от животного, сформировались при коллективном образе жизни.

Это не означает, однако, что, обсуждая проблему «человек-общество» в ее генетическом аспекте, мы можем настаивать на хронологической первичности общества. Парадоксально, но «методологический индивидуалист» Поппер перегибает палку в противоположную сторону, полагая, что становление социальности может хронологически предшествовать становлению человека. Очевидно, что, касаясь филогенетического аспекта проблемы становления «рода человек», мы сможем принять мысль о том, что наш предок «стал сначала социальным, а затем и человеческим существом», лишь в том случае, если истолкуем «социальное» как «коллективное», точнее, как досоциальную форму коллективности. Это так, поскольку социальная форма коллективности возникает только вместе с «готовым» человеком, в едином, хронологически синхронном процессе антропосоциогенеза. Нет и не может быть «готового» человека вне ставшего общества, как не может быть настоящего общества без полноценного Homo sapiens.

Таким образом, спор между «универсализмом» и «сингуляризмом» должен быть переведен из плана становления человека и общества в план функционального соподчинения уже «готовых», ставших реалий. Пусть человек возможен лишь как существо коллективное, которое не только не может жить в одиночку, но и неспособно стать человеком вне и помимо взаимодействия с себе подобными. Пускай свойства его родовой природы сформировались с учетом постоянной «поправки на других», под воздействием изначальной потребности в кооперации с другими — столь же объективной как и потребность в хлебе насущем. Однако нельзя не видеть, что процесс становления Homo sapiens, который выступает как процесс интериоризации коллективного, заканчивается тем, что ставший, «готовый» человек обретает свойство субъектности, т.е. способность инициировать собственную деятельность, направленную на достижение целей и удовлетворение потребностей, которые независимо от своего «общественного» происхождения становятся его личным достоянием, отличающим его от других людей. Взаимодействие с ними по-прежнему остается для человека необходимостью, но значит ли это, что коллективная жизнь сформировавшихся людей обладает свойствами субстанциальной реальности, несводимой к образующим ее элементам?

Напомним, что условием, при котором целое, образованное частями, обретает самостоятельную форму существования, является возникновение интегральных свойств, которые присущи лишь целому и отсутствуют у частей, взятых по отдельности. Весьма наглядно этот принцип субстанциализации целого описан Э. Дюркгеймом. «Всякий раз, — пишет он, — когда какие-либо элементы, комбинируясь, образуют фактом своей комбинации новые явления, нужно представлять себе, что эти явления располагаются уже не в элементах, а в целом, образованном их соединением. Живая клетка не содержит в себе ничего, кроме минеральных частиц, подобно тому как общество ничего не содержит в себе, кроме индивидов. И, тем не менее, совершенно очевидно, что характерные явления жизни не заключаются в атомах водорода, кислорода, углерода и азота... Жизнь... едина и, следовательно, может иметь своим местоположением только живую субстанцию в ее целостности. Она в целом, а не в частях. И то, что мы говорим о жизни, можно повторить о всех возможных синтезах. Твердость бронзы не заключена ни в меди, ни в олове, ни в свинце, послуживших ее образованию и являющихся мягкими и гибкими веществами; она в их смешении...»[9]

Применяя этот принцип к социальной теории, Дюркгейм формулирует проблему самобытности общества следующим образом: «Если указанный синтез sui generis, образующий всякое общество, порождает новые явления, отличные от тех, что имеют место в отдельных сознаниях (и действиях людей. — Авт.), то нужно также допустить, что эти специфические факты заключаются в том самом обществе, которое их создает, а не в его частях,, т.е. в его членах»[10].

Чтобы прояснить суть проблемы, обратимся к несложному примеру. Представим себе, что нам нужно проанализировать деятельность некоего человека А, несущего тяжелое бревно. Для этого нам придется, прежде всего, определить цель, которую он поставил перед собой, т.е. понять субъективный смысл его деятельности, те ожидания, которые он связывает с исполнением этой тяжелой работы. Не ограничиваясь такой психологической интроспекцией (которой удовлетворяются сторонники «понимающей социологии»), мы попытаемся установить потребности и интересы А, актуализация которых вызвала в его сознании намерение нести бревно. Мы проанализируем, далее, насколько успешной может быть данная деятельность А с точки зрения ее возможного результата. Для этого мы должны будем понять, соответствует ли поставленная им цель его действительным потребностям, нужно ли ему носить бревна, чтобы удовлетворить ощущаемую потребность, или для этого следует заняться другой деятельностью. Констатировав правильный выбор цели, мы должны будем установить адекватность избранных для ее достижения средств, т.е. выяснить, соответствуют ли свойства бревна связанным с ним ожиданиям. От рассмотрения Подобной значимости объекта мы перейдем к реальным свойствам субъекта, т.е. попытаемся учесть реальную способность А донести бревно до пункта назначения и пр.

Возникает вопрос: изменится ли эта процедура исследования, если мы перейдем от рассмотрения индивидуального действия к анализу взаимодействия между людьми? Представим себе, что человек А договорился с человеком Б, также нуждающимся в древе-сине, объединить свои усилия, чтобы достичь желаемой цели с меньшей затратой усилий. В результате этого мы получаем пусть Малый, но все же коллектив, бригаду, состоящую из двух взаимодействующих людей.

Конечно, взятый нами для примера микроколлектив, представляющий собой организацию, сознательно созданную людьми, существенно отличен от общества как стихийно возникшей общности людей. Безусловно, он еще не содержит в себе тех сложнейших механизмов социализации и репродукции индивидов, с которыми связано существование общества. Однако возникает вопрос о том, могут ли уже в простейших его формах быть обнаружены некоторые надындивидуальные реалии взаимодействия, отсутствующие в отдельно взятых действиях.

Спрашивается: возникает ли в результате такого взаимодействия некая новая социальная реальность, которая не сводится к сумме отдельных человеческих действий? Переходит ли в данном случае количество в качество, создавая какие-то новые потребности, интересы, цели, средства, результаты деятельности, которые нельзя понять, соединив знание о потребностях, интересах, целях А с таким же по сути знанием о поведении Б?

Ниже, рассматривая вопрос о структуре общества, мы попытаемся дать содержательный ответ на этот вопрос, рассказав читателю об особых надындивидуальных реалиях коллективной жизни. Так, нам предстоит показать, что в результате взаимодействия людей возникает особый класс социальных предметов, без которых возможна индивидуальная активность человека, несущего бревно, но немыслима скоординированная совместная деятельность двух индивидов, вынужденных договариваться друг с другом о ее характере и условиях.

Мы постараемся показать, что уже в простейших актах совместной деятельности возникает такая выходящая за рамки отдельных действий реальность, как совокупность организационных отношений между взаимодействующими индивидами, включая отношения разделения труда. В результате усложнения совместной деятельности возникают устойчивые безличные (т.е. независящие от индивидуальных свойств носителя) социальные роли и статусы, которые вынуждены принимать на себя живые индивиды, осуществляя различные профессиональные функции, исполняя обязанности «начальников» и «подчиненных», «собственников» и «лишенных собственности» и т.д. Совокупность подобных ролей и статусов образует систему социальных институтов, обеспечивающих обязательное для каждого индивида исполнение «общих функций» (служба в армии, даже если индивид не расположен к этому, выплата налоговым службам денежных сумм, которые индивид с охотой потратил бы на себя, и т.д.).

Наконец, мы постараемся показать, что мотивы и цели даже простейших форм взаимодействия будут непонятны нам, если мы не учтем существования надындивидуальных феноменов культуры, представляющей собой систему взаимных отношений и опосредствований, «логико-значимой интеграции» (П. Сорокин) между символическими программами поведения, взаимосоотнесенными значениями, смыслами и ценностями человеческого поведения. Достаточно напомнить читателю, что и в стране своего проживания, и в сословной или профессиональной среде, в политических объединениях и даже собственных семьях люди сталкиваются с безличными нормами права и морали, передаваемыми из поколения в поколение стереотипами мышления и чувствования, которые явно выходят за рамки индивидуальных сознаний и программируют их, даны людям принудительно, навязаны им системой социализации, принятой в обществе[11].

Совокупность таких надындивидуальных реалий коллективной жизни, как мы увидим ниже, создает социокультурную среду существования индивидов — столь же объективную, независящую от их желаний, как и природная среда с ее законом тяготения или началами термодинамики. С другой стороны, именно эта среда, которая в аспекте филогенеза возникает вместе с «готовым» человеком, в онтогенезе предшествует ему и формирует «под себя» человеческие индивиды, детерминируя их социокультурные характеристики. Это значит, что человек, родившийся в определенной этносоциальной среде, самим актом своего воспитания во Франции или в России, в семье феодала, крестьянина или буржуа обретает некий социокультурный статус (в его сословном, профессиональном, властном, экономическом, ментальном выражениях). Конечно, распорядиться этим наследством человек может по-разному, сохранив или изменив свои изначальные «параметры» в зависимости от собственных усилий и возможностей, предоставляемых обществами «открытого» или «закрытого» типа. Однако эта возможная трансформация не отменяет сильнейшего детерминационного воздействия надындивидуальных реалий на формирование людей, что позволяет нам относить человеческое общество к органическим системам, в которых ставшее целое способно оказывать формирующее воздействие на свои части.

Немалая часть сторонников «методологического индивидуализма», разделяя посылки философского номинализма, убеждена в том, что общество в целом и существующие в нем устойчивые формы коллективности — социальные и культурные системы (т.е. системы взаимоопосредствованных ролей и взаимосвязанных идей, ценностей и норм) — представляют собой не онтологическую системную реальность, а лишь «удобные» конструкции познающего сознания, которым ничто не соответствует за его пределами, в действительном наличном бытии[12]. Сторонники «индивидуализма», по словам критикующего их Р. Бхаскара, полагают, что социальные институты — попросту «абстрактные модели, предназначенные истолковывать факты индивидуального опыта». Ярви (Jarvie I.) «даже объявил себя сторонником лингвистического тезиса, будто «армия» есть просто множественная форма «солдата» и все высказывания об армии могут быть сведены к высказываниям об отдельных солдатах, составляющих ее»[13].

Однако далеко не все философы и социологи, которых Франк отнес бы к лагерю «сингуляристов», склонны к такой крайней форме социально-философской и социологической слепоты. Тот же К. Поппер, всячески поддерживающий «здоровую оппозицию коллективизму и холизму», «отказ находиться под влиянием руссоистского или гегельянского романтизма», охотно признает существование надындивидуальных «структур или моделей социальной среды», которые складываются независимо от желаний и стремлений действующих индивидов, «оказываются, как правило, непрямыми, непред-Намеренными и часто нежелательными следствиями таких действий»[14].

Дж. Хоманс, убежденный противник «методологического коллективизма», резко критикующий парадигму структурного функционализма под флагом «возвращения к человеку», признает, тем не менее, существование таких надындивидуальных реалий, как нормы совместной деятельности, роли и институты. «Безусловно, — заявляет Хоманс, — одной из задач социолога является раскрытие норм, существующих в обществе. Хотя роль и не является действительным поведением, все же в некотором отношении это понятие оказывается полезным упрощением. Конечно, институты взаимосвязаны, и изучение этих взаимосвязей также является задачей социолога. Институты действительно имеют последствия... Определенно, одной из задач социолога является установление влияний институтов и даже, хотя это и труднее сделать, выяснение, какие из них полезны, а какие вредны для общества как целого»[15].

Очевидно, что такие «методологические индивидуалисты» не отрицают факт существования надындивидуальных структур взаимодействия, но убеждены в том, что источником их генезиса и развития являются индивидуальные действия и взаимодействия людей как единственно возможных субъектов общественной жизни. Иными словами, пафос «методологического индивидуализма» обращен против попыток приписать таким структурам свойства и способности самодействующего социального субъекта, в результате которых формы социальной коллективности превращаются в особых коллективных, интегративных субъектов, осуществляющих некую самостоятельную деятельность, которая вызывается и направляется потребностями и целями коллектива, отличными от потребностей и целей образующих его людей. Остановимся кратко на рассмотрении этого важного вопроса.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ОБЩЕСТВО

ИНТЕГРАТИВНЫМ СУБЪЕКТОМ?

Суть проблемы можно проиллюстрировать с помощью любой из форм коллективной деятельности, к примеру игры в футбол. Коллективное взаимодействие футболистов не сводится, конечно, к арифметической сумме индивидуальных усилий. Конечная цель игры — победа над соперниками — достигается лишь усилиями всей команды, организованным взаимодействием спортсменов. Понимая это, мы должны признать, что команда — это не просто вместе действующие игроки, в команде их действия координируются совокупностью средств и механизмов, включающих систему распределения функций между футболистами, явно выходящую за рамки индивидуальной активности. В самом деле, зная индивидуальные свойства игроков, мы понимаем, почему каждый из них исполняет на поле ту или иную обязанность — вратаря, нападающего, защитника или полузащитника, но не саму необходимость деления команды на эти безличные функциональные статусы, под которые подбирают живых футболистов, чтобы добиться успеха в командной борьбе.

Из свойств ныне действующих игроков не могут быть поняты и издавна сложившиеся, передаваемые от поколения к поколению традиции, и игровой стиль классных команд, по которому опытный болельщик отличает их друг от друга, не зная конкретного набора игроков, и т.д. и т.п. Старая спортивная поговорка «порядок бьет класс» подразумевает, что командная игра спортсменов средней квалификации, хорошо сыгранных между собой, играющих по «системе», которая учитывает оптимальное соотношение функции, дает им преимущество над индивидуально сильными «звездами», владеющими виртуозной обводкой и точным пасом, но не учитывающими законы футбольного взаимодействия.

Означает ли сказанное, что мы должны признать футбольную команду самостоятельным субъектом деятельности? И не означает ли такое признание, что мы приписываем собственную деятельность, ее сознательно или стихийно сложившиеся надындивидуальные условия, регулятивные механизмы и результаты некоему мифологическому субъекту, вполне подобному Абсолютной Идее Гегеля, действующей посредством живых людей?

Такова, например, позиция Э. Дюркгейма: факт объективной реальности коллективного сознания и матриц социального взаимодействия он интерпретировал как доказательство существования надындивидуального субъекта, действующего наряду с отдельными идивидами.

Из отечественных мыслителей сошлемся на Н.А. Бердяева. Характеризуя национальное начало в истории, он пишет: «Нация не есть эмпирическое явление того или иного отрывка исторического времени. Нация есть мистический организм, мистическая личность, ноумен, а не феномен исторического процесса. Нация не есть живущее поколение, не есть и сумма всех поколений. Нация не есть слагаемое, она есть нечто изначальное, вечно живой субъект исторического процесса, в ней живут и пребывают все прошлые поколения не менее, чем поколения современные. Нация имеет онтологическое ядро. Национальное бытие побеждает время. Дух нации противится пожиранию прошлого настоящим и будущим. Нация всегда стремится к нетленности, к победе над смертью, она не может допустить исключительного торжества будущего над прошлым»[16].

С таким пониманием коллективности не согласны многие философы и социологи, аргументы которых С.Л. Франк излагает следующим образом: «...Если мы не хотим впасть в какую-то туманную мистику или мифологию в понимании общества, то можно ли вообще видеть в нем что-либо иное, кроме именно совокупности отдельных людей, живущих совместной жизнью и состоящих во взаимодействии между собой? Все разговоры об обществе как целом, например об «общественной воле», о «душе народа», суть пустые и туманные фразы, в лучшем случае имеющие какой-то лишь фигуральный, метафорический смысл. Никаких иных «душ» или «сознаний», кроме индивидуальных, в опыте нам не дано, и наука не может не считаться с этим; общественная жизнь есть, в конечном счете, не что иное, как совокупность действий, вытекающих из мысли и воли; но действовать, хотеть и мыслить могут только отдельные люди»[17].

Так существует ли коллективный субъект? Вспомним наше определение субъекта. Из него следует, что субъектом является тот, кто обладает собственными потребностями и интересами и инициирует активность, которая направлена на их удовлетворение и осуществляется посредством самостоятельно выработанных или усвоенных идеальных программ поведения, именуемых в совокупности сознанием (и волей) субъекта. Мы отказались считать субъектами деятельности живые системы, не способные к символическим формам целесообразного поведения, а также автоматизированные кибернетические устройства, имитирующие человеческую деятельность, но не обладающие собственными потребностями и целями. На этом же основании не являются субъектами и отдельные органы действующего субъекта. Ясно, что когда мы нажимаем пальцем на спусковой крючок или бьем ногой по футбольному мячу, субъектом деятельности являемся мы сами, а не отдельно взятые рука или нога, не способные вырабатывать и реализовывать собственные программы.

Следуя такому пониманию, мы сможем признать существование коллективного субъекта лишь в том случае, если будет доказано одно из двух программных предположений:

1) человеческие индивиды, действующие в рамках некой социальной группы, уподобляются органам тела или винтикам машины и утрачивают свойство субъектности — способность иметь и реализовывать собственные потребности, интересы и цели поведения;

2) субъектность индивидов в социальной группе сохраняется, но сама она обретает некоторые субъектные свойства, которые присущи только ей и не могут быть обнаружены в индивидуальном поведении ее членов.

С первым тезисом вряд ли можно согласиться. Конечно, существуют такие социальные коллективы, в которых индивидуальная свобода стеснена максимально и человек является лишь средством достижения неких надындивидуальных (не путать с «неиндивидуальными») целей поведения.

Примером такой системы может служить рабство. Однако даже здесь принуждение имеет свои границы, и человек не теряет субстанциальную возможность выбора — принимать навязанные ему правила поведения в целях биологического самосохранения, выживания или восстать против них, отстояв свою свободу хотя бы ценой неминуемой гибели. Все внешние воздействия на человека становятся значимыми причинами (а не условиями) его поведения лишь тогда, когда интериоризированы им, трансформировались в систему его собственных потребностей, интересов и целей существования, позволяющих ему оставаться экзистенциально свободным даже в условиях социальной несвободы, мешающей делать то, что хотелось бы делать.

Нельзя согласиться и со вторым тезисом. Представить себе общественное объединение людей, обладающее собственными потребностями, интересами и целями, отличными от интересов образующих их людей — задача скорее научной фантастики, чем трезвого философско-социологического анализа. Все потребности, приписываемые коллективу людей, представляют собой сублимацию не всегда эксплицированных потребностей человеческой личности.

Конечно, людям привыкшим рассматривать систему человеческих потребностей как интенции субъекта, всецело замкнутые сферой его сознания, трудно представить, что служба в армии и уплата налогов входит в систему объективных интересов людей, стремящихся уклониться от того и другого. Однако это утверждение, несомненно, соответствует истине. Было бы странно предположить, что уклоняющиеся от армии или от уплаты налогов люди не заинтересованы в поддержании безопасности своей страны или исправном функционировании общественных служб. Столь частое непонимание людьми собственных глубинных надобностей или сознательное предпочтение ими ближайших «своекорыстных» выгод не отчуждает человека от собственных потребностей и интересов и не дает оснований приписывать некой общности людей факторы поведения, в действительности свойственные самим индивидам (руководствуясь обратной логикой, мы должны признать, что мать малыша, запрещающая ему съесть третью порцию мороженого, действует против интересов собственного ребенка, поскольку ее действия вызывают протест с его стороны)[18].

Сложнее обстоит дело с сознательно поставленными целями поведения, которые — в отличие от потребностей и интересов — действительно могут быть чужды людям, навязаны им извне. Воинский приказ командира, обрекающий солдата на возможную гибель, или дисциплинарное распоряжение тренера далеко не всегда совпадают с собственными интенциями подчиненных. Однако в любом случае приказ отдает не команда или дивизия, а тренер или командир, руководствующийся при этом соображениями общего блага, которое в критической ситуации ставят выше блага отдельной личности.

Таким образом, привычка человека говорить о разнообразных коллективах в субъектных формах — «партия решила», «родина велела» и пр. — не должна скрывать тот фундаментальный факт, что ни «партия», ни «родина» сами по себе не умеют ни думать, ни желать, ни действовать. Все это делают только люди, которые выступают при этом как общественные существа, связанные взаимодействием и формирующиеся в определенных надындивидуальных условиях социокультурной среды.

Конечно, нередки случаи, когда патриот, жертвующий жизнью ради своих соотечественников, думает, что служит не конкретным людям в нынешнем и будущих поколениях, а интегративному субъекту, называемому Германией, Францией или Россией. Однако в этом и в подобных случаях интегративный субъект представляет собой явление не «общественного бытия», а «общественного сознания», которое можно было бы назвать (если использовать терминологию Никласа Лумана) «парадоксом и тавтологией в самоописаниях» человека и человеческих коллективов.

Итак, подведем итоги. Мы склонны поддерживать позицию «универсализма», но не согласны с необоснованным «очеловечиванием» матриц социального взаимодействия, с приписыванием им способности действующего субъекта. Мы склонны признать и «индивидуализм», если он не отрицает существования законов или структур коллективной жизни, а также их решающего влияния на становление человека и его функционирование в обществе, если он лишь настаивает на том, что эти законы и структуры не способны действовать сами по себе, что способность к целенаправленной деятельности дарована только людям и никому другому[19]. Логика «самодвижения» социальных структур в таком понимании оказывается логикой поведения людей, которых обстоятельства общественной жизни, сложившиеся в результате их собственной деятельности, вынуждают действовать в направлении, диктуемом потребностями их родовой природы и конкретно-исторической системой интересов.

Подобный «индивидуалистический» подход легко справляется с социальными проблемами, неразрешимыми с позиций крайнего «социального атомизма». Мы имеем в виду проблему стихийных установлений общественной жизни, возникновение которых не может быть объяснено «соглашением» — в духе теорий «общественного договора — людей по поводу их «создания».

Как верно замечает С.Л. Франк, «единство и общность общественной жизни возникают совсем не в результате умышленного соглашения, а суть никем не предвидимый и сознательно не осуществляемый итог стихийного скрещения воль и стремлении отдельных людей. Дело в том, что человеческие стремления и действия имеют кроме сознательно ставимой ими цели еще другие, не предвидимые их участниками последствия. И в особенности это имеет место, когда они скрещиваются между собой; по большей части люди вообще достигают на деле не того, к чему они сами стремились, а чего-то совсем иного, часто даже им самим нежелательного. «Человек предполагает, а Бог располагает», — говорит русская пословица, но под «богом» с точки зрения этого позитивного мировоззрения надо уразуметь здесь просто случай, стихийный итог столкновений множества разнородных воль. Вожди французской революции хотели осуществить свободу, равенство, братство, царство правды и разума, а фактически осуществили буржуазный строй; и так по большей части бывает в истории... Именно таким образом складываются нравы, обычаи, мода, укрепляются общественные понятия, утверждается власть и т.п.... Коротко говоря: единство и общность в общественной жизни, будучи независимы от сознательной воли отдельных участников и в этом смысле возникая «сами собой», все же суть не действие каких-либо высших, сверхиндивидуальных сил, а лишь итог стихийною, неумышленного скрещения тех же единичных воль и сил — комплекс, слагающийся и состоящий только из реальности отдельных, единичных людей»[20].

Не отрицая того факта, что многое в обществе есть итог стихийного скрещения индивидуальных воль, Франк, однако, полагает, что эта констатация не объясняет именно того, что должно быть объяснено: «отчего из этого скрещения получается не хаос и не беспорядок, а общность и порядок?» Считая, что сингуляризм не способен ответить на этот вопрос, русский мыслитель заключает: «Очевидно, что если из беспорядочного, неурегулированного скрещения индивидуальных элементов получается нечто общее, какое-то единство, какой-то порядок, то это возможно лишь при условии, что через посредство индивидуальных элементов действуют и обнаруживают свое влияние некие общие силы» [21].

Не соглашаясь с таким подходом, мы полагаем, что любая из версий «общей силы» — будь-то Абсолютная идея, Божья воля или «судьбы народов», — рассматриваемая как гиперсубъект истории, представляет собой мифологизацию общественной жизни. Проблема общественного порядка, как мы увидим ниже, вполне объяснима из действий и взаимодействий человеческих индивидов, потребностей их самосохранения, диктующих необходимость скоординированной активности. Спонтанные результаты такого взаимодействия нельзя интерпретировать в духе гегелевской «хитрости мирового духа» хотя бы потому, что далеко не всегда они способствуют самосохранению человека и общества (как это происходит ныне со стихийным разрушением экосистемы типа «озоновой дыры»). Конечно, мы можем интерпретировать эту негативную стихийность как предупреждение с небес, но остановить ее могут лишь совместные действия людей, а не внешние силы.

Перейдем к конкретным характеристикам собственно общества как особого коллектива, особой группы людей.