– Джон Пирибингл! – сказал Теклтон с соболезнующим видом. – Как вы себя чувствуете сегодня утром, друг мой?
– Я плохо провел ночь, мистер Теклтон, – ответил возчик, качая головой, – потому что в мыслях у меня расстройство. Но теперь это прошло! Можете вы уделить мне с полчаса, чтобы нам поговорить наедине?
– Для этого я и приехал, – сказал Теклтон, вылезая из экипажа. – Не беспокойтесь о лошади. Обмотайте вожжи вокруг столба, дайте ей клочок сена, и она будет стоять спокойно.
– Я человек простой, неотесанный и никаких заслуг не имею. Я человек не большого ума, как вам отлично известно. Я человек не молодой. Я люблю свою маленькую Крошку потому, что знал ее еще ребенком и видел, как она росла в родительском доме; люблю потому, что знаю, какая она хорошая; потому, что многие годы она была мне дороже жизни. Я часто думал, что хоть я и недостаточно хорош для нее, но буду ей добрым мужем, потому что знаю ей цену, быть может, лучше других. И, наконец, так и вышло, и мы действительно поженились! Подумал ли я о том, – говорил возчик, – что оторвал ее – такую молодую и красивую – от ее сверстниц и подруг, от общества, украшением которого она была и запер ее в своем унылом доме, где ей день за днем пришлось скучать со мной? Подумал ли я о том, как мало я подходил к ее веселости, бойкости и как тоскливо было женщине такого живого нрава жить с таким человеком, как я, вечно занятым своей работой? Я воспользовался тем, что она во всем умеет находить радость и ниоткуда не ждет плохого, и женился на ней. Лучше бы этого не случилось! Для нее, не для меня.
Фабрикант игрушек смотрел на него не мигая. Даже полузакрытый глаз его теперь открылся.
– Благослови ее небо, – сказал возчик, – за то, что она так весело, так усердно старалась, чтобы я не заметил всего этого! И да простит мне небо, что я, тугодум, сам не догадался об этом раньше. Бедное дитя! Бедная Крошка! И я не догадывался ни о чем, хотя видел в ее глазах слезы, когда при ней говорили о таких браках, как наш! И я мог надеяться, что она полюбит меня! Я мог поверить, что она любит!
– Она выставляла напоказ свою любовь к вам, – сказал Теклтон. – Она так подчеркивала ее, что, сказать правду, это-то и начало возбуждать во мне подозрение.
Верный сверчок за очагом! Преданные домашние феи!
– Гнев и недоверие покинули меня, – продолжал возчик, – и осталось только мое горе. В недобрый час она была застигнута врасплох, не успела подумать о том, что делает, и, став его сообщницей, скрыла его обман от всех. Вчера вечером она встретилась с ним, пришла на свидание, и мы с вами это видели. Она поступила нехорошо. Но во всем остальном она невинна, если только есть правда на земле! Сегодня она вернется домой, и я больше не буду ее тревожить. Родители ее нынче приедут сюда – мы собирались провести этот день вместе, – и они отвезут ее домой. Там ли она будет жить или где-нибудь еще, все равно я в ней уверен. Вот к чему приведет то, что вы показали мне. Теперь с этим покончено!
– О нет, Джон, не покончено! Не говори, что покончено! Еще не совсем. Я слышала твои благородные слова. Я не могла уйти украдкой, притвориться, будто не узнала того, за что я тебе так глубоко благодарна. Не говори, что с этим покончено, пока часы не пробьют снова!
Так! – буркнул Теклтон. – Ну, а мне придется уйти, потому что, когда часы начнут бить, мне пора будет ехать в церковь. Всего доброго, Джон Пирибингл.
Маленькая жена его, оставшись одна, горько плакала; но по временам удерживалась от слез и, вытирая глаза, восклицала – какой у нее добрый, какой хороший муж! А раз или два она даже рассмеялась, да так радостно, торжествующе и непоследовательно (ведь плакала она не переставая), что Тилли (служанка) пришла в ужас.
Калеба Пламмер входит в комнату под руку с дочерью.
– Мэри! – проговорила Берта. – Ты не на свадьбе?
– Я говорил ей, что вас там не будет, сударыня, – прошептал Калеб. – Я кое-что слышал вчера вечером. Но, дорогая моя, – продолжал маленький человек, с нежностью беря ее за обе руки, – мне все равно, что они говорят. Я им не верю. Я недорого стою, но скорее дал бы разорвать себя на куски, чем поверил бы хоть одному слову против вас!
Берта, дорогая! – сказал Калеб. – У меня кое-что лежит на душе, и я хотел бы тебе об этом сказать, пока мы здесь одни. Выслушай меня, пожалуйста! Мне нужно признаться тебе кое в чем, милая.
– Признаться, отец?
– Я обманул тебя и сам совсем запутался, дитя мое, – сказал Калеб, и расстроенное лицо его приняло покаянное выражение. – Я погрешил против истины, жалея тебя, и поступил жестоко. Милая моя слепая дочка, выслушай и прости меня! Мир, в котором ты живешь, сердце мое, не такой, каким я его описывал. Глаза, которым ты доверялась, обманули тебя. Есть один человек, которого ты знаешь, милочка моя… Сегодня свадьба, и жених – суровый, корыстный, придирчивый человек. Он много лет был жестоким хозяином для нас с тобой, дорогая моя. Он урод – и душой и телом. Он всегда холоден и равнодушен к другим. Он совсем не такой, каким я изображал его тебе, дитя мое. Ни в чем не похож!
– О, зачем, – вскричала слепая девушка, которая, как видно, невыразимо страдала, – зачем ты это сделал? Зачем ты переполнил мое сердце любовью, а теперь приходишь и, словно сама смерть, отнимаешь у меня того, кого я люблю?
Берта страстно предавалась своей скорби; как вдруг сверчок начал стрекотать за очагом, и услышала его она одна. Он стрекотал не весело, а как-то слабо, едва слышно, грустно.
Раздается стук колес.
Крошка громко вскрикнула в неудержимой радости и, подбежав к Калебу, закрыла ему глаза руками, а в это время какой-то молодой человек ворвался в комнату и, подбросив в воздух свою шляпу, кинулся к ним.
– Все кончилось? – вскричала Крошка.
– Да!
– Хорошо кончилось?
– Да!
– Вам знаком этот голос, милый Калеб? Вы слыхали его раньше? – кричала Крошка.
– Если бы мой сын не погиб в золотой Южной Америке… – произнес Калеб, весь дрожа.
– Он жив! – вскрикнула Крошка, отняв руки от глаз старика и ликующе хлопнув в ладоши. – Взгляните на него! Видите, он стоит перед вами, здоровый и сильный! Ваш милый, родной сын! Твой милый живой, любящий брат, Берта!
Они заключили друг друга в объятия! Честь и хвала той сердечности, с какой она бросилась навстречу загорелому моряку с темными волосами, падающими на плечи и не отвернулась от него, а непринужденно позволила ему поцеловать ее в розовые губки и прижать к бьющемуся сердцу!
Возчик, войдя в комнату, даже отшатнулся. И немудрено: ведь он нежданно-негаданно попал в такое веселое общество!
– Смотрите, Джон! – в восторге говорил Калеб. – Смотрите сюда! Мой родной мальчик из золотой Южной Америки! Мой родной сын! Тот, кого вы сами снарядили в путь и проводили! Тот, кому вы всегда были таким другом!
Возчик подошел было к моряку, чтобы пожать ему руку, но попятился назад, потому что некоторые черты его лица напоминали глухого старика в повозке.
– Эдуард! Так это был ты?
– Теперь скажи ему все! – кричала Крошка. – Скажи ему все, Эдуард! И не щади меня в его глазах, потому что я сама никогда не буду щадить себя.
– Это был я, – сказал Эдуард.
– Так ты должен знать, что, когда я уехал отсюда еще мальчиком, – начал Эдуард, – я был влюблен и мне отвечали взаимностью. Она была совсем молоденькая девушка, и, быть может, скажешь ты, она не разбиралась в своих чувствах. Но я-то в своих разбирался, и я страстно любил ее.
– Любил! – воскликнул возчик. – Ты!
– Да, любил, – ответил юноша. – И она любила меня. Я всегда так думал, а теперь я в этом убедился.
– Боже мой! – проговорил возчик. – Это тяжелей всего!
– Я был ей верен, – сказал Эдуард, – и когда возвращался, окрыленный надеждами, после многих трудов и опасностей, чтобы снова обручиться с ней, я за двадцать миль отсюда услышал о том, что она изменила мне, забыла меня и отдала себя другому, более богатому человеку. Я не собирался ее упрекать, но мне хотелось увидеть ее и узнать наверное, правда ли это. Я надеялся, что, может, ее принудили к этому, против ее воли и наперекор ее чувству. Это было бы плохим утешением, но все-таки некоторым утешением.
– Но когда она узнала, что Эдуард жив и вернулся, – всхлипнула Крошка, которой во время этого рассказа не терпелось высказать все, что было у нее на душе, – когда она узнала о том, что он собирается делать, она посоветовала ему непременно сохранить тайну. Джон! И они встретились, Джон! И они повенчались, Джон, час назад. А вот и новобрачная! А Грубб и Теклтон пусть умрет холостым! А я так счастлива, Мэй, благослови тебя бог!
Все это время честный возчик стоял молча, в смятении чувств. Теперь он бросился к жене.
Но вот за дверью снова послышался стук колес, и кто-то крикнул, что это Грубб и Теклтон. Сей достойный джентльмен вскоре появился, разгоряченный и взволнованный.
– Что за черт, Джон Пирибингл! – проговорил Теклтон. – Произошло какое-то недоразумение. Я условился с будущей миссис Теклтон, что мы встретимся с нею в церкви, но, по-моему, я только что видел ее на дороге, – она направлялась сюда. Ах, вот и она! Простите, сэр, не имею удовольствия быть с вами знакомым, но, если можете, окажите мне честь отпустить эту девицу – сегодня утром она должна поспеть на довольно важное деловое свидание.
– Но я не могу отпустить ее, – отозвался Эдуард. – Просто не в силах.
– Что это значит, бездельник? – проговорил Теклтон.
– Мне очень жаль, сэр, – сказал Эдуард, поднимая левую руку Мэй и отгибая на ней средний палец, – что эта девушка не может сопровождать вас в церковь; она уже побывала там сегодня утром, и потому вы, может быть, извините ее.
Теклтон пристально поглядел на средний палец Мэй, затем достал из своего жилетного кармана серебряную бумажку, в которую, по-видимому, было завернуто кольцо.
– Мисс Слоубой, – сказал Теклтон, – будьте так добры, бросьте это в огонь! Благодарю вас. Желаю вам счастья, сэр!
Конечно, теперь все поняли, что священный долг каждого – так отпраздновать этот день, чтобы он навсегда остался в календаре Пирибинглов праздничным и торжественным днем. И вот Крошка принялась готовить такое угощение, которое осветило бы немеркнущей славой и ее дом и всех заинтересованных лиц.
ВЕСЕЛЬЕ.
Потом подошло уже время родителям Крошки приехать.
После обеда Калеб спел песню о пенном кубке. И как верно то, что я жив и надеюсь прожить еще год-два, так верно и то, что на сей раз он спел ее всю до самого конца!
И как только он допел последний куплет, произошло совершенно неожиданное событие.
Послышался стук в дверь, и в комнату, пошатываясь, ввалился какой-то человек, не сказав ни «позвольте войти», ни «можно войти?». Он нес что-то тяжелое на голове. Положив свою ношу на самую середину стола, между орехами и яблоками, он сказал:
– Мистер Теклтон велел вам кланяться, и так как ему самому нечего делать с этим пирогом, то, может быть, вы его скушаете.
С этими словами он ушел.
Вы, конечно, представляете себе, что все общество было несколько изумлено. Мэй торжественно разрезала пирог среди всеобщего ликования.
Никто еще, кажется, не успел отведать его, как вдруг снова раздался стук в дверь и вошел тот же самый человек с большим свертком в оберточной бумаге под мышкой.
– Мистер Теклтон просил передать привет и прислал кое-какие игрушки для мальчика. Они нестрашные.
Сделав это заявление, он снова удалился.
Общество вряд ли нашло бы слова, чтобы выразить свое изумление, даже если бы у него хватило времени их подыскать. Но времени не хватило – едва посыльный успел закрыть за собой дверь, как снова послышался стук и вошел сам Теклтон.
– Миссис Пирибингл! – проговорил фабрикант игрушек, сняв шляпу. – Прошу вас меня извинить. Прошу еще усерднее, чем сегодня утром. У меня было время подумать об этом. Джон Пирибингл! Я человек жесткий, но я не мог не смягчиться, когда очутился лицом к лицу с таким человеком, как вы, Калеб! Друзья, сегодня в доме моем очень пусто. У меня нет даже сверчка за очагом. Я всех их пораспугал. Будьте добры, позвольте мне присоединиться к вашему веселому обществу!
Через пять минут он уже чувствовал себя как дома. В жизни вы не видывали такого человека!
- Джон, ты не отошлешь меня нынче вечером к родителям, нет? – прошептала Крошка.
А ведь он чуть не сделал этого!
Вечером устроили танцы. И вот Мэй и Эдуард начали танцевать одни под громкие рукоплескания, а Берта играла самые веселые мелодии, какие только знала.
Так! Но, верьте не верьте, не успели они поплясать и пяти минут, как вдруг возчик бросил свою трубку, обнял Крошку за талию, выскочил на середину комнаты и, громко стуча сапогами, пустился в пляс, да такой, что прямо загляденье. Не успел Теклтон это увидеть, как промчался через всю комнату к миссис Филдинг, обнял ее за талию и тоже пустился в пляс. Не успел Крошка-отец это увидеть, как вскочил и весело потащил миссис Крошку в самую гущу танцоров и оказался первым среди них. Не успел Калеб это увидеть, как схватил за руки Тилли Слоубой и тоже не ударил лицом в грязь; при этом мисс Слоубой была твердо уверена, что танцевать – это значит отчаянно нырять между другими парами и елико возможно чаще сталкиваться с ними.
Слушайте, как сверчок вторит музыке своим «стрек, стрек, стрек» и как гудит чайник!
