Серяков Михаил – Сварог. Победитель зла

 

www.e-puzzle.ru

БОГИ ДРЕВНИХ СЛАВЯН

МИХАИЛ СЕРЯКОВ

СВАРОГ

ПОБЕДИТЕЛЬ ЗЛА

 

Москва

алгоритм

УДК 94.001.5 ББК 63.3(2Рос) С 32

Оформление Б. Протопопова

Серяков М. Л.

С 32 Сварог. Победитель зла / Михаил Серяков. — M.: Алгоритм, 2013. — 432 с. — (Боги древних славян).

ISBN 978-5-4438-0303-6

 

Сварог — бог, с которым связан переход к упорядоченному человеческому обществу и возникновение материальной культуры. В книге на большом фактическом материале показывается начало использования огня первобытным человеком, постепенное возникновение гончарного и кузнечного ремесел, земледелия и связь этих важнейших процессов, преобразивших жизнь древнего человека, со Сварогом. Но еще важнее была для наших далеких предков его связь со сменой матриархата патриархатом и грандиозным духовным переворотом, навсегда изменившим коллективное сознание и заложившим основы уникальности духовного облика славянских народов.

В этой ипостаси Сварог предстает перед нами как бог-победитель зла, причем зла как внешнего, так и таящегося внутри человека. И именно благодаря этому судьбоносному событию, навеки предопределившему судьбу славянского мира, впоследствии оказалось возможным создание мифа о божественном происхождении наших предков от Даждьбога — бога солнца и сына Сварога. На основании тщательного сопоставления самых различных источников в книге восстанавливается связанная с богом-кузнецом часть духовного откровения, данная славянам на заре их истории.

Книга предназначена как для профессионалов-историков, так и для всех, интересующихся историей родного народа и завещанной нам предками духовной традицией.

 

ISBN 978-5-4438-0303-6

УДК 94.001.5 ББК 63.3(2Рос)

© ООО «Издательство «Алгоритм», 2013

 

Серяков М. Л. - Культ солнца у древних славян

Серяков М.Л. - Забытый прародитель человечества

Серяков Михаил – Рождение Вселенной. Голубиная книга

 

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие, или Размышление о том,

зачем нужна эта книга 5

Глава 1. Письменные источники о Свароге

и значение его имени 23

Глава 2. Небесный отец прародителя славян 108

Глава 3. Происхождение кузнечного дела

и образ кузнеца в мифологии 160

Глава 4. Кузнечное дело у славян 214

Глава 5. Божий коваль 282

Глава 6. Бог-пахарь 314

Глава 7. Бог — победитель Зла 375

Заключение 410

Словарь основных мифологических персонажей,

встречающихся в данной книге 425

Список иллюстраций 428

 

ПРЕДИСЛОВИЕ, или РАЗМЫШЛЕНИЕ О ТОМ, ЗАЧЕМ НУЖНА ЭТА КНИГА

«Еще одна книга по язычеству. Зачем она нужна?» — этот или похожий вопрос может задать любой человек, взявший в руки это произведение. Попробуем дать на него ответ, причем не только потенциальному читателю, но и самому себе. С одной стороны, исследование славянского язычества имеет огромную историческую ценность, поскольку без всестороннего изучения нашей исконной религии мы в принципе не в состоянии понять духовный мир своих предков начиная с эпохи первобытности и, как минимум, вплоть до конца Средневековья. «Вся жизнь ранних славян, — отмечает выдающийся отечественный исследователь В.В. Седов, — их хозяйственная деятельность, быт, культура и искусство были неразрывно связаны со славянским язычеством, пронизаны языческим мировоззрением. Средневековая духовная культура славян и после принятия христианства в более или менее значительной степени была связана с язычеством, унаследованным от праславянского периода. Поэтому тема «Язычество славян» является основной проблемы их духовной культуры» (Седов В.В. Первый международный симпозиум по славянскому язычеству // КСИИМК, вып. 164, 1981, с. 122). Эта неразрывная связь приводит к тому, что, например, первый том настоящего исследования в значительной степени посвящен проблемам происхождения отдельных видов ремесла, семьи, культуры и государственности у славян, которые мы рассмотрим в свете отражения в них религиозных представлений наших далеких предков. Однако помимо огромной научной ценности эта тема несет в себе непреходящее духовное значение, имеющее непосредственное отношение не только к минувшим векам, но и к настоящему и будущему. Описывая причины, побудившие его в 1849 г. издать свое исследование о языческой мифологии, Д.Шеппинг писал: «У нас в России куда ни заглянем, в темные ли предания старины или в волшебный мир песен и сказок; в исторические ли скрижали нашей славной родины или в ежедневный быт нашей простонародной жизни: везде встречаем более или менее явственные следы язычества — язычества, не искорененного и не изглаженного десятью веками христианства и образования» (Шеппинг Д. Мифы славянского язычества, М., 1997, с. 3). С тех пор изменилось не так уж много, разве что потребность понять духовное сокровище, завещанное нам от предков стала еще более насущна. И насущность эта не сводится к одному лишь изучению прошлого, а распространяется как на сегодняшний день, так и на день завтрашний, поскольку не узнав истоков своей веры, мы никогда не сможем понять даже самих себя. Лишенные связи с первоисточником, мы оказываемся чуждыми тем могучим началам, которые на заре истории сформировали наш народ, заложили основы его самобытной культуры и дали силы пройти через все испытания, на которые так щедра была наша судьба. Уже в силу одной принадлежности нас к русскому народу эти начала неизбежно присутствуют и в нас, как на уровне отдельного индивида, так и целого народа. Однако все мы, в большей или меньшей степени, не осознаем эти начала внутри себя и остаемся закрыты для полноценного взаимодействия с ними. Игнорируя на уровне своего разума эти начала, человек, во-первых, ослабляет свою связь с предками, и, во-вторых, делает чуждой своему рассудку ту часть самого себя, проникнутую этими началами. Подобное двойное разделение есть верный путь к самоослаблению и, в конечном итоге, к самоуничтожению.

 

Более тысячи лет эта связь была оборвана самозваными «ловцами душ человечьих». На стороне христианства, помимо развязанного им духовного и физического террора, была и объективно существующая могущественная сила забвения. Казалось бы, под их совокупным напором русское язычество должно было исчезнуть без следа, окончательно стершись в народной памяти. Хоть эти разрушительные силы и восторжествовали в определенную историческую эпоху, их триумф оказался неполным. Что же оказалось способным противостоять им? Ответ прост: человеческая природа. Именно она предопределила итоговую неудачу всех навязываемых ей идеологий, от христианской до коммунистической, и делает возможной восстановление связи с собственным первоисточником. Судя по всему, человек устроен так, что его неудержимо тянет найти ответ на вопрос о том, что же было в самом Начале, откуда возник он сам и все, что его окружает. Только благодаря этому «инстинкту причинности», как назвал его немецкий философ Э. Кассирер, и смогли возникнуть современная наука, религия, философия. Думаю, мы не ошибемся, если скажем, что вечная жажда причинности лежит в основе человеческого мышления. Знание своего происхождения, истории своего рода делало человека сильней, давало ему твердую опору в этом изменчивом и непредсказуемом мире. Как и дерево, человек крепок своими корнями; с другой стороны, полное физическое или духовное уничтожение чего-либо в русском языке обозначалось емким словом «искоренить». На протяжении всех веков человеческий ум настойчиво стремился познать Начало Начал, разгадать великую тайну бытия. От ответа на этот вопрос в конечном итоге зависит самопознание и самоопределение как отдельного человека, так и целого народа. Лишь правильный ответ на эту глобальную загадку способен дать истинную систему координат в духовном и материальном мире и, как следствие, истинную цель бытия на этой Земле народа и составляющих его личностей. На сегодняшний день современное человечество располагает двумя вариантами ответа на этот глобальный вопрос. Согласно утверждению материалистической науки весь наш мир, от нашей планеты до Вселенной, возник в результате Большого Космического взрыва, а сам человек произошел от обезьяны. Иную версию предлагает Библия: человек из праха земного сотворен богом, по слову которого несколькими днями раньше был создан и весь остальной мир. Все мы настолько привыкли к этим двум наиболее распространенным объяснениям, что не осознаем того, что на самом деле ответов на глобальный вопрос может быть много больше. Каждому народу в начале его истории дается (или ему самому удается создать в результате напряженной работы духа) уникальное откровение об окружающем мире и его собственном месте в нем. Имя этому чудесному откровению, который на века определяет неповторимый духовный облик этого народа, отличающий его от всех других народов — миф. Он дает создавшему его народу целостное и всеохватывающее мирочувствование — познание самого себя и окружающей его материальной и духовной Вселенной во всем бесчисленном многообразии их связей и взаимовлияний не только на интеллектуальном, но и на интуитивном уровне. Как мы не раз будем иметь возможность увидеть, иной раз под обыденной, простой формой мифа подчас скрывается вселенская безмерность, которая лишь таким загадочным языком символов может быть открыта человеческому духу. Ананда Кумарасвами в свое время справедливо отметил, что «миф являет собой максимальное приближение к абсолютной истине, которую нельзя выразить словами».

Исследователи уже давно отметили огромное значение мифа. Миф соединяет обыденный человеческий мир с вечностью, встраивая его во всеохватывающую картину мироздания и, тем самым, освящая приобретавший новый смысл мир людей. В свое время Б. Малиновский совершенно справедливо отметил, что во всем мире люди в традиционных обществах видели в своих мифах «свидетельство некой первичной, более значительной и более важной реальности, которой определяется нынешняя жизнь, судьбы и дела человечества; знание ее обеспечивает человеку мотивацию его ритуальных и моральных деяний, нередко подсказывая ему, как именно он должен поступить» (Malinowski B. Myth in Primitive Psychology, L., 1926, p. 39). Древнерусский язык хорошо подчеркивал эту роль мифа, который наши далекие предки обозначали словам кощюна. Кощюна-миф органически связывался с волшебством и, после насильственного крещения Руси, проповедники новой веры категорически запрещали своей пастве даже слушать родные сказания: «Ни чаров внемли, ни кощюньных вълшеб» (Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка, т.1, ч.2, М., 1989, с. 1309). Семантически это обозначение мифа в нашем языке родственно со словами кощ — «жребий, судьба» и кощьное — потусторонний мир, где находились языческие боги. Таким образом, по представлениям наших далеких предков, навечно отразившимся в их языке, исполняемая кощюна соединяла жизнь человека не только с иным, потусторонним миром, но и с его судьбой. Выдающийся отечественный ученый В.Я. Пропп писал об этом уникальном явлении духовной жизни: «Миф же есть рассказ сакрального порядка. В действительность рассказа не только верят, он выражает священную душу народа» (Пропп В.Я. Фольклор и действительность, М., 1976, с. 149). Исследовавший миф совершенно с других позиций и абсолютно другими методами известный швейцарский психолог К.Г. Юнг пришел практически к аналогичному выводу, отметив при этом страшную опасность утраты народом своего собственного мифа: «Мифы — это изначальные проявления досознательной души, непроизвольные высказывания о событиях в бессознательной психике, но менее всего аллегории физических процессов. Такие аллегории были бы праздным развлечением для ненаучного интеллекта. Мифы, напротив, имеют жизненно важное значение. Они не просто презентируют психическую жизнь примитивного племени, они есть сама эта жизнь. И если племя теряет свое мифологическое наследие, оно незамедлительно распадается и разлагается, как человек, который потерял бы свою душу. Мифология племени — это его живая религия, потеря которой — всегда и везде, даже среди цивилизованных народов, — является моральной катастрофой.» (Юнг К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов, К.-М., 1997, с. 89—90) С принятием христианства духовенство на Руси, как и в большинстве других стран, сделало все, чтобы уничтожить народную память, разорвать эту священную связь и данный корень в их устах приобрел иное, прямо противоположное значение кощунства, т.е. святотатства. На самом деле, как мы видим, святотатство по отношению к душе своего народа совершали именно ретивые проповедники новой веры.

Таким образом, миф — и результат выражения народного духа и средство его закрепления путем выработки определенного мирочувствования, присущего именно этому и никакому другому народу. В силу давности европейской христианской цивилизации многие из нас даже не осознают, что библейский рассказ о сотворении мира и человека — это всего лишь миф еврейского народа, сложившийся много тысячелетий тому назад в совершенно иных исторических, географических и духовных условиях, и отражающий специфическое мирочувствование именно создавшего его народа. Библейские догмы за давностью лет настолько въелись в наше сознание, что подавляющее большинство людей даже не задумываются о том, что для нашей культуры существовал еще и третий вариант ответа на глобальный вопрос — исконный славянский миф о Начале Начал. Как показывает практика, народ не может в принципе отказаться от мифа: единственное, на что он способен — так это на отказ от своего мифа. Свято место, как известно, пусто не бывает, и освободившееся духовное пространство незамедлительно заполняется религиозными мифами других народов, а в наше время мифами из сферы науки и политики. Однако любой миф, оторвавшийся от своей родной почвы, неизбежно превращается в обманчивый мираж, в принципе не способный принести нечего хорошего иным народам. Помимо того, что народ теряет возможность самобытного органического развития, что уже само по себе великое зло, он, к тому же, с неизбежностью воспринимает новый миф не полностью, мешая его с остатками своих прежних представлений и искажает его, благодаря чему силы разрушения и лжи многократно усиливаются. Без своего мифа народ оказывается лишен цели и смысла своего бытия. Понятно, что цель и смысл подменяются чуждыми мифами, которые были истинны лишь для создавшего их народа, являясь результатом именно его духовных поисков, а для всех воспринявших (с неизбежными искажениями) народов этот чуждый миф автоматически оказывается обманчивым миражом, следование которому в принципе не способно привести ни к чему, кроме тупика.

Оставляя в стороне вопрос о сущности учения самого Иисуса Христа, констатируем лишь тот бесспорный факт, что на Русь христианство пришло уже в сильно измененном виде — апостолами, первоначальной церковью, а затем и приспособившим его к своим нуждам римским государством. Религия греха и страдания, смирения и рабской покорности силой насаждалась тем, кого жители Средиземноморья высокомерно называли северными варварами. Разложив изнутри великую Римскую империю, она принялась делать то же самое с более молодыми и сильными варварскими народами, создавшими на развалинах империи и вне ее свои национальные государства. Немало дав, христианская религия еще больше и взяла, отняв у славян и германцев в первую очередь самое главное — возможность самобытного развития, иначе говоря, саму душу народа. То, к чему способно было привести свободное, непрерывное развитие индоевропейских начал явственно показывают нам Греция, Рим и Индия. Каждая из этих стран создала свою уникальную, неповторимую культуру, которой мы можем только восторгаться в немом восхищении. Эти три чуда мировой истории зримо показывают нам, подобной чему могла бы стать и наша Русь.

Однако у большинства индоевропейских стран возможность органичного развития заложенных в них духовных начал была безжалостно отнята семитскими религиями: в Иране — исламом, а в Европе — христианством. За тысячу лет своего практически монопольного духовного господства последнее так и не сделало ни один принявший эту религию народ ни лучше, ни счастливее. Выдвинутый христианством идеал оказался абсолютно нежизнеспособным и был закономерно извращен, а сама новая религия оказалось не в состоянии дать ответа на главные духовные искания человечества, что опять-таки вполне закономерно периодически порождало кризисы, вылившиеся в нашу эпоху в глобальный духовный кризис современного западного мира.

Восстановление безжалостно разорванной более тысячи лет назад связи времен (а в 988 г. разорванным по живому оказалось не только время, но и сама душа русского народа, часть которой была загнана в темную сферу бессознательного), приобщение к духовному миру наших далеких предков, которым, в конечном счете, мы обязаны не только самой своей жизнью, но и нашими представлениями о добре и зле, красоте и уродстве, чести и бесчестии, правде и кривде, возвращение к своим изначальным корням, которые, несмотря ни на что, до сих пор продолжают питать нас и оказывать свое влияние на всю нашу современную жизнь, обретение исконных представлений о месте и смысле жизни русского человека в этой Вселенной, равно как и о происхождении самой этой Вселенной — задача первостепенной важности, без решения которой русский народ никогда не сможет обрести свою утраченную духовную целостность.

Некогда нашим далеким предкам было дано откровение об окружающем мире и их месте в этом мире. Затем это священное знание было утрачено, а еще точнее — безжалостно уничтожено пришедшей с далеких берегов Средиземного моря религией абсолютно чуждого нам как по крови, так и по духу народа. Эта религия подменила все наши ценности, навязала свой взгляд на мир и заставила поклоняться своему богу. Согласно основополагающему мифу наших далеких предков, который будет подробно разобран далее, славяне приходятся прямыми потомками богу Солнца Дажьбогу, и, в силу этого, являются носителями светоносной энергии в нашем мире. Заставив забыть о своих божественных предках и вести свой род от созданного из глины ветхозаветного Адама, новая религия в буквальном смысле превратила весь наш народ в Иванов, не помнящих родства. Полностью уничтожить язычество предков христианству оказалось не под силу, но за тысячу лет оно смогло вытеснить его в область бессознательного, оставив в памяти народа лишь случайные отрывочные воспоминания о былой истине.

«Всяких благ, Клея, — писал в свое время мудрый греческий историк Плутарх, — люди, имеющие разум, должны просить у богов, более же всего мы желаем и молим получить от них знание о них самих, насколько это доступно людям; ибо и человек не может принять ничего более великого, и бог даровать ничего более священного, чем истина. (...) Поэтому устремленность к истине, особенно касающейся богов, есть тяга к божественному» (Плутарх. Об Исиде и Осирисе // ВДИ, 1977, №3, с. 250). Восстановить хотя бы в общих чертах эту забытую истину, запечатлившуюся в миллионах разрозненных явлений — от археологических памятников до поверий и поговорок — цель настоящего труда.

Лишившись своего национального мифа, как гармонизирующего Вселенную и человека в единое целое начала, народ не только слабеет духовно, становясь более легкой добычей окружающих его сил, но, даже если отбросить внешнюю опасность, неизбежно приходит к саморазрушению самого себя и окружающей его природы, секрет взаимодействия с которой утрачен. Оторвав человека от родной природы, с которой были неразрывно связаны языческие боги, христианство открыло путь в наш мир силам еще более разрушительным, чем оно само. Безудержный научно-технический прогресс и жажда наживы, вырвавшиеся из-под контроля, грозят сейчас пожрать самого человека, превратив его в раба денег и техники.

В силу распада своего великого государства мы, русские, ощущаем этот глобальный кризис современной эпохи возможно острее, чем многие другие народы. Продолжающееся уничтожение окружающей природы, продолжающееся уничтожение страны и ее народа, продолжающееся духовное уничтожение каждого конкретного человека — вот триединая угроза, с которой все мы столкнулись в самом начале третьего тысячелетия. В этом мире огромное множество сил, восходящих, в конечном итоге, к одной огромной темной силе, готовых на все, чтобы поработить нашу волю, окутать ложью наш мозг, использовать наши тела в своих интересах. Но самая главная цель этой темной силы — это похитить нашу душу, заставив забыть себя, свое происхождение и предназначение на своей Земле.

В этом плане каждый из нас, вне зависимости от того, хочет он этого или нет, оказывается подобным сказочному богатырю, вступающему в единоборство с многоглавым Змеем Горынычем. Зло не спрашивает, хотим ли мы этой битвы, готовы к ней или нет — оно просто нападает. Чудовище это многолико и каждую секунды готово являться к нам в новом, подчас трудноузнаваемом обличье. Против многообразия Зла есть только одно средство — обрести свою истинную силу, стать подобным самим сказочному герою, побеждавшему чудовище. Но для этого нам необходимо вернуться в мир сказки, мир мифа и там, в далеких глубинах прошлого, обрести свое истинное «я».

Сказанное верно как для отдельного человека, так и для народа в целом. Как всегда бывало в трудные времена, силу народу способно дать лишь обращение к собственным духовным корням. Показательно, что самые крупные труды по древнерусскому язычеству за последние два столетия появлялись именно в наиболее переломные моменты нашей истории — эта тема оказывалась актуальной не только для их авторов, но и для общества, которое стремилось воссоединиться со своим изначальным духовным источником, не осознавая до конца этого стремления. Так, фундаментальный труд А.Н. Афанасьева начал выходить в свет с 1865 г., т.е. вскоре после отмены крепостного права и начавшегося бурного развития капитализма в России. Исследования Е.В. Аничкова и

Н.М. Гальковского были изданы в период Первой мировой войны и надвигающейся революции, уничтожившей Российскую империю. Книги Б.А. Рыбакова были напечатаны в преддверии и во время перестройки, незадолго до крушения Советского Союза.

Поиском этих корней, но только осознанным, собственной системы координат и проистекающей из нее истинной цели как народного, так и индивидуального бытия мы и попробуем заняться. Одновременно это является и битвой за свою душу, не выиграв которую, человек не может обрести потенциально присущую ему целостность. Битва эта по необходимости будет вестись на двух неразрывно связанных друг с другом уровнях — коллективном и индивидуальном. На заре истории, воплотив свое национальное и нравственное самосознание в мифах, в которых и выкристаллизовалась душа народа, наши далекие предки благодаря этому и стали тем, кем они были — славянами. Теперь, в эпоху тотальной глобализации и размывании всего и вся, в первую очередь нравственных и национальных основ, возвращение к своим истокам, возможно, предоставляет нашему народу единственный шанс не просто остаться самим собой, сохранив свою самобытность и свою душу вопреки наступающему хаосу и бездуховности, но и, став сильнее, одолеть окружающее его Зло.

Очень многое из нашей мифологии безвозвратно утрачено, однако часть бесценного наследия предков уцелела: что-то — в сфере коллективного бессознательного, что-то — в былинах и сказках, скупых строчках летописей и безмолвных археологических находках. Наша задача — попытаться заставить заговорить эти, казалось бы, безмолвные свидетельства глубокой старины, постараться постигнуть их истинный смысл и через это найти дорогу к своему коллективному бессознательному, которое во многом до сих пор влияет на нас, но сути которого мы не понимаем. Лишь реинтегрировав свое индивидуальное и коллективное бессознательное мы сможем стать теми, кем мы изначально и должны были стать — великим и светоносным народом, состоящим из цельных личностей, неразрывно связанными как со своими предками, так и со всей Вселенной. В чем-то наше исследование будет сродни работе археологов, своего рода духовной археологией: как и они, мы будем кропотливо искать мельчайшие крупицы старины, осторожно счищать с них все наслоения последующих веков и пытаться сложить из них давно утраченную мозайку, чтобы древняя картина мира вновь обрела свою цельность и засверкала всеми своими казалось бы навсегда утраченными красками.

С ритуальной точки зрения очень важно было зажечь священный огонь у алтаря бога, однако еще важнее было зажечь небесный огонь духа в сердце каждого человека, ибо внешний огонь есть только символ и напоминание об этом изначальном огне. Наши предки, как будет показано в последующих томах этого исследования, обладали тайной зажжения внутреннего огня человеческого духа и лишь благодаря раскрытию этого светоносного начала смогли создать то величие, наследниками которого все мы являемся хотя бы в силу своего происхождения. Найти под толстым слоем пепла еще мерцающие кое-где огоньки того изначального духа и вновь возжечь из них разгоняющее тьму священное пламя — вот наша задача. Не сделать этого — значит оказаться недостойным своих великих предков и позволить тьме поглотить себя. Не обретя своего истинного «я», не выиграв битвы за собственную душу, мы так и останемся Иванами, не помнящими родства, бессознательной, а потому и безвольной игрушкой в руках враждебных и чуждых нам сил, соблазнить которую очередным привлекательным миражом не составит им большого труда. Книга эта — приглашение к путешествию к истокам души русского народа, а, в конечном итоге, к изначальным истокам души каждого ее читателя.

 

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

В своем деле реконструкции древней мифологии мы находимся в несколько лучшем положении, чем наши предшественники, поскольку можем опереться на современные достижения целого комплекса наук — истории, археологии, фольклористики, этнографии и лингвистики. Ввиду крайней скудости прямых первоисточников большое значение для восстановления как самого образа языческого божества, так и путей его эволюции приобретает тесно связанное с ним семантическое поле: круг идей и воззрений, предметы культа, производства, быта (вещное поле божества, если можно так выразиться), каждое из которых подчас несет большую смысловую нагрузку. Следует отметить, что вещь — это не только некий предмет материального мира, способный многое рассказать археологу о жизни древнего общества. В мифопоэтической системе координат вещь — это символ и в этом качестве она способна поведать о целом комплексе стоящих за ней представлений. Кроме того, как мы сможем убедиться уже на примерах из этой книги, эволюция вещей находит свое отражение и в эволюции связанных с ним идей. Иной раз, оттолкнувшись от археологического факта, мы прослеживаем его лингвистические или фольклорные соответствия или продолжение заложенной в нем идеи. Не будем забывать, что самые разнообразные и, казалось бы, никак не связанные между собой факты материальной культуры, языка и мифологии отражают собой единое мирочувствование создавшего их народа и потому должны быть, по возможности, рассмотрены в комплексе. Эта долгая и медленная работа комуто может показаться скучной и неинтересной, однако без нее теряется весь смысл настоящего исследования, поскольку, в противном случае, не будет ровно никакой гарантии, что воссозданные образы соответствуют тому, что было в действительности более чем тысячу лет тому назад. Достаточно жесткая система доказательств обоснованности мифологической реконструкции абсолютно необходима, поскольку без нее любая книга полностью лишается своей духовной и научной ценности, превращаясь в вольную авторскую фантазию на избранную тему.

Здесь следует оговорить основные принципы нашего исследования. Восстановление русской мифологии, от которой стараниями христианства остались жалкие бессистемные фрагменты (достаточно сказать, что в своем первоначальном виде до нас не дошло ни одного мифа Древней Руси), без сопоставления ее с мифологиями других индоевропейских народов невозможно, однако здесь необходима особая осторожность, чтобы не смешать язычество наших предков с язычеством родственных им народов. Чтобы избежать этой невольной подмены, следует ориентироваться на следующий ряд критериев при сопоставлении мифологических персонажей в родственных традициях. Во-первых, значение имеет родство имен или прозвищ богов и героев, а также то, в каком облике они традиционно изображались и какие атрибуты им приписывались. Во-вторых, важную роль играет функциональное совпадение положение богов в мифологических традициях разных индоевропейских народов. И, наконец, немаловажную роль играет сходство мифологических сюжетов, в которых фигурируют те или иные боги. Причем особую ценность представляет не просто параллели того или иного сюжета, а наличие ряда связанных с собой сюжетов, в которых задействовано несколько генетически родственных между собой в различных индоевропейских традициях мифологических персонажей, что позволяет уже с уверенностью, основанной на перекрестном подтверждении выдвинутой гипотезы, говорить об их происхождении от одного первообраза, восходящего к эпохе общности этих народов.

Как при восстановлении русского язычества нам не обойтись без сопоставления с язычеством других индоевропейских народов, так воссоздаваемая картина будет заведомо неполной без привлечения богатого материала отечественного фольклора, начиная с эпохи Московской Руси вплоть до наших дней. Этот обширный пласт нашей духовной культуры, который не может быть напрямую связан ни с одним из известных нам древнерусских богов, но явно содержит богатый безатрибутивный мифологический материал, представляет одновременно и существенное подспорье, и существенную трудность в деле реконструкции изначальных языческих представлений наших предков. Следует подчеркнуть, что дело восстановления отечественной мифологии осложняется еще и тем, что русское язычество, как и любая народная мифология, не было сводом раз и навсегда застывших догм, а более или менее быстро развивавшейся системой и подчас зафиксированные летописцем ко времени крещения Руси языческие боги представляли из себя не первичный образец, а уже прошедшую достаточно долгую эволюцию образ. В поисках их истока мы будем уходить в глубь веков даже не к 988 г., а на гораздо большее число тысячелетий, поскольку мифология наших непосредственных предков развивалась с момента распада индоевропейской общности вплоть до насильственной христианизации. Эпоху распада этой общности археологи обычно датируют III—II тыс. до н.э., однако лингвисты приводят еще более раннюю дату: «Все вышеизложенное определяет на основании древнейших ареальных данных период существования общеиндоевропейской языковой системы временем не позднее V—IV тысячелетий до н.э., к которому и следует отности начало диалектного членение общеиндоевропейского языка» (Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы, т. 2, Тбилиси, 1984, с. 865). Таким образом, речь идет о развитии мифологических представлений на протяжении как минимум четырех-семи тысячелетий. В ряде случаев, однако, мы будем вынуждены уходить еще дальше вглубь веков — вплоть до каменного века и начала зарождения у человечества религиозных представлений как таковых. Проследить, по мере возможности, это развитие мы также попытаемся в данном исследовании. Аналогичное развитие претерпевали и все другие индоевропейские религии. Так, например, в индийской мифологии первоначально верховным богом был Варуна, затем его оттеснил на второй план Индра, заимствовавший некоторые из его черт, а под конец и сам Индра был вынужден уступить свое доминирующее положение в индуистском пантеоне Вишне и Шиве. По мере усложнения мифологических представлений происходил процесс снижения роли древних богов и совпадение характерных черт этого процесса относительно того или иного бога у различных народов также может косвенно свидетельствовать об их генетическом родстве.

Бог Перун проделал путь от могущественного громовержца и владыки мировых вод до Морского царя, чьи богатые палаты находились на дне то ли Балтийского, то ли Черного моря, т.е. по отношению к Руси почти на краю света, а затем от Морского царя до обычного водяного, живущего в соседней речке или озере. Однако на протяжении всей своей инволюции от вселенского божества до почти бытового образа, он неизменно сохранял связь с водой, жертвоприношениями и свой грозный и непредсказуемый характер, благодаря которому он в равной степени мог погубить или облагодетельствовать человека. Понятно, что в нашей стране на этот объективный процесс наложилась христианизация, однако она смогла лишь частично видоизменить его форму, а не суть. Если нам удастся установить генетическую преемственность в развитии мифологического образа по устойчивому комплексу специфических черт, мы вправе заключить, что основное ядро «сниженного» образа фольклора, фиксирующегося в XVII—XX вв., присутствовало и у его языческого прообраза. Подобно тому, как археологи используют ретроспективный метод, чтобы на основании общих признаков идти от археологической культуры, этническая принадлежность которой точно известна, все дальше и дальше в прошлое, чтобы проследить ее истоки, мы воспользуемся принципом обратной ретроспективы, чтобы, оттолкнувшись от древнего языческого образа, учитывая не только его черты, зафиксированные в Древней Руси, но и черты других индоевропейских богов, с которыми он был генетически связан, идти из глубины веков к современности, прослеживая его последовательное «снижение» и благодаря этому обогащая свои представления о том или ином боге языческой Руси, делая его образ более полным и объемным. Наши знания о богах языческой Руси, с одной стороны, и устанавливаемые для них индоевропейские параллели с другой образуют своего рода сито, через которое мы можем просеять весь русский фольклорный безатрибутивный материал последующих эпох и отобрать те черты, которые изначально принадлежали тому или иному древнерусскому божеству и дошли до наших дней в каком-нибудь «сниженном» образе, прямая связь которого с богом на первый взгляд может и не угадываться.

Следует также подчеркнуть, что данное исследование о русском язычестве отличается от других подобных работ на эту тему тем, что оно рассматривает его как до сих пор живое явление нашей духовной культуры, а не как безвозвратно канувший в Лету набор религиозных представлений. Действительно, после насильственной христианизации Руси более чем тысячу лет тому назад языческие идолы были низвергнуты, почитание их запрещено, а память об исконных богах стараниями православной церкви была стерта из сознания русского народа. Однако корни язычества были настолько мощны, что, будучи вытеснены из сферы сознательной памяти, наши боги перешли как в сферу коллективного бессознательного, так и превратились в «сниженных» персонажей фольклора. В этой связи уместно будет вспомнить одно наше языческое представление. Согласно древнему славянскому поверью, молодые люди, умершие до предначертанного им срока, все равно доживали свой век на земле в виде цветка, растения, птицы, зверя, русалки, духа и т.п. Этот же закон сохранения жизненной энергии оказался приложим и к языческим богам Древней Руси: уничтоженные в своем первоначальном облике восторжествовавшим христианством, они все равно продолжали жить на родной

земле либо слившись с теми или иными персонажами новой религии, либо наделив частью своих черт эпических или сказочных героев, либо на уровне духов низшей мифологии, а то и одновременно сочетая все эти варианты. Последовательное изучение этих «сниженных» образов древнерусских богов вкупе с параллельным анализом генетически родственных персонажей в мифологии других индоевропейских народов и поможет нам воссоздать близкий к первоначальному образ тех сил, которые были священны для наших далеких предков.

 

Глава 1

ПИСЬМЕННЫЕ ИСТОЧНИКИ О СВАРОГЕ И ЗНАЧЕНИЕ ЕГО ИМЕНИ

Первое упоминание об этом боге мы встречаем во вставке в Повесть временных лет, сохранившейся в тексте Ипатьевской летописи под 1114 г. Рассказывая о чудесных событиях того периода, летописец проиллюстрировал их рассказом из популярной на Руси византийской средневековой хроники Иоанна Малалы (прозвище, означавшее собственно «Ритор», «Говорун»), которая на протяжении многих веков была практически единственным источником, из которого наши далекие предки могли подчерпнуть хоть какие-то сведения по античной мифологии, литературе и истории. Данный фрагмент был приурочен к Древнему Египту и повествовал о самом начале человеческой цивилизации, представляя, в византийском оригинале, причудливую смесь библейской и античной мифологии: «А в АфрикЬи трие камение спадоша превелици и бысть по потопЬ и по раздЬленьи языкъ, поча царьствовати первое Местромъ, от рода Хамова, по немь Еремия, по немь Феоста иже и Соварога нарекоша егуптяне. Царствующю сему Феоста въ ЕгуптЬ, въ время царства его спадоша клЬщЬ с небесЬ, нача ковати оружье, прЬже бо того палицами и камениемъ быяхуся. Тъ же Феоста законъ оустави женамъ за единъ мужь посагати и ходити говеющи, а иже прелюбы дЬющи, казнити повелЬваше. Сего ради прозваше и бог Сварогъ. Преже бо сего жены блоудяху, к немуже хотяше и бяхоу акы скотъ блудяще. Аще родяшеть дЬтищь, которыи и любъ бываше, дашеть: «Се твое дитя». Он же створяше празнество приимаше. Феость же сь закон расыпа и въстави единому мюжю едину жену имЬти и женЬ за одинъ моужь посагати; аще ли кто переступить да ввергуть и в пещь огнену. Сего ради прозваша и Сварогомъ и блажиша и егуптяне. И по сем царствова сынъ его, именемъ Солнце, его же наричють Даждьбог, семъ тысящь и 400 и семъдесятъ днии, яко быти лЬтома двемадесятьма ти по лунЬ видаху бо егуптяне, инии чисти ови по лунЬ чтяху, а друзии деньми лЬт чтяху; двою бо на десять месяцю число потомъ оувЬдоша. От нележе начаша чЬловЬци дань давати царямъ. Солнце царь, сынъ Свароговъ, еже есть Дажьбогъ, бЬ бо мужъ силенъ; слышавше нЬ от кого жену нЬкую от егуптянинъ богату и всажену соущю. И нЬкоему, въсхотЬвшю блудити с нею, искаше ея яти ю хотя. И, не хотя отца своего закона расыпати, Сварожа, поемъ со собою моужь нЬколко своихъ, разумЬвъ годину, егда прелюбы дЬеть, нощью припаде на ню, не оудоси мужа с нею, а ону обрЬте лежащю съ инЬмъ, с нимъ же хотяше. Емъ же ю и мучи и пусти ю водити по земли в корзинЬ, а того любодЬица всЬкну. И бысть чисто житье по всеи земли Егупетьскои, и хвалити начаша» (ПСРЛ, т. 2, Ипатьевская летопись, М., 2001, стб. 278—279). — «А в Африке (с неба) упали три огромных камня и после потопа и после разделенья языков начал царствовать первым Местром от рода Хамова, после него Еремия, после него Феоста, как египтяне называли Сварога. Когда Феост правил в Египте при нем с небес упали клещи и (люди) начали ковать оружие, а прежде бились палицами и камнями. Тот же Феост закон установил женам выходить за одного мужа и хранить ему верность, а прелюбодеек велел казнить. Поэтому его и прозвали богом Сварогом. До этого жены блудили с кем хотели и были как скот блудящие. Когда рождался ребенок (женщина) говорила тому, кто ей был люб: «Это твое дитя». Феост этот порядок уничтожил и велел одному мужу иметь одну жену, а того, кто преступал этот закон, ввергал в огненную печь. За все за это назвали его египтяне Сварогом и почитали как бога. И потом царствовал сын его, именем Солнце, его же называют Дажьбог, 7470 дней, что составляло двенадцать с половиной лет. Не умели египтяне иначе считать: одни по луне считали, а другие днями годы считали; число 12 месяцев узнали потом, когда начали люди дань давать царям. Дажьбог был сильным мужем; услышав от кого-то о некоей богатой и знатной египтянке и о неком человеке, восхотевшим сойтись с нею, искал ее, желая схватить ее (на месте преступления) и не желая закон отца своего нарушать, Сварога. Взяв с собой нескольких своих мужей, зная час, в который она прелюбодействовала, ночью в отсутствие мужа ее застиг лежащею с другим мужчиной, которого сама облюбовала. Он схватил ее, подверг пытке и послал водить ее по земле египетской на позор, а того прелюбодея обезглавил. И настало непорочное житье по всей земле Египетской, и все восхваляли его».

Феост Иоанна Малалы — это древнегреческий богкузнец Гефест, которого славянский летописец отождествил со Сварогом для того, чтобы образ этого божества стал более понятен отечественным читателям, не знакомым с античной мифологией. Как видим, по мысли славянского книжника этот бог соотносился с переходом человечества от каменного века к цивилизации, выразившемся в изготовлении оружия и, очевидно, других металлических вещей, а также переходом от неупорядоченных половых сношений к единобрачию, а его сын Дажьбог — с установлением царской власти и введением солнечного календаря взамен лунного. Хроника Малалы была переведена на славянский язык весьма рано — в X веке. О точном месте ее перевода мнения исследователей расходятся: большинство ученых считают, что он был сделан в Болгарии, а З.В. Удальцова полагает, что это произошло в Киевской Руси. До сих пор мы не можем дать четкого и однозначного ответа на вопросы, поставленные И.А. Мещерским еще в 1956 г.: «Наконец, до сих пор неясно и само происхождение перевода. Был ли он на самом деле выполнен в Болгарии в царствование царя Симеона в 927 г. пресвитером Григорием, как об этом свидетельствует запись, помещенная в Архивном и Виленском списках перед текстом пятой книги? Или указанная запись имеет в виду, как предполагал В.М. Истрин, лишь перевод примыкающих к тексту Малалы библейских «книг царства» и ничего общего не имеет с древним переводом Малалы? Русский или болгарский по происхождению этот первод?» (Мещерский И.А. Два неизданных отрывка древнеславянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы // ВВ, т. XI, 1956, с. 284).

Вне зависимости от того, в какой именно славянской стране был осуществлен перевод интересующего нас отрывка, сопоставление Феоста-Гефеста со Сварогом в равной степени было понятно как болгарам, так и русам.

Обращаясь к собственно славянскому переводу этой хроники, опубликованной В.М. Истриным, мы можем увидеть, что адаптация античной мифологии к славянской прошла два этапа. Описание царствования Дажьбога-Солнца как в летописном тексте, так и в славянском переводе хроники Иоанна Малалы почти полностью совпадают за исключением того, что в последней дополнительно упоминается мотив изобличения Афродиты и сообщается о дальнейших преемниках божества солнца на египетском троне: «...и быс чисто житге по всеи земли египетстЬи. И блажити и начаша, якож рече Омиръ творець о нЬмъ, акы Дажьбогъ, рече, обличи Афродитоу блоудящу съ Аргемъ, и Афродитоу нарече похоть блоудную, от Слнца цря обличеноу... По оумртвш ж Дажьбожи, сна Сварогова, црствова Егуптяном и потом же царствова Сиръ, а по СирЬ црствова Оръ, а по ОрЬ црствова Филисъ...» (Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе. Книга вторая // Летопись историко-филологического общества при Новороссийском университете, X, Византийско-славянское отделение, VII, Одесса, 1902, с. 465—466).

По мнению О.В. Творогова, «летописец не привел этого окончания, быть может, из христианского пуризма». С другой стороны, в посвященном Феосте-Гефесту рассказе славянского перевода византийской хроники он ни разу не отождествляется со славянским Сварогом, да и сам рассказ, в основном совпадая с текстом Ипатьевской летописи, отличается от него в некоторых деталях: «По немь ж (Ермии-Гермесе) црствова Егуптом Феостъ днш 6 тясящь и 6 сот и 80 яко быти лЬтом 4 ти полу, а днш 30 и осмь. Не вЬдяху бо тогда чести Егупти мсць, но обхождетем дневным лЬто творяху. Сего ж Феста бога нарицааху. БЬ бо влъхвъ и храбръ. Емоу ж шедшю на рать падеся конь под нимъ и охроми его. При томь ж ФеостЬ законъ оуставил женам за един моужь посягати и ходить говЬющи, а юже прелюбодеющю обрЬсти то тую казнити. И блажахуть его Егуптяне яко пръвЬе законъ чистъ и житге имъ показал. Феостоу же тому некую таиноу молитву творящу клеща спадоша с нбси ковати желЬзо и оружге. Того дела бога и начаоша имЬти яко моудрость показавша, и пищу члкомъ оружгемъ обрЬтоша и на ратные силоу и помощь сътворша, прежде бо палицами и каметемъ побивяхоуся» (Истрин В.М. Первая книга хроника Иоанна Малалы // Записки имп. Академии наук по историко-филологическому отделению, т. 1, СПб., 1897, №3, с. 19).

Как видим, здесь указывается точное число дней царствования Феоста, который к тому же оказывается еще храбрым воином и волхвом, по тайной молитве которого с неба и спадают клещи. Все эти подробности русский летописец опустил, равно как и подчеркнутую в славянском переводе роль выкованного оружия в добывании новой пищи. Судя по всему, славянский переводчик хроники Иоанна Малалы начал отождествление родной мифологии с античной только начав излагать историю Солнца-Дажьбога, тогда как Сварог первоначально не был им отождествлен с Гефестом. Это второе отождествление появляется лишь дважды при описании правления бога солнца — первый раз в начале описания его правления: «По оумрътвш же ФеостовЬ, егож и Сварога наричить, и црствова Египтяномъ снъ его Слнце именемъ, егож наричають Дажьбогъ...» (Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе. Книга вторая., с. 465), а второй раз в цитированном выше фрагменте о смерти Дажьбога и перечислении царствовавших в Египте его преемников.

Это показывает устойчивость родственной связи между славянскими богами неба и дневного светила — отождествив последнего из них с Гелиосом античной мифологии, славянский переводчик счел необходимым упомянуть и его небесного отца путем отождествления с предшествующим персонажем хроники, хоть, по всей видимости, первоначально не собирался этого делать. Следует также отметить, что у Малалы Гефест и Гелиос фигурируют не как боги, а как легендарные цари, и, отождествив их со славянскими языческими богами, славянский переводчик, судя по всему, по собственной инициативе вернул им статус небожителей. Необходимо обратить внимание и на чрезвычайно важное расхождение славянского перевода «Хроники» и летописной статьи, а именно то, что в последней неожиданно появляется рассказ о том, как Сварог пресек прелюбодейство: «Преже бо сего жены блоудяху, к немуже хотяше и бяхоу акы скотъ блудяще. Аще родяшеть дЬтищь, которыи и любъ бываше, дашеть: «Се твое дитя». Он же створяше празнество приимаше. Феость же сь закон расыпа и въстави единому мюжю едину жену имЬти и женЬ за одинъ моужь посагати; аще ли кто переступить да ввергуть и в пещь огнену».

Долгое время источник данной вставки оставался неизвестен, пока вопрос не прояснил О.В. Творогов: «Выяснилось, что это пересказ той же Хроники Малалы, однако не первой и второй ее книг, к которым восходит остальная часть рассматриваемого летописного текста, а гл.IV четвертой книги. Там повествуется о легендарном царе Аттике Кекропсе, который также «повелЬ законъ положити женамъ... да дЬвица за единъ мужь посягаеть», ибо прежде женщины «антическы и афинейскы и ближнихъ мЬстъ звЬриномъ смЬсомъ смЬшахуся»; при этом «никтоже убо вЬдяше, чии есть сынъ или дщи, но якоже будяше матери годЬ, такоже речаше «сего есть сынъ или дщи», и дадяше роженое отрочя емуже хотяше мужу от бывшихъ с нею. И радовашеся приемляи отрочи. Кекроксъ же от Египта пришелъ отверже законъ тои». Сюжетная близость летописного фрагмента и данного рассказа Хроники Маллы несомненна, хотя в одном случае речь идет о египетском царе Гефесте, а в другом — о царе афинском, хотя и пришедшем из Египта» (Творогов О.В. Античные мифы в древнерусской литературе XI—XVI вв. // ТОДРЛ, т. XXXIII, 1979, с. 10).

Что побудило летописца отойти от славянского перевода «Хроники»? С учетом произведенного отождествления со славянским Сварогом можно предположить, что в данном случае русский летописец знал какие-то представления, связанные со славянским божеством, и включил в свою статью схожий по сюжету рассказ из другого места произведения Малалы, никак не связанный с Гефестом. Необходимо также подчеркнуть, что и привлекаемый рассказ о Кекропсе ничего не говорит об огненной печи, в которую ввергались ослушники. Как мы увидим в третьей главе, данная печь играла большую роль в культе славянского бога-кузнеца и введение ее в рассказ, приведшее к противоречию с повестью о Гелиосе-Дажьбоге, совершенно иначе казнившем прелюбодеев, было обусловлено уже отечественными мифологическими представлениями.

В любом случае данный фрагмент, уже в более связанном и литературно обработанном виде, в XII веке попадает в древнерусский летописный свод, показывая, что и спустя почти 130 лет после крещения многие грамотные люди на Руси помнили своих языческих богов. Забегая немного вперед, отметим, что далеко не случайным было и то место, куда автор летописи вставил рассказ о древнегреческом боге, отождествленным им с русским. Естественно возникает вопрос, действительно ли бог Солнца Дажьбог был сыном Сварога, либо подобная связь отсутствовала в подлинной славянской мифологии и произвольно была образована славянским переводчиком «Хроники» Иоанна Малалы путем отождествления Гефеста и Гелиоса с отечественными языческими божествами.

Во-первых, пара Сварог-Дажьбог в качестве отца и сына присутствует и в первоначальном славянском переводе «Хроники», и во вставке в Ипатьевскую летопись, что говорит в пользу существования данной родственной связи и наличии соответствующего мифа. Во-вторых, собственно славянский материал свидетельствует о наличии божественной пары отец-сын, причем последний является олицетворением дневного светила. В Боснии и Герцеговине был зафиксирован ритуала, когда утром на восходе солнца в день Рождества Христова, т.е. в момент зимнего солнцестояния, хозяин дома становился перед своим жилищем и восклицал: «Сияй Боже и Божич, нам, нашему дому». Как справедливо отмечает

А.С. Фаминцын, «Бог» в данном случае первоначально означал, очевидно, небо или небесного владыку, а «Божич» — его чадо, солнце. И самый праздник Рождества Христова у сербо-хорватов и словинов называется «Божич», а у болгар — «Божик» (Фаминцын А.С. Божества древних славян, СПб., 1995, с. 128, 178).

У сербов под Божичем понимается рожденное в день Рождества Христова солнце. На Руси, в Грубешовском уезде Люблинской губернии крестьяне полагали, что солнце представляет из себя огонь, поддерживаемый ДЕДОМ, который, очевидно, являлся верховным богом неба. По произволу Деда начинался день и наступала ночь (там же, с. 147).

В ходе нашего дальнейшего исследования мы постараемся установить, насколько оправданным было такое совпадение, а пока рассмотрим, что нам еще известно о Свароге.

В отечественных письменных источниках этот бог больше не фигурирует (по мнению А.Н. Афанасьева, в формуле договора 944 г. с греками, согласно которой его нарушитель «да будетъ клятъ от бога и от Перуна» (ПВЛ, ч.1, М.-Л.,1950, с. 39), слово «бог» относится не к Перуну, а к Сварогу; впрочем, следует отметить, что данный фрагмент допускает возможность неоднозначного толкования и там вовсе не обязательно подразумевался именно этот бог, который по другим источникам никак не фигурирует как бог-хранитель договоров), зато там неоднократно упоминается его сын Сварожич. В древнерусском поучении против язычества «Слове Иоанна Златоуста о том, как поганые веровали идолам» сын бога-кузнеца оказывается в одном ряду с другими знаменитыми богами отечественного пантеона: «А друзии Перену, Хоурсу, виламъ, и Момоши, оуперемь и берегынямъ, ихже нарицать тридцать сестрениць. А инии въ сварожитца верують и въ Артемиду, имже невеглаши человечи молятся, и куры имъ режють. О оубогая коурята, оже не на честь святымъ породишася, ни на честь вернымъ человекомъ, но на жертву идоломъ режються!» (Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь, СПб., 1914, с.89).

Сварожич здесь упоминается вместе с такими великими древнерусскими богами как Перун и Хорс, причем автора поучения крайне удручает, что им в жертву язычники приносят петухов (др.-русск. куръ, сербское кур — «петух», который у чехов так же назывался kurek, у поморских славян и у поляков — kur). С этой деталью ритуала, подтверждаемого для Перуна сообщением Константина Багрянородного, применительно к христианскому приемнику Сварога в эпоху двоеверия мы встретимся позднее, а пока посмотрим, что еще нам могут дать отечественные источники.

Другое древнерусское поучение «Слово некоего Христолюбца, ревнителя по правой вере», пересказывая выше приведенный фрагмент, добавляет одно существенное пояснение: «коуры режють; и огневи молять же ся, зовуще его сварожичымь» (там же, с. 374). Так сын Сварога напрямую отождествляется автором поучения с огнем, культ которого у славян единодушно отмечался отечественными и мусульманскими писателями. По этому поводу Ибн Руст высказывался абсолютно однозначно: «Все Славяне — огнепоклонники» (Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе, т.2, М., 1967, с. 114—115).

Наконец, еще одну подробность добавляет очередное христианское поучение «Слово св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ и требы им клали; то и ныне творять»: «И огневы сварожицю молятся и навьмь мъвь творять и вь тесте мосты делають...» (Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь, СПб., 1914, с. 384—385). Поклонение Сварожичю здесь поставлено рядом с упоминанием поклонения навьям — умершим предкам. Что касается первого явления, то автор «Слова св. Григория» даже постарался дать ему рационалистическое объяснение: «А огонь творятъ спорыню сушить, егда съзреетъ. Того ради окааньнии полуденье чтуть и кланяються на полъдень обратившеся» (там же, с. 386). По его мнению, почитание сына Сварога возникло из-за того, что славяне заметили, что от солнечного тепла зреет и сохнет хлеб и потому по-язычески стали кланяться на юг — полдень.

В «Слове некоего Христолюбца» обличаются «и вся жертва идольска, иже молятся огневи подъ овиномъ» (там же, с. 377), а на древность этого обычая, ставшего объектом преследования немедленно после насильственной христианизации Руси, указывает церковный устав Владимира определявший, что молящиеся под овином подлежат церковному суду. К этому же обряду следует отнести и пословицу «церковь не овин», отрицающую, с позиций новой религии, равный сакральный статус обоих объектов. Народный риторический вопрос «Неужто я у Бога овин сжег или теленка украл?» (в смысле «неужели моя вина непрощенная?») указывает на то, что данное строение считалось принадлежавшим богу, наподобие того, как христианская церковь считалась домом библейского бога. В русских загадках овин со снопами описывается как священник: «Стоит поп, разинувши рот» (Загадки, Л., 1968, с. 80), что также является отголоском памяти о сакральной значимости этого строения. В другом варианте той же загадки он именуется старым человеком: «Стоит старик из году в год, разинув рот», что соотносится с тем, что Сварог был, безусловно, старше своего сына огня-Сварожича, разводившегося под овином.

При конце молотьбы хозяин этого строения угощал помощников пирогами, приговаривая: «Дай Бог овину в мире стоять!» (Майков Л. Великорусские заклинания, СПб, 1869, с. 113). Для того, чтобы понять связь овина со Сварожичем и его отцом, стоит вспомнить устройство этого архаичного сельскохозяйственного сооружения. Оно состояло из ямы, в которой разводили небольшой костер, жердей, на которые укладывались снопы для просушки или, при более сложной конструкции, частокола или бревенчатого сруба над ямой, обмазанного глиной бревенчатого пола, отделяющего верхний ярус от нижнего, и специальный помост из жердей для снопов (рис. 1).

Вплоть до XIX—XX вв. овин был объектом религиозного почитания: считалось, что в его яме живет овинник или овинный батюшка, в облике которого явно проглядывают черты духа огня, которому на Руси 4 сентября и 1 ноября в жертву резали кур, а белорусы, разводя огонь под овином, бросали в него необмолоченный сноп ржи как жертву огню. Кроме того, существовали праздничные дни, в которые запрещалось разводить там огонь и эти дни назывались именинами овина (в разных местах они справлялись 14, 24 сентября или 1 октября).

Ниже мы увидим, что с индоевропейской эпохи столб или жердь, из которых состояла древнейшая форма овина, ассоциировался со Сварогом, далее будет показана тесная связь этого бога с огненной ямой. Подобно тому, как в змееборческом мифе бог-кузнец спасает людей или главного героя, такую же роль спасителя играет и дух овина: «Овинянник — добрый дух; не жалея себя, он постоит за «своего». «Он, батюшка, — говорят про него пудожане, — чужому не выдаст, только помолиться ему», и в докозательство приводят рассказ, как овинянник, чтобы спасти парня от преследования души умершей старухи, «до самых петухов дрался с призраком», а парня сберег» (Харузина В. К вопросу о почитании огня // ЭО, 1906, №3—4, с. 100). В свете того, что Сварог был богом-покровителем свадьбы, интересно отметить схожие же черты и у овинника. В.И. Даль приводит следующее народное поверье по этому поводу: «Девка кладет ночью руку в овинное окно: коли никто не тронет, в девках сидеть; голой рукой погладит, за бедным быть; мохнатою — за богатым».

Как верно отмечалось еще дореволюционными исследователями, авторы древнерусских поучений против отечественного язычества стремились не к сохранению сведений о нем, а к его тотальному искоренению, и потому их произведения дают нам крайне мало информации о сущности исконной религии наших предков. Тем не менее, несмотря на всю их скудость, они однозначно указывают, что сын Сварога ассоциировался с земным огнем, которому, в частности, молились под овином, что может быть истолковано как сельскохозяйственный аспект его культа, а также упоминался вместе с ритуальным жертвоприношением кур и почитанием умерших предков. В качестве рабочей гипотезы можно предположить, что те же или так или иначе связанные с этим черты присутствовали и у его отца Сварога. Поскольку после 988 г. значительная часть черт языческого бога перешло на новых святых Кузьму и Демьяна, показательным явлется то обстоятельство, что с этими святыми связывается как покровительство курам, так и их ритуальное заклание: «Не менее широко бытовало представление о

Косме и Дамиане как хранителях кур, «куриных богах», «курятниках». Самый день осенних праздников святых (1 ноября) нередко называли «Куриный праздник», «кочетятник» (от кочета). (...) В народе говорили: «На Кузьму и Демьяна — куриная смерть» (кур режут) или «КузьмаДемьян да жены-мироносицы — куриная смерть»; «На Кузьму-Демьяна — курячьи именины, неси попу цыпленка» (Макашина Т.С. Святые Косма и Дамиан в русском фольклоре // Живая старина, 1994, №3, с. 21).

Как описывал этот ритуал А.Н. Афанасьев, 1 ноября вся семья собиралась в овине, где старший в роду рубил топором голову кочету, его ноги бросал на верх избы, чтобы в доме водились и неслись куры, а мясо варилось и съедалось за семейным обедом. Целый ряд черт этого бытового праздника напоминает нам о языческом боге: и овин как место его проведения, который в древнерусских поучениях фигурировал как место культа Сварожича; и то, что голову петуху отрезал старший в семье, чему соответствовало положение Сварога в славянской мифологии как старшего бога, отца Дажьбога; и то, что ноги убитого петуха бросались на верх избы, естественным образом ассоциируемой с небом, для обеспечения плодородия кур; и, наконец, то, что мясо принесенного в жертву кочета варилось, что напоминает нам о роли Сварога как бога культуры, введшего в человеческий обиход именно вареную пищу. Как видим, почти все в этом незамысловатом деревенском ритуале эпохи двоеверия было обусловлено древними языческими представлениями. Устойчивая связь его отца Сварога, замененного в христианскую эпоху Кузьмой-Демьяном, доходящая до определения «куриный бог», и Сварожича с курами и петухами объясняется как минимум двумя причинами: с одной стороны, петух был птицей, тесно связанной с солнцем в фольклоре, а с другой стороны, он был домашней птицей, всецело относившейся к сфере противостоящей дикости человеческой культуре, богом которой и был Сварог.

В Курской губернии плодородие кур обеспечивалось 1 ноября путем обрядового моленья за этих животных: «Молят кур — под день св. Кузьмы и Демьяна, касарецких (поросят) — под Новый Год. При моленьи кур и поросят качают за столом жаровню с угольями. На стол кладут стебли ржаные. и на них складывают кости жаркого, кур или поросят.» (Халанский М. Говоры Курской губернии // Сборник Академии наук, т.76, № 5, с. 368) Примечательно, что в этом обряде использовались угли, напоминающие о роли бога неба как отца огня-Сварожича, и хлебные злаки, которые, как будет показано ниже, так же были тесно связаны с образом Сварога.

Отметим, что почитания огня у восточных славян имело такие глубокие корни, что сохранилось вплоть до XIX века. В одной украинской быличке огонь, приняв человеческий облик, поучает нерадивого крестьянина: «Я твш хозяин. Як топиш у печи, то став воду; я як ситий водою, то я пожару не здглаю, а як хто не станове, то мени до того горяче, до того горяче, що у мене як сердце горить; а як водица е, то я собг трошки хлестну — я й ситий тим» (Токарев С.А. Религозные верованияя восточнославянских народов XIX — начала XX в., М.-Л., 1957, с. 68).

В Подольской губернии хозяйка всегда ставит при огне в печи горшок с водой и полено, «для того, чтобы он имел, что есть и пить». «Мы шануэм огонь, говорят в народе, як Бога; вш наш дорогый гисть. Вш як разсердытся и визме, то другому вже того не даст» (Харузина В. К вопросу о почитании огня // ЭО, 1906, № 3—4, с. 72). Русская поговорка устанавливает следующую иерархию природных стихий, отводя в нем огню самое почетное первое место: «Огонь царь, вода царица, земля матушка, небо отец, ветер господин, дождь кормилец, солнце князь, луна княгиня». В Полесье К. Мошинский записал следующее объяснение: «Его (огонь) нужно почитать все равно как бога. У нас огонь почитают, так как он может спалить». Крестьяне Минской губернии, заметив перед отходом ко сну, что на припечке тлеет огонь, говорили ему: «Святый, богач, ложися спать!» В Кадниковском уезде крестьяне прямо называли его батюшкой: «огонек, огошек, батюшка огонек!», а гася на ночь говорили ему: «спи, батюшка огонек!» (Неуступов А.Д. Следы почит огня в Кадниковском уезде // ЭО, 1913, №1 — 2, с. 245). Описывая обычаи белорусских крестьян второй половины XIX века, П.В. Шейн констатировал: «Огонь и до сих пор означает у здешних крестьян богатство и счастье. Так, во время свадьбы, молодые, приезжая уже в дом родителей жениха, должны переехать через огонь, зажженный в воротах для того, чтобы им посчастливилось в жизни» (Шейн П.В. Белорусские народные песни, СПб., 1874, с. 140). Если связь огня с богатством и счастьем понятна, то не менее примечательна его роль и в свадебной обрядности, особенно если учесть, что отец огня Сварог и был как раз покровителем свадьбы.

Что касается истоков почитания огня, то они уходят в незапамятную эпоху. Еще недавно специалисты считали, что огнем овладел Homo Erectus 200—300 тысяч лет назад. Вскоре эта дата была увеличена вдвое: «Очаги и другие следы использования огня обнаружены в пещере Эскаль (Франция). Эта стоянка относится к гюнц-минделю или, самое позднее, к началу минделя. Возраст ее определяется в 700 тыс. лет. Бесспорно существование очагов в стоянках Вертешселлеш и Терра-Амата, которые относятся к минделю. (...) Это дает основание полагать, что огонь был освоен в гюнц-минделе, причем архантропами, жившими в умеренном поясе» (История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза, М., 1983, с. 350).

В золе костров этих архантропов исследователи находят остатки животной и растительной пищи. Однако, отмечает Д. Ламберт, последние археологические открытия заставили скоректировать и последнюю дату: «Огонь был, по-видимому, знаком людям еще до появления Homo Erectus: около озера Туркана в Кении известен участок обугленного грунта возрастом 2,5 миллиона лет. Человек мог сохранять и поддерживать огонь, возникший в результате удара молнии или извержения вулкана. Но можно утверждать, что именно Homo Erectus первым начал систематически использовать огонь для обогрева, приготовления пищи, защиты от хищников и для охоты на диких животных» (Ламберт Д. Доисторический человек. Кембриджский путеводитель, Л., 1991, с. 135). В мустьерскую эпоху люди научились не только поддерживать огонь, но и добывать его трением. Что касается неандердальцев, то они уже знали, как разводить огонь, высекая искры из кусков камня. Открытие искусства добывания огня таким способом иранская традиция приписывает второму царю этой страны и первому кузнецу Хушенгу:

Шел горной тропою владыка земли,

Немногие с ним приближенные шли.

Вдруг видят: несется к ним издали змей,

Длины небывалой и ночи темней.

Глаза — что кровавые омуты. Тьму На землю нагнал он: все в черном дыму.

Не дрогнул Хушенг, быстроумный герой;

Он, камень схватив, бурно ринулся в бой; Взмахнул им во всю богатырскую мочь; Отпрянуло чудище, кинулось прочь.

Ударился камень о крепкий гранит, —

<