Оделся я в чистое и пошёл к нему. Думал по дороге: “Может, согласится он со мной пожить. Приспособленный он ко всему. Практичный и аккуратный. К тому же — художник. Может быть, картинку для обложки книжки нарисует. Да и на оплату квартиры вместе с ним легче будет подработать. За следующий месяц платить уже нечем”.
При подходе к подвальному окну, из которого мы выбирались на рассвете, я увидел группу людей — жильцов дома, милицейскую машину и “скорую помощь”.
Полковник-бомж лежал на земле с закрытыми глазами и улыбкой на лице. Он был испачкан мокрой землёй. Мёртвая рука сжимала кусок красного кирпича. У стены стоял сломанный деревянный ящик.
Судмедэксперт записывал что-то в блокнот, стоя у трупа другого человека, в мятой, затасканной одежде и с искажённым лицом.
В небольшой толпе, наверное из жильцов дома, всё тараторила возбуждённо женщина:
—... Я собачку выгуливала, он, тот, что улыбается, на ящике стоял к стене лицом, а они, трое, бомжи по виду, мужчины два и женщина с ними, сзади к нему подошли. Мужчина ящик как дёрнет, он и рухнул с ящика на землю. Они его ногами бить стали, ругаться. Я закричала на них. Бить они перестали. Этот улыбающийся встал. Тяжело он вставал. И говорит им, чтобы уходили и больше на глаза ему никогда не попадались. Они снова ругаться стали, на него пошли. Когда подошли, он резко так, прямо и не размахиваясь, ладонью, ребром ладони по горлу тому, кто ящик выдёргивал, ударил. И не размахивался вроде, а как ударил, то тот и скрючился, задыхаться стал. Я закричала снова. Двое сразу побежали. Сначала женщина, потом мужчина за ней побежал. Улыбающийся этот за сердце держится. Ему бы присесть или прилечь тут же, раз сердце прихватило, а он снова к ящику своему подошёл. Медленно так подошёл, к стеночке его подвинул. Сам за стену держится и лезет на ящик. Встал на него. Да совсем плохо ему, видно, стало. Вниз оседать начал. Оседает и всё чертит кирпичом красным по стене, так до земли дочертил, лёг лицом кверху у стеночки. Я подбежала, смотрю, а он не дышит. Не дышит, а улыбается.
— Зачем он на ящик полез? — спросил я у женщины.
— Да, зачем он лез, раз сердце прихватило? — переспросили из толпы.
— Так он же рисовать всё хотел. И когда эти трое бомжей к нему сзади подкрались, рисовал он. Потому, наверное, и не заметил их. Я с собачкой своей долго гуляла, а он всё время на своём ящике стоял и рисовал. Ни разу не повернулся от своего рисунка. Вот же рисунок, повыше, — показала женщина рукой на кирпичную стену дома.
На серой стене дома красным кирпичом был нарисован круг солнышка, в середине его кедровая веточка, а по краям круга-солнышка, по кругу, буквы какие-то неровные.
Я подошёл поближе к стене, прочитал: “Звенящие Кедры России”. Ещё лучики шли от солнышка. Их было только три. Больше бомж-полковник не успел нарисовать. Два коротких лучика, третий тянулся, искривляясь и затухая, до самого основания стены к земле, где лежал, улыбаясь, мёртвый бомж-полковник.
Я смотрел на его запачканное землёй улыбающееся лицо и думал: “Может быть, успела Анастасия в последнее мгновение его жизни прикоснуться к нему своим Лучиком, обогреть. Хоть немножко обогреть Душу этого человека и унести её в светлую бесконечность”.
Я смотрел, как грузили в машину тела погибших. “Моего” полковника бросили небрежно. Его голова ударилась о дно кузова. Я не выдержал. Сорвал с себя куртку, подбежал к машине, стал требовать, чтобы подложили под голову ему куртку. Один санитар выругался на меня, но второй молча взял куртку и положил под седеющую голову полковника. Машины ушли. Стало пусто, словно и не произошло ничего. Я стоял и смотрел на освещаемый утренним солнцем рисунок и надпись. Мысли смешивались. Что-то, хоть что-то я должен сделать для него, для этого кагэбэшника, погибшего здесь офицера России! Ну что? Что? Потом решил: “Я помещу твой рисунок, офицер, на обложку своей книжки. Я обязательно напишу её. Хоть пока ещё не умею писать, всё равно напишу, и не одну. И на всех буду помещать твой рисунок как эмблему. И обращусь в книжке ко всем россиянам:
“Россияне, не стреляйте в сердца своих офицеров невидимыми, разрывными пулями, пулями жестокости и бездушия.
Не стреляйте с тыла ни в белых, ни в красных, синих или зелёных своих солдат, прапорщиков и генералов. Пули, которые в них выпускаются с тыла, страшнее свинцовых. Не стреляйте в своих офицеров, Россияне!!!”
**************
Писал я быстро. Время от времени приходили Антон, Артём и Лёша, студенты-программисты, что-то приносили поесть. Они ещё не знали про Анастасию. Но я им объяснил, что решить вопрос по организации сообщества можно с помощью книги, которую я должен написать. И они взялись набирать текст книги на компьютерах. В основном эту работу делал Лёша Новичков. Он приходил раз в три дня, приносил отпечатанный текст и забирал рукопись с новой главой. Так длилось два месяца.
Однажды Лёша принёс последнюю отпечатанную главу первой книги, дискету с полным набором текста, две бутылки пива, сардельки, ещё что-то из еды и двадцать тысяч рублей принёс, на кухонный стол всё это выложил. Я удивлённо спросил у него:
— Это откуда же у тебя, Лёша, богатство такое?
Жил он вдвоём с мамой, в средствах весьма ограничен, на метро и бутерброды не всегда хватало.
— Сессия у нас идёт, Владимир Николаевич, — ответил Алексей, — я некоторым студентам чертежи делаю, программы разные, тем, кто сам ленится или не может. Вот оплату получил.
— А сам ты сессию сдаёшь?
— Сдаю. Ещё один экзамен у меня остался, а через два дня меня на сборы военные на месяц заберут, в Кинешму. Хорошо, что вы “Анастасию” успели написать. Теперь, если что-нибудь исправлять будете, Артём допечатает, а Антон уже на сборах.
— Как же ты, Лёша, успевал экзамены сдавать, чертежи другим чертить, программы делать и ещё “Анастасию” каждый день набирать и распечатывать?
Лёша молчал. Я повернулся к кухонному столу, чтобы поставить на стол сварившиеся сардельки. Лёша, положив руки и голову на лежавшие на столе печатные листки с текстом рукописи об Анастасии, крепко спал...
Разгадать тайну
Стоя на кухне в небольшой московской квартире перед столом с остывающими сардельками и спящим на листках с текстом книги об Анастасии Лёшей Новичковым, я дал себе слово — найти способ снова скопить капитал, вернуть свой теплоход, для того чтобы отправить его по тому же маршруту, на котором произошла встреча с Анастасией. Но не торговать, как раньше. Отправить теплоход в период белых ночей, чтобы могли на нём в самой лучшей каюте нормально отдохнуть Лёша Новичков, Антон и Артём и все те, кто стремились, несмотря на неурядицы, часто пренебрегая собственными материальными благами, организовать сообщество предпринимателей с более чистыми помыслами.
И что же это за идея такая, почему захватывает она людей? Почему стала она так близка и мне? Что за тайна кроется в ней? Необходимо разобраться в этом и конкретизировать, попытаться разгадать тайну её и предназначение. И почему так загораются люди мечтой таёжной отшельницы? Что в ней скрыто? Как разгадать тайну?
Журналист “Московской правды” Катя Головина пыталась это сделать, спрашивая у студентов: “Что движет вами, в чём личный интерес?” Но они не смогли ответить внятно, лишь сказали: “Дело стоящее”. Значит, и они действуют интуитивно. Но что же стоит за этой интуицией?
**************
В московской типографии номер одиннадцать за счёт типографии была напечатана двухтысячным тиражом первая тоненькая книжка об Анастасии. Почему генеральный директор этой типографии Груця Геннадий Владимирович решился напечатать книжку неизвестного автора? Почему он сделал это и, несмотря на финансовые трудности, использовал не газетную, а улучшенную офсетную бумагу?
Первые книжки я продавал сам у выхода из метро “Таганская”. Потом мне стали помогать первые читатели. Пожилая женщина ежедневно продавала её у метро “Добрынинская”. Она каждому подошедшему к ней подробно объясняла, что книжка хорошая. Почему? Потом читатели стали продавать её ещё и в подмосковных домах отдыха, сами писали объявления и организовывали встречи с читателями — отдыхающими. Потом коммерческий директор Московского издательско-реализационного концерна Никитин Юрий Анатольевич вдруг решил внести в типографию предоплату ещё за две тысячи экземпляров. Его действия были странными.
Он приехал ко мне на машине и сказал: “Я сегодня уезжаю с сыном за рубеж на соревнование по теннису. Самолёт вечером. Надо успеть внести предоплату”.
Он оплатил новый тираж. Когда настало время его получать, Никитин сообщил:
— Летом вообще-то мы книжками не торгуем, я возьму себе несколько пачек, остальными распоряжайся сам. Если деньги появятся, отдашь”.
Много “почему” с момента начала работы над рукописью и по сей день связаны с этой книжкой. Она, словно живая, сама притягивала к себе людей и с их помощью пробивалась в жизнь. Я относил события, связанные с ней, как случайно происходящее. Да только случайности стали складываться в звенья последовательно выстраиваемой цепи. Теперь и не знаю, где случайность, где закономерность происходящего? Они стали трудноотличи- мыми.
Отец Феодорит
Настал момент, когда я посчитал возможным, встретиться с отцом Феодоритом. Там, в тайге, на мой вопрос: “Есть ли в нашем мире люди с такими же, как у тебя способностями, знаниями? Но живущие не так далеко, как ты?” Анастасия ответила:
— В разных уголках земли есть люди, образ жизни которых отличается от технократического. Разные у всех способности. Но и в вашем мире есть человек, к которому не трудно тебе будет добраться и зимой, и летом. Сила Духа его велика.
— Ты знаешь, где живёт он, его можно увидеть, разговаривать с ним?
— Да.
— Кто он?
— Этот твой отец, Владимир.
— Что? Эх, Анастасия, Анастасия... Так хотел я от тебя доказательств правоты твоей услышать, а получилось наоборот всё. Мой отец умер восемнадцать лет назад и похоронен в небольшом городке Брянской области.
Анастасия сидела на траве, прислонившись спиной к дереву, поджав колени, и молча смотрела мне в глаза. Взгляд её был чуть грустным и сожалеющим. Потом молча опустила голову на колени. Я подумал, что Анастасию расстроила ошибка в отношении моего отца, и попытался утешить ее:
— Ты, Анастасия, не расстраивайся так уж сильно. Ты потому, наверное, ошиблась, что, как сама говорила, сил в тебе мало осталось.
(Этот разговор происходил после того, когда она теряла сознание, спасая мужчину и женщину от расправы. Я описывал эту ситуацию в первой книге.)
Анастасия помолчала ещё некоторое время, потом подняла голову и снова, посмотрев мне в глаза, сказала:
— Сил стало меньше во мне, но не настолько меньше, чтобы я могла ошибаться.
Далее она стала излагать события двадцатишестилетней давности. Излагать с точностью и в деталях прошлое, и даже передавала при этом нюансы внутренних ощущений.
Ещё как-то можно понять, что по внешнему едва заметному выражению лица, позы, глаз можно определить мысли собеседника. Но каким образом она просматривает, словно документальную киноплёнку, прошлое, так и осталось загадкой.
Сама Анастасия нормальным, понятным языком объяснить этого так и не смогла. А изложила она вот что.
Недалеко от города Москвы есть Троице-Сергиева Лавра. Располагается она в городе, который называется Сергиев Посад. За толстыми древними стенами Троице-Сергиевой Лавры есть духовная семинария, академия, храмы и монастырь. Храмы доступны для людей, и всякий желающий может прийти, помолиться в этом святом месте Руси. Даже в дни гонения верующих не были разрушены, действовали за этими стенами семинария, академия, монастырь, в котором служили Богу сподвижники-монахи.
Двадцать шесть лет назад, как раз в день моего появления на свет, в ворота Троице-Сергиевой Лавры вошёл юноша. Он посетил музей, потом проследовал в большой храм. В храме читал проповедь высокий седой монах. И рост, и сан его были высоки. Это был Отец Феодорит — благочинный монастыря Троице-Сергиевой Лавры. Юноша прослушал проповедь и, когда Отец Феодорит удалился, проследовал за ним в сокровищницу. Юношу не остановили служители храма. Подойдя к Отцу Феодориту, он заговорил с ним о проповеди. И Отец Феодорит долго беседовал с ним. Юноша был крещёным, но достаточной веры в нём не было, он не соблюдал посты, не причащался, не ходил регулярно в церковь, но в тот день началась дружба Отца Феодорита и юноши.
Юноша приходил в монастырь, и с ним беседовал Отец Феодорит, показывал ему те святыни, доступа к которым у простых прихожан не было. Монах дарил юноше книги, а он терял их. Монах одел на шею юноши крестик, но и он был утерян. Монах дал юноше второй крестик, необыкновенный — крестик раскрывался как ларчик, — но и он был утерян. Монах приводил юношу даже в трапезную и сажал за один стол с монахами монастыря, каждый раз давал юноше немного денег, никогда ни в чём не упрекал и всегда ждал его прихода.
Так длилось год. Юноша бывал в монастыре каждую неделю, но однажды он ушёл и не пришёл через неделю. Монах ждал. Но юноша не пришёл и через месяц, и через год. Монах ждал. Сейчас прошло уже двадцать пять лет. Монах ждёт. Двадцать пять лет, Владимир, ждёт тебя твой духовный Отец —Великий Монах России — Отец Феодорит.
— Я уехал далеко от монастыря. В Сибирь. Я иногда вспоминал Отца Феодорита, — ответил я, словно оправдываясь перед собой или ещё кем-то.
— Но не написал ему ни одного письма, — заметила Анастасия.
— Я хочу увидеть его.
— И что же ты расскажешь ему? Может быть, о том, как деньги делал, был счастлив в любви и просто блудил? Как много раз был на краю гибели, но в последний момент уходила беда от тебя? Он и сам всё это увидит, взглянув на тебя. Он, замаливающий грехи твои и столько раз спасавший тебя молитвами своими, всё верит, как и двадцать пять лет назад. Он хотел бы иного от тебя.
— Чего, Анастасия? Что знает Отец Феодорит, чего хочет?
— Я не могу пока разобраться в этом, он чувствовал интуитивно. Скажи, Владимир, ты помнишь беседы с ним, помнишь, что видел в монастырских сокровищницах?
— Всё очень смутно вспоминается, ведь давно это было, могу вспомнить лишь отдельные эпизоды.
— Попытайся вспомнить их, я помогу тебе.
— Отец Феодорит каждый раз беседовал со мной в разных местах монастыря. Я помню какие-то подземные или полуподземные помещения. Помню трапезную, длинный стол, за ним монахи ужинают, и я вместе с ними. Это было во время какого-то поста. Пища вся была постная, но мне понравилась.
— Были ли у тебя необычные ощущения, чувства при посещении монастыря?
— Однажды после ужина я вышёл через монастырскую проходную во внутренний двор Лавры и направился к выходу. Ворота её были уже закрыты для прихожан. Двор был пуст. Толстые высокие стены не пропускали внешнего шума города. Вокруг возвышались одни храмы, стояла тишина. Я остановился. Казалось, зазвучала величественная музыка. Мне нужно было уходить. У ворот стоял дежурный монах, чтобы выпустить меня и закрыть засов на воротах. Но я всё стоял и слушал эту музыку, а потом медленно пошёл к воротам.
— Ты больше никогда не слышал этой музыки? Не испытывал этого ощущения.
— Нет.
— Ты пытался когда-нибудь ещё услышать эту музыку, вызвать в себе это ощущение?
— Да, но мне этого не удавалось. Я даже вставал на то же место, когда пришёл в следующий раз, но увы...
— Вспомни ещё хоть что-нибудь, Владимир.
— Ты допрашиваешь меня. Всё так точно рассказала, что было со мной двадцать шесть лет назад, сама расскажи и что я чувствовал тогда.
— Это невозможно. Отец Феодорит не строил конкретных планов, он на что-то надеялся интуитивно. А сделал для тебя что-то большое и значимое. Ведомое только ему. И я только чувствую интуитивно: он думал о значимом и делал для этого много. Очень много. Но почему он связал желаемое с тобой, не обладающим элементарными способностями к быстрому приходу к вере, остаётся загадкой. И почему двадцать пять лет твоей беспутной жизни не сломили эту веру — тоже загадка. И почему ты, получивший столь многое, всё ещё бездействуешь? Почему? Я не могу понять этого. Ведь ничто во Вселенной не исчезает бесследно. Вспомни, пожалуйста, ещё хотя бы отдельные эпизоды из встреч и бесед со своим Отцом.
— Я помню зал или какую-то сокровищницу в духовной академии или семинарии, а может быть, это было в одном из подземных помещений монастыря. Какой-то монах открыл перед Отцом Феодоритом дверь, но сам он не вошёл туда. Мы вошли вдвоём с Отцом Феодоритом. На стенах какие-то картины, на полочках вещи...
— Ты там два раза удивился, чему?
— Удивился? Да, конечно, это удивило меня. Поразило...
— Что?
— Одна картина. Она была чёрно-белая, как бы карандашом написана. Это был очень чётко прописанный портрет какого-то человека.
— Так что же так удивило тебя?
— Не помню.
— Вспомни, Владимир. Попробуй, пожалуйста, вспомнить, я помогу тебе. Небольшой зал, вы вдвоём с Отцом Феодоритом стоите перед этой картиной, ты чуть впереди, отец говорит тебе: “Подойди к картине поближе, Владимир”. Ты сделал шаг вперёд, потом ещё шаг...
— Я вспомнил! Анастасия!
— Что?
— Эта картина, изображающая какого-то человека, была написана только одной линией. Пульсирующей линией-спиралью. Писавший её как будто поставил в середине белого листа карандаш или ещё что-то, чем пишут картины, и не отрываясь повёл свой инструмент по спирали, то нажимая им и тем самым утолщая линии, то едва касаясь листа, отчего линия становилась совсем тоненькая, но не прерывалась. Линия-спираль заканчивалась на краю листа, и в итоге получилась удивительная картина, портрет какого-то человека.
— Эту картину нужно выставить для обозрения всем желающим. Кто-то сможет расшифровать заложенную в ней информацию. Через пульсирующую линию, изображающую человека, люди должны что-то осознать.
— Каким образом?
— Ещё не знаю. Ну, например, точки и тире могут быть похожи на какую-то азбуку или нотные знаки, я только предполагаю, возможно и то, и другое или что-то ещё. Ты, когда вернёшься, попроси, чтобы выставили её на всеобщее обозрение или опубликовали где-то. Найдётся тот, кто расшифрует эту линию-спираль.
— Да кто меня послушает?
— Тебя послушают. Но в тот раз ты испытал ещё одно очень необычайное впечатление. Ты можешь вспомнить — какое?
— В этом зале или в соседнем помещении... Да, совсем в маленьком помещении стоял на возвышении красивый деревянный резной стул, или это было кресло, похожее на трон. Мы стояли с Отцом Феодоритом и смотрели на него. Отец Феодорит сказал, что к нему никто не прикасается.
— Но ты прикоснулся к нему. И даже сел на него.
— Мне это предложил сделать сам Отец Феодорит.
— И что-то произошло с тобой в этот момент.
— Ничего. Я сидел, смотрел на Отца Феодорита, а он стоял и молча смотрел мне в глаза. Просто смотрел.
— Вспомни, пожалуйста, Владимир попытайся вспомнить свои ощущения внутренние. Они являются самым важным.
— Да ничего такого особенного... Знаешь, только мысли какие-то в голове неслись, быстро-быстро, как будто бы плёнка магнитофонная на ускоренную перемотку поставлена и слова сливаются в непонятные звуки.
— А ты никогда не пробовал?.. Тебе, Владимир, впоследствии никогда не хотелось остановить эту плёнку, как бы прослушать её при нормальной скорости, понять звучащее?
— Как это?
— Задумавшись над сущностью бытия...
— Нет, не пробовал. Ты говоришь непонятно.
— А из того, что говорил тебе твой Отец Феодорит, ты всё понимал? Ты можешь вспомнить с точностью хотя бы одну его фразу, пусть даже без связи со всеми остальными?
— Да, но я действительно не могу вспомнить, с чем она связана.
— Произнеси её.
— “...Ты покажешь им...”
До сих пор сидевшая под деревом Анастасия вдруг встала, лицо её сияло. Она положила ладони на ствол Кедра, прижалась к нему щекой.
— Да! Конечно же! — воскликнула Анастасия. Она всплеснула руками и радостно заговорила:
— Воистину ты велик! Монах России! Знаешь, Владимир, одно я теперь могу сказать точно в отношении Отца Феодорита. Он сделал смешными множество учений мира, указав на главное.
— Мы с ним ни о каких учениях вообще не говорили. Рассуждали на обычные житейские темы.
— Да! Конечно! На обычные! Отец Феодорит говорил с тобой о том, что тебя волновало. Он показывал тебе святые творения, с уважением относясь к ним, но не с подобострастным показным преклонением. Наделённый высоким саном, он был простым, а главное, размышляющим, может быть, специально прямо при тебе. И не высказал ни одной догмы. И разве не будут смешными перед ним нахлынувшие в Россию проповедники, говорящие догмы и уводящие от главного. Он так прочно оградил тебя от догм, что и меня ты воспринимаешь как наивную отшельницу. И не важно, кто я. Важно не уйти тебе от главного.
— От чего главного?
— От того, что есть в каждом человеке.
— Но как же может знать каждый человек учения мудрецов Запада или Востока, Индии и Тибета, если никогда о них не слышал даже?
— В человеке, Владимир, в каждом человеке изначально заложена абсолютно вся необходимая информация. Ему дана она сразу при рождении его. Как рука, нога, сердце, волосы. Все учения мира, все открытия взяты только через этот Источник. Как родители каждому своему ребёнку стремятся дать всё, так и Великий Творец каждому даёт всё сразу. Ничто рукотворное: ни множество книг, ни самые современные и будущие компьютеры, все вместе взятые, никогда не смогут вместить даже часть информации, содержащейся в одном человеке. Надо только уметь ею пользоваться.
— Почему же тогда не все открытия делают? И не каждый учения пишет?
— Кто-то из всего объёма достаёт крупицу Истины. И восхищённо твердит о Ней, считает, что Она дарована лишь ему. И что Она содержит в себе основное. Он твердит о Ней остальным, пытается заставить их думать только о Ней как об основной и единственной, тем самым закрывает в себе весь основной комплекс информации. Знание Истин не в произношении их, а в образе жизни.
— А какой образ жизни характерен для наиболее знающих Истину?
— Счастливый!
— А чтобы познать Истину, нужна осознанность и чистота помыслов.
— Мистика! Фантастика! — засмеялась заливисто Анастасия и добавила сквозь смех: — Ты читаешь мои мысли?
— Нет здесь никакой мистики, это просто внимательное отношение к человеку. Ты всегда всё сводишь к чистоте помыслов и осознанности.
— Мистика! Мистика! — смеясь, повторяла Анастасия. — Ты читаешь мысли мои. О, как это фантастично!
И я не выдержал её счастливого смеха, тоже рассмеялся. Потом спросил:
— Как ты думаешь, Анастасия, примет меня мой духовный Отец Феодорит, если я приду к нему? Будет говорить со мной? Не расстроится?
— Конечно примет и обрадуется приходу твоему! Он примет тебя любого. Только большей радость будет у него, если бы ты сделал хоть что-нибудь, используя имеющуюся у тебя информацию, осознал её. Приостанови ускоренно вращающуюся плёнку, Владимир, и ты многое поймёшь.
— Мой Отец живёт всё в том же монастыре? В Троице-Сергиевой Лавре?
— Твой Отец, этот великий старец Руси, сейчас живёт в маленьком монастырском Ските в лесу, неподалёку от Троице-Сергиевой Лавры. Устав Скита более строг, чем монастырский, и твой Отец — настоятель этого Скита. Скит расположен в лесу, в необыкновенно красивом месте. Там всего несколько домиков с кельями. В этом лесном Ските есть маленькая деревянная церковь. Она не крашена и купола её не позолочены, но она очень, очень красивая, уютная и чистенькая, в ней две печки для отопления. В ней не продаются и не покупаются, как обычно, церковные свечи. И ничего в ней не продаётся и не покупается, как во многих других церквях. Она ничем и никем не осквернена, доступа нет прихожанам в Скит. В этой церкви и сейчас молится твой духовный Отец Феодорит. Молится за спасение Душ всех людей и тебя. Молится за чад, забывших своих родителей, молится за родителей, забытых детьми. Приди к нему и поклонись. Попроси отпущение грехов. Велика сила Духа его. И от меня поклонись Отцу Феодориту.
— Хорошо, Анастасия... Поклонюсь... И знаешь, я, наверное, сначала попробую сделать то, о чём просила ты меня.
***
Приехав в Сергиев Посад, подмосковный городок, который раньше назывался Загорск, я, как и двадцать семь лет назад, вошёл в ворота Троице-Сергиевой Лавры. Сразу направился к проходной действующего монастыря. Раньше, представившись, я мог легко вызвать Отца Феодорита. Но теперь дежурный монах ответил, что в сане отца благочинного не Отец Феодорит. Отец Феодорит есть в монастыре, он живёт в лесу, за территорией монастыря. Прихожане туда не ходят. Я сказал монаху, что был знаком с Отцом Феодоритом и назвал для убедительности монастырские святыни, которые показывал мне Отец Феодорит.
Мне сообщили, где расположен лесной скит. С непонятным волнением подходил я к небольшой деревянной лесной церквушке. Необыкновенно красивой, гармонично вписывающейся в окружающую природу. От неподалёку расположенных вокруг церквушки нескольких деревянных домиков-келий вели к церкви тропинки.
С Отцом Феодоритом встретились мы на деревянном крылечке лесной церкви. Я растерялся... “Только ты не смущайся и постарайся не удивляться при встрече со своим Отцом”, — вспомнил слова Анастасии. Однако непонятное чувство смятения не проходило. Отец Феодорит был сед и стар, но не старее, чем двадцать семь лет назад. Мы сидели на деревянных чурбачках, на крылечке лесной церквушки и молчали. Я пытался что-то говорить, да не получалось как-то нужное сказать. Казалось, он и так всё знает и слова бессмысленно произносить. Словно и не прошло двадцать семь лет с момента нашей последней встречи, казалось, расстались мы только вчера.
Я принёс Отцу Феодориту книжку про Анастасию. И не доставал её, чтобы передать ему. Я показывал книжку разным священнослужителям, одни смотрели её и говорили, что таких книг они не читают. Другие спрашивали, о чём она, и после краткого рассказа заявляли, что Анастасия — язычница. Мне не хотелось огорчать Отца Феодорита и не хотелось, чтобы и он отверг её. Всякий раз, когда кто-то пытался говорить об Анастасии плохо, во мне возникало чувство противостояния. Я даже поругался со служителем Новоспасского монастыря. Он мне показывает на двух женщин в чёрных платках и тёмной одежде и говорит:
— Вот какими должны быть богопослушные женщины.
Я ему ответил:
— Если Анастасия весёлая и жизнерадостная, так, может, Богу так угодно. Смотреть приятнее на жизнерадостных, чем на таких понурых.
С волнением достал я свою книжку и протянул её Отцу Феодориту. Он спокойно взял её, положил на ладонь.
Медленно погладил ладонью второй руки, словно чувствовал что-то своими руками, и сказал:
— Ты хочешь, чтобы я прочитал? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Хорошо, оставь мне её.
Через два дня, утром, я снова пришёл к Отцу Феодориту. Мы сидели в лесу на совсем маленькой лавочке, около кельи Отца Феодорита. И разговаривали обо всём. Его манера разговора была такой же, как и двадцать семь лет назад, но только одно, очень странное обстоятельство не давало мне покоя: Почему Отец Феодорит выглядит даже чуть моложе, чем двадцать семь лет назад? И вдруг он, прервав свои размышления, произнёс:
— Владимир, твой Отец Феодорит умер.
Я сначала растерялся, потом спросил:
— А вы тогда кто?
— Я Отец Феодорит, — и, едва заметно улыбаясь, смотрит на меня. Я снова спрашиваю:
— Скажите, где его могила?
— На кладбище старом.
— Я хочу увидеть её. Как найти? Он не ответил про могилу, сказав лишь:
— Ты приходи ко мне, как время будет.
И дальше стало происходить совсем непонятное.
— Обедать пора, — сказал Отец Феодорит. — Пойдём, я покормлю тебя. В маленьком домике — трапезной я сел за стол. На столе был борщ в кастрюле, картошка-пюре с рыбой, компот. Он налил мне борщ и я стал есть. Сам Отец Феодорит не ел. Он просто сидел за столом.
Когда я начал есть картошку, она мне очень понравилась. И напомнила... Вкус картошки был точно таким же, как в монастырской трапезной двадцать семь лет назад. Я на всю жизнь запомнил его. Голова шла кругом. С одной стороны со мной рядом другой Отец Феодорит, с другой — он говорит и ведёт себя точно так же, как раньше. Я вспомнил, что однажды, много лет назад, когда мы были в одном из монастырских помещений, Отец Феодорит предложил мне сфотографироваться с ним. Я согласился. Он вызвал какого-то монаха с фотоаппаратом и мы сфотографировались. Теперь я решил внести ясность в ситуацию с помощью вот чего. Мне было известно, что монахи не любят позировать. И подумал, что сейчас предложу сфотографироваться Отцу Феодориту и церквушку лесную заснять на цветную плёнку. Если откажется, значит это не тот Отец Феодорит, не мой. И предложил:
— Давайте сфотографируемся с Вами.
Отец Феодорит не отказался и мы сфотографировались. И церквушку я заснял, красивую. Хорошо она получилась, хоть аппарат у меня был простенький.
Когда я уезжал, Отец Феодорит дал мне небольшую дорожную Библию. Написано в ней было не стихами, как во всех Библиях, а просто текстом, как в книгах, и пояснил:
— Когда в своей книге на Библию ссылаешься, надо указывать точно главу, на которую ссылаешься.
На мою просьбу принять и поговорить с людьми, желающими встретиться с Анастасией, чтобы им не ехать так далеко в Сибирскую тайгу, Отец Феодорит ответил:
