Глава 1. Грядущий мировой порядок

Lignes d'horizons

 

 

Жак Аттали

НА ПОРОГЕ НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

Москва "Международные отношения' 1993

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ............................................................................................ 3

ПРЕДИСЛОВИЕ*................................................................................................................................................ 5

ГЛАВА 1. ГРЯДУЩИЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК........................................................................................ 7

ГЛАВА II. БОРЬБА ЗА ГОСПОДСТВО..................................................................................................... 22

ГЛАВА III. Побежденные будущего тысячелетия....................................................... 40

ГЛАВА IV. КОЧЕВНИКИ............................................................................................................................... 46

ГЛАВА V. ОТКАЗ ОТ СУВЕРЕНИТЕТА И НЕОБХОДИМОСТЬ ОГРАНИЧЕНИЙ.............. 60

ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Мне доставляет особое удовольствие представить русским читателям эту книгу, в которой я попытался свести воедино свои теоретические выводы. Примерно в пятнадцати работах я стремился установить долгосрочную тенденцию, увязывающую экономическую, политическую и культурную историю. Коренная причина большинства варварских явлений со­стояла в доминировавшей в XX веке идеологии марксизма. Тем не менее одну из основных идей, к которой обращался Маркс, а именно связь между различными формами человеческой деятельности, необходимо пересмотреть. В данной работе я пы­таюсь изложить собственную интерпретацию этой идеи. Читателей, возможно, удивит, насколько важ­ное значение я придаю таким понятиям, как нома­дизм (я убежден, что ведущие оседлый образ жизни общества - только промежуточный этап между двумя этапами номадизма), каннибализм (который проявляется в религиозных обрядах и символиче­ских ритуалах) и теория катастроф (начало которой положили ранние математические теории). На осно­ве этих различных теорий я прихожу к выводу, что сегодняшний мир перегруппировывается вокруг двух континентов - Европейского и Тихоокеанского.

Какова будет роль России в этом новом мировом порядке? Потенциально - важная, если только Рос­сия сможет перестроиться и мирно двигаться к созданию стабильной, ориентированной на рынок экономики. В настоящее время ее движение неуве­ренно и чревато провалом. Достигнутые до сего времени реформаторами успехи - а они значитель­ны - сегодня в опасности. Правительство России не в состоянии решить некоторые коренные вопросы и в результате подрывает весь процесс перехода к рынку. Международное сообщество также отстает. Из выделенных странами "большой семерки" 24 мил­лиардов долларов США выплачена весьма незначи­тельная сумма, несмотря на огромные усилия, при­лагаемые большинством участвующих стран. Необ­ходимо добиваться большего. Главная ответствен­ность лежит на российском правительстве, и, чтобы не ввергнуть страну в пучину неизбежного хаоса, это правительство должно решить семь проблем.

Во-первых, предпосылкой для самого существо­вания государства являются налоговые сборы. Су­ществование нации невозможно без достижения консенсуса по данному вопросу. Налоговые влива­ния в Российской Федерации размыты в результате экономического спада, невыплаты налогов фирмами и в некоторых случаях отказа регионов переводить средства центру. Кроме того, реальная стоимость отсроченных налоговых выплат снижается ввиду инфляции. В конечном счете государство страдает от хронической нехватки средств, что ослабляет его шансы на выживание.

Во-вторых, беспорядочная кредитно-денежная система. Страна идет к гиперинфляции. С 1 июля 1992 г. денежное обеспечение почти удвоилось, и, как недавно сказал Джеффри Саш, существует острая необходимость " прекратить перекачку рублевых кредитов из Российского центрального банка в предприятия и бюджет". В результате этой денежной экспансии мы наблюдаем валютный крах, ускорен­ный рост цен и повышение заработной платы. По­следствия будут сказываться до тех пор, пока будет продолжаться этот "кредитный взрыв".

В-третьих, инфраструктуру государственного финансирования необходимо поставить на прочную основу. Уровень расходов, на трансферты в частности, по-прежнему значительно выше, чем в сопоставимых странах с рыночной экономикой. Дефицит бюджета испытывает огромное давление, находясь в тисках растущих расходов на социальные выплаты ввиду ро­ста безработицы, что также повлечет выкачивание бюджетных средств. Обследование 500 предприятий в Москве и Санкт-Петербурге показало, что между сентябрем 1990 года и июнем 1992 года численность рабочей силы сократилась примерно на 15%. Можно предвидеть массовые увольнения и закрытие пред­приятий в 1993 году. С начала года дефицит в России уже превысил прогноз на 1992 год в пять раз и состав­ляет свыше 10% ВВП, что значительно превосходит предел МВФ.

В-четвертых, отсутствие ресурсов для вывода войск из Восточной Европы. Нет жилья и рабочих мест, и поэтому существует опасность скопления в центральных районах больших групп военнослужа­щих, настроенных против правительства. Если орга­низованная преступность выходит из-под контроля, сумеет ли армия сохранить независимую роль?

В-пятых, отсутствие контроля со стороны центра порождает, как всегда, опасность коррупции. Пере­дача полномочий позволяет фирмам через коррум­пированные министерства получать экспортные лицензии и затем прятать доходы за границей. В некоторых регионах укореняются поощряемые пре­ступные сети, быстро превращающиеся в независи­мые княжества. Процветают организованная пре­ступность и торговля оружием и наркотиками, по­скольку рухнувший порядок еще не заменен другим. На смену государственной монополии приходят картели и санкционированный рэкет, а вовсе не сво­бодный рынок.

В-шестых, денежный, инфляционный и админи­стративный кризисы побуждают местные власти в регионах, богатых природными ресурсами, - а это обычно отдаленные и малонаселенные районы -осуществлять контроль над этими природными ре­сурсами для обеспечения прямого доступа к таким товарам первой необходимости, как продовольствие. Добыча и экспорт нефти и газа - основной источник иностранной валюты для России - сегодня замкнуты в нисходящей спирали. Зачем участвовать в нефунк­ционирующей государственной системе, если вы сидите на нефти, золоте или природном газе?

В-седьмых, беспорядок в государстве означает, что даже внешняя помощь блокирована. Конкурен­ция между руководителями на местах, решения, которые принимаются на все более низкой ступени административной лестницы, и неопределенность относительно того, кто полномочен заключать кон­тракты на независимые займы или выдавать суверен­ные гарантии, - все это создает своего рода админи­стративный барьер между Россией и внешним миром. Всякий внешний донор должен играть свою роль. Несомненно, они могли бы сделать больше, однако в настоящий момент их задача порой фактически невыполнима.

Что общего в этих вопросах? Каждый из них пред­ставляет жизненно важный аспект экономической и политической структуры Российской Федерации. Невозможно рассматривать переход России к рынку изолированно от ее институционального развития. Говоря предельно просто, рынок и демократия будут процветать только тогда, когда государство имеет средства их защитить. Избирательные системы будут функционировать только в случае, если избиратели ограждены от давления. Необходимые для создания рыночной экономики общепризнанные элементы, такие как права собственности, контрактное право, эффективная конкурентная политика, стабильность кредитно-денежной системы и т.д., будут работать только тогда, когда есть государство, обеспечиваю­щее их исполнение. Сохранение относительно высо­кого уровня образования в бывшем Советском Союзе - одна из немногих действительно имеющихся ценностей - предполагает бюджетную политику, способную платить за это, что, в свою очередь, пред­полагает налоговую систему для сбора финансовых средств.

Поэтому вопрос заключается не просто в том, чтобы внедрить рынок. Речь идет о перестройке всего государства, которое было взорвано изнутри, так что фактически каждый его фрагмент неустойчив, от­крыт для злоупотреблений и готов развалиться. Про­цесс перестройки потребует времени и может быть успешным только на основе выработки консенсуса относительно программы всеобщего возрождения. Этот великий эксперимент в области демократии становится в сегодняшней истории грандиозной игрой наперегонки со временем.

Первый шаг на пути достижения успеха в этом эксперименте для российского правительства будет заключаться в решении изложенных семи проблем. Одержав победу, правительство предотвратит не­минуемую катастрофу. Второй шаг – изменение отношения Запада к России. Запад должен научить­ся рассматривать Россию как неотъемлемую часть промышленной и коммерческой структуры Европы. Только в этом случае будет осуществима та уни­кальная возможность для мира, которую мы видим сегодня.

Жак Аттали Ноябрь,1992 год

ПРЕДИСЛОВИЕ*

Тот факт, что мой друг Жак Аттали незнаком большинству американцев, включая большинство философов и политических деятелей Соединенных Штатов, - лишнее свидетельство интеллектуального провинциализма этой страны. В течение десяти лет Жак Аттали был советником по экономическим во­просам президента Франции Франсуа Миттерана. Его рабочий стол стоял возле двери кабинета прези­дента, и именно он постоянно присутствовал на его встречахкак с советским президентом Михаилом Горбачевым, так и со многими другими руководите­лями крупного масштаба. Это он подсказывал раз­личные идеи Миттерану, помогая ему уверенно вести страну в XXI век.

 

 

* Это предисловие было написано Э. Тоффлером к американ­скому изданиюкниги. (Здесь и далее прим. пер.)

 

 

В настоящее время Жак Аттали - президент Европейского банка реконструкции и развития. Этот институт был создан для того, чтобы сделать менее болезненным для стран Восточной Европы переход от планируемой централизованной экономики к успешно функционирующим рыночным отношениям. По крайней мере, об этом сообщалось в американ­ской печати.

Но многие (даже большинство) высокоинтеллек­туальные американцы остаются в неведении отно­сительно того, что Жак Аттали, если говорить о его так называемой "второй жизни", является одним из блестяще образованных европейских умов, челове­ком, обладающим громадной энергией, в нем чувст­вуется "искра Божья", в нем есть внутренний напор. Он наделен богатым воображением и имеет немало заслуживающих внимания идей. Идеи, еще раз идеи плюс неуемное любопытство проявились в разработ­ке тем в пятнадцати написанных им книгах, над большинством которых он засиживался до раннего утра, а затем, прямо от рабочего стола, направлялся в свой офис в Елисейский дворец.

Впервые я услышал об Аттали, когда столкнул­ся с его книгой "Антиэкономика". "Какая замечатель­ная книга!" - подумал я. Давно пора кому-нибудь вплотную заняться традиционной экономикой и изрядно перетрясти все ее застывшие постулаты. Он был воспитанником самых престижных француз­ских высших учебных заведений, до предела вышко­ленным высокопоставленным функционером, выра­жавшим готовность до конца жизни строжайшим образом блюсти все установленные прежде правила. И все же он сознательно поставил под сомнение фундаментальные основы общепринятой традицион­ной экономики. Так он заработал свое первое "очко".

В то время я еще не знал, что он также написал две книги о политических моделях и о взаимодейст­вии политики с экономикой. После них он обратился к исследованию технологических процессов. Судя по всему, до этого момента его карьера выглядела в большей или меньшей степени "респектабельной". Ну а что можно сказать о высококвалифицирован­ном чиновнике, который сумел выкроить время и написать книгу "Звуки", сочинение, по сути дела, повествующее о политике и экономике в музыкальном искусстве? Нет, нет, в ней не шла речь об эко­номической основе сегодняшней эстрадно-музыкальной индустрии. Его книга - это глубокие философ­ские рассуждения об отношении музыки к политиче­ской культуре начиная с античности и до наших дней. В ней он продемонстрировал свое необычное, оригинальное проникновение в суть предмета, его интеллект ярко осветил далекие горизонты затро­нутой темы.

А что можно сказать о параллельно проводимом им исследовании политической роли медицины в жизни нашего общества? Или о его работе по исто­рии экономики "Эти три мира"? Или о его еще более удивительной и захватывающей книге об истории концепций времени? Вряд ли можно было ожидать таких свершений от простого экономиста или зауряд­ного правительственного чиновника!

После избрания Миттерана на пост президента Франции Жака вместе с его рабочим столом задвину­ли в угол приемной рядом с дверью президентского кабинета. Он сидел настолько близко от нее, что Миттерану, чтобы добраться до своего рабочего места, непременно нужно было пройти мимо Жака. Когда я впервые нанес ему визит в Елисейском дворце, тоон поспешил принести мне извинения, заморгав блестящими глазами за линзами очков, в связи с тем, что нам с ним придется на несколько минут удалиться от его стола, чтобы дать возмож­ность президенту Миттерану проводить из своего кабинета президента Италии.

На несколько секунд мы с ним ускользнули в какой-то узкий, скорее всего, тайный коридор и оста­вались там, покуда перед нами не прошествовали главы обоих государств, не прерывая частной бе­седы.

Затем мы вернулись к столу Жака и продолжили наш разговор.

С того времени Жак написал еще одну книгу - "Влиятельный человек", доброжелательную био­графию международного банкира Зигмунда Варбурга, а также книгу о природе собственности, два романа о вечности, и еще несколько исторических иссле­дований. Таким образом, мы видим перед собой портрет блестящего интеллектуала, не приемлющего традиционную мудрость нашего времени, за­метную и своеобразную фигуру в духовной жизни Европы, человека, в настоящее время занимающего пост президента банка с активами, превышающими 14 миллиардов долларов, того банка, который мог бы стать столпом нового мирового порядка. Жак -редкий тип бизнесмена в сегодняшнем мире, бизнес­мена интеллектуального, голова которого наполнена блестящими идеями и который действительно спо­собен осуществить их на практике. Поэтому ему и поручено заниматься наиболее практическим в Ев­ропе вопросом - вопросом о меняющихся отношениях между Западной и Восточной Европой.

Руководствуясь именно таким взглядом, я рекомендую читателям его книгу "На пороге нового ты­сячелетия" - небольшую, лаконичную, знаменатель­ную, в которой, кроме всего прочего, говорится и о будущем Америки в том мире, в котором, по мнению Аттали, все в большей степени будут доминировать Европа и Япония. Эта книга заставит вас и огорчить­ся, и, напротив, воспрянуть духом. Каких бы тем ни касался автор - будь то "нормальность" экономиче­ского кризиса или дискуссия по поводу "кочующих объектов" - номадов, которые, по его мнению, станут главными продуктами экономики будущего, или набросанные им контуры восьми следующих один за другим сдвигов в мировой экономической системе, или появление того, что он называет "девятым ры­ночным укладом", или же его доводы относительно, "ключевых" механизмов завтрашнего дня, которые заставят самого потребителя включиться в производ­ство собственных услуг, - Аттали всегда демонстри­рует свой искрящийся, обуреваемый творческой энер­гией интеллект.

В этой книге вы найдете немало идей, с кото­рыми лично я не могу до конца согласиться. Но в ней очень мало таких, из которых я не мог бы почерп­нуть что-то новое. Аттали может нас многому на­учить. Особенно нас, американцев.

Элвин Тоффлер Лос-Анджелес, 8 марта 1991 г.

 

ГЛАВА 1. ГРЯДУЩИЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК

История набирает ход. Что еще вчера было недо­ступно воображению, за исключением, может, особо восприимчивых умов футуристов и писателей-фан­тастов, сегодня становится повседневным событием. Рухнула Берлинская стена, оплодотворение в про­бирке стало обычным делом, а погонщик верблюдов где-нибудь в странах к югу от Сахары может соеди­ниться по телефону с Лос-Анджелесом с помощью своего игрушечного, размером с ладонь, телефонного аппарата сотовой связи. Тот шок, которого мы ждали от будущего, давно отошел во вчерашний день. Из­менение - единственная константа в этом мире, потрясаемом катаклизмами. Старый геополитиче­ский порядок сходит со сцены, рождается новый и приходит ему на смену. Этот новый порядок, скорее всего, будет иметь очень мало общего со знакомым нам за последние пятьдесят лет XX столетия миром. В следующем тысячелетии судьбу человечества будет определять новое поколение победителей и побежденных.

Цель этого скромного эссе - обрисовать контуры такого будущего, широкие рамки которого видны на горизонте уже сегодня. Это отнюдь не стройная аргументация. Это, скорее, череда исследовательских рефлексий. Я намеренно пошел на риск излишнего упрощения, преувеличения, может, даже вульгари­зации, чтобы попытаться нарисовать картину той эры, в которую мы вот-вот должны вступить. Я цели­ком отдаю себе отчет в том, что, вероятно, в резуль­тате у меня получится карикатура на неимоверно сложную социально-экономическую реальность. Но любое обобщение обладает своими достоинствами, причем иногда весьма значительными, ибо любое обобщение сродни фотографии, сделанной со спут­ника, которая демонстрирует как очертания громад­ных континентов, так и скромные масштабы отдель­ного строения, но то, что находится внутри, она по­казать нам не в состоянии. Мои рассуждения строят­ся на теории сменяющих друг друга социальных устройств общества, которые прольют свет на необычный переход к следующему столетию, и такой переход в настоящее время касается каждого из нас. В этом смысле "Капитал" Маркса или "Исследование о при­роде и причинах богатства народов" Адама Смита могут оказаться куда менее полезными, чем, ска­жем, кинематографическая фантазия Ридли Скотта "Бег по острию бритвы" - голливудская киностряп­ня, в которой мы находим больше правды о гряду­щем веке, чем у этих авторов-классиков.

В будущем столетии Япония и Европа могут по­теснить Соединенные Штаты и Советский Союз с пьедестала сверхдержав, ведущих упорную борьбу за экономическое господство в мире. Только ради­кальное преобразование американского общества может предупредить такой ход событий и поможет избежать тем самым вызванных им серьезных поли­тических последствий. Со своих привелигированных, технологических "колоколен" они будут править миром, который воспринял общую для всех идеоло­гию потребительства, но все еще, к сожалению, делится на богатых и бедных, миром, которому угро­жают потепление климата и отравленная атмосфера, миром, который окольцован плотной сетью авиали­ний, который опутан кабелями для установления мгновенной устойчивой связи с любой точкой земно­го шара. Деньги, информация, товары да и сами люди будут перемещаться вокруг света с головокружитель­ной скоростью.

Покончив с любой национальной "привязкой", порвав семейные узы, заменив все это миниатюр­ными микропроцессорами, которые предоставят людям возможность решать многие проблемы, свя­занные с сохранением здоровья, образованием и личной безопасностью, такие граждане - потреби­тели из привилегированных регионов мира превра­тятся в "богатых номадов". Они смогут принимать участие в освоении либеральной рыночной культуры, руководствуясь при этом своим политическим или экономическим выбором, они будут странствовать по планете в поисках путей использования свободного времени, покупать информацию, приобретать за деньги острые ощущения и такие товары, которые только они могут себе позволить, хотя и будут испы­тывать тягу к человеческому участию, тоску по уют­ной домашней обстановке и сообществу людей -тем ценностям, которые прекратили свое существо­вание, так каких функции устарели. Подобно жите­лям Нью-Йорка, которым ежедневно приходится сталкиваться с бездомными бродягами, слоняющи­мися у банков-автоматов и выклянчивающими у про­хожих мелочь, такие состоятельные странники по­всюду будут сталкиваться с мириадами "бедных кочевников" - этих хватающихся за соломинки в пла­нетарном масштабе людей, которые бегут прочь от испытывающей нужду периферии, где по-прежнему будет жить большая часть населения Земли. Эти обнищавшие пираты будут курсировать по планете в поисках пропитания и крова над головой,их желания станут еще острее и навязчивее благодаря со­зерцанию роскошных и соблазнительных картин безудержного потребления, которые они увидят на экранах телевизоров в спутниковых телепередачах из Парижа, Лос-Анджелеса или Токио. В тщетной по­пытке перейти, по выражению Элвина Тоффлера, от замедленного к ускоренному миру им придется вести жизнь живых мертвецов.

Как и всё прочие цивилизации, которые стара­лись выжить благодаря установленному порядку и избежать тем самым опасностей, исходивших от природы и чужеземцев, прочность грядущего нового порядка будет зависеть от его способности обуздать насилие. В отличие, правда, от прежних порядков, которые вначале утверждались господствующей религией, а затем военной силой, новому порядку предстоит покончить с насилием, главным образом с помощью своего экономического могущества. Само собой разумеется, остатки прежде доминировавших порядков, основанных на догматах религии и воен­ной мощи, могут сохраняться и впредь, особенно в таких странах, которые находятся на периферии всемирного прогресса. В качестве убедительного примера можно указать на Иран и Ирак.

Вторжение Саддама Хусейна в Кувейт и разра­зившаяся вслед за этим война могут служить нам на­поминанием того, что завершение "холодной войны" не привело к урегулированию всех пограничных споров, не положило конец националистическим устремлениям, проведению "политики силы". В будущем, несомненно, мы станем свидетелями других агрессивных акций в таких частях планеты, которые по сравнению с Ближним Востоком облада­ют гораздо меньшими жизненно важными для всего мира природными ресурсами, и их значение - чисто символическое. Военная мощь по-прежнему будет играть решающую роль. во многих регионах нашего обнищавшего мира. Но такие события при всейихвзрывоопасности, кровопролитии и драматизме ста­нут анахронизмом, побочными эффектами, которые лишь в слабой степени затронут главный ход исто­рии.

Конфронтация в районе Персидского залива, например, отвлекла внимание людей от происходя­щего в настоящий момент сдвига в равновесии сил в мире, который имеет гораздо большее значение для нас. В результате высказывались все более на­стойчивые утверждения, что Соединенные Штаты по-прежнему остаются самой могущественной стра­ной в мире и что всевозможные предсказания ее за­ката (или даже кончины) являются, по крайней мере, преждевременными. Все эти обозреватели правы, если говорить о ближайшей перспективе. Ибо невзгоды, преследующие американское общество, скорее всего, окажутся более серьезными и Соеди­ненным Штатам с большим трудом удастся поддер­живать свой имперский статус, не вступая при этом на путь всеобъемлющей, коренной перестройки. Автор книги "Взлет и падение великих держав" Пол Кеннеди утверждает, что поражающая вообра­жение картина массированного проникновения аме­риканской военной мощи на территории чуть ли не половины мира скорее затемняет, чем проясняет куда более важный вопрос в отношении определения истинного положения Америки больше как увядающей, а не возрождающейся державы-гегемона. Он сравнивает экспансию Америки - чем бы она ни оп­равдывалась - с решением Испании в 1634 году направить мощную армию для защиты своих Габсбургских родственников, попавших в беду в ходе Тридцатилетней войны: "Испания обладала первоклассной пехотой и отменной выучки генералами, ее переход через Миланскую область, высокие Альпы до Верхнего Рейна был осуществлен молниеносно и ее действия оказались чрезвычайно профессиональными. Ни одна европейская нация в те времена не могла противостоять "такому силовому проникно­вению"; никто не сомневался, что Испания по-преж­нему является первой державой Европы". И все же Кеннеди отмечает, что испанская монархия изныва­ла под грузом непосильных долгов, многое теряла от неэффективности производства, которое целиком зависело от иностранных производителей, не забы­вавших, естественно, об "особых" интересах у себя на родине. Несмотря на демонстрируемый повсюду блеск вооруженных сил, к 40-м годам XVII века "пе­ренос процентных выплат по займам, а также призна­ние испанскими королями своего банкротства в полной мере отразили закат испанской державы".

Кеннеди в этой связи не преминул отметить, что сотни тысяч американских солдат все же были направлены в Саудовскую Аравию, несмотря на то что годовой дефицит американского бюджета значи­тельно превысил 300-миллиардную планку (это самый высокий показатель за всю историю страны, из чего нетрудно извлечь урок); ни одна нация в мире не может оставаться первой нацией из по­коления в поколение, не имея стабильно процветаю­щей экономической основы, на которой в итоге по­коится и ее политическое могущество. Как и Испа­ния, Соединенные Штаты - отнюдь не первая вели­кая держава, увязшая в громадных долгах, хотя они и продолжают нести на своих плечах груз глобальной ответственности. И все же проделанный Соединен­ными Штатами "блистательный" кульбит, в резуль­тате которого страна из крупнейшего в мире заимо­давца всего за десятилетие превратилась в крупнейшего должника, нужно сказать, не имеет прецедента в истории.

Долг, выплата которого переносится на более отдаленный срок, - это первый признак экономиче­ской нестабильности, убедительный симптом фа­тального дисбаланса, которые свидетельствуют в конечном счете об экономическом крахе страны. Таков был порядок вещей со времен становления ка­питализма в XVII веке.

Масштабность переживаемого ныне Соединенны­ми Штатами долгового кризиса является неопровер­жимым доказательством того, что мы при рыночном мировом порядке уже вступаем в переходную стадию от одного ослабленного "стержневого" региона к другому, новому. Волны экономического могущества откатываются от Америки, и такой прилив способен достичь Европы или стран бассейна Тихого океана. Подобный ход событий не вызывает удовлетворения. Экономический спад в Соединенных Штатах Аме­рики ставит под угрозу дальнейшее развитие всего мира. США могут найти в себе силы, чтобы прело­мить эту тенденцию, но такой исход маловероятен без проведения радикальной экономической рефор­мы. Ибо с каждым днем становится все очевиднее тот факт, что главный организующий принцип, оп­ределяющий развитие в будущем, что бы ни проис­ходило на обочине прогресса, будет носить экономи­ческий характер. И это мы ощущаем все яснее по мере продвижения к отметке 2000 года. Господство военной мощи, характерное для времен "холодной войны", сменяется "царством" рынка. Либеральные идеи демократии и рынка повергли своего главного соперника - альтернативное пред­ставление о коммунистическом обществе, бросаю­щем миру свой вызов. Однако ни у кого не вызывает сомнения, что основная головоломка до сих пор не решена: каким образом можно сбалансировать экономический рост и увязать его с социальной справед­ливостью? Тем не менее теперь политические идеи и западная идеология потребления овладели ума­ми людей повсюду, особенно в индустриально разви­том мире.

В итоге популистский соблазн демократического общества потребления (а не явная угроза ядерного уничтожения) довел до критической точки взрыва вопрос о законности режимов, входивших в совет­ский блок, уих собственных народов. Ценности ли­берального плюрализма и перспектива рыночного процветания привели к консенсусу, который теперь объединяет все народы Земли. Консенсус, который пришел на смену двум идеологически антагонисти­ческим блокам, может быть обеспечен только таким рынком, который отвечает запросам обычных потре­бителей, независимо от того, может он удовлетво­рить подобные запросы или нет. Впервые политиче­ские требования плюрализма находят свое экономическое отражение.

В результате послевоенное могущество амери­канской экономики может, скорее всего, столкнуться с серьезным вызовом. Ибо в ходе возникновения но­вого порядка, пускающего свои корни в этом десяти­летии, отделяющем нас от черты следующего тыся­челетия, две военные сверхдержавы - Соединенные Штаты и Советский Союз - демонстрируют свой если и не абсолютный, то наверняка относительный упа­док.

Эти сверхдержавы, эти победители в послево­енном мире в следующем столетии могут оказаться в числе побежденных, утратив статус великих дер­жав в ходе своего экономического отмирания. Пре­одолев стратегическую субординацию, навязанную военной силой после окончания идеологической вражды между Соединенными Штатами и Советским Союзом, две новые державы - Европейское простран­ство, простирающееся от Лондона до Москвы, и Тихо­океанский регион с центром в Токио, однако протя­нувшийся до самого Нью-Йорка, - вступят в борьбу за свое господство. Каждая из этих сфер будет ста­раться во всем превзойти соперника, пытаясь стать центром, "сердцевиной" нового мирового порядка. Какая из этих сфер окажется победительницей, будет зависеть от того, кто из них сумеет произво­дить с достаточной эффективностью и с большей выгодой для себя те новые товары, которые удовлет­ворят все потребности после сделанного ими выбора в пользу своей автономии на первом поистине гло- бальном рынке. Место расположения "сердцевины" пространства-победителя будет выявлено в ходе острой конкуренции.

Такой новый экономический порядок отнюдь не будет "постиндустриальным" обществом, в котором промышленность заменит система услуг, как это традиционно предсказывали Дэниэл Белл и другие ученые. Скорее, это будет общество, которое можно назвать "гипериндустриальным", в котором и систе­ма услуг трансформируется в товары массового по­требления. Произведенный в результате эффект можно сравнить с тем, что произошло ранее в нашем столетии, когда ручную стирку белья заменила сти­ральная машина, которая, в свою очередь, появилась на свет благодаря изобретению электродвигателя. Но еще более радикальным, чем обуздание силы пара и электричества в XIX столетии, и, вероятно, более близким к потрясению, испытанному при открытии огня первобытными племенами, явилась миниатюризация. Успехи, достигнутые в биотехнологии и генной инженерии, прокладывают путь к революционному скачку в новый век, который при­ведет к глубоким изменениям в культуре челове­чества.

Технологии, основанные на использовании мик­ропроцессоров, такие как производство транзисто­ров и компьютеров, уже открыли путь к беспрецедент­ной индустриализации услуг - от связи и образова­ния до здравоохранения и обеспечения безопасности человека. Таких примеров уже немало. Портативный компьютер, сотовая связь, телефакс - все это, хотя и находится в зачаточной, но достаточно развитой фор­ме, является предтечей портативных предметов будущего, если угодно, номадических предметов. Все эти изделия в значительной степени ослабят эффективность институтов, профессиональных на­выков, различных проявлений бюрократизма, так как предоставят индивидууму чрезвычайно высокую степень личной свободы, мобильности, автономно­сти, всю необходимую информацию и энергию. Они смогут удовлетворить растущие требования потре­бителей, связанные с более надежным контролем за собственной жизнью, дадут им возможность с по­мощью определенных технологий оторваться от своего насиженного рабочего места. Одновременно люди получат в свое распоряжение такие техниче­ские средства, которые позволят им выполнять раз­нообразные задачи и делать это гораздо легче и эффективнее, чем прежде. Поражающие воображе­ние новые технологии приведут в грядущие десяти­летия к невиданному скачку производительности труда, к энергичному экономическому росту. Но, к сожалению, нынешний спад производства скрывает от нас эту подспудную реальность. Может, углуб­ляющуюся ныне депрессию в один прекрасный день станут рассматривать как неизбежные родовые схват­ки, сопровождающие появление нового гиперинду­стриального порядка.

Такой новый порядок не ознаменует собой конец истории. Он не будет гармоничной, безмятежной утопией. Напротив, конфликт наиболее вероятен именно сейчас, когда завершилась "холодная вой­на", а идея рынка одержала триумф. Такой конф­ликт как раз может возникнуть из-за того, что слишком многие страны в мире теперь стремятся создать у себяобщество процветания, основанное на свободном выборе. В этом отношении XXI век может напо­минать XIX, когда государства с такими же импер­скими замашками вели борьбу за военную добычу, за сырье, за рынки сбыта, а также из-за соображений национального престижа. Ибо неравенство наверняка расколет новый мир, как и Берлинская стена, которая когда-то разделяла Запад и Восток..

Даже в самых привилегированных нациях далеко не все получат равную долю прираспределении несметных богатств в новом мировом порядке. Напри­мер, большинство людей, живущих на более состоя­тельном Севере, залитом ошеломляющим потоком информации и развлечениями, превратится в слабо­вольных и обнищавших "пешек", которым предстоит быть лишь беспомощными свидетелями всемогуще­ства и разгула меньшинства и испытывать при этом черную зависть. Простые люди, живущие в своих скромных городских предместьях или просто на улице, будут с чувством почтительного страха и с негодованием взирать на растущие словно на дрож­жах состояния и на маячащие над их головами не­боскребы власти, куда вход им будет заказан. Такое растущее богатство, однако, отнюдь не гарантировано странам Восточной Европы и Азии, идущим к становлению демократии. Те экономиче­ские и политические свободы, которых они до на­стоящего времени добились, могут раствориться, исчезнуть, если только рыночной экономике не уда­стся относительно быстро насытить эти страны потре­бительскими товарами и товарами первой необходи­мости, которые были обещаны смело предпринятыми реформами, потребовавшими, правда, весьма ощути­мых жертв. Будет ли от этого хуже, пока говорить трудно, но все может пойти насмарку при осуществ­лении в Европе замечательной "бархатной револю­ции". Если в Советском Союзе вспыхнет граждан­ская война, то миллионы его граждан могут отправиться на Запад, пытаясь спастись от растущего обнищания страны. Эти "экономические беженцы" станут тяжким испытанием, и нет уверенности, что Европа сможет успешно справиться с таким громад­ным потоком.

Но, прежде всего, пребывание за "чертой бедно­сти" и нищенское положение 3 миллиардов людей -мужчин, женщин и детей - в Африке—Латинской Америке и в большинстве азиатских стран, особенно в Индии и Китае, ставят под сомнение эффектив­ность обещания неизменно поддерживать экономи­ческое процветание и свободы на привилегирован­ном Севере. Хотя "зеленой революции" удалось приостановить гибель людей от голода в большинст­ве азиатских стран и хотя голод - этот по-прежнему страшный бич - в настоящее время локализован и наблюдается лишь в некоторых анклавах Латинской Америки и Африки, возобновившийся экономиче­ский рост на Севере в еще большей степени обнажит громадную пропасть, разверзшуюся между имущими и неимущим".

Объемы и стоимость экспорта сырья с Юга будут в дальнейшем снижаться, так как оно все больше утрачивает свое значение в процветающих, богатых регионах в результате постоянно растущей квалифи­кации работников и информации в промышленном производстве. Более того, многие рынки на Севере в большинстве своем останутся закрытыми для экс­порта с нищенского Юга. Мексика, например, уже добилась отмены большей части торговых барьеров во взаимоотношениях с Соединенными Штатами, но пройдут долгие годы, прежде чем мексиканские товары проложат себе надежный путь к полкам аме­риканских магазинов, как этого добились товары из США, которые можно увидеть в любой местной лав­ке. Еще более трудный путь ожидает бразильские товары.

В мучительном отчаянии, лишенные всякой на­дежды, живущие на периферии народные массы будут лицезреть яркую картину процветания и бо­гатства в другом полушарии. В тех южных регионах, которые географически близки к Северу, а в культур­ном отношении связаны с ним, в частности Мексика, страны Центральной Америки и Северной Африки, миллионы людей будут все сильнее подвергаться искушению богатством, испытывать раздражение и гнев из-за невозможности удовлетворить свои посто­янно растущие потребности. Тогда они начнут посте­пенно отдавать себе отчет в том, что чужое благопо­лучие частично достигнуто и за счет ухудшения условийих жизни, а также хищнического использования окружающей среды. Этих лишенных собственного будущего в век интенсивных воздушных перевозок, телевизионной связи, абсолютно обнищавших людей будут на Севере стричь под одну гребенку и рассматривать как беспрецедентную по масштабам толпу "экономических беженцев" и мигрантов. Пе­реселение народов уже началось: турки живут в Берлине, марокканцы — в Мадриде, индусы - в Лон­доне, мексиканцы - в Лос-Анджелесе, вьетнамцы - в Гонконге.

Если Север будет и впредь проявлять пассив­ность и полное безразличие к их бедственному положению, особенно когда Восточная Европа будет выведена на орбиту процветания благодаря полно­ценной, широкомасштабной помощи и щедрости Запада при полном пренебрежении его к нуждам Юга, то народы, живущие на периферии, неизбежно поднимут мятеж, а в один прекрасный день начнут войну. Они постараются снести подобие Берлин­ской стены, которое в настоящее время возводит Север, чтобы отгородиться Юга. Это будет война, невиданная в новейшей истории, она будет напоми­нать губительные набеги варваров в VII и VIII столети­ях, когда Европе было нанесено ощутимое поражение и она погрузилась в такое мрачное состояние, кото­рое впоследствии получило название Средневековья. Но на горизонте маячит куда более зловещая и куда менее заметная угроза. Она имеет прямое отношение к самой сути нового мирового порядка и его либеральной идеологии потребительства и плю­рализма. Суть любой демократии, как и рынка, -это свобода выбора. И то и другое предоставляет право гражданину-потребителю либо принимать предложения, либо отвергать их независимо от того, о чем в данный момент идет речь - о кандида­тах, товарах, политиках или изделиях. Право пере­избирать кандидата или же лишать его поста, нани­мать или увольнять, изменять систему менеджмента или направлять инвестиции в другую область - такое умение менять, видоизменять, давать задний ход в том, что касается проводимой политики, подбора лю­дей или потока товаров, - основополагающая черта культуры выбора, на которой зиждется потребитель­ский консенсус. Он несет информацию как нашей политической системе, так и нашему экономическо­му порядку. И то и другое коренится в плюрализме и в том, что можно назвать (вероятно, и неуклюже) принципом обратимости. Мы должны понять одно: ничто в этом мире не создается навечно. Все можно либо обменять, либо отбросить. Такой принцип. хотя он и приемлем на ближайшую перспективу, не может стать надежным якорем для цивилизации. По сути дела, он подрывает главное требование всех цивилизаций: необходимость выжить. Кем бы ни управлялись прежние цивилизации - религиозными орденами или королевскими отпрысками, их правление обычно было длительным. Приведем лишь один пример. Американские туземцы часто говорили о необходимости организации общества таким обра­зом, чтобы удовлетворить требованиям "седьмого, еще не рожденного поколения". Вожди и правители прошлого обычно мыслили категориями столетий, а не понятиями ежеквартальных отчетов о прибылях.

Октавио Пас говорил, что "в то время, как прими­тивные цивилизации существовали в течение тыся­челетий, современные цивилизации, которым покло­няются, словно идолам, рушатся через два-три сто­летия". Чеслав Милош (Выдающийся польский поэт, лауреат Нобелевской премии. Живет в США) выражает беспокойство в связи с тем, что нигилистское безразличие, наблю­даемое в результате постоянного "прилива перемен", заставляет западную цивилизацию включаться в изнурительную гонку "между процессом дезинтегра­ции и творческой активностью.., балансируя на грани выживания от одного десятилетия к другому". Социальное головокружение, возникающее из-за принципа обратимости, который обожествляет бли­жайшую перспективу, превращая непосредственную насущность в некий культ, уже дает о себе знать. Крупномасштабное возрождение религиозного фундаментализма, проявляющееся как на Востоке, так и на Западе, фанатичный отказ от индустриаль­ной жизни радикально настроенных защитников окружающей среды, ностальгия по иерархическим социальным структурам и традициям вызывают в воображении призрак того, что демократические ценности и присущие культуре выбора рыночные принципы будут постоянно подвергаться нападкам или вообще окажутся низвергнутыми. Здесь вполне возможно представить себе множество кошмарных сценариев - от "экологической" диктатуры, возглав­ляемой каким-нибудь харизматическим деспотом из "зеленых", до выраженной Солженицыным идеи о создании отсталой Славянской республики. Нигилистическое, отчужденное общество потребления может в равной степени вызвать как мощный мятеж, так и всенародную симпатию.

Для предотвращения такой возможности рынок необходимо объединить с демократией.Их пределы должны быть ограничены не консервативными цен­ностями, обращенными в прошлое, а теми ценно­стями, которые обеспечивают будущее. Например, культура выбора не должна включать в себя такие процессы, которые безвозвратно изменят, трансфор­мируют саму суть жизни, если, например, предоста­вить полную свободу манипуляций с генетическим кодом клетки (ДНК) или продолжать уничтожать тропические леса, что в итоге может лишить планету многообразия генетического наследия. Такие жиз­ненно важные процессы следует считать чем-то вроде святилища, священного заповедника, основы самой жизни.

Если мы намерены сохранить мир, пригодный для нормального существования, изолировать его от нового, нарождающегося, избежать маниакального стремления к росту производства, что непременно может привести саму цивилизацию к крупному про­игрышу в следующем тысячелетии, то нам нужно пересмотреть законы политической экономии и глобальный баланс сил. Такие законы должны ба­зироваться на понимании как истории цивилизаций, так и мутации будущей культуры к которым приведут радикальные по характеру технологические новации. Мы не можем позволить нашему будущему стать таким веком, который постоянно подталки­вает вперед и даже самым фатальным образом стре­мится преодолеть границы человеческой жизни, а такая жизнь всегда (во всех предыдущих цивили­зациях) определялась биологическими рамками, тем, что Иван Ильич* назвал само ограниченной "земной добродетелью".

* Речь идет о герое повести П.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича".

Великий парадокс глобальной потребительский демократии заключается в том, что право на радость, удовольствие и счастье, право выбора в настоящем на деле может оказаться тем ядовитым снадобьем, которым мы насильно потчуем своих детей. Если человек, этот захребетный паразит, превращает Зем­лю в археологическое безжизненное пространство, это значит, что его мечта о материальном благопо­лучии может уничтожить саму жизнью. Для того чтобы дожить до торжества наших светских идей, нам необ­ходимо новое определение святого.

Теоретическое отступление

Для лучшего понимания будущего, для выявле­ния смысла тех замысловатых фактов, которые еже­дневно ставят нас в тупик, нам нужно научиться наводить мосты между современными социальными науками.

Сегодня нельзя объяснить события или предсказать развитие общества, не обладая теоретической основой, которая позволила бы нам распутать исто­рию социальных отношений, дать соответствующую интерпретацию прежде всего истории связанной с насилием, которая, по существу, и определяет эти отношения. Любая созданная таким образом модель является искусственным построением, так как, по словам Фернана Броделя*, "она в значительной степени рискует исказить гораздо более сложную экономическую и социальную реальность и даже об­наружить склонность к манипулированию ею". И все же я без особых колебаний готов предпринять краткосрочное, а посему непременно отрывочное путешествие по памяти человечества, прибегнув к смешиванию истории и науки. Теории, которые лежат в основе этого слишком схематичного экскур­са, своими корнями уходят в исследования, прове­денные такими учеными, как Фернан Бродель, Жорж Дюмезиль, Рене Жирар, Клод Леви-Страус, Илья Пригожин, Мишель Серр, Ив Стурдзе и Иммануэль Валлерштейн.

* Фернан Бродель — французский историк.

Я убежден, что возникающий сейчас новый мировой порядок, как и те, которые ему предшествовали,.подчинен законам жизни и истории. Начнем в таком случае с начала.

Человек общается с человеком миллион лет. С открытия огня прошло по крайней мере пятьсот тысяч лет. С этого времени люди начали осознавать, что они понимают окружающийих мир и даже могут изменить его своими действиями. Прошло около пятнадцати тысяч лет с тех пор, когда люди усвоили определенные принципы, или мифы, благодаря ко­торым возникла социальная жизнь. Лишь десять тысяч лет назад люди начали жить в деревнях, пе­решли на оседлый образ жизни. Наконец, минуло менее тысячелетия с того времени, когда деньги начали доминировать в определенной социальной сфере человеческих отношений. Как же мы хотим понять, кто мы такие, не проанализировав знаний о нашем далеком прошлом? Какой опыт накопил мозг человека, чтобы дать ему возможность выжить? Прежде определим некоторые понятия. Я назову любую группу людей, обладающую хоть какой-то организацией, позволяющей ей существо­вать, - семью, племя, деревню, город, страну или международную организацию - социальным формообразованием. Для поддержания жизни в таких со­циальных формообразованиях людям было необхо­димо учиться жить, мирясь с насилием, как с тем, которое творят другие члены этого образования, так и с тем, которое определено самой природой. Все примитивные общества борются с этими двумя разновидностями насилия с помощью мифов. В них отражается элементарная мудрость: насилие, посто­янно проявляющееся между людьми, вызвано их соперничеством, которое провоцируется в результате столкновения из-за желания владеть одним и тем же предметом. Троянская война, разразившаяся из-за красавицы Елены, служит тому наглядным приме­ром. Только у кого-нибудь возникнет желание обла­дать чем-то, как точно такое желание появляется и у другого. Ну а там, где возникает схожее желание, непременно появляется и насилие.

Чтобы умалить соперничество, угрожающее раз­рушению социальных формообразований, люди при­думали иерархическую организацию. Они создают градацию ценностей и отличий, которая предостав­ляет право всем членам той или иной группы перекладывать возможное осуществление, насилия на одного человека, который является одновременно и господином, и "козлом отпущения". Наделяя правом творить насилие единственного правителя, другие члены группы опосредованно тем самым водворяют порядок. Таким образом, порядок устанавливается посредством наделения правом насилия определен­ной личности и желания прибегнуть к нему при необходимости.

Контроль над насилием, творимым незримыми силами природы, обеспечивается тем же способом, что и контроль за насилием, порождаемым людьми: избранием индивидуума, которого после наделения его сверхъестественной божественной силой отправ­ляют в подземный мир, чтобы он отстаивал там дело живых. По этой причине во всех примитивных обще­ствах правитель и священник объединены в одном лице, которое становится чем-то вроде бога. Затем его либо чисто символически, либо на самом деле приносят в жертву, чтобы тем самым в дальнейшем предоставить группе возможность бороться за суще­ствование. В его обязанности входит разрешение всевозможных споров среди своих сограждан и за­ступничество за них перед богами. Без жертвоприношения не может быть стабильного, организованного общества. Не бывает порядка без хаоса. Но для того, чтобы такое жертвоприно­шение действовало безотказно и постоянно, оно должно принять соответственную форму какого-нибудь мифа, который постоянно повторяют священ­нослужители и которому правитель обязан подчи­няться. Вера в сверхъестественное является основой порядка, предотвращая насилие. С самого начала оседлого образа жизни, к которому перешли социаль­ные формообразования, - вероятно, это произошло за десять тысяч лет до нашей эры - существовали три метода контроля за насилием: религиозный, военный и экономический. Первый- определяет взаимо­отношения человека с природой и фактором смерти, второй - взаимоотношения между различными со­циальными формообразованиями, а третий - взаимо­отношения внутри каждого социального формообра­зования.

Эти три метода контроля за насилием определяют форму власти, свойственную определенному типу социального формообразования, или социальной структуры. Все эти разновидности власти, которые можно назвать соответственно властью священства, военной силы и денег, сменяют друг друга, укреп­ляясь на тех, которые ей предшествовали. Время от времени какая-то из них выходит на первый план, захватывает доминирующие позиции, но это не исключает и функционирования других. Такая эволюция - переход от одной формы власти к другой -обычно не происходит на каких-то ярко выраженных, отдельных стадиях развития. Многочисленные осо­бенности власти священства могут проявляться и при власти военной силы, а эти две разновидности растворяются во власти, установленной деньгами, то есть во многом определяют тот мир, в котором мы с вами сегодня живем. Функциональная триадавласти остается неизменной и сегодня. Никуда она от нас не делась.

Это происходит потому, что мы всегда прибегали к переговорам, опираясь на насилие. В связи с по­стоянным ростом социальных формообразований и структур контроль за насилием теперь осуществляет­ся не только со стороны одной религии, он частично приобретает как политические, так и экономиче­ские функции.

В период великих империй связь между насили­ем и смертью определяется властью церкви и военной силой, а когда возникает капитализм, эта связь устанавливается между военной силой и властью денег.

Десять тысяч лет назад люди жили маленькими, разобщенными и рассеянными по Земле группами. Мифы привели к созданию социального порядка, который концентрировался на одном "козле отпуще­ния". Вначале такое существо было на самом деле человеком из плоти и крови, возвышенным над всеми остальными и наделенным особым авторите­том и властью разрешать конфликты. Например, вождем является священник; он стремится к смяг­чению насилия среди членов своей группы, наделяя каждого из них - мужчину, женщину, ребенка -какой-то ролью по отношению к священному. Все в мире наделено жизнью: как сама природа, так и предметы, сделанные руками человека. Внутри каж­дого предмета обитает дух. Обмен такими предмета­ми означает обмен жизнями; чтобы выжить, нужно поедать плоть животных или плоды растений. Таким образом, употребление в пищу обогащенной энерги­ей плоти в какой-то мере было проявлением канни­бализма. При порядке, установленном священством, человек живет потреблением или приобретением предметов, что, в общем, одно и то же. Нет ничего такого, что не оказалось бы интегрированным в рам­ках такого мировоззрения, - ни рождения, ни смерти, ни искусства, ни частной жизни.

Четыре тысячи лет назад из-за сельскохозяйст­венных и демографических нужд деревни стали объ­единяться. В Вавилоне, Египте, Китае, Индии, Япо­нии, Америке и Африке порядок, установленный священством, начал вытесняться порядком, установ­ленным силой, чтобы направить в нужное русло соперничество и играть роль посредника при улажи­вании спорных вопросов. Полицейский взял на себя обязанность священника отделять праведных от грешных и соответствующим образом каратьих. Правитель взял в свои руки божественную вечную власть; вначале он правил от лица Бога, а затем, если это отвечало его интересам, прибегал к силе. Только он мог иметь предметы, свидетельствующие о его божественной роли. Только он оставлял на Земле следы своего пребывания в виде гробниц и усыпаль­ниц, а рождение такого человека означало рождение нового правителя. Прочие же умирали в полной безвестности. Все предметы утратили свою духовную сущность, они превратились в обыкновенные товары, торговля которыми регулировалась полицией. Поря­док, основанный на силе, стоически держался даже тогда, когда порядок, основанный на деньгах, начал в УП веке до н.э. пробиватьсебе дорогу. Но этому порядку удалось одержать полную победу лишь двадцать столетий спустя.

В 1000 году н.э. в некоторых маленьких городках Европы, расположенных вдали от великих азиатских империй, воображением человека постепенно стала овладевать идея денежного обращения. Деньги привели к мысли о том, что все вещи на свете можно оценить какой-то одной мерой, одним универсаль­ным стандартом. Такая идея радикальным образом упрощала любой обмен и передачу информации. Таким образом, личное соперничество между людьми определялось тем количеством денег, которым владел тот или иной человек.

Денежное обращение получило столь быстрое рас­пространение еще и потому, что являло собой просто невероятный прогресс по сравнению со всеми предыду­щими способами контроля над насилием. Ценность вещей уже не служила мерой жизни сделавших их людей и не зависела от силы тех людей, кто этими вещами владел. Теперь за всеми предметами стоялиденьги. Они позволяли ввести в оборот значительно большее количество товаров и торговать ими на зна­чительных расстояниях. При этом накопление богат­ства осуществлялось в гораздо лучших условиях, чем прежде. Различные товары могли оборачиваться свободно, не угрожая при этом жизни самого купца. Деньги (или по-другому: "рынок" или "капитализм" - все эти названия пригодны для чрезвычайно сложных, связанных между собой концепций), навя­зав себя людям, стали радикально новым способом контроля над насилием, и в этом они значительно пре­восходили старые порядки, основанные на священ­стве и на силе. При порядке, основанном на деньгах, власть определялась количеством денег, за которы­ми их владелец осуществлял контроль - вначале, само собой разумеется, с помощью силы, а затем и закона. "Козлом отпущения" становится человек, не имеющий денег, тот, кто угрожает установленно­му порядку, бросая вызов денежному обращению. Теперь уже не бесноватый, как это было при порядке, устанавливаемом священством, или неправедный, как это было при порядке, основанном на силе, а нищий, бедняк или номад становится "козлом отпущения".

В отличие от двух предыдущих порядков, когда рядом, рука об руку, могли существовать многочис­ленные социальные формообразования, как это имело место повсюду во всех соперничавших империях мира, порядок, основанный на деньгах, учреж­дался в любой необходимый момент в рамках ка­кого-то уникального социального формообразования, преследуя при этом глобальную задачу или миссию. При таком порядке различные социальные формообразования объединялись между собой на основе товара, который и направлял в определенное русло возникавшее между ними насилие. Власть денег царила повсюду, она диктовала законы для взаимо­отношений, существовавших между различными со­циальными формообразованиями в соседних регио­нах.

В XIII столетии, когда стало формироваться то, что можно было бы назвать капиталистическим рын­ком, возник целый ряд экономических структур, или образований, и общество начало проявлять тенден­цию к их упорядочению. Каждое из таких образований основывалось на специфической технологии, обычно на технологии связи, использовании энергии или транспорта. Такая технология в свою очередь, является экономическим двигателем, который сти­мулирует предложение и спрос. Если говорить в более широком смысле, то начиная с XIV века таких образований насчитывалось восемь.

Так как сегодня мы вступаем в новую, девятую по счету, рыночную структуру, то нам необходимо знать, что же именно определяет такую структуру.

В центре каждого из таких формообразований стоит доминирующий над всем город, где сконцент­рирована основная финансовая, культурная и идео­логическая власть (но не обязательно политиче­ская). Как обычно, контроль за рынком осуществляет элита -она регулирует цены и продвижение това­ров; элита получает прибыль, аккумулирует ее в своих руках, осуществляет контроль за заработной платой и рабочей силой, финансирует творческую деятельность и исследования. Элита определяет идеологию, поддерживающую власть. Религиозные революции в этом отношении часто становятся опре­деляющими факторами. Валюта, которой обладает центр, доминирует в международных обменах. Ото­всюду приезжают художники и зодчие, которые воз­водят дворцы и строят гробницы, рисуют портреты и натюрморты.

Вокруг такого центра складывается определен­ная среда, или тяготеющий к центру регион, в кото­рый входит множество стран или развитых областей, приобретающих товары из центра. Здесь можно стол­кнуться со старыми центрами и центрами будущего, с процветающими или же переживающими упадок регионами.

Дальше находится периферия, в которой все еще частично существует порядок, основанный на силе. В нее входят эксплуатируемые регионы, продающие сырье и свой труд как центру, так и примыкающему к нему району, не обладающие при этом доступом к богатству центра.

Любая рыночная структура пользуется более эффективными технологиями по сравнению с преды­дущими при расходовании энергии и организации связи. Любая структура остается стабильной до тех пор, пока создает достаточное количество матери­альных ценностей, способных поддерживать спрос на товары.

Когда эта способность начинает давать сбои или же испытывает затруднения, то такая рыночная структура ослабевает. Она становится уязвимой для альтернативной структуры, появление которой нару­шает установленную нациями иерархию и домини­рующую технологию.

Таким образом, рыночная структура обладает относительно коротким периодом стабильной жизни, оказавшись зажатой, как в тисках, между двумя продолжительными периодами хаоса. Необходимо отметить, что хаос является естественным состоя­нием мира, а осуществляемая рыночной структурой стабильность - это, скорее, исключение, чем правило. В любой рассматриваемый нами момент рыночное общество либо находится в процессе освобождения от предыдущей структуры, либо приближается к какому-то новому образованию, продолжительный период между этими двумя структурами, характери­зующийся неуверенностью и явной регрессией, назы­вается кризисом. Он возникает тогда, когда прихо­дится платить слишком высокую цену, чтобы созда­вать и впоследствии поддерживать спрос, то есть сохранять платежеспособность потребителей, и когда тратится слишком много денег на военные нужды, чтобы защищать такую рыночную структуру. Кризис будет продолжаться до тех пор, пока где-то не возникнет новая технология, не появится новое мышление, а новые социальные отношения не ста­нут более эффективно влиять на спрос и тем самым не доведут долю себестоимости до уровня общей добавочной стоимости. Он завершается тогда, когда появляется новая организационная структура, когда возникает новый центр, когда новые технологии и социальные отношения допускают конкуренцию любого бизнеса на рынке, когда они заменяют не­рыночные услуги каким-то изделием массового спроса на рынке, создавая тем самым добавочную стоимость.

Таким образом, в любом кризисе участвуют сопер­ничающие между собой страны, мечтающие о миро­вом господстве, или, если выразиться проще, об упро­чении своего места в иерархии наций. Возникающие при этом основные элементы международных отно­шений объясняются разрабатываемой этими стра­нами стратегией, сулящей им возможность остаться в регионе, тяготеющем к центру, или же самим пре­вратиться в центр либо, в конце концов, проникнуть на периферию, если они все еще пребывают за рам­ками рыночного порядка.

Сегодня мы являемся свидетелями заключи­тельной стадии одного кризиса и начала подобных перемен. Для понимания возможных результатов такого перехода проанализируем некоторые харак­терные черты предыдущих рыночных структур.

 

***

 

С XIII по XX столетие существовало восемь при­ходивших друг другу на смену структур, которые характеризовались следующим:

- восемью центрами: Брюгге (1300 г.), Венеция (1450 г.), Антверпен (1500 г.), Генуя (1550г.), Амстер­дам (1650 г.), Лондон (1750 г.), Бостон (1880 г.) и Нью-Йорк (1930 г.);

- восемью основными технологическими новин­ками, главными из которых стали: печатный станок, бухгалтерский учет, кормовой винт, быстроходная голландская плоскодонка, каравелла, паровой дви­гатель, двигатель внутреннего сгорания, электро­мотор.

С изобретением более эффективной технологии улучшается производство и общество находит воз­можность снижать себестоимость товаров и услуг. Новые товары массового производства заменяют трудоемкие услуги, которые прежде оказывались за пределами рынка, и таким образом создаются новые материальные ценности. Например, телегу, запряженную волом, или фургон с лошадью заменяет автомобиль, корыто - стиральная машина; истории у камелька в длинные вечера вытесняются театром, а на смену театру приходит телевидение. Неумоли­мая логика постоянно расширяющегося рынка тре­бует не насыщения его дорогостоящими, трудоем­кими товарами и услугами, а предложения потреби­телю большого количества дешевых товаров. С появ­лением каждой последующей рыночной структуры первоначальная ячейка производства и потребле­ния- семья- все в большей степени приближается к своему биологическому ядру, а все ее изначальные функции, будь то питание, одежда, кров над голо­вой, передаются рынку. Сегодня перед семьей на­висла явная угроза распада, так как те услуги, кото­рые когда-то ее члены оказывали друг другу бесплат­но, теперь заменяются товарами массового спроса, за которые нужно платить.

Бродель прекрасно понял этот процесс: "У мировой экономики центром тяжести всегда был город -этот главнейший снабженческий узел ее активности. Информация, товары, капитал, кредит, люди, различ­ные инструкции, корреспонденция - все это потоком вливается в город и выливается из него. Его могу­щественные купцы, устанавливающие торговые законы, иногда сколачивают себе громадные состоя­ния". Но Броделю было хорошо известно, что ничто в этом мире не вечно: "Самым главным пороком этих пульсирующих энергией капиталистических городов была высокая стоимость жизни, не говоря уже о постоянно удерживающейся на максимальном уровне инфляции, суть которой заключалась в более высоких расходах на жизнь в городе". В результате он пришел к следующему выводу: "При­оритетность положения определенно может быть стабильной, она постоянно меняется... Такие сдви­ги... всегда весьма знаменательны; они прерывают мирное течение истории... раскрывают опасность предыдущего равновесия и обнажают характер тех сил, которые пришли ему на смену... В мировой эко­номике в определенный отрезок времени может существовать только один центр. Успех одного рано или поздно означает закат другого". Здесь можно задать главный вопрос: "А кто решает, какой регион или город должен стать таким центром?"

Город становится подобным центром, если все звезды индустриальных и политических элитарных кругов объединятся ради выполнения какого-то культурного проекта и, бросив все свои ресурсы на развитие новых технологий, ускорят создание особых средств коммуникаций. В силу такого стремления к изобретению технических новшеств они в опреде­ленный исторический момент оказываются лучше, чем любая другая группа людей в мире, подготовлен­ными к удовлетворению осязаемой всеобщей потреб­ности в новых видах товаров. Для окончательного разрешения возникшей проблемы необходима такая на­ция, которая способнадействовать с большим вооб ­ ражением, нежели ее конкуренты. Например, Ам­стердам, который остро ощущает нехватку земли для выращивания пшеницы, бурными темпами развивал в XVII веке лакокрасочную промышленность. Отсут­ствие необходимого количества запасов угля в Анг­лии, вероятно, стало главной причиной интенсивного распространения по всей стране парового двигателя.

Такие события часто совпад