Четверг, вечер. В сумерках, на пороге дома.

Трудно почерпнуть из этого письма какие-либо новости! Джуди за последнее время стала таким философом, что решает только мировые вопросы и не снизойдет до мелочей повседневной жизни. Но некоторые новости я Вам все-таки сообщу, вот они.

Девять наших поросят в прошлый вторник ускользнули со двора, вечером вернулось только восемь. Не хотим никого обвинять, но все же заметим, что у вдовы Дауд поросят стало больше на одного.

Мистер Уивер выкрасил амбар и силосную башню в ярко-желтую краску (цвет тыквы). Очень уродливо, но он считает, что так прочнее.

У Брюэров на этой неделе гости — сестра миссис Брюэр и две племянницы из Огайо.

Одна наша наседка (порода «род-айленд») вывела только трех цыплят из пятнадцати яиц. Понять не можем, в чем дело. Род-айленды, на мой взгляд, не так уж хороши. Предпочитаю орпингтонов.

Новый телеграфист на почте выпил до капли весь ром, какой только был, на 7 долларов, прежде, чем его изобличили.

У старого Айры Хатча — ревматизм, он больше работать не может. Когда он прилично зарабатывал, он денег не копил, и теперь будет жить за счет городской благотворительности.

В следующую субботу, в здешней школе, будет вечер с мороженым. Приходите сами, приводите родных!

У меня новая шляпа, за двадцать пять центов, я ее купила на почте. Вот мой последний портрет, сделан на уборке сена.

Становится темно, да и писать больше нечего, новости — все.

Спокойной ночи.

Джуди.

Пятница.

Доброе утро! А у нас новости! Как Вы думаете, какие? Никогда не угадали бы, кто приезжает на ферму. Миссис Семпл получила письмо от мистера Пендльтона. Он путешествует на машине, устал и хочет отдохнуть на тихой, приличной ферме. Нет ли комнаты на случай, если он завернет сюда? Может быть, он проживет неделю, может быть — две, а, может — и три, смотря по тому, насколько здесь тихо.

Боже, как мы забегали! По всему дому чистка и мытье, стираем гардины. Я ездила сегодня в лавку, чтобы купить клеенку, которую прибьют к полу у выхода, и шоколадной краски, подновить сени и лестницу. Миссис Дауд пригласили на завтра мыть окна (мы так волнуемся, что забыли подозрения по поводу поросенка). Из всего этого Вы, может быть, заключите, что дом не был в полном порядке. Уверяю Вас, это не так! Как бы ни была ограничена миссис Семпл, она — истинная хозяйка.

Но какой он странный! Он даже приблизительно не написал, когда приедет. Мы должны жить в напряжении, и, если он не поторопится, придется снова убирать весь дом.

Внизу ждут Амасаи, коляска и Гров. Сейчас поеду в лавку. Правлю сама, но если бы Вы видели старого Грова, Вы бы не беспокоились обо мне.

Искренне и сердечно Ваша.

Джуди.

P.S. Как Вам нравится? Это из Стивенсона.

Здравствуйте еще раз! Не запечатала письмо к приходу почтальона, и прибавляю несколько слов. Почта у нас — всего один раз, в полдень. Обслуживание — лучше некуда! Почтальон не только разносит письма, он еще делает для нас покупки, пять центов конец. Вчера он принес мне шнурки для ботинок, баночку кольдкрема (я сожгла себе нос на солнце, прежде чем купила шляпу), шелковый синий платок на шею и коробку ваксы, все за десять центов. Необычайно дешево, ведь сколько покупок!

Сообщает он и о событиях в широком мире. Несколько человек выписывают здесь газеты, и он читает их по пути. Так что если начнется война с Японией, или убьют президента, или Рокфеллер пожертвует миллион долларов приюту Джона Грайера, можете oб этом не писать, я и так узнаю.

Никаких признаков мастера Джерви! Но Вы бы посмотрели, как чисто прибран дом и как тщательно вытираем мы ноги, прежде чем войти.

Надеюсь, он скоро приедет. Мне страшно хочется поговорить с кем-нибудь. С миссис Семпл, по правде, очень скучно. Она никогда не даст сбить себя с начатой темы. Народ здесь вообще смешной. Их мир ограничен этими холмами. Они закрыты, замкнуты. Вы понимаете, что я хочу сказать? Совершенно, как у нас в приюте. Наш мир тоже был окружен решеткой. Тогда это меня мало смущало, я была моложе и больше занята. Пока я убирала постели, мыла малышей, шла в школу, приходила, опять их мыла, штопала чулки, чинила штаны Фредди (он рвал их каждый день) и между делом готовила уроки, я пустоты не замечала. После двух лет в колледже — дело другое. Теперь я рада увидеть кого-нибудь, кто говорит на одном со мной языке.

Кажется, больше писать нечего. Голова опустела. Постараюсь написать длинное письмо в следующий раз.

Всегда Ваша. Джуди.

 

25 августа.

Итак, мастер Джерви здесь. Погода как нельзя лучше. Время мы проводим очень интересно — думаю, и для него тоже, он уже десять дней как живет здесь и, по-видимому, не собирается уезжать. Миссис Семпл балует его свыше всякой меры. Если она так же баловала его ребенком, просто не понимаю, как из него вышел такой хороший человек.

Мы завтракаем и обедаем с ним вместе, либо на крыльце, либо под деревьями, а когда холодно или идет дождь — в комнате. Он только указывает, где он хочет есть, и Кэрри трусит за ним со столом. Потом, словно она с ног сбилась, таская блюда куда-то вдаль, под сахарницей обнаруживается доллар.

Он очень хороший товарищ, хотя этого не скажешь с первого взгляда. По наружности он настоящий Пендльтон, а на самом деле — ничего подобного, очень простой, обходительный, милый человек. Смешно говорить так про мужчину, но ведь это правда. Он отлично ладит с фермерами, просто обезоруживает их своей простотой. Сперва они относились к нему с некоторой подозрительностью, им не очень нравилось, как он одет. Одевается он и впрямь странновато — носит гольфы и плиссированные рубашки, и белые брюки, и бриджи для верховой езды. Каждый раз, как он появляется в чем-нибудь новом, миссис Семпл гордо осматривает его со всех сторон и просит сесть поосторожней, чтобы не запачкаться. Это ему надоедает, и он постоянно твердит ей:

– Идите, Лиззи, по своим делам, я уже взрослый.

Смешно думать, что этот большой, длинноногий человек (у него почти такие же длинные ноги, как у Вас) сидел когда-то на коленях у миссис Семпл, и она его умывала. Особенно смешно, потому что теперь у нее на коленях уселись бы трое; и подбородков у нее не меньше трех. Но он говорит, она была стройная, подвижная, живая и бегала быстрее него.

Сколько забавных приключений было у нас! Мы исследовали все окрестности, и я, между прочим, выучилась удить на мушку, стрелять из револьвера и ружья. И ездить верхом — старый Гров полон жизни. Мы три дня кормили его овсом, и он чуть не сбросил меня.

Среда.

В понедельник мы поднимались на Скай-хилл. Это гора в окрестностях фермы. Конечно, она не очень высокая, на вершине не лежит снег, но все же, пока до нее дойдешь, порядком задохнешься. Нижние склоны покрыты лесом, а наверху — камни. Мы пробыли там до заката, разложили костер, приготовили ужин. Мастер Джерви готовил. Он это делает гораздо лучше меня, привык во время путешествий. Спускались мы при лунном свете, а когда достигли леса, мастер Джерви освещал путь электрическим фонариком. Было так весело! Он смеялся и шутил всю дорогу, много рассказывал. Оказывается, он прочел все книги, которые читала я, и еще много других. Прямо удивительно, сколько он знает.

Сегодня мы вышли на прогулку и попали в грозу. С нас текли ручьи, пока мы возвращались, но дух наш даже не отсырел. Вы бы видели лицо миссис Семпл, когда мы явились на кухню! «О, мастер Джерви… Мисс Джуди… Вы совсем промокли. Ах, Боже мой! Господи! Что мне делать? Такой хороший костюм пропал…»

Можно было подумать, что нам по десять лет, а она — наша мама в отчаянии. Я даже испугалась, что она нас оставит без варенья.

Суббота.

Много времени тому назад я начала это письмо, но у меня нет свободной минуты, чтобы его кончить.

Разве плохо сказал Стивенсон?

 

В мире так много прекрасных вещей,

Что мы счастливее королей.

 

По-моему, так оно и есть. Мир полон счастья, нужно только брать, что дают. Весь секрет в том, чтобы принимать. В деревне, скажем, столько хорошего — можно ходить по любой земле, наслаждаться любым видом, плескаться в любом ручье, и при этом так наслаждаться, словно эта земля твоя, и налога платить не надо.

Сейчас — уже воскресенье, ночь, и я думала выспаться, но за ужином выпила кофе, и теперь у меня бессонница.

Сегодня утром миссис Семпл весьма решительно сказала мистеру Пендльтону:

– Надо выехать в четверть одиннадцатого, чтобы к одиннадцати попасть в церковь.

– Отлично, Лиззи, — ответил мастер Джерви. — Прикажите заложить коляску. Если я не успею одеться, поезжайте без меня.

– Нет, мы подождем. — не сдалась она.

– Как угодно, — согласился он, — только пусть лошади не застаиваются.

Пока его няня одевалась, он попросил Кэрри уложить в корзинку завтрак, меня — одеться для прогулки, и мы через задний ход отправились ловить рыбу.

Это нарушило весь ход жизни. По воскресеньям обедают в два часа, а он заказал обед к семи. Он обедает, когда хочет, словно тут ресторан — и Амасаи с Кэрри тоже не смогли поехать кататься. Но он сказал, оно и лучше, как можно им кататься без дуэньи, да и вообще лошади нужны ему, он меня поучит править. Слышали Вы такую занятную ерунду?

К тому же, миссис Семпл думает, что тот, кто в воскресенье ловит рыбу, после смерти отправится прямо в ад. Она очень страдает, что не воспитала его получше, пока он был мал и беспомощен. Кроме того, ей очень хотелось показать его в церкви.

Как бы то ни было, мы наловили рыбы (точнее — он поймал четыре рыбешки), и поджарили на костре. Они все время валились в огонь и припахивали паленым, но мы их съели. Домой мы пришли тоже в четыре, в пять поехали кататься, в семь обедали, а в десять я пошла спать, и вот, пишу Вам.

Что-то я клюю носом.

Спокойной ночи, дядя!

Эй, ка-пи-тан Дол-го-ног! Право руля! Хо-хо-хо!.. И бутылка рома! Угадайте, что я читаю? Наши беседы за последние два дня — исключительно о море и пиратах. Разве «Остров сокровищ» не дивная книга? Читали Вы ее или ее еще не было, когда Вы были мальчиком? Стивенсон получил за нее всего тридцать фунтов. Мне кажется, быть великим писателем — не так уж выгодно. Пожалуй, пойду в учительницы.

Простите, что я заполняю все свои письма Стивенсоном, но я ведь как раз его читаю. Больше тут, собственно, книг нет.

Я пишу Вам это письмо две недели. Кажется, оно вышло довольно длинным. По крайней мере, Вы не станете меня упрекать, что я опускаю подробности. Мне очень хотелось бы, чтобы Вы тоже были здесь, мы отлично провели бы время втроем. Мне нравится, когда мои друзья знакомятся друг с другом. Я бы хотела спросить мистера Пендльтона, знает ли он Вас. Наверное, Вы с ним знакомы, Вы ведь примерно одного круга. Но я не спрашиваю, ибо не знаю, как Вас зовут.

Это просто глупо! Миссис Липпет предупредила, что Вы эксцентричны. Еще бы!..

Ваша Джуди.

P.S. Прочитала письмо, и вижу, что тут не все о Стивенсоне — есть два-три замечания вскользь о мастере Джерви.

 

10 сентября.

Дорогой дядюшка!

Он уехал и нам его недостает. Когда привыкаешь к людям или к месту, или к образу жизни, а потом все меняется, чувствуешь какую-то пустоту, и это неприятно. Разговоры с миссис Семпл мне теперь кажутся очень пресными.

Через две недели возвращусь в колледж, и рада. Но я и так не теряла времени, шесть мелких рассказов и семь стихотворений! Я разослала их по редакциям, и все вернулись обратно. Но я не унываю. Все-таки это хорошая практика. Мастер Джерви читал их — он носил их на почту, так что я не могла ему помешать — и сказал, что они ужасны. Он говорит, что я не имею ни малейшего понятия о том, о чем пишу. (Мастер Джерви не привык перемешивать правду с деликатностью.) Только один набросок он похвалил, отдал перепечатать на машинке, и я послала это в редакцию. Держат уже две недели. Вероятно, никак не могут решить.

Вы бы посмотрели на небо! Все какое-то странное, оранжевое. Будет гроза.

Ну вот, началась! Закапали крупные капли, захлопали ставни. Я побежала закрывать окна, а Кэрри промчалась в сени, подставить ведро туда, где протекает крыша. Тут я вспомнила, что оставила плед, подушку и стихи Мэтью Арнольда под деревом, бросилась туда и принесла все промокшее. Красный переплет полинял. Теперь «Берег у Дувра» омывают розовые волны.

Гроза в деревне — очень неприятная штука. Приходится помнить обо всем, что осталось на дворе и портится.

Четверг.

Дядюшка, дядюшка! Что Вы думаете? Почтальон принес два письма:

1 — Мой рассказ приняли (пятьдесят долларов).

Я писательница!

2 — Письмо от нашего секретаря. Мне дали стипендию на два года, она покроет плату за учение и пансион. Эту стипендию дают «За выдающиеся успехи в английской словесности и прилежание по другим предметам». И я ее получила! Меня представили к ней еще до отъезда, но я и не думала, что есть надежда, ведь на первом курсе у меня были переэкзаменовки. По-видимому, я их искупила. Я страшно рада, потому что теперь не буду обузой для Вас. Вы сможете посылать мне только деньги на расходы, больше ничего, а может — я сама заработаю уроками или писательством, или еще чем-нибудь.

Я страшно хочу обратно в колледж. Хочу работать!

Ваша Дж. Аббот, автор рассказа «Когда софоморы выигрывают». Продается во всех киосках, цена — десять центов.

 

26 сентября.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Снова я в колледже, на следующем курсе. Наша общая комната еще лучше, чем прежняя — она выходит окнами на юг, а как обставлена! Джулия (у нее ведь — неограниченные средства) приехала за два дня и просто удержу не знала.

У нас новые обои и восточные ковры, и кресла красного дерева — не «под красное дерево», как в прошлом году, а настоящие. Все великолепно, но я не чувствую, что это — мое. Я все время волнуюсь, как бы не капнуть куда-нибудь чернилами.

В колледже меня ожидало Ваше письмо. Простите, надо было сказать «…Вашего секретаря».

Не будете ли Вы добры объяснить, с какой стати мне отказываться от стипендии? Я просто не понимаю, почему Вы возражаете. Как бы то ни было, Вы ничего не можете изменить, я уже ее приняла, и отказываться не буду! Это звучит довольно дерзко, но я не хотела дерзить Вам.

Наверное, Вы считаете, что обязаны довести до конца мое образование и платить за меня, пока я не получу диплома.

Но посмотрите хоть секундочку с моей точки зрения. Я все paвнo буду обязана своим образованием Вам, зато не задолжаю столько. Я знаю, Вы не хотите, чтобы я возвращала деньги, но я все равно верну, если, конечно, смогу. Со стипендией это легче. Раньше я думала потратить всю жизнь на оплату долга, теперь мне потребуется только полжизни.

Надеюсь, Вы поймете меня и не станете сердиться. Деньги на жизнь я буду получать от Вас с благодарностью. Не так уж дешево жить рядом с Джулией! Лучше бы у нее вкусы были попроще.

Письмо, которое я хотела написать, гораздо больше, но у меня масса дел — надо подрубить четыре портьеры и три занавески (я рада, что Вы не видите длину стежков), отчистить зубным порошком медную чернильницу, (ужас, как трудно), отпилить маникюрными ножницами проволоку от картины, распаковать четыре ящика с книгами и два чемодана с одеждой (прямо не верится, что у Джеруши Аббот два чемодана с платьями!) и в то же время поздороваться с пятьюдесятью подругами.

Первый день — самый радостный! Спокойной ночи, дорогой дядюшка, и не сердитесь, что Ваш цыпленок пробует выкарабкаться сам. Он становится очень энергичной курицей, с решительным характером и красивыми перьями (все — благодаря Вам).

Любящая Джуди.

 

30 сентября.

Дорогой дядюшка!

Сердитесь Вы еще за стипендию? Никогда в жизни не встречала такого упрямого, безрассудного, настойчивого человека, неспособного принять чужую точку зрения!

Вы хотите, чтобы я не принимала подачек от чужих.

А Вы кто, позвольте спросить?

Есть ли кто-нибудь на свете, кого я знала бы меньше, чем Вас? Ведь я не узнаю Вас, если встречу на улице. Видите, если бы Вы были здравым, добрым человеком и писали милые отеческие письма своей маленькой Джуди, и гладили ее по головке, и радовались, что она хорошая — тогда она, быть может, не обидела бы Вас на старости лет, а повиновалась бы каждому Вашему желанию, как и подобает покорной дочери.

От чужих! Вы живете под стеклянным колпаком, дражайший мистер Смит.

А главное, это вообще не подачки. Это — приз, премия, заработанная тяжелым трудом, если бы никто не отличился в английском, комиссия ее не присудила бы. Несколько лет ее не давали никому. Значит… Ах, стоит ли спорить с мужчиной? Вы, мистер Смит, принадлежите к той половине человеческого рода, которая неспособна к логическому мышлению. Чтобы переспорить мужчину, надо подольститься к нему или ворчать. Льстить ни за что не буду; вот ворчу.

Словом, от стипендии я не откажусь. Если будете настаивать, я откажусь от тех денег, которые Вы мне даете, и дойду до нервного срыва, натаскивая новеньких. Вот мой ультиматум!

И еще скажу: если Вы думаете, что своей стипендией я лишаю кого-то возможности учиться, внесите предназначенные мне деньги на какую-либо девочку из нашего приюта, правда, хорошая мысль? Только, дядюшка, любите ее больше, чем меня!

Надеюсь, Ваш секретарь не обидится, что я не слушаюсь его распоряжений. А обидится — что поделаешь! Вы его очень из6аловали. Раньше я кротко подчинялась его причудам, но теперь НЕ УСТУПЛЮ.

Ваша решительная, твердая, неуступчивая Джеруша.

 

9 ноября.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Я собралась сегодня в город купить ваксы, воротничков, материи на новую блузку, баночку фиалкового крема и кусок хорошего мыла. Все очень нужное, я жить без этого не могла. Но когда я хотела заплатить вперед шоферу, оказалось, что я забыла кошелек в другом пальто. Пришлось возвращаться, опять хватать машину — и опаздывать на гимнастику.

Ужасно, когда памяти нет, а лишнее пальто — есть! Джулия Пендльтон пригласила меня на Рождество. Как это Вам понравится? Представьте себе Джерушу Аббот из сиротского приюта за одним столом с миллионерами. Не знаю, почему это Джулии пришло в голову; за последнее время она как будто полюбила меня. Должна признаться, что к Салли я поехала бы с большим удовольствием, но Джулия пригласила меня раньше, придется ехать в Нью-Йорк вместо Вустера. Страшновато увидеть столько Пендльтонов, да и платьев придется купить — так что, если Вы прикажете тихо сидеть в колледже, я подчинюсь со свойственной мне кротостью.

Время от времени я читаю «Жизнь и письма Томаса Гексли» — приятное, легкое чтение. Знаете ли Вы, кто такой археоптерикс? Это птица. А стереогнат?.. Я не совсем уверена, но, кажется, это — недостающее звено, вроде птицы с зубами или ящера с крыльями. Нет, ни то, ни другое. Я сейчас посмотрела в книгу. Это — мезозойское млекопитающее.

В этом году я выбрала экономику, очень интересный предмет. Потом возьмусь за благотворительность и реформы. Тогда, уважаемый попечитель, я в точности буду знать, как вести сиротский приют. Правда, я стала бы идеальным избирателем, если бы мне дали права? На прошлой неделе мне исполнился двадцать один год. Какая расточительная страна! Отталкивать такую честную, образованную, сознательную, умную гражданку…

Ваша Джуди.

 

7 декабря.

Дорогой длинноногий дядюшка! Спасибо, что разрешили поехать к Джулии, ведь молчание — знак согласия.

В какой суете мы живем! На прошлой неделе состоялся бал, годовщина основания колледжа. Мы в первый раз имели право присутствовать, младших не пускают.

Я пригласила Джимми Мак-Брайда, Салли — его университетского товарища, который жил у них летом. Очень милый и рыжий молодой человек. Джулия пригласила знакомого из Нью-Йорка, не очень интересного, но в социальном плане — безупречного. Он в родстве с Де-Ла-Матер Чичестерами. Может быть, для Вас это что-нибудь значит? Для меня — ровно ничего.

Словом, наши гости прибыли в пятницу, как раз к чаю, а потом отправились обедать в отель. Там было набито битком, многим пришлось спать на биллиардах. Джимми говорит, что в следующий раз привезет палатку.

Но я забежала вперед. В половине восьмого они вернулись, чтобы присутствовать на встрече президента, потом начались танцы. У нас развлечения ранние! После каждого танца гости шли под свою букву (те висели на стене). Джимми Мак-Брайд, например, стоял под «М» (по крайней мере, должен был стоять, но все время ходил и оказывался то среди «С»-ов, то среди «Р»-ов). С ним очень трудно. Он был мрачен, потому что танцевал со мной только три раза, а с незнакомыми девушками танцевать стеснялся.

На следующее утро у нас в клубе был концерт. Как Вы думаете, кто написал новую песенку? Да. Она. Должна Вам сказать, Ваша сиротка становится очень важной особой.

В общем, эти два дня было очень весело, и гости, наверное, довольны. Некоторые сперва испугались — все же столько девиц — но быстро акклиматизировались. Наши два студента прекрасно провели время; во всяком случае, так они сказали и пригласили нас весной к себе в университет. Конечно, мы приняли приглашение, так что, прошу Вас, не возражайте.

Мы трое, то есть — Джулия, Салли и я, были в новых платьях. Хотите знать, в каких? У Джулии — кремовое, атласное, с золотой вышивкой, приколоты пурпурные орхидеи. Это просто мечта, которая приехала из Парижа и стоила чуть не миллион долларов.

У Салли — бледно-голубое с персидской вышивкой, очень идет к рыжим волосам. Стоило оно меньше миллиона, но было не хуже, чем у Джулии.

У меня — бледно-розовое, крепдешиновое, отделано кружевами экрю[36]и розовым атласом, кроме того, у меня были темно-розовые розы, присланные Дж. М-Б (Салли его предупредила, какой мне нужен цвет). У всех нас — атласные туфельки, шелковые чулки и прозрачные шарфы в тон.

Надеюсь, Вас глубоко потрясли эти сведения из мира высокой моды?

Нельзя не пожалеть о бесцветной жизни мужчин, для которых шифон, венецианское шитье, ручная вышивка, ирландская прошивка — пустые слова. Между тем женщина, занята она детьми или микробами, поэзией или прислугой, параллелограммами или садами, Платоном или бриджем, прежде всего интересуется платьями.

Эта черта роднит весь род человеческий. (Мысль — не моя, из какой-то шекспировской пьесы.) Итак, хотите знать секрет который я недавно открыла? Обещаете не считать меня суетной? Что ж, слушайте.

Я хорошенькая!

Нет, правда. Я была бы полной идиоткой, если бы этого не узнала, когда у меня в комнате три зеркала.

Ваш доброжелатель.

P.S. Так подписывают в романах анонимные письма.

 

20 декабря.

Дорогой длинноногий дядюшка!

У меня только одна минутка свободна, еще два занятия, потом надо уложить чемоданы (большой и маленький), и не опоздать на четырехчасовой поезд. Но я не могу уехать, не сообщив Вам, как я благодарна за рождественскую посылку.

Я нежно люблю меха, и ожерелье, и шелковый шарф, и перчатки, и носовые платки, и книги, и сумочку, но больше всего я люблю Вас. Дядюшка, зачем Вы меня так балуете? Ведь я — только человек, что там — только девушка. Как могу я отдаться суровой науке, когда Вы искушаете меня мирской суетой?

Теперь я определенно подозреваю одного попечителя, который устраивал елку и по воскресеньям кормил сирот мороженым. Его не называли, но узнаю его по делам его! Вы заслуживаете счастья за все добро, которое делаете.

До свидания, желаю Вам веселых праздников.

Ваша Джуди.

P.S. Я тоже кое-что посылаю Вам. Как Вы думаете, понравилась бы она Вам, если бы Вы ее знали?

 

11 января.

Хотела написать Вам из Нью-Йорка, но разве оттуда напишешь?

Время я провела очень хорошо, даже с пользой, но все же рада, что не принадлежу к такой семье. Право, я променяла бы этот дом на наш приют. Да, в моем воспитании много пробелов, но хоть претензий нет! Теперь я знаю, что имеют в виду, когда говорят о всевластии вещей. Атмосфера в доме — просто гнетущая, и я свободно вздохнула только в поезде. Мебель — резная, роскошно обитая; люди — роскошно одетые, безупречно воспитанные, — но, дядя, честное слово за все это время я не слышала ни одного живого слова! Я думаю, ни одна идея не проникала за порог.

Миссис Пендльтон никогда ни о чем не думает, кроме драгоценностей, портних и визитов. Какая огромная разница между нею и миссис Мак-Брайд! Если я когда-нибудь выйду замуж, я устрою свой дом так, как Мак-Брайды. Ни за какие деньги на свете я не допущу, чтобы мои дети превратились в Пендльтонов. Может быть, невежливо критиковать людей, у которых только что была в гостях? Если это так, прошу прощения. Ведь это — наш секрет, мой и Ваш.

Мастера Джерви я видела только раз, когда он приехал к чаю, но и то мне не удалось поговорить с ним. Это было очень грустно, после того, как мы так хорошо проводили с ним время летом. Мне кажется, он не особенно дорожит своими родственниками, и, я уверена, они отвечают ему тем же. Мать Джулии говорит, что он неуравновешенный. Он социалист, хотя, слава Богу, не носит длинных волос и красных галстуков. Она нe понимает, где он набрался таких идей — семья много поколений была самая что ни на есть протестантская. Он бросает деньги на разные дурацкие реформы, вместо того, чтобы тратить их на такие толковые вещи, как яхты, автомобили и лошади. Однако, он тратит их и на сладости. Мне и Джулии он прислал по коробке конфет на Рождество.

Знаете, я, пожалуй, тоже сделаюсь социалисткой. Вы не возражаете? Ведь это — совсем не анархисты, они никого не взрывают. Пожалуй, у меня тут больше прав, чем у других. Я — по рождению пролетарий. Только еще не решила, какой социалисткой я буду. В воскресенье почитаю про них, а потом сообщу вам мои убеждения.

Сколько я видела отелей, театров, красивых домов! До сих пор голова кружится от позолоты, оникса, мозаичных полов и пальм. Я еще не пришла в себя, но рада, что снова в колледже, со своими книгами. Кажется, я настоящая студентка — атмосфера учености и покоя гораздо приятней мне, чем Нью-Йорк. В колледже, действительно, очень хорошо — книги, лекции, строгий распорядок не дают уму уснуть, а когда он все же устанет, есть спорт и гимнастика, и, кроме того, много друзей, которые думают о том же самом. Мы проводим за разговорами целые вечера и в приподнятом настроении расходимся по комнатам, как будто решили какой-нибудь мировой вопрос. А сколько чепухи мы говорим, как глупо шутим, как радуемся! Мы высоко ценим наше остроумие.

Ведь лучше всего не большие развлечения, а маленькие. Я открыла секрет истинного счастья, и оно — в том, чтобы жить сейчас. Не жалеть о прошлом или мечтать о будущем, а брать как можно больше от этой, вот этой минуты. Как на ферме: есть экстенсивное хозяйство, есть интенсивное. Я выбираю интенсивную жизнь. Буду радоваться каждой секунде и знать, что радуюсь. Большинство людей не живет, а бежит наперегонки. Они несутся к какой-нибудь дальней цели, и так пыхтят, так задыхаются, что не замечают, как красиво и мирно вокруг. Потом они вдруг видят, что стары, изношены и совершенно безразличны к тому, достигли они цели или нет. Я же решила присесть у дороги и накопить счастья, даже если не стану великой писательницей. Видите, какой я теперь философ?

Ваша Джуди.

P.S. Сегодня всю ночь льет как из ведра, и вот и само ведро свалилось на подоконник.

 

Дорогой товарищ! Ура! Я — фабианка!

Это — социалист, который согласен ждать. Мы совсем не хотим, чтобы революция наступила завтра, от нее столько хлопот! Пусть приближается постепенно и приходит тогда, когда мы подготовимся как следует и сможем ее вынести.

Пока же мы должны совершенствовать промышленность, образование и сиротские приюты.

Ваша, с товарищеской любовью Джуди.

 

Понедельник, 3-й час ночи. 11 февраля.

Дорогой Д.Д.!

Не обижайтесь, что письмо короткое. Это не письмо, это — извещение, что я напишу длинное письмо, когда сдам экзамены. Надо не только выдержать их, но выдержать хорошо, ведь у меня стипендия!

Ваша прилежная Джуди.

 

5 марта.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Сегодня проповедник говорил о том, что нынешняя молодежь очень поверхностна.

Он говорил, что мы теряем старые идеалы и не хотим серьезно трудиться на поприще науки. Особенно заметно наше падение в том, что мы не относимся с прежним уважением к власти. Мы больше не почитаем старших.

Я пришла из церкви очень серьезной.

Может быть, я и впрямь слишком фамильярна? Не должна ли я обращаться к Вам с большим почтением? Да, конечно… Тогда начинаю снова.

Глубокоуважаемый мистер Смит!

Имею честь сообщить Вам, что успешно выдержала сессию и начинаю трудиться в новом семестре. Я оставила химию, закончив курс качественным анализом, и приступила к изучению биологии, правда — не без колебаний, так как предполагаю, что нам придется препарировать червей и лягушек.

На прошлой неделе была очень интересная лекция о римских памятниках на юге Франции. Никогда не слыхала столь ясного и душеполезного изложения.

На занятиях по английской литературе мы читаем «Тинтернское аббатство» Уордсворта. Как хорошо он пишет и как пылко выражает свой пантеизм! Романтизм начала прошлого столетия (то есть — такие поэты, как Шелли, Байрон, Китс и Уордсворт) нравится мне гораздо более, чем классическая поэзия, предшествующая им. Раз уж мы заговорили о поэзии, позвольте Вас спросить, читали ли Вы небольшую поэму Теннисона — «Локсли-холл»?

Последнее время я исправно занимаюсь гимнастикой — у нас появились старосты, и лучше правил не нарушать. В колледже очень красивый, отделанный мрамором бассейн, дар одной из прежних учениц. Моя подруга по комнате, мисс Мак-Брайд, подарила мне купальный костюм, который ей узок, и я учусь плавать.

Вчера у нас на десерт было розовое мороженое. Для окраски кушаний мы употребляем только растительные краски. Анилиновых колледж не допускает, печется о нашем здоровье, а также — о красоте.

Погода последнее время прекрасная — яркое солнце, синее небо или приятные метели. Мы с удовольствием ходим в аудитории и обратно; обратно — даже лучше.

Надеюсь, письмо это застанет Вас в добром здравии.

Сердечно преданная Вам Дж. Аббот.

 

24 апреля.

Дорогой дядя!

Снова пришла весна! Видели бы Вы, как у нас красиво! Все-таки, Вы бы могли приехать и полюбоваться. Мастер Джерви приезжал в прошлую пятницу, но он выбрал самое неподходящее время, мы трое бежали на станцию, чтобы не опоздать на поезд. Знаете, куда мы ехали? В Принстон, на танцевальный вечер и на футбольный матч. Я не спросила Вас, могу ли я поехать, ведь Ваш секретарь ответил бы: «Нет». Но у нас все было в порядке: нас отпустили, а там с нами была миссис Мак-Брайд. Мы очень хорошо провели время, но опускаю подробности — их слишком много и они довольно сложные.

Суббота.

Мы встали затемно. Ночной сторож разбудил нас, шестерых девочек, мы сварили кофе в кастрюле (Вы никогда не видели столько гущи!) и отправились смотреть восход солнца за две мили от колледжа, на холм, где растет одинокое дерево. Пока мы взбирались на вершину, солнце чуть не опередило нас. А какими голодными вернулись мы к завтраку!

Что ж это, дядюшка, я так развосклицалась?

Думала я написать о зеленеющих почках, о новой дорожке на спортивной площадке, об отвратительном уроке биологии, который предстоит нам завтра, о новых каноэ, о Кэтрин Прентис, у которой воспаление легких, и об ангорской кошке, сбежавшей от Прекси и прожившей две недели в нашей столовой, пока горничная не донесла на нее, и о моих новых платьях — белом, розовом и голубом в горошек и о шляпе… но я просто засыпаю. Кажется, я постоянно ссылаюсь на это? Что ж, колледж — очень хлопотливое место, мы устаем к концу дня, особенно — когда день начинается с рассветом.

Любящая Вас Джуди.

 

15 мая.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Как по-Вашему, прилично сесть в вагон и смотреть в одну точку, не замечая никого?

Сегодня очень красивая дама в очень красивом бархатном платье села в поезд и, без малейшего выражения на лице, сидела неподвижно пятнадцать минут, устремив взор на рекламу подтяжек. Мне кажется, просто невежливо не обращать ни на кого внимания, словно только ты и важен. Во всяком случае, такой человек много упускает. Пока она смотрела на дурацкую рекламу, я изучала лица, и мне было куда интереснее.

Погода у нас переменчивая. Когда я начала писать, шел дождь, теперь снова светит солнце. Мы с Салли идем играть в теннис, и нас освободили от гимнастики.

Через неделю.

Надо бы давно кончить это письмо, а я вот не кончила. Вы не обижаетесь? Право, я очень люблю писать Вам — так приятно, что у тебя есть какая-то семья! Сказать Вам? Вы — не единственный, кому я пишу. Есть еще двое!

Этой зимой я получала прекрасные длинные письма от мастера Джерви (конверты надписаны на машинке, так что Джулия не могла узнать почерк). Слыхали Вы что-нибудь подобное? И каждую неделю, приблизительно, приходят каракули из Принстона. Отвечаю я безотлагательно. Как видите, я, как другие девушки, получаю письма.

Писала ли я Вам, что меня приняли в Драматический клуб старших курсов? Это — очень изысканное общество, всего семьдесят пять человек. Как Вы думаете, удобно ли мне, социалистке, быть членом такого клуба?

И еще — как Вы думаете, чем я занимаюсь по социологии? Пишу (figurez-vous[37]) работу о сиротских приютах. Преподаватель перетасовал темы, мы вытягивали билетики, и этот достался мне. C'est drole, ca, n est-ce pas?[38]Звонит гонг к обеду. По пути опущу письмо.

Любящая Вас Джуди.

 

4 июня.

Дорогой Дядюшка!

Горячее время, завтра начинаются экзамены. Много занятий, много возни с чемоданами, а широкий мир так хорош, что невозможно усидеть в комнате.

Ничего, скоро каникулы. Джулия этим летом едет за границу, это уже четвертый раз. Что ж, земные блага разделены не поровну. Салли, по обыкновению, отправляется в Адирондак. А что буду делать я? Угадайте с трех раз. Ферма? Нет. Адирондак? Нет. (Не хочу ехать туда после прошлогоднего разочарования.). Не можете больше ничего придумать? Вы не очень изобретательны. Так и быть, скажу, если Вы не станете возражать. Предупреждаю Вашего секретаря, что решила твердо.

Поеду я к морю с некоей миссис Чарльз Петерсон готовить ее дочь в наш колледж. Я познакомилась с нею у Мак-Брайдов, она очаровательная женщина. Буду учить латыни ее младшую дочь, но у меня останется время и для себя, а главное, я буду получать пятьдесят долларов в месяц! Неужели Вас не поражает такая сумма? Она сама предложила, у меня никогда не хватило бы духу спросить больше двадцати пяти.

Я закончу уроки в Магнолии (там она живет) первого сентября и оставшиеся три недели, вероятно, проведу на ферме. Мне хочется повидать миссис Семпл и моих друзей животных.

Ну, как Вам нравятся мои планы? Понимаете, я становлюсь независимой. Вы поставили меня на ноги, и, кажется, я могу идти без посторонней помощи.

Праздник в Принстоне и наши экзамены как раз совпали. Как жаль! Мы так хотели поехать, но теперь об этом и думать нечего.

До свидания, дядюшка! Желаю Вам хорошо провести лето, отдохнуть и подготовиться к следующему году. (Это Вы должны были написать мне!) Понятия не имею, что Вы делаете летом и как развлекаетесь! Играете Вы в гольф, ездите верхом, охотитесь или просто греетесь на солнце и размышляете?

Как бы то ни было, отдыхайте и не забывайте Вашу Джуди.

 

10 июня.

Дорогой дядюшка!

Это самое решительное письмо, какое я писала, но я решила твердо и не отступлю. С Вашей стороны очень мило и великодушно послать меня на лето в Европу — секунду-другую я просто ликовала, но заставила себя сказать «Нет». Нелогично сперва отказаться от денег, а потом истратить те же деньги на развлечения! Не приучайте меня к роскоши. Человек не страдает без того, чего у него не было, но очень трудно обходиться без вещей, которые хоть какое-то время принадлежали ему, то есть ей (нет, «тебе») по праву. Совместная жизнь с Салли и Джулией — сильное испытание для моего стоицизма. Им обеим многое принадлежит с детства. Счастье для них — совершенно естественно. Мир, по их мнению, очень много им должен. Может, и так — ведь он, мир, исправно отдает им долги. Что же до меня, мир не должен мне ничего, о чем и предупредил с самого начала. Я не имею права брать в кредит, ибо настанет время, когда он откажет мне в займе.

Кажется, я тону в море метафор, но Вы ведь меня понимаете? Как бы то ни было, я чувствую, что честно только одно: стать на лето репетитором и содержать себя.

Магнолия.

Четыре дня спустя.

Написала до этого места, и тут… как Вы думаете, что случилось? Пришла горничная и подала мне карточку мастера Джерви. Он тоже едет летом за границу, не с Джулией, самостоятельно. Я сказала ему, что Вы предложили мне ехать с дамой, которая сопровождает нескольких девушек. Он знает о Вас. То есть он знает, что у меня нет ни отца, ни матери, и один добрый человек определил меня в колледж. У меня духу не хватило рассказать ему о приюте. Он думает, что Вы — мой опекун, самый что ни на есть приличный друг семьи. Я не говорила ему, что совсем не знаю Вас, это слишком странно!

Как бы то ни было, он уговаривал меня поехать. Он говорил, что это очень важно для образования. К тому же он будет в Париже, так что мы сможем удирать от дамы и обедать в чужеземных, занятных, восхитительных ресторанчиках.

Знаете, дядюшка, я чуть не согласилась! Если бы он не был таким властным, я пожалуй, сдалась бы. Меня можно уговорить постепенно, но заставить — нельзя! А он сказал, что я глупая, нелепая, непоследовательная, донкихотствующая, своенравная, упрямая девчонка (это только некоторые из его прилагательных, другие я забыла), и я не знаю, что мне полезно, так что должна слушаться старших. Мы почти поссорились — собственно, я не уверена, что мы не поссорились совсем.

Словом, я упаковала вещи и приехала сюда. Я решила сжечь все мосты раньше, чем кончу письмо Вам. Теперь от них осталась одна зола; а я на «Вершине» (так называется наш коттедж), вещи распакованы, Флоренс (это — младшая) борется с первым склонением.

Борьба предстоит тяжелая. В жизни не видела таких избалованных девочек. Сперва научу ее учиться — она никогда не занималась всерьез ничем, кроме мороженого с содовой.

Для занятий мы избрали тихий уголок среди скал — миссис Петерсон хочет, чтобы девочки проводили как можно больше времени на воздухе — и, скажу Вам, нелегко сосредоточиться, когда перед тобой синее море и проплывают мимо суда. Как подумаю, что на одном из них я могла бы… Нет, не хочу думать ни о чем, кроме латинской грамматики.

«Предлоги а или ab, absque, coram, cum, de, e или ex, prae, pro, sine, tenus, in, sufter, sub и super употребляются с аблативом».

Видите, я погрузилась в работу, отвращая очи от соблазна. Не сердитесь на меня и не думайте, что я не ценю Вашу доброту. Я очень, очень ценю ее, и могу отблагодарить Вас только тем, что стану Весьма Полезной Гражданкой. (Гражданки ли мы? Кажется, нет.) Ну, тогда Весьма Полезной Особой. Глядя на меня, Вы сможете сказать: «Это я дал миру такую особу».

Прекрасно звучит, правда? Но не хочу обманывать Вас. Иногда мне кажется, что я не совсем обычная девушка. Да, хорошо мечтать о том или ином поприще, но, по всей, вероятности, я стану такой, как и все. Выйду замуж за дельца и буду его вдохновлять.

Ваша Джуди.

 

19 августа.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Окно мое выходит на очаровательный ландшафт (океаншафт, вернее) — вода и скалы.

Лето идет своим чередом, утро я провожу за латынью, английским и алгеброй с моими тупоголовыми девочками. Не представляю себе, как Марион поступит в колледж и что она там будет делать. Что до Флоренс, она совершенно безнадежна, но как хороша! Мне кажется, абсолютно все равно, умны они или тупы, если обе — такие красавицы. А все-таки думаешь, как будут надоедать мужьям их глупые речи, если им только не посчастливится выйти за дураков. Вполне может быть, мир кишит глупыми мужчинами. Сколько я их встретила за это лето!

Днем мы лазаем по скалам или купаемся, если волны не очень большие. В соленой воде я плаваю неплохо. Видите, образование приносит мне пользу!

Из Парижа, от Джервиса Пендльтона, пришло лаконичное письмо. Видимо, я еще не получила полного прощения за то, что не последовала его совету. Тем не менее, если он вернется вовремя назад, он заедет на ферму, чтобы повидаться со мной, и, если я буду мила и кротка, я, судя по всему, снова войду в милость.

Есть и письмо от Салли. Она приглашает меня на две недели в сентябре. Должна я просить у Вас разрешения или я уже могу действовать сама? Могу, конечно; я ведь теперь на последнем курсе. Проработав все лето, я хотела бы немножко развлечься: увидеть Адирондак; увидеть Салли; увидеть ее брата — он научит меня грести, а, главное, (вот она, низость!) мне очень хочется, чтобы мастер Джерви поехал на ферму и не застал меня там.

Я должна показать ему, что мне нельзя приказывать. Никто не смеет приказывать мне, кроме Вас, дядюшка, — да и то не всегда!

До свидания.

Джуди.

 

Лагерь Мак-Брайд.

6 сентября.

Дорогой дядюшка!

Ваше письмо запоздало (пишу это с удовольствием). Если Вы непременно хотели, чтобы я исполняла Ваши инструкции, надо было прислать их недели на две раньше. Как видите, я здесь уже пять дней.

Лес очень хорош, и лагерь хорош, и погода, Мак-Брайды, и весь мир. Мне очень хорошо!

Вот Джимми зовет меня кататься в лодке. До свидания! Простите, что не послушалась. И почему Вы так упорно противитесь моим небольшим удовольствиям? После целого лета усиленных занятий, мне кажется, я имею право отдохнуть две недели. Вы — настоящая собака на сене.

И все-таки я еще люблю Вас, несмотря все Ваши недостатки.

Джуди.

 

3 октября.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Я — на последнем курсе. Мало того, я — редактор нашего ежемесячного журнала. Просто быть не может, что такая ученая особа четыре года назад была в приюте Джона Грайера. В Америке все совершается быстро.

А это Вам как понравится? На ферму пришло письмо, его сюда переслали. Мастер Джерви коротко сообщает, что, как ни жаль, он не может заехать к Семплам, так как какой-то друг пригласил его к себе на яхту, и надеется, что я хорошо отдохнула у моря. Между тем, он знает, что я была у Мак-Брайдов, Джулия ему говорила! Вам, мужчинам, надо бы предоставить интриги женщинам, у Вас легкости не хватает.

Джулия привезла целый чемодан дивных нарядов из Парижа, скажем, вечернее платье из радужного шелка, которого не постеснялись бы ангелы в раю. А я-то думала, что мои новые платья необыкновенно хороши. Я скопировала с помощью дешевой портнихи туалеты миссис Петерсон, и, хотя они вышли поскромнее подлинников, я была coвершенно счастлива, пока Джулия не распаковала свой чемодан. Теперь — умру, но увижу Париж!

Дорогой дядюшка, Вы радуетесь, что Вы — мужского пола? Вероятно, Вам кажется глупым, что мы так волнуемся из-за тряпок? Да, это глупо. Но виноваты вы, мужчины.

Слыхали Вы о знаменитом профессоре, который презирал бесполезные украшения и предпочитал для женщин разумную, простую одежду? Жена, существо покорное, ему подчинилась. И что же Вы думаете? Он сбежал от жены с хористкой.

Ваша Джуди.

P.S. Горничная на нашем этаже носит синие фартуки. Куплю ей коричневых, а эти утоплю в озере. Как их увижу, так дрожу.

 

17 ноября.

Дорогой длинноногий дядюшка! Какое печальное событие в моей литературной карьере! Не знаю даже, говорить Вам или нет, но нуждаюсь в сочувствии, молчаливом сочувствии. Пожалуйста, не растравливайте раны, не упоминайте об этом в Вашем будущем письме!

Всю прошлую зиму, по вечерам, и все лето на каникулах я писала роман. Кончила его как раз перед началом занятий и послала издателю. Он продержал рукопись два месяца, я была уверена, что он ее примет; но вчера утром на мое имя пришел пакет (с доплатой 30 центов), а в пакете — моя рукопись и письмо от издателя, очень милое, в отеческом духе, но совершенно откровенное. Он пишет, что, судя по адресу, я еще учусь, и, с моего разрешения, советует мне вложить все силы в занятия и не писать, пока я не получу диплома. К письму приложена внутренняя рецензия, вот такая:

«Сюжет в высшей степени невероятный, характеры неестественны. Диалоги надуманы.

Есть искренний юмор, но не всегда хорошего тона. Передайте ей, чтобы не отчаивалась, со временем она напишет хороший роман».

Не очень-то лестно, правда? А ведь я думала, что обогащаю американскую литературу. Думала, и всерьез. Кроме того, я надеялась поразить Вас еще до окончания колледжа. Материал я собирала на Рождество, у Джулии. Но, честно говоря, рецензент прав. Наверное, за две недели не изучишь нравы и обычаи большого города.

Вчера я взяла рукопись на прогулку, дошла до газового завода, и спросила инженера, нельзя ли воспользоваться печью. Он любезно открыл дверцу, и собственными руками я бросила рукопись в огонь. Чувство было такое, словно я кремирую своего единственного ребенка.

Спать я легла в полном унынии. Мне казалось, я никогда, ничего не добьюсь, Вы зря тратили на меня деньги. И что же? Утром я проснулась с прекрасным новым замыслом в голове, целый день разрабатывала характеры героев, и была такой счастливой, какой только можно. Да, меня не обвинишь в пессимизме! Если бы мой муж и двенадцать детей погибли разом от землетрясения, на другой же день я бы улыбалась и думала, как обзавестись новыми.

Любящая Вас Джуди.

 

14 декабря.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Вчера мне снился очень забавный сон. Я вошла в книжный магазин и приказчик подал мне книгу: «Жизнь и переписка Джуди Аббот». Я видела красную книжку, приют Джона Грайера на обложке, мой портрет на первой странице, подпись: «Преданная Вам Джуди Аббот». И как раз в тот момент, когда я хотела заглянуть на последнюю страницу, чтобы прочитать надпись на своей могиле, я проснулась. Очень неприятно! Ведь я могла узнать, за кем я буду замужем и когда умру.

Как Вы думаете, интересно узнать свою жизнь, честно описанную всеведущим писателем? Представьте, что Вам дали бы прочесть ее с тем условием, что, ничего не забывая, Вы будете знать заранее, что с Вами случится, в какой день и час Вы умрете. Многие ли смогли бы подавить любопытство? Ведь очень хочется ее прочесть, хотя и знаешь, что тогда придется жить, не надеясь и не удивляясь.

Жизнь и так достаточно монотонна. Все ешь да спишь. Но какой смертельно монотонной стала бы она, если бы между едой и сном не случалось ничего неожиданного! Простите, поставила кляксу, но я уже на третьей странице, не переписывать же заново.

В этом году я по-прежнему занимаюсь биологией. Очень интересный предмет! Сейчас мы изучаем пищеварительную систему. Видели бы Вы, как изящен срез двенадцатиперстной кишки под микроскопом!

Приступили к философии — интересно, но слишком уж отвлеченно. Я предпочитаю биологию, где предмет обсуждения можно увидеть глазами. Еще одна клякса. И еще! Перо течет, просто плачет. Простите ему его слезы!

Верите ли Вы в свободную волю? Я — верю. Я не согласна с философами, полагающими, что каждое действие — неизбежный и автоматический результат каких-то причин. Это — самая безнравственная доктрина, какую я только слышала, ведь тогда никого нельзя ни за что порицать. Если человек — фаталист, то он сидит и говорит: «Да исполнится воля Господня», и будет так сидеть, пока не умрет.

Я твердо верю, что моя воля свободна и я в силах ее выполнить. Вера эта может двигать горами. Погодите, я уж стану великой писательницей! У меня написаны четыре главы и пять я набросала.

Какое бессвязное письмо! У Вас голова не разболелась? Отдохну-ка я и сварю тянучек. Жаль, что нельзя их Вам послать. Они будут очень вкусные, на сей раз мы возьмем настоящие сливки и свежее масло.

Любящая Вас Джуди.

P.S. Мы устроили в гимнастическом зале самые диковинные танцы. Можете себе представить, как мы были похожи на настоящий балет. Последняя балерина, изящно делающая пируэт — и есть (есмь?) я.

 

26 декабря.

Дорогой, дорогой дядюшка! Ну, в своем ли Вы уме? Неужели Вы не понимаете, что нельзя посылать одной девушке семнадцать подарков? Ведь я же социалистка, а Вы хотите сделать из меня плутократку!

Подумайте, что будет, если мы поссоримся! Придется нанимать фургон, чтобы вернуть Вам подарки.

Мне очень жаль, что галстук, который я Вам послала, так похож на тряпку. Я связала его собственными руками (что Вы, конечно, обнаружили, увидев изнанку). Носите его в холодную погоду и застегивайтесь на все пуговицы.

Тысячу раз благодарю Вас. Мне кажется, Вы — самый лучший из людей и самый глупый!

Джуди.

P.S. Вот клевер о четырех лепестках из Адирондака — Вам на счастье в Новом году.

 

9 января.

Хотите, дядюшка, сделать то, что обеспечит Вам вечное блаженство? Здесь есть семья в отчаянном положении — мать, отец и четверо наличных детей (двое мальчиков ушли, чтобы пробиться в мире, но до сих пор ни один еще ничего не прислал). Отец работал на стекольном заводе, заболел чахоткой — это очень вредная работа — и лежит в больнице.

Они израсходовали все сбережения, семью кормит старшая дочь, ей двадцать четыре года. Она шьет, зарабатывает полтора доллара в день (и то не каждый), а вечером еще вышивает. Мать — совсем слабая, ничего не делает, только молится, покорно сложив руки, пока дочь убивает себя работой и заботой. Они не знают, как проживут зиму, и я не знаю, конечно. На сто долларов они купили бы угля, башмаки трем младшим, чтобы они могли ходить в школу, а старшая дочь передохнула бы немного, и не тревожилась все время, есть работа или нет.

Вы — самый богатый человек из всех, кого я знаю. Не могли бы Вы одолжить им сто долларов? Эта девушка заслуживает помощи — гораздо больше, чем я. Я бы не просила, если бы не она, мать не очень меня трогает, это какая-то медуза.

Я просто лопаюсь от злости, когда люди, возведя очи к небу, говорят: «Быть может, это к лучшему», хотя прекрасно знают, что к худшему. Смирение или покорность или как ее там — просто лень и бессилие. Нет, я за более воинственную веру!

Нам задали на завтра чудовищный урок по философии — прочитать всего Шопенгауэра. Видимо, профессор, не понимает, что мы изучаем и другие науки. Он — старый чудак, постоянно витает в облаках и растерянно моргает, когда ему приходится спуститься на землю. Лекции он украшает шутками, и мы старательно смеемся, но, уверяю Вас, нам не до смеха. Все свободное время он ходит и думает, действительно ли существует материя, или ему это только кажется.

Я уверена, что швея, о которой я писала, прекрасно знает, что есть, чего нет!

Как Вы думаете, где мой новый роман? В корзинке под столом. Я сама вижу, что он нe очень хорош, а если уж автор видит, что скажут читатели?

Позже.

Пишу Вам с одра болезни. Два дня, как меня положили с распухшими железками, могу глотать только горячее молоко. «О чем думали ваши родители, почему не удалили гланды?» — спросил доктор. Не знаю; вряд ли они об этом думали.

Ваша Дж. А.

На следующее утро.

Только что перечитала это письмо. Не знаю, почему я нагнала столько мрака. Уверяю Вас, я молода, весела и счастлива. Надеюсь, Вы тоже. Молодость никак не связана с годами, она познается по живости духа, и если у Вас седые волосы, не печальтесь, Вы можете быть совсем юным.

Любящая Вас Джуди.

 

12 января.

Дорогой филантроп!

Ваш чек для этой моей семьи пришел вчера. Спасибо! Я отнесла его сразу после завтрака, не пошла на гимнастику, и видели бы Вы лицо старшей дочери! Она так удивилась и обрадовалась, что помолодела, а ведь ей всего двадцать четыре года! Разве это не грустно?

Теперь ей кажется, что судьба повернула к лучшему. У нее есть работа месяца на два — кто-то женится, и невесте шьют приданое.

– Благодарение Богу! — воскликнула мать, когда узнала, что в этой маленькой бумажке — сто долларов.

– Это не Бог, — сказала я, — это дядюшка. (Конечно, я назвала Вас «мистер Смит».)

– Но ведь Бог внушил ему эту мысль, — возразила она.

Но я не сдалась:

– Ничего подобного! Это я.

И все-таки, дядюшка, я полагаю, что небеса Вас вознаградят. Будете всего 10.000 лет в чистилище.

Ужасно благодарная Вам Джуди Аббот.

 

15 февраля.

Спешу сообщить Вашему Королевскому Величеству!

Нынче утром я кушал пирог с индейкой и паштет из гусятины, а после оного спросил чаю (китайский напиток), которого никогда не пил.

Пожалуйста, не беспокойтесь, дядюшка, я с ума не сошла, я просто цитирую Сэмюеля Пеписа.[39]Мы читаем его по истории («документы эпохи»). Салли, Джулия и я разговариваем только на языке 1660 года. Вот послушайте:

«Я отправился на Чаринг-Кросс, чтобы увидеть, как топят, вешают и четвертуют майора Гаррисона. С виду он столь доволен, сколь может быть человек при подобных обстоятельствах».

Или это:

«Трапезовал с дамой, в траур одетой, ибо бpaт ее скончался вчера от черной оспы».

Как будто рановато развлекаться? Друг Пеписа предложил королю забавнейший способ уплаты долгов: выручить деньги, продав бедным залежавшиеся товары, уже непригодные для еды. Что Вы думаете об этом, дорогой реформатор? Нет, все-таки мы, нынешние, не так дурны, как пишут в газетах.

Сэмюель заботился о своем туалете не хуже любой девушки. Он наряжался в пять раз дольше, чем его жена. По-видимому, то был золотой век мужей. Смотрите, какая честность: «Сегодня получил мой камлотовый плащ с золотыми пуговицами. Больших денег стоил он мне, и я молю Господа Бога, чтобы он дал мне возможность заплатить сполна портному».

Простите, что я надоедаю Вам с этим Пеписом, я пишу специальную работу о нем. Знаете что? У нас отменили правило тушить огонь в десять часов. Мы можем жечь лампу хоть всю ночь, единственное условие — не мешать другим, то есть не засиживаться большой компанией. И вот Вам природа человеческая: теперь, когда мы можем сидеть, сколько пожелаем, мы больше не желаем. Мы клюем носом в девять, а в половине десятого перо выпадает из наших рук. Сейчас половина десятого. Спокойной ночи.

Назавтра.

Сейчас была в церкви, проповедник из Джорджии. Он сказал, что разум не должен затемнять чувства. Но, как выразился бы Пепис, сколь сухо, сколь нудно он говорил! Откуда бы они ни приезжали — хоть из Канады, какого исповедания бы ни придерживались, проповеди — одинаковые. Почему бы им не пойти в мужской колледж и не сказать студентам, чтобы те не напирали на разум?

День чудесный, ясный, морозный. После ужина мы трое, и Марта, и Элинор (их Вы не знаете) пошли пешком на ферму «Чистый Ручей», и ели жареных цыплят и вафли, а потом миссис Ручей привезла нас обратно. Надо быть в колледже к семи, но мы задержались на час.

Имею честь оставаться Вашим покорнейшим, вернейшим, преданнейшим слугою Дж. АББОТ.

 

5 марта.

Дорогой попечитель!

Завтра первая среда этого месяца, тяжелый день для приюта. Как облегченно вздохнут они, когда пробьет пять часов, и все Вы, погладив их по головкам, отправитесь восвояси. Гладили Вы меня по головке, дядюшка? Не думаю. Я запомнила только толстых попечителей.

Передайте привет Джону Грайеру, самый искренний. У меня пробуждается нежность к этому учреждению, когда я гляжу на него сквозь туман четырех лет. Поначалу в колледже я обижалась и досадовала, что приют отобрал у меня нормальное детство, какое было у других девочек; но теперь я ничего такого не чувствую. Я смотрю на ту жизнь как на необыкновенное, удивительное приключение. Она дает мне точку опоры, с которой я могу на все смотреть. Сейчас, когда я взрослая, я вижу мир в перспективе, а у тех, кто рос нормально, ее нет.

Я знаю массу девочек (например, Джулию), которые и не ведают, что счастливы. Они привыкли к этому, чувства у них онемели, а я вот все время понимаю, какая я счастливая. И буду понимать, что бы со мной ни случилось.

Даже неприятные вещи (скажем, зубную боль) я воспринимаю, как занятное, новое ощущение. «Какое небо надо мной? Бестрепетно судьбу встречаю».

Однако не принимайте эту новую любовь к приюту слишком буквально. Если у меня будет пять человек детей, я не отдам их туда, как Руссо, чтобы их воспитали строго и просто. Передайте миссис Липпет, что я ее не забыла (это — правда, а вот привета — не надо). И нe забудьте сказать ей, какой я стала хорошей.

Ваша Джуди.

 

Ивовый плетень».

4 апреля.

Дорогой дядюшка!

Обратили Вы внимание на почтовый штемпель? Мы с Салли украшаем ферму нашим присутствием во время пасхальных каникул. Мы решили, что самое лучшее — поехать на десять дней туда, где тихо. Нервы у нас до того истрепались, что мы больше не в состоянии выдерживать наши трапезы. Обедать с четырьмя сотнями девушек — пытка, особенно, когда ты устала. Стоит страшный шум, просто не расслышать, что говорят тебе через стол, если только собеседница не сложит руки рупором и не станет кричать. Да, вот так.

Теперь мы бродим по холмам, читаем, пишем, а главное — отдыхаем. Сегодня утром взобрались на вершину холма, где однажды мы с мастером Джерви готовили себе обед. Даже не верится, что прошло почти два года. Еще до сих пор видно, где дым от костра оставил след на камне. Как странно, что некоторые места связаны с определенными людьми, не захочешь, а — вспомнишь. Мне было так одиноко без него… ровно две минуты.

Знаете, чем я занята в последнее время? Вы, пожалуй, решите, что я неисправима — я снова пишу книгу. Принялась за нее недели три назад и прямо пожираю бумагу. Я открыла секрет. Мастер Джерви и тот издатель правы — гораздо лучше писать о том, что хорошо знаешь. Вот я на этот раз и описываю то, что знаю досконально. Угадайте, о чем идет речь? О приюте Джона Грайера! И выходит хорошо, я уверена. Описываю повседневные происшествия. Теперь я реалистка, романтизм заброшен. Вернусь к нему позже, когда начнется полное приключений будущее.

Эту повесть я кончу — и напечатаю! Вот увидите. Если хочешь достичь чего-нибудь и не сдаешься, то в конце концов все получится. Я четыре года хочу получить от Вас письмо и надежды не потеряла.

Спокойной ночи, дорогой дядя.

(Мне нравится называть Вас «дорогой дядя». Такая хорошая аллитерация.) Любящая Вас Джуди.

P.S. Забыла сообщить Вам новости с фермы, но они очень печальные. Если Вы чувствительны, лучше не читайте постскриптума.

Бедный старый Гров скончался. Он уже не мог жевать, и его застрелили.

Девять цыплят задушила на прошлой неделе ласка, или вонючка, или крыса.

Одна из коров заболела, и нам пришлось выписывать ветеринара. Амасаи целую ночь давал ей какое-то масло и виски. Но мы подозреваем, что бедная корова принимала только масло.

Восторженный Томми[40]— черепаховый кот — неожиданно исчез. Мы боимся, не попал ли он в капкан.

Да, много на этом свете горя.

 

17 мая.

Дорогой длинноногий дядюшка! Это письмо — очень короткое, у меня начинает ныть рука при одном взгляде на перо. Записывала лекции днем, пишу бессмертную повесть вечером — больше не могу.

Через три недели, в пятницу, выпускной акт. Мне кажется, Вы могли бы приехать и познакомиться со мною. Я возненавижу Вас, если Вы не приедете! Джулия приглашает мастера Джерви, он ведь ее родственник, Салли приглашает Джимми Мак-Б., он тоже родственник, а кого пригласить мне? Только Вас и миссис Липпет, а ее я видеть не хочу. Приезжайте, пожалуйста!

Ваша с писчей судорогой Джуди.

 

Ивовый плетень».

19 июня.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Я — образованная! Мой диплом лежит на самом дне, в ящике комода, под двумя лучшими платьями. Акт прошел, как обыкновенно, особых происшествий не было. Благодарю Вас за розы, они очаровательны. Мастер Джерви и мастер Джимми тоже поднесли мне по букету, но я оставила их цветы в ванной, а с Вашими шла в процессии.

И вот я здесь на все лето, а может быть — и на всю жизнь. Пансион дешев, все тихо и располагает к писательству. Чего еще желать начинающему романисту? Я просто одержима своей книгой. Обдумываю ее днем и вижу ее во сне. Мне только и хочется, что покоя, и досуга (с перерывом на очень сытный обед).

Мастер Джерви приедет на недельку в августе, а Джимми Мак-Брайд будет заглядывать в течение лета. Он связан с каким-то акционерным обществом, и разъезжает по этим местам, продавая акции.

Как видите, «Ивовый плетень» не совсем лишен общества. Я было думала, что Вы тоже заедете сюда, но теперь вижу, что это безнадежно. После того, как Вы не приехали на выпускной вечер, я вырвала Вас из сердца и похоронила навек.

Джуди Аббот, бакалавр.

 

24 июля.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Как приятно работать! (Может быть, Вы никогда не работали?) В особенности это приятно, когда Вы делаете то, что Вам дороже всего на свете. Я писала все лето без устали и сердилась только, что дни коротки, не запишешь все прекрасные, занятные, бесценные мысли, которые приходят в голову.

Я кончила вторую часть моей повести и завтра в половине восьмого начинаю третью. Это — самая лучшая книга, какую Вы только читали. Нет, правда! Ни о чем другом я думать не могу. Едва выдерживаю, пока оденусь и поем, чтобы сесть за стол и писать. И пишу, пишу, пишу, пока не почувствую такую усталость, что просто падаю. Тогда я выхожу с Колином (новая овчарка), гуляю по полям и набираюсь новых мыслей на завтра. Это — самая лучшая книга… Ах, простите, уже было!

Вы не считаете, что я расхвасталась, а, дядюшка? Не считайте! Просто сейчас пора восторгов. Может быть, позже я стану холодной, сдержанной, ироничной. Нет, не стану. На сей раз я написала настоящую книгу. Подождите, увидите!

Попробую хоть минутку поговорить о чем-нибудь другом. Писала ли я Вам, что Амасаи и Кэрри поженились в прошлом месяце? Они еще работают здесь, но, по-моему, брак их испортил. Прежде она всегда хохотала, если ступала в грязь или просыпала на пол золу, а теперь… послушали бы Вы, как она бранится! И волос она больше не завивает. Амасаи охотно выбивал ковры и носил дрова, а теперь ворчит, если его попросишь. Галстуки он носит черные и бурые, а раньше признавал только малиновые и пунцовые. Я решила никогда не выходить замуж. Ясно