| вторая половина ноября — начало декабря 1837 г. Из Тифлиса в Петрозаводск Любезный друг Святослав! Я полагаю, что либо мои два письма пропали на почте, либо твои ко мне не дошли, потому что с тех пор, как я здесь, я о тебе знаю только из писем бабушки. Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если бы не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение веселее Грузии. С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже... Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить — в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь... — Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), — и чуть не попались шайке лезгин. — Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! — Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь. Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе, — да жаль, теперь не доучусь, а впоследствии могло бы пригодиться. Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч., теперь остается только проситься в экспедицию в Хиву с Перовским. Ты видишь из этого, что я сделался ужасным бродягой, а право, я расположен к этому роду жизни. Если тебе вздумается отвечать мне, то пиши в Петербург; увы, не в Царское Село; скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта и серьезно думаю выйти в отставку. Прощай, любезный друг, не позабудь меня, и верь все-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал. Вечно тебе преданный М. Лермонтов. |
Источник:
Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений в четырех томах / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). — Издание второе, исправленное и дополненное — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1979—1981 год. Том 4, Проза. Письма. — 1981. — Страницы 403-404.
Комментарий к письму:
Впервые опубликовано в «Русском обозрении», 1890, № 8, с. 741 — 742.
В первой половине сентября Михаил Лермонтов уехал с Кавказских минеральных вод и через Ставрополь и укрепление Ольгинское прибыл в Тамань для дальнейшего следования в Анапу или Геленджик, где находился отряд генерала Вельяминова, готовившийся к встрече Николая I. После некоторой задержки в Тамани Лермонтов вынужден был вернуться 29 сентября в Ольгинское. Принять участие в военных действиях ему не пришлось, так как первая экспедиция 1837 г. против горцев к этому времени уже окончилась, и с 29 сентября военные действия, по случаю приезда царя, были временно прекращены. В тот же день Лермонтов получил приказ отправиться в свой полк в Закавказье. Когда именно Лермонтов прибыл в полк и каков был его маршрут летом и осенью 1837 г., до сих пор точно не установлено. По его собственным словам, он изъездил Кавказскую линию, образуемую цепью укрепленных казачьих станиц, степных крепостей и казачьих постов, которая проходила от Каспийского моря по Тереку и затем по Кубани до Черного моря. Лермонтов пишет, что он странствовал, «одетый по-черкесски»; речь идет о походной форме нижегородских драгун — черкеске с газырями на груди и бурке. Поездка и пребывание Лермонтова «в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии» возможно связаны с кубинским восстанием, поднятым сторонниками Шамиля в сентябре 1837 г. Для ликвидации восстания из Кахетии (из местечка Караагач) были отправлены в Кубу два эскадрона Нижегородского драгунского полка. До Кубы «нижегородцы» не дошли — восстание было уже подавлено — и остановились в Шемахе, где, очевидно, и догнал их Лермонтов, следовавший в полк из Тифлиса. Здесь, вероятно, и произошла та стычка с лезгинами, о которой он пишет. Как попал Лермонтов в Шушу, которая находится ближе к южной границе Закавказья, не ясно. Возможно, что А. П. Шан-Гирей, публикуя текст письма, автограф которого не сохранился, ошибочно прочел «Шуша» вместо «Нуха», через которую Лермонтов не мог не проехать, следуя из Шемахи в Кахетию.
Во время пребывания в Грузии Лермонтов в полку был занят мало, так как строевую службу, которую он называет «фронтом», кавказские войска не несли. К этому периоду и относятся новые знакомства поэта с людьми «очень порядочными». Нам известно, что Лермонтов в Грузии встречался с начальником штаба Отдельного кавказского корпуса В. Д. Вольховским, бывшим лицейским приятелем Пушкина, удаленным на Кавказ за связь с декабристами, подружился с поэтом-декабристом А. И. Одоевским. Можно предположить, что Лермонтов был знаком и с представителями грузинской интеллигенции — с поэтом А. Г. Чавчавадзе, его дочерью Н. А. Грибоедовой и их друзьями, а уроки азербайджанского («татарского») языка брал у известного азербайджанского поэта, драматурга и философа Мирза Фатали Ахундова.
Произведенный Николаем I смотр четырем эскадронам Нижегородского драгунского полка косвенно повлиял на судьбу Лермонтова. 11 октября 1837 г., на другой день после смотра, в высочайшем приказе по кавалерии было объявлено о переводе «Нижегородского драгунского полка прапорщика Лермантова лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом». Приказ был опубликован только 1 ноября 1837 г. в «Русском инвалиде» (№ 273). До Караагача, штаб-квартиры Нижегородского драгунского полка, этот приказ дошел только в начале 20-х чисел ноября; Лермонтов был выключен из списков полка 25 ноября.
Перевод в Гродненский гусарский полк, расквартированный в Селищенских казармах, в районе аракчеевских военных поселений под Новгородом, не радовал Лермонтова. Но в Гродненском гусарском полку Лермонтов пробыл недолго; уже 9 апреля 1838 г. был опубликован приказ о его переводе обратно в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе.
Сомнения по поводу предстоящей судьбы и вызвали у Лермонтова впервые здесь высказанную мысль об отставке или попытке добиться разрешения участвовать в хивинских походах под начальством командира Отдельного оренбургского корпуса генерал-адъютанта гр. В. А. Перовского (1794 — 1857). Эти походы состоялись в 1839 — 1840 гг. и окончились полной неудачей.
Лермонтов выехал из Тифлиса на север по Военно-Грузинской дороге в первых числах декабря. Письмо написано, вероятно, незадолго до отъезда.
