Мнения по поводу шляпной катастрофы 1 страница

Рассказы и юморески 1885 - 1886 гг.

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ И ПИСЕМ

ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ
1885 -- 1886

СОДЕРЖАНИЕ

 

 

РАССКАЗЫ, ЮМОРЕСКИ 1885 - 1886 гг.

 

Сапоги

Моя она

Нервы

Дачники

Вверх по лестнице

Стража под стражей. (Сценка)

Мои жены. (Письмо в редакцию -- Рауля Синей Бороды)

Надул. (Очень древний анекдот)

Интеллигентное бревно. (Сценка)

Рыбье дело. (Густой трактат по жидкому вопросу)

Симулянты

Налим

Из воспоминаний идеалиста

В аптеке

Лошадиная фамилия

Не судьба!

Необходимое предисловие

Нечто серьезное

В вагоне. (Разговорная перестрелка)

Мыслитель

Заблудшие

Егерь

Злоумышленник

Жених и папенька. (Нечто современное). Сценка

Гость. (Сценка)

Конь и трепетная лань

Делец

Утопленник.(Сценка)

Реклама

Свистуны

Отец семейства

Староста. (Сценка)

Унтер Пришибеев

Мертвое тело

Женское счастье

Кухарка женится

Стена

После бенефиса. (Сценка)

К свадебному сезону. (Из записной книжки комиссионера)

Записка

Общее образование. (Последние выводы зубоврачебной науки)

Врачебные советы

Мнения но поводу шляпной катастрофы

Два газетчика. (Неправдоподобный рассказ)

Психопаты. (Сценка)

На чужбине

Циник

Индейский петух. (Маленькое недоразумение)

Средство от запоя

Сонная одурь

Домашние средства

Дорогая собака

Контрабас и флейта. (Сценка)

Руководство для желающих жениться. (Секретно)

Ниночка. (Роман)

Тапер

Писатель

Пересолил

Без места

Брак через 10-15 лет

Старость

Горе

Ну, публика!

Тряпка. (Сценка)

Моя беседа с Эдисоном. (От нашего собственного корреспондента)

Святая простота. (Рассказ)

Шило в мешке

Mari d'elle

Антрепренер под диваном. (Закулисная история)

Восклицательный знак. (Святочный рассказ)

Зеркало

Ряженые

Новогодние великомученики

Шампанское. (Мысли с новогоднего похмелья.)

Визитные карточки

Письма

Художество

Ночь на кладбище. (Святочный рассказ)

Конкурс

Неудача

К сведению мужей. (Научная статья)

Первый дебют. (Рассказ)

У телефона

Детвора

Открытие

Самый большой город

Тоска

Переполох

Беседа пьяного с трезвым чёртом

Анюта

Актерская гибель

Панихида

Глупый француз

Блины

О бренности. (Масленичная тема для проповеди)

Персона

Иван Матвеич

Ведьма

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

Условные сокращения

 

 

 

РАССКАЗЫ, ЮМОРЕСКИ 1885 - 1886 гг.

 

САПОГИ

 

Фортепианный настройщик Муркин, бритый человек с желтым лицом, табачным носом и с ватой в ушах, вышел из своего номера в коридор и дребезжащим голосом прокричал:

-- Семен! Коридорный!

И, глядя на его испуганное лицо, можно было подумать, что на него свалилась штукатурка или что он только что у себя в номере увидел привидение.

-- Помилуй, Семен! -- закричал он, увидев бегущего к нему коридорного. -- Что же это такое? Я человек ревматический, болезненный, а ты заставляешь меня выходить босиком! Отчего ты до сих пор не даешь мне сапог? Где они?

Семен вошел в номер Муркина, поглядел на то место, где он имел обыкновение ставить вычищенные сапоги, и почесал затылок: сапог не было.

-- Где ж им быть проклятым? -- проговорил Семен. -- Вечером, кажись, чистил и тут поставил... Гм!.. Вчерась, признаться, выпивши был... Должно полагать, в другой номер поставил. Именно так и есть, Афанасий Егорыч, в другой номер! Сапог-то много, а чёрт их в пьяном виде разберет, ежели себя не помнишь... Должно, к барыне поставил, что рядом живет... к актрисе...

-- Изволь я теперь из-за тебя идти к барыне, беспокоить! Изволь вот из-за пустяка будить честную женщину!

Вздыхая и кашляя, Муркин подошел к двери соседнего номера и осторожно постучал.

-- Кто там? -- послышался через минуту женский голос.

-- Это я-с! -- начал жалобным голосом Муркин, становясь в позу кавалера, говорящего с великосветской дамой. -- Извините за беспокойство, сударыня, но я человек болезненный, ревматический... Мне, сударыня, доктора велели ноги в тепле держать, тем более, что мне сейчас нужно идти настраивать рояль к генеральше Шевелицыной. Не могу же я к ней босиком идти!..

-- Да вам что нужно? Какой рояль?

-- Не рояль, сударыня, а в отношении сапог! Невежда Семен почистил мои сапоги и по ошибке поставил в ваш номер. Будьте, сударыня, столь достолюбезны, дайте мне мои сапоги!

Послышалось шуршанье, прыжок с кровати и шлепанье туфель, после чего дверь слегка отворилась и пухлая женская ручка бросила к ногам Муркина пару сапог. Настройщик поблагодарил и отправился к себе в номер.

-- Странно... -- пробормотал он, надевая сапог. -- Словно как будто это не правый сапог. Да тут два левых сапога! Оба левые! Послушай, Семен, да это не мои сапоги! Мои сапоги с красными ушками и без латок, а это какие-то порванные, без ушек!

Семен поднял сапоги, перевернул их несколько раз перед своими глазами и нахмурился.

-- Это сапоги Павла Александрыча... -- проворчал он, глядя искоса.

Он был кос на левый глаз.

-- Какого Павла Александрыча?

-- Актера... каждый вторник сюда ходит... Стало быть, это он вместо своих ваши надел... Я к ней в номер поставил, значит, обе пары: его и ваши. Комиссия!

-- Так поди и перемени!

-- Здравствуйте! -- усмехнулся Семен. -- Поди и перемени... А где ж мне взять его теперь? Уж час времени, как ушел... Поди, ищи ветра в поле!

-- Где же он живет?

-- А кто ж его знает! Приходит сюда каждый вторник, а где живет -- нам неизвестно. Придет, переночует, и жди до другого вторника...

-- Вот видишь, свинья, что ты наделал! Ну, что мне теперь делать! Мне к генеральше Шевелицыной пора, анафема ты этакая! У меня ноги озябли!

-- Переменить сапоги недолго. Наденьте эти сапоги, походите в них до вечера, а вечером в театр... Актера Блистанова там спросите... Ежели в театр не хотите, то придется до того вторника ждать. Только по вторникам сюда и ходит...

-- Но почему же тут два левых сапога? -- спросил настройщик, брезгливо берясь за сапоги.

-- Какие бог послал, такие и носит. По бедности... Где актеру взять?.. "Да и сапоги же, говорю, у вас, Павел Александрыч! Чистая срамота!" А он и говорит: "Умолкни, говорит, и бледней! В этих самых сапогах, говорит, я графов и князей играл!" Чудной народ! Одно слово, артист. Будь я губернатор или какой начальник, забрал бы всех этих актеров -- и в острог.

Бесконечно кряхтя и морщась, Муркин натянул на свои ноги два левых сапога и, прихрамывая, отправился к генеральше Шевелицыной. Целый день ходил он по городу, настраивал фортепиано, и целый день ему казалось, что весь мир глядит на его ноги и видит на них сапоги с латками и с покривившимися каблуками! Кроме нравственных мук, ему пришлось еще испытать и физические: он натер себе мозоль.

Вечером он был в театре. Давали "Синюю Бороду". Только перед последним действием, и то благодаря протекции знакомого флейтиста, его пустили за кулисы. Войдя в мужскую уборную, он застал в ней весь мужской персонал. Одни переодевались, другие мазались, третьи курили. Синяя Борода стоял с королем Бобешем и показывал ему револьвер.

-- Купи! -- говорил Синяя Борода. -- Сам купил в Курске по случаю за восемь, ну, а тебе отдам за шесть... Замечательный бой!

-- Поосторожней... Заряжен ведь!

-- Могу ли я видеть господина Блистанова? -- спросил вошедший настройщик.

-- Я самый! -- повернулся к нему Синяя Борода. -- Что вам угодно?

-- Извините, сударь, за беспокойство, -- начал настройщик умоляющим голосом, -- но, верьте... я человек болезненный, ревматический. Мне доктора приказали ноги в тепле держать...

-- Да вам, собственно говоря, что угодно?

-- Видите ли-с... -- продолжал настройщик, обращаясь к Синей Бороде. -- Того-с... эту ночь вы изволили быть в меблированных комнатах купца Бухтеева... в 64 номере...

-- Ну, что врать-то! -- усмехнулся король Бобеш. -- В 64 номере моя жена живет!

-- Жена-с? Очень приятно-с... -- Муркин улыбнулся. -- Оне-то, ваша супруга, собственно мне и выдали ихние сапоги... Когда они, -- настройщик указал на Блистанова, -- от них ушли-с, я хватился своих сапог... кричу, знаете ли, коридорного, а коридорный и говорит: "Да я, сударь, ваши сапоги в соседний номер поставил!" Он по ошибке, будучи в состоянии опьянения, поставил в 64 номер мои сапоги и ваши-с, -- повернулся Муркин к Блистанову, -- а вы, уходя вот от ихней супруги, надели мои-с...

-- Да вы что же это? -- проговорил Блистанов и нахмурился. -- Сплетничать сюда пришли, что ли?

-- Нисколько-с! Храни меня бог-с! Вы меня не поняли-с... Я ведь насчет чего? Насчет сапог! Вы ведь изволили ночевать в 64 номере?

-- Когда?

-- В эту ночь-с.

-- А вы меня там видели?

-- Нет-с, не видел-с, -- ответил Муркин в сильном смущении, садясь и быстро снимая сапоги. -- Я не видел-с, но мне ваши сапоги вот ихняя супруга выбросила... Это вместо моих-с.

-- Так какое же вы имеете право, милостивый государь, утверждать подобные вещи? Не говорю уж о себе, но вы оскорбляете женщину, да еще в присутствии ее мужа!

За кулисами поднялся страшный шум. Король Бобеш, оскорбленный муж, вдруг побагровел и изо всей силы ударил кулаком по столу, так что в уборной по соседству с двумя актрисами сделалось дурно.

-- И ты веришь? -- кричал ему Синяя Борода. -- Ты веришь этому негодяю? О-о! Хочешь, я убью его, как собаку? Хочешь? Я из него бифштекс сделаю! Я его размозжу!

И все, гулявшие в этот вечер в городском саду около летнего театра, рассказывают теперь, что они видели, как перед четвертым актом от театра по главной аллее промчался босой человек с желтым лицом и с глазами, полными ужаса. За ним гнался человек в костюме Синей Бороды и с револьвером в руке. Что случилось далее -- никто не видел. Известно только, что Муркин потом, после знакомства с Блистановым, две недели лежал больной и к словам "я человек болезненный, ревматической" стал прибавлять еще "я человек раненый"...

 

 

МОЯ "ОНА"

Она, как авторитетно утверждают мои родители и начальники, родилась раньше меня. Правы они или нет, но я знаю только, что я не помню ни одного дня в моей жизни, когда бы я не принадлежал ей и не чувствовал над собой ее власти. Она не покидает меня день и ночь; я тоже не выказываю поползновения удрать от нее, -- связь, стало быть, крепкая, прочная... Но не завидуйте, юная читательница!.. Эта трогательная связь не приносит мне ничего, кроме несчастий. Во-первых, моя "она", не отступая от меня день и ночь, не дает мне заниматься делом. Она мешает мне читать, писать, гулять, наслаждаться природой... Я пишу эти строки, а она толкает меня под локоть и ежесекундно, как древняя Клеопатра не менее древнего Антония, манит меня к ложу. Во-вторых, она разоряет меня, как французская кокотка. За ее привязанность я пожертвовал ей всем: карьерой, славой, комфортом... По ее милости я хожу раздет, живу в дешевом номере, питаюсь ерундой, пишу бледными чернилами. Всё, всё пожирает она, ненасытная! Я ненавижу ее, презираю... Давно бы пора развестись с ней, но не развелся я до сих пор не потому, что московские адвокаты берут за развод четыре тысячи... Детей у нас пока нет... Хотите знать ее имя? Извольте... Оно поэтично и напоминает Лилю, Лелю, Нелли...

Ее зовут -- Лень.

 

 

НЕРВЫ

Дмитрий Осипович Ваксин, архитектор, воротился из города к себе на дачу под свежим впечатлением только что пережитого спиритического сеанса. Раздеваясь и ложась на свое одинокое ложе (мадам Ваксина уехала к Троице), Ваксин стал невольно припоминать всё слышанное и виденное. Сеанса, собственно говоря, не было, а вечер прошел в одних только страшных разговорах. Какая-то барышня ни с того ни с сего заговорила об угадывании мыслей. С мыслей незаметно перешли к духам, от духов к привидениям, от привидений к заживопогребенным... Какой-то господин прочел страшный рассказ о мертвеце, перевернувшемся в гробу. Сам Ваксин потребовал блюдечко и показал барышням, как нужно беседовать с духами. Вызвал он, между прочим, дядю своего Клавдия Мироновича и мысленно спросил у него: "Не пора ли мне дом перевести на имя жены?" -- на что дядя ответил: "Во благовремении всё хорошо".

"Много таинственного и... страшного в природе... -- размышлял Ваксин, ложась под одеяло. -- Страшны не мертвецы, а эта неизвестность..."

Пробило час ночи. Ваксин повернулся на другой бок и выглянул из-под одеяла на синий огонек лампадки. Огонь мелькал и еле освещал киот и большой портрет дяди Клавдия Мироныча, висевший против кровати.

"А что, если в этом полумраке явится сейчас дядина тень? -- мелькнуло в голове Ваксина. -- Нет, это невозможно!)

Привидения -- предрассудок, плод умов недозрелых, но, тем не менее, все-таки Ваксин натянул на голову одеяло и плотнее закрыл глаза. В воображении его промелькнул перевернувшийся в гробу труп, заходили образы умершей тещи, одного повесившегося товарища, девушки-утопленницы... Ваксин стал гнать из головы мрачные мысли, но чем энергичнее он гнал, тем яснее становились образы и страшнее мысли. Ему стало жутко.

"Чёрт знает что... Боишься, словно маленький... Глупо!"

"Чик... чик... чик", -- стучали за стеной часы. В сельской церкви на погосте зазвонил сторож. Звон был медленный, заунывный, за душу тянущий... По затылку и по спине Ваксина пробежали холодные мурашки. Ему показалось, что над его головой кто-то тяжело дышит, точно дядя вышел из рамы и склонился над племянником... Ваксину стало невыносимо жутко. Он стиснул от страха зубы и притаил дыхание. Наконец, когда в открытое окно влетел майский жук и загудел над его постелью, он не вынес и отчаянно дернул за сонетку.

-- Деметрий Осипыч, was wollen Sie? {что вы хотите? (нем.)} -- послышался через минуту за дверью голос гувернантки.

-- Ах, это вы, Розалия Карловна? -- обрадовался Ваксин. -- Зачем вы беспокоитесь? Гаврила мог бы...

-- Хаврилу ви сами в город отпустил, а Глафира куда-то с вечера ушла... Никого нет дома... Was wollen Sie doch? {Что же вы хотите? (нем.)}

-- Я, матушка, вот что хотел сказать... Тово... Да вы войдите, не стесняйтесь! У меня темно...

В спальную вошла толстая, краснощекая Розалия Карловна и остановилась в ожидательной позе.

-- Садитесь, матушка... Видите ли, в чем дело... -- "О чем бы ее спросить?" -- подумал Ваксин, косясь на портрет дяди и чувствуя, как душа его постепенно приходит в покойное состояние. -- Я, собственно говоря, вот о чем хотел просить вас... Когда завтра человек отправится в город, то не забудьте приказать ему, чтобы он... тово... зашел гильз купить... Да вы садитесь!

-- Гильз? Хорошо! Was wollen Sie nocli? {Что вы еще хотите? (нем.)}

-- Ich will... {Я хочу... (нем.)} Ничего я не will, но... Да вы садитесь! Я еще что-нибудь надумаю...

-- Неприлишно девице стоять в мужчинской комнат... Ви, я вижу, Деметрий Осипыч, шалюн... насмешкин... Я понимай... Из-за гильз шеловека не будят... Я понимай...

Розалия Карловна повернулась и вышла. Ваксин, несколько успокоенный беседой с ней и стыдясь своего малодушия, натянул на голову одеяло и закрыл глаза. Минут десять он чувствовал себя сносно, но потом в его голову полезла опять та же чепуха... Он плюнул, нащупал спички и, не открывая глаз, зажег свечу. Но и свет не помог. Напуганному воображению Ваксина казалось, что из угла кто-то смотрит и что у дяди мигают глаза.

-- Позвоню ей опять, чёррт бы ее взял... -- порешил он. -- Скажу ей, что я болен... Попрошу капель.

Ваксин позвонил. Ответа не последовало. Он позвонил еще раз, и словно в ответ на его звон, зазвонили на погосте. Охваченный страхом, весь холодный, он выбежал опрометью из спальной и, крестясь, браня себя за малодушие, полетел босой и в одном нижнем к комнате гувернантки.

-- Розалия Карловна! -- заговорил он дрожащим голосом, постучавшись в дверь. -- Розалия Карловна! Вы... спите? Я... тово... болен... Капель!

Ответа не последовало. Кругом царила тишина...

-- Я вас прошу... понимаете? Прошу! И к чему эта... щепетильность, не понимаю, в особенности, если человек... болен? Какая же вы, право, цирлих-манирлих. В ваши годы...

-- Я вашей жена буду говорил... Не дает покой честный девушк... Когда я жил у барон Анциг и барон захотел ко мне приходить за спишки, я понимай... я сразу понимай, какие спишки, и сказала баронесс... Я честный девушк...

-- Ах, на какого чёрта сдалась мне ваша честность? Я болен... и капель прошу. Понимаете? Я болен!

-- Ваша жена честный, хороший женщин, и вы должны ее любить. Ja! {Да! (нем.)} Она благородный! Я не желай быть ее враг!

-- Дура вы, вот и всё! Понимаете? Дура!

Вяксин оперся о косяк, сложил руки накрест и стал ждать, когда пройдет его страх. Вернуться в свою комнату, где мелькала лампадка и глядел из рамы дядюшка, не хватало сил, стоять же у дверей гувернантки в одном нижнем платье было неудобно во всех отношениях. Что было делать? Пробило два часа, а страх всё еще не проходил и не уменьшался. В коридоре было темно и из каждого угла глядело что-то темное. Ваксин повернулся лицом к косяку, но тотчас же ему показалось, что кто-то слегка дернул его сзади за сорочку и тронул за плечо...

-- Чёрт подери... Розалия Карловна!

Ответа не последовало. Ваксин нерешительно открыл дверь и заглянул в комнату. Добродетельная немка безмятежно спала. Маленький ночник освещал рельефы ее полновесного, дышащего здоровьем тела. Ваксин вошел в комнату и сел на плетеный сундук, стоявший около двери. В присутствии спящего, но живого существа он почувствовал себя легче.

"Пусть спит, немчура... -- думал он. -- Посижу у нее, а когда рассветет, выйду... Теперь рано светает".

В ожидании рассвета, Ваксин прикорнул на сундуке, подложил руку под голову и задумался.

"Что значит нервы, однако! Человек развитой, мыслящий, а между тем... чёрт знает что! Совестно даже"...

Скоро, прислушавшись к тихому, мерному дыханию Розалии Карловны, он совсем успокоился...

В шесть часов утра жена Ваксина, воротившись от Троицы и не найдя мужа в спальной, отправилась к гувернантке попросить у нее мелочи, чтобы расплатиться с извозчиком. Войдя к немке, она увидала картину: на кровати, вся раскинувшись от жары, спала Розалия Карловна, а на сажень от нее, на плетеном сундуке, свернувшись калачиком, похрапывал сном праведника ее муж. Он был бос и в одном нижнем. Что сказала жена и как глупа была физиономия мужа, когда он проснулся, предоставляю изображать другим. Я же, в бессилии, слагаю оружие.

 

 

ДАЧНИКИ

По дачной платформе взад и вперед прогуливалась парочка недавно поженившихся супругов. Он держал ее за талию, а она жалась к нему, и оба были счастливы. Из-за облачных обрывков глядела на них луна и хмурилась: вероятно, ей было завидно и досадно на свое скучное, никому не нужное девство. Неподвижный воздух был густо насыщен запахом сирени и черемухи. Где-то, по ту сторону рельсов, кричал коростель...

-- Как хорошо, Саша, как хорошо! -- говорила жена. -- Право, можно подумать, что всё это снится. Ты посмотри, как уютно и ласково глядит этот лесок! Как милы эти солидные, молчаливые телеграфные столбы! Они, Саша, оживляют ландшафт и говорят, что там, где-то, есть люди... цивилизация... А разве тебе не нравится, когда до твоего слуха ветер слабо доносит шум идущего поезда?

-- Да... Какие, однако, у тебя руки горячие! Это оттого, что ты волнуешься, Варя... Что у нас сегодня к ужину готовили?

-- Окрошку и цыпленка... Цыпленка нам на двоих довольно. Тебе из города привезли сардины и балык.

Луна, точно табаку понюхала, спряталась за облако. Людское счастье напомнило ей об ее одиночестве, одинокой постели за лесами и долами...

-- Поезд идет! -- сказала Варя. -- Как хорошо!

Вдали показались три огненные глаза. На платформу вышел начальник полустанка. На рельсах там и сям замелькали сигнальные огни.

-- Проводим поезд и пойдем домой, -- сказал Саша и зевнул. -- Хорошо нам с тобой живется, Варя, так хорошо, что даже невероятно!

Темное страшилище бесшумно подползло к платформе и остановилось. В полуосвещенных вагонных окнах замелькали сонные лица, шляпки, плечи...

-- Ах! Ах! -- послышалось из одного вагона. -- Варя с мужем вышла нас встретить! Вот они! Варенька!.. Варечка! Ах!

Из вагона выскочили две девочки и повисли на шее у Вари. За ними показались полная пожилая дама и высокий, тощий господин с седыми бачками, потом два гимназиста, навьюченные багажом, за гимназистами гувернантка, за гувернанткой бабушка.

-- А вот и мы, а вот и мы, дружок! -- начал господин с бачками, пожимая Сашину руку. -- Чай, заждался! Небось, бранил дядю за то, что не едет! Коля, Костя, Нина, Фифа... дети! Целуйте кузена Сашу! Все к тебе, всем выводком, и денька на три, на четыре. Надеюсь, не стесним? Ты, пожалуйста, без церемонии.

Увидев дядю с семейством, супруги пришли в ужас. Пока дядя говорил и целовался, в воображении Саши промелькнула картина: он и жена отдают гостям свои три комнаты, подушки, одеяла; балык, сардины и окрошка съедаются в одну секунду, кузены рвут цветы, проливают чернила, галдят, тетушка целые дни толкует о своей болезни (солитер и боль под ложечкой) и о том, что она урожденная баронесса фон Финтих...

И Саша уже с ненавистью смотрел на свою молодую жену и шептал ей:

-- Это они к тебе приехали... чёрт бы их побрал!

-- Нет, к тебе! -- отвечала она, бледная, тоже с ненавистью и со злобой. -- Это не мои, а твои родственники!

И обернувшись к гостям, она сказала с приветливой улыбкой:

-- Милости просим!

Из-за облака опять выплыла луна. Казалось, она улыбалась; казалось, ей было приятно, что у нее нет родственников. А Саша отвернулся, чтобы скрыть от гостей свое сердитое, отчаянное лицо, и сказал, придавая голосу радостное, благодушное выражение:

-- Милости просим! Милости просим, дорогие гости!

 

 

ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ

Провинциальный советник Долбоносов, будучи однажды по делам службы в Питере, попал случайно на вечер к князю Фингалову. На этом вечере он, между прочим, к великому своему удивлению, встретил студента-юриста Щепоткина, бывшего лет пять тому назад репетитором его детей. Знакомых у него на вечере не было, и он от скуки подошел к Щепоткину.

-- Вы это... тово... как же сюда попали? -- спросил он, зевая в кулак.

-- Так же, как и вы...

-- То есть, положим, не так, как я... -- нахмурился Долбоносов, оглядывая Щепоткина. -- Гм... тово... дела ваши как?

-- Так себе... Кончил курс в университете и служу чиновником особых поручений при Подоконникове...

-- Да? Это на первых порах недурно... Но... ээ... простите за нескромный вопрос, сколько дает вам ваша должность?

-- Восемьсот рублей...

-- Пф!.. На табак не хватит... -- пробормотал Долбоносов, опять впадая в снисходительно-покровительственный тон.

-- Конечно, для безбедного прожития в Петербурге этого недостаточно, но кроме того ведь я состою секретарем в правлении Угаро-Дебоширской железной дороги... Это дает мне полторы тысячи...

-- Дааа, в таком случае, конечно... -- перебил Долбоносов, причем по лицу его разлилось нечто вроде сияния. -- Кстати, милейший мой, каким образом вы познакомились с хозяином этого дома?

-- Очень просто, -- равнодушно отвечал Щепоткин. -- Я встретился с ним у статс-секретаря Лодкина....

-- Вы... бываете у Лодкина? -- вытаращил глаза Долбоносов...

-- Очень часто... Я женат на его племяннице...

-- На пле-мян-ни-це? Гм... Скажите... Я, знаете ли... тово... всегда желал вам... пророчил блестящую будущность, высокоуважаемый Иван Петрович...

-- Петр Иваныч...

-- То есть, Петр Иваныч... А я, знаете ли, гляжу сейчас и вижу -- что-то лицо знакомое... В одну секунду узнал... Дай, думаю, позову его к себе отобедать... Хе-хе... Старику-то, думаю, небось не откажет! Отель "Европа", N 33... от часу до шести...

 

 

СТРАЖА ПОД СТРАЖЕЙ

(СЦЕНКА)

Видали ли вы когда-нибудь, как навьючивают ослов? Обыкновенно на бедного осла валят всё, что вздумается, не стесняясь ни количеством, ни громоздкостью: кухонный скарб, мебель, кровати, бочки, мешки с грудными младенцами... так что навьюченный азинус представляет из себя громадный, бесформенный ком, из которого еле видны кончики ослиных копыт. Нечто подобное представлял из себя и прокурор Хламовского окружного суда, Алексей Тимофеевич Балбинский, когда после третьего звонка спешил занять место в вагоне. Он был нагружен с головы до ног... Узелки с провизией, картонки, жестянки, чемоданчики, бутыль с чем-то, женская тальма и... чёрт знает чего только на нем не было! С его красного лица лился ручьями пот, ноги гнулись, в глазах светилось страдание. За ним с пестрым зонтичном шла его жена Настасья Львовна, маленькая весноватая блондинка с выдающеюся вперед нижнею челюстью и с выпуклыми глазами -- точь-в-точь молодая щука, когда ее тянут крючком из воды... Заняв после долгих странствований по вагонам место и свалив на скамьи багаж, прокурор вытер со лба пот и направился к выходу.

-- Куда это ты? -- спросила его жена.

-- Хочу, душенька, в вокзал сходить... рюмку водки выпить...

-- Нечего там выдумывать... Сиди...

Балбинский вздохнул и покорно сел.

-- Возьми на руки эту корзину... Тут посуда...

Балбинский взял на руки большую корзину и с тоской взглянул на окно... На четвертой станции жена послала его в вокзал за горячей водой, и тут около буфета он встретился со своим приятелем, товарищем председателя Плинского окружного суда Фляжкиным, уговорившимся вместе с ним ехать за границу.

-- Батенька, да что же это такое? -- налетел на него Фляжкин. -- Ведь это свинство по меньшей мере. Уговорились вместе в одном вагоне ехать, а вас нелегкая в III класс понесла! Зачем вы в III классе едете? Денег у вас нет, что ли?

Балбинский махнул рукой и замигал глазами.

-- Мне теперь всё равно... -- проворчал он, -- хоть на тендере ехать. Гляжу, гляжу да, кажется, кончу тем, что с собой порешу... под поезд брошусь... Вы не можете себе, голубчик, представить, до чего заездила меня моя благоверная! То есть так заездила, что удивительно, как я еще жив до сих пор. Боже мой! Погода великолепная... воздух этот... ширь, природа... все условия для безмятежного жития. Одна мысль, что за границу едем, должна была бы, кажется, приводить в телячий восторг... Так нет! Нужно было злому року навязать мне на шею это сокровище! И ведь какая насмешка судьбы! Нарочно, чтоб избавиться от супруги, придумал я болезнь печенок... за границу хотел удрать... Всю зиму о свободе мечтал и во сне и наяву себя одиноким видел. И что же? Навязалась со мной ехать! Уж я и так и этак -- ничего! "Поеду да поеду", хоть ты тресни! Ну, вот, поехали... Предлагаю ехать во II классе... Ни за что! Как это, мол, можно так тратиться? Я ей все резоны представляю... Говорю, что и деньги у нас есть, и престиж наш падет, ежели мы будем в III классе ездить, что и душно, и вонь... не слушает! Бес экономии обуял... Теперь хоть этот багаж взять... Ну для чего мы такую массу с собой тащим? Для чего все эти узелки, картонки, сундучки и прочая дрянь? Мало того, что в багажный вагон десять пудов сдали, мы еще в нашем вагоне четыре скамьи заняли. Кондуктора то и дело просят расчистить место для публики, пассажиры сердятся, она с ними в пререкания вступает... Совестно! Верите ли? В огне горю! А отойти от нее -- сохрани бог! Ни на шаг от себя не отпускает. Сиди около нее и на коленях громадную корзину держи. Сейчас вот за горячей водой послала. Ну, прилично ли прокурору суда с медным чайником ходить? Ведь тут в поезде, небось, свидетели и подсудимые мои едут! Пропал к чёрту престиж! А это, батенька, впредь мне наука! Чтоб знал, что значит личная свобода! Иной раз увлечешься и, знаете ли, ни за что ни про что человечину под стражу упечешь. Ну, теперь я понимаю... проникся... Понимаю, что значит быть под стражей! Ох, как понимаю!

-- Небось, рады бы пойти на поруки? -- усмехнулся Фляжкин.

-- С восторгом! Верите ли? При всей своей бедности десять тысяч залога внес бы... Но однако бегу... Небось, уж горячку порет... Быть головомойке!

В Вержболово Фляжкин, гуляя рано утром по платформе, увидел в окне одного из вагонов III класса сонную физиономию Балбинского.

-- На минуточку, -- закивал ему прокурор. -- Моя еще спит, не просыпалась. Когда она спит, я относительно свободен... Выйти-то из вагона нельзя, но зато корзинку можно пока на пол поставить... Хоть за это спасибо. Ах, да! Я вам не говорил? У меня радость!