О теории и воспитании внимания

УПРАЗДНЕНИЕ ВНИМАНИЯ

 

Несколько лет назад в буржуазной психологии возникло мнение-о необходимости совсем уничтожить понятие внимания. Это мнение быстро стало весьма распространенным, и в настоящее время все еще оказывает значительное влияние на всю буржуазную психологию. Говорить о внимании стало признаком <дурного тона>; считается, что понятие внимания ничего научного не выражает; это понятие сделалось каким-то архаизмом; его употребление казалось возвратом к ненужным, изжившим себя понятиям старой психологии. Стало чрезвычайно модным отрицать всякое содержание в старом понятии внимания. Вместо того чтобы говорить о внимании, начали говорить о структуре восприятия, о зрительном поле, о сенсорной ясности, об установке. Чем было вызвано упразднение столь употребительного в обыденной жизни, да и в прежней психологии, понятия внимания? Именно чрезмерная распространенность этого понятия, его использование где нужно и ненужно, постоянное оперирование словечком <внимание>, постоянные попытки все объяснить наклеиванием простого ярлычка послужили причиной попыток совсем упразднить внимание. Исследователи, возражавшие против понятия внимания, обычно мотивировали это тем, что за данным понятием прячется все, что угодно, что там, где мы не можем объяснить явление, мы просто апеллируем к термину <внимание>...

... Говорилось о том, что понятие <внимание> лишь удваивает описание психических процессов, что вместо того, чтобы говорить: <ученик читает книгу> говорилось: <ученик внимателен к книге>...

... Из всего этого выводилась необходимость утверждать <несу-ществование> внимания. Можно ли согласиться с этим?..

... Нам кажется, что стремление упразднить понятие внимания вытекает из желания механистически понять человеческую личность, лишить ее всякой активности. А с другой стороны,-как это ни странно,-это отрицание активности во внимании порою является лишь прикрытием признания какой-то высшей внутренней силы, прикрытием несомненного идеализма. Механицизм и идеализм сплошь и рядом уживаются друг с другом. Так, мы имеем в.современной гештальтпсихологии и в направлениях, близких к этой школе, явные тенденции понять внимание лишь как часть процесса восприятия. Наше восприятие, по мнению гештальтпсихологии, определяется чисто внешней структурой зрительного сенсорного поля. Мы соединяем воспринимаемые нами линии, точки, пятна и штрихи в одно целое в силу законов близости элементов, замкнутости пространства, спаянности частей, их большей расчлененности и т. п. Этими законами пытаются объяснить все наше восприятие чисто формальным соотношение внешних элементов. Структурность, целостность, определяют собою все. Таким образом, внимание оказывается ненужным, все объясняется этими внешними формальными отношениями. Получается полная пассивность. Однако возникает вопрос, чем же объясняются самые эти законы близости, спаянности, замкнутости и т. п.? По мнению гештальтпсихологии, они ничем далее не объясняются,- они сами все объясняют. Достаточно сказать магическое слово <гештальт>, структура, комплексность, целостность,-и тем самым все якобы будет объяснено. Гештальтпсихология, например, категорически возражает против объяснения этой целостности на основе прежнего опыта, на основе познания реальных вещей с помощью нашей практики, на основе дальнейшего анализа того, откуда произошли эти структуры, эти целостные образования, почему они возникли на основе не только их формы, но и их содержания. Раз структура ничем далее не объясняется, а сам все объясняет, то мы имеем здесь явно идеалистическую тенденцию, поданную лишь в виде замазанном, скрытом при первом взгляде. Так механицизм и идеализм, формализм и идеализм прекрасно уживаются в гештальтпсихологии. " < Эта видимая тенденция упразднить внимание как проявление активности нашей личности есть в сущности попытка не уничтожить внимание, а свести активное внимание к пассивному, произвольное к непроизвольному. Непроизвольное внимание выражает нашу пассивность, наше полное подчинение окружающей сре\е. Среда получает какой-то фаталистический, все объясняющий, <неизменный> характер. Среда и личность друг другу противопоставляются. Но все это делается для того, чтобы и саму среду понять как совокупность каких-то внешних, ничем далее необъяснимых формальных <структур>, а личность понять как совокупность внутренних структур." Если при этом мы примем во внимание подчеркивание первичного характера наших ощущений и вторичного характера физических явлений как опосредствованных ощущений, что мы имеем в гештальтпсихологии, то идеалистический ее характер еще более будет заметен....Структура не должна быть конечным объяснительным принципом. Она сама должна быть объяснена. А объяснение это возможно лишь при активном вмешательстве нашем в жизнь природы и общества. Активность нашей личности несомненна, а отсюда несомненна и активность нашего внимания. Даже пассивное или непроизвольное внимание сплошь и рядом является " следствием бывшего ранее активного внимания. Мы никак не можем даже только в восприятии понимать внимание лишь как непроизвольное. Мы относим внимание не только к восприятию, "но и к всей психической деятельности. Попытки упразднить внимание не на словах, а по существу, почти всегда сводятся к пониманию внимания лишь как непроизвольного. Воля либо совсем выбрасывается из психологии, либо понимается механистически. Такие попытки мы имеем, начиная с Кондильяка и до нашего времени. Уже Рибо считал, что самым важным для понимания внимания является непроизвольное внимание. В сущности и самые последние и модные теории воли, излагаемые и трактуемые представителем гештальтпсихологии Куртом Левином, также сводят волю к ряду механических закономерно-"стей, к построению деятельности человека на основе простых математических законов. Все это попытки автоматизировать деятельность человека, попытки, которые выражают собой в конечном счете стремление превратить человека в машину. Однако механизация человеческой личности, ведущая к пассивному пониманию психической деятельности, никак не может нас удовлетворить. Правда, ме-ханисты стремятся построить точные закономерности психической деятельности. Они пытаются объяснить эту деятельность, они пытаются детерминировать ее. Подобное стремление, понятно, следует всячески приветствовать. Однако это стремление приводит их к ошибкам, к неправильному пониманию человеческой личности. Нельзя объяснять человеческую деятельность лишь механическими причинами, нельзя понимать ее только количественно, нельзя отрицать активности нашего сознания. Те же буржуазные психологи, которые выдвигали активность

на первый план, которые подчеркивали волевой характер нашего внимания, почти всегда трактовали эту активность идеалистически, как некую внутреннюю силу, сидящую в нас и не имеющую никаких дальнейших корней. Все объяснялось вниманием, но само внимание ничем не объяснялось. И то и другое понимание внимания, конечно, не выдерживает критики. Мы не можем отрицать активность личности. Активность человека имеет существенное значение для понимания внимания, но мы должны не только говорить о внимании, а и объяснять это внимание, объяснять нашу активность. Само понимание, сам этот термин, конечно, сам по себе ничего не объясняет. Оно также должно быть объяснено. В этом и заключается задача теории внимания. Однако отсюда мы заключаем о необходимости построения правильной теории внимания, а вовсе не об упразднении этого понятия. Хотя это упразднение является модным, но нам оно кажется неверным. Нам кажется необходимым утверждать наличие внимания как необходимого свойства нашей психической деятельности. Карл Маркс в главе V первого тома \Капитала>, определяя понятие труда, пишет: <Кроме напряжения тех органов, которыми выполняется труд, во все время труда необходима целесообразная воля, выражающаяся во внимании> ". Внимание, таким образом, является необходимым условием нашей трудовой деятельности.

 

МНОГОЗНАЧНОСТЬ ПОНЯТИЯ ВНИМАНИЯ

 

Мы имеем множество определений внимания, ставших более или менее устойчивыми и общепризнанными. Тем не менее их разноречивость чрезвычайно велика. Так, один из крупнейших представителей эмпирической психологии Вильгельм Вундт определяет внимание как <фиксационную точку сознания>\, как наиболее ясное поле нашего сознания. Эта ясность достигается путем перехода содержания сознания из зоны перцепции, т. е. смутного, неотчетливого восприятия, в зону апперцепции, т. е. ясного и отчетливого

 

" К.Маркс н Ф.Энгельс. Соч., т. 23. стр. 189. \ В. В у II д т. Очерки психологии. М., 1912, стр. 178-179.

 

сознания. Как видим, здесь подчеркивается лишь субъективный характер нашего переживания, его ясность и отчетливость, чего, конечно, недостаточно. С другой стороны, Вупдт понимает аппер-цепцию как проявление особой <психической активности>. Причинность, по мнению Вундта, в мире психическом совсем не похожа на причинную зависимость физических явлений. Закон эквивалентности причины и следствия, закон сохранения энергии, по мнению Вундта, не имеют никакого отношения кпсихическойдеятельно-сти. В последней мы имеем процесс творческого синтеза, развитие и"{ одной раз начавшейся мысли все большего и большего числа мыслей без всякого равенства с предыдущим. Он пишет: <Творческий синтез создает духовные ценности, физические энергии суть процессы природы, измеримые величиною механическо> работы. Оба принципа принадлежат к абсолютно различным областям воззрения на вещи> \ Таким образом, объяснение причинных явлений в мире психическом, по Вундту, носит целевой или теологический характер. Психическая причинность далее ничем не объясняется. Наша активность является активностью какой-то внутренней силы, в нас заложенной. Такое идеалистическое понимание психической деятельности для нас, конечно, совершенно недопустимо...

 

Другой представитель эмпирической психологии более позднего периода, а именно американский психолог Э. Титченер, в противоположность Вундту, определяет "внимание как "свойство ощущения, как <сенсорную ясность>. Эта сенсорная ясность, т. е. выступление того или другого ощущения с большей или меньшей силой, по.мнению Титченера, есть одно из основных свойств ощущения, подобно таким свойствам, как качество, интенсивность и длительность. Он пишет: <Ясность--это качество, которое дает ощущению его особенное положение в сознании: "более ясное ощущение господствует над другими, держится самостоятельно и выделяется среди них: менее ясное подчинено другим ощущениям и "сливается с фоном сознания>. Титченер считает, что ясность ощущения обусловливается нервным предрасположением, тогда как качество ощущения обусловливается нервной дифференциацией. Хотя определение Титченера и является на первый взгляд прямой противоположностью вундтовскому пониманию, но в них есть общие черты. Тит-ченер подчеркивает биологический характер внимания, он как будто отрицает активность личности вместо особого принципа апперцеп-ции, введенного Вундтом, он пишет о ясности как простом свойстве ощущения. Но это свойство выражает ведь преобладание ощущения в сознании, т. е. не внешнее, а внутреннее его качество, зависящее от субъекта, от <предрасположения> его нервной системы. Подчеркивание нервного момента в ясности, т. е. во внимании,

 

\ В. Бундт. Основы физиологической психологии, вып. 1-II. СПб., 1880-1881,

 

стр. 901.

 

Э. Б. Титченер. Свойства ощущения. Учебник психологии. М., 1914, стр. 43.

 

является, конечно, ценным. Но объяснения этому <предрасположению> Титченер не дает. Он скорее описывает, чем объясняет явление. К тому же личность и ее активность как бы совсем исчезают. Поэтому и описание Титченера имеет в значительной степени механистический характер. Также якобы биологический характер носит определение вни мания у известного психолога Эббингауза. Последний считает внимание выбором или отбором, получающимся в результате поддержки одного нервного возбуждения и торможения всех остальных \ Такое объяснение могло бы быть принято, если бы были выяснены причины, отчего происходит поддержка этих возбуждений и торможение других. Но это объяснение должно было бы опираться на правильное понимание личности человека, личности, живущей в определенных социальных условиях и специфически выражающей определенные классовые интересы. Такое понимание чуждо буржуазной психологии. Другой представитель так называемой <эмпирической психологии> Георг Мюллер считал недостаточным понимание внимания только как свободного протекания возбуждений и торможения всех прочих возбуждении. Он полагал, что раздражение вызывает возбуждение, доходящее до коры больших полушарий, затем возбуждение идет обратно к периферии, к органу чувств, чем это периферическое раздражение поддерживается и усиливается. Таким образом, внимание является как бы <сенсорной поддержкой> ощущения. Внимание понимается Мюллером, следовательно, как какой-то добавочный механизм. Трудно пока утверждать что-нибудь вполне определенное об этой гипотезе. Но если даже мы имеем какое-то добавление или усиление к наличному ощущению, все же не оно составляет сущность внимания. Ведь это <сенсорное добавление> будет поддерживать уже отобранные впечатления, и, следовательно, вопрос снова, как и у Эббингауза, сводится к процессу отбора или выбора впечатлений....Если мы обратимся к нашим советским психологам, то и здесь мы найдем самое разнообразное понимание и самую различную трактовку понятия внимания. Возьмем хотя бы для начала определение П. П. Блонского в его <Психологических очерках>. Подчеркнув, что выражение внимания и страха почти одинаково, что <внимание и страх-два слова, обозначающие один и тот же моторный симптомокомплекс>, только страх более интенсивно выражен, что <страх, с этой точки зрения, есть максимально выраженное внимание>; отметив затем все же, что страх есть эмоция, чувство, а во внимании элемент чувства отходит на задний план, П. Блонский определяет далее внимание, как <преобладание сим-патикотонических рефлексов над ваготоническимн>, как <максимальное бодрствование>\. Трудно придумать большее биологизи-" Г. Эббнпг-ауз. Основы психологии, кн. 4, гл. Т. СПб., 1911 г., стр. 147-182. \ П. П. Блонский. Психологические очерки. М., 1927, стр. 127.

 

рование психического, отрицание его специфики. Всякое содержание психической деятельности совершенно исчезает, и получается чисто формальное определение, связанное, даже с биологической точки зрения, с нашими низшими функциями, даже не с корой больших полушарий, а с вегетативной нервной системой. Впрочем, -на этом "не может "остановиться и сам автор, к он должен сейчас же добавить, что <внимание есть преимущественно кортикальное явление>. Из этого противоречия он пытается в дальнейшем выйти путем признания того, что <внимание, вероятно, есть по своему происхождению подкорковый процесс, а по самому своему существу в развитом виде-кортикальный процесс>. Однако и это мало спасает данное определение, так как даже активное внимание Блонский понимает чрезвычайно биологически и механистически. Так, по его мнению, <когда мы говорим об активном внимании, мы, собственно говоря, имеем в виду определяеместь установки органов чувств мыслью>\ Итак, наше активное внимание есть просто только определенная <установка> органов наших чувств. Чрезвычайно куцее и до крайности биологическое определение внимания! В сущности, само внимание как таковое совсем исчезает. Совсем другое определение внимания дает К. Н. Корнилов. Правда, он также исходит из установки или рабочей позы организма, также выделяет как один из основных моментов установку органов чувств. Он считает, что <объективно это обычно выражается в необходимом приспособлении тех или иных органов тела для наилучшего восприятия объекта>. Однако этим внимание не ограничивается, субъективно оно сводится прежде всего к выделению данного объекта из ряда других или, как называют иногда некоторые из психологов, к ограничению поля сознания и затем к интенсивному сосредоточению мыслей "на данном объекте, для того чтобы наиболее ясно и отчетливо воспринять его. Мы не склонны были бы понимать выбор лишь как субъективное состояние и противопоставлять <установку> и внимание как две <стороны> одного и того же процесса. Нам кажется, что выбор выражается и в установке как проявления этого выбора, а вовсе не является только <субъективной стороной> внимания. Но и само понимание выбора, а с ним вместе и всего процесса внимания нам кажется недостаточным. К. Н. Корнилов пишет: <Вот эта-то психическая функция, которая заключается в выделении и сосредоточении нашего сознания на одном или нескольких объектах внешнего мира или наших представлениях, и называется вниманием>. Выбором и сосредоточением нашего сознания на наших восприятиях, как нам кажется, паше внимание не ограничивается. Мы склонны считать, что внимание есть направленность всей нашей деятельности, а не только процесса восприятия. Определение К. Н. Корнилова представляется нам слишком статичным, неподвижным. Выбор объекта и остановка на нем понимается им как

 

" П.П. Блонский. Психологические очерки, стр. 132.

 

 

особый процесс, отдельный от всей прочей деятельности. Отсюда II получается, что, по мнению К. Н. Корнилова, у участников игры в футбол мы имеем <неустойчивое внимание, т. е. непрерывно измемяющееся>....Понимание внимания как неподвижного статического выбора противоречит самому обычному употреблению этого слова. Поэтому вместо выбора мы склонны говорить о направленности нашей деятельности. Понятие направленности включает, понятно, в себя и выбор. Но мы понимаем выбор как протекание нашей деятельности в определенном русле, а вовсе не полную неподвижность этой деятельности. Таким образом, внимание, по нашему мнению, не есть только выбор объекта нашего восприятия, а выбор всей нашей деятельности на данный отрезок времени, выбор, выражающийся в самой этой деятельности. Что же касается нашей рабочей позы и ее изменений, то она лишь проявляет вовне эту направленность и сосредоточение нашей деятельности, но отнюдь не исчерпывает ее. С этой точки зрения внимание вовсе не является <субъективной> стороной <установки>, как это можно понять из описания К. Н. Корнилова. Внимание именно и есть направленность и сосредоточение нашей психической деятельности. Поскольку же наше сознание никогда не бывает неподвижным, содержание нашей направленности все "время несколько изменяется. Но эти изменения не должны быть столь большими, чтобы изменить общее русло протекания всей деятельности. Тогда мы говорим об устойчивом внимании. Когда же изменяется вся направленность) тогда мы говорим об изменении внимания. Так, когда учащийся решает математическую задачу и записывает ее решение, мы говорим об устойчивости его внимания, хотя его мысли, может быть, переходят от одного условия задачи к другому; они не останавливаются, а непрерывно текут, развиваются, изменяются, а его рука пишет различные буквы и цифры т. е. <объекты> его восприятия все время изменяются. Когда же он не может сосредоточиться и от решения задачи отвлекается посторонними мыслями и действиями, тогда мы говорим о неустойчивости его внимания. Наконец, мы встречаемся с определением понятия внимания в <Основах психологии> С. Л. Рубинштейна, одной из последних со времени выхода книг советской психологии. С. Л. Рубинштейн считает, что <поле нашего сознания не плоскостно. Часть сознаваемого выступает на передний план как бы в виде <фигуры> на отступающем и стушевывающемся <фоне>. Это описание и своим содержанием, и терминологией повторяет работы гештальтистов. Именно в гештальтпсихологии была сделана попытка заменить понятие внимания понятием <фигуры> и <фона>. Получилась полная пассивность человеческой личности, полное сведение выбора и направленности нашего восприятия к выступающей на фоне фигуре. Само же выступление есть результат <структуры зрительного поля>. Такое же понимание неизбежно вытекает и из определения С. Л. Рубинштейна. Он пишет дальше: \Субъективно это сказывается в том, что часть воспринимаемого осознается" с особенной ясностью, отчетливостью или рельефностью. Объективно это проявляется в том, что попадающее, таким образом, в центральную область поля сознания, хотя и не всегда, но обычно по преимуществу, определяет дальнейшее течение психических процессов> в. Это описание и определение кажутся нам чрезвычайно пассивными, упраздняющими активность личности) упраздняющими волю, а с ней вместе и внимание, по крайней мере, так, как мы его привыкли понимать. Правда, в дальнейшем С. Л. Рубинштейн пытается восстановить это понятие, связывая его с <организованностью избирательного характера процессов нашего сознания>. Но после приведенного описания такая организованность выглядит целиком зависящей от чисто внешних факторов, от структуры зрительного поля. Какая же здесь активность? Нет никакого внимания, никакого вмешательства личности. Согласиться с таким понимание\ мы не можем. Итак, мы видели, какой разнобой царит в определении внимания, а тем самым, какую многозначность придают этому термину. А между тем правильное определение внимания имеет принципиальное значение, так как от него зависят все дальнейшие попытки объяснить это явление, а объяснив, овладеть им....Несмотря на чрезвычайный разнобой мнений, мы все же находим во всех этих определениях общие черты, правильно схватывающие сущность внимания. Необходимо на основе марксистского понимания личности и ее активности подчеркнуть основные, ведущие черты в определении внимания, дать точное и исчерпывающее описание его проявлений, выяснить причины его возникновения и протекания. Связь "внимания с личностью и ее активностью, выражающейся в ее воле, чрезвычайно важно проследить самым основательным образом. Вот это-то выделение ведущих моментов в понимании внимания, выделение, основанное на изучении многолетнего существования этого понятия и на анализе его с позиций марксистского понимания личности, мы и считаем необходимым для построения теории "внимания. Таким образом, будет уничтожена и многозначность этого понятия.

 

ПОТРЕБНОСТИ И ВОЛЯ

 

Марксизм впервые абсолютно правильно и до конца последовательно решает проблему активности личности. Люди не пассивны, они не являются <придатками к машинам>, не являются лишь слепым орудием в руках стихий. Люди активны, и их активность носит сознательный характер. Если в природе действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы, во взаимодействии

 

" С. Л. Рубинштеин. Основы психологии. М-., 1935, стр. 418.

 

251 которых и проявляются общие законы>, то <в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям. Здесь ничто не делается без сознательного намерения, без желаемой цели> \ Так характеризует историю природы и историю общества Энгельс. Следовательно, мы не должны на этом останавливаться, а должны идти дальше и выяснять причины желаний и целей людей. Намерения и цели не вытекают сами из себя, они не являются последними, конечными причинами. Необходимо отыскать корни возникновения этих намерений и целей. Такими причинами являются наши потребности, <Подобно тому как у отдельного человека, для того чтобы он стал действовать, все побудительные силы, вызывающие его действия, неизбежно должны пройти через его голову,-пишет Энгельс,-должны превратиться в побуждения его воли, точно так же и все потребности гражданского общества-независимо от того, какой класс в данное время гос-подствует,-неизбежно проходят через волю государства, чтобы в форме законов получить всеобщее значение. Это-формальная сторона дела, которая сама собой разумеется. Но спрашивается, каково же содержание этой только формальной воли,-все равно, отдельного лица или целого государства,-откуда это содержание берется и почему желают именно этого, а не чего-либо другого? Ища ответа на этот вопрос, мы находим, что в новейшей истории государственная воля определяется в общем и целом изменяющимися потребностями гражданского общества, господством того или другого класса, а в последнем счете-развитием производительных сил и отношений обмена> "Ї. Подобно тому, как содержание государственной воли определяется потребностями общества, так содержание воли личности определяется потребностями личности, личности, живущей в данных исторических условиях, личности, получившей данное воспитание, обладающей теми или другими особенностями, принимающей участие в тех или других производственных отношениях. Следовательно, активность личности определяется потребностями личности, ее активным участием в жизни... <..\Следовательно, мы должны отметить в первую очередь те потребности, которые являются основными жизненными потребностями. Для того чтобы удовлетворить эти потребности, человек производит необходимые средства существования. Это производство средств существования, производство самой материальной жизни, Маркс н Энгельс считают первоначальным делом истории. Таким образом, с самого начала выступает связь между первоначальными жизненными потребностями человека и созданием средств существования, осуществляемыми в процессе общественного производства.

252 В дальнейшем возникают вторичные потребности, вызываемые специфическими условиями производства материальной жизни в обществе. Второй факт состоит в том, что сама удовлетворенная первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретенное орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом \. Итак, первоначальные потребности сами вызывают возникновение вторичных потребностей. Потребности растут, развиваются\ возникают новые средства их удовлетворения, создание этих новых средств является в свою очередь потребностью, и человек оказывается все более и более окруженным рядом новых потребностей. Таким образом, мы имеем постоянную динамику потребностей. Потребности не неизменны, они все время растут и изменяются. Потребности человеческой личности связаны со всей ее жизнью. От этих потребностей зависят <помыслы и чувства> человека. <...> Следовательно, активность личности определена теми историческими условиями, в которых она живет и воспитывается, личность в своих помыслах и чувствах выражает представительство данного общественного класса. Таким образом, признается активность личности, наличие \идеальных побудительных сил> в жизни личности, и вместе с тем признается необходимость <исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил> \. <...\Личность активна,-в этом мы убеждаемся на каждом шагу нашего социалистического строительства. Личность делает историю. Но это <делание> не произвольно. Оно само выражает лишь данную ступень развития личности в определенных <исторических условиях>. Наши <идеи>, наши намерения, желания и поступки не первичны,-они отражают всю нашу жизнь, всю нашу личность.

 

IV.

 

ХАРАКТЕР АКТИВНОСТИ ВНИМАНИЯ

 

Активность личности может выражаться также и во внимании. Но внимание может быть различным. Поэтому по-различному выражает оно нашу активность. Наше внимание может быть более или менее сознательным. Наша личность может в большей или меньшей степени подчиняться непосредственным влияниям окружающих ее раздражений. Выбор нашей деятельности всегда зависит от нас самих. Но мы можем быть в этом выборе более или менее пассивными. В соответствии с этим и наше внимание отли-К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 305, 306. стр. 310. Ф. Энгельс. Соч., т. 3, стр. 27. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2], стр. 307. 253 чается-различными степенями и различными характерами активности: от почти полной пассивности до полной сознательности.

1. Крайнюю ступень пассивности представляет собою то внимание, которое можно было бы условно назвать <вынужденным>. Но, говоря о крайней степени пассивности, мы не должны забывать, что и здесь мы имеем проявление индивидуальной личности, т. е. проявление своеобразное, зависящее не только от среды, но и от самой личности. Так что и здесь все же сказывается не только пассивность. Причиною такого <вынужденного> внимания являются прежде всего чрезвычайно сильные, интенсивные раздражения. Громкий выстрел, яркий блеск молнии, сильный толчок-все это неизбежно оторвет нас от нашей обычной деятельности и заставит обратить внимание на сильное раздражение. Сюда же надо отнести раздражения не" столько интенсивные, сколько экстенсивные, раздражения, занимающие много места в пространстве. Огромное пятно на стене, хотя бы и не очень яркое, привлекает наше внимание не менее сильно, чем небольшое, но яркое пятно. Длительность раздражения также может привлечь наше внимание. Слабый короткий звук мы можем и не заметить. Но если он длится достаточно долго, то невольно привлечет нас. Особенно это надо сказать не -о непрерывном, а о прерывистом раздражении, то возникающем, то исчезающем, то усиливающемся, то ослабляющемся. Наконец, движущийся объект привлекает наше внимание сильнее, чем неподвижный. Мы не замечаем мухи, сидящей неподвижно на нашем столе. Но стоит ей поползти по столу, как мы невольно обращаем на нее внимание. Итак, к причинам, вызывающим наиболее пассивное наше внимание, мы относим: интенсивность, экстенсивность раздражения, длительность его, прерывистость и движение объекта. В сущности мы всегда при этом говорим об относительной силе раздражения, так как слабое раздражение на фоне еще более слабых может -быть даже заметнее, чем сильное, но на фоне одинаково сильных. Следовательно, основным здесь будет принцип контраста. Контрастом же в значительной степени объясняется замечание прерывистого раздражения. Мало того, мы можем не замечать непрерывно длящегося раздражения, например шума мотора, если к нему привыкли. Но стоит ему прекратиться, как мы это сразу же замечаем. Контраст имеет большое значение. Но контраст в значительной степени зависит ведь и от нас самих, от нашего отношения.к окружающим раздражениям. Поэтому и в пассивном внимании может иногда проявляться некоторая наша активность.

2. Иногда внимание вызывается соответствием раздражения нашему внутреннему состоянию, это когда мы замечаем то или другое явление вследствие того, что оно так или иначе затрагивает наши чувства, что оно поддерживает или противоречит нашему желанию, нашим влечениям, нашим непосредственным потребно-.стям. Когда нас мучит жажда, например, то все связанное с питьем невольно будет привлекать наше "внимание. Все же, не относящееся к питью, нами может и не замечаться, даже несмотря на довольно значительную интенсивность его. Можем ли мы здесь говорить о полной пассивности? Конечно, нет. Нам кажется, что здесь еще меньше пассивности, чем в первом случае. Но, конечно, и здесь нельзя говорить о полной активности.... Но, понятно, эта активность целиком зависит от наших чувств, возникающих невольно, часто недостаточно сознательно, зависит от невольного подчинения нас нашим непосредственным переживаниям. Впечатления захватывают нас своим непосредственным интересом, как бы берут нас в плен своей привлекательностью или непривлекательностью, действуют импульсивно, помимо нашей воли. Можем ли мы говорить здесь о полной активности? Видимо, и здесь еще до нее очень далеко. Но это внимание уже отлично от <вынужденного>, оно зависит от невольных влечений и чувств нашей личности, оно качественно иное, чем предыдущее, хотя все еще чрезвычайно примитивное.

 

3. Нет полной активности и тогда, когда внимание определено целиком прошлым опытом, привычками, цепью ассоциаций. Мы уже знаем, что ассоциационисты пытались целиком свести активность нашего внимания к простому повторению того, что нам дано прошлым опытом, к простым ассоциациям на основе временных или-пространственных связей по смежности. Мы знаем, что Гербарт пытался определить изменения в течении наших мыслей апперцеп-цией) т. е. полным определением нового рядом предшествующих впечатлений и связанных с ними ассоциаций, <механикой> представлений.

Конечно, наши привычки, наш прежний опыт могут направить наше внимание. Но это внимание мы все же будем считать еще непроизвольным. Здесь нет еще полной активности, нет сознательной воли. Когда мы обращаем внимание на знакомую нам подробность, когда мы замечаем раздражения ничтожной интенсивности или раздражения, не отличающиеся сколько-нибудь значительной контрастностью, когда мы обращаем внимание на те впечатления, которые не связаны с нашими непосредственными влечениями, с нашими чувствами, то здесь мы сплошь и рядом можем увидеть влияние нашего прошлого опыта. Этот опыт, конечно, не ограничивается только нашими привычками, он связан со всей нашей деятельностью, в особенности с профессиональной деятельностью. Прошлый опыт в значительной степени организует всю нашу деятельность в определенном направлении. Несомненно, что прошлый опыт влияет и на наше восприятие. Восприятие одного как фигуры и другого как фона, конечно, в гораздо большей степени зависит от прежнего опыта, чем от чисто внешних свойств восприятия, чем от внешней <структуры> зрительного поля. Мы можем отнести роль прошлого опыта также и к интересу. Нам интересно все то, что связано с прошлым опытом,. что может быть понятно на основании того, что мы уже знаем.. Но в противоположность ассоциационистам п Гербарту мы будем говорить, что нам интересно не то, что старо, а то, что "ново. Однако это новое связано со старым. Оно основывается на нем, оно расширяется, углубляет, обогащает его. Мы можем во всех этих случаях говорить уже о значительно большей и качественно иной активности, чем при вынужденном, эмоциональном или привычном внимании. Но все же и здесь эта активность не выражается полностью. Она когда-то сказывалась при восприятии материала, его переработке и его запоминании. Наш прежний опыт был когда-то вполне сознательным. Но теперь уже нет этой сознательности. Она теперь не проявляется прямо. Мы можем, следовательно, во всех этих случаях говорить, что наше прошлое господствует над нами, а не мы господствуем над ним. Мы имеем поэтому во всех трех случаях дело с тем вниманием, которое мы называем непроизвольным, или пассивным. Конечно,.выделение этих трех категорий причин, вызывающих наше внимание, условно "и проводится в порядке анализа. Сплош, "и рядом могут быть такие случаи, когда действуют сразу две или даже все три категории причин, когда раздражение обращает на себя наше.внимание и потому, что оно интенсивно, и потому, что оно вызывает чувство удовольствия, и потому, что оно нам знакомо, связано с нашим прежним опытом. Следовательно, эти причины могут.взаимодействовать. Тем не менее расчленение их полезно и представляет известные удобства.

4. Но кроме этих трех видов внимания мы можем говорить о совсем особом виде, о совсем особых причинах направления нашего внимания. Ведь мы можем направлять наше внимание "не только на то, что нас непосредственно привлекает, но и на то, что хотя нас как будто и не привлекает, но что связано с сознательно составленными нами себе целями, что связано с нашей сознательной деятельностью, что связано с нашей волей. Мы заставляем себя направлять наше внимание на то, что нам надо, на то, что мы должны выполнить в согласии с поставленными себе планами,.на то, чего требует "наш труд. Мы уже знаем, что <в течение всего времени труда необходима целесообразная воля, выражающаяся.во внимании> "\ Это внимание не похоже ни на какое другое. Оно принципиально отлично от непроизвольного внимания, хотя ведет свое происхождение от него и хотя, согласно Рибо, оно использует механизм непроизвольного внимания \. Это внимание обязано своим возникновением и развитием труду. Это внимание действительно в полной мере выражает активность личности. Мы говорим, что произвольное внимание есть акт нашей воли. Мы говорим, что наша активность выражается в нашей воле. Мы понимаем под волей сознательное -принятие решения и исполнение " К. Маркс и Ф. Э и г ель с. Соч., т. 23, стр. 189. \ Т. Рибо. Психология внимания. СПб., 1892, стр. 28-29.

 

его. Как бы ни был элементарен и прост волевой акт, он предполагает сознательное представление цели и плана действий. Произвольное внимание предполагает это сознание цели и планирование наших поступков. Активное внимание выражается в целесообразном направлении нашей деятельности в определенное русло. Однако мы не считаем, что и принятие решения и исполнение его определяются неизвестно откуда взявшимися желаниями как конечными причинами. Конечно, наши желания и наши намерения являются непосредственными причинами нашего активного внимания. Но мы должны идти дальше и выяснить причины, "вызывающие эти желания и эти намерения. Мы считаем, что этими причинами являются также наши потребности. Однако мы имеем здесь дело с потребностями осознанными, с впечатлениями, которые мы осмысливаем и к выполнению которых мы сознательно стремимся. Иначе говоря, мы считаем, что мы имеем здесь дело с нашими стремлениями. Эти стремления суть результат всего развития и воспитания, результат всей жизни личности. Мы считаем, что произвольное внимание есть результат активности нашей личности. Но эта активность вытекает из активности человека, живущего в известных исторических условиях. Ничего таинственного, неизвестно откуда взявшегося эта активность собой> не представляет. Мы подчеркиваем ее, считаем ее одним из самых существенных моментов деятельности человека, тесно связываем ее с его сознательностью, категорически возражаем против отрицания ее механистами. Конечно, в нашей деятельности может одновременно проявляться и произвольное и непроизвольное внимание, так как в нашей сознательной деятельности бывают элементы и навыков и непосредственных чувств. Конечно, непроизвольное внимание может переходить в произвольное и наоборот. Тем не менее выделение активного "внимания "в особую категорию имеет огромное и принципиальное и практическое значение. Мы можем и должны воспитывать наше произвольное внимание путем воспитания произвольных или, лучше сказать, волевых усилий.

5. Но как это ни странно, мы можем говорить еще об одном виде внимания, не совпадающем целиком ни с произвольным, ни с непроизвольным вниманием. Дело в том, что когда мы заинтере-совываемся работой, которая нас "первоначально как будто не привлекала, тогда не требуется, или почти не требуется, больше волевых усилий для продолжения этой работы. Если первоначально мы с трудом брались за нее, например за чтение трудной книги, то чем больше мы вчитываемся в книгу, тем больше она начинает нас занимать сама собой, и наше внимание из произвольного становится как бы непроизвольным. Эта новая форма внимания имеет большое практическое, особенно педагогическое значение. Она не может быть сведена просто к непроизвольному вниманию, ибо она есть результат сознательно поставленных нами себе целей. Но она не требует непрерывных волевых усилий, а следовательно, не утом-257 ляет нас. Если пассивное внимание есть результат нашего непосредственного интереса, то эта новая форма сеть результат интереса опосредствованного, интереса, появившегося в процессе самой работы, интереса результата или связи с другими частями работы. К. Маркс пишет, что <целесообразная воля, выражающаяся во внимании... тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержанием и способом исполнения, следовательно, чем меньше рабочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллектуальных сил> \. Вот это-то наслаждение трудом как игрой физических и интеллектуальных сил и обусловливает наличие этого нового вида внимания, не совпадающего ни с произвольным, ни с непроизвольным. Мы имеем здесь особую форму активности, не совпадающую с другими формами.

 

V.

 

ОПРЕДЕЛЕНИЕ И ФОРМЫ ПРОЯВЛЕНИЯ ВНИМАНИЯ

 

Мы считаем, что определение внимания должно быть связано с "марксистско-ленинским пониманием активности личности. Это определение должно устранить и многозначность этого термина, выделив в нем его основные черты и исключив все наносное и ненужное.

Мы пытаемся это сделать, определив внимание как направленность и сосредоточенность нашей психической деятельности. Под направленностью мы понимаем выбор деятельности и поддержание этого выбора. Под сосредоточенностью мы понимаем углубление в данную деятельность и отстранение, отвлечение от всякой другой.деятельности. Конечно, эта направленность и это отстранение носят более или менее интенсивный, более или менее широкий характер. Само собой разумеется, что направленность и сосредоточенность тесно друг с другом связаны. Одно не может быть без другого. Нельзя говорить о направленности, если при этом не будет хоть какой-нибудь сосредоточенности. Так же точно нельзя говорить о сосредоточении на чем-нибудь, если при этом мы не будем <направлены> на то же. Это-две стороны, две характерные черты одного и того же явления. Но мы можем в каждом данном случае выделять и подчеркивать то одну, то другую сторону, то одну, то другую характерную черту внимания. Так, когда мы как бы скользим по поверхности, когда мы переходим от одного вида деятельности к другому, подолгу не задерживаясь и не углубляясь ни в одну из них, тогда на первый план выступает направленность в ее постоянной изменчивости, сосредоточенность же как бы отходит на задний план. Конечно, и здесь имеет место сосредоточенность, но она крайне слабая. Напротив, когда мы углубляемся

 

"" К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 306. 258 в какую-нибудь деятельность целиком и перестаем или почти перестаем замечать все окружающее, тогда на первый план выступает наше сосредоточение. Однако для полной характеристики внимания необходимо указание обеих этих черти направленности и сосредоточения.

С другой стороны, мы не видим в этом определении никакого удвоения явлений, так как мы говорим о направленности и сосредоточенности нашей психической деятельности. Следовательно, внимание не вне деятельности, не сверх ее, это не какой-нибудь добавочный феномен. Но в то же время выделение этой направленности, ее подчеркивание совершенно необходимы, так как в ней проявляется активность нашей личности, активность нашей воли. Понятно, воля не ограничивается только вниманием, но она выражается и во внимании. Мы не считаем возможным и правильным отрицание внимания или механистическое его сведение к структуре зрительного поля, к установке или к исключительному определению нашей деятельности ходом ассоциаций. Так же точно мы пытаемся подходить и к отдельным сторонам, или проявлениям внимания. Так, устойчивость внимания мы будем понимать в связи с интересом к деятельности и в связи с волевыми усилиями. Чем сильнее интерес к деятельности, чем больше она нас увлекает, тем устойчивее будет наше внимание. Но оно может быть чрезвычайно устойчивым также и тогда, когда деятельность сама по себе может и не казаться нам интересной, но когда мы считаем ее важной для нас в силу того, что она связана с выполнением наших целей. Тогда мы заставляем себя направлять наше внимание не туда, куда нам хочется, а туда, куда мы считаем нужным. Вместо того, например, чтобы пойти в кино или взяться за чтение увлекательного романа, мы заставляем себя засесть за нужную нам работу, например за чтение трудной книги. Чем сильнее будут при этом наши волевые усилия, тем больше будет устойчивость внимания. Мы знаем также, что если задачи, которые мы себе ставим, увлекают нас, если мы достаточно сознательно поставили перед собою их, так как наш труд не является подневольным, то работа скоро начнет увлекать нас сама по себе, и мы целиком уйдем в нее....

 

Узнадзе Дмитрий Николаевич (20 декабря 1886 (1 января 1887) - 12 октября 1950) - советский психолог и философ, действительный член АН ГрузССР (с 1941 г.). Окончил философский факультет Лейпцигского университета (1909 г.), историко-филологический факультет Харьковского университета (1913 г.). Один из основателей Тбилисского университета (1918), где создал отделение психологии, кафедру психологии и лабораторию экспериментальной психологии при ней. Со дня организации (1941 г.) был директором Института психологии АН ГрузССР.

 

Д. Н. Узнадзе - автор первых учебников психологии и систематических курсов из грузинском языке. Ему принадлежит ряд исследований по психологии мышления, речи, восприятия и др. Созданная Д. Н. Уз-надзе оригинальная теория установки и выполненные в русле ее многочисленные экспериментальные исследования самого Узнадзе, а также его учеников привели к образованию одной из крупных школ в советской психологической науке.

 

Сочинения: Аири Бергсон. Тбилиси, 1920 (на груз. яз.); <Труды>, гт. 1-5. Тбилиси, 1956- \9G7 (на груз. яз.); <Психологические исследования>. М" 196G.

 

Литература: А. С. Пран-гишвили. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967.

 

В хрестоматию включен отрывок из основного психологического труда Узнадзе. <Экспериментальные основы психологии установки>.

 

Д. Н. Узнадзе

УСТАНОВКА У ЧЕЛОВЕКА

ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВАЦИИ

 

1. Две сферы воздействия на человека. Если спросить, что же является специфически характерной особенностью человека по сравнению с другими живыми существами, то в первую очередь в голову приходит, конечно, мысль о языке, и мы говорим, что человек одарен способностью речи, в то время как другие живые существа абсолютно лишены ее. Другой вопрос, является ли эта способность вторичным, производным феноменом, в основе которого лежит какое-нибудь другое явление, имеющее более основное значение, чем она. Не касаясь подробно этого вопроса, мы можем утверждать, что, несомненно, не существует ничего другого, за исключением окружающей нас действительности, что в такой же степени могло бы влиять и определять наше поведение, как это делает речь. Мы могли бы и иначе выразить ту же мысль, утверждая, что нет ничего характернее для человека, чем тот факт, что окружающая его действительность влияет на него двояко-либо прямо, посылая ему ряд раздражении, непосредственно действующих на него, либо косвенно, через словесные символы, которые, сами не обладая собственным независимым содержанием, лишь репрезентируют нам то или иное раздражение. Человек воспринимает либо прямое воздействие со стороны процессов самой действительности, либо воздействие словесных символов, представляющих эти процессы в специфической форме. Если поведение животного определяется лишь воздействием актуальной действительности, то человек не всегда подчиняется непосредственно этой действительности; большей частью он реагирует на ее явления лишь после того, как он преломил их в своем сознании, лишь после того, как он осмыслил их. Само собой разумеется, это очень существенная особенность человека, на которой, быть может, базируется се его преимущество перед другими живыми обществами. Но возникает вопрос, -в чем заключается эта его способность, на чем по существу основывается она. Согласно всему тому, что мы уже знаем относительно человека, естественно приходит в голову мысль о той роли, которую может играть в этом случае его установка. Перед нами стоит задача установить роль и место этого понятия в жизни человека. Если верно, что в основе нашего поведения, развивающегося в условиях непосредственного воздействия окружающей нас среды, лежит установка, то может возникнуть вопрос, что же происходит с ней в другом плане-плане вербальной, репрезентированной в словах действительности? Играет ли здесь какую-либо роль наша установка или эта сфера нашей деятельности построена на совершенно иных основаниях?

2. Проблема внимания. Для того чтобы получить возможность разрешить этот вопрос, необходимо в качестве исходного пункта использовать проблему внимания, точнее, проблему возможности акта внимания, более того-проблему осмысленности этого акта. Дело в том, что обычно принято считать, что внимание по существу имеет избирательный характер, что оно дает нам возможность из ряда действующих на нас впечатлений выбрать какое-нибудь из них и сосредоточиться на нем с тем, чтобы представить его с максимальной ясностью и отчетливостью. Но достаточно хоть несколько приглядеться к этому определению, чтобы тотчас же увидеть, что в сущности оно совершенно лишено должной ясности. Больше того, оно само возбуждает ряд вопросов, без предварительного разрешения которых нельзя остановиться на каком-нибудь из возможных определений внимания. В самом деле] Как возможно, чтобы мы обратили внимание на что-нибудь, прежде чем оно стало предметом нашего сознания? Ведь для того, чтобы остановиться на чем-нибудь, чтобы обратить на него внимание, совершенно необходимо, чтобы оно уже было нам дано в какой-то степени. Но чтобы это было возможно, т. е. для того, чтобы что-нибудь было нам дано, необходимо, чтобы мы уже обратили на него свое внимание. Принципиально, конечно, не имеет никакого значения вопрос о степени сосредоточения внимания; наша проблема касается вопроса о возможности первичного сосредоточения внимания независимо от степени, в какой оно происходит. Таким образом, становится очевидным, что обычное определение внимания не дает по существу ясного представления о нем; оно нисколько не помогает нам понять, что же такое, собственно, то, что называют вниманием. Конечно, все это касается, как мне кажется, наиболее широко распространенного определения интересующего здесь нас понятия. Но ведь существуют же и другие определения? Можно ли и относительно них утверждать то же самое? Я считаю, что основная мысль, которая здесь нас интересует, является общей для в.сех более или менее известных попыток определения внимания. Везде, во всех определениях, основной функцией внимания считается одно и то же, а именно повышение степени ясности и отчетливости возникающего представления, и если эти определения отличаются в чем-нибудь друг от друга, то во всяком случае не в этом. Поэтому, поскольку речь касается основной мысли существующих определений нашего понятия, мы считаем достаточным ограничиться сказанным. Если приглядеться к этому определению, возникает мысль, что оно касается не какого-нибудь единичного процесса. Скорее всего можно подумать, что речь идет здесь о двоякой данности одного и того же явления; действующие на нас впечатления как будто переживаются нами двояко: с одной стороны, как явления, не сопровождаемые актами нашего внимания, с другой-как те же явления, но на этот раз опосредованные как раз этими актами. Следовательно, считается, что мы можем переживать ряд явлений, но без всякой ясности и отчетливости их представления; в случае же активности внимания мы переживаем их ясно и отчетливо. Это, конечно, не означает, что в первом случае мы имеем дело со слабой степенью, а во втором-с сильной степенью деятельности внимания. Скорее всего в первом случае вовсе отрицается наличие внимания. Следовательно, считается, что есть случаи, в которых наша мысль работает, в частности воспринимает ряд явлений без всякого участия нашего внимания, т. е. воспринимает явления, которые на этот раз лишены ясности и отчетливости. Конечно, в обычном определении внимания предполагается, что это возможно, что в сознании могут иметь место и такие явления, которые вовсе лишены предиката и отчетливости. Но вряд ли имеет смысл допустить наличие у нас таких содержаний, которые ничего не получают от того, что они становятся именно психическими содержаниями, что они остаются для субъекта тем же, чем они были до того, т. е. чуждым, <неизвестным>, не существующим для него содержанием.

По-видимому, мы должны допустить, что если существуют какие-нибудь психические содержания, то они всегда сопровождаются той или иной степени <сознания> независимо от того, можем мы в этих случаях говорить об участии внимания или нет. В противном случае не было бы никакого основания считать, что мы имее.м дело действительно с психическими содержаниями. Можно предположить, что, быть может, в основе традиционного понимания внимания лежала неосознанная мысль, что работу человеческой психики, собственно, следует полагать в двух различных планах, из которых в одном она протекает без участия внимания, а в другом - с его прямым участием. Причем наличие ясности и отчетливости можно было бы в обоих "случаях считать бесспорным. Наша задача заключается сейчас в том, чтобы показать, что эти планы работы сознания действительно имеют место и что для понимания психической жизни на различных ступенях ее развития необходимо учитывать это обстоятельство.

3. Два плана работы нашей психики. О каких же планах работы нашей психики идет здесь речь? Правда, в нашей науке до настоящего времени не усматривалась с достаточной ясностью необходимость применения этих ДВУХ планов работы нашей психики. Однако при научном осознании ряда явлений психической жизни приходилось принимать положения, которые, не будучи правильными по существу, все же скрывали в себе указания на ряд моментов, изучение которых в дальнейшем могло бы вскрыть истинную "природу этих явлений. Для того чтобы составить себе ясное представление, о каких планах работы сознания идет здесь речь, мы попытаемся проанализировать какой-нибудь из самых обыкновенных случаев нашего поведения. Допустим, человек пробуждается и обращается к обычному в этом случае акту поведения: он начинает одеваться, берет обувь и начинает ее натягивать, и вдруг оказывается, что дело не подвигается вперед, что что-то мешает этому. В этом случае мыслимо двоякое отношение к данному явлению: или субъект не обращает внимания на это сравнительно незначительное явление и все-таки продолжает обуваться, или же он сейчас же прекращает акт обувания, задерживается на некоторое время и начинает фиксировать свои? обувь с тем, чтобы уяснить себе причину неожиданно возникшего неудобства. Это он должен сделать для того, чтобы устранить эту причину и совершить необходимый для него -акт поведения. 263 Этот элементарный пример является самым обычным случаем, можно сказать, что вся человеческая жизнь в значительной степени построена на серии процессов этого рода. Необходимо поближе приглядеться к ним, чтобы увидеть, что в данном случае мы имеем дело с бесспорно существенным явлением, бросающим свет на истинную природу психической жизни человека. акте нашего поведения мы можем вскрыть наличие двух отдельных существенно различных планов деятельности нашей психики-плана <импульсивной> и плана <опосредствованной> деятельности. Мы должны остановиться на анализе обоих этих планов, чтобы составить себе ясное представление об интересующем нас здесь вопросе.

1. План импульсивного поведения. Если обратиться к первому из них, т. е. к плану <импульсивного> поведения, то мы найдем, что спецификой его психологически являются в первую очередь непосредственность, включенность субъекта, как и его актов, в процесс поведения, безостановочная абсорбированность и того и другого им. Для того чтобы яснее представить себе эту специфику импульсивного поведения, нужно вспомнить о так называемой инстинктивной деятельности животного или же о привычной, механизированной активности человека. Нет сомнения, что в этих случаях акт отражения соответствующих отрезков действительности имеется налицо и субъект отражает эту последнюю не во всей ее целостной совокупности, не во всех деталях, а лишь в определенной части ее агентов, имеющих непосредственное отношение к целям поведения. Кроме того, он отражает их достаточно ясно для того, чтобы они могли сделаться действительными факторами в процессе его поведения. Курица, например, должна заметить наличие зерен, чтобы начать клевать. Конечно, для того чтобы стимулировать этот акт поведения, нет никакой необходимости детально обследовать эти зерна, достаточно заметить их. И этого бывает ей совершенно достаточно, чтобы сохранить себе жизнь. Или же, если вернуться к нашему примеру: вставая утром с постели, человек должен выделить платье или обувь из числа окружающих его вещей, должен достаточно ясно воспринять их, чтобы одеться и обуться. Это совершенно необходимо для него, но и вполне достаточно в определенных, обычно протекающих условиях его жизни. Ибо бесспорно, что всякая целесообразная деятельность предполагает факт отбора действующих на субъекте агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них и достаточно ясного отражения их в психике. Иначе всякая деятельность в этих условиях ее возникновения представляла бы собой один лишь хаос отдельных актов, не имеющих никакого отношения ни к целям субъекта, ни к особенностям внешней ситуации, в условиях которой она протекает. 264 Несмотря на то что здесь мы имеем дело и с фактами отбора агентов, действующих на субъект, и с концентрацией психической энергии на них, как с фактом ясного отражения их в психике, говорить об участии внимания в этих актах у нас все-таки нет настоящего основания. Дело в том, что и содержание сознания, вроде образов восприятия, и отдельные акты деятельности, включенные в процесс импульсивного поведения, характеризуются особенностью, исключающей всякую мысль об обусловленности их актами внимания: они возникают и действуют лишь для того, чтобы немедленно, без всякой задержки уступить место стимулированным ими последующим актам, которые, в свою очередь, также безостановочно делают то же самое. Они играют роль отдельных звеньев в цельной цепи поведения,- роль сигналов, стимулирующих дальнейшие шаги в процессе поведения. Они не имеют своей независимой ценности, не существуют самостоятельно и отдельно от процесса поведения, в который они безостановочно включены. Импульсивное поведение протекает под знаком полной зависимости от импульсов, вытекающих из сочетания условий внутренней и внешней среды,-под знаком непосредственной и безусловной зависимости от актуальной ситуации, которая окружает субъекта в каждый данный момент. Словом, в актах импульсивного поведения субъект остается рабом условий воздействующей на его актуальной среды. Возникает вопрос: чем же в таком случае, если не той специфической способностью, которую принято называть вниманием, определяются эти процессы-процессы избирательного выделения из массы действующих на нас агентов, именно тех, которые имеют отношение к задачам нашего поведения, концентрации <психической энергии> на них, и в результате всего этого достаточно заметной степени ясности их сознавания? Этот вопрос оказывается совершенно не разрешимым для обычной психологии, огульно игнорирующей наличие в нас процессов, все еще не известных старой, традиционной науке. В свете нашей теории установки вопрос этот разрешается без особенных затруднений. Мы знаем, что согласно этой теории, когда возникает какая-нибудь определенная потребность, то живой организм, или правильнее субъект, силится установить определенны отношение к окружающей действительности-к ситуации удовлетворения этой потребности-для того, чтобы на самом деле удовлетворить возникшую потребность. Действительность, со своей стороны как ситуация удовлетворения наличной потребности воздействует непосредственно не на отдельные процессы, психические или физиологические, имеющие место в организме - носителе этои потребности, а на живой организм в целом, на субъект деятельности, порождая в нем соответствующий целостный эффект. Эффект этот может представлять собой лишь некоторое целостное, субъектное (не субъективное) отражение действительности как ситуация удовлетворения данной потребности.-отраже-265 ние. которое должно быть трактуемо как предпосылка и руководство ко всей развертывающейся в дальнейшем деятельности субъекта, как установка, направляющая данное поведение в русло отражения окружающей действительности. Если принять как основу это положение, то станет понятным, что все поведение, как бы и где бы оно ни возникало, определяется воздействием окружающей действительности не непосредственно, а прежде всего опосредованно-через целостное отражение этой последней в субъекте деятельности, т. е. через его установку. Отдельные акты поведения, в частности вся психическая деятельность, представляют собой явления вторичного происхождения. Следовательно, в каждый момент в психику действующего и определенных условиях субъекта проникает из окружающей среды и переживается им" с достаточной ясностью лишь то, что имеет место в русле его актуальной установки. Это значит, что то, чего не может сделать внимание, мыслимое как формальная сила, становится функцией установки, являющейся, таким образом, не только формальным, но и чисто содержательным понятием. Таким образом, становится понятным, что в условиях импульсивного поведения у действующего субъекта могут возникать достаточно ясные психические содержания, несмотря на то, что о наличии у него внимания в данном случае говорить не приходится. Мы видим, что это может происходить на основе установки, определяющей деятельность субъекта вообще и, в частности, работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае установки в сознании субъекта вырастает ряд психических содержаний, переживаемых им с достаточной степенью ясности и отчетливости для того, чтобы ему-субъекту-быть в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения. Правда, ясно и отчетливо переживаемыми становятся в этих условиях лишь те стороны или моменты, которые имеют непосредственное отношение к ситуации данного поведения. Поэтому луч ясности и отчетливости направляется в ту или иную сторону, на тот или иной момент ситуации, не по произволу субъекта. Он находится в зависимости от условий, в которых рождается и, быть может, фиксируется действующая в данный момент установка. Само собой понятно, что в этом случае речь может идти лишь о сравнительно простых ситуациях, на базе которых рождается и с успехом развивается соответствующая этим условиям установка.

 

2. План объективации. Другое дело в случае усложнения ситуации, необходимой для разрешения задачи, поставленной перед субъектом,-- в случаях возникновения какого-нибудь препятствия на пути. Поведение здесь уже не может протекать так же гладко и беспрепятственно, как это бывает при импульсивной деятельности. При появлении препятствия наличный, очередной акт поведения, наличное отдельное звено в цепи его актов уже не могут у человека, как обычно, возникнув, немедленно уступить место следующему за ним и стимулированному им акту поведения, так как препятствие касается как раз процесса этой стимуляции. В результате этого поведение задерживается, и звено, так сказать, вырывается из цепи актов поведения. Не вызывая более последующих актов, оно перестает быть на некоторое время одним из звеньев цепи и становится психологически предметом, объектом, имеющим свое самостоятельное, не зависимое от условий актуально протекающего поведения существование и свои особенности, которые предварительно нужно осознать для того, чтобы снова использовать это звено целесообразно, снова включить его в процесс поведения. Итак, при возникновении препятствий поведение задерживается на каком-нибудь из актуальных звеньев. Например, обуваясь, я чувствую, что <нога не лезет в обувь>, но я не окончательно прекращаю поведение, направленное на обувание, а лишь задерживаю его на некоторое время: я останавливаюсь, прекращаю осуществлять в своих действиях акты обувания. Зато возникает новая форма поведения: обувь, образ которой я получил в результате ее восприятия, включенного в акты процесса обувания, не будучи в состоянии стимулировать и направлять удачный, в данном случае достаточно целесообразный, акт обувания, становится сейчас для меня самостоятельным объектом, особенности которого я должен осознать для того, чтобы быть в состоянии обуться, и я начинаю снова воспринимать обувь; она становится предметом, на который направляются мои познавательные акты,- я начинаю се воспринимать с разных сторон, сопоставлять замеченные мной особенности, размышлять о возможной обусловленности замеченного мной неудобства, быть может, именно обстоятельством, которое бросается в глаза. Словом, на почве идентифици-рования обуви начинается процесс специально познавательного отношения к предмету, отношения, отвлекающего от интересов непосредственного практического применения каждой из отмеченных мной особенностей, начинается процесс элементарного теоретического, а не непосредственного, практического поведения. От результатов этого последнего\ зависит, как развернется в дальнейшем моя деятельность, что я сделаю с обувью, чтобы целесообразно закончить процесс обувания. Очевидно, я внесу в нее необходимые в данном случае изменения, устраню препятствия, задерживающие целенаправленность моего поведения,-словом, в результате теоретического отношения к предмету я сперва осуществлю практические акты, необходимые для приведения обув