Одиннадцать утверждений Д.И. Хармса 3 страница

-- Так. Бунтовщик ушел. К чорту бунтовщика!

Все с удивлением переглянулись, а Растопякин поднял голову и уставился

на Шуева.

Шуев строго сказал:

-- Кто бунтует,-- тот негодяй!

Сучков осторожно, под столом, пожал плечами.

-- Я за то, чтобы пить уксус,-- негромко сказал Макаронов и

выжидательно посмотрел на Шуева.

Растопякин икнул и, смутившись, покраснел как девица.

-- Смерть бунтовщикам! -- крикнул Сучков, оскалив свои черноватые зубы.

____________________

 

Пушков сказал:

-- Женщина -- это станок любви.

И тут же получил по морде.

-- За что? -- спросил Пушков.

Но, не получив ответа на свой вопрос продолжал:

-- Я думаю так: к женщине надо подкатываться снизу. Женщины это любят и

только делают вид, что они этого не любят.

Тут Пушкова опять стукнули по морде.

-- Да что же это такое, товарищи! Я тогда и говорить не буду,-- сказал

Пушков.

Но, подождав с четверть минуты, продолжал:

-- Женщина устроена так, что она вся мягкая и влажная.

Тут Пушкова опять стукнули по морде. Пушков попробовал сделать вид, что

он этого не заметил и продолжал:

-- Если женщину понюхать...

Но тут Пушкова так сильно трахнули по морде, что он схватился за щеку и

сказал:

-- Товарищи, в таких условиях совершенно невозможно провести лекцию.

Если это будет ещё повторяться, я замолчу.

Пушков подождал четверть минуты и продолжил:

-- На чем мы остановились? Ах да! Так вот. Женщина любит смотреть на

себя. Она садится перед зеркалом совершенно голая...

На этом слове Пушков опять получил по морде.

-- Голая,-- повторил Пушков.

Трах! -- отвесили ему по морде.

-- Голая! -- крикнул Пушков.

Трах! -- получил по морде.

-- Голая! Женщина голая! Голая баба! -- кричал Пушков.

Трах! Трах! Трах! -- получил Пушков по морде.

-- Голая баба с ковшом в руках! -- кричал Пушков.

Трах! Трах! -- сыпались на Пушкова удары.

-- Бабий хвост! -- кричал Пушков, увертываясь от ударов.-- Голая

монашка!

Но тут Пушкова ударили с такой силой, что он потерял сознание и как

подкошенный рухнул на пол.

____________________

 

Однажды Антонина Алексеевна ударила своего мужа служебной печатью и

выпачкала ему лоб печатной краской.

Сильно оскорбленный Петр Леонидович, муж Антонины Алексеевны, заперся в

ванной комнате и никого туда не пускал.

Однако жильцы коммунальной квартиры, имея сильную нужду пройти туда, решили силой взломать запертую дверь.

Видя, что его дело проиграно, Петр Леонидович вышел из ванной комнаты

и, пройдя к себе, лег на кровать.

Но Антонина Алексеевна решила преследовать своего мужа до конца. Она

нарвала мелких бумажек и посыпала ими лежащего на кровати Петра

Леонидовича...

Взбешенный Петр Леонидович выскочил в коридор и принялся там рвать

обои.

Тут выбежали жильцы и, видя, что делает несчастный Петр Леонидович,

накинулись на него и разодрали на нем жилетку.

Петр Леонидович выбежал в жакт.

В это время Антонина Алексеевна разделась догола и спряталась в сундук.

Через десять минут вернулся Петр Леонидович, ведя за собой управдома.

Не найдя жены в комнате, управдом и Петр Леонидович решили

воспользоваться свободным помещением и выпить водочки. Петр Леонидович

взялся сбегать за этим напитком на угол.

Когда Петр Леонидович ушел, Антонина Алексеевна вылезла из сундука и

предстала в голом виде перед управдомом.

Потрясенный управдом вскочил со стула и подбежал к окну, но, видя

мощное сложение молодой двадцатишестилетней женщины, вдруг пришел в дикий

восторг.

Тут вернулся Петр Леонидович с литром водки.

Увидев, что творится в его комнате, Петр Леонидович нахмурил брови.

Но его супруга Антонина Алексеевна показала ему служебную печать, и

Петр Леонидович успокоился.

Антонина Алексеевна высказала желание принять участие в попойке, но

обязательно в голом виде, да ещё вдобавок сидя на столе, на котором

предполагалось разложить закуску к водке.

Мужчины сели на стулья, Антонина Алексеевна села на стол, и попойка

началась.

Нельзя назвать это гигиеничным, если молодая голая женщина сидит на том

же столе, где едят. К тому же Антонина Алексеевна была женщиной довольно

полного сложения и не особенно чистоплотной, так что было вообще чёрт знает

что.

Скоро, однако, все напились и заснули: мужчины на полу, а Антонина

Алексеевна на столе.

И в коммунальной квартире водворилась тишина.

____________________

 

Вот бутылка с водкой, так называемый спиртуоз. А рядом вы видите

Николая Ивановича Серпухова.

Вот из бутылки поднимаются спиртуозные пары. Поглядите, как дышит носом

Николай Иванович Серпухов. Видно, ему это очень приятно, и главным образом

потому что спиртуоз.

Но обратите внимание на то, что за спиной Николая Ивановича нет ничего.

Не то чтобы там не стоял шкап или комод, или вообще что-нибудь такое, а

совсем ничего нет, даже воздуха нет. Хотите верьте, хотите не верьте, но за

спиной Николая Ивановича нет даже безвоздушного пространства, или, как

говорится, мирового эфира. Откровенно говоря, ничего нет.

Этого, конечно, и вообразить себе невозможно.

Но на это нам наплевать, нас интересует только спиртуоз и Николай

Иванович Серпухов.

Вот Николай Иванович берет рукой бутылку со спиртуозом и подносит ее к

своему носу. Николай Иванович нюхает и двигает ртом, как кролик.

Теперь пришло время сказать, что не только за спиной Николая Ивановича,

но впереди, так сказать перед грудью и вообще кругом, нет ничего. Полное

отсутствие всякого существования, или, как острили когда-то: отсутствие

всякого присутствия.

Однако давайте интересоваться только спиртуозом и Николаем Ивановичем.

Представьте себе, Николай Иванович заглядывает вовнутрь бутылки со

спиртуозом, потом подносит ее к губам, запрокидывает бутылку донышком вверх

и выпивает, представьте себе, весь спиртуоз.

Вот ловко! Николай Иванович выпил спиртуоз и похлопал глазами. Вот

ловко! Как это он!

А мы теперь должны сказать вот что: собственно говоря, не только за

спиной Николая Ивановича, или спереди и вокруг только, а также и внутри

Николая Ивановича ничего не было, ничего не существовало.

Оно, конечно, могло быть так, как мы только что сказали, а сам Николай

Иванович мог при этом восхитительно существовать. Это, конечно, верно. Но,

откровенно говоря, вся штука в том, что Николай Иванович не существовал и не

существует. Вот в чем штука-то.

Вы спросите: "А как же бутылка со спиртуозом? Особенно, куда вот делся

спиртуоз, если его выпил несуществующий Николай Иванович? Бутылка, скажем,

осталась, а где же спиртуоз? Только что был, а вдруг его и нет. Ведь Николай

Иванович не существует, говорите вы. Вот как же это так?"

Тут мы и сами теряемся в догадках.

А впрочем, что же это мы говорим? Ведь мы сказали, что как внутри, так

и снаружи Николая Ивановича ничего не существует. А раз ни внутри, ни

снаружи ничего не существует, то значит, и бутылки не существует. Так ведь?

Но с другой стороны, обратите внимание на следующее: если мы говорим,

что ничего не существует ни изнутри, ни снаружи, то является вопрос: изнутри

и снаружи чего? Что-то, видно, все же существует? А может, и не существует.

Тогда для чего же мы говорим изнутри и снаружи?

Нет, тут явно тупик. И мы сами не знаем, что сказать.

До свидания.

____________________

 

Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его

голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма

удивлен: ему показалось, что в его мозгах что-то просвистело, а на затылке

лопнула кожица, и стало щекотно. Дернятин остановился и подумал: "Что бы это

значило? Ведь совершенно ясно я слышал в мозгах свист. Ничего такого мне в

голову не приходило, чтобы я мог понять, в чем тут дело. Во всяком случае,

ощущение редкостное, похожее на какую-то головную болезнь. Но больше об этом

я думать не буду, а буду продолжать свой бег. С этими мыслями господин

Дернятин побежал дальше, но как он ни бежал, того уже все-таки не

получилось. На голубой дорожке Дернятин оступился ногой и едва не упал,

пришлось даже помахать руками в воздухе. "Хорошо, что я не упал, -- подумал

Дернятин,- а то разбил бы свои очки и перестал бы видеть направление путей".

Дальше Дернятин пошел шагом, опираясь на свою тросточку. Однако одна

опасность следовала за другой. Дернятин запел какую-то песнь, чтобы

рассеять свои нехорошие мысли. Песнь была веселой и звучной, такая, что

Дернятин увлекся ей и забыл даже, что он идет по голубой дорожке, по которой

в эти часы дня ездили другой раз автомобили с головокружительной быстротой.

Голубая дорожка была очень узенькая, и отскочить в сторону от автомобиля

было довольно трудно. Потому она считалась опасным путем. Осторожные люди

всегда ходили по голубой дорожке с опаской, чтобы не умереть. Тут смерть

поджидала пешехода на каждом шагу, то в виде автомобиля, то в виде ломовика,

а то в виде телеги с каменным углем. Не успел Дернятин высморкаться, как на

него катил огромный автомобиль. Дернятин крикнул: "Умираю!" -- и прыгнул в

сторону. Трава расступилась перед ним, и он упал в сырую канавку. Автомобиль

с грохотом проехал мимо, подняв на крыше флаг бедственных положений. Люди в

автомобиле были уверены, что Дернятин погиб, а потому сняли свои головные

уборы и дальше ехали уже простоволосые. "Вы не заметили, под какие колеса

попал этот странник, под передние или под задние?" -- спросил господин,

одетый в муфту, то есть не в муфту, а в башлык. "У меня,-- говаривал этот

господин,-- здорово застужены щеки и ушные мочки, а потому я хожу всегда в

этом башлыке". Рядом с господином в автомобиле сидела дама, интересная своим

ртом. "Я,-- сказала дама,-- волнуюсь, как бы нас не обвинили в убийстве

этого путника".-- "Что? Что?" -- спросил господин, оттягивая с уха башлык.

Дама повторила свое опасение. "Нет,-- сказал господин в башлыке,-- убийство

карается только в тех случаях, когда убитый подобен тыкве. Мы же нет. Мы же

нет. Мы не виноваты в смерти путника. Он сам крикнул: умираю! Мы только

свидетели его внезапной смерти". Мадам Анэт улыбнулась интересным ртом и

сказала про себя: "Антон Антонович, вы ловко выходите из беды". А господин

Дернятин лежал в сырой канаве, вытянув свои руки и ноги. А автомобиль уже

уехал. Уже Дернятин понял, что он умер. Смерть в виде автомобиля миновала

его. Он встал, почистил рукавом свой костюм, послюнявил пальцы и пошел по

голубой дорожке нагонять время. Время на девять с половиной минут убежало

вперед, и Дернятин шел, нагоняя минуты.

 

Семья Рундадаров жила в доме у тихой реки Свиречки. Отец Рундадаров,

Платон Ильич, любил знания высоких полетов: Математика, Тройная философия,

География Эдема, книги Винтвивека, учение о смертных толчках и небесная

иерархия Дионисия Ареопагита были наилюбимейшими науками Платона Ильича. Двери

дома Рундадаров были открыты всем странникам, посетившим святые точки нашей

планеты. Рассказы о летающих холмах, приносимые оборванцами из Никитинской

слободы, встречались в доме Рундадаров с оживлением и напряженным вниманием.

Платоном Ильичом хранились длинные списки о деталях летания больших и мелких

холмов. Особенно отличался от всех иных взлетов взлет Капустинского холма.

Как известно, Капустинский холм взлетел ночью, часов в 5, выворотив с корнем

кедр. От места взлета к небу холм поднимался не по серповидному пути, как

все прочие холмы, а по прямой линии, сделав маленькие колебания лишь на

высоте 15-16 километров. И ветер, дующий в холм, пролетал сквозь него, не

сгоняя его с пути. Будто холм кремневых пород потерял свойство

непроницаемости. Сквозь холм, например, пролетела галка. Пролетела, как

сквозь облако. Об этом утверждают несколько свидетелей. Это противоречило

законам летающих холмов, но факт оставался фактом, и Платон Ильич занес его

в список деталей Капустинского холма. Ежедневно у Рундадаров собирались

почетные гости и обсуждались признаки законов алогической цепи. Среди

почетных гостей были: профессор железных путей Михаил Иванович Дундуков,

игумен Миринос II и плехаризиаст Стефан Дернятин. Гости собирались в нижней

гостиной, садились за продолговатый стол, на стол ставилось обыкновенное

корыто с водой. Гости, разговаривая, поплевывали в корыто: таков был обычай

в семье Рундадаров. Сам Платон Ильич сидел с кнутиком. Время от времени он

мочил его в воде и хлестал им по пустому стулу. Это называлось "шуметь

инструментом". В девять часов появлялась жена Платона Ильича, Анна Маляевна,

и вела гостей к столу. Гости ели жидкие и твердые блюда, потом подползали на

четвереньках к Анне Маляевне, целовали ей ручку и садились пить чай. За чаем

игумен Миринос II рассказывал случай, происшедший четырнадцать лет тому

назад. Будто он, игумен, сидел как-то на ступеньках своего крыльца и кормил

уток. Вдруг из дома вылетела муха, покружилась и ударила игумена в лоб.

Ударила в лоб и прошла насквозь головы, и вышла из затылка, и улетела опять

в дом. Игумен остался сидеть на крыльце с восхищенной улыбкой, что

наконец-то воочию увидел чудо. Остальные гости, выслушав Мириноса II,

ударили себя чайными ложками по губам и по кадыку в знак того, что вечер

окончен. После разговор принимал фривольный характер. Анна Маляевна уходила

из комнаты, а господин плехаризиаст Дернятин заговаривал на тему "Женщина и

цветы". Бывало и так, что некоторые из гостей оставались ночевать. Тогда

сдвигалось несколько шкапов, и на шкапы укладывали Мириноса II. Профессор

Дундуков спал в столовой на рояле, а господин Дернятин ложился в кровать к

рундадарской прислуге Маше. В большинстве же случаев гости расходились по

домам. Платон Ильич сам запирал за ними дверь и шел к Анне Маляевне. По реке

Свиречке плыли с песнями никитинские рыбаки. И под рыбацкие песни засыпала

семья Рундадаров.

____________________

 

Мама, папа и прислуга по названию Наташа сидели за столом и пили.

Папа, несомненно, был забулдыга. Даже мама смотрела на него свысока. Но

это не мешало папе быть очень хорошим человеком. Он очень добродушно смеялся

и качался на стуле. Горничная Наташа, в наколке и передничке, все время

невозможно смеялась. Папа веселил всех своей бородой, но горничная Наташа

конфузливо опускала глаза, изображая, что она стесняется.

Мама, высокая женщина с большой прической, говорила лошадиным голосом

Мамин голос трубил в столовой, отзываясь на дворе и в других комнатах.

Выпив по первой рюмочке, все на секунду замолчали и поели колбасы.

Немного погодя все опять заговорили.

Вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал. Ни папа, ни

мама, ни горничная Наташа не могли догадаться, кто это стучит в двери.

-- Как это странно,-- сказал папа.-- Кто бы там мог стучать в дверь?

Мама сделала соболезнующее лицо и не в очередь налила себе вторую

рюмочку, выпила и сказала:

-- Странно.

Папа ничего не сказал плохого, но налил себе тоже рюмочку, выпил и

встал из-за стола.

Ростом был папа невысок. Не в пример маме. Мама была высокой, полной

женщиной с лошадиным голосом, а папа был просто ее супруг. В добавление ко

всему прочему папа был веснушчат.

Он одним шагом подошел к двери и спросил:

-- Кто там?

-- Я,-- сказал голос за дверью.

Тут же открылась дверь и вошла горничная Наташа, вся смущённая и

розовая. Как цветок. Как цветок.

Папа сел.

Мама выпила еще.

Горничная Наташа и другая, как цветок, зарделись от стыда. Папа

посмотрел на них и ничего не сказал, а только выпил, также как и мама.

Чтобы заглушить неприятное жжение во рту, папа вскрыл банку консервов с

раковым паштетом. Все были очень рады, ели до утра. Но мама молчала, сидя на

своем месте. Это было очень неприятно.

Когда папа собирался что-то спеть, стукнуло окно. Мама вскочила с

испуга и закричала, что она ясно видит, как с улицы в окно кто-то заглянул.

Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира на третьем

этаже, и никто с улицы в окно посмотреть не может,-- для этого нужно быть

великаном или Голиафом.

Но маме взбрела в голову крепкая мысль. Ничто на свете не могло ее

убедить, что в окно никто не смотрел.

Чтобы успокоить маму, ей налили ещё одну рюмочку. Мама выпила рюмочку.

Папа тоже налил себе и выпил.

Наташа и горничная, как цветок, сидели, потупив глаза от конфуза.

-- Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы

через окно,-- кричала мама.

Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во

двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не

смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как

папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.

Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и

залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но

сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то

посмотрел.

Папа даже руками развел.

-- Вот,-- сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.

В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом

в руках. Увидев его, папа захлопнул раму и сказал:

-- Никого нет там.

Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату

и даже открыл окно и вошел.

Мама была страшно взволнованна. Она грохнулась в истерику, но, выпив

немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокоилась.

Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.

Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ.

Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и

выпил рюмочку.

-- Хорошо,-- сказал папа,-- но не хватает огурцов.

Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и

принялись рассматривать узор на скатерти.

Папа выпил ещё и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.

У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные

пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.

Папа подтянул свои штаны и начал тост.

Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.

Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала

свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.

Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да

как треснет!

Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста.

Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу -- не то рукой, не

то ногой.

Мама принялась кричать и звать на помощь.

А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху,

отпустил.

Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за

собою люк.

Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в

себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по

рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.

Выпив ещё по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.

Вдруг папа побагровел и принялся кричать.

-- Что! Что! -- кричал папа.-- Вы считаете меня за мелочного человека!

Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы

негодяи!

Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.

-- Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! -- шептала мама в ужасе

окончательно сконфуженной Наташе.

А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами,

одел белую фуражку и скромно пошел на службу.

____________________

 

Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир недоступен моему взгляду, и

я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями мира. И я

наблюдал свойства этих частей, и, наблюдая свойства частей, я делал науку. Я

понимал, что есть умные свойства частей и есть не умные свойства в тех же

частях. Я делил их и давал им имена. И в зависимости от их свойств, части

мира были умные и не умные.

И были такие части мира, которые могли думать. И эти части смотрели на

другие части и на меня. И все части были похожи друг на друга, и я был похож

на них.

Я говорил: части гром.

Части говорили: пук времени.

Я говорил: Я тоже часть трех поворотов.

Части отвечали: Мы же маленькие точки.

И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался,

что рухнет мир.

Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз.

Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то, что я

видел раньше, был не мир.

И я всегда знал, что такое мир, но, что я видел раньше, я не знаю и

сейчас.

И когда части пропали, то их умные свойства перестали быть умными, и их

неумные свойства перестали быть неумными. И весь мир перестал быть умным и

неумным.

Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я

испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы

рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил

его.

А потом и смотреть стало некуда.

Тогда я понял, что, покуда было куда смотреть,-- вокруг меня был мир. А

теперь его нет. Есть только я.

А потом я понял, что я и есть мир.

Но мир -- это не я.

Хотя в то же время я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

И больше я ничего не думал…

____________________

 

Алексей Алексеевич Алексеев был настоящим рыцарем. Так, например,

однажды, увидев из трамвая, как одна дама запнулась о тумбу и выронила из

кошелки стеклянный колпак для настольной лампы, который тут же и разбился,

Алексей Алексеевич, желая помочь этой даме, решил пожертвовать собой и,

выскочив из трамвая на полном ходу, упал и раскроил себе о камень всю рожу.

В другой раз, видя, как одна дама, перелезая через забор, зацепилась юбкой

за гвоздь и застряла так, что, сидя верхом на заборе, не могла двинуться ни

взад ни вперед, Алексей Алексеевич начал так волноваться, что от волнения

выдавил себе языком два передних зуба. Одним словом, Алексей Алексеевич был

самым настоящим рыцарем, да и не только по отношению к дамам. С небывалой

легкостью Алексей Алексеевич мог пожертвовать своей жизнью за Веру, Царя и

Отечество, что и доказал в 14-м году, в начале германской войны, с криком

"За Родину!" выбросившись на улицу из окна третьего этажа. Каким-то чудом

Алексей Алексеевич остался жив, отделавшись только несерьезными ушибами, и

вскоре, как столь редкостно-ревностный патриот, был отослан на фронт.

На фронте Алексей Алексеевич отличался небывало возвышенными чувствами

и всякий раз, когда произносил слова "стяг", "фанфара" или даже просто

"эполеты", по лицу его бежала слеза умиления.

В 16-м году Алексей Алексеевич был ранен в чресла и удален с фронта.

Как инвалид I категории Алексей Алексеевич не служил и, пользуясь

свободным временем, излагал на бумаге свои патриотические чувства.

Однажды, беседуя с Константином Лебедевым, Алексей Алексеевич сказал

свою любимую фразу: "Я пострадал за Родину и разбил свои чресла, но

существую силой убеждения своего заднего подсознания".

-- И дурак! -- сказал ему Константин Лебедев.-- Наивысшую услугу родине

окажет только ЛИБЕРАЛ.

Почему-то эти слова глубоко запали в душу Алексея Алексеевича, и вот в

17-м году он уже называет себя "либералом, чреслами своими пострадавшим за

отчизну".

Революцию Алексей Алексеевич воспринял с восторгом, несмотря даже на

то, что был лишен пенсии. Некоторое время Константин Лебедев снабжал его

тростниковым сахаром, шоколадом, консервированным салом и пшенной крупой.

Но, когда Константин Лебедев вдруг неизвестно куда пропал, Алексею

Алексеевичу пришлось выйти на улицу и просить подаяния. Сначала Алексей

Алексеевич протягивал руку и говорил: "Подайте, Христа ради, чреслами своими

пострадавшему за родину". Но это успеха не имело. Тогда Алексей Алексеевич

заменил слово "родину" словом "революцию". Но и это успеха не имело. Тогда

Алексей Алексеевич сочинил революционную песню и, завидев на улице человека,

способного, по мнению Алексея Алексеевича, подать милостыню, делал шаг

вперед и, гордо, с достоинством, откинув назад голову, начинал петь:

 

На баррикады

мы все пойдем!

За свободу

мы все покалечимся и умрем!

 

И лихо, по-польски притопнув каблуком Алексей Алексеевич протягивал

шляпу и говорил: "Подайте милостыню, Христа ради". Это помогало, и Алексей

Алексеевич редко оставался без пищи.

Все шло хорошо, но вот в 22-м году Алексей Алексеевич познакомился с

неким Иваном Ивановичем Пузыревым, торговавшим на Сенном рынке подсолнечным

маслом. Пузырев пригласил Алексея Алексеевича в кафе, угостил его настоящим

кофеем и сам, чавкая пирожными, изложил какое-то сложное предприятие, из

которого Алексей Алексеевич понял только, что и ему надо что-то делать, за

что и будет получать от Пузырева ценнейшие продукты питания. Алексей

Алексеевич согласился, и Пузырев тут же, в виде поощрения, передал ему под

столом два цибика чая и пачку папирос "Раджа".

С этого дня Алексей Алексеевич каждое утро приходил на рынок к Пузыреву

и, получив от него какие-то бумаги с кривыми подписями и бесчисленными

печатями, брал саночки, если это происходило зимой, или, если это

происходило летом,-- тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным

учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил

на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но

однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской

квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели,

и спросили его: "Ваша фамилия -- Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича

посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.

Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил,

что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был

приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества.

Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим

прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством

голову, притопнул каблуком и запел:

 

На баррикады

мы все пойдем!

За свободу

мы все покалечимся и умрем.

 

Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине

куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.

Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея

Алексеевича Алексеева.

____________________

 

Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.

Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.