История Дейва Б., одного из людей, в 1944 году основавших группу АА в Канаде. 13 страница

Итак, я начал принимать стимуляторы орально и вкалы­вать их себе. Дошло до того, что мне требовалось сорок пять миллиграмм фенамина длительного действия и сорок пять – короткого, просто чтобы выбраться утром из постели. В тече­ние дня я принимал еще, чтобы достигнуть более высокого уровня энергичности, а потом – еще, чтобы удержаться на этом уровне; когда же я перебарщивал с этим, то использовал тран­квилизаторы, чтобы мое состояние выровнялось. Временами стимуляторы влияли на мой слух: я не мог слушать достаточно быстро, чтобы улавливать, что говорю. Бывало, я думал: «Ну, и зачем я снова это говорю? Ведь я уже трижды повторился!» Тем не менее, я не мог уследить за своим языком.

В качестве успокоительного средства я просто обожал внутривенно применять демерол; но, вколов себе морфина, работать было трудно. После инъекции у меня непрерывно чесался нос, и потому одна рука была постоянно занята; кроме того, у меня бывали внезапные неконтролируемые позывы на рвоту. Кодеин, перкодан и транквилизаторы не имели на меня сильного действия. Однако одно время я делал себе уколы пентотала, чтобы заснуть. Эту штуку использует хирург, когда вводит вам в вену иглу и говорит: «Считайте до десяти», и вы засыпаете, не досчитав до двух. Я мгновенно проваливался в забытье, и это казалось мне восхитительным. Я считал, что не могу делать себе инъекцию, лежа в постели под взглядами детей и жены, и потому держал лекарство в сумке, сумку – в машине, а машину – в гараже. По счастью, гараж был пристроен к нашему дому. Там я вводил иглу в вену и пытался точно подсчитать, сколько нужно пентотала, чтобы он пересилил действие стимуляторов, с учетом снот­ворного и без учета транквилизаторов. Этого количества должно было быть как раз достаточно, чтобы я успел выта­щить иглу, сорвать жгут, швырнуть его в машину, захлопнуть дверцу, добежать до спальни и плюхнуться в постель, прежде чем засну.

Судить о норме было трудно. Как-то ночью мне пришлось трижды проделать эту процедуру, чтобы поспать. После этого я, наконец, решил завязать с подобными веществами. Но для этого я вынужден был убрать их из своего дома и машины. В конце концов, я сделал то же самое с алкоголем и всеми таб­летками. Я был неспособен отказаться от них, пока они име­лись у нас. Если они были рядом, я всегда находил причину, по которой они мне необходимы – особенно таблетки. Я ни разу в жизни не принимал транквилизатор, болеутоляющее или стимулятор из-за пристрастия к ним. Я всегда их исполь­зовал, потому что у меня был симптом, который могла облег­чить только эта конкретная таблетка. Таким образом, каж­дую из них я прописывал себе по медицинским показаниям. Таблетки вызывают у меня не желание их проглотить, а симп­томы, которые требуют принять что-нибудь, чтобы получить облегчение. Так как я был врачом и фармацевтом, выросшим в доме-аптеке, то имел лекарства ото всех недугов, а их у меня было много.

Сегодня я нахожу, что не могу работать по программе АА, когда принимаю таблетки, и не могу даже держать их в доме на самый крайний случай. Я не могу сказать: «Да будет воля Твоя» и принять таблетку. Я не могу сказать: «Я бессилен перед алкоголем, но твердый алкоголь употреблять можно». Я не могу сказать: «Бог, возможно, вернет мне здравомыс­лие, но пока Он этого не сделал, я буду контролировать себя с помощью таблеток». Мне недостаточно было просто завя­зать с алкоголем; чтобы оставаться трезвым и чувствовать себя комфортно, мне нужно было отказаться от любых хими­ческих веществ, изменяющих сознание и настроение.

Дважды я решал весь уик-энд абсолютно ничего не прини­мать. И оба раза в воскресенье утром бился в конвульсиях. В каждом из случаев реакция моя была одинакова – так как пре­дыдущим вечером я ничего не пил, значит, алкоголь здесь ни при чем. Невролог, которого я посещал, не догадывался спро­сить у меня, пью ли я, а я не догадывался сказать ему. Поэтому он не мог определить причину этих судорог и решил отпра­вить меня в специализированную клинику. Мне показалось, что сначала мне нужна консультация. Случилось так, что я был лучшим диагностиком из известных мне тогда, и я, опре­деленно, знал особенности своего случая лучше кого бы то ни было. Итак, я присел сам с собой и проанализировал факты, стоящие за судорогами: личностные изменения, ежедневные головные боли, ощущение надвигающейся беды, чувство при­ближающегося сумасшествия. И тут мне все стало ясно: у меня – опухоль мозга, я умру, и все будут меня жалеть. Рекомендо­ванная неврологом клиника показалась мне подходящим мес­том, чтобы подтвердить мой диагноз.

Через девять дней тестирования меня поместили в отде­льную палату с запирающейся дверью. Подумать только, туда! Именно тогда стальная дверь захлопнулась, и Макс отпра­вилась домой, а я остался. Мне не нравилось находиться в палате для психбольных, и, уж конечно, не хотелось встре­чать здесь Рождество. Я закатил скандал, и врачи, в конце концов, согласились выписать меня, несмотря на медицин­ские показания. Макс взяла на себя ответственность за меня – после того как я пообещал ей, что никогда больше не буду пить, принимать таблетки, ругаться и разговаривать с девуш­ками. Мы сели в самолет и тут же затеяли грандиозное сра­жение по поводу того, буду ли я пить бесплатное спиртное. Макс выиграла; я не стал пить. Однако я также не желал ни разговаривать, ни есть! Так мы с женой и двумя дочерьми встретили Рождество восемь лет назад.

Когда мы приехали домой, я взял бутылку скотча и пошел спать. На следующий день Макс позвонила моему неврологу и сообщила ему, каково мнение психиатров из клиники. Он направил меня к местному психиатру, который быстро решил, что меня следует поместить в психиатрическое отделение нашей больницы. Там настаивали, что меня нужно положить в палату, но я и Макс знали, что мне нужна отдельная комната. В конце концов, она спросила врачей: «Вы осознаете, что он сидит на лекарствах, которые берет в вашей больнице?» Так я получил отдельную комнату.

Во второй в моей жизни палате для психбольных время шло очень, очень медленно. Я никак не мог привыкнуть и постоянно задавал себе вопрос: «Что такой славный парень, как я, делает в этом месте?» Вдобавок, они хотели, чтобы я плел кожаные пояса! Разве я для того учился все эти годы, чтобы просто сидеть и мастерить пояса? Кроме того, я не мог разобраться, как это делается. Мне четыре раза объ­ясняли, и мне было неудобно попросить, чтобы повто­рили еще раз. (Тем не менее, я рад признаться, что, совсем недолго походив на собрания АА, сумел сделать действи­тельно красивую пару мокасин, а также половину сумки. В течение последующих семи лет я каждый вечер одевал эти мокасины, пока они не износились. К моему седьмому дню рождения в АА моя жена, ставшая членом Ал-Анон, пре­поднесла мне их в бронзированном виде. Теперь я – облада­тель, возможно, самой дорогостоящей пары мокасин за всю историю человечества, и они помогают мне помнить, где я побывал).

В больнице я ухватился за идею, которой придерживался большую часть своей жизни: если я смогу контролировать внешний мир, то внутренний сам собой придет в норму. Я проводил много времени за написанием писем, записок, ука­заний и списков вещей для Макс, которая, помимо прочего, служила в моем офисе медсестрой. Эта писанина была при­звана не дать делам застопориться, пока я заперт в своей палате. Чтобы такое проделывать, нужно быть очень боль­ным человеком; а чтобы, как она, каждый день приходить за новым списком, нужно быть, возможно, еще более больным. (Теперь нам больше нет нужды так жить. Макс до сих пор работает вместе со мной, но мы препоручили свою волю, жизнь и работу заботе Бога. Призвав в свидетели друг друга, мы вслух произнесли слова Третьего Шага, как рекомендует Большая Книга. Жить становится все проще и легче, потому что мы стараемся действовать в противоположность моему прежнему убеждению – заботиться о своем внутреннем мире, применяя Двенадцать Шагов, и позволять окружающему миру самому позаботиться о себе.)

Однажды, пока я был в больнице, ко мне подошел мой пси­хиатр и спросил: «Как ты отнесешься к предложению пого­ворить с одним человеком из АА?» Я подумал, что уже помог всем пациентам в палате, и у меня и без того много собствен­ных проблем, чтобы еще и пытаться помочь какому-то пьянице из АА. Но по выражению лица психиатра я понял, что он будет просто счастлив, если я соглашусь. И я согласился, только чтобы его осчастливить. Однако очень скоро осознал, что это было ошибкой. Когда этот клоун из АА вприпрыжку вбежал в комнату и почти прокричал: «Меня зовут Фрэнк, и я – алкоголик, ха-ха-ха!», я почувствовал к нему настоящую жалость, ведь ему нечем похвастаться в жизни, кроме своего алкоголизма. Только позже он сказал мне, что он – адвокат.

Против собственных ожиданий, я в тот же вечер отправился вместе с ним на собрание, и начало твориться что-то стран­ное. Психиатр, который до этого меня, по большому счету, игнорировал, теперь стал мной заметно интересоваться. Каж­дый день он задавал мне разнообразные вопросы о собраниях АА. Сперва я предположил, что он сам – алкоголик и заслал меня туда, чтобы узнать об этом Сообществе побольше. Но скоро стало очевидным, что вместо этого у него на уме наив­ная мысль: если он заставит меня посетить достаточное коли­чество собраний, пока я в больнице, то я продолжу на них ходить и после выписки. Поэтому из одного только желания его одурачить я попросил Фрэнка ежедневно водить меня на собрания. Тот так и делал каждый вечер, кроме пятницы, когда он отправился на свидание со своей подружкой. «Чер­товски хорошая дисциплина в этой организации», – подумал я и пожаловался на Фрэнка психиатру, которого это, похоже, не смутило. Он просто договорился с другим человеком, кото­рый и стал водить меня на собрания по пятницам.

Наконец, меня выписали, и мы с Макс начали ходить на собрания самостоятельно. Я сразу увидел, что мне там ничем помочь не могут, но зато они, безусловно, помогали Макс. Мы садились позади всех и разговаривали исключи­тельно друг с другом. Это было за год до того, как я впер­вые выступил на собрании. Хотя нам с самого начала пон­равилось, как присутствующие смеются, я слышал там много такого, что казалось мне глупым. Слово «трезвый» в моем понимании означало «пьющий, но не пьянеющий».

Когда вставал какой-нибудь крепкий, пышущий здоровьем парень и заявлял: «Я считаю день удачным, если мне уда­ется не пить», я думал: «Дружок, ради Бога, я могу сделать за день кучу вещей; так что же хвастаться всего-навсего тем, что не выпил!» Разумеется, в то время я все еще продолжал пить. (Сегодня для меня нет абсолютно ничего более важ­ного, чем поддержание собственной трезвости; не выпить – это гораздо важнее любых других дел, которыми я зани­маюсь каждый день.)

Было похоже, что на этих собраниях только и делают, что говорят о выпивке. Это вызывало у меня жажду. Я же хотел поговорить о своих многочисленных крупных проблемах; пьянство же казалось мне мелкой проблемой. Тем более, я знал, что от воздержания «только сегодня» не будет никакого толка. Наконец, по прошествии семи месяцев я решил поп­робовать. Я по сей день удивляюсь, сколь многие из моих проблем – большинство из которых, как я полагал, никак не были связаны с алкоголем – стали управляемыми или просто исчезли с тех пор, как я бросил пить.

Когда я пришел в АА, я уже покончил со всеми наркоти­ками и почти со всеми таблетками и несколько урезал коли­чество употребляемого алкоголя. К началу июля я полностью исключил спиртное, а через несколько месяцев отказался от любых таблеток. Когда ушла навязчивая потребность в алко­голе, обходиться без него стало относительно легко. Однако в течение определенного времени мне было трудно воздержи­ваться от принятия таблетки, когда у меня наблюдался соот­ветствующий симптом – кашель, боль, нервозность, бессон­ница, мышечный спазм, расстройство желудка... Но это мне удавалось все легче и легче. Сейчас я считаю, что уже исполь­зовал положенное мне количество химических веществ.

Мне значительно полегчало, когда я пришел к убеждению, что алкоголизм – болезнь, а не порок; что я пил по принужде­нию своего организма, хотя тогда не осознавал это; и, наконец, что трезвость не зависит от силы моей воли. Члены АА владели чем-то, что выглядело гораздо лучше того, что было у меня; но я боялся отказаться от того, что имею, в пользу нового, ведь привычное давало мне некоторое чувство защищенности.

В конце концов, ключом к решению проблемы моего алко­голизма оказалось принятие. Я провел в Сообществе семь месяцев, постепенно отказываясь от алкоголя и таблеток и считая, что программа работает не очень успешно. И, нако­нец, смог произнести следующее: «Ладно, Господи. Это действительно правда – я на самом деле алкоголик. Поду­мать только, именно я, как это ни странно, хотя я не давал на это своего разрешения! Но это так. Так что же мне теперь делать с этим?» Когда я перестал жить в проблеме и начал жить в решении, проблема исчезла. С того момента я ни разу не чувствовал навязчивой потребности выпить.

Сегодня в принятии заключено решение всех моих проб­лем. Когда я беспокоюсь, это происходит потому, что я счи­таю какого-то человека, место, вещь или ситуацию – какой-то факт своей жизни – неприемлемым для себя. Я не обрету спокойствие, пока не приму этого человека, место, вещь или ситуацию как нечто, что является именно таким, каким его на данный момент предопределил Бог. В мире ничто, абсолютно ничто не случается по ошибке. Я не мог оставаться трезвым, пока не принял свой алкоголизм. Если же я не буду полно­стью принимать условия, которые мне ставит жизнь, я не буду счастлив. Мне нужно сосредоточиваться не столько на том, что необходимо изменить в окружающем мире, сколько на том, что необходимо изменить во мне и в моем подходе к жизни.

Шекспир сказал: «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры». Он забыл упомянуть, что я – главный критик. Я всегда обла­дал способностью видеть какой-нибудь изъян в любом чело­веке, любой ситуации. И я всегда был рад указать на него, потому что знал, что вы так же стремитесь к совершенству, как и я. АА и принятие дали мне понять, что даже в самом худшем из нас есть что-то хорошее, а в самом лучшем – что-то плохое, и что все мы – Божьи дети и имеем право находиться здесь. Когда я жалуюсь на себя самого или вас, я жалуюсь на дело рук Бога. Я заявляю, что лучше разбираюсь в жизни, чем Он.

Я много лет был уверен: самое худшее, что может случиться с таким хорошим парнем, как я – это превращение в алкого­лика. Сейчас я считаю, что это – самое лучшее из всего, что когда-либо со мной случалось. Это доказывает, что я не знаю, что для меня хорошо. А если я даже этого не знаю, значит, я не знаю, что хорошо или плохо для вас и для кого бы то ни было. Поэтому мне лучше живется, если я не даю советов, не считаю себя всезнающим, а просто принимаю жизнь такой, какая она есть сегодня – в особенности собственную жизнь, какая она есть на самом деле. До АА я судил о себе по своим намере­ниям, в то время как мир судил обо мне по моим действиям.

Принятие помогает мне решать и семейные проблемы. Сооб­щество АА словно дало мне новую пару очков. Мы с Макс женаты вот уже тридцать пять лет. До нашей свадьбы, когда она была застенчивым, худеньким подростком, я смог разгля­деть в ней то, что не всегда замечали другие – красоту, очарова­ние, веселость, приятность в общении, чувство юмора и много других прекрасных качеств. Похоже было, что, в отличие от Мидаса, чье прикосновение обращало в золото все что угодно, я обладал разумом, подобным увеличительному стеклу, кото­рый увеличивал все, на чем концентрировал свое внимание. Шли годы, и, по мере того, как я все больше думал о Макс, ее достоинства все возрастали. Мы поженились, и все ее положи­тельные черты становились для меня все более очевидными, и мы становились все счастливее и счастливее.

Но затем, когда я начал все больше и больше пить, алко­голь, похоже, повлиял на мое зрение. Вместо того, чтобы продолжать видеть в своей жене хорошее, я начал обращать внимание на ее недостатки. И чем больше я на них сосредо­точивался, тем серьезнее и многочисленнее они становились. Каждый изъян, на который я ей указывал, начинал увеличи­ваться в размерах. Каждый раз, когда я говорил ей, что она – ничтожество, она становилась еще немного более ничтож­ной. Чем больше я пил, тем больше она сникала.

Позже, когда я уже был в АА, мне однажды сказали, что все дело в моих очках – в них перевернуты линзы. Слова в Молитве о спокойствии «мужество изменить» не означали, что мне сле­дует изменить что-то в своем браке; скорее, имелось в виду, что мне следует изменить самого себя и научиться принимать свою супругу такой, какая она есть. Сообщество АА дало мне новые очки. Теперь я снова обрел способность фокусировать свое внимание на достоинствах жены и наблюдать за тем, как они становятся все более ярко выраженными.

Я могу проделывать то же самое и по отношению к соб­раниям АА. Чем больше я сосредоточиваюсь на негативных моментах – поздно начали, приходится выслушивать длин­ные истории о пьянках, в комнате накурено, – тем хуже ста­новится собрание. Когда же я стараюсь увидеть, что я могу привнести в него, а не вынести из него, и концентрирую вни­мание на положительных сторонах, а не на отрицательных, собрание становится все лучше и лучше. Когда я держу в фокусе то хорошее, что сегодня происходит, у меня бывает хороший день, а когда – плохое, то и день бывает плохим. Если я сосредоточиваюсь на проблеме, она разрастается; если же – на решении, то оно получается более эффективным. Теперь мы с Макс стараемся больше делиться своими чувствами, а не мыслями. Раньше мы спорили из-за расхож­дения во мнениях, а о чувствах ведь не поспоришь. Я могу сказать ей, что ей не следует думать определенным образом, но я никак не могу лишить ее права чувствовать то, что она чувствует. Обращая больше внимания на чувства, мы гораздо лучше узнаем самих себя и друг друга.

Формировать такого рода отношения нелегко. Напротив, тяжелее всего применять программу в собственном доме, при общении с собственными детьми и с Макс. Казалось бы, в первую очередь мне следовало научиться любить свою жену и семью, а уж потом – новичков, приходящих в АА. Но оказа­лось, что все наоборот. В конце концов, мне пришлось заново выполнить каждый из Двенадцати Шагов, при этом, думая кон­кретно о Макс – начиная с Первого, сказав «Я бессилен перед алкоголем и неспособен управлять своей семейной жизнью», и кончая Двенадцатым, в котором я попытался рассматривать ее как жертву болезни «родственник алкоголика» и относиться к ней с такой любовью, которой я одаривал бы больного новичка в АА. Когда мне это удается, мы прекрасно ладим.

Возможно, самое полезное для меня – помнить, что мое спокойствие обратно пропорционально моим ожиданиям. Чем большего я жду от Макс и других людей, тем меньше у меня спокойствия. Когда же я снижаю планку своих ожида­ний, я становлюсь спокойнее. Но тут пытаются заявить о себе мои «права», которые тоже могут понизить уровень спокойс­твия. Тогда мне нужно урезать и «права», и ожидания, спро­сив себя: «Насколько это, на самом деле, важно? Насколько это важно в сравнении с моим спокойствием и эмоциональ­ной трезвостью?» Когда я ценю спокойствие и трезвость пре­выше всего, мне удается поддерживать их на высоком уровне – по крайней мере, на какое-то время.

Сегодня принятие также является ключом к моим взаимоот­ношениям с Богом. Я никогда не сижу сложа руки, ожидая, что Он подскажет мне, что делать. Вместо этого я занимаюсь теку­щими делами, а результаты оставляю на волю Бога; какими бы они не оказались, это будет Его воля в отношении меня.

Я должен фокусировать волшебное увеличительное стекло своего разума на принятии, а не на своих ожиданиях, ибо мое спокойствие прямо пропорционально моей способности при­нимать. Когда я помню об этом, я вижу, что моя жизнь никогда не была столь хороша. Спасибо Тебе, Господи, за АА!

 

(17)

ОКНО в возможность

Этот юный алкоголик шагнул из окна второго этажа и попал в АА.

Я обрел трезвость еще когда учился в колледже. Как-то я подслушал разговор между другим студентом-трезвенником и одной женщиной, которая жила в том городе, где я ходил в школу. Она объясняла ему, почему многие местные жители не любят студентов. Она сказала, что, согласно общеприня­тым представлениям, студенты высокомерны и эгоистичны, а затем рассказала следующую историю.

«Я – медсестра и работаю в отделении скорой помощи. Два года назад «скорая» посреди ночи привезла одного студента. Он напился, вышел через окно второго этажа и упал головой вниз на бетон. Его внесли, всего покрытого кровью. Голова у него распухла до размера арбуза. Но он не переставая ругал медсестер и врачей, кричал, чтобы они не смели его трогать, и угрожал, что подаст на них в суд. Без сомнения, это был самый невыносимый человек изо всех, кого я когда-либо встречала».

Тут я прервал ее. «Это был я, – сказал я. – То была моя последняя пьянка». Я шагнул из того окна, когда мне было девятнадцать.

Как же так получилось? В детстве я всегда был «славным малышом», которого любили даже матери других детей. В течение первых семнадцати лет своей жизни я был одним из лучших по успеваемости, и со мной почти не бывало непри­ятностей. Мне хотелось бы сказать, что это потому, что я был высокоморальным человеком; но на самом деле это в боль­шой степени было результатом страха. Среди моих ранних воспоминаний присутствуют угрозы родителей, что они выгонят меня на улицу за малейшую провинность. Мысль о жизни на улице для шестилетнего ребенка просто ужасна. Эти-то угрозы вкупе с частыми физическими наказаниями и заставляли меня бояться и быть послушным.

Однако когда я подрос, я разработал план. Я решил быть покорным, пока не окончу среднюю школу; а затем я уеду в колледж, обеспечу свое будущее, изучив экономику, и никогда не вернусь домой. Сразу после своего восемнадцатого дня рождения я отбыл в колледж. Наконец-то я свободен, думал я. Но меня ждало резкое пробуждение.

Подобно многим алкоголикам, значительную часть своей жизни я чувствовал себя не таким, как другие, и мне каза­лось, что я не могу стать «своим». Я скрывал эти ощущения и свою низкую самооценку под маской одного из самых умных ребят в любой группе, если не наиумнейшего. Кроме того, в толпе я лицедействовал, всегда держа наготове шутку, чтобы указать на юмористическую сторону любой ситуации. Мне удалось привнести в свою жизнь много смеха.

Итак, я прибыл в колледж, полный людей, которые также всю свою жизнь возглавляли таблицу успеваемости в своих классах. Я внезапно оказался вовсе не особенным. Что было еще хуже, у многих из них было то, о чем я лишь мечтал – деньги. Моя семья была типичной семьей рабочего, кото­рая пыталась прожить на зарплату отца. Деньги всегда были для нас важны, и для меня они ассоциировались с защищен­ностью, престижем и ценностью каждого человека. Мой отец любил говаривать, что единственная достойная цель в жизни – делать деньги. Находясь среди одноклассников, чьи фамилии подразумевали богатство, я испытывал стыд, стыд за свою семью, стыд за себя самого. Моя и без того хрупкая уверенность в себе рассыпалась на кусочки. Я очень боялся, что меня разоблачат. Я знал, что, если остальные поймут, кто я на самом деле, они не захотят со мной общаться, и я оста­нусь один и буду никому не нужен.

Затем я открыл для себя алкоголь. В средней школе я несколько раз его пробовал, но в недостаточном количес­тве, чтобы опьянеть. Я знал, что напиться – значит перестать себя контролировать. Мой план побега требовал, чтобы мой рассудок всегда оставался ясным. Мне было слишком страшно, чтобы позволить себе потерять над собой контроль. Однако когда я оказался в колледже, этот страх оставил меня. Поначалу, чтобы «вписаться», я притворялся, что у меня, как и у моих товарищей, за плечами богатый опыт пьянства. Но скоро я превзошел в этой области всех остальных.

Моя алкогольная карьера была короткой и разрушитель­ной, и мой алкоголизм прогрессировал очень быстро. В пер­вый раз я напился в октябре. К ноябрю народ уже готов был держать пари, что я не проживу без выпивки целый уик­энд. (Я выиграл спор и, чтобы отпраздновать это событие, напился в стельку). К январю я пил уже каждый день, а к апрелю к тому же начал каждый день употреблять наркотики. Как видите, мне потребовалось немного времени.

Оглядываясь на этот период, я понимаю, как верно сказано, что одно из основных различий между алкоголиками и неал­коголиками заключается в том, что неалкоголики изменяют свое поведение в соответствии со своими целями, а алкого­лики – свои цели в соответствии со своим поведением. Волна спиртного унесла прочь все, что раньше было для меня важ­ным, все мои мечты, цели, устремления. Я быстро уяснил, что не могу пить и одновременно успешно функционировать. Но это не имело значения. Я был готов забросить все, лишь бы продолжать пить. Из студента-отличника я превратился в кандидата на вылет из колледжа, из лидера класса – в отвер­женного. Я почти не посещал занятия и мало что читал из того, что от нас требовали. Я ни разу не принималучастие вмногочисленных культурных мероприятиях, устраиваемых колледжем. Ради пьянства я отказался от всего, что состав­ляет смысл пребывания в колледже. Время от времени сквозь хаос, обиду и страх наружу пробивался крошечный росток гордости, и это заставляло меня посмотреть, что я сделал со своей жизнью. Но стыд был слишком велик, и я заглушал в себе эти чувства с помощью бутылок водки и ящиков пива.

Поскольку колледж был невелик, вскоре я привлек к своей персоне внимание администрации. Именно из-за этого я в первый раз согласился обратиться к консультанту. В то время как они видели в этом возможность помочь студенту, у кото­рого неприятности, я рассматривал это как сделку. Я буду ходить на консультации, чтобы доставить им удовольствие, и они будут мне обязаны. Неудивительно, что посещение спе­циалиста не принесло результатов. Я все так же много пил каждый день.

Около года спустя я осознал, что у меня проблемы. В зим­ний семестр я провалил один предмет (я редко ходил на заня­тия и не появился на контрольной, от результатов которой на пятьдесят процентов зависела оценка). Весенний семестр выглядел столь же уныло. Меня зачислили в класс, в котором я показался только один раз. Я не написал ни одной из необ­ходимых работ и не пришел на экзамен в середине семестра. Все шло к тому, что меня исключат. Моя жизнь стала неуп­равляемой, и я знал это.

Я пошел к декану, который направлял меня к консуль­танту, и впервые признался самому себе и другому чело­веку в том, что у меня проблемы с алкоголем. Я не считал себя алкоголиком. Я даже точно не знал, что это такое. Но я понимал, что не могу контролировать свою жизнь. Декан позволил мне уйти из того класса за день до итогового экза­мена, но с одним условием – что я буду лечиться. Я согла­сился.

Прошло несколько дней. Поскольку часть моих затрудне­ний разрешилась, жизнь уже не казалось столь уж неуправ­ляемой. Напротив, я снова почувствовал себя в седле. Я поб­лагодарил декана за помощь, но сказал ему, что справлюсь со своей проблемой самостоятельно. И не пошел в реабилитационный центр. А через две недели шагнул из окна второго этажа.

Наорав на персонал отделения скорой помощи, я впал в беспамятство и пробыл в этом состоянии пять дней. Когда очнулся, у меня на шее была подпорка, а в глазах двоилось. Мои родители были в ярости. Меня отвезли домой. Будущее казалось мрачным. Однако расписание Бога безупречно.

Через мой колледж прошла длинная вереница пьяниц, в том числе – Доктор Боб. Как раз в то время, когда со мной произошел этот несчастный случай, администрация пыта­лась найти способ борьбы с алкоголизмом среди студентов и ждала возможности испытать новинку. Анонимные Алкоголики. Я стал подопытным кроликом. Мне в недвусмыслен­ных выражениях дали понять, что никогда не примут меня обратно в колледж, если я не буду посещать собрания АА. Под этим напором я и отправился на свое первое собрание.

Оглядываясь назад, я вижу, что это было, может быть, пер­вым здоровым решением, которое я принял по отношению к алкоголю. Кто-то сказал, что дно – это момент, когда послед­няя вещь, которую ты потерял, или следующая вещь, кото­рую ты вот-вот потеряешь, для тебя важнее, чем выпивка. Эта точка у каждого своя, и некоторые из нас умирают, так и не достигнув ее. Мне же все было ясно. Я был готов на все, чтобы вернуться в колледж.

Идя на свое первое собрание АА, я не имел ни малейшего понятия о том, что это такое. Я происхожу из большой семьи ирландцев-католиков, и несколько моих родственников были связаны с этим Сообществом. Однако АА было для нас чем-то постыдным, вроде тюрьмы, и об этом никогда не говорили. Кроме того, я совсем ничего не знал об алкоголизме. Помню, одна моя подружка как-то сказала мне, что у ее матери про­блемы с выпивкой, но она – не алкоголик. Из любопытства я спросил, в чем разница. Она объяснила: «Алкоголик – это тот, кому спиртное необходимо каждый день, даже если это лишь один стакан. А человек, у которого проблемы с выпив­кой – это тот, кто не нуждается в выпивке каждый день, но, если начнет пить, то не может остановиться». Согласно этому определению, я был алкоголиком, имеющим проблемы с выпивкой.

Первое собрание удивило меня. Оно происходило в цер­кви, и было ничуть не похоже на то, чего я ожидал. Помеще­ние было полно хорошо одетых, улыбающихся, счастливых людей. Никаких изодранных плащей и трехдневных щетин. Никаких подбитых глаз, хриплого кашля и трясущихся рук, а только смех. Кто-то беседовал о Боге. Я был уверен, что ока­зался не в том месте.

Затем одна женщина представилась и заявила, что она – алкоголик. Тогда я понял, что это все-таки собрание АА. Она заговорила о своих чувствах, о том, что неуверенность сменилась у нее уверенностью, страх – верой, обида – любо­вью, а отчаяние – радостью. Мне были знакомы эти чувства. Я испытывал неуверенность, страх, обиду и отчаяние. И я не мог поверить своим глазам. Передо мной был счастливый человек. Пожалуй, я уже давно не видел счастливого лица.