править]Со стороны Франции

После 1807 года главным и, по сути, единственным врагом Наполеона оставалась Великобритания. Великобритания захватила колонии Франции в Америке и Индии^[5] и препятствовала французской торговле. Учитывая, что Англия господствовала на море, единственным реальным оружием Наполеона в борьбе с ней была континентальная блокада^{[П 9]}, эффективность которой зависела от желания других европейских государств соблюдать санкции. Наполеон настойчиво требовал от Александра I более последовательно осуществлять континентальную блокаду, но наталкивался на нежелание России разрывать отношения со своим главным торговым партнером^[6].

В 1810 году русское правительство ввело свободную торговлю с нейтральными странами, что позволяло России торговать с Великобританией через посредников, и приняло заградительный тариф, который повышал таможенные ставки, главным образом на ввозившиеся французские товары^[7]. Это вызвало негодование французского правительства^[8].

Наполеон, не будучи наследственным монархом, желал подтвердить легитимность своего коронования через брак с представительницей одного из великих монархических домов Европы. В 1808 году российскому царствующему дому было сделано предложение о браке между Наполеоном и сестрой Александра I великой княжной Екатериной. Предложение было отклонено под предлогом помолвки Екатерины с принцем Саксен-Кобургским. В 1810 году Наполеону было отказано вторично, на этот раз относительно брака с другой великой княжной — 14-летней Анной (впоследствии королевой Нидерландов)^[9]. В том же 1810 году Наполеон женился на принцессе Марии-Луизе Австрийской, дочери императора Австрии Франца I. По мнению историка Е. В. Тарле, «австрийский брак» для Наполеона «был крупнейшим обеспечением тыла, в случае, если придется снова воевать с Россией»^[10]. Двойной отказ Наполеону со стороны Александра I и брак Наполеона с австрийской принцессой вызвали кризис доверия в русско-французских отношениях и резко их ухудшили^[11].

В 1811 году Наполеон заявил своему послу в Варшаве аббату де Прадту: «Через пять лет я буду владыкой всего мира. Остается одна Россия, — я раздавлю её…»^[12].

Править]Со стороны России

От последствий континентальной блокады, к которой Россия присоединилась по условиям Тильзитского мира 1807 года, страдали русские землевладельцы и купцы, и, как следствие, государственные финансы России. Если до заключения Тильзитского договора в 1801—1806 годах Россия вывозила ежегодно 2,2 млн четвертей хлеба, то после — в 1807—1810 годах — экспорт составил 600 тыс. четвертей. Сокращение вывоза привело к резкому падению цен на хлеб. Пуд хлеба, стоивший в 1804 году 40 копеек серебром, в 1810 году продавался за 22 копейки^[13]. В то же время ускорился вывоз золота в обмен на предметы роскоши, поставлявшиеся из Франции. Все это привело к уменьшению стоимости рубля и обесценению русских бумажных денег^[6]. Русское правительство было вынуждено принять меры для защиты экономики страны. В 1810 году оно ввело свободную торговлю с нейтральными странами (что позволяло России торговать с Великобританией через посредников) и повысило таможенные ставки на ввозившиеся предметы роскоши и вина, то есть как раз на предметы французского экспорта^[14].

В 1807 году из польских земель, входивших согласно второму и третьему разделам Польши в состав Пруссии и Австрии, Наполеон создал Великое герцогство Варшавское. Наполеон поддерживал мечты Варшавского герцогства воссоздать независимую Польшу до границ бывшей Речи Посполитой, что было возможно сделать только после отторжения от России части её территории. В 1810 году Наполеон отобрал владения у герцога Ольденбургского, родственника Александра I, что вызвало негодование в Петербурге^[15]. Александр I требовал передать Варшавское герцогство в качестве компенсации за отнятые владения герцогу Ольденбургскому или ликвидировать его как самостоятельное образование^[16].

Вопреки условиям Тильзитского соглашения, Наполеон продолжал оккупировать своими войсками территорию Пруссии, Александр I требовал вывести их оттуда^[17].

С конца 1810 года в европейских дипломатических кругах стали обсуждать грядущую войну между Французской и Российской империями^[18]. К осени 1811 года российский посол в Париже князь Куракин докладывал в Санкт-Петербург о признаках неизбежной войны

 

12.Борьба СССР за создание системы коллективной безопасности в Европе.

Коммунистическая партия и Советское правительство внимательно следили за опасным ходом событий на Дальнем Востоке. Вопреки Лиге наций, которая рассматривала японскую агрессию как частный эпизод, не создающий угрозу миру, советская внешняя политика оценила нападение Японии на Маньчжурию как начало большой войны, и не только против Китая. 11 февраля 1932 г. глава советской делегации М. М. Литвинов На пленарном заседании конференции по сокращению и ограничению воо-ружений говорил об этом следующее: "Где тот оптимист, который может добросовестна утверждать, что начатые военные действия ограничатся только двумя странами или одним только материком?"¹

Об опасности расширения масштабов войны свидетельствовали и не-прерывные провокации японской военщины на советских дальневосточ-ных границах. Пресекая их, правительство СССР продолжало укреплять оборону Дальнего Востока и, используя средства дипломатии, стремилось улучшить отношения с Японией. 23 декабря 1931 г. эти меры обсуждались Политбюро ЦК ВКП(б). Для дальнейшей разработки мероприятий по ослаблению военной опасности на Дальнем Востоке решением Политбюро была создана комиссия в составе И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова и Г. К. Орджоникидзе.

Советское правительство приступило к осуществлению соответствующих внешнеполитических акций. В ноте от 4 января 1933 г. правительство СССР выражало сожаление по поводу отказа японского правительства заключить двусторонний договор о ненападении и заявляло, что советская сторона уверена, что между СССР и Японией нет таких споров, которые нельзя было бы разрешить мирным путем². Позиция японского правительства подтверждала его агрессивность.

Коммунистическая партия и Советское правительство предвидели возможность захвата власти фашистами в Германии и связанную с этим угрозу для всеобщего мира и безопасности народов. Об этом говорилось летом 1930 г. на XVI съезде ВКП(б) ³. Западная пресса уверяла в необоснованности подобных прогнозов, так как "демократический строй" Германии якобы исключал фашистскую опасность. Однако менее чем через три года обнаружилось, что буржуазная демократия в Германии сыграла роль ширмы, под прикрытием которой фашизм прорвался к власти и уничтожил последние остатки демократии.

После фашистского переворота в Германии Советский Союз возгла-вил силы, активно выступившие против завоевательной программы но-вого правительства этой страны. Об угрозе мировой войны, исходившей от Германии, предупреждали советские представители на всех междуна-родных форумах, сообщала печать, за мир решительно боролась дипломатия СССР. Советское правительство заявляло энергичные протесты гитлеровскому правительству как против бесчинств в отношении учреждений и отдельных граждан СССР, так и против антисоветской клеветы фашистских главарей. Речь Гитлера в берлинском дворце спорта 2 марта 1933 г. характеризовалась в одном из протестов как "содержащая неслыханно резкие нападки" на Советский Союз, ее оскорбительность была признана противоречащей существующим отношениям между СССР и Германией ⁴.

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XV, стр. 101.)

² (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 16-17.)

³ (КПСС в резолюциях, т. 4, стр. 408.)

⁴ (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 149.)

На Международной экономической конференции, проходившей летом 1933 г. в Лондоне, а также на конференции по разоружению советские делегаты, осуждая выступления германских представителей, раскрыли подлинное лицо фашизма и его замыслы. Делегация гитлеровской Германии на Международной экономической конференции выступила с меморандумом в духе фашистской разбойничьей идеологии. В нем содержалось требование, чтобы в распоряжение "народа без пространства" были предоставлены "новые территории, где эта энергичная раса могла бы учреждать колонии и выполнять большие мирные работы". Далее прозрачно намекалось, что такие земли можно получить за счет России, где революция будто бы привела к разрушительному процессу, который пора остановить. Меморандум был оценен советской внешней политикой - и на заседаниях конференции, и в ноте правительству Германии - как прямой "призыв к войне против СССР"¹.

В ноте протеста от 22 июня 1933 г. обращалось внимание на то, что подобные действия гитлеровского правительства не только противоречат существующим договорным добрососедским отношениям между СССР и Германией, но являются прямым их нарушением. При ее вручении coil ветский полпред в Германии заметил: "...имеются лица в правящей партии "наци"... которые еще питают иллюзии раздела СССР и экспансии за счет СССР..."² Он, в частности, имел в виду опубликованное 5 мая 1933 г. английской газетой "Дейли телеграф" интервью Гитлера, заявившего, что Германия будет целиком занята поисками "жизненного пространства" на востоке Европы. В то время подобные заверения давались гитлеровскими главарями направо и налево, чтобы успокоить общественное мнение Запада и заручиться поддержкой других империалистических правительств.

Советский Союз обращал внимание и на все возраставшую милитаризацию Германии. В ноябре 1933 г. нарком иностранных дел СССР сделал следующее заявление: "Не только возобновилась и усилилась враждебная гонка вооружений, но - и это, быть может, еще более серьезно - подрастающее поколение воспитывается на идеализации войны. Характерным для такого милитаристского воспитания является провозглашение средневековых лженаучных теорий о превосходстве одних народов над другими и права некоторых народов господствовать над другими и даже истреблять их" ³. Опасность, которую нес народам фашизм, подчеркнул XVII съезд ВКП(б). В Отчетном докладе Центрального Комитета говорилось:

"Шовинизм и подготовка войны, как основные элементы внешней политики, обуздание рабочего класса и террор в области внутренней политики, как необходимое средство для укрепления тыла будущих военных фронтов, - вот что особенно занимает теперь современных империалистских политиков.

Не удивительно, что фашизм стал теперь наиболее модным товаром среди воинствующих буржуазных политиков"⁴.

В беседе с послом Германии в СССР Напольным, состоявшейся 28 марта 1934 г., советская сторона заявила, что "германская правящая партия имеет в своей программе вооруженную интервенцию против Советского Союза и от этого пункта своего катехизиса до сих пор не отказалась"⁵. Участие в беседе народного комиссара по военным и морским делам СССР К. Е. Ворошилова придало ей значение самого серьезного предостережения.

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 359.)

² (Там же, стр. 361.)

³ (Т а м же, стр. 686.)

⁴ (XVII съезд ВКП(б). Стенографический отчет, стр. 11.)

⁵ (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 219.)

Решительная позиция Советского Союза в отношении планов немецко-фашистской и японской агрессии ободряла свободолюбивые народы, в то время как пособничество захватчикам со стороны правящих кругов США, Англии и Франции внушало величайшие опасения за судьбы человечества. Повседневные факты убеждали правительства и народы многих стран, что только социалистическое государство стремится к сохранению мира и независимости народов, пресечению немецко-фашистских и японских домогательств в отношении других государств.

Советский Союз приобретал все возраставший авторитет в мировых делах, игнорировать его уже было нельзя. Этим, а также желанием вместе с СССР противодействовать немецко-фашистской и японской агрессии обусловливалась вторая (после 1924 г.) полоса установления дипломатических отношений с Советским Союзом, характерная для 1933-1934 гг. К числу государств, установивших в это время дипломатические отношения с СССР, принадлежали Албания, Болгария, Венгрия, Испания, Румыния, США, Чехословакия. В 1935 г. к ним прибавились Бельгия, Колумбия, Люксембург.

Правительство США было вынуждено пересмотреть свою политику непризнания СССР по многим причинам: укрепление могущества и рост международного авторитета Советской державы, заинтересованность деловых кругов США в развитии с нею торговых отношений, серьезные опасения правящих кругов США в связи с японскими планами установления господства на Тихом океане, свойственный правительству Ф. Рузвельта реализм, широкое движение в США за признание Советского Союза и другие. Установление дипломатических отношений между СССР и США свидетельствовало о полном провале политики непризнания, проводившейся американским правительством на протяжении шестнадцати лет. Даже накануне установления дипломатических отношений такая возможность категорически отрицалась многими руководящими деятелями заокеанской страны. Когда государственному секретарю США Г. Стимсону в 1932 г. посоветовали встретиться с советским делегатом, он "принял возмущенно-торжественный вид, поднял к небу руки и воскликнул: "Никогда, никогда! Пройдут столетия, но Америка не признает Советского Союза". Новый государственный секретарь К. Хэлл прямо не выступал против установления дипломатических отношений, но выдвигал такие условия, которые сделали бы их невозможными. В своих мемуарах он писал, что признание СССР несло ему мрачные думы и мучительные переживания. В результате он представил президенту свой меморандум, где перечислял целый список претензий, рекомендуя предъявить их Советскому Союзу и требуя "использовать все имеющиеся в нашем распоряжении средства для нажима на Советское правительство в целях удовлетворительного разрешения существующих проблем"¹.

Разработкой различных претензий к Советскому Союзу был занят Келли, считавшийся в США признанным "экспертом по русским делам". В годы американской вооруженной интервенции против Советской России и в последующее время он давал президенту США "рекомендации". Возглавляя восточный отдел государственного департамента, Келли составил меморандум, отличавшийся особой враждебностью по отношению к СССР. Этот "эксперт" рекомендовал выдвинуть следующие условия для установления дипломатических отношений с Советским Союзом: отказ правительства СССР от "международной коммунистической деятельности", выплата долгов царского и Временного правительств, признание собственности и капиталов американцев, принадлежавших им в царской России и национализированных Советской властью.

¹ (С. Н и 11. Memoirs. Vol. I. New York, 1948, p. 295.)

В установлении дипломатических отношений с СССР были заинтересованы многие монополисты, рассчитывавшие на сбыт товаров на советском рынке. По словам американского буржуазного историка, именно они в 1930 г. "первыми выступили за пересмотр тринадцатилетней правительственной политики непризнания"₁.

Не менее важным обстоятельством, способствовавшим установлению Соединенными Штатами дипломатических отношений с СССР, явилось обострение американо-японских империалистических противоречий и обусловленное этим стремление правящих кругов США создать "величайший противовес растущей мощи Японии"². Известный американский журналист У. Липпман писал: "Признание имеет много преимуществ. Великая держава Россия лежит между двумя опасными центрами современного мира: Восточной Азией и Центральной Европой"³. Газета "Нью-Йорк тайме" 21 октября 1933 г. высказалась более определенно: "Советский Союз представляет барьер против агрессии милитаристской Японии на одном континенте и гитлеровской Германии на другом". Сама жизнь вынуждала даже реакционную печать признавать огромное значение миролюбивой политики СССР. Но за этим стояло и другое: стремление столкнуть Советский Союз с Японией и Германией для того, чтобы Соединенные Штаты Америки оказались в положении третьей стороны, находящейся вне вооруженного конфликта, но извлекающей все выгоды из него.

10 октября 1933 г. президент Рузвельт обратился к председателю ЦИК СССР М. И. Калинину с предложением устранить трудности, связанные с отсутствием советско-американских дипломатических отношений, "откровенными дружественными разговорами". В ответе М. И. Калинина отмечалось, что ненормальное положение, которое имеет в виду президент, "неблагоприятно отражается не только на интересах заинтересованных двух государств, но и на общем международном положении, увеличивая элементы беспокойства, усложняя процесс упрочения всеобщего мира и поощряя силы, направленные к нарушению этого мира"⁴.

Последующие переговоры были недолгими. 16 ноября 1933 г. между США и СССР состоялся обмен нотами об установлении дипломатических отношений, о пропаганде, по религиозным вопросам, по вопросам правовой защиты граждан и судебным делам. Оба правительства обязались придерживаться принципа невмешательства в дела друг друга, строго воздерживаться от возбуждения или поощрения вооруженной интервенции, не допускать создания или пребывания на своей территории какой-либо организации или группы, посягающей на территориальную целостность другой страны, а также не субсидировать, не поддерживать и не разрешать создания военных организаций или групп, имеющих своей целью вооруженную борьбу против другой стороны, стремящихся к насильственному изменению ее политического и социального строя⁵.

Ноты сняли все препятствия, которые мешали развитию нормальных отношений между обеими странами. В ноте правительству США заявлялось, что Советское правительство отказалось от претензий на возмещение ущерба, причиненного действиями вооруженных сил США в Сибири ⁶.

¹ (R. В г о w d е г. The Origins of Soviet-American Diplomacy. Princeton, 1953, p. 31.)

² (Ch. Beard. American Foreign Policy in the Making 1932-1940. A Study in Responsibilities. New Haven, 1946, p. 146.)

³ (W. L i p p m a n. Interpretations 1933-1935. New York, 1936, p. 335.)

⁴ (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 564, 565.)

⁵ (Т а м же, стр. 641-654.)

⁶ (Т а м же, стр. 654.)

Проект 'Восточного пакта'

М. И. Калинин в обращении к американскому народу (оно передавалось по радио) подчеркнул, что советский народ усматривает в разнообразном и плодотворном сотрудничестве с народом США возможность сохранения и упрочения мира, являющегося самым важным условием обеспечения технического прогресса и благосостояния людей¹.

Однако силы, противившиеся развитию дружественных советско-аме-риканских отношений, оставались достаточно влиятельными в Соединен-ных Штатах. Под их нажимом первым американским послом в СССР был назначен один из его закоренелых противников - В. Буллит. Исходившие от него документы, частично опубликованные в американских офи-циальных изданиях, свидетельствуют о враждебной СССР деятельности, которую развернул посол США. В одном из своих донесений в государственный департамент Буллит выразил надежду, что Советский Союз "станет объектом нападения из Европы и с Дальнего Востока", вследствие чего он не сможет превратиться в величайшую силу в мире. "Если, - писал посол, - между Японией и Советским Союзом возникнет война, мы не должны вмешиваться, но должны воспользоваться своим влиянием и своей силой к концу войны, чтобы она закончилась без победы и равновесие между Советским Союзом и Японией на Дальнем Востоке не было нарушено"².

Буллит предлагал своему правительству ввести в отношении совет-ских граждан особый унизительный порядок получения виз для посещения Соединенных Штатов. Надо, требовал он, "отказывать в визах всем советским гражданам, если они не представят вполне удовлетворитель-ных доказательств того, что они не состояли и не состоят членами коммунистической партии"³. Если подобное предложение было бы принято, то условия, на которых состоялось установление советско-американских дипломатических отношений, оказались бы подорванными. Буллит того и до-бивался. В то время когда в Москве проходил VII конгресс Коминтерна, он советовал своему правительству проводить в дальнейшем политику балансирования на грани разрыва дипломатических отношений между США и СССР⁴.

В противоположность американским реакционерам Советский Союз в интересах мира стремился к улучшению отношений с США, что ясно было сказано в обращении М. И. Калинина к американскому народу.

В борьбе СССР за мир важное значение имели договоры о ненападении и нейтралитете, представлявшие собой один из конструктивных элементов его внешней политики. Советско-германский договор о ненападении и нейтралитете, подписанный 24 апреля 1926 г. сроком на пять лет, 24 июня 1931 г. был продлен без ограничения каким-либо сроком. В протоколе о продлении говорилось, что каждая из сторон "имеет право в любое время, но не ранее чем 30 июня 1933 года, с предупреждением за один год, денонсировать этот Договор"⁵. Ратификация протокола затягивалась по вине германского правительства, в чем сказывались все возраставшие антисоветские устремления правящих кругов Германии. Но даже гитлеровская клика пыталась замаскировать свои военные планы, направленные против СССР. Советская дипломатия, потратившая немало труда, добилась вступления протокола в силу; его ратификация состоялась в апреле - мае 1933 г., уже после захвата фашистами власти в Германии. Таким образом, наша страна располагала обязательством гитлеровского правительства воздерживаться от нападения и соблюдать нейтралитет, если такое нападение на Советский Союз будет предпринято третьими державами, еще за шесть с лишним лет до заключения советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 г.

¹ ("Известия ЦИК СССР и ВЦИК", 21 ноября 1933 г.)

² (FRUS. The Soviet Union 1933-1939, p. 245, 294.)

³ (I b i d., p. 246-247.)

⁴ (I b i d., p. 246.)

⁵ (Документы внешней политики СССР, т. XIV, стр-396.)

Меры, предпринятые СССР, способствовали сохранению мира в 20-е и начале 30-х годов. Но с установлением в Германии фашистской диктатуры они стали недостаточными для решения этой задачи. Одними договорами о ненападении нельзя было остановить агрессора, ему необходимо было противопоставить единый фронт миролюбивых сил и объединенными усилиями многих стран и народов помешать развязыванию войны. Так появилась новая конструктивная идея советской внешней политики - идея коллективной безопасности. Она вытекала из того факта, что в вопросах войны и мира земной шар неделим. В. И. Ленин указывал, что всякая империалистическая агрессия, даже локальная, затрагивает интересы стольких стран и народов, что развитие событий ведет к расширению войны. В условиях тесного переплетения экономических, финансовых и полити-ческих связей государств, безудержных завоевательных планов агрессора любой военный конфликт, хотя бы ограниченного масштаба, втягивает в свою орбиту многие государства и грозит перерасти в мировую войну.

Ряд мероприятий, направленных на создание системы коллективной безопасности, был предпринят еще до того, как новая идея получила свое выражение в специальном решении Центрального Комитета ВКП(б).

На пленарном заседании конференции по сокращению и ограничению вооружений в феврале 1932 г. глава советской делегации М. М. Литвинов от имени своего правительства предлагал разработать эффективные гарантии против войны. Одной из них могло быть всеобщее и полное разоружение. Советская делегация, не питая никаких иллюзий относительно судьбы такого предложения, соглашалась "обсуждать любые предложения в направлении сокращения вооружений..."¹

6 февраля 1933 г. на заседании Генеральной комиссии этой конференции Советский Союз предложил принять декларацию об определении агрессии. Цель предложения состояла в том, чтобы понятие "агрессия" получило совершенно определенное толкование. Ранее в международной практике не существовало такого общепринятого определения.

Советский Союз выдвинул подлинно научное определение агрессии, не оставлявшее места для ее оправдания. В советском проекте предлагалось считать агрессором такое государство, которое объявит войну другому либо без ее объявления вторгнется на чужую территорию, предпримет военные действия на суше, море или в воздухе. Особое внимание обращалось на разоблачение замаскированной агрессии, а также тех мотивов, которыми агрессоры пытаются оправдать свои действия. В проекте декларации говорилось: "Никакие соображения политического, стратегического и экономического порядка, включая стремление к эксплуатации на территории атакуемого государства естественных богатств или к получению всякого рода иных выгод или привилегий, ни ссылка на значительные размеры вложенного капитала или на другие особые интересы в той или иной стране, ни отрицание за ней признаков ее государственной организации - не могут служить оправданием нападения..."²

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XV, стр. 108.)

² (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 81.)

Комитет безопасности конференции по разоружению принял советское предложение об определении агрессии. На заседании Генеральной комиссии конференции по разоружению высказывалось одобрение советской инициативе. Против какого бы то ни было определения агрессии поспешил выступить английский представитель А. Идеи, заявивший, что установить наличие агрессии будто бы невозможно. Его поддержал американский делегат Гибсон. В донесении госдепартаменту он изложил свою позицию: "Я не был расположен выступать с каким-либо заявлением по данному вопросу. Но когда в ходе развернувшейся дискуссии выявилось преобладание чувств в пользу принятия соответствующего определения, я счел необходимым поставить некоторые вопросы уже не колеблясь, поскольку английский делегат ясно заявил о нежелании его правительства принять определение (агрессии. - Ред.)"¹. Обструкционистская линия представителей Англии и Соединенных Штатов Америки привела к тому, что Генеральная комиссия отложила решение данного вопроса на неопределенное время.

Английское правительство, желая подорвать авторитет Советского Союза, значительно окрепший за время конференции, прибегло к своему обычному методу обострения отношений. Утром 19 апреля 1933 г. полпреду СССР в Лондоне был вручен текст королевского указа о запрещении ввоза в Англию советских товаров. Спустя несколько месяцев этот враждебный СССР акт был отменен, но он отрицательно сказался на отношениях между обеими странами.

Провокационные действия правительства Великобритании не ослабили твердой решимости советской дипломатии добиваться осуществления принципов декларации об определении агрессии. Был избран путь заключения соответствующих соглашений с другими государствами. В 1933- 1934 гг. СССР подписал конвенции об определении агрессии с Афганистаном, Ираном, Латвией, Литвой, Польшей, Румынией, Турцией, Финляндией, Чехословакией, Эстонией, Югославией. С тех пор им практически руководствуется международное право, хотя формально оно было принято только частью государств земного шара. Такое определение явилось одним из руководящих принципов установления виновности главных немецких военных преступников на Нюрнбергском процессе в 1946 г. Главный обвинитель от США Джексон в своей вступительной речи сказал, что вопрос об определении агрессии "не представляет собой ничего нового, и по этому поводу уже существуют вполне сложившиеся и узаконенные мнения". Он назвал советскую конвенцию "одним из наиболее авторитетных источников международного права по данному вопросу..."².

14 октября 1933 г. Германия покинула конференцию по разоружению, а 19 октября вышла из Лиги наций. Представители империалистических государств воспользовались этим, чтобы свернуть работу конференции. Советский Союз внес предложение превратить ее в постоянный орган защиты мира. Большинство участников отклонили предложение, что было на руку Германии.

Агрессивность фашистской Германии все более приобретала явно ан-тисоветскую направленность. Осенью 1933 г. Гитлер заявил, что "восстановление германо-русских отношений (в духе Рапалло. - Ред.) будет невозможно"³.

В условиях нараставшей угрозы со стороны Германии ЦК ВКП(б) разработал идею коллективной безопасности, изложенную в его постановлении от 12 декабря 1933 г.

Постановление предусматривало возможность вступления Советского Союза в Лигу наций и заключения региональных соглашений с широким кругом европейских государств о взаимной запщте от агрессии. Система коллективной безопасности, впервые в истории международных отношений предложенная Коммунистической партией и Советским правительством, была призвана стать эффективным средством предотвращения войны и обеспечения мира. Она отвечала интересам всех свободолюбивых народов, которым угрожала фашистская агрессия.

¹ (FRUS. 1933. Vol. Г, р. 29.)

² (Нюрнбергский процесс (в семи томах), т. I, стр. 331.)

³ (Цит. по: G. Weinberg. The Foreign Policy of Hitler's Germany, p. 81.)

В совпадении интересов поборников национальной независимости и свободы заключалась первая важнейшая объективная предпосылка, которая обусловливала возможность создания системы коллективной безопасности. Вторая состояла в том, что Советское государство настолько выросло экономически, настолько укрепило свои международные позиции и авторитет, что возникла реальная возможность перейти от отдельных договоров о ненападении к борьбе за создание европейской системы обеспечения мира и безопасности народов.

Выполняя постановление ЦК ВКП(б) от 12 декабря 1933 г., Нарком-индел разработал предложения о создании европейской системы коллективной безопасности, "одобренные инстанцией 19 декабря 1933 г."¹. Эти предложения предусматривали следующее:

1. СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу наций.

2. СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии.

3. СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши.

4. Переговоры об уточнении обязательств будущей конвенции о взаимной защите могут начаться по представлении Францией, являющейся инициатором всего дела, проекта соглашения.

5. Независимо от обязательств по соглашению о взаимной защите, участники соглашения должны обязаться оказывать друг другу дипломатическую, моральную и, по возможности, материальную помощь также в случаях военного нападения, не предусмотренного самим соглашением, а также воздействовать соответствующим образом на свою прессу"².

Захватнические устремления гитлеровцев создали реальную опасность для всех стран Восточной и Северо-Восточной Европы. Советское правительство сочло своим долгом помочь укреплению их безопасности, тем более что угроза им со стороны Германии была и угрозой для Советского Союза. 14 декабря 1933 г. правительство СССР направило правительству Польши проект совместной декларации. Предлагалось, чтобы оба государства объявили "об их твердой решимости охранять и защищать мир на востоке Европы", сообща отстаивать "неприкосновенность и полную экономическую и политическую независимость стран... выделившихся из состава бывшей Российской империи..."³. Таким образом, Советское правительство протянуло Польше дружескую руку, предлагая совместные действия по обеспечению мира и безопасности.

Ответ на советское предложение гласил, что польское правительство "считает принципиально возможным сделать эту декларацию при подходящем случае"⁴. Ответ был двуличным. Правительство Польши уже сделало выбор: оно предпочло встать на путь антисоветского сговора с гитлеровской Германией, политика которой представляла огромную опасность для независимости Польши.

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 876.)

² (Т а м же, стр. 876-877.)

³ (Т а м же, стр. 747.)

⁴ (Т а м же, стр. 755.)

Польские капиталисты и помещики, ослепленные пагубными идеями "великодержавности", помышляли об ограблении и покорении Советской Украины и Советской Белоруссии, всерьез мнили себя "вершителями судеб" народов Центральной и Восточной Европы. Такие планы и такая политика были подлинной находкой для гитлеровцев. Германское правительство, замышлявшее уничтожение польского государства и его населения, заверяло его руководителей, будто нуждается в "сильнойПольше" для борьбы против СССР, а "Польша и Германия вместе представляют силу, которой было бы трудно противостоять в Европе", и именно она способна отбросить Советский Союз "далеко на восток"¹. Опьяненные подобными перспективами, министры-пилсудчики, и прежде всего министр иностранных дел Бек, стали усердными коммивояжерами Гитлера в Европе². Их роль раскрылась в начале 1934 г., когда Бек совершил поездку в Таллин и Ригу, чтобы уговорить правительства Эстонии и Латвии не соглашаться на совместную с СССР защиту безопасности Восточной Европы.

В начале февраля 1934 г. Польша заявила о своем отказе участвовать в какой-либо декларации с Советским Союзом, имеющей своей целью гарантию независимости прибалтийских стран. Народный комиссар иностранных дел СССР сказал Беку, а затем польскому послу Лукасевичу, что Советский Союз рассматривает германо-польский договор как шаг, весьма опасный для восточноевропейских стран³.

Правительство СССР с вниманием отнеслось к предложению румынского министра иностранных дел Титулеску, разработавшего на основе советской идеи коллективной безопасности план такого договора между СССР, Польшей и Румынией, который предусматривал, что в случае нападения одного из этих государств на другое третье оказывало бы помощь подвергшемуся нападению⁴. Однако реализовать этот план не удалось: он не учитывал внутреннего положения Румынии, где укреплялись фашистские элементы, и был несовместим с румыно-польским союзом, направленным против СССР.

Большое влияние на политику стран Малой Антанты оказывала Чехословакия, входившая в состав этого блока. Ее министр иностранных дел Бенеш не пытался противодействовать немецко-фашистской агрессии и даже особенно опасному для Чехословакии захвату Австрии, о чем Бенеш открыто говорил представителю СССР⁵.

Вызывающие действия немецких милитаристов порождали растущее беспокойство французской общественности, которая понимала, что планы гитлеровцев несут величайшую опасность для Франции. Некоторые ее по-литические деятели стремились к укреплению отношений с Советским Союзом - главной миролюбивой силой, противостоявшей нацистским планам мирового господства. Выразителями этой тенденции были бывший французский премьер Э. Эррио, министр авиации П. Кот, в ее сторону склонялся и министр иностранных дел Ж. Поль-Бонкур.

В беседах М. М. Литвинова и полпреда СССР во Франции В. С. Довга-левского с Поль-Бонкуром постепенно вырисовывалась идея дополнить франко-советский договор о ненападении обязательствами взаимной помощи против агрессии⁶.

28 декабря 1933 г. между Довгалевским и Поль-Бонкуром состоялась важная беседа. Переговоры были обнадеживающими, хотя Поль-Бонкур и не во всем соглашался с советскими предложениями. Казалось, СССР и Франция смогут вступить на путь коллективных мер защиты мира. Во время переговоров французский министр иностранных дел торжественно заявил советскому полпреду: "Мы с вами приступаем к великой важности делу, мы с вами начали сегодня делать историю"⁷.

¹ (Republic of Poland Ministry for Foreign Affairs. Official Documents Concerning Polish-German and Polish-Soviet Relations 1933-1939, p. 25, 31.)

² (В 1923 г. Бек, являвшийся военным атташе Польши во Франции, был уличен в связях с германской разведкой.)

³ (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 136, 156.)

⁴ (Т а м же, стр. 361.)

⁵ (Т а м же, стр. 125.)

⁶ (Документы внешней политики СССР, т. XVI, стр. 595.)

⁷ (Т а м же, стр. 773.)

Но за словами не последовало соответствующих действий. По вине французского правительства переговоры о пакте взаимопомощи были отложены на целых четыре месяца. Отсрочка не была случайной. Курс на франко-советское сотрудничество против агрессии натолкнулся на противоположную тенденцию - антисоветского сговора с Германией. Его активно поддерживали французские политические деятели и дипломаты, связанные с крупнейшими металлургическими и химическими монополиями, которые были заинтересованы в получении больших прибылей от перевооружения Германии и руководствовались антисоветскими устремлениями.

Все эти месяцы французские дипломаты, прежде всего посол в Германии А. Франсуа-Понсэ, нащупывали возможность сговора с гитлеровцами. Посол еще до этого дважды посетил Гитлера: 24 ноября и 11 декабря 1933 г. Глава немецких фашистов поделился со своим собеседником планами захватнической войны против СССР. Он не скрывал и своих намерений установить германский приоритет в Европе.

В апреле 1934 г. руководящие французские политические деятели поняли всю иллюзорность своих надежд войти в сговор с Германией и таким путем ликвидировать угрозу с ее стороны. 20 апреля 1934 г. министр иностранных дел Л.Барту заявил временному поверенному в делах СССР, что его правительство намерено продолжить переговоры в духе позиции Поль-Бонкура¹. Сказалось, безусловно, влияние Барту и министра нового кабинета Э. Эррио. Они являлись сторонниками той традиционной французской политики, которая опасалась возрождения промышленной и военной мощи Германии (особенно в условиях существования в ней фашистского правительства) и не доверяла британской политике "равновесия сил" с ее неизменным стремлением играть на франко-германских противоречиях. Считая совершенно необходимым проведение самостоятельной внешней политики, отвечающей национальным интересам Франции, Барту шел на сближение с социалистическим государством. Но, приняв такое реше-ние, он не хотел отказаться от системы взаимоотношений государств За-падной Европы, установленной договором в Локарно в 1925 г. Вот почему о своих переговорах с представителями Советского Союза Барту информировал остальных участников локарнской системы, и прежде всего Германию².

Франко-советским переговорам, проходившим в мае - июне 1934 г., придавалось особое значение, поэтому их вели непосредственно министры иностранных дел двух государств. Были подробно рассмотрены французские предложения, отразившие двойную ориентацию Франции: на сближение с СССР и сохранение локарнской системы. Проявляя большую гибкость, советская дипломатия нашла путь к сочетанию обоих моментов французской политики. Вместо единого договора ряда стран был выдвинут советско-французский план заключения двух договоров. Предполагалось, что первый договор, так называемый Восточный пакт, охватит государства Восточной Европы, а также Германию (см. карту 6). Участники пакта взаимно гарантируют нерушимость границ и обязуются оказать помощь тому из них, который подвергнется нападению агрессора. Второй договор - между Францией и СССР - будет содержать обязательства по взаимной помощи против агрессии. Советский Союз возьмет на себя такие обязательства в отношении Франции, как если бы он участвовал в локарнской системе, а Франция - обязательства в отношении Советского Союза, как если бы она была участницей Восточного пакта. Предусматривалось также вступление СССР в Лигу наций.

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 279.)

² (DBFP. 1919-1939. Second series, vol. VI, p. 746.)

Советская дипломатия считала целесообразным участие Германии в Восточном пакте, поскольку обязательства, налагаемые им, связали бы ее. В Советском Союзе встретило поддержку желание французской стороны привлечь к участию в Восточном пакте прибалтийские государства. В окончательном проекте в качестве участников Восточного пакта были названы Польша, СССР, Германия, Чехословакия, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва¹. Румыния, отклонив советские и французские предложения, отказалась участвовать в пакте².

Устранение антисоветской направленности договора в Локарно и превращение его в пакт мира имело бы большое позитивное значение. Сама идея Восточного пакта основывалась на могуществе Советского Союза - надежного стража мира. Признавая это и обосновывая реальность плана, Барту говорил: "Наши малые союзники в центре Европы должны быть готовы рассматривать Россию как опору против Германии..."³

Общественность ряда восточноевропейских стран признавала роль Советского Союза как опоры против домогательств германского фашизма. Под воздействием такого мнения правительства Чехословакии, Латвии, Эстонии и Литвы выразили свое согласие участвовать в Восточном пакте. Правительства Германии и Польши, найдя общий язык с правительством Англии, противились его заключению.

Руководители гитлеровской Германии сразу поняли, что Восточный пакт может сковать их агрессивные устремления, но прямо выступить против него не решились. Поэтому они предприняли попытку заставить страны Восточной Европы отклонить идею пакта. Дипломаты Чехословакии, Польши, Румынии, Эстонии, Латвии, Литвы поодиночке приглашались в германское министерство иностранных дел, где им внушали мысль, будто Восточный пакт не отвечает интересам их государств. Об этом французский посол в Берлине проинформировал советское полпредство⁴.

Не ограничиваясь подобными беседами, германское правительство направило Франции ноту с возражениями против пакта. Главные из них заключались в следующем: Германия не может пойти на договор, пока она не пользуется равными с другими его участниками "правами" на вооружение. Оно выдвинуло чисто казуистический "довод": "Лучшее средство обеспечения мира заключается не в том, чтобы войну противопоставить войне, а в том, чтобы расширять и укреплять средства, исключающие возможность развязывания войны"⁵.

Отвергая объединение всех миролюбивых сил как средство противодействия войне, гитлеровцы добивались того, чтобы ответом на их агрессию был не отпор, а капитуляция. Вот в чем и состоял скрытый смысл их возражений. В своем кругу они были откровенны. На конференции "руководителей политорганизации, окружных организаций и комсостава СА и СС" 18 февраля 1935 г. группенфюрер Шауб говорил: "Наш отказ от подписи под Восточным пактом остается твердым и неизменным. Фюрер скорее отрубит себе руку, чем подпишет акт, ограничивающий справедливые и исторически законные притязания Германии в Прибалтике и пойдет на отказ германской нации от ее исторической миссии на Востоке"⁶.

¹ (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 480.)

² (Т а м же, стр. 501.)

³ (Цит. по: G. T a b о u i s. lis Font appelee Cassandre. New York, 1942, p. 198.)

⁴ (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 524.)

⁵ (Архив МО, ф. 1, оп. 2091, д. 9, л. 321.)

⁶ (ИВИ. Документы и материалы, инв. № 7062, л. 7.)

Важную роль в борьбе против коллективной безопасности гитлеров-ские #главари отводили Польше, и тогдашнее польское правительство охотно взяло на себя такую позорную миссию. Выполняя директивы своего министра, французский посол в Варшаве Лярош вел переговоры о Восточном пакте с Беком, информируя об их ходе и советского полпреда В. А. Антонова-Овсеенко. В феврале 1934 г., еще до того как французское правительство разработало свои проекты, Лярош сообщил, что Польша пойдет на поводу у Германии, с политикой которой она "себя связала¹.

17 июля Лярош рассказал полпреду СССР о своей беседе с Беком. Польский министр иностранных дел дал понять французскому послу, что он против Восточного пакта, так как "Польша, собственно говоря, не нуждается в таком пакте"². Вскоре польское правительство заявило, что сама идея пакта неосуществима, поскольку Советский Союз не является членом Лиги наций. А когда на повестку дня встал вопрос о приеме СССР в Лигу на-ций, польское правительство пыталось помешать этому, продолжая свои антисоветские интриги.

Правительство Великобритании, всемерно поддерживая антисоветские планы Гитлера, отнеслось к идее Восточного пакта с явным неодобрением. Но английские руководители решили не выступать открыто. Поэтому во время переговоров с Барту в Лондоне 9-10 июля 1934 г. английский министр иностранных дел Саймон заявил, что при некоторых условиях его правительство может поддержать предложение о таком пакте. Одним из условий Саймон выдвинул согласие Франции на перевооружение Германии, иначе говоря, использовал довод, который уже выдвинуло гитлеровское правительство³. Барту возражал против попытки повернуть идею Восточного пакта не против агрессора, а ему на пользу. Он даже пригрозил Саймону, что Франция может пойти на военный союз с СССР и без Восточного пакта⁴. Все же Барту вынужден был согласиться включить в коммюнике об итогах англо-французских переговоров следующее положение: оба правительства согласны на возобновление "переговоров о заключении конвенции, разрешающей в области вооружений разумное применение в отношении Германии принципа равноправия в условиях безопасности всех наций"⁵.

Вскоре английское правительство объявило правительствам Италии, Польши и Германии, что оно поддерживает проект Восточного пакта. Последней дополнительно сообщалось, что ее требование на "равенство в правах" в области вооружений будет полностью удовлетворено ⁶.

В ответ германское правительство заявило, что его не устраивает англо-французское предложение и потому оно "не может участвовать в какой-либо международной системе безопасности до тех пор, пока другие державы будут оспаривать равноправие Германии в области вооружений"⁷. Так мотивировался формальный отказ от участия в Восточном пакте, содержавшийся в меморандуме германского правительства от 8 сентября 1934 г. Менее чем через три недели о своем отказе сообщило и польское правительство.

Идея Восточного пакта не встретила поддержки и в правительстве США. Американские дипломаты в Европе, в том числе и посол в СССР Буллит, открыли против него активную кампанию. Систематически информируя государственный департамент о своих действиях, Буллит ожесточенно клеветал на советскую внешнюю политику, стремясь предоставить своему правительству новые доводы для проведения курса, враждебного Восточному пакту.

¹ (АВП, ф. 0122, оп. 15, д. 697, л. 280.)

² (Документы внешней политики СССР, т. XVII, стр. 482.)

³ (DBFP. 1919-1939. Second series, vol. VI, p. 813, 821-822.)

⁴ (АВП, ф. 05, on. 14, п. 87, д. 117, л. 178.)

⁵ (DBFP. 1919-1939. Second series, vol. VI, p. 822.)

⁶ (I b i d., p. 841.)

⁷ (АВП, ф. 05, on. 15, n. 88, д. З, ля. 18-21.)

13.Причины и последствия феодальной раздробленности на Руси.

 

Возникновение феодальной раздробленности связано с ослаблением центральной власти, с одной стороны, с усилением местной аристократической верхушки с другой. Другой причиной возникновения феодальной раздробленности является достаточно высокий уровень экономического развития различных областей государства.

Вообще, государство возникает первоначально чаще всего как реакция на внешнюю угрозу. Для этого необходим сильный лидер, который в состоянии сплотить вокруг себя наиболее боеспособную и активную часть знати.

Примерно такую картину мы видим во времена Киевской Руси. Не будем спорить варяги принесли нам государство, или оно возникло на базе местных племен. Важно, что сильная личность, которой явился Рюрик, огнем и мечом добившись единства полян, стал расширять границы, подчиняя новые народы, причем, все они были экономически и политически слабее Киева.

Теперь посмотрим на XI век, когда окончательно феодальная раздробленность Руси окончательно оформилась на Любечском съезде князей (1097 год). Несмотря на наличие такой сильной политической фигуры как Владимир Мономах, Русь распадается на ряд княжеств, причем князья сообща договариваются каждому держать «вотчину свою». Здесь мы видим, как равные экономически и политически княжества, не находят основы для объединения, и даже угроза со стороны степи не в состоянии вновь объединить Русь. А зачем? Во всех княжествах производится одно и тоже, торговать имеет смысл разве что с дальними странами, Востоком, например. Экономической основы для единства нет, аристократия в каждом княжестве желает быть главнее всех, и категорически не хочет подчиняться Великому князю. В результате мы получаем на Руси классическую феодальную раздробленность.

Ее последствия были многозначны. Для каждого отдельно взятого княжества XII-XIII века они довольно печальны. Монголо-татарам сопротивляться ни одно княжество не смогло. Но в то же время, раздробленность – необходимый исторический период в истории любой страны. Россия здесь не исключение. Только через раздробленность, в конечном итоге можно осознать необходимость единства, что и произошло во времена московских князей. Поэтому говорить, что последствия феодальной раздробленности на Руси были крайне печальны, и что она нанесла огромный вред нашей истории крайне несправедливо. Да нам не повезло, что раздробленность совпала по времени с монгольским завоеванием, поэтому мы были отброшены в своем развитии на столетие. Но в то же время, Россия смогла возродиться, во многом, благодаря борьбе с Золотой Ордой. Вспомним Европу, в частности Германию, которая избежала подобных потрясений и смогла стать единым государством только в XIX веке.