«О празднике и о гостях» – фильм, который сразу демонстрирует нам, в какое время он снят. Стиль игры актёров, стиль работы оператора, вид символизма – всё это родом из середины шестидесятых. Можно сказать, что и общественно-политический настрой тоже. Шестидесятые во всём мире были временем борьбы за свободу мысли и образа жизни. Тем более это происходило в социалистических странах, долго время находившихся под давлением СССР и в это время вздохнувших свободно: к власти пришёл Хрущёв, а потом и Брежнев. Недаром Немец снимает в своём фильме видных деятелей искусства того времени. Таким новаторским способом – выходом в символизме из рамок самой по себе картины – он заявляет тему «искусство и государство».
Весь фильм соткан из символов и образов, на сопоставлении которых рождается смысл. Например, дамы берут под руки хозяина, уходя с поляны, как в своё время палачи брали под руки обвиняемого, ведя его на поляну. Или охотничье ружьё, превращающееся в снайперскую винтовку, или омовение женщин, или то, как жена переоделась в костюм, явно напоминающий охотничий…
То есть с одной стороны, это остро политический фильм, с другой… Кафка написал «Процесс» во второй половине десятых годов, в совершенной иной политической обстановке – и о том же. И сейчас мы, видя картину Немеца, не думаем, что её проблематика давно осталась в прошлом. К сожалению, проблемы несвободы, прежде всего внутренней, не дающей нам достичь свободы вовне, останутся актуальными для нас ещё очень долго.
Речь идет о внутренней несвободе в первую очередь. Ведь отказался от участия в спектакле тот, кто хотел отказаться. Немец пессимистичен: собаки лают в конце: они нашли того, кого искали. Всегда находят, по Немецу.
Но стоит поговорить обо всём по порядку. Благополучные и довольные жизнью люди отдыхают в лесу. Немного выпивают, немного кокетничают, но всё в рамках приличной светской беседы. Конечно, они городские люди, с чайными парами и в приличной одежде. Но есть у них и особый повод быть нарядными: приглашение на праздник. Женщины даже идут освежиться. Вся эта сцена с купанием не воспринимается мною иначе, чем символическая, обрядовая даже: нельзя идти к вождю (я сейчас о древнем значении этого слова) не совершив омовения, особенно женщине.
Интересно, что в начале фильма герои называю гостями других встреченных ими людей, но себя как чьих-то гостей не рассматривают. Позже, попав в трудную ситуацию, они, напротив, начинают подчёркивать, что они – гости.
Понемногу мы знакомимся с характерами, точнее ролями во всех смыслах этого слова, наших героев. Женщины игривы, соблазнительны, каждая по-своему. Мужские характеры более разнятся: один молчун, один светский болтун, один соглашающийся и один протестующий. Попав в ситуацию кафкианского процесса, эти роли начинают проявляться активнее. В описании фильма в интернете, я наткнулась на такую трактовку: Немец считает, что в современном мире можно играть роль палача, а можно жертвы, иных вариантов нет. Я и согласна, и не согласна с этим. Единственный, кто найдёт в себе самом искомую всеми свободу – молчун. То есть, возможно, иное место в этом мире. Но это не роль, да. Он вообще не выбирает никакой роли, не участвует в общих играх. Этот человек молчит для социума и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Ему нечего сказать на сцене, потому что играть он не собирается вообще, никакую роль. И всегда грустит, потому что в его положении не до веселья. Это ужасно, сложно и невыносимо в принятии решения: вместе с решением не играть роли нужно взвалить на себя эту грусть. Очень сложно. А можно просто быть трусом – и оказаться в том же положении.
В противоположность ему, наши герои вводят для себя правило: надо подчиняться внутренней дисциплине. Но! Воображаемая стена – это не внутренняя дисциплина. Давление процесса, в котором ты виноват, потому что виноват – это не внутренняя дисциплина. В «О празднике и о гостях» этот мотив – самый волнующий. К сожалению, человек давно чувствует себя виноватым только потому, что его винят, гораздо раньше, чем с Кафки. А общество и власть всегда винит человека. Страх – хорошее средство подавления и подчинения, с этим не поспоришь.
Рудольф сам говорит, что он актёр. Но это не мешает ему быть и палачом. Две эти вещи у Немеца не только не взаимоисключающи, но и неразрывны. Раз ты актёр, то точно либо жертва, либо палач. И этот палач ведёт себя в лучших традициях: машет пальцем до одурения, скачет, капризничает, корчит рожи, бросается то в безудержную радость, то в слёзы, как ребёнок. Переигрывает, словом. Как все плохие актёры и все хорошие вожди. Успешные, то есть. Гитлер тоже чудесно и воодушевленно копал, а вожди поплоше – не так активно, это мы уже видели у Ромма. Казнь, придуманная таким палачом, это казнь унижением, как и всегда. Он наказывает Карла только за его противоречия на словах. Он ведь делает тоже, что все, только выступает с речами. Его нужно припугнуть и унизить. Чтобы он научился винить себя сам – и не противоречить. Тот, кто молчит, отмолчался. И в этом, впрочем, всё как в жизни. Зато каждый, кроме него, объявил себя демократом. Даже Хозяин. Поспешили объявить. Потому что нельзя молчать, когда говорят о демократии. И в этом всё, как у нас сейчас. Даже в том, как они вставали по алфавиту, Немец выразил, что хотел: того, кто молчит, герои просто обступили так, чтобы он оказался на своём месте, а того, кто протестует, будущий приближённый насильно поставил на его место. Молчун и своей жене советовал молчать. Особенно о правах человека. Трус ли он? Не знаю. Он ведь ушёл.
Когда казнь совершается, появляется Хозяин. Конечно, и он начинает играть: добродушного и огорчённого хозяина. Но при этом не прерывает казнь. Как все тоталитарные вожди. Его фраза о том, что в данном случае, гость против гостя не может идти, как брат против брата – тоже прямая параллель с властителями. Они всегда говорят о братоубийственной войне – сколько раз в день мы это слышим? – и всегда сами её разжигают. Потому что Хозяин – он никому не брат, он ведь не гость. Но может стать отцом для тех, кто отличится в игре, как наш палач.
Наконец, начинается торжество. Гости спускаются к озеру, где стоят столы. Скоро, говорит нам хозяин, он и ступени к озеру сделает: мы ведь уже видели, что человек даже на природе не может обойтись без чайной пары или стола. Так и ступени нужны. Иначе этому будет не по законам высшего общества. Так воздвигаются те самые воображаемые стены с воображаемыми дверьми. Все озабочены этими нормами, которые также придуманы, как эти стены. Те, кто поталантливей, научились возводить их в абсолют – и доводить тем самым до абсурда: новоявленный сын Хозяина затыкает себе под воротник салфетку, вот как он старается быть приличным. Снова как неприятный ребёнок. Только он и невеста, как болванчики, повторяют свои слова по нескольку раз. Это кажется глупым. А когда наши герои повторяли слова о демократии друг за другом: почему это не кажется нам ещё глупее? Повторять самого себя как минимум более логично. Но не в нашем мире.
Некоторые, кто ещё не достиг таких высот, как это растущее дарование – новый сын Хозяина, будущий Хозяин – но подаёт надежды, допущен сесть поближе, как один из наших героев. Ему даже дают произнести «речь», которая и не речь вовсе. Потом ему дадут и ружьё-винтовку – все лакомые кусочки для приближённых. Другие, кто ещё не пообтесался, ещё плохо знают свои роли, и выражают сомнения: та, чей муж пропал, села не на своё место. В таком «чинном» обществе, в очередной раз, к моему сожалению, каждый считает, что его место – особенное, только ему предназначенное. И он – только для этого места. Вот что делают с нами хозяева. Гости суетливо пересаживаются, каждый хочет оказаться «на своём месте». И все оказываются там же, где сидели. Только теперь уж с сознанием собственного достоинства.
Но хозяина волнует другое – конечно, он знает, что все места одинаковые. Он только не может показать это своим «гостям». Он всячески готовит бутафорию, чтобы каждый из них чувствовал себя исключительным: ведь одинаковых стульев ни у кого нет. Он будто заботится о торжестве. Но свечи капают на скатерть, несмотря на все его «заботы».
Хозяин думает о стуле и о человеке, который ушёл. Где его стул? Не место, потому что индивидуальность места для него не важна, а стул, как клетка, куда приходящий ставит галочку. Эта пустая клетка для него – зияющая дыра. Инакомыслие. Вольнодумство. Тут мало казни унижением. Тот ведь только говорил несогласно, ничего страшного не делая. Вот его и поучили на будущее. А этот… Этот сделал, ничего не сказав. С него мало унижения. На него открыта охота. И предлагает это его же бывший друг. И опять всё как всегда. Со стороны этого друга у него даже два мотива: понравится хозяину и симпатичная жена ушедшего (или пропавшего). Мы ведь помним их кокетство. Со стороны Хозяина с мимокой и жестами Муссолини также всё ясно: ему удалось убедить человека сказать то, что ему, Хозяину, было нужно, и убедить всех в том, что это был глас народа. А этот народ, пьяный, «весёлый» народ с удовольствием играет в травлю. Вожди умеют убедить в том, что это только игра, предательство себя – это только игра, роль палача ведь тоже только роль, игра.
И вот охота начата. По всем правилам: с собаками, в охотничьих костюмах. Но и с комфортом, конечно: в удобной обуви. Ведь и в средние века для королей строили обитые бархатом балконы, откуда было лучше всего видно место казни. Или на стадионе для состязаний на смерть. Хозяин сразу назвал своё торжество стадионом для состязаний.
Другой мотив обуви в этом фильме: старые тапки того, кто убежал, или его жены. Дважды Рудольф колет ими жене ушедшего глаза, дважды он достаёт их сам из её сумочки. Конечно, от сильных мира сего ничего не спрячешь, даже самого тайного. Но что самое главное, ведь он не стыдит её этими тапками – она сама себя ими стыдит. Это она придумала воображаемую стену «старые тапки мужа не для светского общества». А таким, как новоявленный хозяйский сын это очень удобно. Не нужно ничего придумывать. Люди придумают всё сами, ты только не постесняйся достать что-нибудь из тёмного уголка. Чаще всего, любую вещь. Найди, что человек прячет, и ты победишь. Ты всегда сможешь показать то, что кто-то спрятал. Вот достоинства начинающего Хозяина. Преемника Муссолини. В жизни, мы знаем, преемник его идей оказался страшнее в своём безумии. Так будет и здесь, Немец даёт нам это понять. И хочет, чтобы мы вспомнили. У любого страшного, но ещё похожего на человека хозяина всегда найдётся преемник. И он будет его Страшным Джокером, или его теневой стороной, как у карты Таро, кому какая терминология ясней. Так ведь было не только в Европе, так ведь было и у нас.
В конце всё будто возвращается на круги своя. Только без одного героя. Карл начинает вновь вести себя прямо, две игривые дурочки – как игривые дурочки, а одна кокетливая замужняя дурочка – как кокетливая замужняя дурочка. Соглашающийся так же соглашается, а приближённый также ведёт умные речи. Только теперь с ними нет одного товарища, но есть винтовка. И то, кто просто говорил, теперь умеет нападать – он ведь стал приближённым. Невелики перемены.
И они, по приказу Хозяина гасят свечи. Потому что сегодняшний спектакль закончился, а рачительный хозяин всегда прибережёт свечей для следующего. Только у нас так свечи не задуешь. Да и кто у нас находят силы не участвовать в этом спектакле и стать дичью?
