Примечания к первому изданию

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Вступительные заметки о возникновении добродетелей, как и рассуждения об их сущности, нуждаются в пояснении. Ведь и то и другое может вызвать самые серьезные сомнения. Ибо по праву могут возразить: состояние нынешней мировой цивилизации отнюдь не может быть названо добродетельным и даже достойным человека. Вряд ли когда-либо лицемерие и самообман скрывали под своей маской столько лживости, страха, ненависти и жестокости. Одурманенное иллюзиями человечество но тонкому льду фразерства, условности и рутины несется навстречу своей гибели над пропастью подстерегающих его опасностей. Ввиду этого близкого крушения всех воззрений и отношений было бы слишком мягко оценить дан-ный набросок оторванного от жизни идеала человечности лишь как пустую экзальтацию, по поводу которой можно только пожать плечами. Ибо чем дальше призванные к действию силы уводятся от задач, которые можно и должно выполнить на Земле, к созерцанию бесплотных воздушных замков, тем больше ослабляется их готовность посвятить себя требованиям насущного дня. Поэтому преступно лишать твердости шаг, устремленный к ближайшим потребностям, и делать его неуверенным, заставляя поднимать взор к высшим целям. Ибо куда может завести требование, которому способно удовлетворить только самое большое благородство, если в нашем мире нет даже самой элементарной надежности, а ненавязчивое понимание и бескорыстная готовность помочь уступили место всеобщей расчетливости и принуждению (часто под видом гуманности)? Если требовать всего, не достигнешь ничего. А выстраивая правильную последовательность реально возможных изменений и шагов, можно достичь многого как для внутреннего, так и для внешнего развития. Важнее возвышенных слов - обновление элементарных правил благорасположения и приличий.

 

 

С таким возражением можно согласиться в том смысле, что оно не дает нам в увлеченности идеалом забыть о расстоянии, отделяющем его от действительности. Между тем наши размышления отнюдь не являются лишь витающими в облаках бесплотными грезами; они отражают исключительно реальное положение дел. Может быть, стоит пояснить его более подробно.

Человек - "существо мыслящее" (Р. Штейнер). Об этом свидетельствует уже тот факт, что он способен к самоопределению, а его самоощущение удовлетворено только тогда, когда становится выражением этого самоопределения. Однако к последнему мы способны прийти только через наши понятия и идеи. Если мы не действуем из обретенного с их помощью познания, мы не можем считать, что обладаем тем определяющим началом, которому следуем. В этом случае нас определяют унаследованные нами силы, влияния местного и социального окружения, а также авторитеты, которым мы подчиняемся сознательно или бессознательно.

Быть существом мыслящим означает быть Трехчастным. Ибо, во-первых, благодаря мышлению мы противопоставляем себя миру как отдельное существо, поскольку в мыслях ищем и находим нечто такое, чего нам вначале не предлагает мир. Во-вторых, в мышлении мы связываем содержания наших наблюдений между собой и с нами самими и обретаем, таким образом, "целостное существование в Универсуме" (Р. Штейнер), во Всеединстве. И, в-третьих, своим мышлением мы объединяем оба полюса нашего существа - индивидуальный и всеединый. Мы выдыхаем себя в наше всеединое существо, а из него черпаем жизненное дыхание нашего индивидуального существования, которое мы вдыхаем. Таким образом, объединение расширения и стягивания становится содержанием нашего существа. Оно, в ритмичном чередовании, то находит себя в мире, в его познаваемом содержании, то - мир в себе, в своем мышлении. Влага, которая струей бьет из родника, распространяется, испаряясь, все дальше и дальше, а затем, конденсируясь, возвращается к истоку.

Здесь лежит начало добродетелей, как мы и представили это во вступлении под другим углом зрения. Ибо человеческое взаимодействие вовсе не ограничивается встречами замкнутых в себе Я. Наоборот, при этом все-едино-человеческое начало всегда превосходит индивидуально-человеческое - как собственного, так и встреченного существа. Истинными индивидуальностями мы становимся, только поднявшись над самими собой - отсюда и рождаются наши добродетели. Исходя из этого, душевное наблюдение обретает основу для понимания закономерности человеческого развития. Ведь это развитие происходит в смене телесно обусловленных образований и чисто духовных форм. Таким образом, оно представляется как чередование повторяющихся жизней человеческого духовного существа на Земле и бытия в духовном мире, задача которого - обработка прошлого и подготовка будущего земного опыта. Это колебание между воплощением в телесную форму внутри окружающего мира, от которого мы себя отделяем, с одной стороны, и высвобождением из телесной формы в акте познания, через который мы (качественно) обретаем целостное существование, с другой стороны, - постоянно повторяется в нашем бодрствующем сознании. Ведь мы все вновь черпаем наше индивидуальное сознание из нашего всеединого существования, чтобы непрерывно (в рамках нашего познания, которое не прекращается, пока мы бодрствуем) возвращать его нашему всеединому сознанию. Этот процесс в любое время доступен нашему душевному наблюдению. Поэтому он может перевести наш мыслящий взгляд с повседневного опыта малого ритма тело - дух на праобраз великого ритма нашего существа - последовательность телесных и бестелесных состояний нашего духа.

Таким образом, взаимосвязь всеединого и индивидуального, которую душевное наблюдение осознает как основу нашего существа, является обстоятельством, дифференцируемым в двух направлениях. В зависимости от точки зрения оно может быть воспринято как источник добродетелей или как закон развития человеческой индивидуальности. Ибо эта взаимосвязь есть именно то единое, что становится наглядным в обоих явлениях. Ведь человеческие добродетели, как сказано во вступлении, раскрываются в явных и скрытых отношениях между людьми. В этих отношениях проявляются самые разнообразные связи, через которые личностное и сверхличностное вступают во взаимодействие как в существе отдельного человека, так и между людьми.

В соответствии с вышесказанным эти отношения принимают характерные формы в зависимости от того, чему в них выпадает главная ролы мышлению, чувству или воле. Таким образом, единство и многообразие добродетелей имеют тот же источник, что и единство и многообразие всего нашего существа. Добродетели - слова диалога, который земное ведет с небесным, как в отдельных людях, так и между ними. Поэтому они суть провозвестники учения о повторных земных жизнях человеческого духа. Одновременно их провозвестие является подтверждением того, чему они учат, их собственными сущностью и действенностью.

 

 

Даже если признать все это, можно будет по праву возразить: хотя эти рассуждения и указывают на несметное богатство, однако оно запрятано в той части нашего существа, к которой мы уже давно не имеем доступа, поскольку потеряли ключ, отпирающий ведущие к ней врата.

Потребность в таком ключе от области души, где обитают добродетели, соответствует необходимости подготовить обусловленный нашим временем строй души к обхождению с добродетелями.

Возможностью такой подготовки мы обязаны Рудольфу Штейнеру. Поскольку она предваряет хоровод добродетелей и неотделима от него, мы передаем ее здесь словами из "Очерка тайноведения" (в смысле "ключа"): "Представим себе растение - как оно укореняется в земле, как оно выгоняет лист за листом, как оно распускается в цветок. И теперь мысленно представим себе рядом с этим растением человека. Оживим в душе мысль о том, что человек обладает свойствами и способностями, которые по сравнению со свойствами и способностями растения можно назвать более совершенными. Подумаем, как он, сообразно своим чувствам и своей воле, может пойти туда или сюда, "тогда как растение приковано к земле. Но при этом скажем себе: да, конечно, человек совершеннее растения; но зато я встречаю в нем свойства, которых не воспринимаю у растения и благодаря отсутствию которых оно в известном отношении может явиться мне более совершенным, чем человек. Человек исполнен вожделений и страстей; он следует им в своем поведении. Я могу говорить о его заблуждениях, обусловленных его влечениями и страстями. У растения я вижу, как оно от листа к листу следует чистым законам роста, как оно бесстрастно раскрывает цветок целомудренному солнечному лучу. Я могу сказать себе человек по сравнению с растением обладает известным совершенством; но это совершенство он приобрел ценою того, что к представляющимся мне чистыми силам растения он допустил присоединиться в своем существе влечениям, вожделениям и страстям. Я представляю себе теперь, что в растении течет зеленый сок и что он является выражением чистых бесстрастных законов роста. И затем я представляю себе, как в жилах человека течет красная кровь и как она служит выражением влечений, вожделений и страстей. Всему этому я даю возникнуть как живой мысли в моей душе. Далее я представляю себе, как человек способен к развитию; как он посредством своих высших душевных способностей может просветлить и очистить свои влечения и страсти. Я мысленно представляю себе, как через это уничтожится низшее в этих влечениях и страстях и они возродятся на более высокой ступени. Тогда можно будет представить кровь как выражение очищенных и просветленных влечений и страстей. Я смотрю, например, духовно на розу и говорю себе: в красном соке розы я вижу цвет зеленого растительного сока превращенным в красный; и красная роза следует, как и зеленый лист, чистым бесстрастным законам роста. Пусть красный цвет розы станет для меня символом такой крови, которая является выражением просветленных влечений и страстей, уничтоживших все низшее и в своей чистоте подобных силам, действующим в красной розе. Я попытаюсь теперь не только переработать такие мысли в моем рассудке, но и дать им ожить в моем ощущении. Я могу испытать ощущение блаженства, когда я представляю себе чистоту и бесстрастность растущего растения. Я могу породить в себе чувство, как известные высшие совершенства должны покупаться ценою приобретения влечений и вожделений. Это может превратить блаженство, которое я ощущал дотоле, в строгое чувство. И во мне может пробудиться затем чувство освобождающего счастья, когда я отдамся мысли о красной крови, которая может стать носительницей переживаний, внутренне чистых, как красный сок розы. Важно, чтобы человек не бесчувственно относился к мыслям, которые служат для построения символического представления. После того как мы некоторое время отдавались таким мыслям и чувствам, надо превратить их в следующее символическое представление. Представим себе черный крест. Пусть он будет символическим образом для уничтоженных низших влечений и страстей. И там, где пересекаются брусья креста, мысленно представим себе семь красных сияющих роз, расположенных в круге. Эти розы пусть будут символическим образом для крови, которая является выражением просветленных, очищенных страстей и влечений"*.

*Р. Штейнер, Очерк тайноведения. [Пер. Т. Г. Трапезникова.] Ереван, 1992. С. 198-200.

 

 

Чтобы предупредить возражения, изложенные здесь вкратце пояснения можно было бы, конечно, привести и в начале книги. Но поскольку главное намерение этого труда состоит не в том, чтобы в готовой форме высказать воззрения автора, а в том, чтобы породить движения души, исполнение которых делает рождение добродетелей наглядным для душевного наблюдения, - поясняющему тексту было отведено надлежащее место в конце книги.

Но если обращенный на пройденный путь взгляд, который дает себе отчет о воспринятом, постигает то, что ему представляется, он может осознать, что культура времен года души, которую Рудольф Штейнер возродил в духе современности, дает надежду на утоление величайшей жажды современного человечества. Правда, большинство людей скрывает от себя эту жажду. Но она разрывает всякую душу и, если та не осознает источник своего глубокого недовольства, одурманивает ее и подстрекает к насилию.

Когда ниже мы попытаемся выразить глубочайшую душевную потребность современного человечества, многие, пожалуй, откажутся узнать себя в таком изображении и, может быть, с презрением отвергнут его. Но здесь лишь скажется страх перед изменением их натуры и жизни, которого требует от них собственное внутреннее побуждение. Именно он удерживает от самопознания - а ему мы обязаны образом возвышенной надежды, когда оно возлагает на нас строжайшее самоотречение.

Три переживания, ряд которых можно было бы дополнить многочисленными другими подобного рода, способны открыть нам путь к лучшему пониманию себя.

Первое. Когда мы идем по лесной тропинке (это может быть и улица; правда, тогда события не менее впечатляющи, но их труднее уловить), для нашего восприятия окружающий мир перемещается сообразно нашему движению. Края тропинки, деревья и кусты оживают, нашему взору постоянно открываются новые виды. Природа говорит с нами, мы несем ей навстречу наши чувства, которые она то обостряет, то приглушает, и мы задаем ей вопросы, на которые она отвечает языком своих образов. Нам чудится, будто в нас и во всем окружающем бьется одна и та же жизнь. Ибо, как только мы делаем шаг, все сущее присоединяется к его такту. Мы чувствуем свою принадлежность к вездесущей жизненной стихии, родственной нашей душе и жаждущей беседы с нашим толкующим ее предназначение духом.

Второе, Когда густое золото послеполуденного солнца заливает предмета в комнате, между туманными прошлым и будущим нам является, словно сверхчеловеческий гость, вечное настоящее. Нет более великого праздника. Вокруг нас во всей своей полноте раскрывается действительность, заставляющая наше сердце биться неудовлетворенностью и счастьем.

Третье. Когда, бросая камень, мы наблюдаем за его полетом, когда наше внимание следит за перемещением автомашины в пространстве, когда вместе с птицей мы несемся по синему небу, когда внимаем тому, что связывает между собой обращенные к нам слова, когда ощущаем, как творящая жизнь, которая проникает собой развитие растения из семени в цветок, пронизывает нас, когда воспринимаем незримые отношения, сводящие и разводящие зримых людей, когда в идущем нам навстречу, как судьба, событии обнаруживаем наши собственные мысли как образующие силы всех воспринимаемых форм, - тогда мы осознаем (ясно или смутно), что ни один воспринимаемый образ не переходит в другой (будь даже разница между ними столь незаметна). Доступное ощущениям преходяще. Переходы от одного предмета восприятия к другому мы можем осуществлять только в мышлении. Мы переносим их из мира непреходящих идей в мир бренный. Ибо переходы, продвижения, вообще все изменения и отношения, будучи свершениями, а не застывшими состояниями, носят понятийный характер. А понятия в своей непреходящести отличаются тем, что определяются только самими собой, и ничем другим (в том числе и не нами). Будь это не так, они были бы непонятны, а значит, неспособны развивать наше понимание.

Переживания такого рода говорят нам, что наше целостное существо живет не в мертвом, а в живом, не в чуждом, а в родном, не в пустынном, а в обогащенном тайной полнотой сущности мире. Еще они говорят нам, что только скудость нашего собственного переживания обманчиво являет нам лишенный душевно-духовного содержания мир. И, наконец, они говорят, что стоит только прийти к самосознанию и напрячь волю, и мы постигнем (пусть и в измененном виде) такие события, которые сравнимы с мифическими переживаниями древних греков.

Это и есть (как бы странно это ни казалось на первый взгляд) глубочайшая, хотя и сокрытая от себя самой жажда современного человека. Он жаждет освободиться от кошмара механизированного и бюрократически управляемого мира и вновь найти пристанище в мире, полном духовных существ. Богосозданность, вечная красота и зиждущееся в человечестве грядущее всего бытия, эти тайные хранители человеческих отношений, в той мере, в какой мы их осознаём, вызывают к жизни присутствие сущности добродетелей. Последние вновь привносят в наш мир полноту духовной сущности. Однако это пронизанное жизнью, душевно-духовное богатство не может быть даровано нам без нашего сознательного участия, как это было во времена древних греков. Для того чтобы наступило событие, которого все ждут столь страстно (хотя, конечно, в большинстве случаев не сознавая этого), но тщетно до тех пор, пока не встретят его собственной активностью, необходима, скорее, свободно познающая, художественно формирующая и социально ориентированная деятельность человека Добродетели же могут вновь населить наш мир духовной жизнью и принять в свой круг праобраз человеческого существа. От этого высшего человеческого начала, запрятанного глубоко в нас и вознесенного высоко над нами, свет духовной жизни может исходить как напоение внутренней пустыни чувствами близости и доверия, которых все жаждут. Добродетели не могут сразу изгнать власть демонов, но среди ужасов их страшного царства они могут построить свой новый мир. Этот мир - отнюдь не только прибежище эгоистичных стремлений; скорее, это источник той преобразующей силы, которая постепенно возвышает до человеческого даже античеловеческое.

 

 

Добродетели столь же милосердны, сколь и строги. Они не принуждают, но дают нам силу предъявлять к самим себе строжайшие требования. Неумолимость приговора, который мы выносим себе при их участии, есть их величайший дар. Ибо ему мы обязаны своей свободой.

Но, пожалуй, еще большая сила исходит от их милосердия. Им они наполняют нас, когда мы встречаем других людей. Оно заставляет молчать любое осуждение, как и любое извинение недостатков и недостойного поведения. Перед нашими глазами оно разворачивает картину будущей человеческой общности, вызывающую восхищенное напряжение всех наших сил. В такой общности любовь будет тем сильнее, чем ужаснее проступок, а место возмездия займет приумноженная готовность помочь. В свете добродетелей любой недостаток другого может явиться только как собственный промах и пробудить стремление исправить его безграничным расположением и исцеляющим деянием. Добродетели принимают в свой хоровод суть истинной человечности, которая обнаруживает себя как неиссякаемый жизненный источник примирения и спасения.

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

 

Очерки о добродетелях были написаны для антропософского ежегодника "Астрономический календарь" и опубликованы в его выпуске на 1969-1970 гг.*.

/*Sternkalender: Ostern 1969 - Ostern 1970. Dornach 1968. В данном издании они выходят в свет вторично в практически не измененном виде. В первом издании они предварялись введением под заголовком "Рудольф Штейнер о добродетелях". Теперь оно заменено "Вступлением". Ниже мы полностью приводим это введение, поскольку оно содержит некоторые небесполезные для читателя замечания.

"Рудольф Штейнер соотнес двенадцать доб-родетелей с кругооборотом года. Медитативный характер этого соотнесения явствует уже из того, что с определенными датами и временными интервалами увязываются качества, выражаемые не с помощью понятий. Речь здесь идет, скорее, о двенадцати метаморфозах души, двенадцати внутренних шагах, которые могут быть сделаны в созвучии с событиями года. Эти указания начинаются словами: "До 21 января: мужество становится спасительной силой; до 21 февраля: молчаливость (сдержанность) становится медитативной силой" и заканчиваются словами: "До 21 декабря: власть над языком (речью) становится чувством истины". Значит, время внутреннего преобразования - это промежуток между 21-м днем предыдущего и 21-м днем последующего месяца. Добродетели - это не свойства, которыми обладают или которые приобретают, а напряжение, преодоление и восхождение. Как видим, Рудольф Штейнер дает не перечень добродетелей, а динамику нашего существа, которое в процессе работы над собой творит добродетели. Добродетели - это переходы, примеры поиска и нахождения пути.

Внутренний путь есть динамичная середина между свободой от тела и воскресением к духовно сформированному спиритуалъному организму, Добродетели суть ступени непрерывного достижения середины между крайностями. Как вехи такого переживания середины, они описываются Рудольфом Штейнером не как достижение, а как продвижение. Они суть осмысление, сопрягающее воспоминание о духовном происхождении и предвосхищение духовной цели. Они являются движением, равнозначным обретению пути, которое все же есть покой, ибо через истину и внутреннюю жизнь получает достоверность истинного направления.

Мы попытались отразить эту динамику опыта добродетелей, предлагая медитации, соответствующие каждому шагу развития добродетелей. Почти все эти медитации прямо или косвенно основаны на работах Рудольфа Штейнера. Будучи по замыслу лишь отправными пунктами, они дают только своего рода введение к таким медитациям, которые лучше соответствовали бы жизненной ситуации и жизненному опыту".

В первом книжном издании кроме "Вступления" было добавлено "Заключение". В дополнение к предшествующему авторскому тексту мы приводим также следующие примечания.

Для лучшего понимания "Вступления" можно обратиться прежде всего к следующим работам Рудольфа Штейнера: "Философия свободы" (Ереван, 1993), "Как достигнуть познания высших миров?" (Ереван, 1992) и "Эвритмия как зримая речь" (Eurythmie als siehtbare Sprache. Dornach 1990). Метаморфоза мысли, тождество познающего и познанного и деятельность как источник человеческого Я суть праобразные мотивы всякой культуры (см; Р. Штейнер "Философия свободы").

В связи с примыкающими к рассмотрению добродетелей предложениями по медитативной практике обращаем внимание на нижеследующее.Январь. К медитации о предопределенных судьбой взаимосвязях ср. соответствующие рассуждения Р. Штейнера из "Теософии" (Ереван, 1990) и "Очерка тайноведения".

Февраль. Медитация молчаливости взята из цикла лекций Р. Штейнера "Человеческая и космическая мысль" (СПб, готовится к изданию).

Март, Медитация великодушия напоминает "Спасения" Лессинга. В них Лессинг заложил основу нового жанра литературы, не нашедшего, правда, продолжения - видимо, потому, что ни один из более поздних авторов не смел приписать себе такое сочетание великодушия и смелости мысли. Лессинг характеризует "спасение" (в предисловии к третьей и четвертой части своих "Сочинений") следующими словами:. "И кого же, думают, я там спас? Сплошь умерших мужей, которые не в состоянии меня отблагодарить. И от кого? Почти сплошь от живущих, которые, быть может, скорчат мне за это кислую мину. Если это умно, тогда я не знаю, что такое неразумие". Чем ниже Лессинг оценивает здесь свой ум, тем большего восхищения заслуживает его благородное отношение к истине. "Спасения" Лессинга - прекрасное свидетельство его любви к творческой индивидуальности и его презрения к филистерству, которое мнит, будто несправедливость устраняется течением времени. Ведь никакой отрезок времени, даже исчисляемый столетиями, не позволит потомкам отказаться от благородного мужества и человеческого достоинства и не избавит их от необходимости возвращаться к совершённой несправедливости, благодаря чему они обретают ориентир для собственной будущей деятельности. Он не может избавить их и от долга способствовать восстановлению справедливости, особенно когда последствия несправедливости не устранены и продолжают действовать, выставляя неповторимую индивидуальность под придирки косности - союза посредственностей и беспощадности тех, кто скрывает за ненавистью свой стыд перед величием.

Апрель. Лалитавистара, глава 11; Евангелие от Луки, 2: 41 сл.

Май Р. Штейнер, "Воспитание ребенка с точки зрения духовной науки" (Москва,

1993), P Штейнер "Духовное водительство человека и человечества" (Калуга, 1992).

Июнь. R. Steiner. "Der Christusimpuls im Zeitenwesen und sein Walten im Menschen" (Pforzheim 1914).

Июль. Евангелие от Иоанна, 14: 6.

Август. "Сопознанием" называли древние греки прощение.

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

 

Сентябрь. Р. Штейнер "Философия свободы", гл. IX.

Октябрь. Р. Штейнер: "Вот чему мы должны научиться в наше время: жить из чистого доверия, без всякой гарантии существования, из чистого доверия к вездесущей помощи духовного мира" (из лекции 1919 года).

Ноябрь. Откровение св. Иоанна Богослова, 10.

Декабрь. R. Steiner. Domach, 24. Dezember 1918, Beigabe zum "Seelenkalender", P. Штейнер выражал одно и то же содержание в различной форме, например:

Если хочешь познать собственную суть,

Оглянись вокруг себя.

Если хочешь постичь мир таким,

как он есть,

Загляни в глубины собственной души,

"Vom anthroposophischen Lehren", Dornach, 30. Marz 1924.

"Заключение". Р. Штейнер "Философия свободы", "Очерк тайноведения".

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К АНГЛИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ (1975)*

 

/*Нижеследующее введение было написано автором к английскому изданию взамен "Вступления" немецкого издания. Поскольку оно содержит новые интересные точки зрения, то приводится и в данном издании. - Прим. нем, изд.

Год - праобраз возникновения и исчезновения. Но, поскольку за концом следует начало, он в нашем представлении смыкается в круг. Следующие друг за другом годы вновь и вновь бегут по этому кругу; так год одновременно становится праобразом неизменно сущего. Солнце, возглавляющее этот небесный хоровод, пробуждает и оживляет все земное, предназначенное к постоянному превращению. Однако, благословляя это превращение и предписывая ему законы, оно само (а за ним Земля и другие планеты) проходит свой замкнутый путь по созвездиям Зодиака. И опять превращение и неизменно сущее рождают созвучие космической симфонии.

Нет ничего столь родственно близкого человеческой душе, как это сплетение преходящего и неизменно сущего, преобразования и закона. Это сплетение образует ковер жизни, на котором разыгрываются земные собития. Даже те, кто не имеет никаких представлений о строении этого ковра, в своем подсознании несут его образ. Об этом свидетельствуют многие поэтические творения, Но сколь бы глубоко человеческая душа ни чувствовала себя затронутой тем, что происходит в природе, она все же не просто воспроизводит это. Она ощущает себя удовлетворенной лишь тогда, когда творит из этого нечто новое.

Ритм года увлекает за собой творения природы так, что они не в состоянии ни противиться ему, ни его изменить. Так и человеческая душа и в счастье, и в горе предоставляет себя свету лета и зимней мгле Но она может ощутить, как события года стремятся в ней преобразиться, возвыситься до процесса, выходящего за рамки природы. Созерцая себя, она может заметить, что настроениям времен года соответствуют двенадцать качеств ее собственной сущности. Однако без ее участия эти качества не развиваются, как в случае с созданиями природы. Это двенадцать ступеней развития, до которых она может себя воспитать и на которые должна решиться взойти. Поэтому они - не природные задатки, а добродетели. В этом смысле человек может увидеть собственную душу как почку, жаждущую распуститься. Хотя и до самопознания и самопревращения она одарена многими способностями, но те хиреют или даже превращаются в свою противоположность, если сокровище, сокрытое в душе, не оберегается и не осваивается. Для этого душе необходимо руководство и водительство собственного духа. Тогда она воспринимает его как внутреннее Солнце, которое она в течение "года души" пробуждает и ведет за собой через созвездия идеалов.

Когда это происходит, в душе, как и в природе, начинается становление, а также увядание и опадание всего неочищенного, подобно листопаду в конце года. И человеческий дух излучает свет и тепло лишь тогда, когда в разговоре с душой все лучше понимает свою задачу. Но путь превращения, который душа под руководством духа может пройти в закономерной последовательности шагов, не возвращается к своему началу (хотя для внутренней работы необходимо повторение). Наоборот, душа все живее и совершеннее осваивает идеалы добродетелей, на которые ей указывает дух и к которым она внутренне призвана. В своем развитии она описывает не замкнутую окружность, а поднимающуюся вверх спираль. Иными словами, осиянная духом почка души распускается в цветок, а тот приносит плод, в зрелости которого душа и дух сливаются. Толкуя душе звездные письмена идеалов, дух превращает ее в творца собственного подлинного существа.

Размышления о добродетелях опираются на высказывания Р. Штейнера*, касающиеся медитаций, которые можно выполнять в созвучии с годовым ритмом. Ведя речь о превращении и продвижении, Рудольф Штейнер не просто перечисляет ряд добродетелей, но указывает путь внутренней работы над собой, на котором, развивая и объединяя заложенные в нас качества, мы можем стать творцами собственного существа.

/*О первоисточнике списка 12 добродетелей см.: Р. Штейнер. Наставления для эзотрического ученичества С.-П6., 1994. С. 30, 175. - Прим. ред.

Дорнах, август 1974 Герберт Витценман

 

О ТВОРЧЕСТВЕ ГЕРБЕРТА ВИТЦЕНМАНА
І

 

Новалис некогда сказал, что "мышление и поэзия могут слиться воедино". И, как нам представляется, в творчестве Герберта Витценмана такое слияние состоялось. Небольшая работа о добродетелях, которая как первое из его сочинений выходит в свет на русском языке, при всех сложностях, связанных с переводом, дает тому яркое свидетельство.

В силе и тонкости чувствования, в мудрости речи и хода мыслей является перед нами универсальность духа, который позволил Витценману представить в виде медитаций один из важнейших импульсов Рудольфа Штейнера - упражнение добродетелей. Красота и задушевность живой мысли добродетелей, витой венок их возвышенной взаимосвязи - как нельзя более подходящее введение в духовную науку Рудольфа Штейнера. Ибо это - слова побуждения; если человек не воспринимает их всем своим существом, они остаются пустым звуком, но, однажды откликнувшись при чтении в душе, снова и снова зовут слабого к бодрости и мужеству.

В молодости Витценман хотел стать профессиональным музыкантом, и именно Рудольф Штейнер обратил внимание юноши на его способности в науке о познании. Встреча с Штейнером состоялась как раз в то время, когда врожденная слабость одного из пальцев сделала для него карьеру пианиста совершенно несбыточной. По-видимому, Рудольф Штейнер не просто указал Витценману на его способности, но помог молодому человеку выявить и осознать круг его интересов и возможностей. После этого разговора Витценман начал изучать машиностроение, философию, а также историю музыки, искусства и литературы.

Одно из стихотворений девятнадцатилетнего Витценмана озаглавлено "Судьба".

СУДЬБА*

В багрянце вечерней зари,

В беззвучье осеннем челн

Мимо плывет, в близкую ночь уходя -

Ни гребца не видно, ни весел, -

И за первым же легким

Поворотом реки исчезает,

Лишь одиноко над ним

Светоч закатный горит...

Вот так же плывет и судьба,

Темная в хладных волнах забвенья,

Вся в мерцающих трепетных искрах

Воспоминаний...

И как бы скользнув по равнине,

Взор удивленно

Объемлет ее очертанья.

/*Перевод Н. Федоровой/

 

II

 

Основу духовнонаучного творчества Рудольфа Штейнера составляет теория познания, которая примыкает к гетевскому миропониманию. Принципиальные ее положения он сформулировал в книгах "Очерк теории познания гетевского мировоззрения", "Истина и наука" (докторская диссертация) и "Философия свободы". Его гносеология позволяет эмпирически наблюдать элементы познания и осознать его ход. А такое осознание может стать стержнем самостоятельного духовного развития. Ведь если человек во внутреннем наблюдении уясняет себе, что именно он осуществляет в каждом акте познания, то ему открывается, что источник творчества берет начало в самом процессе познания и что своим сотворящим познанием и мыслью он участвует в мировом свершении.

Именно это творческое начало и привлекло к себе внимание Витценмана, когда он, по совету Рудольфа Штейнера, стал изучать и формировать материал гносеологии. В одном из ранних своих сочинений - эссе "Интуиция и наблюдение"* - он пишет: "Сознание современного человека носит наблюдательный характер.

/*В сб.: Н. Witzenmann "Intuition und Beobachtung"; Verlag Freies Geistesleben 1977; I, 73. А значит, оно предметно. С позиций современного сознания изолированные предметы предстают субъекту, который противостоит им в такой же изоляции. <...> Если современный человек хочет понять себя, то он должен понять характер своего сознания, должен познать, как наблюдающее сознание связано со всем нашим существом, какую внутреннюю структуру оно являет самонаблюдению и какие задачи берет на себя".

Интонация этих строк, трезвость и ясность которой совершенно под стать настроениям послевоенной Германии, созвучна экзистенциализму, приобретавшему тогда все большее влияние, однако не разделяет его непримиримого отношения к человеческому "бытию-в-мире". В своем эссе Витценман, углубляясь в контролируемое сознанием феноменологическое наблюдение, разъясняет, начиная с основ, важнейшие вопросы познания. При этом, соотнося многогранные Штейнеровские описания всех аспектов и фаз чувственного и сверхчувственного познания, он кристаллизует из этих данных отвечающую духу времени гносеологическую концепцию, которую спустя много лет назовет "феноменологией образования структур" и сформулирует в одноименной работе*.

/*"Strukturph?nomenologie", Gideon-Spicker-Verlag 1983. Таким образом, постепенно создается научный стиль, который, не ломая духовного организма трудов Р. Штейнера, позволяет по-новому осмыслить важнейшие гносеологические факторы и сделать их доступными современному сознанию, но отнюдь не скрывает больших трудностей, тотчас встающих перед нами в виде нерешенных гносеологических проблем при углубленном и тщательном изучении работ Р. Штейнера, предполагающих развитие познавательных способностей читателя.

Рудольф Штейнер назвал действительно осуществленное наблюдение мышления исключительным для обыкновенного сознания состоянием и подчеркнул, что это наблюдение самое важное из тех, какие может сделать человек. "Интуиция и наблюдение" доводит готовность, которая желает пойти на такой эксперимент, до наивысшей концентрации: "Чтобы акт мышления стал познанным содержанием сознания, я сам должен сделать его содержательным результатом направленного на него акта. То есть я должен помыслить (необходимый для порождения прежде промышленного понятия) предыдущий акт мышления. Ибо мышление - это порождение мыслительного содержания через акт мышления. Но мышление - это всегда мышление определенного содержания, порождение его через сопряженный с ним акт. В данном случае содержанием является та мыслительная структура, которая, прежде чем она мыслится посредством сопряженного с нею актуализированного содержания, сама порождает содержание (ибо порождение и составляет суть этого акта). Следовательно, помышляя уже состоявшийся мыслительный акт, я порождаю новый акт, содержание которого тоже есть акт. Благодаря этой встрече моих актов я осознаю в этих актах свое тождество, встречаюсь в них - как "я" - с самим собой. В деятельном осуществлении акта мышления как мыслительного содержания "я" само является мышлением".

 

III

 

Переживание "я" в мышлении, будучи обращено вовне, открывает восприятие встречаемой индивидуальности. Этот интерес к индивидуальности проявлялся у Витценмана и в малом и в большом. Свыше четверти века он руководил проведением регулярных конференций, участники которых ежегодно, в скромных рамках, анализировали с позиций духовной науки глобальные события и явления жизни, экономики, общества, культуры и политики.

Темы его докладов на этих конференциях свидетельствуют о поисках срединного пути в живых мировых противоречиях и об особенном уважении к искусству, с которым он прежде всего и связывает надежду на преобразование господствующего в мире материализма. Таковы, например, доклады "Литература диагностирующая и литература лечащая" (на примере Достоевского и Штеффена); "Восьмой день творения и первый круг ада" (Уайлдер и Солженицын); "Свет над тучами" (Мао Цзедун и Тойохико Кагава). В последнем он говорит. "Деятельность Мао обращена к массам и, по словам самого Мао, черпает силу из якобы неисчерпаемой творческой потенции масс. Стихия масс, как тяжелые тучи, гнетет человечество. Но над этими тучами сияет свет внутреннего прозрения, которое дважды мощными потоками захлестывает душу Кагавы и, наконец, окутывает все его существо. <...> Кагаву не интересуют массы. Он словно бы всецело отдает себя отдельному человеку, ибо каждая индивидуальность обладает бесконечной ценностью, даже если она является под личиной преступления. Самые лучшие организации обретают значимость, только если позволяют индивидам, объединяющимся в них для совместной внешней деятельности, прозреть общность в собственной душе".

 

IV

 

Пониманию и заботе об индивидуальности в жизни Витценмана часто сопутствует величайшее одиночество. Волею судьбы он не раз попадал в такие обстоятельства, когда сознательно принятое решение ставило его в положение изгоя и влекло за собой самые серьезные последствия. Так, он, сын семьи фабрикантов, отказывается присутствовать на обеде, на который собирался приехать Адольф Гитлер, искавший тогда поддержки для своих военных проектов. Карл Ясперс, руководитель его докторской диссертации и к тому же друг Витценмана, настаивал, чтобы он опустил в своей работе все ссылки на антропософию, хотя содержательно именно они были чрезвычайно важны для выбранной темы... Да и в области антропософии Витценман по причинам духовного характера в важных вопросах, касавшихся Антропософского общества, занимал позицию, диаметрально противоположную той, какую отстаивали его коллеги в президиуме Общества... Мыслитель откладывает исполнение собственных литературных и научных замыслов ради служения своим пером пониманию и большей известности сочинений Штейнера: так возникает целый ряд глубоких работ, творчески комментирующих основополагающие книги его учителя.

 

V

 

Особое значение Витценман придавал идее и реальности человеческого труда. Всю жизнь он занимался проблемой труда и первый опыт в этой сфере приобрел в детстве и юности на отцовской фабрике. В своей (к сожалению, утраченной) докторской диссертации он показывает, "что жизнь и смысл труда - в человеческом самосозидании путем свободного синтеза индивидуального и всеединого элементов, лежащих в основе всех мировых явлений". Снова и снова, даже в периоды большой безработицы - на заре 30-х и в 80-е годы, - он искал отправные точки для новой ориентации в поначалу очень маленьких кружках людей, от постепенного расширения и переплетения которых ожидал нормализации обстановки. Так, в 1983 году в памятной записке по случаю создания объединения безработных он отметил: "Неудержимо прогрессирующее вы освобождение человеческой рабочей силы представляет собой серьезнейшую проблему грядущих десятилетий - в нем величайшая угроза всему, но одновременно и огромный шанс. Использовать этот шанс и, отчетливо понимая серьезность проблемы, приложить к ее решению всю дальновидность, все хитроумие, всю энергию, но и благороднейшее человеколюбие - поистине всемирно-историческая задача.

Но решение этой проблемы не в выживании (как верховный руководящий принцип это сугубо недостойно) и не в (не менее недостойном) эгоистическом "самоосуществлении". Если подходить с более высокими мерками, то и другое - экология и автономия - две стороны одной медали. Такой подход предполагает, с одной стороны, благодарность Земле (а тем самым и нашему воплощению), которая одновременно есть освобождение, ибо на место зависимости она ставит наивысшее экологическое деяние: преобразование природного в культурное, - а с другой стороны, он предполагает обязывающее и обязательное сознание того, что человек не должен искать смысл своего существования где-то в мире, скорее, он сам должен придавать миру смысл путем самосозидания своего существа в социуме. Смысл земли - человек, а смысл человека - духовная свобода в творящем культуру сообществе".

 

VI

 

То, что глубинный смысл человеческого труда есть самосозидание, Витценман наглядно показывает на великих примерах художественного творчества, к числу которых он и относит основополагающую научную работу Р. Штейнера "Философия свободы", считая ее художественным произведением в области искусства мысли. И этот эстетический подход более чем справедлив - свидетельством тому единство формы и содержания книги Р. Штейнера.

"Композиция "Философии свободы" подчиняется правилам, приложимым не ко всякому литературному произведению. <...> Для предмета данного исследования композиционно важным является совпадение формы и содержания в некоем третьем начале, каковое обнаруживается не через средства выражения, а только в переживании читателя". "Содержание книги - это, с одной стороны, суть реальности, а с другой - суть призванного к свободе человека. Она показывает, что свобода и реальность происходят от одного корня". "Тот, кто готов проявить упорство в наблюдении, необходимое для проникновения в это искусное кружево мысли, тот испытает необычайное эстетическое переживание". И эстетическое преображается здесь в религиозное.

В самом деле, подход Витценмана раскрывает удивительную композицию работы, в которой читатель при первом ознакомлении с нею наверняка не отдает себе отчета. Такое переживание требует долгой и упорной подготовки. Рудольф Штейнер нашел для своей книги такую форму, которая в силу заключенного в ней гармоничного подхода к миру, познанию и человеку может быть названа всеобъемлющей. Исходя из этой трехмерности изображения, Витценман разъясняет духовно-антропологическую основу расположения частей, принципов компоновки материала и последовательности глав. Принципы компоновки отражают членение целостного человеческого существа, сформулированное Р. Штейнером, например, в его "Теософии"; упорядоченность глав, взятая в аспекте инверсии, соответствует возникновению человека из реальности (ч. 1) и возникновению новой реальности из человеческой свободы (ч. 2); наконец, последовательность глав отвечает поэтапному процессу развития человеческой воли. Многократно рассматривая общую архитектонику книги с упомянутых точек зрения, Витценман постепенно выявляет эти композиционные черты. Но сами они указывают на еще один, глубинный аспект произведения:

"Первой части "Философии свободы" Рудольф Штейнер придал консонантный характер, второй - характер вокализма. <...> Ведь задача первой части - найти основу свободы в реальности (в универсальном, все-поддерживающем и всенесущем, созидающем реальность существе человека). Для этого необходимо с помощью мышления объединить артикулирующий консонантный элемент реальности, т. е. восприятие. В восприятиях, связанных мышлением во всеобъемлющее единство, человек видит консонанты и консонансы собственной своей сопряженности с миром. Их он проникает вокалическим дыханием идеи, которая изливается из его души и вливает в мир его свободу, что и показано во второй части... "

"Консонантность познания - это созидание человека из божественно-реального. Вокальность свободы - обожение мира из человечески-становящегося начала. Человек же есть то и другое; он - Слово, а в Слове звучат и консонантное, и вокалическое, в Слове он выражает себя как существо, которое было изначально и в становлении пребудет во веки веков".

О религиозном эстетическом переживании, которое может возникнуть при длительной работе с "Философией свободы", Витценман говорит: "Оно оплодотворяет социальную жизнь, не только прививая ей настрой миролюбия, но и наполняя смыслом работу".

 

VII

 

Во второй части книги читатель как бы переживает философию свободы как путь воспитания творческой личности. Ощущение формы, или человеческого начала, которое испытывает художник, когда он проникает мировой опыт рождающимися в нем формирующими силами, ведет его к прочувствованию судьбы, если он способен обуздать силы, которые стремятся отвлечь его от постижения формы, уводя к оцепенению или алчности (как описано в "Добродетелях"). Это прочувствование судьбы, посвящение в судьбу, в котором Аристотель видит задачу поэта, Витценман подробно исследует во многих своих работах, причем с разных точек зрения, а особенно посредством изучения памяти и воспоминания в процессе познания.

 

VIII

 

Воспитание современной творческой личности невозможно без прочувствования субстанции и свободы, которое, по Витценману, ведет к прочувствованию перевоплощения и связано с осознанием судьбы. Способ, которым современный человек может самостоятельно, в полностью бодрствующем и не теряющем обзора сознании, через внутреннее (душевное) наблюдение уяснить себе факт повторных земных жизней, Витценман характеризует следующим образом: "Поскольку человек вступает в свой организм, в свою плоть с уже индивидуализированными деятельными способностями и эти способности могут развиваться только в связи с организмом, но не порождаются им (то есть не порождаются нынешним воплощением), а возникают только в противодействие ему, нынешнему воплощению должно предшествовать по меньшей мере еще одно". В этих рассуждениях важно то, что, исходя из наблюдаемого содержания сознания каждого человека, они указывают путь дальнейшего подтверждения понятого, который включает в себя медитативное углубление.

 

IX

 

Организация, которая стремилась поставить на общую основу усилия, направленные на осознание человечности и свободы, - это основанный Витценманом и находившийся под его руководством "Вольный молодежный семинар, семинар по искусству и социальной органике" в Дорнахе (Швейцария). Рабочий стиль этого семинара Витценман применял везде, где обнаруживал группы людей, объединенных общим стремлением к познанию. Подытоживая диалог в одном из таких кружков (фрагмент его мы приводим ниже), Витценман, в частности, замечает: "В ходе беседы мало-помалу становилось ясно, что лишь подобное упражнение познавательной воли можно по праву назвать созиданием общности, укреплением способности к социальности. Ведь только обретение себя в сверхиндивидуальном, которое ощущается не как воздействие извне, а как свободная активность в чутком восприятии познавательной воли единомышленников, может вызывать те изменения, из каких возникают способности, созидающие общность".

Этот диалог под названием "О методологических последствиях гетевской идеи о метаморфозе" состоялся в Бохумском университете. В беседах со студентами Витценман охотно и по-юношески страстно участвовал даже в преклонном возрасте. В Бохуме, куда профессор философии Лотар Удерт регулярно приглашал его на университетские коллоквиумы, такие беседы, нередко продолжавшиеся по нескольку дней, проходили в течение десяти лет. Краткий фрагмент одного из немногих записанных диалогов дает возможность ощутить их духовную атмосферу. Имена вымышлены; сам Витценман выступает под именем Удайс.

"Удайс. Давайте отчетливо осознаем, что именно мы наблюдаем как восприятие. Мы установили, что понятия истинны лишь до тех пор, пока они являются общими. Далее мы видели, что понятия фиксируются восприятиями или полями восприятий. Ведь фактически понятия соотносятся с целыми полями восприятий. Это справедливо для каждого предмета, каждой вещи - и для этого кресла-качалки, и для вон того дерева.

У Гёте встречается любопытный пример, который в нашем контексте весьма показателен и который я охотно цитирую. Звучит он примерно так: "Вечером гулял по Веймарскому парку. Падающий лист часто похож на птицу".Эта короткая заметка - из его дневников; позднее Гёте включил ее также в свои "Максимы и рефлексии". Что он уяснил себе при этом? Достоверную, правдивую связь понятия с восприятием. Воспринимаемое наделяет общее понятие определенной формой представления. Где в данном случае таится ошибка?

Карл. В недостаточно точном восприятии данного.

Удайс. Ну а если я задам провокационный вопрос: что ошибочно - понятие или восприятие?

Карл. Ни то ни другое, но восприятие было недостаточно для суждения.

Удайс. Во всяком случае, оно не было ошибочным, ведь я же воспринял то, что воспринимал. Ошибочна была связь, то есть суждение! "Чувства не ошибаются, ошибается суждение", - говорит Гёте.

Карл. В образовании суждения важен и эмоциональный компонент, в данном случае у Гёте, скажем, сострадание к падающей птице. Удайс. Значит, представление было несомненно ошибочным.

Отто. А можно ли вообще применить общее понятие к конкретному случаю?

Удайс. В вашем вопросе, похоже, кроется подозрение, будто мы всегда осознаём только уже готовые представления, а значит, весьма сомнительно, имеем ли мы в принципе право говорить об общих понятиях. Современному человеку безусловно нелегко постичь общее понятие; обыденному сознанию оно определенно не слишком знакомо. Уяснить его себе можно только с помощью особого приема или упражнения. Но вернемся к нашему случаю. В гётевском примере суждение осуществлено "без спросу": у материала восприятия не спросили, "согласен" ли он с применяемым понятием и его индивидуализацией. Решающим моментом в наших отношениях с предметами является образование суждения. Зачастую к суждению примешиваются субъективные представления. Поэтому необходимо различать субъективно и объективно сложившиеся представления, иными словами, обусловленные субъектом и обусловленные объектом. Тем самым мы сталкиваемся с основным вопросом всякого философствования, всего научного познания - вопросом о критерии истины. Вот в этом то и заключен смысл гетевского высказывания: на этом примере он вживе осознал, что такое критерий истины.

Бертольд. Значит, он испытал совпадение истины с понятием, переживание полной удовлетворенности, удовлетворенности без остатка.

Удайс. То есть правильнее было бы сказать "нечто птицеобразное". Но что главное в верном вынесении суждения?

Карл. Я бы сказал: суждение должно быть определено объектом, то есть исходя из поля восприятия.

Удайс. Суждение должно быть определено объектом; образование суждения, связывание элементов суждения не должны быть опосредованы замутняющими субъективными факторами, ведь иначе суждение не состоится. Каким же образом можно далее охарактеризовать правильно образ действий при суждении? Как только вы сами решаете, что некое понятие соотносится с определенным полем восприятий, вы создаете предрассудки, представления, обусловленные субъектом.

Карл. Верное познавательное поведение связано с разными способами проявления восприятия и понятия.

Удайс. Да, таким путем вам удастся выработать познавательно-моральные критерии познавательной морали. Восприятие требует отказа от всего субъективного, понятие как раз наоборот - наивысшей активной готовности.

Пауль. Но это же отказ от всех ранее созданных представлений, так сказать, необращение к ним. Я буду вести себя так, словно никогда раньше не видел птицы. Нужно очень бдительно следить за возможным вмешательством уже известных представлений в образование суждения.

Удайс. Во-первых, значит, надо быть свободным от предрассудков; далее следует назвать защищенность от эмоций, то есть симпатий и антипатий, и, наконец, отсутствие преднамеренности, ибо намеренность извращает суждение... Какой же метод мы только что охарактеризовали? Совершенно верно: экспериментальное образование суждения... Значит, трем злым подмастерьям, извращающим суждение, надо противопоставить три познавательно-моральные добродетели, обеспечивающие истинность суждения: воздержанность (преодоление алчности суждения), прилежание или активность (преодоление вялости суждения) и тщательность в наблюдении процесса суждения (преодоление легкомысленности суждения)".

 

X

 

Одна из сфер деятельности Витценмана, которой мы еще не касались, - это социальная органика. Так Витценман называет область антропософской науки, продолжающую штайнеровский курс лекций по политэкономии (1922), который по сути своей является курсом не национальной, но мировой политэкономии. Шагая в ногу с временем, Рудольф Штейнер отказался здесь от макроэкономической формы трехчленности, которой придерживался сразу после первой мировой войны; вместо этого он говорит о ее преобразовании сообразно изменившимся условиям: "Преобразование идеи трехчленности означает, что экономическая жизнь не может более проявляться как один из трех самостоятельных компонентов социального организма (культура, право, экономика); чтобы предотвратить крах экономики, необходимо внутри самой экономической жизни выявить трехчленность в виде трех основных экономических сил, овладеть и управлять ими".

Такова отправная точка многолетних исследований Витценмана в области социальной органики как в рамках социологической секции в Гётеануме, которой он руководил, так и в молодежном семинаре. Курс лекций Рудольфа Штейнера был для Витценмана своего рода пособием по социальной медитации, которое, формируя образ мыслей и мировоззрение, готовит человека к задачам современной цивилизации.

 

XI

 

Во всех импульсах, которыми Витценман в последние годы своей творческой деятельности пробуждал инициативу в особенности у молодежи, он подчеркивает серьезность ситуации, в которой человечество оказалось в результате пронизывающего все сферы бытия материалистического подхода к жизни и материалистически-научного миропонимания. Но одновременно он стремится противостоять - как, например, в своем эссе "Черная быль и светлое сказание" - ширящемуся истерическому ожиданию конца света: "Если правда, что обрести духовный порядок и цель жизни вообще можно, только упражняя свою способность различать приоритеты собственных представлений и намерений, то еще более это необходимо ввиду внутренней угрозы и внешней опасности. Не нужны пророки, чтобы увидеть, сколь ужасны перспективы, открывающиеся перед человечеством (прежде всего в Центральной Европе, но неизбежно и во всем мире). В каких конкретных кошмарах, которые повергнут нас в ужас (и якобы заставят одуматься), проявится то, что нам предназначено, в общем имеет второстепенное значение. И не стоит увлекаться спекуляциями по этому поводу. Ведь, во-первых, для человека, который открыл источник свободы в своей познавательной жизни, не существует неотвратимого, ибо в самом мрачном переживании он может зажечь свет понимания, который наделит его новыми способностями, и если даже они не раскроются полностью в этой жизни, то это наверняка произойдет в одной из следующих Во-вторых, значение того, что с нами случается, состоит не во внешних предотвратимых или неизбежных последствиях, а в пробуждении сокровищ способностей, которые мы сохранили в себе из прошлого, и в вечном, каковое через них проявляется. Только в этом мы можем черпать силы для будущих коллективных действий".

 

XII

 

Заканчивая этот краткий экскурс, вводящий читателя в многогранное творчество Герберта Витценмана, скажем несколько слов о самих "Добродетелях". Их литературная форма - итог продолжавшейся не одно десятилетие работы, толчок к которой дал Рудольф Штейнер. Но и после публикации этой книги Витценман продолжал без устали заниматься изложенными в ней вопросами. Во многих областях исследования, которым он положил начало, можно без труда усмотреть модификации того или иного мотива добродетелей или же той темы, что негласно живет в самом переходе от одной добродетели к другой. Цитируя выше научное наследие Витценмана, мы старались дать читателю пусть беглое, но все же непосредственное впечатление о других его произведениях.

Одно из понятий, рожденных его глубинными переживаниями, Витценман называл "обмен сущностями" (Wesenstausch) и в свете своих исследований проблемы истины интерпретировал так: "Индивидуализация из духа есть индивидуализация, заключающаяся в том, что между человеческими духовными существами, или "я"-существами, происходит обмен сущностями. Ведь мы распознаем себя как "я"-сущности только на основе нашего общего происхождения из всеединого духа, которое позволяет нам обмениваться мыслями, мыслить мысли другого человека как наши собственные. В этом взаимопроникающем мышлении и раскрывается духовная сторона нашего бытия. Такой обмен сущностями, относительно "малый", связан с другим, относительно "большим", без которого он не способен существовать. "Большим" мы называем этот второй обмен сущностями потому, что в нем осознается праобраз человеческой сущности, ибо, когда наше мышление индивидуально постигает идейные проявления всеединого духа и мы таким образом постигаем в нем самих себя, мы переживаем себя в обмене сущностями с общим для всех людей праобразом, который действует не извне, а только в их индивидуальном свершении".

Д-р Клаус Хартман

 

БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК

 

Герберт Витценман родился 16 февраля 1905 г. в Пфорцхайме (Германия) в семье Эмиля и Берты Витценман. Дед его, Генрих Витценман, начинал как фабрикант бижутерии, а позднее, с изобретением металлорукава, заложил основы промышленного производства этих изделий.

С ранних лет Герберт Витценман жил чисто душевными переживаниями, наблюдая за их развитием и внимательно всматриваясь в их истоки. В самом чистом виде эти переживания обнаруживались в музыке, и еще дошкольником он целые дни проводил за фортепиано.

Посещал он гуманитарную гимназию им. И. Рейхлина в Пфорцхайме. Интеллектуализм тамошней системы обучения в корне противоречил его натуре и был совершенно несовместим с его склонностью сознавать себя через сферу чувств и волевые переживания. Уже тогда стихийно заявил о себе главный мотив жизни Витценмана: вместе с несколькими одноклассниками он организовал Союз по борьбе с интеллектуализмом. Вскоре, однако, ему пришлось пережить и первое глубокое разочарование пылкая восторженность друзей быстро остыла, они уже не принимали всерьез собственные клятвы и с легкостью шли на компромиссы.

На выпускном гимназическом вечере Витценман выступил с речью "Идея человечности у Шиллера" (текст не сохранился). Он говорил о том, что переживание человечности (взаимопроникновение двух полярных импульсов, из которого рождается лично-сверхличная индивидуальность), одновременно индивидуальное и общее, определяет как образ жизни всякого человека, так и характер деятельности человека творческого, что дает интереснейшие плоды. Всякое произведение человека творческого обладает собственной праобразной индивидуальностью. Так, например, драма - если она представляет собой подлинное произведение искусства - обладает собственной праобразно-драматической индивидуальностью, которая сама непосредственно на сцену не выходит, но духовный ее образ зримо явлен через персонажей. Этот духовный образ есть метаморфоза праобраза человечества, принцип которой - слияние двух противоположностей в единое целое более высокого порядка. Однако в "драматической индивидуальности" находит выражение не только индивидуальность человечества, но и индивидуальность автора, которая в свою очередь есть метаморфоза праиндивидуальности и по-новому обнаруживается в "индивидуальности драматической". Иными словами, драматическая индивидуальность - это синтез индивидуальности творчества автора и человечества. Уже ранее в экзаменационном сочинении о "Дон Карлосе" Шиллера (не сохранилось) Витценман пояснял эту мысль на конкретном примере и пытался продемонстрировать, что персонажи шиллеровской драмы суть элементы (организованной по принципу полярности) драматической индивидуальности.

Еще гимназистом Витценман, получивший в Пфорцхайме добротную, хотя и несколько наивную музыкальную подготовку, продолжил свое музыкальное образование в Штутгартской консерватории. После выпускных экзаменов в гимназии он стал учеником всемирно известного тогда пианиста Макса фон Пауэра, который настоятельно советовал ему избрать профессию музыканта-исполнителя, что полностью совпадало с устремлениями самого Витценмана. Жизнь в чисто внутренних переживаниях, казавшаяся ему единственно разумной, была как будто бы близка к осуществлению. Но, увы, все его великие усилия пропали втуне: слабость сухожилия воздвигла перед ним роковой неодолимый барьер. Именно это послужило поводом к личной встрече с Рудольфом Штейнером. С его трудами Витценман познакомился значительно раньше: гимназический преподаватель Закона Божьего как-то на уроке громил это "новое язычество", и фраза: "В Дорнахе антропософы строят храм!" - до сих пор звучала у Витценмана в ушах. В тот день, возвращаясь домой, он по обыкновению заглянул в книжный магазин и решил спросить о публикациях Рудольфа Штейнера. Но спрашивать не пришлось: наугад взяв с прилавка книгу, он увидел, что это работа Штейнера "Как достигнуть познания высших миров?". Мир, так хорошо знакомый Витценману через музыку, вдруг предстал перед ним в новом, но близком и родном облике. Отныне все свои карманные деньги Герберт Витценман тратил на покупку книг Штейнера.

Он знал, только Рудольф Штейнер способен вывести его из той глубочайшей растерянности, в которую он был повергнут утратой жизненной цели. Вальтер Иоханнес Штайн, Вальдорфский педагог и разносторонний антропософ, взял на себя устройство встречи с Рудольфом Штейнером, которая произошла при довольно-таки странных обстоятельствах в маленькой комнатке Штутгартской вальдорфской школы. Рудольф Штейнер усадил смущенного посетителя на стул, а сам, болтая ногами, устроился на столе - больше сидеть было не на чем. Робкую просьбу посетителя поменяться местами Рудольф Штейнер отклонил и весь долгий разговор так и просидел на столе. Советчиком он оказался терпеливым и доброжелательным, хотя отнюдь не сентиментальным, а строгим и суровым.

Герберт Витценман начал теперь изучать машиностроение, философию и историю музыки, искусства и литературы. За годы учебы ему довелось повстречаться с интереснейшими людьми. Во Фрайбурге он познакомился с философом М. Хайдеггером и сблизился со знаменитым представителем лингвистической философии Н. Аманном, чья книга "Человеческая речь" и поныне не потеряла своего значения. Витценман рассказал ему, что планирует написать работу о метаморфозе языка. Подобно Гёте в "Метаморфозе растений", он намеревался вывести все частные языковые явления из общей основы, которая сама по себе зримо не проявляется, и представить их как элементы некой органической структуры. Иначе говоря, Витценман задумал работу о праязыке. Аманн отнесся к этому проекту с большим интересом. Написанный тогда конспект, в котором Витценман изложил основные положения своего замысла, к сожалению, утрачен*.

/* Краткое изложение языковедческой концепции Г. Витценмана можно найти в сборнике "Intuition und Beobachtung II" (Verlag Freies Geistesleben Stuttgart) под заголовком "Die Egomorphose der Sprache".

В Базеле Витценман узнал благородную и серьезную человечность Ринтелена, исследователя Джотто. Его монография о Джотто, с точки зрения современной науки устаревшая, - это шедевр, созданный изобразительным талантом, который воспитывался на книгах Я. Буркхардта. В семинаре у Ринтелена Витценман написал работу "Проблемы атрибуции на примере Джорджоне" (не сохранилась). По его мысли, атрибуцию нельзя осуществлять на основе отдельных стилистических признаков, которым уместно отвести лишь роль подтверждений. Р