поэтому никто не играл со мной.

Пролог

Я слышала свист. Он был близко и звучал каждый раз, как моя грудь поднималась. Так я узнала, что это был не ветер, а звук, исходящий от меня.

Эта комната так холодна, так темна. Ах, разве я не лежала когда-то на этом холодном полу вот так же? Я закрыла глаза, размышляя. Слезы, кровь, не знаю, что именно, потекли по моим щекам.

Сильный ветер ворвался в комнату через окно.

Слышу, как страницы дневника на столе переворачиваются.

Это был мой дневник.

Книга в красном переплете, в которой написано все обо мне. Я помню все, что написано там, будто бы это было вчера.

Хоть я и никогда не писала в нем, я знала, что было в этом дневнике.

 

Глава 1

~Встреча на заднем переулке~

Я была больна,

поэтому никто не играл со мной.

 

Я увидела, как черная кошка поймала мышь.

Это случилось стремительно. Все, что я успела заметить – прыгнувшая темная тень, и прежде, чем я поняла это, передо мной была черная кошка с мышью в зубах.

Мышка даже не дергалась: наверно, кошка поразила ее в главные жизненные точки. Будто заметив мой пристальный взгляд, кошка оглянулась на меня.

Ее большие, золотые глаза были широко открыты.

Только через несколько мгновений кошка скрылась в переулке.

 

Я шумно вздохнула. Это было так прекрасно. Перед глазами все стояла эта черная кошка.

Такое ловкое тело, глаза, как две полных луны. Золотые, как мои, правда. Но у меня не было ее клыков. У меня не было свободы.

 

Я растянулась на своей грязной постели и устремила взгляд на улицу. Каждый день я только и могла, что смотреть через окно на задний переулок.

Почему, спросите?

Потому что это был образ моей жизни и мои обязанности.

Прохожие не замечали меня. А если вдруг видели меня, то притворялись, будто не замечают бледную девочку, глазеющую на них.

Честные люди хмурились, будто бы увидели что-то запрещенное, и быстро исчезали.

 

Естественно. Это ведь были трущобы.

Все жили только ради себя, не в состоянии найти времени, чтобы протянуть другим руку помощи.

 

— Эллен?

Мамин ласковый голос, зовущий меня по имени, вернул меня к реальности.

— Ты что-то увидела? — спросила она, поставив ведро с водой на пол. Наверно, она заметила, что я смотрела на улицу с бо́льшим блеском в глазах, чем обычно.

Я слабо кивнула и открыла рот.

— Кошка…

Мой голос был слабее, чем я ожидала.

— Я видела, как эта черная кошка поймала мышь.

— А, — она улыбнулась. Ее поврежденные светло-каштановые волосы колыхнулись над ее ключицей. Мама опустила тряпку в ведро с водой и отжала ее. Она аккуратно сложила ее, затем положила руку на одеяло.

— Я сменю твои бинты.

Пока я кивнула, она стянула одеяло до моих колен.

 

Обе мои голени были перевязаны. В некоторых местах проступали слабые пятна крови.

Когда она сняла бинты, показалась потрескавшаяся покрасневшая кожа. Мама стала опытными руками протирать ее.

Я попыталась рассказать ей, как быстро, как элегантно кошка поймала мышь. Но так как на самом деле это произошло в считанные секунды, скоро мне было уже не о чем говорить.

Пока я молчала, мама закончила перевязывать меня и натянула одеяло обратно.

Она посмотрела на мою голову и, будто только что заметив, сказала:

— Ох, твой бант соскользнул.

 

Она потянулась к нему. Я, правда, не знала, соскользнул он или нет на самом деле.

Она улыбнулась и попросила повернуть голову в другую сторону. Пришлось сделать это, передвинуться лицом к окну.

Она развязала мою красную ленточку и стала неспеша расчесывать мои длинные, светло-фиолетовые волосы. Осторожно, чтобы не коснуться бинтов на моем лице.

Я не сделала ни малейшего движения. Я ждала, пока она полностью расчешет мои волосы, которые были мне по талию, сверху донизу.

Создавалось ощущение, будто она играет с куклой.

 

При каждом движении ее рук сладкий запах щекотал мой нос.

От мамы всегда исходил сладкий запах кондитерской. Я бы понадеялась, что это из-за того, что готовить сладости – ее работа.

Она всегда меняла мне бинты вечером. В это время она как раз приходила домой. Я любила, как сладкий запах, исходивший от нее, и прохлада воздуха после заката соединялись вместе.

Время текло медленно.

Я довольно закрыла глаза.

 

В этот момент мама прошептала:

— Мне жаль, что я не могу позволить тебе играть на улице.

 

Мои глаза распахнулись.

Небольшой электрический ток пробежал по моей голове. Это был своего рода сигнал, напоминавший мне об опасности, сделавшей меня неподвижной.

В такие моменты я должна подбирать правильные слова. Шестеренки в моей голове закрутились, пытаясь найти ответ. И все это в один миг.

Я ответила так весело, как только могла:

— Ничего страшного. Я люблю играть дома, знаешь? — сказала я, глядя на маму.

Она улыбнулась и стала расчесывать мои волосы, будто бы ничего не случилось. Нашедши подтверждение в ее улыбке, я сама улыбнулась ей.

 

Я родилась болезненной.

Но не скажу, что я была в этой темной комнате с самого рождения. Я не могла видеть из этого окна небо, но мне была ведома его голубизна и запах травы. Когда я была маленькой, я играла на улице.

С самого рождения кожа на моем лице и ногах просто пылала. С моими суставами было что-то не то, поэтому было больно даже ходить.

Никто не знал, почему так. Еще меньше людей знало, как вылечить это. Здесь не было хороших врачей, и деньги тратить нам не представлялось возможности.

 

Я помню, что одна гадалка сказала нам:

—Быть виновной в грехах своих предков – вот болезнь этой девочки. Она будет страдать вечно.

Мама что-то крикнула ей, взяла меня за руку и увела от той гадалки. Пока мы шли по переулкам, ее лицо было таким бледным, что, казалось, она вот-вот упадет в обморок.

В конечном счете, все, что могла сделать для меня мама – защищать мою кожу бинтами и заставлять меня пить лекарства.

 

Я не знала, что это значит. В то время я была просто ребенком, который хотел играть на улице. Мои ноги болели, но не настолько, чтобы я не могла ходить вовсе. Мама позволяла мне выходить и играть, как я и хотела.

Я могла скрыть бинты на ногах юбкой, но те, что на лице, никак. Каждый раз, когда я поворачивала голову или чесала лицо, гнилая, как измельченные червяки, кожа была видна сквозь щели в бинтах.

Для сверстников я была отталкивающа. Моя болезнь не была заразна, но другие родители боялись меня и не подпускали ко мне своих детей.

Некоторые смотрели на меня и что-то издалека шептали. Я притворялась, будто не замечаю этого, и играла одна, немного всхлипывая. Все же это лучше, чем сидеть в мрачной комнате.

 

Когда я уставала от игр, я возвращалась домой.

Я ложилась, не заботясь о грязной одежде и бинтах, и ждала, когда мама вернется.

Одним днем она вернулась с работы, как обычно. «Тебе было весело?» - спросила она, протягивая руки к моим грязным вещам.

Я увидела ее руку.

Не знаю, почему, но меня заполонила тревога, казалось, из каждой поры выделялся холодный пот.

 

…Руки мамы всегда были так грубы?

Я не могла и рта открыть, чтобы спросить, в чем дело. Одна мысль об этом заставляла мои ноги подкоситься. Кажется, я услышала шепот: «Это твоя вина». Я задрожала.

Я не могу утверждать, что грубость ее рук была из-за того, что она была вынуждена приходить ко мне. Но, без сомнений, это повлияло на ее жизнь.

В таком случае, однажды мама обязательно покинет меня.

Такое предчувствие у меня было.

Ты можешь быть добр к людям только пока можешь позволить себе это.

Мама молчала. Но даже без слов я заметила ее плотно сжатые губы, обвиняющие меня, и это пугало.

 

Нет. Не хочу, чтобы меня бросали.

Этот крик прошелся по всему моему телу.

Уверена, с этого момента в моей голове стали мелькать эти сигналы

Начиная со следующего дня, я прекратила играть на улице. Я просто послушно лежала в постели и ждала, когда мама вернется с работы. Мне хотелось почесать зудящие места, но я воздерживалась от царапин. Я хотела, чтобы время, которое она ухаживала за мной, свелось к минимуму.

Ей казалось странным мое поведение, но только поначалу. Совсем скоро она перестала обращать на это внимание.

На самом деле, она, кажется, стала добрее, чем обычно. Возможно, это просто мое воображение, но это не имеет значения. Потерять любовь мамы было намного, намного ужаснее, чем не иметь возможности играть на дворе.

 

К семи годам я стала заключенной.

Я выбрала глупый путь заключенной, скованной цепями бинтов и питающейся только любовью матери.

 

— Ну, вот и все.

Мама поправила мой бант и дала посмотреться в карманное зеркальце.

В отражении я увидела тощую девушку, лицо которой было завернуто в бинты. Светло-фиолетовые волосы были украшены красным бантом. Рядом со мной женщина с шуршащими светло-каштановыми волосами тихо улыбалась.

Она обняла меня сзади и нежно качнула мое тело, как колыбельку.

— Моя дорогая Эллен…

Я с легкостью погрузилась в сладкий запах матери. Я схватила ее тонкие руки и закрыла глаза.

 

Моя мама. Мама, которая любила меня.

Я тоже ее любила.

Быть покинутой мамой означало смерть.

Ведь она была единственной, кто любил меня.

Если она не улыбалась, не могла улыбаться и я. Если она не любила меня, я не могла дышать.

Мне, как отчаявшемуся слабаку, нужно было за что-то держаться, и я вцепилась в любовь матери.

 

Потому что это были трущобы.

Как все здесь отчаянно хотели жить, так и я отчаянно хотела иметь ее любовь.

 

— …Черт! Да вы издеваетесь надо мной!

Яростно открывшаяся передняя дверь означала, что пришел отец. Мама и я были в изумлении. Или, скорее, ее немедленно отпустило. Она держала меня за руку, и ее легкая дрожь говорила о том, что она нервничала.

 

Дом был маленький, так что вход и комната, где я спала, были близко. В середине комнаты стоял большой стол; отец сел и захлопнул бутылку, которую поставил на него.

Я не знаю, кем работал мой отец. Помню, что он возвращался домой позже матери. Его короткие волосы и изношенная одежда всегда был выпачканы в земле или чем-то в этом роде.

— Нужно брать еще один заем…

Он что-то пробормотал. Я знаю: он не разговаривал сам с собой, но обращался к маме.

 

Она говорила с ним вопросительно.

— А что насчет союза?

Отец только покачал головой.

— Не выйдет, они и говорить с нами не станут. И ведь знают, что нам больше некуда идти, кроме как к ним, так что… черт возьми!

Как бы возмущенный одним воспоминанием, он пнул ногой рядом стоящее ведро.

Мама сильно сжала мою руку.

 

Время тянулось в неловкости. Тиканье часов отдавало в комнате эхом.

Отец тяжело вздохнул, его взгляд блуждал. Он посмотрел мимо наклонившейся мамы мне в глаза.

Я была поражена и открыла рот, чтобы что-то сказать. Но он вмиг отвернулся с раздражением, глотнув напиток, который принес.

У меня сердце упало.

И так было всегда.

 

Мой отец не смотрел на меня.

Он относился ко мне так, будто бы меня не существовало.

Он никогда не говорил, что любит меня, никогда не обнимал, но и никогда не говорил, что ненавидит, никогда не ругал. Без сомнения, он неосознанно избегал меня. На самом деле, казалось, что он делает все, чтобы я не попадала в его поле зрения.

Однажды я спросила маму:«Отец ненавидит меня?». Она торжественно покачала головой.

— Конечно нет. Твой отец работает для тебя, Эллен.

— Тогда почему он не разговаривает со мной?

Она усмехнулась и сказала:

— Он просто стесняется.

Я хотела верить ей. Я хотела думать, что отец любит меня.

И когда я надеялась, что его взгляды на меня имели какое-то значение, я и вовсе была разочарована.

 

Отец никогда не называл меня по имени.

Он только называл мамино.

 

Наконец он встал со стула и подошел.

Ему нужна была не я, а мама.

Он грубо потянул ее за руку. Моя и ее рука потеряли друг друга, будто мы были возлюбленными, которых разделили.

Отец потащил ее в другую комнату – единственную другую комнату – и закрыл дверь. Потом послышалось щелканье замка изнутри.

А потом я осталась одна.

Через стену я слышала крики. Шум стал затихать, а затем перешел в говорящие голоса.

 

Это было обычным делом.

Они всегда говорят там, где я не могла их видеть.

Я не знала, чем они там занимаются. Но чувствовала, что это что-то необходимое для отношений между мужчиной и женщиной.

Однажды я спросила маму, когда она вышла:«Что вы делали?» Она лишь озабоченно смеялась.

В такие моменты у ее затылка я чувствовала запах, отличный от ее обычного запаха сладостей. Я предположила, что это, наверно, был запах отца.

 

Пока они разговаривали, я тратила время, бессознательно смотря на улицу и отдирая ярлыки на бутылках с лекарствами.

Я хотела бы сказать, что мне давали немного времени побыть свободной.

На самом деле, я была оставлена позади. Однако мысли об этом угнетали меня.

 

Когда я устала отдирать ярлыки, я потянулась за старой куклой, которую хранила под кроватью.

Это была кукла светловолосой девочки. На ней было фиолетовое платье и шляпка, об ее жуткой улыбке и говорить не стоит.

Мама подарила ее мне, говоря: «Кукол с твоим цветом волос не было, Эллен. Но ее одежда того же цвета!»

Я приняла ее, притворяясь счастливой. Меня не волновало, какого цвета у куклы волосы. В конце концов, мне не нравился цвет моих волос.

Мои волосы были того же светло-фиолетового оттенка, как и у моего отца. Но мне бы хотелось, чтобы они были светло-каштановыми, как у мамы. Может, если бы у меня были такие, отец удостоил бы меня своим взглядом.

 

Я причесывала волосы куклы рукой. Золотистая пряжа связалась узлами, не давая моим пальцам спокойно пройти по ней.

Это стало раздражать. Я стала сильно нажимать пальцами, чтобы вырвать узелки. Неживые глаза куклы будто бы говорили мне:

— …Это больно.

Заткнись. Тебе не может быть больно. Ты же кукла.

— …А сама ты не кукла?

Я не кукла.

Глубоко в сердце я отрицала это, но вспомнила, как мама расчесывала мои волосы.

Я была идеально спокойной, давая ей делать то, что она хотела. Я просто сидела, ожидая движений расческой сверху вниз.

Я кукла?

— …Да.

Неверно.

Я продолжила вырывать узлы из пряжи.

Мои глаза не такие мертвые, как у тебя. Мои глаза могут видеть любые вещи, любые места.

Хехехе.

Кукла смеялась, ее шея согнулась под странным углом, а лицо было таким, как и прежде.

 

— …Такие места, как этот задний переулок? А что еще?

 

Я почувствовала, как кровь прилила к лицу.

Я немедленно отшвырнула куклу. Она ударилась о стену и упала на кучу вещей на полу.

Я спрятала голову под одеяло, не желая больше ничего слышать.

Я ненавидела быть одной. Из-за этого я начинала думать слишком много. Из-за этого я слышала слишком много.

Я молилась, чтобы мама быстрее пришла ко мне, и крепко зажмурила глаза. Было не холодно, но я вся дрожала. Совсем скоро я уснула.

 

Когда я пришла в себя, мама гладила мою щеку своей ладонью. Выражение ее лица было пустым, но когда она увидела меня, то улыбнулась.

— Ты проснулась?

Я молча кивнула.

Один взгляд на ее лицо успокоил меня.

— Я принесу тебе немного воды.

Она встала со стула и пошла к раковине.

Кстати, если подумать, сейчас время лечебных процедур.

 

Я выглянула в окно. Ночь только наступала. Я, должно быть, недолго спала. Я уставилась в пространство, все еще сонная после сна.

Мои глаза случайно последовали за спиной мамы.

Интересно, зачем? Мне казалось, что она работает не столько ради меня, сколько для того, чтобы убежать от чего-то.

Но от чего?

Я видела двери в другую комнату. Отец, который, без сомнения, все еще был там, не потянул маму за руку снова.

Наконец мама вернулась с чашкой воды и лекарственным порошком. Я медленно присела на кровати и взяла их.

Затем, когда я рассеянно посмотрела в лицо мамы, я опешила.

Дыхание перехватило, будто я осознала ошеломляющий факт.

 

Моя мама была невероятно красивой.

 

Дело было не в ее лице. Ее волосы были в беспорядке, она едва пользовалась косметикой. Она просто слабо улыбалась.

Но ее нижняя губа была красной от сильного закусывания, и создавалось ощущение, что красный – единственный цвет в этой темной комнате.

Ее опущенные ресницы иногда дрожали от воспоминаний. Ее взгляд, дыхание, сложенные руки – все, казалось, имело значение.

 

Эта женщина жива, я почувствовала это.

 

Я проглотила лекарство. Но оно не было горьким.

Мой желудок уже давно привык к горькой пище.

Однако жидкость на дне желудка стала содрогаться, как змея, пыталась сбежать из моего горла.

— …Мама!

Я хотела кричать, но вместо этого позвала ее.

Мой голос дрожал. Я могла заплакать в любую секунду.

Так как мама должна была видеть это, я, ее дитя, беспокоилась за нее. Она сжала мою руку и нежно обняла меня.

Не в состоянии выразить чувства, которые только что осознала, я отчаянно вцепилась в нее.

Была ли я не в состоянии выразить их? Не знаю, почему я так думала. Если быть точной, я хотела притвориться, что не могу.

 

Даже если меня окутывал мамин запах, чернота в груди никуда не исчезла. Фактически, она, кажется, только усилилась.

Я была взволнована этим чувством, которого не знала прежде.

Оно родилось в моей груди.

 

Это была ненависть.

 

Я ненавидела ее. Свою мать, из-за которой я поняла, что она жива. Свою мать, которая продолжала принимать любовь от отца, который не давал мне и капли оной.

Мне было неловко испытывать такое зверское чувство.

Как я могла ненавидеть маму, которая была такой доброй и обожающей? Я серьезно предупредила себя.

Стараясь избавиться от горьких мыслей, я сильнее вцепилась в ее руку.

 

Даже если только мама, кажется, имеет цвет ­– все нормально.

Когда она обнимает меня так, она наполняет цветом и меня.

Я Эллен. Любимая мамина дочка. Мне не нужно ничего, кроме этого.

 

Я отчаянно убеждала себя в этом.

Но ненависть все еще опутывала мои ноги, пытаясь затянуть меня на глубины океана.

Она даже стала шептать мне на ухо, так я и заметила ее.

 

— Правда?

 

Я подавила желание кричать и уткнулась лицом в мамину грудь.