Карл Маркс, Фридрих Энгельс

МАНИФЕСТ

КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ¹

 

Написано К. Марксом и Ф. Энгельсом

В декабре 1847-январе 1848 г.

Впервые напечатано отдельным изданием

В Лондоне в феврале 1848 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1872 ГОДА

Союз коммунистов, международная рабочая органи­зация, которая при тогдашних условиях, разумеется, могла быть только тайной, на конгрессе, состоявшемся в ноябре 1847 г. в Лондоне, поручила нижеподписав­шимся выработать предназначенную для опубликования развернутую теоретическую и практическую программу партии. Так возник нижеследующий “Манифест”, ру­копись которого была отправлена для напечатания в Лондон за несколько недель до февральской револю­ции. Опубликованный впервые по-немецки, “Манифест” выдержал на этом языке в Германии, Англии и Америке по крайней мере двенадцать различных изданий. На ан­глийском языке он впервые появился в 1850 г. в Лондоне в “Red Republican”, в переводе мисс Элен Макфарлин, затем в 1871 г. не меньше чем в трех различных пе­реводах в Америке. На французском языке он впервые вышел в Париже незадолго до июньского восстания 1848 г. и недавно— в нью-йоркском “Socialiste”. Подго­товляется новый перевод. На польском языке он поя­вился в Лондоне вскоре после первого немецкого изда­ния. На русском — в Женеве в шестидесятых годах. На датский язык он был переведен тоже вскоре после своего выхода в свет.

Как ни сильно изменились условия за последние два­дцать пять лет, однако развитые в этом “Манифесте” общие основные положения остаются в целом совер­шенно правильными и в настоящее время. В отдельных местах следовало бы внести кое-какие исправления.

Практическое применение этих основных положений, как гласит сам “Манифест”, будет повсюду и всегда за­висеть от существующих исторических условий, и поэтому революционным мероприятиям, предложенным в конце II раздела, отнюдь не придается самодовлеющего зна­чения. В настоящее время это место во многих отно­шениях звучало бы иначе. Ввиду огромного разви­тия крупной промышленности за последние двадцать пять лет и сопутствующего ему развития партийной организации рабочего класса; ввиду практического опы­та сначала февральской революции, а потом, в еще большей мере, Парижской Коммуны, когда впервые политическая власть в продолжение двух месяцев нахо­дилась в руках пролетариата, эта программа теперь местами устарела. В особенности Коммуна доказала, что “рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей” (см. “Гражданская война во Фран­ции. Воззвание Генерального Совета Международного Товарищества Рабочих”, немецкое издание, стр. 19, где эта мысль развита полнее). Далее, понятно само собой, что критика социалистической литературы для настоя­щего времени является неполной, так как она доведена только до 1847 года; так же понятно, что замечания об отношении коммунистов к различным оппозиционным партиям (раздел IV), если они в основных чертах пра­вильны и для сегодняшнего дня, то все же для практи­ческого осуществления устарели уже потому, что поли­тическое положение совершенно изменилось и большин­ство перечисленных там партий стерто историческим развитием с лица земли.

Однако “Манифест” является историческим докумен­том, изменять который мы уже не считаем себя вправе. Быть может, следующее издание удастся снабдить вве­дением, охватывающим промежуток от 1847 г. до наших дней; настоящее издание было предпринято настолько неожиданно для нас, что у нас не было времени для этой работы.

Карл Маркс, Фридрих Энгельс

Лондон, 24 июня 1872 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Первое русское издание “Манифеста Коммунистиче­ской партии” в переводе Бакунина появилось в начале 60-х годов; оно было напечатано в типографии “Коло­кола”. В то время русское издание “Манифеста” могло казаться на Западе не более как литературным курье­зом. В настоящее время такой взгляд был бы уже невозможен.

До какой степени ограниченную область распростра­нения имело тогда (декабрь 1847 г.) движение пролета­риата, лучше всего показывает последняя глава “Мани­феста”: “Отношение коммунистов к различным оппози­ционным партиям” в различных странах. В ней недостает как раз России и Соединенных Штатов. Это было время, когда Россия являлась последним большим резервом всей европейской реакции, когда эмиграция в Соединен­ные Штаты поглощала излишек сил европейского проле­тариата. Обе эти страны снабжали Европу сырьем и слу­жили в то же время рынком для сбыта ее промышлен­ных изделий. Обе они, следовательно, являлись тогда так или иначе оплотом существующего в Европе порядка.

До какой степени изменилось это теперь! Именно европейская иммиграция сделала возможным колоссаль­ное развитие земледельческого производства в Северной Америке, которое своей конкуренцией потрясает европей­скую земельную собственность — и крупную и мелкую — в самой ее основе. Она дала, кроме того, Соединенным Штатам возможность взяться за эксплуатацию их бога­тых источников промышленного развития в таких раз­мерах и с такой энергией, которые в короткое время должны положить конец промышленной монополии За­падной Европы и особенно Англии. Оба эти обстоятель­ства в свою очередь воздействуют в революционном смысле и на Америку. Мелкая и средняя земельная соб­ственность фермеров, основа всего ее политического строя, побеждается мало-помалу конкуренцией громадных ферм; в то же время в промышленных округах впервые разви­вается многочисленный пролетариат и баснословная кон­центрация капиталов.

Перейдем к России! Во время революции 1848—1849 гг. не только европейские монархи, но и европейские буржуа видели в русском вмешательстве един­ственное спасение против пролетариата, который только что начал пробуждаться. Царя провозгласили главой европейской реакции. Теперь он — содержащийся в Гат­чине военнопленный революции, и Россия представ­ляет собой передовой отряд революционного движения в Европе.

Задачей “Коммунистического манифеста” было про­возгласить неизбежно предстоящую гибель современной буржуазной собственности. Но рядом с быстро разви­вающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся буржуазной земельной собственностью мы находим в России больше половины земли в общин­ном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская община² — эта, правда, сильно уже разрушен­ная форма первобытного общего владения землей — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?

Единственно возможный в настоящее время ответ па этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то совре­менная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития.

Карл Маркс, Фридрих Энгельс

Лондон, 21 января 1882 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1883 ГОДА

Предисловие к настоящему изданию мне приходится, к сожалению, подписывать одному. Маркс — человек, которому весь рабочий класс Европы и Америки обязан

более, чем кому бы то ни было,— покоится на Хайгетском кладбище, и могила его поросла уже первой тра­вой. После его смерти уж во всяком случае не может быть речи о переделке или дополнении “Манифеста”. Тем более я считаю необходимым с полной ясностью еще раз заявить здесь следующее.

Основная мысль, проходящая красной нитью через весь “Манифест”, мысль, что экономическое производ­ство и неизбежно вытекающее из него строение обще­ства любой исторической эпохи образуют основу ее по­литической и умственной истории; что в соответствии с этим (со времени разложения первобытного об­щинного землевладения) вся история была историей классовой борьбы, борьбы между эксплуатируемыми и эксплуатирующими, подчиненными и господствующими классами на различных ступенях общественного разви­тия, и что теперь эта борьба достигла ступени, на кото­рой эксплуатируемый и угнетенный класс (пролетариат) не может уже освободиться от эксплуатирующего и угне­тающего его класса (буржуазии), не освобождая в то же время всего общества навсегда от эксплуатации, угне­тения и классовой борьбы,— эта основная мысль принад­лежит всецело и исключительно Марксу ¹⁾.

Я это говорил уже неоднократно, но именно теперь необходимо предпослать это заявление и самому “Мани­фесту”.

Ф. Энгельс

Лондон, 28 июня 1883 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К АНГЛИЙСКОМУ ИЗДАНИЮ 1888 ГОДА

“Манифест” был опубликован в качестве программы Союза коммунистов — рабочей организации, которая сна­чала была исключительно немецкой, а затем международ­ной организацией и, при существовавших на континенте до 1848 г. политических условиях, неизбежно должна была оставаться тайным обществом. На конгрессе Союза, состо­явшемся в ноябре 1847 г. в Лондоне, Марксу и Энгельсу было поручено подготовить предназначенную для опубли­кования развернутую теоретическую и практическую про­грамму партии. Эта работа была завершена в январе 1848 г., и рукопись на немецком языке была отослана для издания в Лондон за несколько недель до французской революции, начавшейся 24 февраля. Французский перевод вышел в Париже незадолго до июньского восстания 1848 года. Пер­вый английский перевод, сделанный мисс Элен Макфарлин, появился в “Red Republican” Джорджа Джулиана Гарни в Лондоне в 1850 году. Вышли в свет также датское и польское издания.

Поражение парижского июньского восстания 1848 г.— этой первой крупной битвы между пролетариатом и бур­жуазией — на некоторое время вновь отодвинуло социаль­ные и политические требования рабочего класса Европы на задний план. С тех пор борьбу за власть снова, как и до февральской революции, вели между собой только различ­ные группы имущего класса; рабочий класс был вынужден бороться за политическую свободу действий и занять пози­цию крайнего крыла радикальной части буржуазии. Всякое самостоятельное пролетарское движение, поскольку оно продолжало подавать признаки жизни, беспощадно подав­лялось. Так, прусской полиции удалось выследить Цен­тральный комитет Союза коммунистов, находившийся в то время в Кёльне. Члены его были арестованы и после восем­надцатимесячного тюремного заключения были преданы суду в октябре 1852 года. Этот знаменитый “Кёльнский процесс коммунистов” продолжался с 4 октября по 12 но­ября; из числа подсудимых семь человек были пригово­рены к заключению в крепости па сроки от трех до шести лет. Непосредственно после приговора Союз был формально распущен оставшимися членами. Что касается “Манифе­ста”, то он, казалось, был обречен с этих пор на забвение.

Когда рабочий класс Европы опять достаточно окреп для нового наступления на господствующие классы, воз­никло Международное Товарищество Рабочих. Но это Товарищество, образовавшееся с определенной целью — сплотить воедино весь борющийся пролетариат Европы и Америки, не могло сразу провозгласить принципы, изложенные в “Манифесте”. Программа Интернационала должна была быть достаточно широка для того, чтобы ока­заться приемлемой и для английских тред-юнионов и для последователей Прудона во Франции, Бельгии, Италии и Испании, и для лассальянцев²⁾ в Германии. Маркс, напи­савший эту программу так, что она должна была удовле­творить все эти партии, всецело полагался на интеллекту­альное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совместных действий и вза­имного обмена мнениями. Сами по себе события и пери­петии борьбы против капитала — поражения еще больше, чем победы,— неизбежно должны были довести до созна­ния рабочих несостоятельность различных излюбленных ими всеисцеляющих средств и подготовить их к более основательному пониманию действительных условий осво­бождения рабочего класса. И Маркс был прав. Когда в 1874 г. Интернационал прекратил свое существование, ра­бочие были уже совсем иными, чем при основании его в 1864 году. Прудонизм во Франции и лассальянство в Гер­мании дышали на ладан, и даже консервативные англий­ские тред-юнионы, хотя большинство из них уже задолго до этого порвало связь с Интернационалом, постепенно приближались к тому моменту, когда председатель их конгресса³, происходившего в прошлом году в Суонси, смог сказать от их имени: “Континентальный социализм больше нас не страшит”. Действительно, принципы “Ма­нифеста” получили значительное распространение среди рабочих всех стран.

Таким образом, и сам “Манифест” вновь выдвинулся на передний план. После 1850 г. немецкий текст переиз­давался несколько раз в Швейцарии, Англии и Америке. В 1872 г. он был переведен на английский язык в Нью-Йорке и напечатан там в “Woodhull and Claflin's Weekly”. С этого английского текста был сделан и напечатан в нью-йоркском “Le Socialiste” французский перевод. После этого в Америке появилось по меньшей мере еще два в той или иной степени искаженных английских перевода, причем один из них был переиздан в Англии. Первый русский перевод, сделанный Бакуниным, был издан около 1863 г. типографией герценовского “Колокола” в Женеве; второй, принадлежащий героической Вере Засулич, вышел тоже в Женеве в 1882 году. Новое датское издание появилось в “Socialdemokratisk Bibliothek” в Копенгагене в 1885 году; новый французский перевод — в парижском “Le Socia­liste” в 1886 году. С этого последнего был сделан испанский перевод, опубликованный в Мадриде в 1886 году. О повтор­ных немецких изданиях не приходится и говорить, их было по меньшей мере двенадцать. Армянский перевод, кото­рый должен был быть напечатан в Константинополе не­сколько месяцев тому назад, как мне передавали, не уви­дел света только потому, что издатель боялся выпустить книгу, на которой стояло имя Маркса, а переводчик не согласился выдать “Манифест” за свое произведение. О позднейших переводах на другие языки я слышал, но сам их не видел. Таким образом, история “Манифеста” в значительной степени отражает историю современного рабочего движения; в настоящее время он несомненно яв­ляется самым распространенным, наиболее международ­ным произведением всей социалистической литературы, общей программой, признанной миллионами рабочих от Сибири до Калифорнии.

И все же, когда мы писали его, мы не могли назвать его социалистическим манифестом. В 1847 г. под име­нем социалистов были известны, с одной стороны, при­верженцы различных утопических систем: оуэнисты в Англии, фурьеристы во Франции, причем и те и другие уже выродились в чистейшие секты, постепенно выми­равшие; с другой стороны,— всевозможные социальные знахари, обещавшие, без всякого вреда для капитала и прибыли, устранить все социальные бедствия с помощью всякого рода заплат. В обоих случаях это были люди, стоявшие вне рабочего движения и искавшие поддержки скорее у “образованных” классов. А та часть рабочего класса, которая убедилась в недостаточности чисто поли­тических переворотов и провозглашала необходимость ко­ренного переустройства общества, называла себя тогда коммунистической. Это был грубоватый, плохо отесанный, чисто инстинктивный вид коммунизма; однако он нащупы­вал самое основное и оказался в среде рабочего класса до­статочно сильным для того, чтобы создать утопический коммунизм: во Франции — коммунизм Кабе, в Германии — коммунизм Вейтлинга. Таким образом, в 1847 г. социализм был буржуазным движением, коммунизм — движением рабочего класса. Социализм, по крайней мере на конти­ненте, был “респектабельным”, коммунизм — как раз наоборот. А так как мы с самого начала придерживались того мнения, что “освобождение рабочего класса может быть делом только самого рабочего класса”, то для нас не могло быть никакого сомнения в том, какое из двух названий нам следует выбрать. Более того, нам и впослед­ствии никогда не приходило в голову отказываться от него.

Хотя “Манифест” — наше общее произведение, тем не менее я считаю своим долгом констатировать, что основ­ное положение, составляющее его ядро, принадлежит Марксу. Это положение заключается в том, что в каждую историческую эпоху преобладающий способ экономического производства и обмена и необходимо обусловливаемое им строение общества образуют основание, на котором зиж­дется политическая история этой эпохи и история ее ин­теллектуального развития, основание, исходя из которого она только и может быть объяснена; что в соответствии с этим вся история человечества (со времени разложения первобытного родового общества с его общинным земле­владением) была историей борьбы классов, борьбы между [эксплуатирующими и эксплуатируемыми, господствующи­ми и угнетенными классами; что история этой классовой борьбы в настоящее время достигла в своем развитии той ступени, когда эксплуатируемый и угнетаемый класс — пролетариат — не может уже освободить себя от ига эксплуатирующего и господствующего класса — бур­жуазии,— не освобождая вместе с тем раз и навсегда всего общества от всякой эксплуатации, угнетения, классового деления и классовой борьбы.

К этой мысли, которая, по моему мнению, должна для истории иметь такое же значение, какое для биологии имела теория Дарвина, оба мы постепенно приближались еще за несколько лет до 1845 года. В какой меремнеудалось продвинуться в этом направлении самостоятельно, лучше всего показывает моя работа “Положение рабочего класса в Англии”³⁾. Когда же весной 1845 г. я вновь встре­тился с Марксом в Брюсселе, он уже разработал эту мысль и изложил ее мне почти в столь же ясных выражениях, в каких я привел ее здесь.

Следующие строки я привожу из нашего совместного предисловия к немецкому изданию 1872 года:

“Как ни сильно изменились условия за последние два­дцать пять лет, однако развитые в этом “Манифесте” об­щие основные положения остаются в целом совершенно правильными и в настоящее время. В отдельных местах следовало бы внести кое-какие исправления. Практическое применение этих основных положений, как гласит сам “Манифест”, будет повсюду и всегда зависеть от сущест­вующих исторических условий, и поэтому революционным мероприятиям, предложенным в конце II раздела, отнюдь не придается самодовлеющего значения. В настоящее время это место во многих отношениях звучало бы иначе. Ввиду огромного развития крупной промышленности с 1848 г.⁴ и сопутствующего ему улучшения и роста⁵ орга­низации рабочего класса; ввиду практического опыта сна­чала февральской революции, а потом, в еще большей мере, Парижской Коммуны, когда впервые политическая власть в продолжение двух месяцев находилась в руках пролета­риата, эта программа теперь местами устарела. В особен­ности Коммуна доказала, что “рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пу­стить ее в ход для своих собственных целей” (см. “Граж­данская война во Франции; воззвание Генерального Со­вета Международного Товарищества Рабочих”. Лондон, из­дательство Трулов, 1871, стр. 15, где эта мысль развита полнее). Далее, понятно само собой, что критика социа­листической литературы для настоящего времени является неполной, так как она доведена только до 1847 года; так же понятно, что замечания об отношении коммунистов к раз­личным оппозиционным партиям (раздел IV), если они в основных чертах правильны и для сегодняшнего дня, то все же для практического осуществления устарели уже потому, что политическое положение совершенно измени­лось и большинство перечисленных там партий стерто историческим развитием с лица земли.

Однако “Манифест” является историческим докумен­том, изменять который мы уже не считаем себя вправе”.

Предлагаемый перевод сделан г-ном Самюэлом Му­ром, переводчиком большей части “Капитала” Маркса. Мы просмотрели его совместно, и я добавил несколько пояс­нительных примечаний исторического характера.

Фридрих Энгельс

Лондон, 30 января 1888 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ 1890 ГОДА

С тех пор как были написаны вышеприведенные строки, потребовалось новое немецкое издание “Манифе­ста”, да и с самим “Манифестом” произошло многое, о чем следует здесь упомянуть.

В 1882 г. в Женеве появился второй русский перевод, сделанный Верой Засулич; предисловие к нему было напи­сано Марксом и мной. К сожалению, у меня затерялся оригинал немецкой рукописи, и мне поэтому приходится переводить обратно с русского, от чего работа, конечно, мало выигрывает. Вот это предисловие:

“Первое русское издание “Манифеста Коммунистиче­ской партии” в переводе Бакунина появилось в начале 60-х годов; оно было напечатано в типографии “Коло­кола”. В то время русское издание “Манифеста” могло казаться на Западе не более как литературным курьезом. В настоящее время такой взгляд был бы уже невозможен. До какой степени ограниченную область распространения имело тогда, в период первой публикации “Манифеста”

(январь 1848 г.⁶), движение пролетариата, лучше всего показывает последняя глава “Манифеста”: “Отношение коммунистов к различным оппозиционным партиям”⁷. В ней недостает как раз России и Соединенных Штатов. Это было время, когда Россия являлась последним боль­шим резервом всей европейской реакции, когда эмиграция в Соединенные Штаты поглощала излишек сил европей­ского пролетариата. Обе эти страны снабжали Европу сырьем и служили в то же время рынком для сбыта ее промышленных изделий. Обе они, следовательно, являлись тогда так или иначе оплотом существующего в Европе по­рядка.

До какой степени изменилось это теперь! Именно евро­пейская иммиграция сделала возможным колоссальное развитие земледельческого производства в Северной Аме­рике, которое своей конкуренцией потрясает европейскую земельную собственность — и крупную и мелкую — в са­мой ее основе. Она дала, кроме того, Соединенным Штатам возможность взяться за эксплуатацию их богатых источ­ников промышленного развития в таких размерах и с та­кой энергией, которые в короткое время должны положить конец промышленной монополии Западной Европы и осо­бенно Англии. Оба эти обстоятельства в свою очередь воз­действуют в революционном смысле и на Америку. Мелкая и средняя земельная собственность применяющих собст­венный труд⁸ фермеров, основа всего ее политического строя, побеждается мало-помалу конкуренцией громадных ферм; в то же время в промышленных округах впервые развивается многочисленный пролетариат и баснословная концентрация капиталов.

Перейдем к России! Во время революции 1848—1849гг. не только европейские монархи, но и европейские буржуа видели в русском вмешательстве единственное спасение против пролетариата, который только что начал пробуж­даться. Царя провозгласили главой европейской реакции. Теперь он — содержащийся в Гатчине военнопленный революции, и Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе.

Задачей “Коммунистического манифеста” было про­возгласить неизбежно предстоящую гибель современной буржуазной собственности. Но рядом с быстро развиваю­щейся капиталистической горячкой и только теперь обра­зующейся буржуазной земельной собственностью мы нахо­дим в России больше половины земли в общинном вла­дении крестьян.

Спрашивается теперь: может ли русская крестьянская община⁹ — эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землей — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего вла­дения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому

развитию Запада?

Единственно возможный в настоящее время ответ па этот вопрос заключается в следующем. Если русская рево­люция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современ­ная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития.

Лондон, 21 января 1882 г.”.

Около того же времени появился в Женеве новый поль­ский перевод: “Коммунистический манифест”.

Затем появился новый датский перевод в “Socialdemokratisk Bibliothek”, Копенгаген, 1885. К сожалению, он не полон; некоторые существенные места, представлявшие, по-видимому, трудность для переводчика, выпущены, и во­обще местами заметны следы небрежности, тем более до­садные, что, судя по работе, переводчик при несколько более внимательном отношении мог бы достигнуть пре­восходных результатов.

В 1886 г. вышел новый французский перевод в париж­ской газете “Le Socialiste”; это — лучший из появившихся до сих пор переводов.

С этого французского перевода был сделан и издан в том же году испанский перевод, вышедший сначала в мад­ридской газете “El Socialists”, а потом отдельной брошю­рой: “Манифест Коммунистической партии” Карла Маркса и Ф. Энгельса. Мадрид. Издательство “El Socialists”. Ули­ца Эрнана Кортеса, 8.

В качестве курьеза упомяну еще, что в 1887 г. одному константинопольскому издателю была предложена ру­копись армянского перевода “Манифеста”; однако этот добрый человек не имел мужества напечатать произве­дение, на котором стояло имя Маркса, и считал более под­ходящим, чтобы переводчик назвал в качестве автора себя, на что последний, однако, не согласился.

В Англии не раз переиздавались разные, в той или иной степени неточные переводы, сделанные в Америке. Наконец, в 1888 г. появился аутентичный перевод. Он сде­лан моим другом Самюэлом Муром и до сдачи в печать еще раз просмотрен совместно нами обоими. Заглавие его:

““Манифест Коммунистической партии” Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Авторизованный английский перевод, отредактированный и снабженный примечаниями Фридри­хом Энгельсом, 1888. Лондон. Уильям Ривс, 185. Флит-стрит, Истерн Сентрал”. Некоторые из сделанных мной к этому изданию примечаний вошли и в настоящее издание.

“Манифест” имел свою собственную судьбу. При своем появлении он был (как это доказывают переводы, отмечен­ные в первом предисловии) восторженно встречен тогда еще немногочисленным авангардом научного социализма, по вскоре был оттеснен на задний план реакцией, начав­шейся вслед за поражением парижских рабочих в июне 1848 г., и, наконец, осуждением кёльнских коммунистов в ноябре 1852 г. был “на законном основании” объявлен вне закона. Связанное с февральской революцией рабочее дви­жение исчезло с общественной арены, а вместе с ним ото­шел на задний план и “Манифест”.

Когда рабочий класс Европы опять достаточно окреп для нового наступления на власть господствующих клас­сов, возникло Международное Товарищество Рабочих. Его целью было объединить в одну великую армию весь борю­щийся рабочий класс Европы и Америки. Поэтому оно не могло отправляться непосредственно от принципов, изло­женных в “Манифесте”. Оно должно было иметь такую программу, которая не закрывала бы дверей перед англий­скими тред-юнионами, французскими, бельгийскими, италь­янскими и испанскими прудонистами и немецкими лас­сальянцами⁴⁾. Такая программа — мотивировочная часть к Уставу Интернационала — была написана Марксом с ма­стерством, которое должны были признать даже Бакунин и анархисты. Что касается окончательной победы принци­пов, выдвинутых в “Манифесте”, то здесь Маркс всецело полагается на интеллектуальное развитие рабочего класса, которое должно было явиться неизбежным плодом совме­стных действий и обмена мнениями. События и перипетии борьбы против капитала — поражения еще больше, чем победы — не могли не показать борющимся всю несостоя­тельность тех всеисцеляющих средств, на которые они до того времени уповали, и сделать их головы более воспри­имчивыми к основательному пониманию действительных условий освобождения рабочих. И Маркс был прав. В 1874 г., когда Интернационал прекратил свое сущест­вование, рабочий класс был уже совсем иным, чем при основании его в 1864 году. Прудонизм в романских странах и специфическое лассальянство в Германии дышали на ладан, и даже тогдашние архиконсервативные английские тред-юнионы постепенно приближались к тому моменту, когда председатель их конгресса¹⁰ в 1887 г. в Суонси смог сказать от их имени: “Континентальный социализм больше нас не страшит”. Но в 1887 г. континентальным социализ­мом была почти исключительно теория, провозглашенная в “Манифесте”. Таким образом, история “Манифеста” до известной степени отражает историю современного рабо­чего движения с 1848 года. В настоящее время он несом­ненно является самым распространенным, наиболее меж­дународным произведением всей социалистической лите­ратуры, общей программой многих миллионов рабочих всех стран от Сибири до Калифорнии.

И все же в момент его появления мы не могли назвать его социалистическим манифестом. В 1847 г. под социали­стами понимали двоякого рода людей. С одной стороны,

приверженцев различных утопических систем, в особенно­сти оуэнистов в Англии и фурьеристов во Франции, при­чем и те и другие уже выродились тогда в чистейшие секты, постепенно вымиравшие. С другой стороны,— все­возможных социальных знахарей, которые намеревались с помощью различных всеисцеляющих средств и всякого рода заплат устранить социальные бедствия, не причиняя при этом ни малейшего вреда капиталу и прибыли. В обоих случаях это были люди, стоявшие вне рабочего движения и искавшие поддержки скорее у “образованных” классов. Напротив, та часть рабочих, которая убедилась в недоста­точности чисто политических переворотов и требовала ко­ренного переустройства общества, называла себя тогда коммунистической. Это был еще плохо отесанный, лишь инстинктивный, во многом грубоватый коммунизм; однако он оказался достаточно сильным для того, чтобы создать две системы утопического коммунизма: во Франции — “икарийский” коммунизм Кабе, в Германии — коммунизм Вейтлипга. Социализм означал в 1847 г. буржуазное дви­жение, коммунизм — рабочее движение. Социализм, по крайней мере на континенте, был вполне благопристойным, коммунизм — как раз наоборот. А так как мы уже тогда весьма решительно придерживались того мнения, что “ос­вобождение рабочего класса может быть делом только самого рабочего класса”, то для нас не могло быть и минут­ного сомнения в том, какое из двух названий нам следует выбрать. И впоследствии нам никогда не приходило в го­лову отказываться от него.

“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”—Лишь не­много голосов откликнулось, когда мы сорок два года тому назад бросили в мир этот клич накануне парижской рево­люции — первой революции, в которой пролетариат высту­пил с собственными требованиями. Но 28 сентября 1864г. пролетарии большинства западноевропейских стран соеди­нились в славной памяти Международное Товарищество Рабочих. Правда, сам Интернационал прожил всего лишь девять лет. Но что основанный им вечный союз пролета­риев всех стран еще живет и стал сильнее, чем когда-либо, это лучше всего доказывается нынешним днем. Ибо сего­дня, когда я пишу эти строки, европейский и американ­ский пролетариат производит смотр своим боевым силам, впервые мобилизованным в одну армию, под одним зна­менем, ради одной ближайшей цели — для того, чтобы добиться законодательного установления нормального восьмичасового рабочего дня, провозглашенного еще Же­невским конгрессом Интернационала в 1866 г., и вторич­но — Парижским рабочим конгрессом в 1889 году. И зре­лище сегодняшнего дня покажет капиталистам и земле­владельцам всех стран, что пролетарии всех стран ныне действительно соединились.

О, если бы Маркс был теперь рядом со мной, чтобы ви­деть это собственными глазами!

Ф. Энгельс

Лондон, 1 мая 1890 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОЛЬСКОМУ ИЗДАНИЮ 1892 ГОДА

Тот факт что возникла необходимость в новом поль­ском издании “Коммунистического манифеста”, позволяет сделать целый ряд выводов.

Прежде всего примечательно, что “Манифест” в по­следнее время стал своего рода показателем развития крупной промышленности на европейском континенте. По мере того как в той или иной стране развивается крупная промышленность, среди рабочих этой страны усиливается стремление уяснить себе свое положение как рабочего класса по отношению к имущим классам, среди них ширится социалистическое движение и растет спрос на “Манифест”. Таким образом, по количеству экземпляров “Манифеста”, распространенных на языке той пли иной страны, можно с достаточной точностью определить не только состояние рабочего движения, но и степень развития крупной промышленности в каждой стране.

Поэтому повое польское издание “Манифеста” сви­детельствует о значительном прогрессе польской про­мышленности. А что такой прогресс действительно имел место за десять лет, истекших со времени выхода по­следнего издания, не подлежит никакому сомнению. Царство Польское, конгрессовая Польша, стало круп­ным промышленным районом Российской империи. В то время как русская промышленность разбросана в разных местах — одна часть у Финского залива, другая в центре (Москва и Владимир), третья на побережье Черного и Азовского морей, остальная рассеяна еще кое-где,— поль­ская промышленность сосредоточена на относительно не­большом пространстве и испытывает как преимущества, так и невыгоды такой концентрации. Преимущества эти признали конкурирующие русские фабриканты, когда, несмотря на свое горячее желание русифицировать поля­ков, потребовали покровительственных пошлин против Польши. Невыгоды же — как для польских фабрикан­тов, так и для русского правительства — сказываются в быстром распространении социалистических идей среди польских рабочих и в возрастающем спросе на “Мани­фест”.

Но это быстрое развитие польской промышленности, оставившей позади русскую, является, в свою очередь, новым доказательством неиссякаемой жизненной силы польского народа и новой гарантией его будущего нацио­нального возрождения. А возрождение независимой силь­ной Польши, это, однако, дело, которое касается не только поляков, но и всех нас. Искреннее международное сотруд­ничество европейских наций возможно только при том условии, если каждая из этих наций полностью распоря­жается в своем собственном доме. Революция 1848 г., в которой пролетарским борцам пришлось под знаменем пролетариата в конечном счете выполнить лишь работу буржуазии, осуществила вместе с тем руками своих душе­приказчиков — Луи Бонапарта и Бисмарка — независи­мость Италии, Германии, Венгрии. Польшу же, которая за время с 1792 г. сделала для революции больше, чем все эти три страны, вместе взятые, в момент, когда она в 1863 г. изнемогала под натиском сил русских, в десять раз превосходивших ее силы, предоставили самой себе. Шляхта не сумела ни отстоять, ни вновь завоевать независимость Полыни; для буржуазии эта независимость в настоящее время по меньшей мере безразлична. А все же для гармо­нического сотрудничества европейских наций она является необходимостью¹¹. Независимость эту может завоевать только молодой польский пролетариат, и в его руках она вполне обеспечена. Ибо для рабочих всей остальной Ев­ропы независимость Польши так же необходима, как и для самих польских рабочих.

 

Ф. Энгельс

Лондон, 10 февраля 1892 г.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ИТАЛЬЯНСКОМУ ИЗДАНИЮ 1893 ГОДА

К итальянскому читателю Опубликование “Манифеста Коммунистической пар­тии”, можно сказать, совпало с днем 18 марта 1848 г., с ре­волюциями в Милане и в Берлине - вооруженными вос­станиями двух наций, из которых одна находится в центре европейского континента, другая - в центре Средиземно­морья; двух наций, которые до того времени были ослаб­лены раздробленностью и внутренними раздорами и вслед­ствие этого подпали под чужеземное владычество. Если Италия была подчинена австрийскому императору, то Ãер-мания находилась под не менее ощутимым, хотя и более косвенным, игом царя всея Руси. Результатом 18 марта 1848 г было освобождение Италии и Германии от этого позора; если за время с 1848 по 1871 г. эти две великие нации были восстановлены и им в том или ином виде была возвращена самостоятельность, то это произошло, как го­ворил Карл Маркс, потому, что те самые люди, которые подавили революцию 1848 г., были вопреки своей воле ее душеприказчиками.

Повсюду эта революция была делом рабочего класса, именно он строил баррикады и расплачивался своей кровью. Но одни только парижские рабочие, свергая пра­вительство, имели совершенно определенное намерение свергнуть и буржуазный строй. Однако, хотя они и созна­вали неизбежный антагонизм, существующий между их собственным классом и буржуазией, ни экономическое развитие страны, ни духовное развитие массы француз­ских рабочих не достигли еще того уровня, при котором было бы возможно социальное переустройство. Поэтому плоды революции достались в конечном счете классу капи­талистов В других же странах - в Италии, Германии, Австрии - рабочие с самого начала ограничились лишь тем, что помогли буржуазии прийти к власти. Но ни в какой стране господство буржуазии невозможно без на­циональной независимости. Поэтому революция 1848 г. должна была привести к единству и независимости тех наций, которые до того времени их не имели: Италии, Гер­мании, Венгрии. Очередь теперь за Польшей.

Итак, если революция 1848 г. и не была социалистиче­ской, то она расчистила путь, подготовила почву для этой последней. Благодаря бурному развитию крупной про­мышленности во всех странах буржуазный строй за по­следние сорок пять лет повсюду создал многочисленный, сконцентрированный, сильный пролетариат; он породил, таким образом, употребляя выражение “Манифеста”, своих собственных могильщиков. Без установления независимо­сти и единства каждой отдельной нации невозможно ни интернациональное объединение пролетариата, ни мирное и сознательное сотрудничество этих наций для достиже­ния общих целей. Попробуйте представить себе какое-либо общее интернациональное действие итальянских, венгер­ских, немецких, польских, русских рабочих при полити­ческих условиях, существовавших до 1848 года!

Значит, битвы 1848 г. были не напрасны. Не напрасно прошли и сорок пять лет, отделяющие нас от этого револю­ционного периода. Плоды его начинают созревать, и я хо­тел бы только, чтобы выход в свет этого итальянского пере­вода “Манифеста” явился добрым предвестником победы итальянского пролетариата, так же как выход в свет под­линника явился предвестником международной революции.

“Манифест” воздает полную справедливость той рево­люционной роли, которую капитализм сыграл в прошлом. Первой капиталистической нацией была Италия. Конец феодального средневековья, начало современной капитали­стической эры отмечены колоссальной фигурой. Это — итальянец Данте, последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени. Теперь, как и в 1300г., наступает новая историческая эра. Даст ли нам Италия нового Данте, который запечатлеет час рождения этой новой, пролетарской эры?

 

Фридрих Энгельс

Лондон, 1 февраля 1893 г.

МАНИФЕСТ

КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ

Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого при­зрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские.

Где та оппозиционная партия, которую се противники, стоящие у власти, не ославили бы коммунистической? Где та оппозиционная партия, которая в свою очередь но бросала бы клеймящего обвинения в коммунизме как более передовым представителям оппозиции, так и своим реакционным против­никам?

Два вывода вытекают из этого факта.

Коммунизм признается уже силой всеми европейскими силами.

Пора уже коммунистам перед всем миром открыто изложить свои взгляды, своп цели, своп стремления и сказкам о при­зраке коммунизма противопоставить манифест самой партии.

С этой целью в Лондоне собрались коммунисты самых раз­личных национальностей и составили следующий “Манифест”, который публикуется на английском, французском, немецком, итальянском, фламандском и датском языках.

I

БУРЖУА И ПРОЛЕТАРИИ ⁵⁾

История всех до сих пор существовавших обществ⁶⁾ была историей борьбы классов.

Свободный и раб, патриции и плебей, помещик и крепост­ной, мастер⁷⁾ и подмастерье, короче, угнетающий и угнетае­мый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели íåïðåрывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.

В предшествующие исторические эпохи мы находим почти повсюду полное расчленение общества на различные сословия,—

целую лестницу различных общественных положений. В ДревнемРиме мы встречаем патрициев, всадников, плебеев, рабов;

в средние века — феодальных господ, вассалов, цеховых масте­ров, подмастерьев, крепостных, и к тому же почти в каждом из этих классов — еще особые градации.

Вышедшее из недр погибшего феодального общества совре­менное буржуазное общество по уничтожило классовых проти­воречий. Оно только поставило новые классы, новые условия угнетения и новые формы борьбы на место старых.

Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга, класса — буржуазию и пролетариат.

Из крепостных средневековья вышло свободное население первых городов; из этого сословия горожан развились первые элементы буржуазии.

Открытие Америки и морского пути вокруг Африки создало для подымающейся буржуазии новое поле деятельности. Ост-индский и китайский рынки, колонизация Америки, обмен с колониями, увеличение количества средств обмена и товаров вообще дали неслыханный до тех пор толчок торговле, морепла­ванию, промышленности и тем самым вызвали в распадавшемся феодальном обществе быстрое развитие революционного эле­мента.

Прежняя феодальная, или цеховая, организация промыш­ленности более не могла удовлетворить спроса, возраставшего вместе с новыми рынками. Место ее заняла мануфактура. Цехо­вые мастера были вытеснены промышленным средним сословием;

разделение труда между различными корпорациями исчезло, уступив место разделению труда внутри отдельной мастерской.

Но рынки все росли, спрос все увеличивался. Удовлетво­рить его не могла уже и мануфактура. Тогда пар и машина произвели революцию в промышленности. Место мануфактуры заняла современная крупная промышленность, место промыш­ленного среднего сословия заняли миллионеры-промышленники, предводители целых промышленных армий, современные буржуа.

Крупная промышленность создала всемирный рынок, под­готовленный открытием Америки. Всемирный рынок вызвал колоссальное развитие торговли, мореплавания и средств сухо­путного сообщения. Это в свою очередь оказало воздействие на расширение промышленности, и в той же мере, в какой росли промышленность, торговля, мореплавание, железные дороги, развивалась буржуазия, она увеличивала свои капи­талы и оттесняла на задний план все классы, унаследованные от средневековья.

Мы видим, таким образом, что coâременная буржуазия сама является продуктом длительного процесса развития, ряда переворотов в способе производства и обмена.

Каждая из этих ступеней развития буржуазии сопровожда­лась соответствующим политическим успехом. Угнетенное сосло­вие при господстве феодалов, вооруженная и самоуправляю­щаяся ассоциация в коммуне⁸⁾, тут — независимая городская республика, там — третье, податное сословие монархии¹², затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в со­словной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархии вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе ис­ключительное политическое господство в современном предста­вительном государстве. Современная государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии.

Буржуазия сыграла â истории чрезвычайно революцион­ную роль.

Буржуазия, повсюду, где она достигла господства, paçpyøèëà все феодальные, патриархальные, идиллические отноше­ния. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его "естественным повелителям”, и но оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. Â ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет рели­гиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сенти­ментальности. Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожа­лованных и благоприобретенных свобод одн у бессовестную свободу торговли. Словом, эксплуатацию, прикрытую религиоз­ными и политическими иллюзиями, она заменила эксплуата­цией открытой, бесстыдной, прямой, черствой.

Буржуазия лишила священного ореола все роды деятель­ности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священ­ника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников.

Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно- сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отно­шениям.

Буржуазия показала, что грубое проявление силы в сред­ние века, вызывающее такое восхищение у реакционеров, нахо­дило себе естественное дополнение в лени и неподвижности. Она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность. Она создала чудеса искусства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готи­ческие соборы; она совершила совсем иные походы, чем пересе­ление народов и крестовые походы.

Буржуазия не может существовать, не вызывая постоянно переворотов в орудиях производства, не революционизируя, следовательно, производственных отношений, а стало быть, и всей совокупности общественных отношений. Напротив, первым условием существования всех прежних промышленных классов было сохранение старого способа производства в неиз­менном виде. Беспрестанные перевороты в производстве, непре­рывное потрясение всех общественных отношений, вечная не­уверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представле­ниями и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трез­выми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения.

Потребность в постоянно увеличивающемся сбыто продук­тов гонит буржуазию по всему земному шару. Всюду должна она внедриться, всюду обосноваться, всюду установить связи.

Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную почву. Исконные националь­ные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым дном. Их вытесняют новые отрасли промышленности, введение которых становится вопросом жизни для всех цивилизованных наций, — отрасли, перерабатывающие уже не местное сырье, а сырье, привозимое из самых отдален­ных областей земного шара, и вырабатывающие фабричные продукты, потребляемые не только внутри данной страны, но и во всех частях света. Вместо старых потребностей, удовле­творявшихся отечественными продуктами, возникают новые, для удовлетворения которых требуются продукты самых отда­ленных стран и самых различных климатов. На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга. Это в равной мере относится как к материальному, так и к духов­ному производству. Плоды духовной деятельности отдельных наций становятся общим достоянием. Национальная односто­ронность и ограниченность становятся все более и более невоз­можными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература.

Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации. Дешевые цены ее товаров — вот та тяжелая артиллерия, с по­мощью которой она разрушает все китайские стены и принуж­дает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к ино­странцам. Под страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа. Сло­вом, она создает себе мир по своему образу и подобию.

Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города, в высокой степени увеличила числен­ность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Так же как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поста­вила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада.

Буржуазия все более и более уничтожает раздробленность средств производства, собственности и населения. Она сгустила население, централизовала сродства производства, концентри­ровала собственность в руках немногих. Необходимым след­ствием этого была политическая централизация. Независимые, связанные почти только союзными отношениями области с раз­личными интересами, законами, правительствами и таможен­ными пошлинами, оказались сплоченными в одну нацию, с одним правительством, с одним законодательством, с одним нацио­нальным классовым интересом, с одной таможенной границей.

Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господ­ства создала более многочисленные и более грандиозные произ­водительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вме­сте взятые. Покорение сил природы, машинное производство, применение химии в промышленности и земледелии, пароход­ство, железные дороги, электрический телеграф, освоение для земледелия целых частей света, приспособление рек для судо­ходства, целые, словно вызванные из-под земли, массы насе­ления, — какое из прежних столетий могло подозревать, что такие производительные силы дремлют в недрах общественного труда!

Итак, мы видели, что средства производства и обмена, на основе которых сложилась буржуазия, были созданы в фео­дальном обществе. На известной ступени развития этих средств производства и обмена отношения, в которых происходили про­изводство и обмен феодального общества, феодальная организа­ция земледелия и промышленности, одним словом, феодальные отношения собственности, уже перестали соответствовать раз­вившимся производительным силам. Они тормозили производ­ство, вместо того чтобы его развивать. Они превратились в его оковы. Их необходимо было разбить, и они были разбиты.

Место их заняла свободная конкуренция, с соответствующим ей общественным и политическим строем, с экономическим и политическим господством класса буржуазии.

Подобное же движение совершается па наших глазах. Со­временное буржуазное общество, с его буржуазными отноше­ниями производства и обмена, буржуазными отношениями соб­ственности, создавшее как бы по волшебству столь могуществен­ные средства производства и обмена, походит на волшебника, который не в состоянии более справиться с подземными силами, вызванными его заклинаниями. Вот уже несколько десятиле­тий история промышленности и торговли представляет собой лишь историю возмущения современных производительных сил против современных производственных отношений, против тех отношений собственности, которые являются условием существования буржуазии и ее господства. Достаточно указать на торговые кризисы, которые, возвращаясь периодически, все более и более грозно ставят под вопрос существование всего буржуазного общества. Во время торговых кризисов каж­дый раз уничтожается значительная часть не только изготов­ленных продуктов, но даже созданных уже производительных сил. Во время кризисов разражается общественная эпидемия, которая всем предшествующим эпохам показалась бы неле­постью, — эпидемия перепроизводства. Общество оказывается вдруг отброшенным назад к состоянию внезапно наступив­шего варварства, как будто голод, всеобщая опустошительная война лишили его всех жизненных средств; кажется, что про­мышленность, торговля уничтожены, — и почему? Потому, что общество обладает слишком большой цивилизацией, имеет слишком много жизненных средств, располагает слишком боль­шой промышленностью и торговлей. Производительные силы, находящиеся в его распоряжении, не служат более развитию буржуазных отношений собственности; напротив, они стали непомерно велики для этих отношений, буржуазные отношения задерживают их развитие; и когда производительные силы начи­нают преодолевать эти преграды, они приводят в расстройство псе буржуазное общество, ставят под угрозу существование буржуазной собственности. Буржуазные отношения стали слиш­ком узкими, чтобы вместить созданное ими богатство. — Каким путем преодолевает буржуазия кризисы? С одной стороны, путем вынужденного уничтожения целой массы производитель­ных сил, с другой стороны, путем завоевания новых рынков и более основательной эксплуатации старых. Чем же, следова­тельно? Тем, что она подготовляет более всесторонние и более сокрушительные кризисы и уменьшает средства противодей­ствия им.

Оружие, которым буржуазия ниспровергла феодализм, на­правляется теперь против самой буржуазии.

По буржуазия не только выковала оружие, несущее си смерть; она породила и людей, которые направят против нее это оружие, — современных рабочих, пролетариев.

В той же самой степени, в какой развивается буржуазия, т. е. капитал, развивается и пролетариат, класс современных рабочих, которые только тогда и могут существовать, когда находят работу, а находят ее лишь до тех пор, пока их труд увеличивает капитал. Эти рабочие, вынужденные продавать себя поштучно, представляют собой такой же товар, как и всякий другой предмет торговли, а потому в равной мере подвержены всем случайностям конкуренции, всем колебаниям рынка.

Вследствие возрастающего применения машин и разделе­ния труда, труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабо­чего. Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы. Издержки на рабочего сводятся поэтому почти исключительно к жизненным средствам, необ­ходимым для ею содержания и продолжения его рода. Но цена всякого товара, а следовательно и труда¹³, равна издержкам его производства. Поэтому в той же самой мере, в какой растет непривлекательность труда, уменьшается заработная плата. Больше того: в той же мере, в какой возрастает применение машин и разделение труда, возрастает и количество труда, за счет ли увеличения числа рабочих часов, или же вследствие увеличения количества труда, требуемого в каждый данный промежуток времени, ускорения хода машин и т. д.

Современная промышленность превратила маленькую мастер­скую патриархального мастера в крупную фабрику промышлен­ного капиталиста. Массы рабочих, скученные на фабрике, орга­низуются по-солдатски. Как рядовые промышленной армии, они ставятся под надзор целой иерархии унтер-офицеров и офи­церов. Они — рабы не только класса буржуазии, буржуазного государства, ежедневно и ежечасно порабощает их машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа-фабрикант. Эта деспотия тем мелочнее, ненавистнее, она тем больше ожесто­чает, чем откровеннее се целью провозглашается нажива.

Чем менее искусства и силы требует ручной труд, т. е. чем более развивается современная промышленность, тем более мужской труд вытесняется женским и детским. По отношению к рабочему классу различия пола и возраста утрачивают всякое общественное значение. Существуют лишь рабочие инструменты, требующие различных издержек в зависимости от возраста и пола.

Когда заканчивается эксплуатация рабочего фабрикантом и рабочий получает, наконец, наличными свою заработную плату, на него набрасываются другие части буржуазии — домо­владелец, лавочник, ростовщик и т. п.

Низшие слои среднего сословия: мелкие промышленники, мелкие торговцы и рантье, ремесленники и крестьяне — все эти классы опускаются в ряды пролетариата, частью оттого, что их маленького капитала недостаточно для ведения крупных промышленных предприятий и он но выдерживает конкуренции с более крупными капиталистами, частью потому, что их про­фессиональное мастерство обесценивается в результате введения новых методов производства. Так рекрутируется пролетариат из всех классов населения.

Пролетариат проходит различные ступени развития. Его борь­ба против буржуазии начинается вместе с его существованием.

Сначала борьбу ведут отдельные рабочие, потом рабочие одной фабрики, затем рабочие одной отрасли труда в од­ной местности против отдельного буржуа, который их непо­средственно эксплуатирует. Рабочие направляют свои удары не только против буржуазных производственных отношений, но и против самих орудий производства; они уничтожают конку­рирующие иностранные товары, разбивают машины, поджи­гают фабрики, силой пытаются восстановить потерянное поло­жение средневекового рабочего.

На этой ступени рабочие образуют рассеянную по всей стране и раздробленную конкуренцией массу. Сплочение ра­бочих масс пока является еще не следствием их собственного объединения, а лишь следствием объединения буржуазии, кото­рая для достижения своих собственных политических целей должна, и пока еще может, приводить в движение весь пролетapèaò. На этой ступени пролетарии борются, следовательно, не со своими врагами, а с врагами своих врагов — с остатками абсолютной монархии, землевладельцами, непромышленными буржуа, мелкими буржуа. Все историческое движение сосре­доточивается, таким образом, в руках буржуазии; каждая одержанная в таких условиях победа является победой бур­жуазии.

Но с развитием промышленности пролетариат не только возрастает численно; он скопляется в большие массы, сила его растет, и он все более ее ощущает. Интересы и условия жизни пролетариата все более и более уравниваются по море того, как машины все более стирают различия между отдель­ными видами труда и почти всюду низводят заработную плату до одинаково низкого уровня. Возрастающая конкуренция буржуа между собою и вызываемые ею торговые кризисы ведут к тому, что заработан плата рабочих становится все неустойчивее; все быстрее развивающееся, непрерывное совер­шенствование машин делает жизненное положение пролетариев все менее обеспеченным; столкновения между отдельным рабо­чим н отдельным буржуа все более принимают характер столк­новений между двумя классами. Рабочие начинают с того, что образуют коалиции¹⁴ против буржуа; они выступают сообща для защиты своей заработной платы. Они основывают даже постоянные ассоциации для того, чтобы обеспечить себя сред­ствами на случай возможных столкновений. Местами борьба переходит в открытые восстания.

Рабочие время от времени побеждают, но эти победы лишь преходящи. Действительным результатом их борьбы является не непосредственный успех, а все шире распространяющееся объединение рабочих. Ему способствуют все растущие средства

сообщения, создаваемые крупной промышленностью и устана­вливающие связь между рабочими различных местностей. Лишь эта связь и требуется для того, чтобы централизовать многие местные очаги борьбы, носящей повсюду одинаковый характер, и слить их в одну национальную, классовую борьбу. А всякая классовая борьба есть борьба политическая. И объединение, для которого средневековым горожанам с их проселочными дорогами требовались столетия, достигается современными пролетариями, благодаря железным дорогам, в течение немно­гих лет.

Эта организация пролетариев в класс, н тем самым — в поли­тическую партию, ежеминутно вновь разрушается конкурен­цией между самими рабочими. Но она возникает снова и снова, становясь каждый раз сильнее, крепче, могущественнее.Оназаставляет признать отдельные интересы рабочих в законода­тельном порядке, используя для этого раздоры между отдель­ными слоями буржуазии. Например, закон о десятичасовом рабочем дне в Англии.

Вообще столкновения внутри старого общества во многих отношениях способствуют процессу развития пролетариата. Буржуазия ведет непрерывную борьбу: сначала против аристо­кратии, позднее против тех частей самой же буржуазии, инте­ресы которых приходят в противоречие с прогрессом промыш­ленности, и постоянно — против буржуазии всех зарубежных стран. Во всех этих битвах она вынуждена обращаться к про­летариату, призывать его на помощь и вовлекать его таким образом в политическое движение. Она, следовательно, сама передаст пролетариату элементы своего собственного образова­ния¹⁵, т. е. оружие против самой себя.

Далее, êàê мы видели, прогресс промышленности сталкивает в ряды пролетариата целые слои господствующего класса или, но крайней мере, ставит под угрозу условия их жизни. Они также приносят пролетариату большое количество элементов образования.

Наконец, в те периоды, когда классовая борьба прибли­жается к развязке, процесс разложения внутри господствую­щего класса, внутри всего старого общества принимаеттакойбурный, такой резкий характер, что небольшая часть господ­ствующего класса отрекается от него и примыкает к револю­ционному классу, к тому классу, которому принадлежит бу­дущее. Вот почему, как прежде часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржуазии переходит к проле­тариату, именно — часть буржуа-идеологов, которые возвы­сились до теоретического понимания всего хода исторического движения.

Из всех классов, которые противостоят теперь буржуазии, только пролетариат представляет собой действительно рево­люционный класс. Все прочие классы приходят в упадок и уничтожаются с развитием крупной промышленности, пролета­риат же есть се собственный продукт.

Средние сословия: мелкий промышленник, мелкий торго­вец, ремесленник и крестьянин — все они борются с буржуа­зией для того, чтобы спасти свое существование от гибели, кип средних сословий. Они, следовательно, не революционны, а консервативны. Даже более, они реакционны: они стремятся повернуть назад колесо истории. Если они революционны, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролета­риата, поскольку они защищают не свои настоящие, a ñâîè будущие интересы, поскольку они покидают свою собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролета­риата.

Люмпен-пролетариат, этот пассивный продукт гниения самых низших слоев старого общества, местами вовлекается пролетар­ской революцией в движение, но в силу всего своего жизненного положения он гораздо более склонен продавать себя для реак­ционных козней.

Жизненные условия старого общества уже уничтожены в жизненных условиях пролетариата. У пролетария нет собственности; его отношение к жене и детям не имеет более ничего общего с буржуазными семейными отношениями; современный промышленный труд, современное иго капитала, одинаковое как в Англии, так и во Франции, как в Америке, так и в Германии, стерли с пего всякий национальный характер. 3aêîíû, мораль, религия — все это для него не более как буржуазные предрассудки, за которыми скрываются буржуазные интересы.

Все прежние классы, завоевав себе господство, стремились упрочить уже приобретенное ими положение в жизни, подчи­няя все общество условиям, обеспечивающим их способ присвоения. Пролетарии же могут завоевать общественные производи­тельные силы, лишь уничтожив свой собственный нынешний способ присвоения, а тем самым и весь существовавший до сих пор способ присвоения в целом. У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, они должны разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собствен­ность.

Все до сих пор происходившие движения были движениями меньшинства или совершались в интересах меньшинства. Пролетарское движение есть самостоятельное движение огром­ного большинства в интересах огромного большинства. Проле­тариат, самый низший слой современного общества, не может подняться, не может выпрямиться без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев, образующих официальное общество.

Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончи