Помощь в трансформации внутренних отношений с утраченным объектом

Все вышеупомянутые функции служат для создания безопасного и откликающегося окружения для горевания. Фрейд считал, что декатексис внутренней репрезентации утраченного объекта является сутью собственно процесса горевания. Другие авторы делали акцент на комбинации интернализации, декатексиса и рекатексиса (Abraham, 1925; Fenichel, 1945). Кроме того, трансформация внутренней репрезентации утраченного объекта неизменно включает Других.

Клинически это видно в психоаналитическом лечении детей и взрослых, перенесших потерю. Некоторые отмечали, что анализ переноса с этими пациентами не только помогает вызвать поток чувств горевания, но также играет роль в разрешении привязанности к внутреннему образу утраченного родителя (Fleming and Altschul, 1963; Furman, 1986). Еще раньше Кляйн (1940) обсуждала то, что аналитик, как объект проекции и интернализации, играет жизненную и определяющую роль в динамике процесса горевания. На сознательном уровне другие люди играют свою роль в процессе воспоминаний человека, перенесшего утрату, и во время восстановления нормального процесса горевания. Человек, перенесший утрату, будет бессознательно проецировать аспекты утраченного объекта и вновь разыгрывать (re-enact) аспекты неразрешенного конфликта или страстно желаемого удовлетворения. В большинстве случаев окончательное признание, что новый объект не является старым, приводит к разочарованию (потере иллюзий), декатексису и эмоциональному росту (Fleming, 1972). В других случаях патологической утраты может возникнуть продолжительное навязчивое стремление искать и восстанавливать утраченные отношения; разрешение горя может быть затянуто, и тогда может потребоваться анализ. С точки зрения восстановления Я в горевании, доступность оптимально откликающегося окружения действует как способствущая среда (facilitating medium) для интеграции аффекта и восстановления поврежденного нарциссизма. Другими словами, объект принимается как утраченный, но поддерживающая матрица и психологическая подпитка Я остаются. (Hagman, 1995a, 1995b).

Я хочу теперь обсудить лечение мужчины, который перенес утрату до анализа. Я проиллюстрирую, как неудача других в обеспечении обсуждаемых выше функций способствовали прекращению горевания; и как анализ этой неудачи и обеспечение специфических поддерживающих функций привели к возобновлению и разрешению процесса горевания.

СЭМ

Сэм - 37 летний профессор математики, который начал психоаналитическую психотерапию через несколько месяцев после того, как его отец умер от рака. Он проходил терапию 3 раза в неделю на кушетке в течение 5 лет. Его жена сподвигла его на поиск терапии в связи с увеличивающейся депрессией и социальным уходом. Сам он лишь смутно осознавал свою проблему.

Сэм был высоким привлекательным мужчиной, немного угрюмым, интровертированным и задумчивым. Первая неделя терапии концентрировалась на работе Сэма и на его высоко интеллектуальном внутреннем мире.

Он постоянно читал и был занят тем, что пытался понять мир логически. В то же время, он был зачарован противоположной идеей, что есть пределы для логики. Одним из его интересов была теория хаоса, представление о реальности, одновременно упорядоченной и, в то же время, неопределенно сложной и непостигаемой.

Сэм вел бесконечные, яркие дискуссии на сессиях. Единственной вещью, которую, как он считал, он не смог бы никогда объяснить или принять, была смерть.

Мать Сэма умерла после 7-летней борьбы с раком, когда ему было 19 лет. Во время нескольких последних лет ее жизни, члены семьи (его отец и 2 сестры) все больше уходили в себя, и, в конце концов, о предстоящей смерти матери больше не говорили. Через неделю после ее похорон Сэм уехал в университет в отдаленный штат.

В университете Сэм вел дисциплинированный, аскетичный образ жизни. Он обсессивно посвятил себя изучению математики, редко встречался с семьей и никому в университете не рассказывал о своей недавней потере. Он не горевал, и у него не было никаких воспоминаний о внутреннем состоянии в то время. Он развил тенденцию к пассивности и депрессивному аффекту. Много лет спустя реакция Сэма на смерть отца была такой же, (это сочеталось с углублением близости в его браке), и эта реакция привело к поломке его защит.

Было странно, что, рассказывая на первых сессиях о своей жизни, Сэм придавал мало веса трагедии, от которой он страдал. Он верил, что у него было комфортное, счастливое детство и юность. Он признавал факты материнской болезни и смерти, но казалось, что он придавал этим травматическим переживаниям небольшую значимость. По его словам, это было просто переживанием неблагополучия. Сэм оставался в состоянии онемелости и шока, которые развились в годы болезни матери, и которые никогда не были переработаны после ее смерти. Однако, за первые 6 месяцев терапии, по мере того как я интерпретировал его защиты против признания важности истории потерь, он становился все более и более подавленным. Он не мог сначала описать эти чувства - обычно его жена, Мэри, обращала его внимание на его настроение. Его интеллектуальные монологи начали терять энергию. Мой контрперенос менялся от интеллектуального любопытства до чувств глубокой грусти и тоски (longing). Я все больше убеждался, что за обсессивным фасадом личности Сэма скрывалось отброшенное оплакивание его родителей. Было больно смотреть на смущающее его, неведомое ему переживание грусти. В соответствии с этим я начал интерпретировать борьбу Сэма.

"У меня есть ощущение, что Вы начали чувствовать некоторую грусть в связи со смертью Вашего отца".

"Я не знаю… Может быть…. Это на самом деле не имеет смысла".

Сэм начал говорить о том, как он пытался не думать о своем отце. Как-то он заметил, как он также не думал о смерти матери. Никто не думал об этом. Не было никого, с кем можно было поговорить об этом. "Я не могу даже вспомнить, что я чувствовал в связи с ее раком, или … с ее умиранием".

Сэм заметил, что после ее смерти он был один. Было много такого, о чем, как он чувствовал, нужно было заботиться. Он описывал, как в течение нескольких лет болезни матери он был вынужден заботиться о себе сам, и после этого, в колледже, он продолжал полагаться на себя. Он чувствовал, что у него не было выбора. Он сказал мне, что не было никого, с кем можно было бы погоревать, даже если бы он и захотел это сделать.

"В Университете я делал то, что должен был делать. Была одна странная вещь. Я был озабочен почтой. Как будто я надеялся получить что-то… что-то… Я не знаю, что."

"Письмо от Вашего отца… или, возможно, от Вашей матери".

"Это невозможно - она была мертва, а он никогда не писал".

Он заметил, что в школе он ушел в себя. "Я был как монах. Я читал и учился. Я думаю, я потерял себя в школьной работе. Мои отношения в то время кажутся мне призрачными. Как будто я не вступал в контакты с людьми".

За последующие несколько недель Сэм начал обсуждать события смерти отца со всеми подробностями и яркими деталями. Он был удивлен тем, как ясно может вспоминать те события, и сказал, что никогда не проходил по ним ни с кем, даже с Мэри. Он вспомнил об улучшении отношений между ним и отцом.

"Все эти годы дома и в школе у меня с ним было мало контакта. Я даже не думал, что он мною гордился, или что он находился там для меня… Каким-то образом, мой успех в школе ощущался пустым.…Но недавно я начал чувствовать, что он интересовался мною тогда. Я думаю, что мне этого не хватало, но я не знал об этом, пока не начал получать это….но мой отец мертв. Я никогда не увижу его вновь. Я не могу в это поверить".

Несколько следующих сессий фокусировались на подростковом возрасте Сэма и борьбе семьи с тем, чтобы справиться со смертельной болезнью матери. Сэм смог увидеть, что у него не было место для горевания. Никто не мог об этом говорить. Как он мог горевать обо всем один? Он поделился со мной своим возрастающим пониманием, что его семья пострадала от трагедии, после которой он не восстановился. Он вспомнил чувство одиночества, эмоционального онемения, когда мать была больна, а затем умерла. После этого он был один.

"Теперь Вы не один".

"Я знаю. У меня есть Мэри, и я чувствую, что знаю больше, благодаря терапии, но…"

Постепенно в сессиях Сэм выражал чувства грусти и горя. Однажды он описал, как он был захвачен слезами накануне вечером: "Я не мог остановить плач. Я просто сидел и плакал".

В действительности, той ночью у него был сон: "Во сне мои родители были в машине. Я просто стоял и смотрел. Машину завели. Они уезжали прочь, с Запада страны или откуда-то еще. Я проснулся, плача. Я отчаянно хотел добраться сюда. Я чувствовал, что если я не дойду до сессии, я могу умереть".

Я добавил: "Горе и страх были очень сильными".

"Да, я нуждался в том, чтобы быть где-то в безопасности. Я просто свернулся в клубок на кровати, пока не наступило время, чтобы пойти сюда. Я думаю, Мэри была несколько удивлена, но она села рядом и просто позволила мне плакать. Я чувствовал, что хотя она была немного испугана, но помогла мне сделать это. Это было нормально, как здесь - нормально грустить. Мы можем говорить об этом".

Сэм начал помещать свое горе в слова. В течение нескольких следующих сессий он говорил о своей грусти и стремлении к родителям. Он плакал временами и вспоминал о морском путешествии с отцом и о последних нескольких годах, когда они чувствовали близость друг к другу. Было гораздо труднее говорить о его матери. Он признавал, что для этого потребуется время. "Мне нужно чувствовать себя более сильным, я думаю. Годами я был один. Это было так, как будто бы я не существовал. Мне нужно было помнить, что это было, каким Я был."

Сон о родителях выражал не только его потерю из-за смерти, но и исключенность из эдипова треугольника. Я понимал его интенсивную грусть отчасти как защиту от агрессии, мобилизованной возвращением к осознаванию подростковых эдипальных фантазий. Вместе с тем, работа горя начала смешиваться с другими областями конфликта. Я начал работать интерпретативно в этой области, по мере того, как сессии начали фокусироваться на проблемах его работы, особенно на отношениях с деканам его факультета. Диссертация Сэма подвергалась тщательному разбору его деканом, который считал самые заветные идеи Сэма спорными. Стало ясно, что декан стал объектом отцовского переноса. Постоянное ощущение Сэмом отвержения и недостатка вовлеченности со стороны декана отражало проблемы, с которыми он встретился в подростковом возрасте. Ожидание критики и отвержения со стороны декана возникало из подросткового переживания двойной потери (смерти матери и отцовского ухода в себя), которые нарушили процесс горевания Сэма и исказили его развитие.

"Его не волновало, чем я занимаюсь. Он не делал того, что он должен был делать. Я пытался заставить его откликнуться. У него не было времени. Зачем ему нужны были проблемы?"

Фантазии, специфичные по отношению к утраченному объекту, обычно освобождаются от вытеснения в процессе активации горевания во время анализа (Fleming&Altschul, 1963). Работу по декатексису объекта и внутренней трансформации отношений с умершим характеризует проработка результирующего конфликта. Многими аналитиками отмечалось воссоздание утраченных отношений в социальной реальности (которая включает и терапевтические отношения). В этой связи, роль Другого состоит в том, чтобы помочь в дифференциации, декатексисе и возобновлении эмоционального роста. С помощью интерпретаций я смог связать переживания Сэма, связанные с деканом, с неразрешенными проблемами с отцом, который, как считал Сэм, покинул его во время болезни матери и после ее смерти. Кроме того, похоже, фрустрация и тоска Сэма маскировались мощными соревновательными и агрессивными побуждениями, направленными на отцовскую фигуру декана. Я интерпретировал, как бунтарская природа его диссертации отражала его желание бросить вызов авторитету и власти декана, так же, как он, должно быть, стремился к этому подростком со своим собственным отцом, который отказался заниматься с ним или признать его соответствующую возрасту напористость. Когда Сэм пропустил несколько сессий после моего возвращения из летнего отпуска, я почувствовал, что отцовский перенос вступил в терапию.

"Зачем беспокоиться?", - спросил Сэм. "Я не вижу темы для обсуждения". Он отвернулся и посмотрел на стену. "Лучше смотреть на стенку".

"В другую сторону от меня".

"Думаю, да".

"Стена не откликается, но, по крайней мере, она находится здесь".

"Вы имеете в виду ваш отпуск?".

"Я думаю, что недоступность и неоткликаемость Вашего отца оставляли Вас с чувствами обездоленности и безнадежности в отношении того, чтобы кто-нибудь вовлекся в отношения с Вами, был бы Вам родителем. В то же время, Вы стремились бросить вызов Вашему отцу, самоутвердиться, - но он отвернулся. Вы чувствовали себя побежденным из-за его безразличия, и затем Вы, должно быть, чувствовали вину из-за Вашего гнева и конкурентности к горюющему отцу. В конце концов, там никого не было. Вы, должно быть, чувствовали, что он не был там, когда Вы в нем нуждались".

"Иногда у меня были эти сны. Я никогда не упоминал о них. Это была просто пустота, темнота, ничто. Я просыпался в ужасе, онемевшим. Я не понимал, о чем они. Как если бы всё и все ушли. Это самый худший страх - как будто всё - мёртвое…."

"В какой-то степени Вы должны были жить с этим страхом годами. …Что ваши чувства опасны".

"Да… но я даже не знал об этом до сих пор. Только сейчас, здесь, я могу облечь это в слова. Конечно, это больше не правда. Я больше не один".

"Но на прошлой неделе меня тоже не было".

"И я был один…Может быть, я убил Вас также"

"Поэтому, самое безопасное - отвернуться к стенке. Стена не может быть убита".

Для Сэма восстановление эдипальных желаний, нормальных для подросткового возраста, произошло в контексте родительской и семейной трагедии. Нормальные побуждения к конкурентности и отстаиванию своих прав с отцом пострадали от вытеснения и направились на себя как депрессия и торможение. Вытеснение драйва, схождение с пути ключевых подростковых процессов и возрастающая привязанность к родителям (скорее, чем индивидуация) обусловили задержку также и в процессе горя. Неудача в интеграции мощных амбивалентных чувств привела к длительным проблемам с амбициями и взрослой сексуальностью. Увеличение изоляции семьи Сэма оторвало его от альтернативных источников либидинальных и нарциссических ресурсов и возможностей. Интерпретация побуждения Сэма быть вовлеченным в борьбу с эдипальными объектами, проговаривание аффектов, связанных с отстаиванием им своих прав и агрессией, так же как и с горем, и обеспечение аналитического окружения, откликающегося на его внутреннюю жизнь, способствовало процессу горевания, а также активации и разрешению его инфантильного невроза.

За следующие несколько лет чувства Сэма, связанные с утратой родителей вновь всплывали время от времени. Однако, более важно то, что по мере того, как терапия начала фокусироваться на трансферентных фантазиях, связанных с деканом и мной, мы начали длительный анализ и проработку эдипальных проблем (конфликтов, связанных с уверенностью и соревновательностью) и нарциссических проблем (потребности в откликаемости, восхищении и идеализации). С этой точки зрения завершение горевания, возможно, будет совпадать с анализом невроза Сэма.

Обсуждение

Причины задержки горевания Сэма лежат как в области развитийного дефицита и невротического конфликта, так и в отсутствии поддерживающего и благоприятствующего социального контекста. Так как Сэм был подростком, провал в горевании может также быть связан с его, неспособностью горевать, детерминированной развитием. (Wolfenstein, 1996). Кроме того, жизненный опыт Сэма до смерти матери повлиял на его ответ на потерю и на конечный ход переживания им утраты. (Altschul, 1998; Furman, 1974). Однако я буду фокусироваться на роли Других в горевании, на том, как это проявилось в психической динамике и терапии Сэма. Это не означает отрицания важности других факторов, также сделавших свой вклад.

Сэм и его семья провели 7 лет, справляясь со смертельной болезнью матери. Семейные роли были смещены, чтобы компенсировать упадок материнских функций, и семья использовала ряд защит, чтобы нейтрализовать тревогу, связанную с прогрессированием болезни, измотанностью семьи и ожидавшейся смертью. Двумя главными защитами были отрицание важности семейной трагедии и изоляция аффекта из семейной коммуникации. Результатом этого было развитие семейной черты, запрещающей открытое общение на тему пугающей реальности, с которой они сталкивались. Семья Сэма справилась, но за счет отсутствия предвосхищения и подготовки к эмоциональным последствиям потери матери. Сэм интернализовал эту черту своей семьи. Поэтому, хотя интеллектуально он признавал потерю матери и не испытывал чрезмерного стресса и первичного шока от ее смерти, разработка субъективного значения его потери и вовлеченность в основные задачи горя (которые требуют как внутренней готовности и способности, так и присутствия и активного вовлечения Других) не произошла. В конце концов, через годы после ее смерти, Сэм пришел в терапию, когда защиты против горя, которые он развил и поддерживал годами изоляции, начали разрушаться. Признание его трагического прошлого вызвало процесс горевания.

Я подчеркнул важность собственной безопасности в горевании. В этой связи, преобладающей функцией анализа Сэма было обеспечение "поддерживающего окружения", регулируемого со стороны аналитика (как заинтересованного и эмпатически откликающегося Другого), что позволило Сэму горевать в "контексте заботы" (Slochower, 1993). Сэм покинул свою семью вскоре после смерти матери. Он столкнулся с новым и странным окружением, далеким от его семейного, относительно безопасного, дома. Те, с кем он мог бы разделить свое горе, были недоступны. Требования его новой жизни мешали переживанию им регрессии, столь необходимой для горевания. Защиты вытеснения и изоляции (уже хорошо упроченные), в отсутствие откликающегося и поддерживающего социального окружения, объединились. Со временем, увеличение доступности и близости с отцом, все более стабильные отношения с женой и постепенное уменьшение защит создало условия для восстановления сошедшего с нормального пути процесса горевания. Безопасный "холдинг" анализа создал поддерживающую и откликающуюся терапевтическую среду, которая непрерывно противостояла его ожиданиям, что его оставят одного.

Терапия поощряла появление нарциссических и либидинозных нужд в объекте Сэма. Социальная и все возрастающая психологическая изоляция Сэма после смерти матери привели к обеднению либидинальной инвестиции. Это также повредило способность эффективно горевать, которая обеспечивается напряжением между нежеланием оставить утраченный объект и побуждением к новым отношениям и удовлетворяющему опыту. В терапии присутствие заинтересованного и заботящегося Другого переживалось Сэмом как форма близости и заботы, которые поощряли и поддерживали появление его бессознательных желаний. Это было заметно в постепенном развитии эдипального переноса (конфликтов, связанных с агрессией, напористостью, амбициями и соревновательностью, как в профессиональной, так и в сексуальной сферах). Выход Сэма из защитного ухода в себя был как ускорен, так и ознаменован восстановлением этих эдипальных стремлений.

Что касается Я, Сэм страдал от нарциссической раны из-за отсутствия откликающихся отношений и среды. Это привело к зависимости от все более внутренних, обычно интеллектуальных, источников самоподдержки, также как и к нарциссической ранимости. Ожидание повторения ранних травматических переживаний питало первичные сопротивления, однако, повторяющиеся интерпретации переноса, связывание настоящего с травматическим прошлым Сэма и поддерживающий опыт эмпатии аналитика привели к развитию рабочего альянса. Доступность откликающейся среды, таким образом, помогла Сэму использовать новый, укрепляющий нарциссизм опыт, что является центральной задачей процесса горевания.

В результате интернализация Сэмом семейной черты, направленной против горевания, наряду с отсутствием откликающегося Другого и требованиями новой, далекой от дома, жизни, появились защиты против регрессии, и, что более важно, вытеснение аффекта, особенно аффекта горя. Сэм не мог вспомнить, чтобы он плакал или был печален. Артикуляция и передача аффекта была подавлена. Не было никого, кто мог бы откликнуться, поэтому переживания беспомощности, тоски и боли, которые характеризуют горе, должны были отрицаться. Сэм должен был почувствовать, что его выживание находится в безопасности, чтобы позволить себе горевать (Bowlby, 1980). Это заняло время. А именно, улучшение его отношений с отцом, с женой, откликаемость и "холдинг" в терапии, которые обеспечили "контекст заботы", облегчали, модулировали и контейнировали его аффект. Эпизод паники и слез после сновидения был встречен спокойной поддержкой его жены. Он также знал, что я откликнусь и буду заинтересован его гореванием. Наконец, у него была возможность облечь аффекты горевания в слова. После нескольких лет молчания у него появилась возможность подробно говорить о потере родителей. Аффект, воспоминания и интеллект постепенно и безопасно сливались, и процесс принятия, интеграции и разрешения начался. Со словами пришли и средства структурирования набора переживаний, в противном случае бессмысленного и травматичного. "Работа" горя смогла начаться.

Самое главное, что вовлечение Сэма в эту "работу" включало других людей: жену Сэма, декана и аналитика. Горевание часто сравнивается с аналитическим процессом. Внутренняя привязанность к репрезентациям ранних отношений и имаго, упорное освобождение этих психических связей и фантазийных драм, которые делают их такими проблемными (в то же время доступными нашим интервенциям), являются ядром любой терапии. Современные аналитики не устают утверждать, что аналитик как объект фантазии и "реальные" Другие играют ключевую роль в конечном освобождении анализанда от тирании прошлого. В этом смысле человек, перенесший утрату, в нормальных случаях использует Других, чтобы сохранить прошлое, получить заботу и удовлетворение в настоящем и стремиться вперед к будущему.

Сэм изолировал себя в стерильном и одиноком настоящем, имея лишь слабую связь с болезненным прошлым. Будущее, которое обычно требует расширения либидо и нарциссизма в потенциальную психическую реальность, не существовало для Сэма, и для него сначала было трудно концептуализировать это. Будущее, конечно, немыслимо без надежды. Надежда Сэма была выращена благодаря доступности "контекста заботы", характеризующейся возрастающей открытостью его самого и откликаемостью Других. Здесь заряженный диалог терапевтических отношений стал кузницей, в которой трудно, медленно было выковано будущее Сэма.

Заключение

Мой акцент на важности других людей в процессе горевания не означает отрицание роли иных факторов в патологическом исходе утраты. В литературе, упомянутой в этой статье, тщательно исследуются многие факторы, которые имеют влияние на горевание. То, что я хотел выделить, - это специфические функции этих Других в облегчении или препятствии гореванию. Современный психоанализ, самая артикулированная психология в своем описании превратностей динамики отношений между Я и миром объектовобладает, как мне кажется, объясняющей способностью в описании часто молчаливых и сложных взаимоотношений между нашей борьбой за примирение с утратой и ролью, которую Другие играют в этом очень интимном процессе.

Примечания

¹⁾ Здесь и далее слово "mourning" (англ.) переводится как "скорбь" или "горевание". Последний вариант перевода используется в связи с более частым использованием его в профессиональном сообществе (прим. переводчика).

http://psychol.ras.ru/ippp_pfr/j3p/pap.php?id=20020311