Методические указания для подготовки к семинарам

Н. И. МАРТИШИНА

 

 

ПЛАНЫ СЕМИНАРСКИХ ЗАНЯТИЙ,

МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ

ДЛЯ ПОДГОТОВКИ К СЕМИНАРАМ И

ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ ПО

ДИСЦИПЛИНЕ «ФИЛОСОФИЯ»

 

ЧАСТЬ 2

 

 

ОМСК 2002

Министерство путей сообщения Российской Федерации

Омский государственный университет путей сообщения

__________________________

 

Н. И. МАРТИШИНА

 

ПЛАНЫ СЕМИНАРСКИХ ЗАНЯТИЙ,

МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ

К СЕМИНАРАМ И ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

ПО ДИСЦИПЛИНЕ «ФИЛОСОФИЯ»

 

Часть 2

 

Утверждено редакционно-издательским советом университета

 

 

Омск 2002

УДК 101

ББК 87. 1

 

Планы семинарских занятий, методические указания для подготовки к семинарам и тексты для чтения по дисциплине «Философия». Ч. 2 / Н. И. Мартишина. Омский гос. ун-т путей сообщения. Омск, 2002. 60 с.

 

Настоящее издание включает в себя учебные материалы по разделу «Гносеология». Дана общая характеристика проблематики каждого раздела, приведены планы семинарских занятий и списки литературы для подготовки, предложены фрагменты философских текстов, наиболее характерных и значимых для понимания вопросов каждой темы.

Предназначены для студентов дневного отделения всех специальностей.

 

Библиогр.: 28 назв.

 

Рецензенты: доктор ист. наук, профессор А. В. Гайдамакин;

канд. филос. наук, доцент Е. С. Улевич.

 

__________________________

 

©Омский гос. университет

путей сообщения, 2002

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

Введение.........................................................	.5
Методические указания для подготовки к семинарам.....................	.5
Семинар 7. Гносеология и ее методологическое значение.................	.7
Тексты для чтения..................................................	.8
Аристотель о познании..............................................	.8
Х. Ортега-и-Гассет о познании.......................................
Ф. Бэкон о методе..................................................
Р. Декарт о методе..................................................
Семинар 8. Познание как деятельность.................................
Тексты для чтения..................................................
Платон о врожденных идеях.........................................
Д. Локк о врожденных идеях.........................................
И. Кант об априорных основаниях познания............................
Семинар 9. Цели и средства познания..................................
Тексты для чтения..................................................
Д. Беркли о проблеме достоверности познания..........................
Семинар 10. Истина как цель познания.................................
Тексты для чтения..................................................
Ч. Пирс о сомнении и вере...........................................
Л. Витгенштейн о сомнении и достоверности...........................
Семинар 11. Научное и вненаучное знание.............................
Тексты для чтения..................................................
Т. Кун о критериях научности........................................
К. Поппер о фальсифицируемости как критерии научности................

 

 

Nbsp; ВВЕДЕНИЕ

 

Гносеология – раздел философии, в котором изучается познание. Гносеология анализирует способы, приемы и средства, с помощью которых человек исследует окружающий мир, а также рассматривает вопрос об оценке результатов познания: насколько надежно наше знание о мире, каковы познавательные критерии, позволяющие отличать истинное знание от лжи и заблуждения. В структуру гносеологии входят логика – учение о правилах мышления, рассуждения; методология – учение о способах, приемах познания, в том числе эмпирических, т. е. в опыте; герменевтика – наука о понимании, о тех проблемах, которые возникают при передаче сообщений и о том, из чего мы «складываем» смысл, когда понимаем обращенное к нам сообщение; и другие исследования различных сторон познания.

 

МЕТОДИЧЕСКИЕ УКАЗАНИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ К СЕМИНАРАМ

 

Познание можно рассматривать как созерцание, восприятие человеком внешнего мира: мир воздействует на наши органы чувств, полученные впечатления мы сортируем и сохраняем. Предельным выражением такого взгляда на познание является метафора Д. Дидро: познающего человека он сравнивает с пианино, органы его чувств – с клавишами, по которым ударяет окружающий мир и которые иногда сбиваются. Либо познание может рассматриваться как деятельность, в которой человек активен: ставит цели, определяет задачи, выбирает способы действия. Тогда в анализе познания должны быть изучены все компоненты, которые обычно выделяют в деятельности, а именно:

Что представляет собой субъект познания – тот, кто осуществляет эту деятельность? Как правило, любую деятельность осуществляет не просто тот, кто решил за нее взяться, а тот, кто соответствует определенным требованиям. Каковы они для субъекта познания?

Обычно деятельность должна быть подготовленной, для ее начала требуются определенные ресурсы, и не только материальные. Верно ли это, когда речь идет о познании? Что можно отнести к предпосылкам познания?

Какова технология этой деятельности? Можно ли ее изменять и усовершенствовать? Существуют ли принципиально различные способы осуществления этой деятельности?

Как выстраивается иерархия целей этой деятельности? По каким параметрам должны оцениваться ее результаты?

На семинаре 7 будет рассматриваться историческое формирование гносеологии как практически ориентированной области знания, способа совершенствования познания. Подумайте, что общего имеют логика и методология и в чем различие этих областей исследования. Классическими образцами методологии являются учения о методах познания Ф. Бэкона и Р. Декарта (ХVII в.). Начните с ответа на вопрос: как оценивают и Бэкон, и Декарт всю предшествующую науку, в чем они видят ее ключевой недостаток? Выделите правила построения рассуждений, сформулированные Декартом (обратите внимание на то, что кроме непосредственного перечисления в тексте есть и другие рекомендации). А из каких шагов должно складываться познание согласно Бэкону? Обратите внимание на понятие «средние аксиомы» (т. е. обобщения минимального уровня, не самые универсальные). Почему им придается такое значение в познании? Разберитесь, что Бэкон называет «идолами познания». Для чего нужен их анализ?

Статья испанского философа ХХ в. Х. Ортеги-и-Гассета целенаправленно оспаривает приведенный фрагмент из книги Аристотеля «Метафизика». Сформулируйте, в чем сущность их спора. Чью позицию вы скорее поддержали бы и почему?

При подготовке к семинару 8 вы также встретите два альтернативных текста – отрывок из произведения Платона (как многие работы Платона, оно написано в форме диалога между Сократом и собеседниками и названо именем очередного собеседника) и из книги английского философа ХVIII в. Дж. Локка. Рассмотрите аргументацию каждой позиции. Какая из них представляется более убедительной? Внимательно изучите отрывок из книги И. Канта - это основополагающая работа по проблеме предпосылок познания. Найдите аргументацию тезиса о существовании предпосылок познания. В каких формах, по Канту, существуют предпосылки познания в рамках различных групп наук?

При подготовке к семинару 9 следует обратить особое внимание на точное понимание термина «агностицизм» (часто его толкуют расширительно). Агностицизм не утверждает, что мы вообще ничего о мире знать не можем, а скорее проводит в познании некоторую черту, заглянуть за которую не удастся никогда. Прочитайте с этой точки зрения текст Д. Беркли. В чем, по его мнению, принципиальная граница познания? Этот текст тоже необычен по форме. Беседующие в нем Гилас и Филонус – условные персонажи, причем Филонус представляет позицию Беркли, а Гилас – простой, неискушенный собеседник, обнаруживающий, что некоторые вещи, казавшиеся сами собой разумеющимися, на самом деле недоказуемы. Заметьте, как постепенно Филонус убеждает Гиласа и тот уже сам начинает выражать те же взгляды на познание. Сделайте вывод: в чем главный аргумент Беркли?

Данная тема – сложность достижения достоверного знания – получает развитие на семинаре 10. Что американский философ Ч. Пирс считает обычным результатом познания? Подумайте, почему он вообще не использует понятие «истина». Что такое критерии истинности знания? Что считает Л. Витгенштейн главным критерием, на основе которого мы оцениваем некоторую новую информацию как истинную или ложную? Согласны ли вы, что в жизни чаще всего происходит именно так? Истина часто характеризуется через категорию «объективное». В чем смысл этой характеристики, когда речь идет о мысли, знании? Можно ли утверждать, что наряду с объективностью истина в чем-то субъективна?

Многообразие путей, которыми движется познание, находит выражение в существовании различных видов знания, которым посвящен семинар 11. Важно уяснить его главную идею: житейские представления, мифология, религия, художественное творчество – это не просто другие образы мира, существующие наряду с тем, что дает наука, это еще разные системы осмысления реальности, основанные на специфических логических приемах. Истина не является характеристикой исключительно научного познания, она может достигаться и в других видах познавательной деятельности, поэтому было бы некорректно сказать: «Это истинно, значит, это научно». Научным знание делают некоторые специальные признаки. Это и есть критерии научности. Выделите критерии научности в предложенных текстах. Обратите внимание на то, что Т. Кун предлагает ряд критериев, а К. Поппер – лишь один, достаточный, по его мнению, для разграничения научных и вненаучных концепций. Как вы понимаете, почему критерию фальсифицируемости придается такое значение?

 

Семинар 7

 

ГНОСЕОЛОГИЯ И ЕЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

 

1. Историческое формирование гносеологии и ее познавательные задачи. Круг проблем гносеологии.

2. Методология в системе гносеологических исследований. Методологические размышления Ф. Бэкона, Р. Декарта. Современная гносеология о методах познания.

3. Логика Аристотеля и диалектика Гегеля. Диалектика как всеобщая методология. Современный спор о познавательной ценности диалектики.

 

Список литературы

 

1. Философия: Справочник студента / Г. Г. Кириленко, В. Е. Шевцов. М., 1999. С. 402 - 415.

2. Философия / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной, В. П. Филатова. М., 1997. С. 75 - 80, 153, 154.

3. Введение в философию / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1990. Ч. 1. С. 85 - 87, 98 - 102, 104 - 109.

4. Философский энциклопедический словарь / Под ред. С. С. Аверинцева, Э. А. Араб оглы, Л. Ф. Ильичева и др. М., 1989. С. 163 - 166, 315 - 318, 764.

5. Мартишина Н. И. Введение в гносеологию / Омский гос. техн. ун-т. Омск, 1997. С. 3 - 8, 43 - 52.

6. Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. М., 1976. С. 213 - 216, 488 - 490, 596 - 599, 602 - 608.

7. Алексеев П. В., Панин А. В. Философия. М., 1996. С. 102 - 107, 295 - 309.

 

ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Аристотель о познании

Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому - влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда, когда мы не собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий [в вещах].

Способностью к чувственным восприятиям животные наделены от природы, а на почве чувственного восприятия у одних не возникает память, а у других возникает. И поэтому животные, обладающие памятью, более сообразительны и более понятливы, нежели те, у которых нет способности помнить; причем сообразительны, но не могут научиться все, кто не в состоянии слышать звуки, как, например, пчела и кое-кто еще из такого рода животных; научиться же способны те, кто помимо памяти обладает еще и слухом.

Другие животные пользуются в своей жизни представлениями и воспоминаниями, а опыту причастны мало; человеческий же род пользуется в своей жизни также искусством и рассуждениями. Появляется опыт у людей благодаря памяти; а именно многие воспоминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта. И опыт кажется почти одинаковым с наукой и искусством. А наука и искусство возникают у людей через опыт. Ибо опыт создал искусство, как говорит Пол, - и правильно говорит, - а неопытность - случай. Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы. Так, например, считать, что Каллию при такой-то болезни помогло такое-то средство и оно же помогло Сократу и также в отдельности многим, - это дело опыта; а определить, что это средство при такой-то болезни помогает всем таким-то и таким-то людям одного какого-то склада (например, вялым или желчным при сильной лихорадке), - это дело искусства.

В отношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства; мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием (logon echein), но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство - знание общего, всякое же действие и всякое изготовление относится к единичному: ведь врачующий лечит не человека [вообще], разве лишь привходящим образом, а Каллия или Сократа или кого-то другого из тех, кто носит какое-то имя, - для кого быть человеком есть нечто привходящее. Поэтому если кто обладает отвлеченным знанием, а опыта не имеет и познает общее, но содержащегося в нем единичного не знает, то он часто ошибается в лечении, ибо лечить приходится единичное. Но все же мы полагаем, что знание и понимание относятся больше к искусству, чем к опыту, и считаем владеющих каким-то искусством более мудрыми, чем имеющих опыт, ибо мудрость у каждого больше зависит от знания, и это потому, что первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают “что”, но не знают “почему”; владеющие же искусством знают “почему”, т. е. знают причину. Поэтому мы и наставников в каждом деле почитаем больше, полагая, что они больше знают, чем ремесленники, и мудрее их, так как они знают причины того, что создается. А ремесленники подобны некоторым неодушевленным предметам: хотя они и делают то или другое, но делают это, сами того не зная (как, например, огонь, который жжет); неодушевленные предметы в каждом таком случае действуют в силу своей природы, а ремесленники - по привычке. Таким образом, наставники более мудры не благодаря умению действовать, а потому, что они обладают отвлеченным знанием и знают причины. Вообще признак знатока - способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.

Далее, ни одно из чувственных восприятий мы не считаем мудростью, хотя они и дают важнейшие значения о единичном, но они не относительно чего не указывают “почему”, например почему огонь горяч, а указывают лишь, что он горяч.

Естественно поэтому, что тот, кто сверх обычных чувственных восприятий первый изобрел какое-то искусство, вызвал у людей удивление не только из-за какой-то пользы его изобретения, но и как человек мудрый и превосходящий других. А после того как было открыто больше искусств, одни - для удовлетворения необходимых потребностей, другие - для времяпрепровождения, изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды.

Поэтому, как уже было сказано ранее, человек, имеющий опыт, считается более мудрым, нежели те, кто имеет [лишь] чувственные восприятия, а владеющий искусством - более мудрым, нежели имеющий опыт, наставник - более мудрым нежели ремесленник, а науки об умозрительном (theoretikai) - выше искусств творения (poietikai). Таким образом, ясно, что мудрость есть наука об определенных причинах и началах.

Аристотель. Метафизика // Соч.: В 4 т. М., 1976. Т. 1. С. 65 - 67.

 

Х. Ортега-и-Гассет о познании

Однако если мы зададимся вопросом, откуда происходит желание охватить всю вселенную, представить мир в его единстве, которое, собственно, и лежит в основе философии, то и Аристотель не поможет нам. Для него вопрос прост; его «Метафизика» начинается с такой фразы: «Людям свойственно желание познавать природу». Познавать - это значит не удовлетворяться видимостью вещей, стремясь подчинить их «сущность». Странная шутка эта сущность! Ее никогда не видно, она всегда скрыто пульсирует под внешней оболочкой вещи, «по ту ее сторону». Аристотелю кажется вполне «естественным», что мы задаемся вопросом: «А что же расположено «по ту сторону» вещей?», в то время как более естественно было бы, удовлетворившись созерцанием окружающих нас предметов, не задаваться таким вопросом. Ничто не может открыть нам «сущности» вещей. Нам даны всего-навсего вещи, а не их сущности. Эти вещи не отбрасывают ни тени сущности. Очевидно, это «по ту сторону» не может никаким образом находиться внутри вещей.

Говорят, что человеку изначально свойственно проявлять любознательность. Именно так полагает Аристотель, когда на вопрос: «Почему человек постоянно стремится к познанию мира?» - отвечает так же, как мольеровский врач: «Потому что это ему свойственно». «Доказательством того, что это желание ему свойственно от природы, - считает Аристотель, - является его желание все увидеть, все осмотреть». И тут Аристотель вспоминает Платона, который выделял ученых и философов в особую категорию - filotheamones - «зевак», любителей уличных зрелищ. Но «смотреть» отнюдь не означает «познавать»; «смотреть» - это пробегать глазами по внешней поверхности вещей; «познавать» - напротив, означает искать то, что видимая поверхность вещей взору не являет, иначе говоря, искать их сущности. Познавать - значит не удовлетворяться видимостью вещей, отрицать ее недостаточность. Познание постулирует невидимое - сущность, то, что «по ту сторону».

Аристотель посредством этого своего замечания, а также многих других, обильно встречающихся в его книгах, показывает, каково, по его мнению, происхождение знания. Он полагает, что, познавая, человек пользуется еще одной врожденной особенностью своего организма, подобно тому, как мы пользуемся органами зрения тогда, когда хотим на что-то посмотреть. У нас есть органы чувств, у нас есть память, которая запечатлевает информацию, полученную при помощи этих органов; у нас есть опыт, который мы получаем в результате работы памяти - отбора и отсеивания информации. Все это врожденные особенности человеческого организма, которыми человеку приходится пользоваться, хочет он того или нет. Но ни одно из этих свойств организма не может быть определено как «познавание», даже в том случае, если мы добавим к ним такие собственно интеллектуальные особенности организма, как способность к абстрагированию, сравнению, умозаключению и так далее. Ум, то есть совокупность всех этих способностей, есть нечто, чем человек наделен от природы, и он, очевидно, более или менее приспособлен к познаванию мира. Но познание само по себе не является способностью, талантом или свойством человеческого организма. Познание - это задача, которую ставит перед собой человек. И, может быть, эта задача ему не по силам. Вот до какой степени познание не является инстинктом!

Познавая, мы используем возможности организма, но не для того, чтобы лишний раз ими воспользоваться, а для того, чтобы подчинить их ощущаемой нами потребности или необходимости, а эта потребность сама по себе не имеет ничего общего с нашими интеллектуальными способностями. Вполне может быть, что нашего интеллекта не хватит или же он окажется неприспособленным для удовлетворения той или иной потребности. Отсюда вытекает, что познавать - не значит пользоваться нашими интеллектуальными способностями. К тому же не известно, завершится ли удачей познавательный процесс. Но тем не менее факт остается фактом: несмотря на великие трудности, человек изо всех сил старается познать мир, вновь и вновь спрашивая себя: «А что же скрывается за видимостью вещей?», пытаясь обрести иной, сущностный мир и изнемогая в борьбе за его постижение.

Вопрос о происхождении знания всегда старались извратить, заменить исследованием его механизмов. Обладая аппаратом недостаточно для его использования. Наши дома забиты утварью, которой мы не пользуемся, потому что она нас уже не интересует. У Хуана особые способности к математике, но, поскольку его интересует только литература, он не занимается математикой. Кроме того, как я уже отмечал, нельзя с уверенностью утверждать, что наличие интеллекта способствует познанию. Если под человеческой «природой» мы, подобно Аристотелю, будем понимать функционирование совокупности ментальных и телесных аппаратов, то мы будем вынуждены признать, что познание для человека неестественно. Напротив, как только человек начинает использовать анатомические аппараты своего организма, он убеждается в том, что их явно недостаточно для «познания». Цели, которые ставит перед собой человек и его желание познания, превосходят способности его организма - их не хватает.

Человек стремится использовать все новые и новые механизмы, приспосабливая их к познавательным целям, но никогда не может удовлетвориться ни каждым из них в отдельности, ни всей их совокупностью. Итак, человеку свойственно странное желание познавать мир, а свойств его организма, того, что Аристотель называл его «природой», явно недостаточно для осуществления познавательного процесса.

Все это обязывает неукоснительно и безоговорочно признать, что истинная природа человека более разнообразна: в ней заложено стремление и к удачам, и к поражениям. У человека есть многие способности, но многих способностей «ему не хватает». Если он постоянно и отчаянно использует свои интеллектуальные способности, то это происходит не от естественной потребности их использования; напротив, он это делает именно потому, что их ему явно не достаточно, чтобы достичь того, к чему он стремится. Радикальной ошибкой всех теорий познания является упорное желание не замечать это изначальное несоответствие между стремлением человека к познанию и ограниченными способностями его организма. Один только Платон заметил как-то, что причина познания, мы бы сказали, сама его сущность, состоит как раз в недостаточности особенностей человеческого организма, определяется трагическим осознанием того, что человеку «не хватает знаний». Ни Бог, ни животное не способны почувствовать этого. Бог знает все и поэтому не стремится к познанию. Но человеческое существование можно определить как осознание собственной недостаточности: человек жаждет знания и отчаивается от того, что для него еще что-то осталось неведомым. Эту особенность человеческого бытия следовало бы проанализировать отдельно. Почему человек с такой болью переживает свое незнание? Как у него может болеть та часть организма, которой никогда не было?

Ортега-и-Гассет Х. Почему мы вновь пришли к философии? // Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства. М., 1991. С. 35 - 39.

Ф. Бэкон о методе

Те, кто осмелился говорить о природе как об исследованном уже предмете, делали ли они это из самоуверенности или из тщеславия и привычки поучать - нанесли величайший ущерб философии и наукам. Ибо, насколько они были сильны для того, чтобы заставить верить себе, настолько же они преуспели в том, чтобы угасить и оборвать исследование. Они принесли не столько пользы своими способностями, сколько вреда тем, что погубили и совратили способности других. Те же, кто вступил на противоположный путь и утверждал, что решительно ничего нельзя познать, - пришли ли они к этому убеждению из ненависти к древним софистам, либо по причине отсутствия стойкости духа, или даже вследствие обладания некоторого рода ученостью - приводили в пользу этого доводы, которыми, конечно, нельзя пренебречь. Однако они отправлялись в своем мнении не от истинных начал и, увлекаемые вперед усердием и страстью, решительно превзошли меру.

Наш же способ столь же легок в высказывании, сколь труден в деле. Ибо он состоит в том, что мы устанавливаем степени доверенности, рассматривая чувство в его собственных пределах и по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством, а затем открываем и прокладываем разуму новый и достоверный путь от самых восприятий чувств. Без сомнения, это понимали те, кто такое же значение придавал диалектике. Отсюда ясно, почему они искали помощи разуму, относясь с подозрением к прирожденному и самопроизвольному движению ума. Но слишком поздно прилагать это средство, когда дело уже загублено: после того как ум уже пленен привязанностями повседневной жизни, ложными слухами и учениями, когда он осажден пустейшими идолами. Итак, это искусство диалектики, поздно (как мы сказали) становящееся на защиту разума и никоим образом не поправляющее дело, скорее привело к укреплению заблуждений, чем к открытию истины. Остается единственное спасение в том, чтобы вся работа разума была начата сызнова и чтобы ум уже с самого начала никоим образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершилось как бы механически.

Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может.

Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия руки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

Знание и могущество человека совпадают, ибо незнание причины затрудняет действие. Природа побеждает только подчинением ей, и то, что в созерцании представляется причиной, в действии представляется правилом.

Было бы безумным и в себе противоречивым ожидать, что будет сделано то, чего до сих пор никогда не было, иначе, как средствами доселе не испытанными.

Даже тем, что уже открыто, люди обязаны больше случаю и опыту, чем наукам. Науки же, коими мы теперь обладаем, суть не что иное, как некое сочетание уже известного, а не способы открытия и указания новых дел.

Истинная причина и корень всех зол в науках лежит в одном: в том, что мы обманчиво поражаемся силам человеческого ума, возносим их и не ищем для них истинной помощи.

То, что до сих пор открыто науками, почти целиком относится к области обычных понятий. Для того, чтобы проникнуть в глубь и в даль природы, необходимо более верным и осторожным путем отвлекать от вещей как понятия, так и аксиомы, и вообще необходима лучшая и более надежная работа разума.

Два пути существуют и могут существовать для отыскания и открытия истины. Один воспаряет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам и, идя от этих оснований и их непоколебимой истинности, обсуждает и открывает средние аксиомы. Этим путем и пользуются ныне. Другой же путь выводит аксиомы из ощущений и частностей, поднимаясь непрерывно и постепенно, пока наконец не приходит к наиболее общим аксиомам. Этот путь истинный, но не испытанный.

Оба эти пути исходят из ощущений и частностей и завершаются в высших общностях. Но различие их неизмеримо. Ибо один лишь бегло касается опыта и частностей, другой надлежащим образом задерживается на них. Один сразу же устанавливает некие общности, абстрактные и бесполезные, другой постепенно поднимается к тому, что действительно более сообразно природе.

 

Помехи ("идолы") в познании и борьба с ними

Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укрепились, так владеют умом людей, что затрудняют вход истине, но, если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они снова преградят путь при самом обновлении наук и будут ему препятствовать, если только люди, предостереженные, не вооружаются против них, насколько возможно.

Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей. Для того чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй - идолами пещеры, третий - идолами площади и четвертый - идолами театра.

Построение понятий и аксиом через истинную индукцию есть, несомненно, подлинное средство для того, чтобы подавить или изгнать идолы. Но и указание идолов весьма полезно. Учение об идолах представляет собой то же для истолкования природы, что и учение об опровержении софизмов - для общепринятой диалектики.

Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо можно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед коими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые или предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам. Так, что дух человека, смотря по тому, как он расположен у отдельных людей, есть вещь переменчивая, неустойчивая и как бы случайная. Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем мире.

Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. Мы говорим это не только о философских системах, которые существуют сейчас или существовали некогда, так как сказки такого рода могли быть сложены и составлены во множестве; ведь у весьма различных ошибок бывают почти одни и те же причины. При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности. Однако о каждом из этих родов идолов следует более подробно и определенно сказать в отдельности, дабы предостеречь разум человека.

Человеческий разум в силу своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет. Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял, - потому ли, что это предмет общей веры, или потому, что это ему нравится. Каковы бы ни были сила и число фактов, свидетельствующих о противном, разум или не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит и отвергает их посредством различений с большим и пагубным предубеждением, чтобы достоверность тех прежних заключений осталась ненарушенной. И потому правильно ответил тот, который, когда ему показали выставленные в храме изображения спасшихся от кораблекрушения принесением обета и при этом добивались ответа, признает ли он теперь могущество богов, спросил в свою очередь: "А где изображения тех, кто погиб, после того как принес обет?" Таково основание почти всех суеверий - в астрологии, в сновидениях, в поверьях, в предсказаниях и тому подобном.

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное - потому что нет терпения продолжать исследование; трезвое - ибо оно неволит надежду; высшее в природе - из-за суеверия; свет опыта - из-за надменности и презрения к нему, чтобы не показалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы - из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

Человеческий ум по природе своей устремлен на абстрактное и текучее мыслит как постоянное. Но лучше рассекать природу на части, чем абстрагироваться. Таковы идолы, которых мы называем идолами рода.

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но не многие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. Это наносит большой ущерб философии и наукам, ибо это скорее следствие увлечения древним и новым, а не суждения о них. Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен.

Итак, об отдельных видах идолов и об их проявлениях мы уже сказали. Все они должны быть отвергнуты и отброшены твердым и торжественным решением, и разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них.

Порочные же доказательства суть как бы защита и прикрытие идолов. Те доказательства, которые мы имеем в диалектике, сводятся почти целиком к тому, что отдают и подчиняют мир человеческим умствованиям. А эти умствования - словам. Между тем доказательства по силе своей сами суть философии и знания.

 

Эмпирический метод

Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренится в эксперименте.

Очевидна далее и еще одна великая и могущественная причина того, что науки мало продвинулись вперед. Состоит она в следующем. Не может правильно совершаться ристание, если сама мета положена и утверждена неправильно. Подлинная же и надлежащая мета наук не может быть другой, чем наделение человеческой жизни новыми открытиями и благами. Но подавляющее большинство людей науки ничего в этом не смыслит. Это большинство - только наставители и доктринеры, и лишь иногда случится, что мастер с более острым умом, желая славы, устремится к какому-либо новому открытию. Это он совершает почти с убытком для своего достояния. Но большинство не только не ставит себе целью увеличение всего содержания наук и искусств, но даже из имеющегося содержания ищет и берет не больше, чем может обратить для целей поучения или наживы, или для того, чтобы прославить свое имя, или для другой прибыли этого рода.

Подобно тому как люди плохо определяли конечную цель и мету наук, также избирали они дорогу совершенно ошибочную и непроходимую, даже когда цель определялась ими правильно. И если кто поразмыслит, он будет глубоко поражен, что ни у кого из смертных не было заботы и попечения о том, чтобы открыть и проложить дорогу человеческому разуму при помощи самого чувства и приведенных в порядок и хорошо построенных опытов, но все было предоставлено или мраку преданий, или круговращению силлогизмов, или случайности и произволу смутного, неупорядоченного опыта.

Истинный же метод опыта сначала зажигает свет, потом указывает светом дорогу: он начинает с упорядоченного и систематического опыта, отнюдь не превратного и отклоняющегося в сторону, и выводит из него аксиомы, а из построенных аксиом - новые опыты: ведь и божественное слово не действовало на массу вещей без порядка!

И потому пусть люди перестанут удивляться тому, что путь наук еще не пройден, ибо они вовсе сбились с дороги, решительно оставив и покинув опыт и путаясь и блуждая в нем, как в лабиринте. Правильно же построенный метод неизменной стезей ведет через леса опыта к открытию аксиом.

Те, кто занимался науками, были или эмпириками, или догматиками. Эмпирики, подобно муравью, только собирают и довольствуются собранным. Рационалисты, подобно пауку, производят ткань из самих себя. Пчела же избирает средний способ: она извлекает материал из садовых и полевых цветов, но располагает им и изменяет его по своему умению. Не отличается от этого и подлинное дело философии. Ибо она не основывается только или преимущественно на силах ума и не откладывает в сознание нетронутым материал, извлекаемый из естественной истории и из механических опытов, но изменяет его и перерабатывает в разуме. Итак, следует возложить добрую надежду на более тесный и нерушимый (чего до сих пор не было) союз этих способностей - опыта и рассудка.

Бэкон Ф. Новый Органон // Соч.: В 2 т. М., 1978. Т. 2. С. 7, 8, 12 - 15, 18 - 25, 33, 34, 43 - 45, 56, 57.

Р. Декарт о методе

Здравомыслие (bon sens) есть вещь, распределенная справедливее всего; каждый считает себя настолько им наделенным, что даже те, кого всего труднее удовлетворить в каком-либо другом отношении, обыкновенно не стремятся иметь здравого смысла больше, чем у них есть. При этом невероятно, чтобы все заблуждались. Это свидетельствует скорее о том, что способность правильно рассуждать и отличать истину от заблуждения - что, собственно, и составляет, как принято выражаться, здравомыслие, или разум (raison), - от природы одинакова у всех людей, а также о том, что различие наших мнений происходит не от того, что мы направляем наши мысли различными путями и рассматриваем не одни и те же вещи. Ибо недостаточно иметь хороший ум (esprit), но главное - это хорошо применять его. Самая великая душа способна как к величайшим порокам, так и к величайшим добродетелям, и тот кто идет очень медленно, может, всегда следуя прямым путем, продвинуться значительно дальше того, кто бежит и удаляется от этого пути.

Мое намерение состоит не в том, чтобы научить здесь методу, которому каждый должен следовать, чтобы верно направлять свой разум, а только в том, чтобы показать, каким образом старался я направить свой собственный разум. Кто берется давать наставления другим, должен считать себя искуснее тех, кого наставляет, и если он хоть в малейшем окажется несостоятельным, то подлежит порицанию. Но, предлагая настоящее сочинение только как рассказ или, если угодно, как вымысел, где среди примеров, достойных подражания, вы, может быть, найдете такие, которым не надо следовать, надеюсь, что оно для кого-нибудь окажется полезным, не повредив при этом никому, и что все будут благодарны за мою откровенность.

Я с детства был вскормлен науками, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался в сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался в своем незнании.

Но все же я весьма ценил упражнения, которыми занимаются в школах. Я знал, что изучаемые там языки необходимы для понимания сочинений древних; что прелесть вымыслов оживляет ум; что памятные исторические деяния его и что знакомство с ними в разумных пределах развивает способность суждения; что чтение хороших книг является как бы беседой с их авторами - наиболее достойными людьми прошлых веков, и при этом беседой содержательной, в которой авторы раскрывают лучшие из своих мыслей; что красноречие обладает несравненной силой и красотой, поэзия полна пленительного изящества и нежности; что математика доставляет искуснейшие изобретения, не только способные удовлетворить любознательных, облегчить ремесла и сократить труд людей; что сочинения, трактующие о нравственности, содержат множество указаний и поучений, очень полезных и склоняющих к добродетели; что богословие учит, как достичь небес; что философия дает средство говорить правдоподобно о всех вещах и удивлять малосведущих; что юриспруденция, медицина и другие науки приносят почести и богатство тем, кто ими занимается, и что, наконец, полезно ознакомиться со всеми отраслями знания, даже с теми, которые наиболее полны суеверий и заблуждений, чтобы определить их истинную цену и не быть ими обманутыми.

Я высоко ценил красноречие и был влюблен в поэзию, но полагал, что то и другое являются более дарованием ума, чем плодом учения. Те, кто сильнее в рассуждениях и кто лучше оттачивает свои мысли, так что они становятся ясными и понятными, всегда лучше, чем другие, могут убедить в том, что они предлагают, даже если бы они говорили по-нижнебретонски и никогда не учились риторике. А те, кто способен к самым приятным вымыслам и может весьма нежно и красочно изъясняться, будут лучшими поэтами, хотя бы искусство поэзии было им незнакомо.

Особенно нравилась мне математика из-за достоверности и очевидности своих доводов, но я еще не видел ее истинного применения, а полагал, что она служит только ремеслам, и дивился тому, что на столь прочном и крепком фундаменте не воздвигнуто чего-либо более возвышенного.

О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашел в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И, принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, поддерживаемых учеными людьми, тогда как истинными среди этих мнений может быть только одно, я стал считать ложным почти все, что было не более чем правдоподобным.

Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют свои принципы из философии, я полагал, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного. Мне недостаточно было почестей и выгод, чтобы посвятить себя их изучению. Слава Богу, я не был в таком положении, чтобы делать из науки ремесло для обеспечения своего благосостояния. И хотя я не считал себя обязанным презирать славу, как это делают киники, однако я мало ценил ту славу, которую мог бы приобрести незаслуженно. Наконец, что касается ложных учений, то я достаточно знал им цену, чтобы не быть обманутым ни обещаниями какого-нибудь алхимика, ни предсказаниями астролога, ни проделками мага, ни всякими хитростями или хвастовством тех, что выдают себя за людей, знающих более того, что им действительно известно.

Вот почему, как только возраст позволил мне выйти из подчинения моим наставникам, я совсем оставил книжные занятия и решил искать только ту науку, которую мог обрести в самом себе или же в великой книге мира, и употребил остаток моей юности на то, чтобы путешествовать, видеть дворы и армии, встречаться с людьми разных нравов и положений и собрать разнообразный опыт, испытав себя во встречах, которые пошлет судьба. И всюду размышлять над встречающимися предметами так, чтобы извлечь какую-нибудь пользу из таких занятий.

Основные правила метода

Первым было соображение о том, что часто творение, составленное из многих частей и сделанное руками многих мастеров, не столь совершенно, как творение, над которым трудился один человек. Так, мы видим, что здания, задуманные и исполненные одним архитектором, обыкновенно красивее и лучше устроены, чем те, в переделке которых принимали участие многие, пользуясь старыми стенами, построенными для других целей.

Подобным образом мне пришло в голову, что и науки, заключенные в книгах, по крайней мере те, которые лишены доказательств и доводы которых лишь вероятны, сложившись и мало-помалу разросшись из мнений множества разных лиц, не так близки к истине, как простые рассуждения здравомыслящего человека относительно встречающихся ему вещей. К тому же, думал я, так как все мы были детьми, прежде чем стать взрослыми, и долгое время нами руководили наши желания и наши наставники, часто противоречившие одни другим и, возможно, не всегда советовавшие нам лучшее, то почти невозможно, чтобы суждения наши были так же чисты и основательны, какими бы они были, если бы мы пользовались нашим разумом во всей полноте с самого рождения и руководствовались всегда только им.

Правда, мы не наблюдаем того, чтобы разрушали все дома в городе с единственной целью переделать их и сделать улицы красивее; но мы видим, что многие ломают свои собственные дома, чтобы их перестроить, а иногда и вынуждены это сделать, если фундамент их непрочен и дома могут обрушиться. На этом примере я убедился, что вряд ли разумно отдельному человеку замышлять переустройство государства, изменяя и переворачивая все до основания, чтобы вновь его восстановить, либо затевать преобразование всей совокупности наук или порядка, установленного в школах для их преподавания. Однако, что касается взглядов, воспринятых мною до того времени, я не мог предпринять ничего лучшего, как избавиться от них раз и навсегда, чтобы заменить их потом лучшими или теми же, но согласованными с требованиями разума.

Подобно тому как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступления.

Первое - не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не может дать повод к сомнению.

Второе - делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье - располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее - делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.

Те длинные цепи доводов, сплошь простых и легких, которыми геометры обычно пользуются, чтобы дойти до своих наиболее трудных доказательств, дали мне возможность представить себе, что и все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности. Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдаленных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть. Мне не составило большого труда отыскать то, с чего следовало начать, так как я уже знал, что начинать надо с простейшего и легкоузнаваемого.

Приняв во внимание, что начала наук должны быть заимствованы из философии, в которой я пока еще не усмотрел достоверных начал, я решил, что прежде всего надлежит установить таковые.

Но так как в это время я желал заняться исключительно разысканием истины, то считал, что должен отбросить как безусловно ложное все, в чем мог вообразить малейший повод к сомнению, и посмотреть, не останется ли после этого в моих воззрениях чего-либо уже вполне несомненного. Таким образом, поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простейших вопросах геометрии и допускают в них паралогизмы, то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые прежде принимал за доказательства. Наконец, принимая во внимание, что любое представление, которое мы имеем в бодрствующем состоянии, может явиться нам и во сне, не будучи действительностью, я решился представить себе, что все когда-либо приходившее мне на ум не более истинно, чем видения моих снов. Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. Заметив, что истина "Я мыслю, следовательно, я существую" столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною философии.

Затем, внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вообразить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я находился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую; напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы все остальное, что я когда-либо себе представлял, и было истинным, все же не было основания для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я - субстанция, вся сущность, или природа, которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой материальной вещи. Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есмь, совершенно отлична от тела и ее легче познать, чем тело; и если бы его вовсе даже не было, она не перестала бы быть тем, что она есть.

Затем я рассмотрел, что вообще требуется для того, чтобы то или иное положение было истинно и достоверно; ибо, найдя одно положение достоверно истинным, я должен был также знать, в чем заключается эта достоверность. И, заметив, что в истине положения "Я мыслю, следовательно, я существую" меня убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать, я заключил, что можно взять за общее правило следующее: все представляемое нами вполне ясно и отчетливо - истинно.

Спим ли мы или бодрствуем, мы должны доверяться в суждениях наших только очевидности нашего разума. Надлежит заметить, что я говорю о нашем разуме, а отнюдь не о нашем воображении или наших чувствах. Хотя Солнце мы видим ясно, однако мы не должны заключать, что оно такой величины, как мы его видим; можно так же отчетливо представить себе львиную голову на теле козы, но не следует заключать отсюда, что на свете существует химера.

Целью научных занятий должно быть направление ума таким образом, чтобы он мог выносить твердые и истинные суждения о всех тех вещах, которые ему встречаются.

Нужно заниматься только теми предметами, о которых наши умы очевидно способны достичь достоверного и несомненного знания.

Касательно обсуждаемых предметов следует отыскивать не то, что думают о них другие или что предполагаем мы сами, но то, что мы можем ясно и очевидно усмотреть или достоверным образом вывести, ибо знание не приобретается иначе.

Для разыскания истины вещей необходим метод.

Весь метод состоит в порядке и расположении тех вещей, на которые надо обратить взор ума, чтобы найти какую-либо истину. Мы будем строго придерживаться его, если шаг за шагом сведем запутанные и темные положения к более простым, а затем попытаемся, исходя из усмотрения самых простых, подняться по тем же ступеням к познанию всех прочих.

Для того, чтобы отделять самые простые вещи от запутанных и исследовать их по порядку, необходимо в каждом ряде вещей, в котором мы прямо вывели некоторые истины из других, усматривать, что в нем является наиболее простым и насколько удалено от этого все остальное - более, или менее, или одинаково.

Чтобы придать науке полноту, надлежит все, что служит нашей цели, вместе и по отдельности обозреть в последовательном и нигде не прерывающемся движении мысли и охватить достаточной и упорядоченной нумерацией.

Если в ряде вещей, подлежащих учению, встретится какая-либо вещь, которую наш разум не в состоянии достаточно хорошо рассмотреть, тут необходимо остановиться и не рассматривать другие вещи, следующие за ней, а воздержаться от ненужного труда.

Следует целиком обратить взор ума на самые незначительные и наиболее легкие вещи и дальше задерживаться на них, пока мы не приучимся отчетливо и ясно усматривать истину.

Чтобы стать находчивым, ум должен упражняться в разыскании тех вещей, которые уже были открыты другими, и при помощи метода обозревать даже самые незамысловатые изобретения людей, но в особенности те, которые объясняют или предполагают порядок.

После того как мы усмотрели несколько простых положений, полезно, если мы выводим из них нечто иное, обозреть их в последовательном и нигде не прерывающемся движении мысли, поразмышлять над их взаимными отношениями и отчетливо представить сразу столь многие из них, сколь это возможно: ведь таким образом и наше познание становится гораздо более достоверным, и чрезвычайно расширяются способности ума.

Наконец, следует воспользоваться всеми вспомогательными средствами разума, воображения, чувства и памяти как для отчетливого усмотрения простых положений и для надлежащего сравнения искомых вещей с известными с целью познания первых, так и для отыскания тех вещей, которые должны сравниваться между собой таким образом, чтобы не осталась без внимания никакая сторона человеческого усердия.

Декарт Р. Рассуждение о методе для хорошего направления разума и отыскания истины в науках // Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 78 - 113, 250 - 273.

Семинар 8

ПОЗНАНИЕ КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

 

1. Категория деятельности и структура познания. Принцип активности субъекта.

2. Социальная детерминация субъекта и объекта познания. Идея предпосылочного знания в философской традиции. Проблема априорных оснований познания в философии И. Канта.

3. Современная философия о предпосылках познания. Язык как средство организации и детерминации познания. Феномен неявного знания.

 

Список литературы

 

1. Философия: Справочник студента / Г. Г. Кириленко, В. Е. Шевцов. М., 1999. С. 138 - 144.

2. Философия / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной, В. П. Филатова. М., 1997. С. 85 - 90.

3. Философский энциклопедический словарь / Под ред. С. С. Аверинцева,Э. А. Араб оглы, Л. Ф. Ильичева и др. М., 1989. С. 160, 245, 246.

4. Мартишина Н. И. Введение в гносеологию / Омский гос. техн. ун-т. Омск, 1997. С. 11 - 14, 19 - 27.

5. Лекторский В. А. Субъект, объект, познание. М., 1980 (Введение).

6. ШвыревВ. С. Научное познание как деятельность. М., 1994. С. 89 - 102.

7. Алексеев П. В., Панин А. В. Философия. М., 1996. С. 165 - 171, 187 - 194, 230 - 248.

8. Канке В. А. Философия. М., 1997. С. 189 - 194, 206 - 216.

 

ТЕКСТЫ ДЛЯ ЧТЕНИЯ

 

Платон о врожденных идеях

 

СОКРАТ. Душа человека бессмертна, и, хотя она то перестает жить (на земле) - это и называют смертью, - то возрождается, но никогда не гибнет. Поэтому и следует прожить жизнь как можно более благочестиво. А раз душа бессмертна, часто рождается и видела все и здесь, и в Аиде, то нет ничего такого, чего бы она не познала; поэтому ничего удивительного нет в том, что и на счет добродетели, и на счет всего прочего она способна вспомнить то, что прежде ей было известно. И раз все в природе друг другу родственно, а душа все познала, ничто не мешает тому, кто вспомнил что-нибудь одно, - люди называют это познанием - самому найти и все остальное, если только он будет мужествен и неутомим в поисках: ведь искать и познавать - это как раз и значит припоминать.

МЕНОН. Но если ты можешь показать мне, что это так, как ты говоришь, покажи.

СОКРАТ. Это нелегко, но ради тебя так и быть постараюсь. Позови-ка мне из твоей многочисленной челяди кого-нибудь одного, кого хочешь, чтобы я на нем мог тебе показать.

МЕНОН. С удовольствием. Подойди-ка сюда! (Сократ беседует с мальчиком-рабом. Раб никогда раньше не учился геометрии, но, отвечая на умело поставленные вопросы Сократа, постепенно решает геометрическую задачу).

СОКРАТ. Ну, как по-твоему, Менон? Сказал он в ответ хоть что-нибудь, что не было бы его собственным мнением?

МЕНОН. Нет, все его собственные.

СОКРАТ. А ведь он ничего не знал - мы сами говорили об этом только что.

МЕНОН. Твоя правда.

СОКРАТ. Значит эти мнения были заложены в нем самом, не так ли?

МЕНОН. Так.

СОКРАТ. Получается, что в человеке, который не знает чего-то, живут верные мнения о том, чего он не знает?

МЕНОН. Видимо, так.

СОКРАТ. А теперь эти мнения зашевелились в нем, словно сны. А если бы его стали часто и по-разному спрашивать о том же самом, будь уверен, он в конце концов ничуть не хуже других приобрел бы на этот счет точные знания.

МЕНОН. Как видно.

СОКРАТ. При этом он все узнает, хотя его будут не учить, а только спрашивать, и знания он найдет в самом себе?

МЕНОН. Ну, да.

СОКРАТ. А ведь эти знания в самом себе - это и значит припомнить, не так ли?

МЕНОН. Конечно.

СОКРАТ. Значит, то знание, которое у него есть сейчас, он либо когда-то приобрел, либо оно всегда у него было?

МЕНОН. Да.

СОКРАТ. Если оно всегда у него было, значит он был всегда знающим, а если он его когда-то приобрел, то уж никак не в нынешней жизни. Не приобщил же его кто-нибудь к геометрии? Ведь тогда его обучили бы всей геометрии, да и прочим наукам. Но разве его кто-нибудь обучал всему? Тебе это следует знать хотя бы потому, что он родился и воспитывался у тебя в доме.

МЕНОН. Да, я отлично знаю, что никто его ничему не учил.

СОКРАТ. А все-таки есть у него эти мнения или нет?

МЕНОН. Само собой, есть, Сократ, ведь это очевидно.

СОКРАТ. А если он приобрел их не в нынешней жизни, то разве не ясно, что они появились у него в какие-то иные времена, когда он и выучился (всему)?

МЕНОН. И это очевидно.

СОКРАТ. Не в те ли времена, когда он не был человеком?

МЕНОН. В те самые.

СОКРАТ. А поскольку и в то время, когда он уже человек, и тогда, когда он им еще не был, в нем должны жить истинные мнения, которые, если их разбудить вопросами, становятся знаниями, не все ли время будет сведущей его душа? Ведь ясно, что он все время либо человек, либо не человек.

МЕНОН. Разумеется.

СОКРАТ. Так если правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем?

Платон. Менон // Соч. М., 1990. Т. 1. С. 588, 589, 595, 596.

 

Д. Локк о врожденных идеях

 

1. Указать путь, каким мы приходим ко всякому знанию, достаточно для доказательства того, что оно неврожденно. Некоторые считают установленным взгляд, будто в разуме есть некие врожденные принципы, некие первичные понятия... так сказать запечатленные в сознании знаки, которые душа получает при самом начале своего бытия и приносит с собой в мир. Чтобы убедить непредубежденных читателей в ложности этого предположения, достаточно лишь показать, как люди исключительно при помощи своих природных способностей, без всякого содействия со стороны врожденных впечатлений, могут достигнуть всего своего знания и прийти к достоверности без таких первоначальных понятий и принципов. Ибо, я думаю, все охотно согласятся, что дерзко предполагать врожденными идеи цветов в существе, которому бог дал зрение и способность воспринимать при помощи глаз цвета от внешних вещей. Не менее безрассудно считать некоторые истины природными отпечатками и врожденными знаками, ибо ведь мы видим в себе способность прийти к такому же легкому и достоверному познанию их и без того, чтобы они были первоначально запечатлены в душе…

2. Общее согласие как главный довод. Ничто не пользуется таким общим признанием, как то, что есть некоторые принципы, как умозрительные, так и практические (ибо речь ведут и о тех, и о других), с которыми согласны все люди. Отсюда защитники приведенного взгляда заключают, что эти принципы необходимо должны быть постоянными отпечатками, которые души людей получают при начале своего бытия и приносят с собой в мир столь же необходимо и реально, как и все другие присущие им способности.

3. Общее согласие вовсе не доказывает врожденности. Довод со ссылкой на всеобщее согласие заключает в себе тот изъян, что, будь даже в самом деле верно, что существует несколько признаваемых всем человечеством истин, он все-таки не доказывал бы врожденности этих истин, если бы удалось показать, что имеется другой путь, каким люди приходят ко всеобщему согласию относительно вещей, о которых они сходятся во взглядах, а я предполагаю, что это показать возможно.

4. Положения "Что есть, то есть" и "Невозможно, чтобы одна и та же вещь была и не была" - не пользуются всеобщим признанием. Но, гораздо хуже, до