П. Я Чаадаев родился в 1794 году, 27 мая, в Москве, в семье отставного полковника Якова Петровича Чаадаева. С 1808 по 1811 Пётр учился в Московском университете. 12 мая 1812 года зачислен подпрапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк. В 1812 (июнь) по 1814 (март) в составе Семёновского, а затем Ахтырского гусарского полка участвует в Отечественной войне и в заграничных походах русской армии. В 1812 году приказом по Семёновскому полку Чаадаев произведён в прапорщики. В 1816 году (апрель) переведён корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк, квартировавшийся в Царском Селе. В июне - июле Чаадаев знакомится с Пушкиным в доме Карамзина. В августе Чаадаев произведён в поручики. В 1817 (декабрь) переезжает в Петербург и назначается адъютантом к командиру гвардейского корпуса И.В. Васильчикову. В 1819 году получает звание ротмистра. В 1821 году выходит в отставку. В 1828 - 1830 годах работает над циклом “Философских писем”. В 1856 году 14 апреля Чаадаев скончался.
Долгое время Чаадаев находился в состоянии углублённого поиска и создания нового единства собственной личности и мысли. Большое значение в его творчестве имело знакомство с двумя молодыми женщинами - Авдотьей Сергеевной Норовой и Екатериной Дмитриевной Пановой.
Норова происходила из старинной дворянской семьи и получила типичное для того времени домашнее образование. В сельской глуши, как и в присутствии “белой публики”, Пётр Яковлевич не терял ни праздничности одежды, ни важности осанки, ни блистательности ума. Обаянием его личности и беседы и была увлечена, вернее, покорена Дуня Норова, в лице которой Чаадаев находит по началу едва ли не единственную слушательницу, с молчаливым благоговением внимавшую его умным речам. Своеобразные отношения Чаадаева с женщинами весьма важны для понимания его характера и философии.
В природной женской пассивности и сердечной предрасположенности к самоотречению Чаадаев видит залог развития необходимой для подлинного творчества способности покоряться “верховной воле”.
Предрасположенность женского сердца к самоотречению Пётр Яковлевич ощущает как точку приложения сил, ведущих к последней степени совершенства человеческого. Авдотья Сергеевна оказалась первой в числе тех женщин, которых Пётр Яковлевич пытался “обратить” и направить их искреннюю религиозность к “совершенству”. Петра Яковлевича настораживали полные робкой и нежной застенчивости взгляды вразумляемой им женщины, что не входило в расчёт возложенной им на себя миссии “пророка” и “сеятеля” взыскуемого “царства истины”. Одновременно эта миссия позволяла Чаадаеву сохранять необходимую дистанцию, сокращение которой налагало бы на него непривычные обязательства и посягало бы на его независимость и свободу.
Такое же сложное сочетание чувств у Петра Яковлевича проявляется и в его взаимоотношениях с другой соседкой - Екатериной Дмитриевной Пановой. В пору знакомства с Петром Яковлевичем ей было 23 года. Вот уже 5 лет, как она вышла замуж, но детей не имела. Они встретились нечаянно. Чаадаев увидел существо, томившееся пустотой окружавшей среды, бессознательно понимавшее, что жизнь его чем-то извращена, инстинктивно искавшее выхода из заколдованного круга душившей его среды. Чаадаев не мог не принять участия в этой женщине; он был увлечён непреодолимым желанием подать ей руку помощи, объяснить ей, чего именно ей недоставало, к чему она невольно стремилась, не определяя себе точной цели. Между ними завязалась переписка.
Чтобы систематизировать свои воззрения на бумаге, Чаадаев совершенно уединяется от общества. Сидит один в заперти, читая и толкуя по-своему Библию и отцов церкви. Реальные и мнимые заболевания заставляют его совмещать воплощение философского замысла с тщательным изучением медицинской литературы. В заботах о здоровье и путях материализации своей мысли Пётр Яковлевич предался некоторого рода отчаянию. Человек света и общества по преимуществу, сделался одиноким, угрюмым, нелюдимым... Уже грозили помешательством его разуму...
В таком состоянии Чаадаев получает послание послужившее внешним формообразующим толчком для систематизации его философии. В очередной раз писала Панова, печалясь по поводу потери его благорасположения и делясь с ним своими затруднениями. Обдумывая ответное послание и набрасывая первые его строки Чаадаев не мог сдержать наплыва мыслей, которых метаморфозы собственного сознания и душевного неустройства Пановой, различные общественно-исторические ситуации и мировые цели перекликаются и просматриваются друг через друга. Всё это подсказывает ему искомый жанр выражения накопившихся проблем, соответствующий не только духовному своеобразию адресату, но и по характеру его философии, её широкому предназначению. Теперь начальные строки переделываются, привлекается дополнительный материал и личное письмо в процессе работы превращается в знаменитое первое философское письмо.
“...Необходимо постараться безбоязненно и самоотверженно отдаваться сердечным движениям, пробуждаемым религиозным чувством. Чтобы сохранить и закрепить эти движения, следует упражняться в покорном служении богу, т.е. строго соблюдать все церковные обряды, внушённые высшим разумом и обладающие животворной силой. надо также и в повседневности сохранять их дух. Однако осуществлению подобных намерений мешает “печальный порядок вещей”, отсутствие в повседневной русской действительности “необходимой рамки жизни, в которой естественно размещаются все события дня” и которая нужна для нравственного здоровья, как чистый воздух для здоровья физического. Речь идёт не о каких-то моральных принципах или философских истинах, а “просто о благоустроенной жизни, о тех привычках и навыках сознания, которые сообщают непринужденность уму и вносят праведность в повседневную жизнь человека”. Без убеждений же и правил в повседневном обиходе незаметно переходит он от личных проблем к социальным, не созревают семена добра и в русском обществе, где нет развития элементарных идей долга, справедливости, права, порядка и никто не имеет “определённой сферы существования”. Идеи, связанные с таинственным смыслом исторического процесса, с ролью России в судьбах всего человечества занимают центральное место в его мыслительной деятельности и составляют главный стержень первого философского письма. Во втором философском письме, говоря о пралелезации материального и духовного миров, о путях и средствах познания природы и человека, о пространстве, времени, движении, он разворачивает философские и научные доказательства своей главной идеи: “В человеческом духе нет никакой иной истины, кроме той, которую своей рукой вложил в него бог, когда извлекал его из бытия”.
Значительная часть третьего философского письма посвящена рассмотрению подчинения человеческого жизенепонимания высшему началу, внешней силе, своеобразию обнаруживающей своё проявление и в физическом и в нравственном мире.
В четвёртом философском письме, переходя к анализу движения физических тел, Чаадаев заключат, что неумолимая логика заставляет говорить о нём как о следствии находящегося вовне источника. А поскольку движение является всеобщей формой существования любых явлений в мире, то движение умственное и нравственное также имеет внешний побудитель.
В пятом философском письме автор как бы подводит итог рассмотрению единства духовного и материального порядка бытия.
В шестом и седьмом философских письмах речь идёт о движении и направлении исторического процесса.
В восьмом, и последнем, философическом письме, отчасти носящем методологический характер, автор заключает: “Истинна едина: царство божие, небо на земле, все евангельские обетования - всё это не иное что, как прозрение и осуществление соединений всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого бога, иначе говоря - осуществленный нравственный закон.”
Удалившись от московского общества в 1828 по 1830 годах, Чаадаев в основном завершил работу над циклом философских писем, что явилось для него событием огромного значения, дающем сознание личной полноты и твёрдости нового социального качества и способным вывести из тяжёлого кризиса.
