Что касается новой работы, то его устроили в банк в центре делового квартала Тель-Авива, в банк «Хаким энд Сенешаль», чья главная контора располагалась в Бейруте. Реба взяли в банк рассыльным, но очень скоро (один из братьев Хаким фигурировал среди тех, кто тайно финансировал «Иргун», хотя это не было единственной причиной продвижения Климрода по службе: просто он был слишком умен для рассыльного), в середине декабря, он уже работал маклером. Ребу исполнилось всего семнадцать лет и три месяца, хотя в его паспорте значилось, что ему двадцать.
И другая перемена ускорила его расставание с Байнишем. Последний переехал из Тель-Авива в Иерусалим, все больше специализируясь в диверсиях на железных дорогах и нефтепроводах «Ирак Петролеум Компани».
Зато Реба из-за его внешности — каштановые волосы, очень светлые глаза и кожа — и по причине службы в банке «Хаким энд Сенешаль», которой оправдывались все его разъезды и отлучки, «Иргун» все чаще использовал для проникновения в британские круги, а в военном плане — главным образом для террористических актов в городе.
А самое существенное — отныне он работал вместе с Довом Лазарусом.
— 10 -
Джип вел человек по фамилии Хармонд. Достаточно было заменить "е" на "а" в его настоящей фамилии, чтоб она зазвучала на английский манер. Он сражался в рядах британской армии в Африке и Италии; входил именно в ту часть из четырехсот человек, которая под командованием майора Либермана целых десять дней оказывала в Бир-Хакейме — соседями были Свободные французы — сопротивление итальянской дивизии «Арьете» ценой потери семидесяти процентов личного состава. На нем был английский мундир — мундир Шестой воздушно-десантной дивизии. Для своих британских начальников он находился в законном отпуске.
Рядом с ним сидел Дов Лазарус с майорскими знаками отличия. Сзади — Реб Климрод, тоже в форме, с нашивками капрала, положив ноги на холщовые мешки с Взрывчаткой. За джипом следовал грузовик, где сидели пятнадцать человек; а также шофер и офицер, гордящийся своими роскошными рыжими усами. Десять из пятнадцати, переодетые арабами, были в наручниках; пятеро других, в военной форме и касках, играли роль охраны.
В двухстах метрах от полицейского поста Хармонд по знаку Лазаруса притормозил и остановил джип. Однако грузовик проехал дальше.
Место называлось Ягур и находилось почти на полпути между Хайфой и Назаретом; к югу тянулась равнина Эшдрелона, на северо-западе высились отроги небольшой горной гряды Тират-Кармель. Пост полиции представлял собой трехэтажное, почти квадратное строение, огороженное двумя рядами колючей проволоки. Четверо часовых стояли у входа, а четверо других расположились на крыше, за стенкой из мешков с песком. Внутри здания в принципе должно было находиться человек двадцать солдат, а также гражданских полицейских, наверняка вооруженных. Было три часа ночи 1 марта 1946 года.
— Прошла минута, — сказал Лазарус.
Место, где в темноте остановился джип, было прямо на; против въезда на пост. Они видели, как к нему подъехал грузовик, остановился. Сидевший рядом с водителем усатый офицер вылез из кабины, о чем-то переговорил с сержантом на пропускном пункте. Должно быть, он убедил сержанта, ибо тот утвердительно кивнул. Грузовик проехал в первую защитную зону, мнимая охрана высадила мнимых арабских пленных, которые прятали под бурнусами автоматы.
Вся группа вошла в здание.
— Две минуты, — сказал Лазарус.
Хармонд приблизительно знал, что при благополучном стечении обстоятельств должно было произойти внутри поста. Диверсионный отряд «Иргуна», проникший на пост, без сомнения, сейчас был занят уничтожением англичан: сперва на первом, потом на других этажах. И делал это совершенно беззвучно, чтобы не вызвать ни у кого — особенно у часовых на крыше с их батареей пулеметов — тревоги. Потом они опустошат склад оружия, освободят пленных, и на пороге появится мнимый офицер с рыжими усами, снимет фуражку, подавая сигнал, и он, Хармонд, должен будет подъехать, поставить джип перед входом на пост, чтобы высадить здесь сопровождавших его мужчин (ему не были известны даже их фамилии — он узнал их позже; Хармонд лишь знал, что они были так нагружены взрывчаткой, что ее вполне хватило бы, чтобы поднять на воздух полгорода).
— Три минуты. Они задерживаются…
Голос у Лазаруса был веселый. Хармонд, держащий руку на переключателе скоростей, готовый по первому сигналу рвануть с места, мельком взглянул на него. После чего в переднем зеркале отыскал позади себя худое и невозмутимое лицо другого. Он вспоминает, что был потрясен абсолютным спокойствием их обоих, а также разительным несходством этих двух соратников по борьбе, образующих единое целое; один — маленький и плотный, уже в возрасте, а другой — совсем юный, очень высокий, со светлыми, какими-то мечтательными глазами.
— Внимание…
Предупреждение, высказанное Лазарусом на удивление спокойным голосом, прозвучало за секунду до того, как произошли два события, которые сразу опрокинули все их расчеты. Сперва справа, в сотне метров от них, на Назаретской дороге появились два вездехода, и почти одновременно из здания поста послышались крики, завыла боевая тревога, потом затрещали первые выстрелы. Затем, как всегда, все развернулось мгновенно. Полученные Хармон-дом инструкции были четки: в случае серьезного инцидента отступать, удирать. Хармонд включил задний ход, уже готовясь развернуться…
— Погоди…
Тяжелая, поросшая рыжими волосами лапа Дова Лазаруса, легла ему на запястье — Лазарус улыбнулся.
— Смотри, малыш, — сказал он. — Наших блокируют вездеходами. Они не смогут оттуда выбраться.
И две бронированные машины действительно резко Прибавили скорость; заняв позицию у самого входа на пост, в котором теперь шла яростная перестрелка. Хармонд заметил одного из мнимых арабов, который выбежал из здания, но короткая очередь из пулемета на крыше скосила его на месте.
— Полностью блокированы, — повторил Лазарус, расплываясь в улыбке. — Реб? Ты пойдешь со мной, малыш?
«У меня не было ни малейшего понятия о том, что они намеревались делать, — рассказывает Хармонд. — Я даже не могу сказать, хватило бы у меня храбрости, зная об этом, пойти вместе с ними. Но оба были необыкновенно спокойны. Лишь позднее я понял, что они как бы выпендривались друг перед другом. И что оба были сумасшедшими».
Хармонд остановил джип точно между вездеходами.
— Так дело лучше пойдет, — сказал Лазарус, который вылез из машины и с весьма довольным видом кивнул головой людям в вездеходах, что не без изумления смотрели на него, спрашивая себя, откуда, черт побери, он мог здесь взяться.
— Отличная работа, — продолжал он, слегка имитируя ирландский акцент. — Вы их крепко прижучили, этих мерзавцев. Держите эти ворота под прицелом и не дайте выйти никому. Но я постараюсь взять их живыми.
Прямо у его ног часовой наружной охраны распластался на земле, выставив вперед автомат, едва заслышав первые выстрелы.
— Разве сейчас время сиесты, мальчик? Встань и займи лучше позицию вон на том углу. Насколько я помню, там есть другая дверь, через которую могут попытаться ускользнуть эти ублюдки. Прикрой ее. Кто из офицеров на ночном дежурстве?
— Лейтенант Парнелл, — ответил молодой солдат, подавленный этим напором саркастической властности.
— Скажите на милость, — прокомментировал Лазарус — еще один ирландец! Я всегда спрашиваю себя, что бы Империя делала без нас.
Он обернулся и, приветливо помахивая рукой расположенным на крыше часовым, чей пулемет крутился в поисках целей, обратился к Ребу Климроду:
— А чего вы ждете, Барнс? Сделайте милость, выньте свой зад из джипа и подойдите ко мне…
Совершенно невозмутимо он миновал первый ряд рогаток и пошел вперед, к зданию, где по-прежнему трещали, автоматные очереди. Как часто бывает, в перестрелке возникла пауза, и Лазарус ею воспользовался.
— Парнелл! — крикнул он. — Мы их заперли здесь, но я хочу взять их живьем! Слышите, Парнелл?
В ответ горстка нуль вонзилась в землю почти в метре от его ног, но не задела Лазаруса. И Хармонд понял: с одной стороны, эту очередь дали его товарищи из «Иргуна», блокированные на первом этаже, а с другой, они узнали Лазаруса по голосу и фигуре.
В окне первого этажа появилась голова; это был молодой офицер в рубашке, с всклокоченными волосами, который размахивал пистолетом, Лазарус дружелюбно ему улыбнулся.
— Лейтенант Парнелл! Я майор Коннорс. Да хранит Господь Ирландию. Эти ублюдки в наших руках. Надо лишь убедить их в этом. Сейчас я обращусь к ним на их тарабарском наречии. Попросите, пожалуйста, ваших людей прекратить эту учебную стрельбу.
И он сразу же, без передышки, заговорил на иврите, по-прежнему крича очень громким и зычным голосом, отмеченным больше обычного ирландским акцентом. Он ничем не рисковал в случае, если в английском гарнизоне нашелся бы кто-нибудь, способный его понять. Обращаясь к людям из «Иргуна», он предлагал им сдаться немедленно, сложить оружие. Сказал, что сейчас зайдет к ним, что у них нет ни малейшего шанса выбраться живыми, если только они не сдадутся в плен; лишь тогда он лично гарантирует им статус политических заключенных.
Реб Климрод, неся два тяжелых вещевых мешка, подошел к нему и встал рядом. После треска последней очереди внезапно стало тихо. И в этой тишине все услышали гул танка, который подъехал в сопровождении нескольких грузовиков с настоящими на этот раз парашютистами. Эти подкрепления развернулись, оцепив здание. Лазарус взглянул на них и с весьма довольным видом покачал годовой.
— Ни черта не получится, — сказал он по-английски, потом на иврите. — Я пойду к ним.
И он пошел вместе с Климродом. Изумленный Хармонд сидел за рулем джипа и видел, как они исчезли в здании поста; сам он, по его собственному выражению, «был Страшно испуган», чувствуя за спиной сплошной строй парашютистов, замыкавших кольцо окружения.
В здании поста один англичанин был убит, трое других ранены, а потери диверсионного отряда «Иргуна» составили двое убитых и трое раненых, один из которых в живот. Позднее Хармонд узнал, что диверсионный отряд потерял время по такой дурацкой причине, что не смог найти ключ от склада с оружием.
Одна-две минуты протекли в каком-то странном, можно сказать, трепетном покое. А потом снова раздался голос Лазаруса:
— Парнелл! Вы можете сойти вниз, они согласны сдаться. И скажите этим доблестным, пришедшим к нам на выручку подкреплениям, что сражение окончено.
Строй солдат в касках за Хармондом разомкнулся. Капитан и двое в штатском, которые были из грозного C. I. D.[20], двинулись вперед. Они прошли мимо Хармонда и проследовали в здание поста…
Лазарус улыбнулся вновь пришедшим и в ту же секунду догадался, что один из представителей спецслужб узнал его или не замедлит это сделать. Он взял Парнелла под руку и пошел им навстречу. Не оборачиваясь, он очень миролюбиво сказал:
— Покажи им, малыш.
Реб Климрод, открыв левой рукой оба вещевых мешка, показал обернутые в черную промасленную бумагу бруски в форме параллелепипедов, от которых тянулись провода.
— По пятнадцать килограммов тола в каждом, — объяснил Лазарус. — А то, что мальчик держит под мышкой, — это электровзрыватель под давлением. Обратите, пожалуйста, внимание, как тесно он прижимает правую руку к телу. Если он оторвет эту руку от тела, даже чихнув, то бах-ба-бах — все мы превратимся в теплоту и свет. Правда, я не могу гарантировать вам полное разрушение поста…
Реб Климрод с отрешенным взглядом заметил бесцветным голосом:
— Мы находимся в замкнутом пространстве. Мощность взрыва поэтому сильно возрастает..
— Точно, — весело подтвердил Лазарус, чей любимый ученик дал верный ответ. Но за стеклами очков без оправы его светло-голубые глаза сверкали безжалостным блеском, который не оставлял места никакому сомнению на счет той адской жестокости, что одолевала его.
— Короче, — продолжал он, — не будет безрассудством надеяться на сорок — пятьдесят трупов. Не спускай глаз с того типа в голубом галстуке, малыш. Он из C. I. D., уверен, — он меня узнал…
Лишь после этого Лазарус изложил англичанам план своих ближайших действий.
Тот же самый грузовик, что их доставил, увез обратно бойцов «Иргуна», потерявших на месте только двоих убитых; они проверили, нет ли у мертвецов каких-нибудь документов или личных вещей, дающих возможность быстро установить их личности. Грузовик поехал по дороге на Хайфу и, как было предусмотрено первоначальным планом операции, в пяти километрах северо-восточное соединился с группкой из трех человек — им поручили прикрывать отход, — они держали наготове канистры с бензином, который вылили бы на дорогу, создав в случае, преследования завесу огня.
Но их никто не преследовал.
Джеймс Парнелл смотрел, как расступилось оцепление парашютистов, пропустив грузовик, увозящий диверсионный отряд «Иргуна». Перед своим отъездом террористы — по мнению Парнелла, они были террористами — сожгли все документы, обнаруженные в кабинетах поста полиции. Но, по условиям сделки, не тронули оружие со склада. Он и этому был рад. А другие события ничем не могли его порадовать. Его с двумя представителями секретных служб и пятью другими людьми — все полицейские, ни одного солдата — сделал заложниками мнимый майор Коннорс и его Молодой спутник.
Ни на минуту Парнелл не усомнился, что взрывчатка была настоящая. По отношению к старшему, который так замечательно имитировал ирландский акцент, он с первой же секунды стал испытывать резкую антипатию и боязнь. Но другой, молодой высокий парень с удивительными глазами, некоторым образом вызывал у него большую тревогу: этот бездонный взгляд внушал Парнеллу страх.
Парнелл — впоследствии он стал журналистом, часто приезжал в Израиль — был вынужден влезть в кузов грузовика, лечь на пол, скрестив руки на затылке, подобно другим заложникам. Террорист в очках занял место рядом с шофером, держа в левой руке пластиковую бомбу Гаммон, а в правой — пистолет смит-вессон. С редкостной проницательностью он сам выбрал водителя, грузовика; гражданского полицейского — последнего из мужчин, способного замыслить и предпринять какой-либо отчаянный поступок.
Его юный, невозмутимый и бессловесный сообщник сидел в кузове, прижимая правую руку к туловищу, а левой сжимая автомат стен.
Парашютисты, как и в первый раз, по приказу своего командира, снова пропустили их. Грузовик удалялся довольно медленно. «Они хотят убедиться, что их не преследуют», — подумал Парнелл, который не видел ни зги. Они ехали в сторону Назарета. И у Парнелла снова появилась надежда: в нескольких километрах южнее находилась армейская застава. Однако через три-четыре минуты машина, сменив направление, свернула на проселочную дорогу, ехала по ней где-то с полчаса, потом остановилась.
Послышался голос человека в очках:
— Все выходят, кроме двух асов из C. I. D. и ирландца.
Снова двинулись в путь, бросив освобожденных людей посреди пустыни; Парнелл теперь сидел за рулем, а двое полицейских из секретных служб — в наручниках и со связанными ногами — лежали в кузове. Ехали целый час по почти непрозжей дороге.
Опять остановка. Парнелла привязали ремнем к переднему бамперу. Человек в очках подошел к кузову. Парнелл довольно прилично понимал иврит; он мог следить за бурным спором, который завязался между террористами: тот, что постарше, всячески хотел прикончить здесь же двух сотрудников C. I. D. «После них он пристрелит и меня. О, Боже, зачем я родился ирландцем?»
Над Галилеей занимался дождливый рассвет. В любой момент Парнелл ожидал услышать треск выстрелов. Но к нему приблизился высокий худой парень, склонился, чтобы расстегнуть ему наручники, и сказал удивительно мягким, спокойным голосом:
— Не пытайтесь, пожалуйста, ничего предпринимать. — Согласны? Иначе я не отвечаю за вашу жизнь.
— Согласен, — искренне, с необыкновенным облегчением ответил Парнелл. — Спасибо. Спасибо от всего сердца.
Серый постижимый взгляд скользнул по нему.
Они въехали в Акко в половине седьмого утра. В этот момент Парнелл был один в кабине грузовика. Минут за двадцать перед этим оба его противника встали позади кабины в кузове, попросив его (особенно молодой) необорачиваться и разбив зеркало, чтобы Парнелл не мог увидеть ничего у себя за спиной.
Вот почему, только подъезжая к площади Хан-эль-Ам-дан и завидев гостиницу с колоннадой — ее указали Парнеллу как конечный пункт, — он, успокоенный ничем не нарушаемой тишиной, замедлил ход и остановился.
И, естественно, в кузове не было никого, кроме двух полицейских, вне себя от ярости, но живых.
— 11 -
Реб Михаэль Климрод приехал в Каир в последние дни марта 1946 года. Один. Они с Лазарусом путешествовали раздельно, но снова встретились в египетской столице.
По мнению Яэля Байниша, самого достоверного и самого постоянного свидетеля этого периода жизни Короля, Реб Климрод, а главное, Лазарус значились среди тех террористов, за кем в Палестине британцы охотились усиленнее всего. Схватка в Ягуре этому во многом способствовала; у англичан, особенно у двух инспекторов Отдела уголовной полиции, времени было с лихвой, чтобы рассмотреть их лица, а высокий рост Климрода позволял довольно легко его опознать.
Нападение на полицейский пост в Ягуре было, однако, лишь эпизодом в значительно более широком наступлении, проводимом как «Иргуном», так и группой «Штерн». Общее наступление — руководимая Лазарусом операция являлась лишь его частью — началось 1 марта; были атакованы казармы в Хайфе, Реховоте, Пардес-Гане, а также пути сообщения в пригородах Иерусалима, Тель-Авива и Петах-Тиквы. Даже штаб Шестой воздушно-десантной дивизии в Иерусалиме взлетел на воздух.
Говоря о причинах, вынудивших Климрода и Лазаруса уехать в Каир (а потом в Европу), Яэль Байниш четко объясняет все, что касается второго: «Иргун», желавшая видеть себя строго военной, хотя и подпольной, организацией, ставила в упрек бывшему товарищу по оружию ирландцев из ИРА и североамериканских гангстеров его почти непреодолимую склонность к бессмысленной жестокости, которая в крайних случаях шла вразрез с поставленными политическими целями.
Что касается Реба Климрода, то Байниш ничего тогда не знал о мотивах его отъезда. «В какой-то момент я подумал, что он получил новое назначение, например в филиал „Моссада“ в Европе. Только в августе или сентябре я узнал, что все было не так и уехал он по своей инициативе. Я был разочарован и даже встревожен: его совместная работа с Довом не сулила ничего хорошего. Впоследствии подтвердилось, что я ошибался лишь наполовину…»
В Кайре Надя Хаким занимала виллу на острове Гезире, в жилом квартале неподалеку от проспекта короля Фуада. Эта бывшая вольнонаемная вышла замуж за одного из сыновей Хакима — владельца одноименного банка, того самого, где некоторое время служил Реб Климрод. Перемена в социальном положении никак не отразилась на связях Нади с подпольными сионистскими движениями: ее предупредили о приезде двух человек и попросили им помочь сперва устроиться в египетской столице, а потом выехать в Европу. Она поселила Лазаруса и Климрода в своей прежней квартире на Шейх Рихани-стрит, позади посольства США, и достала паспорта: ирландский для Лазаруса и французский для Климрода-Юбрехта.
Раздобыла им два места на пароходе Французской морской компании грузовых перевозок. Оба были в Марселе 30 марта.
А Реб Климрод уже один, появился в Нюрнберге 8 апреля.
— «Накам», — сказал Буним Аниелевич. И спросил понемецки: — Тебе понятно это слово?
— «Месть» на иврите, — ответил Реб.
Они шли по улицам Нюрнберга, по пригородам, между рядами разрушенных домов, под мелким и холодным дождем. Они были почти одинакового роста: Климрод сантиметра на три-четыре повыше. Аниелевичу было лет двадцать восемь; блеск его больших, глубоких и печальных глаз постоянно смягчала какая-то затуманенность.
— Мне совсем не нравится твой спутник, — помолчав, сказал он. — Во-первых, он слишком стар. Самому старшему среди нас не больше тридцати. А во-вторых, и это; главное, его профессиональная сторона. Он похож на американского гангстера.
— Он работает крайне эффективно. Лучше меня. Пока
— Я ценю эффективность. Не выношу этих талмудических споров о ста восьмидесяти семи основаниях для совершения или не совершения какого-либо действия, если даже речь идет о том, открыть или закрыть дверь. Но для того, что мы хотим предпринять, для того, что мы уже начали осуществлять, в тех качествах, каких мы требуем от людей, эффективность стоит на втором месте. Мне не нужны профессиональные убийцы, Реб. Прежде всего я жажду… — он запнулся и сумел как-то робко выговорить это слово, — чистоты. Мы будем убивать, каждую секунду испытывая ужас перед убийством. Говорят, месть — оружие слабых, но что делать? Суть ведь не в том, чтобы наказать этих людей, а в том, чтобы не дать забыть об их преступлениях. О них уже забывают. Даже здесь, где судят кое-кого из преступников и пишут об этом в газетах. — Но сколько времени это будет продолжаться? Необходимо, чтобы весь мир знал, что подобная гнусность не может быть забыта через два или три года. И для этого нет другого выхода, кроме как убивать. Ты действительно хочешь быть с нами?
Реб как-то неопределенно кивнул, не вынимая длинных костлявых рук из потертых карманов куртки.
— Я навел справки о тебе, — продолжал Аниелевич. — У нас очень разветвленная организация, агенты по всей Европе. И, кроме того, у меня есть друзья, надежные друзья, в Варшаве и Москве. Я хочу сказать, у меня лично. В Тель-Авиве они осуждают нашу деятельность, «Хагана» хотела бы нас контролировать или, может быть, даже уничтожить. Для них важнее всего Талмуд и часами напролет болтовня, а не действия. Что касается тебя, то мы все проверили. Один из наших был в Белжеце, помнит твою мать и твоих сестер, он ручается за тебя.
— Но не за Дова Лазаруса.
— За Лазаруса нет. Во всяком случае, мы будем его использовать. Нам потребуются деньги, много денег, а никто из добряков «Хаганы», «Моссада», «Иргуна» или «Штерна» не желает нам их дать. Мы должны выпутываться сами. Мы создали организацию, которая занимается контрабандой золота и лекарств. Я знаю: есть противоречие между той чистотой, что должна жить у нас в душах, и этими спекуляциями. Но и здесь тоже у нас нет выбора. В крайнем случае, хотя я и против, Лазарус сможет работать в этом отделении нашей организации. Я знаком с его личным делом: в Соединенных Штатах Америки он встречался с многими людьми из тех, кого там называют мафией, сотрудничал с гангстерами-евреями в Нью-Йорке, у него еще много знакомых среди них и их сицилийских друзей. Но давай поговорим о тебе. Ты не сможешь принять участие в нашей ближайшей операции. По крайней мере на ее первом этапе. Но ты говоришь по-французски, и даже, кажется, очень хорошо. Решено, что сразу же по окончании операции ее исполнители эвакуируются во Францию. Я хотел, чтобы ты занялся этим отходом, поехал во Францию и приготовил для них явки. Ты можешь это сделать?
— Мне понадобятся деньги.
— Они у тебя будут. Но посмотри сюда.
Взяв Реба Климрода за локоть, Буним остановил его. Реб поднял глаза и увидел здание за колючей проволокой, оно охранялось полицией. Он решил что это завод, но Аниелевич отрицательно покачал головой:
— Нет, пекарня. Они тут выпекают два сорта хлеба, который развозят каждое утро, мы, к счастью, не можем ошибиться: белый хлеб предназначен для американских, английских и польских солдат. Его мы, разумеется, трогать не станем. Зато круглый черный хлеб выдается только пленным. Они содержатся в бывшем Шталаге XIII. Там их тридцать шесть тысяч, сплошь эсэсовцы, против которых военная полиция союзников собрала улики. Мы надеемся уничтожить по крайней мере две трети. С помощью мышьяка.
Операция прошла в ночь с 13 на 14 апреля 1946 года; разыгралась сильная гроза, которая объясняет частичную неудачу. В предшествующие недели, однако, были приняты все предосторожности: двое из группы «Накам» сумели устроиться на работу в лагерь военнопленных, скрыв — что они евреи: один шофером, другой кладовщиком; одновременно химики организации разработали порошок на базе мышьяка, по составу и цвету ничем не отличающийся от слоя муки, которым германские булочники посыпают свои изделия; этот порошок наносился на буханки хлеба; другим удалось устроиться на самом хлебозаводе, и они тайком вырыли под полом склада — где перед вывозом хранился хлеб — тайник, куда спрятали яд и необходимый инструмент. Яд был пронесен на завод в резиновых грелках, спрятанных под одеждой.
13 апреля, ближе к вечеру, трое мужчин укрылись в тайнике, откуда выбрались с наступлением темноты, после ухода персонала. Надев перчатки и обмотав марлей лица, они начали присыпать порошком хлеба. Начиналась гроза. Порывистым ветром выбило окно склада. Прибежали встревоженные полицейские. Они никого не нашли и решили, что это воры пытались выкрасть хлеб — привычное дело в те голодные времена. На следующий день проведенное полицией расследование все-таки вынудило «Накам» прекратить операцию.
16 апреля газеты Нюрнберга сообщили, что полиция обнаружила тайник и что пять тысяч пленных эсэсовцев отравлены.
Четыреста из них умерли.
Вместе с французским евреем по фамилии Мэзьель — случайным членом «Накам», из которой он вскоре после этого вышел — Ребу Климроду удалось снять большую. квартиру в Лионе, в квартале Круа-Русс. В ней он на десять дней приютил четверых человек — исполнителей операции по отравлению в Нюрнберге, — которые не могли утешиться, что потерпели неудачу, успев отравить всего две тысячи хлебов вместо четырнадцати.
Через неделю, 20 апреля, сам Буним Аниелевич появился в Лионе, где встретился с Жаком Мэзьелем и Ребом Климродом. Он просил последнего послужить ему гидом — а главное, переводчиком — в поездке по Бельгии и Германии. Мэзьель был свидетелем, что они уехали на рассвете, 26 апреля, на машине, которую он купил за счет организации[21]. Прошло почти пять месяцев, прежде чем Мэзьель снова увидел молодого человека, который, уезжая, оставил после себя в лионской квартире свои единственные тогда земные сокровища, две книги — томик «Эссе» Монтеня по-французски и «Осенние листья» Уолта Уитмена по-английски.
Реб Климрод вновь объявился в Лионе где-то в середине сентября в сопровождении Дова Лазаруса.
До этого был парижский эпизод.
Двумя часами ранее зазвонил телефон. Неизвестный спросил Дэвида Сеттиньяза. Служанка ответила, что его нет ни в Париже, ни во Франции, но случаю было угодно, чтобы в комнате оказалась Сюзанна Сеттиньяз. Она сама взяла трубку. Сообщила, что она бабушка Дэвида, спросила: «Вы друг моего внука?»
— Не совсем, — ответил медленный и серьезный голос Реба Климрода. — Мы познакомились в прошлом году в Австрии, и он оказал мне большую услугу. Мне хотелось бы снова встретиться с ним.
В 1946 году Сюзанне Сеттиньяз уже перевалило за шестьдесят. Она вдовствовала более десяти лет, не имея других детей, кроме отца Дэвида (он умрет в будущем году), и других внуков, кроме Дэвида. Состояние, которое оставил муж, разумеется, позволяло Сюзанне жить безбедно, хотя не избавляло ее от острого чувства одиночества. Она питала к Дэвиду столь исключительную любовь, что прошлой весной, хотя и не говорила ни единого слова по-английски, решила погостить в Бостоне. 9 сентября, проведя, как всегда, лето в своем доме в Экс-ан-Провансе, она возвратилась в Париж. Сюзанна предложила собеседнику, раз он друг Дэвида, нанести ей визит. Реб Климрод принял приглашение.
Он оглянулся, и глаза его задержались на маленькой картине, которая висела между двумя книжными шкафами из резного красного дерева, над диванчиком в стиле Директории. Холст был исполнен маслом и темперой, вероятно, во второй половине двадцатых годов; на нем были нарисованы различные предметы, в их запутанном сочетании узнавались лишь две рыбы на голубом блюде из сиенской глины.
— Пауль Клее, — сказал он. — У нас был почти такой же.
— У нас?
— У моего отца и меня. Мы жили в Вене.
Он улыбнулся, и вся его физиономия от улыбки прямо на глазах преобразилась. И до этого мгновенья черты его лица нельзя было назвать невыразительными у него был вид человека, погруженного в какое-то внутреннее созерцание; впечатление это еще больше усиливали — и как усиливали! — светлые, огромные и бездонные глаза. Но он улыбнулся, и все стало иным. Он сказал:
— У вас великолепная квартира. И мой отец, конечно же, сказал бы о футляре, достойном своей жемчужины. Он любил делать подобные комплименты, вероятно, желая показать, что он истинный венец.
Он говорил с, легким акцентом и мог бы сойти за француза из Эльзаса. Сюзанна Сеттиньяз почувствовала себя в замешательстве, как прежде ее собственный внук и Джордж Таррас. Она тоже испытала на себе это очень странное ощущение несоответствия между внешностью своего визитера (она сочла, что ему двадцать один год, тогда как Ребу еще не исполнилось и восемнадцати), простотой, даже бедностью его платья и одновременно тем чувством величия, что излучали его глаза, голос и вся личность.
Она задала ему множество вопросов о своем внуке, спросила, каким образом они познакомились. Он ответил, что они с Дэвидом встретились «в Австрии, в окрестностях Линца», сразу же после прихода победоносных союзных войск и в тот момент он, Реб Михаэль Климрод, находился «в трудном положении» (таковы были слова, которые он употребил) и Дэвид ему помог. И что они друг другу понравились.
