Прикалываю к волосам хризантему

 

Дни шли. Она росла в большом сосуде,

Что у ограды нашего жилья.

 

Сорвав ее, я в зеркало взглянула:

Красиво! Уж и вправду ль это я?

 

Чанъаньский княжич сей цветок увидит

И обомлеет, позабыв про сан,

 

Пэнцзэ правитель[278], господин почтенный,

Потянется к вину и будет пьян!

 

На волосах роса трех троп садовых,

А на висках — приятный холодок,

 

Когда б цветком украсили дерюгу,

Дерюга стала б как осенний шелк.

 

Пусть от меня отводит взгляд прохожий,

Высоких чувств не принижая зря,

 

А лучше скромно хлопает в ладоши, —

И будет рад, о ней не говоря.

 

Гостья из-под банана

 

 

Тень хризантемы

 

Осень собирает, умножает

Клад своих немеркнущих красот,

 

К трем тропам тайком я пробираюсь,

Чтоб не слышно было, кто идет…

 

От окна мерцающий светильник

То как будто близок, то далек,

 

За ограду лунный свет пробился,

Яшмой звякнул на вратах замок…

 

Мерзнет он, цветок мой ароматный,

Но, однако, духом крепок он,

 

Жизнестоек, если выпал иней,

И непостижим, впадая в сон.

 

Драгоценность ночью ароматна,

О, не мни ее и не топчи,

 

Только кто очам хмельным поможет

Различить всю красоту в ночи?

 

Подруга Утренней зари

 

 

Сон о хризантеме

 

В разгаре осени хмельна по эту сторону ограды

И, как у осени, чиста моя душа и холодна,

 

Луна и облако плывут, не отрываясь друг от друга,

И одинаково светлы то облако и та луна.

 

Пред сном Чжуан-цзы, в коем он кружился бабочкою пестрой,[279]

Я не предамся слепоте, хоть и на небо вознесусь.

 

Но, думой в прошлое уйдя, ищу и ныне Тао Цяня,

И полагаю: он со мной вошел бы в искренний союз,

 

Я в сон едва лишь погружусь — и снова, снова устремляюсь

К тем вольным гусям в небесах, которых в край иной влечет,

 

И вздрогну вдруг, придя в себя, — и вновь доносится до слуха:

Стрекочет в тишине ночной неумолкающий сверчок.

 

Вот сон развеян… А без грез в душе моей опять досада,

И груз тяжелых тайных дум — их высказать бы, да кому?

 

…Трава зачахла, и мороз над нашим садом стелет дымку,

И нет границ разливам чувств, привычных сердцу моему!

 

Фея реки Сяосян

 

 

Увядшая хризантема

 

Роса застыла, превратившись в иней,

Обвисли стебли, стройные дотоле,

 

При Малом снеге проводы устроим,

Прощальный пир, обильное застолье!

 

И золото со временем тускнеет, —

Но все ж благоухаешь ты покуда…

 

Увы, на стеблях не хватает листьев,

Рассеял ветер гроздья изумруда…

 

Пал свет луны на половину ложа,

Пронзительно опять сверчок стрекочет,

 

На десять тысяч ли — мороз и тучи,

А караван гусей спешить не хочет.

 

Ну, что же, осень? До свиданья, осень!

Прощаемся до будущего года!

 

Пока же разомкнем рукопожатье, —

Грустить не будем даже в непогоду!

 

Гостья из-под банана

 

Слушая стихи, все дружно выражали свое восхищение и обменивались мнениями. Ли Вань сказала:

— Позвольте мне рассудить по справедливости. Каждое стихотворение по-своему хорошо. Но первое место я присуждаю стихотворению «Воспеваю хризантему», второе — «Вопрошаю хризантему», третье — «Сон о хризантеме». Темы для стихов были не традиционные, и лучше всех с ними справилась Фея реки Сяосян — ее стихотворение отличается новизной и свежестью мысли. Остальные стихи можно расположить в следующем порядке: «Прикалываю к волосам хризантему», «Любуюсь хризантемой», «Застолье с хризантемами» и, наконец, «Вспоминаю хризантему».

— Правильно, верно! — воскликнул Баоюй, захлопав в ладоши. — Совершенно справедливо!

— Но в моих стихах недостает изящества, — возразила Дайюй.

— Все равно они хороши, — заметила Ли Вань, — без нагромождений и шероховатостей.

— А по-моему, стихотворение, в котором есть строка «Припомнилась мне та прогулка в вечерний, предзакатный час», — самое хорошее, — настаивала Дайюй. — Эта строка своего рода фон всей картины. Прекрасны также строки: «Мне не до книг, я их отброшу — лишь суета мирская в них. Я вижу только эти ветки со всей осенней их красой». В них все сказано о хризантеме на столе. Автор мысленно возвращается к тому времени, когда хризантема еще не была сорвана. В этом заключен глубокий смысл!

— А строка из твоего стихотворения «А потом, аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу» — выше всякой похвалы! — воскликнула Ли Вань.

— Да, на сей раз Царевна Душистых трав проиграла, — заметила Таньчунь. — Такие строки, как «За оградою пусто, старый сад наш дряхлеет…» и «А мечта, как и прежде, неизменна, светла», звучат красиво, но никаких чувств не вызывают.

— А у тебя строки «На волосах роса трех троп садовых, а на висках — приятный холодок» и «Когда б цветком украсили дерюгу, дерюга стала б как осенний шелк» тоже не раскрывают темы «Прикалываю к волосам хризантему», — улыбнулась Баочай.

— «Скажи, — я услышала, — кто затаенно, сей мир презирая, растет?» и «Кто, как и другие цветы, раскрываясь, все медлит, все ищет и ждет?» — добавила Сянъюнь, — это вопросы, на которые можно не отвечать, так как все ясно без слов.

— Но в строках «На колени ладонь опускаю» и «Не покрыв головы, я мечтаю» выражена тоска от предчувствия разлуки с хризантемой, — улыбнулась Ли Вань. — Знай об этом хризантема, она ужаснулась бы твоей назойливости!

Все рассмеялись.

— А я опять провалился! — с улыбкой произнес Баоюй. — Неужели мои выражения «В чьем доме всходы породило семя?», «Ищу, ищу: где он, цветок осенний?», «Ушел я бодрым шагом далеко» и «И все ж не отразило пылких чувств холодное мое стихотворенье» совершенно не относятся к слову «ищу»? Неужели слова «Вчерашней ночью совсем нежданно дождь припустил вдруг и жизнь им дал» и «Сегодня утром — еще был иней» ничего не напоминают о слове «сажаю»? Можно досадовать лишь на то, что их нельзя сравнить с такими выражениями, как «Аромат своих слов не тая, я послушать луну попрошу», «Холод чист и душист. Я читаю стихи. На колени ладонь опускаю», «На висках… холодок», «Когда б цветком украсили дерюгу…». Но ничего, — добавил он, — завтра я ничем не занят и сочиню заново все двенадцать стихотворений.

— Твои стихи не так уж плохи, — поспешила его успокоить Ли Вань, — в них только мало новизны и оригинальности.

Обменявшись впечатлениями, все захотели еще крабов и сели за стол.

— Вот я держу в руке клешню краба и любуюсь коричными цветами, — сказал Баоюй, поднявшись с места. — Это тоже тема для стихов. И я уже сочинил одно. Кто еще хочет?

Он вымыл руки, взял кисть и записал:

 

Я взял клешню и беспредельно рад

Сидеть в густой тени дерев коричных,

 

Налил я уксус и теперь толку

Имбирь в порыве страсти необычной…

 

Как внук царька — прожорлив, и к тому ж

Вином еду я запивать желаю,

 

Как самодур-чиновник, я к еде

Пристрастье постоянное питаю!

 

Набит живот, — как будто коркой льда

Покрылся он, а я в самозабвенье,

 

И пропитались жижею мясной

Все пальцы — бесполезно омовенье!

 

Чего стыдиться? В мире нет таких,

Кто б к насыщению не устремлялся,

 

И даже Су Дунпо — святой поэт[280]—

Быть лакомкой великим не стеснялся!

 

— Таких стихов можно сочинить хоть целую сотню! — засмеялась Дайюй.

— Просто у тебя способностей не хватает, вот ты и выискиваешь недостатки у других, вместо того чтобы самой взять да сочинить! — с улыбкой заметил Баоюй.

Дайюй ничего не ответила, запрокинула голову, тихо продекламировала сочиненное стихотворение, схватила кисть и записала:

 

Внушительны на вид и после смерти

У краба копья и стальные латы,

 

Горою возлежат на блюдах яства,

Любой отведать их скорее рад.

 

Под панцирем нефритовое мясо —

Оно на блюдах выглядит богато,

 

Жирок за твердой коркой красноватый —

Что ни кусочек — свежесть! аромат!

 

Пусть много мяса, — я предпочитаю

Клешней восьмерку — сочных и отменных,

 

Но кто меня уговорить сумел бы

Всю тысячу бокалов выпить враз?

 

Как праздничны передо мною яства!

Я ими угощусь самозабвенно.

 

Чист ветер. В белом инее коричник.

Не оторву от хризантемы глаз!

 

Баоюй прочел и выразил свое восхищение, но Дайюй изорвала листок со стихотворением и приказала служанкам сжечь, сказав:

— Мои стихи хуже твоих, пусть их бросят в огонь. А стихотворение о крабе ты сохрани, оно лучше стихов о хризантеме!

— Я тоже сочинила стихотворение, — сказала Баочай. — Не знаю только, хорошо ли получилось. Запишу шутки ради.

 

Утуны тенисты, коричник ветвист.

Вино там отменное пьют.

 

В Чанъани лишь вспомнят, что скоро Чунъян, —

И слюнки заране текут…

 

Как много дорог пред глазами! Увы,

Нет стройности в них никакой!

 

От черного желтое не отделить,

И осень смешалась с весной!

 

Последние строки вызвали восхищенные возгласы:

— Прекрасно! Замечательно!

— Ловко же она нас поддела! — вскричал Баоюй. — Пожалуй, и мои стихи надо сжечь!

Стали читать дальше:

 

Добавь хризантему к вину,

Коль привкус у пищи дурной.

 

А приторна — так положи

Имбирь — он чуть-чуть горьковат.

 

Пусть падают крабы в котел.

Смысл этого действа какой?

 

Над берегом в небе луна.

У проса душист аромат.

 

— Вот это настоящий гимн крабам, — заявили все дружно, дочитав до конца. — Оказывается, даже незначительной теме можно придать глубокий смысл! Только некоторые строки довольно едкие и кое-кого задевают.

В это время в саду появилась Пинъэр. Если хотите узнать, зачем она пришла, прочтите следующую главу.

 

Глава тридцать девятая

 

 

У деревенской старухи глупые речи льются рекой;

впечатлительный юноша пытается докопаться до правды

Едва Пинъэр появилась, как ее забросали вопросами:

— Что делает твоя госпожа? Почему не вернулась?

— Времени у нее нет, — улыбаясь, сказала Пинъэр. — Она даже поесть не успела! И вот послала меня спросить, есть ли у вас еще крабы.

— Разумеется, есть, сколько угодно, — ответила Сянъюнь и приказала служанкам положить в короб десяток самых крупных крабов.

— Жирных кладите, с круглым брюшком, — сказала Пинъэр.

Сесть к столу она отказалась.

— Приказываю тебе — садись! — глядя в упор на служанку, сказала Ли Вань.

Она усадила Пинъэр рядом с собой, налила в кубок вина и поднесла ей прямо к губам. Пинъэр отпила глоток и собралась идти.

— Сиди! — удержала ее Ли Вань. — Я, значит, для тебя не указ, только Фэнцзе!

И она приказала служанкам:

— Отнесете крабов второй госпоже Фэнцзе и скажете что Пинъэр я оставила у себя!

Женщины унесли короб, но вскоре вернулись и доложили:

— Вторая госпожа велела вам всем передать, чтобы во время еды не смеялись и не болтали. Она прислала немного печенья из муки водяного ореха и хворост на курином жиру, которые только что получила от жены младшего дяди. А вам, барышня, — обратились они к Пинъэр, — госпожа разрешила остаться, только не пить лишнего.

— А если выпью, что будет? — с улыбкой спросила Пинъэр, продолжая пить и закусывать.

— Как жаль, что тебе, с твоей внешностью, выпала жалкая доля служанки! — засмеялась Ли Вань, обнимая Пинъэр. — Ведь если не знать, тебя можно легко принять за госпожу!

Пинъэр, болтавшая с Баочай и Сянъюнь, повернулась к Ли Вань и сказала:

— Не прижимайте меня, госпожа, щекотно!

— Ай-я! — воскликнула Ли Вань. — Что это у тебя такое твердое?

— Ключ, — ответила Пинъэр.

— Неужели у тебя есть драгоценность, которую надо запирать на замок? — рассмеялась Ли Вань. — Когда Танский монах [281]отправлялся в путь за священными книгами, у него был белый конь; когда Лю Чжиюань[282]завоевывал Поднебесную, у него были волшебные доспехи, подаренные духом тыквы, а у Фэнцзе есть ты. Ты — ключ своей госпожи! А тебе зачем ключ?

— Вы, госпожа, захмелели и насмехаетесь надо мной! — смущенно улыбнулась Пинъэр.

— Она говорит чистую правду, — произнесла Баочай. — Недавно мы на досуге обсуждали достоинства и недостатки служанок, и решили, что таких, как ты, на сотню едва ли найдется одна. Госпожа Фэнцзе знала, кого брать в услужение. Служанки у нее как на подбор, и у каждой свои достоинства.

— Все делается по воле Неба, — изрекла Ли Вань. — Представьте, что было бы, не прислуживай барышня Юаньян в комнатах старой госпожи! Даже госпожа Ван не осмеливается перечить старой госпоже. А Юаньян это себе иногда позволяет, и, как ни странно, одну ее госпожа слушается. Никто не знает, сколько одежды у старой госпожи, а Юаньян помнит все до мелочей, и если бы не она, многое давно растащили бы. Юаньян к тому же добра, не только не накажет служанку, если та оплошает, но еще и замолвит за нее словечко.

— Вчера как раз старая госпожа говорила, что Юаньян лучше всех нас! — вмешалась в разговор Сичунь.

— Она и в самом деле хорошая, — согласилась Пинъэр. — Где уж нам с нею тягаться?

— Цайся, служанка моей матушки, тоже честная и скромная, — заметил Баоюй.

— Никто и не отрицает этого, — сказала Таньчунь. — Она и расчетлива, и старательна. Наша госпожа, словно святая, ничего не смыслит в делах, так Цайся всегда ее выручит, подскажет, как поступить. Она точно знает, что полагается делать даже в таких важных случаях, как выезд старого господина! Забудет что-нибудь госпожа, Цайся тут как тут.

— Хватит вам, — сказала Ли Вань и, указывая пальцем на Баоюя, промолвила: — Лучше представьте себе, до чего дошел бы этот молодой господин, если бы за ним не присматривала Сижэнь? Что же до Фэнцзе, то, будь она хоть самим Чуским деспотом[283], ей все равно понадобился бы помощник, способный поднять треножник в тысячу цзиней весом! Без Пинъэр ей, конечно, не обойтись!

— Прежде у моей госпожи было четыре служанки, — сказала Пинъэр, — потом одна умерла, другие ушли, и сейчас осталась одна я, сирота.

— И все же тебе повезло, — заметила Ли Вань, — да и Фэнцзе тоже. Помню, при жизни мужа, старшего господина Цзя Чжу, у меня были две служанки. Я не хуже других. Но угодить мне они не могли, поэтому, когда муж умер, я отпустила их — я молодая, здоровая, могу все делать сама. Но как бы мне хотелось иметь хоть одну преданную служанку!

Слезы покатились из глаз Ли Вань.

— Стоит ли так сокрушаться? — принялись ее все утешать. — Не надо расстраиваться!

Покончив с едой и вымыв руки, барышни решили пойти справиться о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван.

После их ухода служанки подмели пол, убрали столы, вымыли кубки и блюда. Сижэнь и Пинъэр вместе вышли из павильона. Сижэнь пригласила Пинъэр к себе поболтать и выпить чаю.

Пинъэр отказалась:

— Как-нибудь в другой раз зайду, когда будет свободное время.

Она попрощалась и хотела уйти, но Сижэнь вдруг спросила:

— Не знаешь, что с нашим жалованьем? Почему до сих пор не выдали денег даже служанкам старой госпожи?

Пинъэр подошла вплотную к Сижэнь, огляделась и, убедившись, что поблизости никого нет, прошептала ей на ухо:

— И не спрашивай! Дня через два выдадут!

— В чем дело? — удивилась Сижэнь. — Чего ты боишься?

— Деньги на жалованье служанкам за этот месяц моя госпожа уже получила, но отдала их в рост под большие проценты. Придется ждать, пока она соберет проценты в других местах, чтобы получилась необходимая сумма, и тогда выдадут всем сразу. Никто об этом не знает, смотри не проболтайся!

— Разве у твоей госпожи не хватает денег на расходы? — удивилась Сижэнь. — Или она чем-нибудь недовольна? Зачем ей лишние хлопоты?

— Так-то оно так! — кивнула с улыбкой Пинъэр. — Но за последние годы моя госпожа таким образом заработала несколько сот лянов серебра! Свои личные деньги, которые ей выдают из общей казны, она копит и тоже отдает в рост, получая процентов до тысячи лянов серебра в год!

— Вы с хозяйкой на наших деньгах зарабатываете проценты, а мы, дураки, ждем! — воскликнула Сижэнь. — Здорово, нечего сказать!

— Ну и бессовестная же ты! — возмутилась Пинъэр. — Неужели тебе не хватает денег?

— Мне-то хватает, — ответила Сижэнь, — тратить не на что — разве что копить для какой-нибудь надобности.

— Если хочешь, возьми у меня — я скопила несколько лянов, — а потом я из твоих вычту.

— Сейчас пока не нужно, — покачала головой Сижэнь. — Если же понадобятся, непременно попрошу у тебя.

Пинъэр кивнула и направилась к выходу из сада. Здесь она столкнулась со служанкой, посланной за ней Фэнцзе.

— У госпожи важное дело, она ждет вас, — сказала служанка.

— Что еще за дело? — спросила Пинъэр. — Разве госпожа не знает, что меня задержала старшая госпожа Ли Вань? Я ведь не убежала, чтобы посылать за мной служанку!

— Я тут ни при чем, — возразила девочка. — Скажите об этом госпоже сами!

— Ты еще огрызаться! — прикрикнула на нее Пинъэр, плюнув с досады.

Когда Пинъэр пришла, Фэнцзе дома не было. В комнате сидела бабушка Лю, которая как-то приходила за подачкой, ее внук Баньэр, жены Чжан Цая и Чжоу Жуя и несколько девочек-служанок. На полу лежали высыпанные из мешка жужубы, маленькие тыквы и еще какие-то овощи и зелень.

При появлении Пинъэр все поспешили встать. Даже старуха Лю с удивительным проворством спрыгнула с кана и почтительно осведомилась:

— Как поживаете, барышня? Я давно собиралась прийти справиться о здоровье вашей госпожи и повидать барышень, но никак не могла выбраться. Урожай нынче богатый, и на зерно, и на фрукты, и на овощи. Продавать я не стала, дай, думаю, отнесу самые лучшие вашей госпоже и барышням. Редкие дорогие кушанья им наверняка приелись. Пусть отведают зелени и овощей! Дарю их от чистого сердца!

— Спасибо тебе за заботу! — поблагодарила Пинъэр, сделав знак бабушке сесть. После чего села сама, предложила сесть женам Чжан Цая и Чжоу Жуя и приказала девочкам подать чаю.

— Вы, барышня, сегодня такая веселая да румяная! — заметили женщины. — Даже глаза покраснели!

— В самом деле? — сказала Пинъэр. — Это с непривычки. Старшая невестка Ли Вань и барышни меня напоили вином. Целых две чарки выпила, потому и раскраснелась.

— А я думаю, где бы мне выпить! — смеясь, сказала жена Чжан Цая. — Но никто что-то не угощает! Когда, барышня, вас опять пригласят, захватите с собой и меня!

Все рассмеялись, а жена Чжоу Жуя добавила:

— Утром я видела крабов, которых для вас приготовили. На цзинь их пойдет два-три, не больше! А две-три корзины, пожалуй, потянут не меньше чем на семьдесят, а то и восемьдесят цзиней!

— На всех обитателей дома вряд ли хватит, — заметила жена Чжан Цая.

— Где там! — вскричала Пинъэр. — Хозяева съели всего по парочке! Служанкам досталась самая малость, да и то не каждой.

— Такие крабы нынче идут по пять фэней[284]за цзинь! — вставила бабушка Лю. — Значит, десять цзиней обойдутся в пять цяней серебра. Пятью пять — двадцать пять, да еще трижды пять — пятнадцать, да еще накинуть на вино и закуски, вот и выйдет больше двадцати лянов серебра! Амитаба! Этих денег у нас в деревне хватило бы на целый год!

— Бабушка, вы уже видели госпожу Фэнцзе? — перебила ее Пинъэр.

— Видела, — ответила старуха, — она подождать велела…

Бабушка Лю выглянула в окно, посмотрела на небо и сказала:

— Нам пора. А то не выберемся до темноты из города.

— Погоди, — остановила ее жена Чжоу Жуя, — пойду разузнаю, где госпожа.

Вскоре жена Чжоу Жуя вернулась и сказала бабушке Лю:

— Однако же повезло тебе! Ты понравилась госпоже!

Пинъэр спросила, что это значит.

— Вторая госпожа Фэнцзе сейчас у старой госпожи, — пояснила жена Чжоу Жуя. — Я шепнула второй госпоже, что бабушка Лю собирается уходить, а госпожа говорит: «Идти ей далеко, сюда она несла тяжелую ношу. Пусть заночует у нас». Услышав это, старая госпожа расспросила вторую госпожу про бабушку Лю и сказала: «Мне давно хотелось поговорить с такой женщиной, умудренной жизненным опытом». Это ли не значит, что бабушке повезло вдвойне?

И она заторопила старуху идти к матушке Цзя.

— Куда мне такой нескладной да неотесанной соваться к знатной госпоже! — переполошилась старуха. — Скажи лучше, сестрица, что я ушла, что…

— Ладно вам, — оборвала Пинъэр. — Идите скорее. Старая госпожа жалеет старых и бедных, не любит только притворщиков да обманщиков. Если боитесь, тетушка Чжоу вас проводит.

Жена Чжоу Жуя взяла старуху за руку и повела к матушке Цзя. С ними пошла и Пинъэр. У вторых ворот ее окликнул мальчик-слуга:

— Барышня!..

— Что еще? — спросила Пинъэр.

— Время позднее, а у меня мать заболела, лекаря нужно позвать. Отпустите меня, добрая барышня!

— Все вы словно сговорились! — проворчала Пинъэр. — То один отпрашивается, то другой, и так каждый день. К госпоже никто не идет, только ко мне! Чжуэр тоже ушел, а потом вдруг понадобился второму господину Цзя Ляню, пришлось мне оправдываться, выгораживать Чжуэра. Второй господин рассердился, заявил, что я распустила слуг! А теперь ты просишься!

— Он правду говорит, — сказала жена Чжоу Жуя. — Будьте милостивы, отпустите его!

— Ладно, — согласилась Пинъэр, — только смотри утром приходи пораньше! Ты можешь понадобиться. Чтобы был на месте к тому времени, когда солнце начнет припекать. А сейчас передай Ванъэру, пусть завтра же принесет второй госпоже проценты под занятые деньги. А не принесет, пусть подавится ими, вторая госпожа напоминать ему больше не будет!

Вне себя от радости мальчик пообещал Пинъэр все в точности исполнить и убежал.

Когда старуха Лю и все, кто ее сопровождал, пришли к матушке Цзя, они застали там девушек из сада Роскошных зрелищ.

Ослепленная роскошным убранством и блеском драгоценностей, бабушка Лю окончательно растерялась. Вдруг она увидела прямо перед собой на невысокой тахте почтенного вида старуху, напротив, смеясь и болтая, сидела Фэнцзе. Возле старухи сидела на корточках красавица, вся в шелках, и растирала ей ноги. Бабушка Лю поняла, что это и есть матушка Цзя.

— Желаю вам много лет здравствовать! — поспешно сказала старуха Лю, не переставая кланяться.

Матушка Цзя слегка приподнялась на тахте и справилась о здоровье бабушки Лю, затем приказала жене Чжоу Жуя подать стул и пригласила старуху сесть. Баньэр до того оробел, что спрятался за спину бабушки и позабыл справиться о здоровье хозяев дома.

— Почтеннейшая, сколько лет тебе нынче сравнялось? — спросила матушка Цзя.

— Семьдесят пять, — ответила бабушка Лю, вставая.

— А ты еще крепкая! — удивилась матушка Цзя. — Я, если доживу до твоего возраста, вряд ли смогу передвигать ноги!

— Мы весь век живем в нужде, — промолвила в ответ старуха Лю, — а вы, почтенная госпожа, наслаждаетесь счастьем. Будь у нас в деревне все такими, как вы, некому было бы работать!

— Видишь хорошо? — поинтересовалась матушка Цзя. — Зубы целы?

— Зубы целы, — ответила бабушка Лю. — Правда, в нынешнем году левый коренной стал шататься.

— А я вот совсем плохая стала, — печально проговорила матушка Цзя. — И не слышу, и не вижу, и память пропала. Даже родственников стала забывать. Стараюсь с ними не встречаться, чтобы не вызывать насмешек. Жую, и то с трудом, даже мягкую пищу. Много сплю, когда скучно — забавляюсь с внуками и внучками, вот и все.

— До чего же вы счастливая, почтенная госпожа! — воскликнула бабушка Лю. — Никто у нас в деревне не может сравниться с вами!

— Да какое же это счастье быть старой развалиной, — вздохнула матушка Цзя.

Тут все рассмеялись.

— Мне Фэнцзе сейчас сказала, что ты принесла зелени и овощей, — продолжала матушка Цзя, — и я распорядилась их принять, уж очень хочется чего-нибудь свеженького, прямо с грядки, а то ведь мы все покупаем!..

— А мы, деревенские, рады бы отведать рыбы или мяса, только нам не по карману.

— Ты нам не чужая, — сказала матушка Цзя, — и с пустыми руками мы тебя не отпустим. Если не брезгуешь, погости денька два! У нас в саду тоже растут фрукты, завтра ты их отведаешь и домой немного возьмешь. По крайней мере не будешь думать, что зря навещала родственников!

Увидев, что матушка Цзя в хорошем расположении духа, Фэнцзе тоже принялась уговаривать бабушку Лю заночевать.

— У нас, конечно, не так просторно, как в деревне, — пошутила она, — но две комнаты пустуют. Поживете у нас несколько дней, расскажете нашей почтенной госпоже деревенские новости и какие-нибудь истории.

— Девочка моя, ты уж не смейся над нею! Деревенские вряд ли могут понять твои шутки! — сказала матушка Цзя и, обернувшись к служанкам, велела принести фруктов для Баньэра. Но мальчик к ним даже не прикоснулся, до того оробел. Тогда матушка Цзя распорядилась дать ему денег и отвести играть с мальчиками-слугами.

Тем временем бабушка Лю выпила чаю и рассказала матушке Цзя несколько историй, о которых она либо слышала, либо сама была очевидицей. Матушка Цзя слушала с большим интересом.

Фэнцзе распорядилась пригласить гостью к ужину, а матушка Цзя велела отнести ей самые любимые свои блюда.

Фэнцзе сразу догадалась, что угодила старой госпоже, и после ужина послала к ней служанку спросить, какие будут распоряжения насчет старухи.

Юаньян приказала отвести бабушку Лю искупаться, взяла первую попавшуюся под руку одежду и велела отнести старухе.

С бабушкой Лю никогда не происходило ничего подобного. Она быстро искупалась, надела чистое платье и снова отправилась к матушке Цзя, придумывая на ходу, что бы еще ей рассказать.

Спустя немного пришел Баоюй с сестрами. Никому из них прежде не доводилось слышать таких занятных историй. Даже слепые рассказчики не могли сравниться с бабушкой Лю.

Неграмотная деревенская старуха многое повидала на своем веку. Видя, с каким вниманием ее слушают и старая госпожа, и барышни, она радовалась и, чтобы позабавить хозяев, рассказывала и что было, и чего не было.

— Мы круглый год работаем в поле и в огороде, изо дня в день пашем землю, сажаем овощи. Весной, летом, осенью, зимой, в любую погоду, несмотря на ветер и снег. У нас нет ни минуты, чтобы посидеть поболтать — вот как вы. От жары мы скрываемся в шалаше, и то лишь когда даем лошади отдохнуть. Но даже за это короткое время каких только не наслушаешься историй! К примеру, прошлой зимой несколько дней кряду шел снег, и толщина его доходила до трех-четырех чи. В тот день я встала чуть свет и только собралась выйти из дому, как вдруг слышу снаружи какой-то треск! Будто хворост кто-то ломает. Я подумала, это вор, и выглянула наружу… Смотрю, стоит кто-то чужой, не из деревенских.

— Наверное, путник, — высказала предположение матушка Цзя. — Озяб, а согреться негде, вот он и решил наломать хворосту и развести костер. Такое бывает, ничего удивительного.

— В том-то и дело, что не путник, — возразила бабушка Лю. — А то и вправду удивляться было бы нечему. Ни за что не угадаете, кто это был! Барышня лет семнадцати— восемнадцати! Волосы гладко зачесаны и блестят, будто масляные! Одета в ярко-красную кофту и белую юбку из узорчатого шелка…

— Не волнуйте старую госпожу, не пугайте! — крикнул кто-то в этот момент снаружи.

— В чем дело? — переполошилась матушка Цзя.

— В конюшне на южном дворе случился пожар, — доложила девочка-служанка. — Но его потушили.

Матушка Цзя, беспокойная по характеру, вскочила с места и, поддерживаемая девушками, вышла на галерею. В юго-восточной стороне что-то слабо светилось. Матушка Цзя приказала возжечь благовония и молиться богу огня.

— Огонь уже сбили, не беспокойтесь, почтенная госпожа, — сказала, подбегая к ней, госпожа Ван, — идите к себе!

Баоюй между тем спросил бабушку Лю:

— А зачем эта девушка на снегу хворост ломала и костер разводила? Она замерзла или, может быть, простудилась?

— Помолчи! — прикрикнула на него матушка Цзя. — Только заговорили о хворосте, как вспыхнул пожар! А ты пристаешь с расспросами! Поговорим лучше о другом!

Баоюю не понравилось, что его одернули, но перечить он не посмел.

Бабушка Лю между тем собралась с мыслями и продолжала свой рассказ:

— К востоку от нашей деревни живет старушка, ей уже девяносто лет. Ест она только постную пищу, каждый день читает молитвы и тем снискала милость бодхисаттвы Гуаньинь[285]. Однажды во сне бодхисаттва явилась ей и сказала: «Ты всей душой предана богу, а внуков у тебя нет. Я доложила о тебе Яшмовому владыке, и он сказал, что родится у тебя внук!» Вообще-то у старухи этой был сын, а у сына тоже был сын, только он умер, когда ему было не то семнадцать, не то восемнадцать лет. Видели бы вы, как его оплакивали!.. Но очень скоро родился еще сын — нынче ему тринадцать сравнялось или четырнадцать. Румяный, пышный, здоровый! А какой умный! Вот и скажите после этого, что нет всемогущего Будды!

Матушка Цзя в себя не могла прийти от изумления, даже госпожа Ван, не очень-то верившая в чудеса, слушала с интересом.

Но больше всех заинтересовала эта история Баоюя. Он впал в раздумье, и, чтобы отвлечь его, Таньчунь сказала:

— Сестрицу Ши Сянъюнь мы пригласили в наше поэтическое общество, а что, если к нам на одно из собраний придет твоя матушка полюбоваться хризантемами?

— В ответ на приглашение сестрицы Сянъюнь бабушка обещала устроить в свою очередь угощение для всех нас, — ответил Баоюй. — Сначала побываем у нее, а там подумаем, что делать дальше.

— С каждым днем становится все холоднее, — заметила Таньчунь. — Не надо откладывать, ведь старая госпожа не любит холода.

— Напротив, — возразил Баоюй. — Она очень любит и дождь, и снег. Как только выпадет первый снег, мы пригласим ее полюбоваться его хлопьями! Это будет замечательно! Верно? А во время снегопада будем сочинять стихи! Так интереснее!

— Сочинять стихи? — спросила Дайюй. — Лучше наломать хвороста и развести костер!

Ее слова вызвали дружный смех. А Баоюй нахмурился.

Когда все разошлись, он отвел старуху Лю в сторону и стал подробно расспрашивать о девушке, которую та видела зимой.

Бабушка Лю не знала, что сказать, но быстро нашлась.

— Это оказалась не святая, но все равно в память о ней на северной стороне деревни построили кумирню… Когда-то жил человек по фамилии…

Старуха умолкла, словно припоминая.

— Неважно, какая фамилия, — перебил ее Баоюй, — вы доскажите историю, чем все кончилось.

— Так вот, — продолжала старуха, — сыновей у этого господина не было, только дочь, кажется, ее звали Жоюй. Умная, грамотная, книги читала. Родители берегли ее, словно жемчужину. Но, увы! Семнадцати лет девочка заболела и умерла!

Баоюй в волнении глотнул слюну и спросил:

— А что было потом?

— Потом? Родители построили в память о ней кумирню, поставили ее статую и наняли людей, чтобы возле нее воскуривали благовония. Но это было давно, те люди умерли, кумирня пришла в запустение, а статуя обратилась в духа.

— Она не могла обратиться в духа, — заметил Баоюй, — такие, как эта девушка, бессмертны.

— Амитаба! — вскричала бабушка Лю. — А я думала, девочка приняла другой облик! Ведь она часто гуляет, будто живая, вот и хворост наверняка ломала она. А у нас в деревне хотят разбить ее статую!

— Не делайте этого! — вскричал Баоюй. — Вы совершите великий грех!

— Как хорошо, что ты меня предупредил! — с притворной радостью воскликнула бабушка Лю. — Завтра, как только вернусь в деревню, всем об этом скажу!

— Моя бабушка и матушка — очень добрые, — произнес Баоюй, — да и все наши родственники тоже. Они всегда творят добро, строят храмы и ставят статуи! Я завтра же сделаю пожертвование и попрошу, чтобы вас назначили воскуривать благовония перед статуей девушки! Мы восстановим кумирню и статую и постоянно будем жертвовать деньги на благовония!

— В таком случае и мне, благодаря девушке, перепадет несколько монет! — обрадовалась старуха.

Баоюй стал расспрашивать, в какой именно деревне находится кумирня, далеко ли до нее, бабушка Лю отвечала первое, что приходило в голову.

Но Баоюй слова ее принял на веру и всю ночь думал об этой истории.

А утром он дал Бэймину немного денег, со слов старухи объяснил, куда ехать, и решил действовать, как только Бэймин вернется и расскажет, как обстоят дела.

Слуга долго не возвращался, и Баоюй себе места не находил от волнения. Лишь на закате появился Бэймин в веселом расположении духа.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Баоюй.

— Вы все неправильно объяснили, — с улыбкой проговорил Бэймин. — Вот и пришлось мне искать! Разрушенный храм действительно есть, только совсем в другом месте, в северо-восточной стороне деревни!..

— Бабушка Лю уже старая, могла перепутать, — сказал Баоюй, просияв. — Расскажи лучше, что видел.

— Ворота храма выходят на юг — они сломаны. Я чуть не лопнул от злости, пока их нашел. Думал бросить все и вернуться домой. Зато, увидев кумирню, очень обрадовался. Но, глянув на статую, едва не свалился на землю. Она и в самом деле словно живая.

— Еще бы! — вскричал Баоюй. — Ведь она может превращаться в человека!

— Но это никакая не девочка! — воскликнул Бэймин и даже руками всплеснул. — Это богиня оспы, с черным лицом и рыжими волосами!

— Дурак! — крикнул Баоюй, плюнув с досады. — Даже такого простого поручения не смог выполнить!

— Вы наверняка все это из книг вычитали или всяких бредней наслушались, господин, — заявил слуга, — а я виноват!

— Ну ладно, не сердись, — примирительно сказал Баоюй, — будет у тебя свободное время, поищешь еще. Может быть, старуха все выдумала, тогда дело другое. А если это правда? Неужто не хочешь совершить доброе дело? Ведь оно тебе в будущем зачтется! Сделай, как я говорю, и получишь награду!

Едва он успел вымолвить эти слова, как на пороге появился мальчик-слуга, дежуривший у вторых ворот, и доложил:

— Барышня из комнат старой госпожи ждет второго господина!

Если вам, дорогой читатель, интересно узнать, кто пришел, прочтите следующую главу!

 

Глава сороковая

 

 

Матушка Цзя дважды устраивает угощение в саду Роскошных зрелищ;

Цзинь Юаньян трижды объявляет приказ на костях домино

Итак, Баоюй поспешил выйти и увидел служанку Хупо, она стояла перед каменным экраном у ворот.

— Скорее идите к старой госпоже, — сказала она, — вас ждут.

Когда Баоюй вошел в дом матушки Цзя, все были в сборе. Матушка Цзя, госпожа Ван и сестры советовались, как устроить угощение для Сянъюнь.

— Я вот что хочу предложить, — сказал Баоюй. — Поскольку будут все свои, не надо устанавливать количество блюд — каждый выберет себе то, что любит. А вместо столов, за которыми, как обычно, все рассаживаются по старшинству, можно поставить высокие чайные столики с одним или двумя излюбленными блюдами для тех, кто за ними сидит, а также поднос с холодными закусками и чайник с вином. Так будет интересней.

— Ты прав, — согласилась с ним матушка Цзя и тут же передала распоряжение на кухню: — Пусть завтра приготовят наши любимые кушанья на всех приглашенных, поставят их в короба и отнесут в сад. Там и будем завтракать.

Пока толковали, настало время зажигать лампы. Но о том, как прошел этот вечер, мы рассказывать не будем.

 

На следующее утро все встали рано. День выдался чудесный.

Ли Вань поднялась еще на рассвете и следила, как служанки сметают с дорожек опавшие за ночь листья, протирают столы и стулья, готовят посуду для чая и вина.

Фэнъэр, служанка Фэнцзе, привела старуху Лю и Баньэра и спросила Ли Вань:

— Вы очень заняты, госпожа?

Вместо ответа Ли Вань обратилась к старухе Лю:

— Говорила же я, что тебе не удастся уйти, а ты торопилась.

— Старая госпожа меня не отпустила, — ответила старуха Лю, — хочет, чтобы и я повеселилась денек.

— Моя госпожа велела вам передать, что чайных столиков может на всех не хватить, — сказала Фэнъэр, протягивая Ли Вань связку ключей, — поэтому она просит открыть башню и взять оттуда столы. Сама она сейчас не может прийти, потому что занята разговором с госпожой Ван.

Ли Вань приказала Суюнь взять ключи, а другой служанке — привести мальчиков-слуг, дежуривших у садовых ворот.

Ли Вань пошла к башне Роскошного зрелища вместе со слугами, приказала им подняться наверх, открыть покои Узорчатой парчи и принести оттуда столы. Мальчики-слуги, женщины и девочки-служанки дружно взялись за дело, и вскоре двадцать столов были внизу.

— Осторожно! — говорила Ли Вань. — Не спешите, а то обломаете резьбу, ведь она из слоновой кости!

— Можешь тоже подняться наверх, поглядеть, — предложила Ли Вань старухе Лю.

Старуха обрадовалась и, увлекая за собой Баньэра, легко взбежала по лестнице. В помещении, где она очутилась, царил полумрак, стояли ширмы, столы, стулья, разноцветные фонари и еще какие-то вещи, красивые, дорогие, которых старуха отродясь не видела. Помянув несколько раз Будду, старуха спустилась вниз, после чего дверь снова заперли на замок, а слуги и служанки разошлись по своим делам.

— Совсем забыла, — спохватилась Ли Вань, окликнув служанок. — Может быть, старой госпоже захочется покататься на лодке, так приготовьте на всякий случай весла, зонты и пологи!

— Слушаемся! — ответили служанки, вернулись в башню и принесли все необходимое. Затем они послали мальчика-слугу предупредить лодочниц, чтобы пригнали в пруд две лодки.

Пока Ли Вань хлопотала, в сад явилась матушка Цзя в сопровождении целой толпы женщин. Ли Вань вышла навстречу, поклонилась и сказала:

— Видимо, госпожа, вы в хорошем расположении духа и решили пожаловать к нам! А я думала, вы только собираетесь умыться и причесаться, и вот нарвала хризантем, чтобы вам послать.

В этот момент Биюэ поднесла матушке Цзя блюдо, по форме напоминавшее лист лотоса, на котором лежала целая гора хризантем разных цветов. Матушка Цзя выбрала ярко-красную, приколола к волосам и с улыбкой обернулась к старухе Лю:

— Возьми и ты цветок.

Фэнцзе за руку подвела старуху Лю к блюду и промолвила:

— Позвольте мне вас украсить!

Взяв с блюда несколько хризантем, Фэнцзе воткнула их как попало в волосы старухи Лю. Глядя на нее, трудно было удержаться от смеха.

— За что это моей голове выпало такое счастье?! — воскликнула она.

— Неужто ты не швырнешь цветы в лицо этой насмешнице?! — подзадоривали старуху женщины. — Ведь ты сейчас похожа на старую красотку!

— Да, теперь я старая, — сказала в ответ старуха Лю, — а в молодости и в самом деле была красоткой! И очень любила пудру и помаду!.. А сейчас пусть я буду старой красоткой!

За разговором незаметно дошли до беседки Струящихся ароматов. Девочки-служанки принесли парчовый матрац и расстелили на скамье со спинкой. Матушка Цзя опустилась на него, знаком пригласила бабушку Лю сесть рядом и с улыбкой спросила:

— Ну как, нравится тебе сад?

— Мы люди деревенские, — ответила старуха, несколько раз помянув Будду, — но перед Новым годом всегда ездим в город за праздничными картинками, а потом любуемся ими и мечтаем: «Хоть бы разок погулять в таком саду!» Я думала, такая красота только на картинках! А сегодня, как только вошла в ваш сад да поглядела вокруг, поняла, что он в десять раз лучше! Вот если бы ваш сад нарисовали и дали мне картинку дома показать. Ради этого и жизни не жалко!

Тут матушка Цзя произнесла, указывая пальцем на Сичунь:

— Эта моя внучка хорошо рисует. Хочешь, велю ей нарисовать сад?

Вне себя от радости старуха Лю подбежала к Сичунь, схватила ее за руку и воскликнула:

— Барышня ты моя! Ты такая большая да красивая и еще умеешь рисовать! В тебя наверняка воплотилась фея!

Неподдельный восторг старухи всех насмешил.

Отдохнув немного, матушка Цзя повела старуху осматривать сад. Сначала подошли к павильону Реки Сяосян. Едва миновали ворота, взору предстала усыпанная гравием дорожка с пышным мхом по краям. По обеим ее сторонам рос бирюзовый бамбук.

Старуха всех пропустила вперед, а сама пошла чуть поодаль.

— Идите по дорожке, бабушка, — предупредила ее Хупо, — мох скользкий, можно упасть.

— Ничего, мне не привыкать, барышня, — ответила старуха, — лучше смотрите, как бы туфельки не испачкать!

Она шла, болтая, не глядя под ноги, и в конце концов с шумом упала, споткнувшись о камень. Все захлопали в ладоши и так и покатились со смеху.

— Негодницы! — крикнула матушка Цзя. — Вместо того чтобы помочь почтенной женщине встать, вы смеетесь!

Но старуха уже сама поднялась и воскликнула:

— Вот те на! Не успела похвастаться, как тут же свалилась!

— Спину не ушибла? — участливо спросила матушка Цзя. — Ну-ка, пусть служанки хорошенько разотрут!

— Да разве я неженка? — возразила старуха Лю. — Дня не припомню, чтобы раза два не упасть! Что же это меня каждый раз растирать!

Цзыцзюань тем временем отодвинула дверную занавеску, матушка Цзя вошла в комнату и опустилась на стул. Дайюй поднесла ей чай на подносе.

— Не надо, прошу тебя, — сказала госпожа Ван, — мы пить не будем!

Тогда Дайюй приказала служанке принести стул, на котором обычно сидела у окна, и предложила госпоже Ван сесть.

Старуха Лю, увидев на столике кисти и тушечницу, а на полках — множество книг, с удивлением воскликнула:

— Это, наверное, кабинет вашего внука?!

— Нет, это комната моей внучки, — с улыбкой ответила матушка Цзя, указывая на Дайюй.

Старуха Лю внимательно посмотрела на Дайюй и произнесла:

— Никогда не скажешь, что здесь живет девушка! Не у каждого ученого человека есть такой кабинет!

— Что это Баоюя не видно? — спросила матушка Цзя.

— Он на пруду, в лодке, — ответили ей.

— А кто распорядился приготовить лодку? — удивилась матушка Цзя.

— Я, — не замедлила ответить Ли Вань. — Когда мы открывали башню Роскошного зрелища, я подумала, что вам вдруг захочется покататься, и велела приготовить лодки.

Матушка Цзя хотела что-то сказать, но в это время на пороге появилась служанка и доложила:

— Госпожа Сюэ.

Матушка Цзя поднялась гостье навстречу, а тетушка Сюэ, улыбаясь, приветствовала ее.

— О, у вас, видно, хорошее настроение, почтенная госпожа, — промолвила она, — раз вы так рано сюда пришли!

— Я как раз только что говорила, что опоздавших будем штрафовать, — улыбнулась в ответ матушка Цзя. — А вы опоздали!

Пошутив так, матушка Цзя вдруг взглянула на окно и сказала:

— Когда-то шелк на этом окне был очень красивым, а сейчас от солнца выгорел и поблек! Зеленый шелк сюда не годится, он не будет оттенять бамбук, который растет во дворе, а персиков и абрикосов здесь нет. Помню, у нас был тонкий шелк разных цветов, специально для окон. Завтра же надо его найти и заменить этот выгоревший.

— Недавно я видела в кладовой, в большом ящике, несколько кусков тонкого ярко-красного шелка «крылышки цикады», — сказала Фэнцзе. — И еще шелк с узорами: летучие мыши среди облаков и порхающие среди цветов бабочки. Шелк мягкий, краски яркие, живые. Я никогда такого не видела и взяла два куска на покрывала для кроватей. Великолепные получаются покрывала!

— Тьфу! — плюнула матушка Цзя, рассмеявшись. — А еще говоришь, что видела все на свете! Попробуй только еще раз похвастаться!

— Сколько бы она ни видела, с вами ей не сравниться! — улыбнулась тетушка Сюэ. — Вот вам хороший случай наставить ее, а мы охотно послушаем.

— Дорогая бабушка, наставьте же меня! — принялась просить Фэнцзе.

— Этому шелку лет больше, чем всем вам, вместе взятым! — промолвила матушка Цзя. — Его часто принимают за «крылышки цикады», но настоящее его название «легкая дымка»!

— Название поистине красивое, как и сам шелк, — согласилась Фэнцзе. — Я и в самом деле такого никогда не видела, хотя шелков нагляделась вдоволь.

— Сколько тебе лет? — с улыбкой спросила матушка Цзя. — И сколько шелков ты видела? А еще смеешь хвастаться! Шелк, о котором мы говорим, бывает четырех цветов: цвета ясного неба после дождя, осенних листьев, зелени сосны и серебристо-красный. Сделать ли из этого шелка полог для кровати или затянуть им окно, издали он будет похож на дымку или туман! Потому и получил такое название! А вот серебристо-красный шелк называется «отблеск зари». Даже шелк, который выделывается сейчас при императорском дворе, не обладает такой мягкостью и плотностью!

— Фэнцзе не виновата, что не видела такого шелка, — заметила тетушка Сюэ. — Я тоже не видела, хоть и прожила больше.

Пока шел этот разговор, Фэнцзе успела послать служанку за шелком, о котором шла речь.

— Вот о нем я и говорила! — воскликнула матушка Цзя, когда служанка принесла шелк. — Прежде им только затягивали окна, а уже потом стали шить пологи и покрывала! И получилось очень хорошо! Завтра же, Фэнцзе, разыщи несколько кусков серебристо-красного шелка и вели затянуть здесь окна.

Фэнцзе кивнула. Все восторгались шелком, а старуха Лю, не преминув помянуть Будду, сказала:

— Нам платья и то было бы жалко шить из такого шелка! А вы придумали им затягивать окна!

— А что с ним делать? — удивилась матушка Цзя. — Ведь на платья он не годится!

Не успела она договорить, как Фэнцзе приподняла полу темно-красного шелкового халата и обратилась к матушке Цзя и тетушке Сюэ:

— Вот, поглядите!..

— Шелк замечательный, — похвалили матушка Цзя и тетушка Сюэ. — Но с «легкой дымкой» ни в какое сравнение не идет, хотя делают его в императорских мастерских.

— Говорят, будто шелк этот вырабатывают специально для императора! Как же он может быть хуже того, в который прежде одевались простые чиновники? — спросила Фэнцзе.

— А ты поищи такой шелк, у нас, наверное, сохранился, — прервала ее матушка Цзя. — Если найдешь два куска, подари бабушке Лю. Может быть, есть еще и лазурный, принеси мне — я сделаю полог для кровати. А что останется, отдадим служанкам на подкладку для безрукавок. Зачем материи зря лежать — ведь сгниет.

— Совершенно с вами согласна! — произнесла Фэнцзе и приказала служанкам унести шелк.

— Здесь тесновато, — заметила матушка Цзя, — давайте прогуляемся!

Тут в разговор вмешалась старуха Лю.

— Я слышала, — сказала она, — что знатные семьи живут в больших домах. И вот вчера мне довелось побывать в покоях почтенной госпожи: там все большое — и сундуки, и шкафы, и столы, и кровати. К примеру, шкаф больше комнаты в нашем доме! Не удивительно, что во дворе стоят высокие лестницы. Сперва я не поняла, для чего они, думала, чтобы лазить на крышу сушить белье! А потом догадалась, что без них не достать вещи из шкафа! Но эта маленькая комнатка кажется мне лучше больших! И вещи здесь все замечательные, только я не знаю, как многие из них называются. Мне даже жаль уходить отсюда!

— Я покажу вам места покрасивее! — сказала Фэнцзе старухе. — Пойдемте!

Все покинули павильон Реки Сяосян, и еще издали заметили на пруду лодку.

— Раз уж лодку пригнали, покатаемся немного, — предложила матушка Цзя и направилась к отмели Осоки, у острова Водяных каштанов.

По дороге на пруд они встретили женщин, которые несли короба, обтянутые разноцветным шелком с золотыми узорами.

— Где прикажете накрыть завтрак? — спросила Фэнцзе у госпожи Ван.

— Спроси старую госпожу, — ответила та, — где она прикажет, там пусть и накрывают.

— Неплохо бы устроиться у Таньчунь, — услышав их разговор, предложила матушка Цзя. — Ты со служанками займись завтраком, а мы пока покатаемся.

Фэнцзе вместе с Ли Вань, Таньчунь, Юаньян и Хупо кратчайшим путем направились в кабинет Осенней свежести. Женщины с коробами последовали за ними.

Столы накрыли в зале Светлой бирюзы.

— Мы насмехаемся над мужчинами, которые собирают гостей, чтобы хорошенько поесть и выпить, — заметила Юаньян. — А сегодня мы принимаем важную особу.

Простодушная Ли Вань не поняла намека, однако Фэнцзе сразу догадалась, что Юаньян имеет в виду старуху Лю.

— Вот посмеемся! — улыбнулась она и стала советоваться с Юаньян, какую бы устроить шутку.

— От вас никогда ничего доброго не дождешься! проговорила Ли Вань. — Вы хоть не дети, а на уме одно баловство. Непременно расскажу старой госпоже!

— Это я придумала, — сказала Юаньян, — вторая госпожа Фэнцзе тут ни при чем.

Вскоре подошли остальные и стали садиться где вздумается. Служанки подали чай, а Фэнцзе стала раскладывать оправленные серебром палочки из черного дерева.

— Принесите сюда тот кедровый столик, — распорядилась матушка Цзя, — для бабушки Лю.

Служанки исполнили приказание. Фэнцзе подмигнула Юаньян, та отвела старуху Лю в сторонку и тихо сказала:

— Кто за столом оплошает, над тем все смеются — так у нас в доме заведено. Ты уж не обижайся!

Наконец все расселись. Тетушка Сюэ успела позавтракать дома, поэтому есть не хотела, сидела в стороне и пила чай. Баоюй, Сянъюнь, Дайюй и Баочай заняли места за одним столом с матушкой Цзя. Госпожа Ван и Инчунь с сестрами расположились за другим столиком. Старуха Лю сидела за отдельным столом рядом с матушкой Цзя.

Матушка Цзя привыкла, чтобы во время еды возле нее стояли служанки с полоскательницами, мухогонками и полотенцами. В обязанности Юаньян это не входило, поэтому, когда она взяла мухогонку и встала возле матушки Цзя, остальные служанки поняли, что она собирается подшутить над бабушкой Лю, и уступили ей место. Прислуживая матушке Цзя, Юаньян незаметно сделала глазами знак старухе Лю. Та сразу догадалась, в чем дело, и сказала:

— Не беспокойтесь, барышня!

Палочки для еды показались старухе слишком тяжелыми, и она то и дело роняла их. Это Фэнцзе и Юаньян нарочно положили бабушке Лю старые четырехгранные оправленные золотом палочки из слоновой кости, которыми давно уже никто не пользовался.

— Да это не палочки, а дубины! — вскричала старуха. — Тяжелее деревенских лопат! Разве с ними управишься!

Все рассмеялись. В это время одна из служанок открыла короб и вынула из него два блюда с закусками. Ли Вань поставила одно блюдо перед матушкой Цзя, а второе блюдо, с голубиными яйцами, взяла Фэнцзе и поставила перед старухой Лю.

— Ешь, пожалуйста, — сказала матушка Цзя.

— Ах, старая Лю, старая Лю! — воскликнула старуха, вставая с места. — Аппетит у тебя что у быка, зараз можешь слопать целую свинью!

Она похлопала себя по щекам, вытаращила глаза и умолкла. Сначала никто не мог понять, в чем дело, а когда догадались, раздался дружный взрыв хохота.

Сянъюнь даже поперхнулась чаем, Дайюй повалилась на стол и только восклицала: «Ай-я»! Баоюй от хохота стал икать и прильнул к матушке Цзя, а та, едва сдерживая смех, гладила его, повторяя: «Ах, мой мальчик!» Госпожа Ван от смеха не могла произнести ни слова. Тетушка Сюэ прыснула чаем, облив Таньчунь юбку, а Таньчунь вылила полную чашку чая на Инчунь. Сичунь, вскочив с места, кричала своей тетке, заливавшейся смехом, чтобы та не толкала ее в бок. Служанки кто выбежал вон, не в силах удержаться от смеха, кто побежал за новым платьем для Инчунь. Только Фэнцзе и Юаньян как ни в чем не бывало продолжали угощать гостью.

Старуха Лю снова было взялась за палочки, но они ее не слушались.

— И куры у вас здесь умные! — говорила она. — Какие мелкие и красивые яйца несут! И этакую диковинку я могу отведать! Подумать только!

В ответ на ее слова раздался новый взрыв смеха. У матушки Цзя даже слезы навернулись на глаза, и Хупо, стоявшая позади, стала хлопать ее по спине.

— Это все негодница Фэнцзе подстроила! — произнесла наконец матушка Цзя. — Вы ей не верьте!

Пока старуха Лю хвалила яйца, Фэнцзе, смеясь, поторапливала ее:

— Ешь скорее! Ведь каждое такое яйцо стоит целый лян серебра! А если остынет, будет невкусно.

Старуха Лю хотела палочками ухватить яйцо и переворошила всю чашку, но когда наконец ей это удалось и она поднесла яйцо ко рту, оно выскользнуло и шлепнулось на пол. Она отложила палочки и наклонилась, чтобы поднять яйцо.

— Эх! — вздохнула старуха. — Потеряла целый лян серебра и даже не услышала, как оно звенит!

Никто ничего не ел, все корчились от смеха.

— Кому пришло в голову подать эти палочки? — спросила наконец матушка Цзя. — Ведь гостей мы не ждали, пира не устраивали! Это все проделки Фэнцзе! Замени их сейчас же!

Палочки из слоновой кости принесли, разумеется, не служанки, а Фэнцзе с Юаньян, чтобы подсунуть их старухе Лю. Но после слов матушки Цзя быстро убрали их и положили другие — из черного дерева, оправленные серебром — как у всех остальных.

— Убрали золотые, дали серебряные! — заметила старуха Лю. — Но мне они все равно не с руки.

— Если в закусках окажется яд, — сказала Фэнцзе, — с помощью серебра это сразу же обнаружится.

— Уж если в таких кушаньях есть яд, то те, которые едим мы, один мышьяк! — воскликнула старуха Лю. — Пусть лучше я отправлюсь, чем оставлю хоть что-нибудь!

Глядя, с каким аппетитом поглощает старуха Лю все подряд, матушка Цзя приказала отдать ей все блюда со своего стола, а также распорядилась положить в чашку Баньэра все самое вкусное.

После завтрака матушка Цзя, а за ней и все остальные пошли в спальню Таньчунь. Блюда убрали и стол водворили на место.

Обращаясь к Фэнцзе и Ли Вань, сидящим за столом друг против друга, старуха Лю сказала:

— Мне нравится такой обычай в вашем доме! Верно говорят: «Церемонии исходят из больших домов!»

— Не обращайте внимания, — улыбаясь, произнесла Фэнцзе, — мы ведь просто шутили.

— Не сердитесь на нас, бабушка, — добавила Юаньян, — во всем виновата я, простите меня!

— Да что вы такое говорите, барышни? — удивилась гостья. — Почему я должна сердиться? Я рада была немного позабавить старую госпожу. Когда вы сделали мне знак глазами, я сразу смекнула, в чем дело, и постаралась всех насмешить. А если бы я рассердилась, не стала бы разговаривать.

— Почему до сих пор не налили бабушке чаю? — обрушилась Юаньян на служанок.

— Мне только сейчас барышня наливала, я уже выпила, — поспешила сказать старуха Лю. — Не беспокойтесь, лучше сами кушайте, барышня!

— И в самом деле, давай поедим, — сказала Фэнцзе, беря Юаньян за руку, — а то опять будешь жаловаться, что голодна!

Юаньян села к столу. Служанки поставили перед ней чашку и положили палочки.

Когда с едой было покончено, старуха Лю с улыбкой проговорила:

— Гляжу я на вас и удивляюсь: поклевали чуть-чуть, и все! Видно, не приходилось вам голодать. Недаром ветер подует — вы падаете!

— Кушаний сколько осталось! Куда подевались служанки? — спросила Юаньян.

— Все на месте, — последовал ответ. — Ждем, когда вы прикажете, что с ними делать.

— Им не съесть столько. Положите в две чашки закуски и отнесите ко второй госпоже для Пинъэр, — распорядилась Юаньян.

— Не нужно, она утром хорошо поела, — сказала Фэнцзе.

— Не съест сама, накормит кошку, — проговорила Юаньян.

Одна из женщин тотчас поставила в короб две чашки и унесла.

— Где Суюнь? — спросила Юаньян.

— Она тут, ест вместе с другими служанками, — ответила Ли Вань, — зачем она тебе?

— Ладно, пусть ест, — сказала Юаньян.

— Надо бы послать Сижэнь угощение, — заметила Фэнцзе.

Юаньян тотчас распорядилась, а затем снова обратилась к служанкам:

— Вы все приготовили, уложили в короба?

— Успеем, время есть, — отвечали женщины.

— Поторопитесь, — приказала Юаньян.

— Слушаемся!..

Фэнцзе между тем пошла в комнату Таньчунь, где беседовали матушка Цзя и другие женщины.

Таньчунь очень любила чистоту и простор, поэтому в ее доме перегородки убрали и три комнаты соединили в одну. Посредине стоял большой мраморный стол, на нем — листы бумаги с образцами каллиграфии, несколько десятков драгоценных тушечниц, стаканы и подставки для кистей — их был целый лес. Здесь же стояла жучжоуская фарфоровая ваза объемом в целый доу с букетом хризантем, напоминавшим шар. На западной стене — картина Ми из Санъяна [286]«Дымка во время дождя», а по обе стороны от нее — парные надписи кисти Янь Лугуна, которые гласили:

 

На рассвете прозрачная дымка.

Телу радостно отдохновенье.

 

Там, где камень и чистый источник, —

Я живу средь полей, в отдаленье…

 

Под картиной стоял на столике треножник, слева от него на подставке из кипариса — большое блюдо, наполненное цитрусами «рука Будды», справа, на лаковой подставке, — ударный музыкальный инструмент бимуцин, сделанный из белой яшмы, и маленький деревянный молоточек для игры.

Баньэр уже не робел, как вначале, и даже попытался взять молоточек, чтобы ударить по бимуцину, но служанки его удержали. Потом ему захотелось отведать цитрус. Таньчунь выбрала один, дала ему и сказала:

— Можешь поиграть, только не ешь, он несъедобен.

У восточной стены стояла широкая кровать, покрытая пологом из зеленого газа с узором из пестрых цветов, травы, бабочек и разных букашек.

Баньэр, вне себя от восторга, подбежал к пологу и, тыча в него пальцем, закричал:

— Вот кузнечики, а это саранча!

— Паршивец! — прикрикнула на него старуха Лю и дала ему затрещину. — Тебя пустили посмотреть, а ты озорничаешь!

Баньэр разревелся, насилу его успокоили.

Матушка Цзя сквозь тонкий шелк окна поглядела во двор и сказала:

— Утуны возле террасы очень красивы, только мелковаты.

В этот момент ветер донес до них звуки музыки и удары барабана.

— Где-то свадьба! — произнесла матушка Цзя. — Ведь улица недалеко.

— Да разве здесь слышно, что делается на улице? — вскричала госпожа Ван. — Это наши девочки-актрисы разучивают пьесы.

— А не позвать ли их? — сказала матушка Цзя. — Сыграют что-нибудь для нас. И сами развлекутся, и мы повеселимся. Что вы на это скажете?

Фэнцзе распорядилась позвать девочек и приказала служанкам поставить посреди зала подмостки и застлать их красным войлоком.

— Пусть лучше играют в павильоне Благоухающего лотоса, — промолвила матушка Цзя, — там, над водой, музыка будет звучать еще красивее. А мы перейдем в покои Узорчатой парчи, где попросторнее, оттуда хорошо будет слышно.

Все согласились, а матушка Цзя обратилась к тетушке Сюэ:

— Пойдемте! Молодые не любят гостей, боятся, как бы у них в комнатах не напачкали! Не будем надоедать, покатаемся лучше на лодке, а потом выпьем вина.

С этими словами матушка Цзя поднялась с места.

— Что это вы, бабушка, говорите? — запротестовала Таньчунь. — Мне так хотелось, чтобы вы с тетушкой у меня посидели, а вы уходите!

— Хорошая у меня третья внучка, — улыбнулась матушка Цзя. — А две другие, у которых мы были, совершенно не умеют себя вести! Вот сейчас мы напьемся и пойдем к ним скандалить! — заявила она под общий хохот.

Все последовали за матушкой Цзя и, немного пройдя, очутились на островке Листьев вилларсии. Привезенные из Гусу лодочницы уже успели подогнать к берегу две лодки — обе из грушевого дерева. Служанки подхватили под руки матушку Цзя, госпожу Ван, тетушку Сюэ, старуху Лю, Юаньян и Юйчуань и усадили в лодку. За ними спустилась в лодку Ли Вань. Фэнцзе заняла место на носу и заявила, что будет грести.

— Ты не шути, — предупредила ее матушка Цзя. — Здесь не река, но все равно глубоко! Иди лучше ко мне!

— Не бойтесь, бабушка! — улыбнулась Фэнцзе. — Ничего не случится!

С этими словами она схватила шест и оттолкнула лодку от берега. Но на середине пруда лодку сильно качнуло, и Фэнцзе, испугавшись, отдала шест лодочнице.

Во второй лодке разместились Инчунь, Баоюй и сестры. Мамки и няньки шли по берегу, следуя за лодками.

— Как жаль, что поломали листья лотосов! — воскликнул Баоюй. — Но зачем их отсюда убрали?

— Чтобы привести сад в порядок! — с улыбкой произнесла Баочай. — Ведь в этом году что ни день, то пиры и гулянья, надо же было сделать уборку!

— Я не люблю стихи Ли Ишаня[287], — вмешалась в разговор Дайюй, — но две строки у него мне нравятся, и я вспомнила их, глядя на лотосы:

 

Запал мне в душу увядший лотос,

И слышу только, как дождь шумит…

 

— В самом деле прекрасно! — согласился Баоюй, — Я ни за что не стал бы убирать увядшие лотосы!

Тем временем подплыли к заливу Лиан. Повеяло холодком. Трава на берегах поблекла, и здесь еще сильнее чувствовалось дыхание осени.

Заметив неподалеку высокое строение, матушка Цзя спросила:

— Это здесь живет барышня Сюэ?

— Здесь, — ответили ей.

Матушка Цзя велела пристать к берегу, поднялась по каменной лестнице и вошла во двор Душистых трав. Здесь воздух напоен был чудесным ароматом. Травы и редкостные лианы зеленели все ярче, по мере того как становилось прохладнее, и на них алели бусины плодов и семян.

В доме было пусто, как в снежном гроте, никаких безделушек, только на столе стояла белая динчжоуская ваза[288]с несколькими хризантемами, а рядом — две книги да чайный прибор. На кровати с простым матрацем и одеялом лежал полог из темного флера.

— Эта девочка, Баочай, чересчур скромна! — вздохнула матушка Цзя. — Почему бы ей не попросить украшения у тети? Мне никто не напомнил, а самой в голову не пришло, что она ничего с собой не привезла из дому.

Матушка Цзя велела Юаньян принести сюда несколько старинных безделушек и обрушилась на Фэнцзе:

— До чего же ты мелочная! Неужели ничего не могла прислать младшей сестре для украшения комнаты?

— Мы посылали! — с улыбкой возразили госпожа Ван и Фэнцзе, — а она все вернула.

— Она и дома не очень увлекалась такими вещами, — вставила тетушка Сюэ.

— Это никуда не годится, — покачала головой матушка Цзя. — Так, правда, хлопот меньше, но что скажут родственники, если придут? И потом, если в комнатах барышень все так просто и скромно, нам, старухам, выходит, нужно вообще жить на конюшне! Ведь вы знаете из книг и пьес, как красиво должна выглядеть женская спальня! Наших девочек, конечно, нельзя сравнивать с теми барышнями, которых изображают в пьесах, но если ес