Ничего я, милая, не забыл. бис

Анна Ахматова

Читая Гамлета

 

1.

 

У кладбища направо пылил пустырь,

А за ним голубела река.

Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь

Или замуж за дурака..."

Принцы только такое всегда говорят,

Но я эту запомнила речь,-

Пусть струится она сто веков подряд

Горностаевой мантией с плеч.

 

2.

 

И как будто по ошибке

Я сказала: "Ты..."

Озарила тень улыбки

Милые черты.

От подобных оговорок

Всякий вспыхнет взор...

Я люблю тебя, как сорок

Ласковых сестёр.

 

Яшка Казанова

Один из двух

 

Астория вся в снегу, как в плевочках,

А чего вам хотелось? Это - Питер.

Я бреду по городу винно-водочному

В нежном, с хитрецой, подпитии.

У меня круглое личико.

Звать меня Лиличка.

А он гордый, чертяка.

Он, даже здороваясь,

Руки из кармана штанов широченных не вынет.

Мне же хочется, чтоб плакал, тявкал,

Чтоб любую ладонь целовал навылет,

Но мою лобызал,

Как христову или как шлюхину.

Чтоб катался в глазах

Истерически. Чтоб вынюхивал

Запахи на мне не его, чужие.

Чтоб мы вместе до угла не дожили,

До поворота, не дотерпели чтоб

Ни за что.

Астория близится. Сережка Есенин

Там размазан по стенам.

Бреду на свидание... далее... далее...

Люблю ночные скитания.

А он, желвачок напрягает, как металлический шар

С постоянством безумного. Нарциссизма

Черви в каждом жесте его кишат,

В дыме трубочном сизом.

Желвачок-ромашка: женишься? не женишься?

Опасливы движеньица.

Ох, как опасливы. Но не трусливы.

Он не плачет, давится слизью,

Когда мне тычется в личико,

В имя мое Лиля Лиличка.

Он ревностью умывается, как мылом.

Мой милый. Большой и милый.

А потом пуля плющит висок в кашу.

Я-то, дура, боялась: мол, много кашляет.

А он жолудями холодными измесил себе всю душу,

Ревностью бледной, словоблудным своим "не струшу".

Ну, не выдержал, спекся, сник.

Вероника

Тоже из тех, кто мог бы быть ведьмой.

Но ты ведь мой?

Только мой?

Вот такой громадой себя сам сломавший...

Хотя сейчас неважно.

Висок - в кашу.

Слюна - в соль.

Трусцой

К нему. Хрупкому Гулливеру.

Пойдите вон! Я вам не верю!

Где он? Пустите к нему, к мёртвому.

Прорываюсь увёртками.

Пуль давленые виноградины

Околдовали меня, его обрадовали.

Лицо совсем не узнаю. Что вы мне тут подсунули?

Сыр сулугуни

На столе

И бутылка сухого.

И не слова.

Впоследок.

И на репетиц

 

Песня невинности, она же - опыта (1972)

Иосиф Бродский.

 

"On a cloud I saw a child,

and he laughing said to me..."

W. Blake

 

 

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,

не ходить в пальто, но в одной рубашке.

Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,

мы, готовя уроки, хотим не плакать.

 

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.

То, что нам приснится, и станет явью.

Мы полюбим всех, и в ответ -- они нас.

Это самое лучшее: плюс на минус.

 

Мы в супруги возьмем себе дев с глазами

дикой лани; а если мы девы сами,

то мы юношей стройных возьмем в супруги,

и не будем чаять души в друг друге.

 

Потому что у куклы лицо в улыбке,

мы, смеясь, свои совершим ошибки.

И тогда живущие на покое

мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

 

 

Наши мысли длинней будут с каждым годом.

Мы любую болезнь победим иодом.

Наши окна завешены будут тюлем,

а не забраны черной решеткой тюрем.

 

Мы с приятной работы вернемся рано.

Мы глаза не спустим в кино с экрана.

Мы тяжелые брошки приколем к платьям.

Если кто без денег, то мы заплатим.

 

Мы построим судно с винтом и паром,

целиком из железа и с полным баром.

Мы взойдем на борт и получим визу,

и увидим Акрополь и Мону Лизу.

 

Потому что число континентов в мире

с временами года, числом четыре,

перемножив и баки залив горючим,

двадцать мест поехать куда получим.

 

 

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.

Мы не будем думать о смерти чаще,

чем ворона в виду огородных пугал.

Согрешивши, мы сами и станем в угол.

 

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,

в окружении внуков и внучек. Если

их не будет, дадут посмотреть соседи

в телевизоре гибель шпионской сети.

 

Как нас учат книги, друзья, эпоха:

завтра не может быть также плохо.

 

 

Потому что душа существует в теле,

жизнь будет лучше, чем мы хотели.

Мы пирог свой зажарим на чистом сале,

ибо так вкуснее: нам так сказали.

 

___

 

"Hear the voice of the Bard!"

W. Blake

 

 

Мы не пьем вина на краю деревни.

Мы не дадим себя в женихи царевне.

Мы в густые щи не макаем лапоть.

Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

 

Мы дугу не гнем пополам с медведем.

Мы на сером волке вперед не едем,

и ему не встать, уколовшись шприцем

или оземь грянувшись, стройным принцем.

 

Зная медные трубы, мы в них не трубим.

Мы не любим подобных себе, не любим

тех, кто сделан был из другого теста.

Нам не нравится время, но чаще -- место.

 

Потому что север далек от юга,

наши мысли цепляются друг за друга.

Когда меркнет солнце, мы свет включаем,

завершая вечер грузинским чаем.

 

 

Мы не видим всходов из наших пашен.

Нам судья противен, защитник страшен.

Нам дороже свайка, чем матч столетья.

Дайте нам обед и компот на третье.

 

Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.

Мы боимся короны во лбу лягушки,

бородавок на пальцах и прочей мрази.

Подарите нам тюбик хорошей мази.

 

Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.

Мы не знаем, зачем на деревьях листья.

И, когда их срывает Борей до срока,

ничего не чувствуем, кроме шока.

 

Потому что тепло переходит в холод,

наш пиджак зашит, а тулуп проколот.

Не рассудок наш, а глаза ослабли,

чтоб искать отличье орла от цапли.

 

 

Мы боимся смерти, посмертной казни.

Нам знаком при жизни предмет боязни:

пустота вероятней и хуже ада.

Мы не знаем, кому нам сказать "не надо".

 

Наши жизни, как строчки, достигли точки.

В изголовьи дочки в ночной сорочке

или сына в майке не встать нам снами.

Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.

 

То не колокол бьет над угрюмым вечем!

Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.

Мы спускаем флаги и жжем бумаги.

Дайте нам припасть напоследок к фляге.

 

Почему все так вышло? И будет ложью

на характер свалить или Волю Божью.

Разве должно было быть иначе?

Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

 

 

Александр Блок

Фабрика

 

В соседнем доме окна жолты.

По вечерам - по вечерам

Скрипят задумчивые болты,

Подходят люди к воротам.

 

И глухо заперты ворота,

А на стене - а на стене

Недвижный кто-то, черный кто-то

Людей считает в тишине.

 

Я слышу всё с моей вершины:

Он медным голосом зовет

Согнуть измученные спины

Внизу собравшийся народ.

 

Они войдут и разбредутся,

Навалят на спины кули.

И в желтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели.

 

 

Ничего я, милая, не забыл. бис

Дмитрий Мельников

 

Ничего я, милая, не забыл.

Распустив тяжелые косы,

над землей плывет золотая Джил,

задевая юбкою росы.

 

В час, когда в машине ее везли,

призрачно-живую дотоле,

вишни нецелованные цвели,

лепестки роняя от боли.

 

Во дворе стоял утренний туман,

голуби клевали зерно,

старый сад, от горя мертвецки пьян,

ветками стучался в окно.

 

И на свете не было ни души,

только мрак играл со свечой,

в комнате спала золотая Джил,

словно бы живая еще.

 

......................

 

В вихре снежной ванили, златая Джили, ты плывешь в фотонном автомобиле,

на торпеде слой межпланетной пыли, и звучит в динамике рокабили,

несмотря на страшный мороз,

и во рту твоем не обол – плацебо, и всем нервным стволом ты врастаешь в небо,

облекаешься кроной звезд.

 

А у нас те же вишни и те же трели, та же белая в спальню дверь,

ничего не вышло, нельзя поверить, но я старше тебя теперь,

Элвис жив и придет за моим оболом, постучит рукой по стеклу,

ладно, Джил, я иду на холод, чтобы не привыкать к теплу.

 

Летом здесь бывают такие грозы

Дмитрий Мельников

 

Летом здесь бывают такие грозы,

что как будто ходит стена из света,

в домике, что в зарослях дикой розы

вздрагивает дурочка Лизавета,

 

в комнате без окон с глиняным полом,

на одной из двух железных кроватей,

мать ее, убитая метанолом,

превратилась в мумию в пыльном платье,

 

Лизавета сидит в углу на соломе,

крестится на куру, сыплет ей сечку,

что она одна в этом нищем доме

дурочка не может понять, конечно,

 

все давно забыли о ней, безгрешной,

только в старой дранке шкрабают крысы,

словно мать, очнувшись во тьме кромешной,

хриплым голосом произносит: "Лиза!".

 

 

Борис Пастернак

СОН

 

Мне снилась осень в полусвете стекол,

Друзья и ты в их шутовской гурьбе,

И, как с небес добывший крови сокол,

Спускалось сердце на руку к тебе.

 

Но время шло, и старилось, и глохло,

И, поволокой рамы серебря,

Заря из сада обдавала стекла

Кровавыми слезами сентября.

 

Но время шло и старилось. И рыхлый,

Как лед, трещал и таял кресел шелк.

Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,

И сон, как отзвук колокола, смолк.

 

Я пробудился. Был, как осень, темен

Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,

Как за возом бегущий дождь соломин,

Гряду бегущих по небу берез.

 

 

Иосиф Бродский

Письма династии Минь

 

 

I

 

"Скоро тринадцать лет, как соловей из клетки

вырвался и улетел. И, на ночь глядя, таблетки

богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного,

откидывается на подушки и, включив заводного,

погружается в сон, убаюканный ровной песней.

Вот такие теперь мы празднуем в Поднебесной

невеселые, нечетные годовщины.

Специальное зеркало, разглаживающее морщины,

каждый год дорожает. Наш маленький сад в упадке.

Небо тоже исколото шпилями, как лопатки

и затылок больного (которого только спину

мы и видим). И я иногда объясняю сыну

богдыхана природу звезд, а он отпускает шутки.

Это письмо от твоей, возлюбленный, Дикой Утки

писано тушью на рисовой тонкой бумаге, что дала мне императрица.

Почему-то вокруг все больше бумаги, все меньше риса".

 

II

 

"Дорога в тысячу ли начинается с одного

шага, -- гласит пословица. Жалко, что от него

не зависит дорога обратно, превосходящая многократно

тысячу ли. Особенно отсчитывая от "о".

Одна ли тысяча ли, две ли тысячи ли --

тысяча означает, что ты сейчас вдали

от родимого крова, и зараза бессмысленности со слова

перекидывается на цифры; особенно на нули.

 

Ветер несет нас на Запад, как желтые семена

из лопнувшего стручка, -- туда, где стоит Стена.

На фоне ее человек уродлив и страшен, как иероглиф,

как любые другие неразборчивые письмена.

Движенье в одну сторону превращает меня

в нечто вытянутое, как голова коня.

Силы, жившие в теле, ушли на трение тени

о сухие колосья дикого ячменя".

 

Я хожу вдоль темного берега, у пылающей купины,

Дмитрий Мельников

 

Я хожу вдоль темного берега, у пылающей купины,

право слово, я тоже дерево, но растущее из стены,

я пророс пятистенок века, я поднялся выше конька,

в моих жилах не кровь, не млеко, но северная река.

 

Я хожу по дюнам Паланги, где сосны невдалеке,

и треска, словно сбитый ангел, предо мной лежит на песке,

раскрывая красные жабры, икряные надув бока,

пока жив я, Господи, как бы – я для Тебя – треска,

 

и я хотел бы дышать двояко, и поднявшись на плавники,

выходить из водного мрака в мир ледяной шуги,

и я хотел бы остаться здесь, но мне нужно идти, идти,

потому что время болезнь, и Земля – не конец пути.

 

 

Памяти Герды

Дмитрий Мельников

 

1.

Памяти Герды, драгоценные руки которой

уже никогда не исправят мою тоску,

посвящаются эти дома и безучастный город,

случившийся на веку.

 

Памяти Герды, сквозь которую падает время

тихо, как будто герань прорастает проем окна,

посвящаются эти слова, и, наравне со всеми,

хлеб и рюмка вина.

 

И прощаясь с Гердой, которая стала покоем,

теплом и покоем за кромкой льдяных дорог,

Снежная Королева взмахивает рукою,

и начинается снег, колючий, как чертополох...

 

2.

Ты перестанешь быть собой:

Тебя возьмет зима

Под снег, под каменный прибой,

Под вечные дома,

 

И превратит тебя во всех,

Кто до тебя уснул -

В мегаломорфный шум помех,

В обычный звездный гул.

 

И так же, как и всех, кто спит

Последним сном, всегда,

Тебя никто не повторит,

Никто и никогда.

 

3.

Вечно никто не живет. На пороге лучшей судьбы

Она много страдала - её жег последний огонь.

Она многое видела. Это удел слепых,

Многое видеть, закрыв глазами ладонь,

 

Она видела небо и совсем молодого деда,

Идущего с ней под ручку в руинах зноя...

Кем она стала, еще раз вспомнив всё это,

Облаком или рекою? Облаком или рекою?

 

Она разошлась. Превратилась в клюквенный дым,

В яблоки крови над черной водой болот.

Сердце неповторимо. Голос неповторим.

Личность неповторима. Вечно никто не живет.

 

4.

Электрический свет

Обжигает окон углы -

Расставания нет,

Только губы шепчут «курлы».

 

Только губы горят

В мертвой славе божьих полей.

Расставания ад

Вновь тебе прохрипит: «налей»,

 

И ты выпьешь вино,

Словно шпагу погрузишь в быка,

И забудешься, но

Не забудет тебя тоска.

 

Не забудет тоска

Тех кого любил, но не спас -

Это насморк пока,

А еще не слезы из глаз.

 

Будешь, отворотясь

На погоду в окно смотреть;

Расставания нет. Просто грязь.

Просто вонь. Просто смерть.

 

5.

Свет погас, когда ты умерла.

Почему-то погас свет.

Вот и все. Теперь ты - была.

Суета, конешно, сует.

 

Свет погас, задрожали огни

и рассыпались вдалеке.

Я шептал: "спаси-сохрани",

ты плыла по черной реке,

 

перевозчик взял с тебя фунт

окончательного тепла,

твое тело зарыли в грунт,

разровняли его дотла.

 

Разровняли тебя дотла.

И волос не оставили прядь.

Вот и все. Такие дела.

Моя очередь умирать.

 

6.

По черной стигийской воде - фигуркой из алебастра

за тобою движется волк - отверженная душа,

а за ним - многоочитый ангел опасный.

 

Во мгле элевзинского полдня за тобою движется волк,

это - частица души, отвергнутой несправедливо,

а кем и за что - никак не возьму в толк.

 

И белые единороги, белые единороги

приходят на водопой к последней твоей берлоге,

к твоей замогильной весне, и пьют по собственной воле

жар из твоей груди, который лишает боли.

 

И начинается рай - но рай начинается там,

где мне уже нечего делать - на смену старым богам

приходят новые боги и целуют меня в лицо,

и полночь огня мне не кажется больше концом.

 

Ибо в небытии, наверное, что-то есть,

то, что не позволяет духу остаться здесь,

то, что рождает его, и тянет назад, во мрак,

и я смею думать, что это не только мой страх.

 

7.

Ее душа очистилась в огне

от пролежней, от крови, от камней,

от слепоты - ото всего, что было

навершием ее живой могилы.

 

Ее душа устала воевать

и медленно поворотилась вспять

к началу полнозвучья, где слышны

божественные звуки тишины.

 

И тишина божественного смысла

окутала творение свое

и погрузила в инобытие,

прощая грех самоубийства.

 

Нужда и страх, страдание и смерть -

все рухнуло - осталась только твердь

небесных сил - и среди них твой голос,

твой ум, твоя сердечная веселость.

 

8.

Я не смог отменить быстротечность жизни,

я не смог отменить одинокую старость,

но солнечный свет,

проницающий кроны деревьев, все так же,

небывало силен и сладок,

и это наводит на мысль,

одно только это наводит на мысль,

что мир не случаен,

и ты не случайна,

и творчество Бога

ожидает, в конечном счете,

успех.