15 августа. [Ясная Поляна.] Целый день ничего. Читал "Илиаду". Вот оно! Чудо! Написал Рябинину. Переделывать надо всю "Кавказскую повесть". Мужики мало идут на оброк, получил письмо от Зейде.
16 августа. Утро Василий Давыдкин. Дал ему 3 р. "Илиада". Хорошо; но не больше. Пошел гулять вокруг мельницы, думал о хозяйстве. Князь Енгалычев. Хитрый, глупый, необразованный и добродушный. Поехал и затравил зайца. Дома хозяйничал. Написал писулечку тетеньке, прибавил жалованье старосте. [...] Опять лень, тоска и грусть. Все кажется вздор. Идеал недостижим, уж я погубил себя. Работа, маленькая репутация, деньги. К чему? Матерьяльное наслаждение тоже к чему? Скоро ночь вечная. Мне все кажется, что я скоро умру. Лень писать с подробностями, хотелось бы все писать огненными чертами. Любовь. Думаю о таком романе.
17 августа. Только читал "Илиаду" и отрывками хозяйничал. Был на охоте и у Енгалычевых. Грустно и мрачно в этом доме, никаких воспоминаний. Вернулся в 1. "Илиада" заставляет меня совсем передумывать "Беглеца".
18 августа. Встал поздно, здоровье совсем хорошо; но утром я рассердился и бранился болваном. Беда! Не заметишь, как опять погибнешь. Читал "Илиаду". Был Сережа, мы с ним приятно болтали. "Отъезжее поле" совсем обдумалось, а "Кавказской" я совсем недоволен. Не могу писать без мысли. А мысль, что добро - добро во всякой сфере, что те же страсти везде, что дикое состояние хорошо, - недостаточны. Еще хорошо бы, ежели бы я проникнулся последним. Один выход.
21 августа. Совсем опять болен. Утром проводил Машу, почитал чуть-чуть "Илиаду", начал писать "Записки мужа" из дна. Ходил гулять с детьми. Вообще целый день лучше, чем другие дни.
22 августа. Получил корректуры, переправил кое-как. Ужасно взбалмошно. Послал, пообедал, пошел гулять. Позанявшись утром, был свеж и доволен.
23 августа. Ложусь рано, чувствую себя свежим. Ничего не делаю. Привезли лекарство. Собак я не куплю. Лука приезжал, говорит, что мы все пропускаемся через машину. Здоровье опять хорошо.
24 августа. Немного попробовал пописать, но не то. Читал Гомера. Прелестно. Ездил на охоту, затравил одного. Написал холодное письмо Машеньке. Здоровье хорошо.
25 августа. [Пирогово - Ясная Поляна.] Встал поздно, вчера объелся. Здоровье нехорошо. Читал восхитительную "Илиаду". Гефест и его работы. Сережа желчен, оскорбил тетеньку. Я радуюсь, что понемногу вхожу в роль примирителя. Дай бог мне силы самоотвержения и деятельности, и я буду счастлив. Поехал с собаками в Ясную. Затравил одного, Злобный в одиночку. Коротенькое письмо от Тургенева.
26 августа. Здоровье так и сяк. С утра хозяйство. Плохо во всех отношениях, а больше всего, что вновь втягивает меня в крепостную колею. Не хочется мучиться, чтобы заводить новое. Решил купить землю в Бабурине. После обеда замолотье. Зябрев отказался; читал Кольцова. Прелесть и сила необъятная. Дал пять вольных. Что будет - бог знает, а делать людям лучше, хотя и не пользуясь нисколько благодарностью, все-таки дело и в душе что-то остается. Завтра еду чем свет.
28 августа. 29 лет. Встал в 7, Машенька ездила в Спасское. Это злило меня: в одиночку. Свиделись мы с ней таки холодновато. Права тетенька, что она не виновата во вкусе к этой среде; но вкус есть к этой отвратительной среде.
Сережа уехал. Мы с ним больше и больше сходимся. Главное, найти струнку, по которой играть на человеке, и свою струнку дать ему. Приехали спасские. Скучны! Дети милы! Тетенька прелесть. Все советы ее золото правды, под какой бы странной, пошлой формой ни были. Только умей их разобрать. Морелька плоха. Читал вторую часть "Мертвых душ", аляповато. "Отъезжее поле" надо одно писать. И тетеньку туда. Завтра еду к Горчаковым.
29 августа. [По дороге из Пирогова в Верхоупье.] Выехал в 6. Затравил одного, славно из-под стада. Рассердился, не найдя тарантаса. Дочел невообразимо прелестный конец "Илиады". Все мысли о писанье разбегаются, и "Казак", и "Отъезжее поле", и "Юность", и "Любовь [?]". Хочется последнее, вздор. На эти три есть серьезные материалы. Ложусь в 9. Завтра в Верхоупье, Ник. и к Горчакову. Читал Евангелие, чего давно не делал. После "Илиады". Как мог Гомер не знать, что добро - любовь! Откровение. Нет лучшего объяснения. [...]
1 сентября. [Пирогово.] Встал в 9, разломан и горло болит. Читал Козлова и "Думы", хорошо. Удаль форсирована, вот его большой недостаток. Целый день шлялся с детьми и ничего не делал. [...]
2 сентября. Встал рано, попробовал писать, нейдет "Казак". Читал глупый французский роман. Ездил верхом после обеда. Здоров совсем. Машенька эгоистическая натура, и избалованная, и ограниченная. Написал братьям.
3 сентября. [Ясная Поляна.] Написал Валерьяну и в Женеву. [...] Поехал в Ясную, ничего не нашел. Продажа начинается леса. Денег нет. Прошла молодость! Это я говорю с хорошей стороны. Я спокоен, ничего не хочу. Даже пишу с спокойствием. Только теперь я понял, что не жизнь вокруг себя надо устроить симметрично, как хочется, а самого надо разломать, разгибчить, чтоб подходить под всякую жизнь.
6 сентября. Опять хозяйство, которое сильно втянуло меня. Поехал с собаками и ничего не нашел, да и скучно. Один обедал, попробовал читать Gacklander, скверно, и mal fait [плохо написано (фр.)] и бесталанно. О своем писанье решил, что мой главный порок - робость. Надо дерзать. Вечером написал два листочка "Погибшего". [...]
8 сентября. Воскресенье. Послал по мужикам. Юхван 55 лет. Все испуганно на меня смотрели, а добрые. Макарычев рассказывал про воровство и клятвопреступление брата. Обедал один. Поехал верхом. Гимбут мошенничает. Пописал немного, и хотелось писать. Послал ответ Колбасину. Читал полученные письма Гоголя. Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь.
24 сентября. Встал поздно. Злой. Якова бранил. Скверно! Чудная погода, пописал немного. Я распустился страшно во всех отношениях. Сколько нерешенных вопросов. О тяглах: прибавлять или нет? и т. д. [...]
8, 9, 10, 11 октября. [Ясная Поляна.] Был в Ясном, хозяйничал довольно успешно, изредка писал. [...] Меня обругали "Петербургские ведомости".
19 октября. [Москва.] Хлопотал утро. Обедал в клубе, скучно, да и нездоровится. Вечер у Аксаковых. Отвратительная литературная подкладка.
20 октября. Пришел Фет, добродушный. Перенятая литераторская вычурность. [...]
21 октября. Утро решил о квартире, ходил, обедал у Фета. И он самолюбив и беден. С ним у Аксаковых. В театр к Арсеньевым. Вчера был у Берса. Любочка ужасна, плешива и слаба. Со всех сторон несчастья. И боже, как я стар. Все мне скучно, ничто не противно, даже сам себе ничего, но ко всему холоден. Ничего не желаю, а готов тянуть, сколько могу, нерадостную лямку жизни. Только зачем, не знаю. [...]
22 октября. [Петербург.] Поехал в Петербург, чуть не опоздал. Арсеньевы и Талызин там. Не очень он мне нравится. Утро к министру, видел Зеленаго и почему-то смутился. К Некрасову, тяжел. К Анненкову, мил. Обедал в клубе с Ковалевским, вечером у Толстых. Прелесть Александрин, отрада, утешенье. И не видал я ни одной женщины, доходящей ей до колена. Александра Петровна вечером; поздно, у ней морщинки.
25 октября. У Блудовой утром. Обедал у Толстых и вечер у Салтыкова.
29 октября. Застал министра. Плохо успел поговорить о деле. Обедал у Шостак. История Перовского. Прелесть Александрии. У них вечер.
30 октября. [Москва.] Поговорил с Колбасиным и поехал. "Смерть Пазухина" невозможная мерзость. Юшков. Деспот и дурак. Долгоруков, стареющий светский человек и бедняжка Мещерский из Парижа на Кавказ. Известие о свадьбе Орлова с Трубецкой возбудило во мне грусть и зависть. Приехал усталый и с жестоким насморком и гриппом. Машенька все рассказывала про себя, про меня не спросила слова. И приласкала меня. Ничего. Спал днем. Прочел книгу Н. С. Толстого. Славно. И Севастополь Ершова хорошо. Хочу сидеть дома и писать. Петербург сначала огорчил, а потом совсем оправил меня. Репутация моя пала или чуть скрипит. И я внутренне сильно огорчился; но теперь я спокойнее, я знаю, что у меня есть что сказать и силы сказать сильно; а там, что хочет, говори публика. Но надо работать добросовестно, положить все свои силы, тогда пусть плюет на алтарь.
7 ноября. Ничего не мог писать, от Сережи пошел в Совет, прочел "Nord". К Арсеньевым, не застал. Дома обедал с тетушкой Полиной. Вечером читал "Дон-Кихота" и ездил в баню.
8 ноября. Встал раньше, написал письмо Валерии. Приятно сказал себе, что это хорошо. Поехал на гимнастику с Сережей, он остается. Обедали одни, немного почитали. Тетушка собралась в театр. "Жених из ножовой линии" ловкая пьеса. Садовский прекрасен, ежели бы не самоуверенная небрежность. Поехал к Сухотиным. Со всеми неловко, исключая с Александрой Алексеевной. Отличная. Вернулся во 2-ом.
11 ноября. Пошел в Совет, к Островскому. Он х ff5 олоден. Гимнастика. Фет обедал. Прочел "Антония и Клеопатру" и разговором разжег меня к искусству. Надо начать драмой в "Казаке". Не могу спать.
13 ноября. Утром писал немного. Гимнастика. Дома обедал. У Фета вечер очень приятно.
14 ноября. Эврика! для "Казаков" - обоих убили. [...]
17 ноября. Ездил с Сережей, дома обедал. Вечер у Аксаковых, гордость страшная. Спорил о Гоголе напрасно.
23 ноября. Писал утро. С тетенькой приятно говорили у меня. Вечером писал и поехал к Аксаковым. Кажется понравилось старику.
24 ноября. Писал "Погибшего". Был у Тютчев[ой?]. Ужасно неловко почему-то. Славный обед дома. Дописал "Сон" недурно. [...]
25 ноября. Встал рано, пересматривал "Погибшего". Гимнастика немного подвигается. После обеда еще пересматривал и кончил. Вся вторая половина слаба.
27 ноября. Читал "Мертвое озеро", дрянь. Заехал Фет. [...]
28 ноября. Не помню утро У Киреевой. Обедал дома. Вечер у Сушковых, приятно в кабинете - Раевский интересен. Стихи Тютчева плохи. Известие о циркуляре вчера. В клубе, глупо спорил в умной комнате.
1 декабря. В час поехали с Машенькой в концерт. Впечатление слабо. Киреева, Сухотина, Оболенская, Щербатова хорошенькая. Н. С. Толстой обедал и сначала хорошо, а потом убил скукой. Вечер у Дьяковых. Чудные сестры. Александрин держит меня на ниточке, и я благодарен ей за то. Однако по вечерам я страстно влюблен в нее и возвращаюсь домой полон чем-то - счастьем или грустью - не знаю.
3 декабря. Немного писал. Обедал у Фета. Все что-то не то. "Антоний и Клеопатра". Перевод дурен. Театр, все время с Александрии. К ним чай пить, говорил ей о моем тумане. Она любит мой туман. Прения с Михаилом Михайловичем о социализме.
5 декабря. Проснулся в час, походил, у Берса. Дома обедал, не в духе, голова болит. С Машенькой к Аксаковым. Они меня милостиво поучают. Иван Аксаков надрачивается. Дома спорил с братьями.
6 декабря. Гимнастика плохо. Писал немного. Театр, пьеса мерзость. К Сушковым. Тютчева, выговор за диалектику. К Рюминым - не то. Щербатова не дурна очень.
9 декабря. Утром Арсеньев. В Ясной. Хозяйство скверно. Сходка хорошо.
10 декабря. Вернулся в Москву.
11, 12, 13... до 26-го декабря. Несколько балов невеселых. Несколько надинских вечеров приятных, но неясных. Последнее время скучных. Переправка "Музыканта". Напечатаю. Два раза у цыган.
26 декабря. В 12 встал, хотел позаняться, как пришел Островский, потом Сергеус с цыганами, широкие натуры - ералаш. Потом Аксаковы. Толк об обеде. Обедали дома, тетенька доказывала пользу пытки; оттого что детей перепугали. Константин Аксаков. Николенька был с ним плох. У Сушковых очень приятно.
28 декабря. Крюков и Бахметев. Визиты. Сухотина мила очень. Олсуфьевы много говорили обо мне. Досадно. Обед на кончике; речи пошлые все, исключая Павловской. Аксаков Константин мил и добр очень. У Сушковых В. была очень мила, но ровна. Раевский был отвратителен.
29, 30, 31 декабря. Бал у Бобринских, Тютчева начинает спокойно нравиться мне. Писал Николенькин сон. Никто не согласен, а я знаю, что хорошо.
