Трансоксианское государство

 

Тимур достиг зрелости; ему исполнилось тридцать четыре года. Его цель — стать владетелем Трансоксианы — была достигнута. Претендовал ли он тогда на что-либо еще? Новые цели часто возникают у людей лишь по мере того, как решаются очередные задачи и горизонт расширяется. Помышлял ли он уже о создании более крупного государства, о восстановлении империи Чингисидов или, кто знает, о том, чего желал Чингисхан, а именно воцарения над всем подлунным миром? И наоборот: не чувствовал ли он себя насытившимся, подобно хищному зверю, сожравшему добычу, и теперь заботился лишь об укреплении владений?

После того как в 1351 году Казаган поставил провинцию Герат в зависимость от Джагатаидовых владений, Хорасан можно было считать аннексированным Трансоксианой. Его многократное и столь полезное для Тимура вмешательство в дела этой последней, при необходимости, легко доказало бы, что связи между обеими странами оставались прочными. Малик Хорасана умер в мае 1370 года, вскоре после прибытия Великого эмира, раздавшего свои владения сыновьям: Гиятаддин Пир-Али получил их львиную долю (Герат, Гур и Кухистан включительно); его брат — область Серахс и несколько других владений. Поэтому неправильно утверждать вместе с летописцем Али Язди, будто бы только из уважения к этому идеальному мусульманину и из дружеских чувств Тимур, вместо того чтобы на него незамедлительно напасть, отложил поход на целых одиннадцать лет. Воистину в молодом Тимуровом государстве недостатка в проблемах не ощущалось, и в продолжение лет десяти они не позволяли Тарагаеву сыну предпринимать какие-либо действия. Требовалось избавиться от недовольных, переустроить жизнь в пострадавшей за годы анархии стране и уберечь ее от возвращения монголов, по-прежнему возможного и ожидавшегося, даже неминуемого. [55]

В Балхе Тимур добился своего введения во власть так, как если бы являлся монгольским ханом. Процедура его избрания была своего рода представлением: его посадили на белую кошму и на ней подняли на вытянутых вверх руках, чтобы «представить Небу»; затем было совершено девятикратное коленопреклонение перед ним, и наконец ему вручили почетный кубок. Между тем он еще раньше заявил, что хотел бы, чтобы его рассматривали не как некоего императора, но лишь как первого среди эмиров, как Великого эмира, и что он намеревался служить исламскому закону. С первого же дня царствования он оказался между двумя разными традициями, двумя культурами, двумя образами жизни и двумя религиями.

Думал ли он о возможности обойтись без хана? Как в свое время Казаган, Тимур не смел и не мог сместить того, кто воплощал в себе легитимность Чингисидов. Безоговорочно преданный эмиру Хусейну хан Кабул умер, возможно, по воле Тимура. На его престол он посадил не Джагатаида, а Угедеида, Союргатмыша, который никогда и ничем его не беспокоил, оставаясь «ханом-бездельником» до самой кончины в 1388 году. Тогда же на смену ему пришел его сын. Но всего этого Тимуру было недостаточно. Для поднятия авторитета и придания законности своей власти, каковой она не являлась, невзирая на то, что его апологеты, наверное, уже тогда взялись за составление его фальшивой генеалогии, он забрал из гарема шурина одну из дочерей хана Казагана, по имени Сарай-Мульк-катун, и на ней женился, что позволило ему получить весьма китаизированный титул императорова зятя (кюрегена по-монгольски и кюргена по-тюркски), коим гордился настолько, что его так и стали называть: Тимур-кюрген.

 

Самарканд

 

Как хороший кочевник, как преданный приверженец Чингисовой ясы, запрещавшей жить в городах, Тимур довольно долго с большим недоверием относился ко всем поселениям городского типа. Например, узнав о желании эмира Хусейна обосноваться в Балхе, он настойчиво уговаривал своего друга отказаться от подобного намерения. Он и думать не думал, что однажды у него появится свой собственный город. [56]

Подобно всем великим степнякам-номадам, давлеющее воздействие городов он испытывал на себе всегда. С другой стороны, Тимур понимал необходимость улучшить взаимоотношения с оседлыми народами. Он думал о Кеше, но в конечном итоге остановил выбор на Самарканде.

Просторный, богатый и удачно расположенный Самарканд пользовался тысячелетним авторитетом, о котором не забывали ни тюрки, ни иранцы. Часто удивляются тому, как на Востоке долго помнят о далеком прошлом даже самые безграмотные, мыкающиеся по медвежьим углам люди. Для трансоксианцев незабвенным остался Александр Македонский (Искандер Двурогий, как его титулуют мусульмане); в бытность в Трансоксиане он спьяну заколол копьем друга детства Клита. Помнили и о расцвете греко-римской цивилизации с ее восхитительной культурой, сформировавшейся в результате симбиоза греческого и согдийского гениев и развившейся в рамках кушанского государства, которое уничтожили иранские Сасаниды. Тюрки или некие родственные им народы, известные как Белые гунны (они же эфталиты), пришли туда в 420 году. Согдийский язык иранских корней в ту пору имел статус lingua franca^[9] всей Центральной Азии, а Шелковый путь сделал Самарканд одним из главных перевалочных пунктов. Виноград, золотая и серебряная посуда, льняные изделия, ароматические масла, изделия городских ремесленников и крестьян, а также танцовщицы были хорошо известны и пользовались повышенным спросом даже в Китае. Все больше тюрок смешивалось с местным населением, относительно зависимым от степной империи тукю. ^[10] Тогда же появились здесь аравитяне, сиречь арабы, и вместе с ними пришел ислам. Самарканд стал для них, как зачастую и для их предшественников, воротами Востока. Именно в ту эпоху впервые была изготовлена бумага из тряпья, заменившая собой древний папирус и пергамент.

Чингисхан впоследствии город опустошил. Главная мечеть сгорела. Лишенная центрального столпа христианская церковь не рухнула, как свидетельствует Марко Поло, единственно благодаря помощи свыше. Город оживал медленно. Посетивший Самарканд Ибн Баттута рассказал о его ранах и выздоровлении, об ирригационных машинах и чайных павильонах, а также о параде войска-победителя численностью в девяносто тысяч сабель. [57]

Самарканд был сверх всего прочего городом мифов и легенд, чем-то вроде святилища, местом почти священным. В глубокой древности, задолго до Александра Македонского, там жил Афрасиаб, которого воспел в «Книге о царях» («Шахнаме») Фирдоуси и коего тюрки впоследствии сделали одним из главных своих героев. По прошествии некоторого времени там преставился двоюродный брат пророка Мухаммеда Кусам ибн Аббас. Жизнь того и другого якобы продолжилась во чреве земли.

 

Формирование державы

 

Приняв решение поселиться в Самарканде, Тимур в первую очередь позаботился о его укреплении и велел отремонтировать городские стены, а также возвести прочную крепость Арк, в центре которой должен был подняться дворец. Вскоре обнаружив, что прежняя стена была слишком узкой, он приказал добавить ей толщины. Прошло совсем немного времени, и, вырвавшись из старых границ, Самарканд обзавелся городами-спутниками, которым Великий эмир присвоил имена таких крупных метрополий, как Дамаск, Султания, Шираз, Багдад и Каир (Миср).

В Трансоксиане надо было все делать сызнова. Но прежде следовало взять страну в крепкие руки. В июне-июле 1370 года Тамерлан созвал совет. Согласно кочевническим правилам, курултай заседал в чистом поле, в окрестностях Самарканда. Тарагаев сын намеренно сохранил обычай этих собраний, создававших иллюзию коллегиального правления, тогда как он сам намеревался править государством единовластно. В тот раз курултай дал ему возможность определить численность и понять настроения своих верных товарищей, а также заложить основы государства. Пришедшие, — а таковых оказалось много, — были зачислены в разряд друзей; те, кто решил, что следовало воздержаться, были объявлены смутьянами. Во главе племен и улусов и на прочие ключевые посты Тамерлан поставил своих друзей детства, тех, на которых, как он знал, можно было рассчитывать. Создав костяк прочной государственной администрации, он приступил к регламентированию цен, не упуская из вида регулярную и строгую проверку мер и весов. [58]

Если внутренняя политика Великого эмира заключалась в укреплении названными мерами собственной власти, то внешняя — предусматривала обеспечение государству спокойствия путем умиротворения монголов. Его интронизация совершилась не без недовольства со стороны Трансоксианы и приграничных областей; недовольства, выразившегося в открытом протесте значительных масс населения, а то и в категорическом неприятии. Таких, которые имели привычку действовать по произволу, было немало, и они вовсе не обрадовались необходимости возвратиться на стезю послушания. Жить в состоянии анархии — извечная традиция кочевников, соглашавшихся с нею расстаться лишь в случае крайней необходимости, когда бывали убиты (или умирали естественно) их вожди или когда это давало очевидную выгоду. Вот почему, как только племена объединялись вокруг той или иной выдающейся личности, они тут же нападали на соседей, чтобы пограбить, а то и прихватить земель. Но на этот раз Великий эмир не планировал ни набегов, ни иных прибыльных мероприятий; актуальность последних возникла только через одиннадцать лет.

Вероятно, еще тогда, когда заседал курултай, в Шибаргане (юго-западнее Балха) поднял восстание глава клана Аларди, по имени Зинда-Хашам, который в 1360 году имел случай проявить свою предприимчивость, вмешавшись в дела Мазандерана. В ту пору Тимур, не имея возможности дать ему бой, сумел с ним договориться. Спустя время владетель Термеза, Сайд Абдул Ма’али Хван-заде, объявив себя боговдохновенным и используя свой авторитет потомка Магомета, провозгласил скорый конец света и призвал мусульман объединиться под его началом во имя утверждения истинной веры. Дело могло принять серьезный оборот: всем известно, до чего иной раз доводит мусульманский фанатизм, периодически принимающий вид какого-нибудь движения; и не следует забывать, что Тимур опирался именно на религиозные группировки. На самом же деле, конечно, то было всего лишь соперничество школ и учителей, раздраженных тем, что Великий эмир взял себе в духовные советники Саида Барака. Это эсхатологическое движение искомого результата не получило и за пределы Балха и Термеза практически не вышло. Однако оно подтолкнуло на повторное восстание Зинда-Хашама (лето 1371); впрочем, Тимур, должно быть, слишком опасным его не находил, так как лишь осенью (того же года, а не в конце 1370 года, как утверждает Али Язди) предпринял то, что получило название первой Моголистанской кампании. Действительно, движение Хван-заде, вспыхнув подобно пучку соломы, тут же погасло, а Зинда-Хашам, осажденный Чаку-барласом в Шибаргане, на исходе зимы 1372 года сдался и был помилован. [59]

 

Кампании 1371–1373 годов

 

Итак, караунасская армия, сформированная главным образом из тюркских воинов, когда-то состоявших на службе у Казагана, а потом у его внука, эмира Хусейна, перед началом зимы совершила превентивный поход на Моголистан. Напомним, Ильяс-хан к тому времени уже был убит, а его улус унаследовал Камараддин, вождь многочисленного племени дуглатов.

Воинственные по природе, монголы считали своей собственностью дважды завоеванную ими во времена Тимуровой молодости Трансоксиану. Теперь надлежало их могущество ослабить. Ничего более трудного, как эти походы на северо-восток, никогда не оказывавшиеся окончательными, для Тимуридов не было, поскольку враг, следуя тысячелетней тактике номадов, отступив перед вторгшимися полками, вдруг окружал их, наносил внезапные удары, увлекал все далее от баз, отказываясь вступать в решительное сражение, что принуждало повторять набеги на них не менее пяти раз.

Нигде не встретив упорного сопротивления, Тимур миновал Иссык-Куль и вступил на земли, окружающие нынешнюю Алма-Ату, где спешно заключил мир, чтобы уже весной возвратиться в Самарканд. В начале 1372 года, собрав войска в Ташкенте, он вновь отправился в Центральную Азию, откуда вернулся летом. На сей раз он напал на монголов неподалеку от населенного пункта, называемого в источниках Танки (вернее было бы: Янги), то есть вблизи Таласа, нынешнего Джамбула. Говорят, что враг был опрокинут и что трансоксианцам досталась добыча весьма богатая. Эта операция, разумеется, ничего решающего в себе не несла, но дала Тимуру определенную передышку, необходимую для улаживания других дел. Прежде всего он должен был подавить заговор, подготовленный кое-кем из крупных владетелей, принимавших участие в походе на Моголистан, среди которых находились бывшие смутьяны, такие, как термезец Сайд Абдул Ма’али и Зинда-Хашам. Единственной жертвой весьма умеренных репрессий стал сей последний, до того случая дважды прощенный; его бросили в темницу, где он и умер.

Используя как предлог беспорядки, имевшие место перед приходом Тимура, хорезмшах отнял у джагатаидского хана два города: Хиву и Кят (Шах-Аббас-Вали). Начиная с 1371 года Тамерлан тщетно требовал от Хусейна Суфи их ему вернуть. Значит, надлежало их отнять. Хорезм (или Хорезмия, как называет этот край классическая литература) представлял собой часть Трансоксианы, ее лучшее украшение. Амударья, или Окс античных времен, чьи возделанные низины ограничивали Трансоксиану с юга, миновав узкую горловину (Львиную пасть, Дахен-и Шир), в месте впадения в Арал растекалась по землям дельты, изрезанной протоками и оросительными каналами и такой же плодородной, как дельта Нила; по землям, которым была ведома высокоразвитая цивилизация. [60]

Будучи городом глубоко исламизированным и, можно сказать, полностью тюркизированным, Хорезм, многогранное искусство которого имело влияние на всю Восточную Европу, а также представлявший собой центральный узел европейско-азиатской торговли, стал родиной величайшего ученого мусульманского мира аль-Бируни, великого математика IX века аль-Хорезми; а великий шейх Наджеддин Кубр встретил в его стенах свой последний час (1220). Незадолго до Чингисова нашествия Хорезм являлся средоточием обширной страны, занимавшей весь Иран во времена правления тюркской династии хорезмшахов, возглавлявших государство с конца XII по начало XIII столетия, до того как в 1221 году его разрушил Чингисхан. Поднялся он быстро. Как можно прочитать у Ибн Баттуты, его столица, Ургенч, был «самым густонаселенным и самым прекрасным из всех городов», когда-либо виденных знаменитым путешественником. Прожив сто сорок лет под пятой джагатайских монгольских ханов (Золотой Орды), он отделился от них вскоре после 1360 года благодаря усилиям своей собственной династии тюрко-монгольских корней.

Тимур начал военные действия в конце 1372 года, сразу по прибытии гератского посольства. Упоминающие о нем тексты говорят лишь о вручении даров; но не вызывает сомнения то, что речь шла и о делах политических. Великому эмиру определенно хотелось иметь уверенность в том, что его нападение на государство, во многих отношениях являвшееся одним из светочей мусульманской цивилизации, не вызовет чрезмерного недовольства у Герата, еще одного очень мусульманского государства; или как минимум уверенность в том, что Герат не станет ему препятствовать. Сразу по окончании переговоров он назначил своего верного Чаку-барласа на пост губернатора восточных владений: Кундуза и Кабула, — в чем проявилось его желание получить дополнительные средства для противостояния Хорезму, а также незаметно вести наблюдение за действиями Термеза, Балха и Шибаргана, где совсем недавно было покончено с мятежом. [61]

Поход был стремительным и сокрушительным. Тимуровы полки обложили Ургенч. Хусейн Суфи умер скорее всего во время этих боевых действий. Его сын Юсуф с испугу запросил мира и, получив его, отдал спорные города. В начале 1373 года, после ухода Тимура, он, спохватившись, попытался их отвоевать. Великий эмир незамедлительно (в феврале-марте) двинул на него армию, обратил его в бегство и загнал в «волчью яму». Однако сказочная красота его дочери Хан-заде, а вернее Севин-бек, внучки золотоордынекого хана Узбека, Юсуфа спасла. Тимуру страстно захотелось на ней женить своего сына Джахангира, и он попросил ее руки. Сделка была заключена. В сопровождении почетного эскорта принцесса была доставлена в Самарканд, где ей была устроена встреча, какой редко удостаиваются королевы. Свадьба была неслыханно пышной.

 

Походы на Моголистан

 

Весной 1373 года в трансоксианском эмирате, похоже, наступил мир. Все было спокойно; по меньшей мере настолько, насколько можно было этого желать. Народ трудился, отдыхал и, как говорится, дышал полной грудью. Казалось, думать о войне Тимура ничто не понуждало. Можно было бы сказать, что он готовился к царствованию в мире и процветании. Он восстановил порядок без каких-либо из ряда вон выходящих мер и даже с редкой сдержанностью. Но вдруг, посреди зимы, в январе-феврале 1375 года, у Тимура возникла идея совершить третий поход на Моголистан. Зачем? Сие не ведомо никому. Известно, что он любил воевать в зимний период. Возможно также, что его разведчики уведомили его о готовившемся набеге этих невыносимых монголов.

Собранное в Сайраме войско, очевидно, направилось в район Таласа, а затем в сторону Токмака, к истокам Чу. Холода стояли страшные, условия жизни воинов были ужасными. Камараддин был неуловим. «Куда теперь заведут нас поиски?» — все еще спрашивали себя воины, когда по чистой случайности Джахангир, обнаружив противника северо-западнее Иссык-Куля, вступил с ним в бой и рассеял его армию. Тимур посчитал это наказание достаточным. Он соединился брачным союзом с одной из ханских дочерей по имени Дильшад-Ака и, добросовестно опустошив земли своего нового тестя, ушел в Северную Кашгарию, современный Синьцзян, или Китайский Туркестан. Домой он возвращался через Узкент, Ходжент и Фергану. [62]

Не успел Великий эмир вернуться в Самарканд, как выяснилось, что Камараддин не только не утратил боеспособности, как думалось Тимуру, но, собрав своих людей, пустился в погоню и, войдя в Фергану, овладел Андижаном, ее стратегической базой. Разъяренный Тамерлан немедленно выступил ему навстречу; однако поспешность, с какой он рвался с ним схватиться, увы, оказалась напрасной. Пришлось снаряжать четвертый поход. Камараддин скрывался неведомо где. Утомленный погоней, Великий эмир поднялся на Узкент, хребет Тянь-Шаня, «Небесной Горы». Там на одном из узких и труднодоступных перевалов монголы вдруг атаковали Тимура, который остался жив только благодаря своей отваге и отличному владению копьем, булавой, саблей и арканом.

Решил ли Великий эмир после той схватки, что идти далее невозможно? Понес ли он слишком тяжелые потери? Получил ли он тревожные сообщения из Самарканда? Рассказывают только, что ему привиделся один из тех вещих снов, которым он повиновался всегда. В тот раз ему приснилось, что его первенец находится при смерти. Тимур снялся с лагеря и форсированным маршем прибыл в Самарканд, где нашел Джахангира мертвым. Тимура охватило глубокое отчаяние, как происходило всякий раз, когда страдал или покидал Подлунную какой-нибудь дорогой для этого безжалостного завоевателя человек.

По истечении траурного срока Тимур отправился воевать в Моголистан в пятый раз. Принес ли нажитый опыт какие-нибудь плоды? Во всяком случае в этот раз Камараддин был очень скоро настигнут и принужден вступить в сражение западнее Иссык-Куля. Великий эмир, конечно, одержал победу, но относительную и не вполне решающую. Моголистан завоеван не был и побежденным себя не признал (действительно, покоренным он не будет никогда). Минуло какое-то время, и монголы вернулись. Тимуру же пришлось водить карательные экспедиции и в 1383 году, и в 1389–1390 годах, и в 1400 году, после чего порядком ослабленные монголы очистили Трансоксиану и оставили его правителя в покое на несколько лет.

Все эти кампании заметно укрепили авторитет Великого эмира. Ситуация изменилась коренным образом: впредь уже не монголы-захватчики вторгались в пределы Заоксия, а сама Трансоксиана ходила войной на Моголистан. Сила и процветание Тамерлановой державы делали ее чрезвычайно привлекательной для тех, кто искал себе прибежище и которые во множестве устремились в нее. Эмиграционный поток, в 60-х годах XIV столетия увлекший трансоксианцев в Хорасан, с этого времени пошел в обратном направлении, что являлось очевидным фактом признания могущества Великого эмира, и не случайно в Самарканде объявился малик Мухаммед, второй сын гератского владыки, коего прогнал в Серахс собственный брат, что заставило его сначала искать приют в сербадарской «республике». Точно так же (до или после него, но не позднее 1376 года) прибыл в столицу Тамерлана один из его главных сподвижников по имени Мухаммед-и Султан-шах, которому судьбой была уготована блестящая карьера в Тимуровой армии. [63]

 

Появление Тохтамыша

 

В 1376 году, когда Тимур отдыхал от своих тяжких трудов, при его дворе появился Тохтамыш, личность весьма незаурядная, по прямой линии происходившая от ханов Золотой Орды. В жизни Великого эмира ему была предназначена роль первого плана.

Тохтамыш имел прекрасный рост и, как станет известно впоследствии, вопреки наговорам недоброжелателей, являлся человеком отважным, умным, энергичным, справедливым и если не гениальным, то по меньшей мере талантливым. То был один из родственников Урус-хана (ок. 1361–1377), правителя Кок-Орды, шестой наследник хана Орды на землях удела Джучи (Золотой Орды, или Кипчакского улуса), приблизительно соответствовавшего территории современного Казахстана; некоторые считали Тохтамыша его племянником, иные — одним (то ли близким, то ли далеким) из его двоюродных братьев. Он претендовал было на правление Ордой, но, изгнанный Урусом, пришел искать убежище в Самарканде.

Тимур встретил его с почестями, приличествовавшими истинному потомку Чингисхана, усердствуя тем более, что надеялся увидеть его во главе Золотой Орды, а ежели не удастся сделать из него союзника, то уж, конечно, стражем своих северо-западных рубежей. Но главным было то, что гость покорил Великого эмира своею персоною, и тот сразу проникся к нему дружескими чувствами и оставался им верен неизменно. Несмотря на затяжные войны, с которыми они ходили друг на друга, Тарагаев сын проявлял по отношению к Тохтамышу снисходительность необычайную; так, когда-то отдав ему свою сестру, он забирать ее обратно не думал никогда! [64]

Великий эмир дал под начало своему новому другу войско, а также три укрепленных города, стоявших на берегу Сырдарьи, на ордынской границе: Отрар, Сабран и Сыгнак. Урус-хан, увидев для себя опасность в принятии изгнанника и в определении ему местопребыванием стана, располагавшегося в непосредственной близости от своих владений, немедленно на него напал. Слишком слабый, чтобы дать ему отпор, Тохтамыш возвратился в Самарканд. Война сделалась неизбежной. Тимур вновь послал Тохтамыша в Сабран, но того прогнали опять. Тогда Великий эмир отправился в поход сам. Стояла зима 1376/77 года. Схватки были жестокими. В конечном итоге Уруса разбили на его собственных землях, примыкавших к Тимуровой державе, где-то между Сыгнаком и Отраром, а затем отбросили в степи, где со временем он и скончался.

Продолжатели его дела, сыновья Йохта-Кия и Тимур-малик, сначала первый, а затем второй, борьбу продолжили. Для Тохтамыша наступила полоса неудач; однако, благодаря присланному Тимуром подкреплению, он в конце концов победу одержал и, нанеся врагам сокрушительный удар, занял их место в Кок-Орде (зима 1377/78 года). Не прошло и трех лет, как он стал владыкой Кипчакского улуса, сумев вновь объединить удел Джучи. То был успех блистательный и громкий; правда, со слишком большими трудностями Тохтамышу столкнуться не довелось.

Напомним, с 1361 года пребывавшей в упадке Золотой Ордой правил некто вроде временщика, именовавшийся Мамаем. Пользуясь его слабостью, русские князья перестали ходить на поклон в Сарай и платить дань. В 1373 году Дмитрий Донской, отбившись от одной из карательных экспедиций, посчитал свои силы достаточными, чтобы дерзнуть на поход против Булгара (1376). В августе 1378 года он разгромил Мамая на Воже, а в сентябре 1380 года — на Куликовом поле, в месте слияния Непрядвы с Доном.

Именно тогда Тохтамыш взял направление на Европу. Слишком слабый, чтобы ему сопротивляться, Мамай потерпел поражение в Приазовье и отправился на поиски убежища у генуэзцев, промышлявших торговлей в Крыму, где был весьма подло умерщвлен. Лишившись предводителя, Орда охотно предалась победителю.

Для Тохтамыша настало время показать, на что он был способен. Под его водительством полуживая Орда воспрянула. Переустроив ее всю за каких-то несколько месяцев, новый хозяин начал подумывать об отмщении за поруганную честь. Он направил в Москву, к Дмитрию Донскому, посольство с уведомлением об уничтожении их общего врага, Мамая, а также о своем воцарении. Тем самым он отмечал, что русские теперь являлись его вассалами. Что касается самих русских, то им было очевидно, что с приходом Тохтамыша обретенная ими независимость будет поставлена под вопрос. Вот почему Донской не отправился к нему с поздравлениями и по-прежнему не платил дань. В 1382 году Тохтамыш постановил идти на Москву; к нему примкнули князья Рязанский и Нижегородский. Город отбивался, используя все виды вооружения, в том числе арбалеты и пушки, диковинку для кочевников. Только хитростью нападавшие смогли овладеть Москвой (26 августа 1382 года), город был сожжен, а жители казнены; число убитых некоторые источники определяют цифрой 12 тысяч, другие называют цифру в два раза большую. Так Русь вновь попала в вассальную зависимость. [65]

 

Пилигрим

 

Один из ближайших соратников Тимура Сайфаддин Ногус, который по кончине Джахангира совершал паломничество в Мекку, возвратился из Аравии в 1378 году. Хаджж помог ему не только причаститься божьей благодати, но также тщательно изучить ситуацию в Иране. Он объяснил своему господину, что завоевать эту страну было бы легко и что определенная часть иранского общества взывает к нему в молитвах: утомленная феодальными усобицами и знающая, как расцвело Тимурово государство, она видела в его правителе доброго мусульманина. Итак, весьма вероятно, даже если сейчас это выглядит немыслимым, что авторитет хаджи и его сообщение подтолкнули Тамерлана к новому предприятию и оказались причиной почти непрерывных войн в течение двадцати четырех лет.

В Трансоксиане Великому эмиру уже почти нечего было делать. За восемь лет государство обрело стабильность, если не считать нескольких локальных и, что бы там ни говорили, неизбежных смут, с которыми было покончено без особого напряжения сил. Войско, прошедшее отличную школу Моголистанской и Хорезмской войн, обладало редкой мощью. Единственной оставшейся нерешенной проблемой являлся все тот же Хорезм. Прежде чем приступить к ее решению, Тимур хотел укрепить связи с Гератом, как это уже делалось в 1372 году, потому он предложил Пир-Мухаммеду, также называвшемуся Амиром Мугалом, старшему сыну эмира Гиятаддина, жениться на одной из его племянниц. Пир-Мухаммед прискакал в Самарканд и принял участие в четвертой Хорезмской кампании, а по возвращении его с войны в начале 1380 года сыграли свадьбу. Уступая нетерпеливому малику, супруги некоторое время спустя отправились в Герат. [66]

 

Конец Хорезма

 

Неосмотрительный Юсуф Суфи, шах Хорезма, никогда не лишал себя удовольствия пограбить земли Тимура всякий раз, когда тот отправлялся воевать, а во время трудного похода против Урус-хана 1376–1377 годов весьма ощутимо ему мешал, действуя в его тылах. Теперь он предложил Тимуру поединок. Единоборство было делом почетным и благородным. Тамерлан вызов принял в начале 1379 года: то ли в последних числах января, то ли в первой декаде февраля, — в самый разгар зимы. Не преминув захватить с собой армию, Великий эмир подошел к Ургенчу. «Он облачился в легкую броню, препоясался мечом, закинул на спину щит, вскочил на коня и в своем царском шеломе направился к городу. Препоручив себя Господу, он без всякого сопровождения приблизился к краю рва и пригласил Юсуфа помериться силами. Но тот, предпочтя жизнь чести, не дал ему никакого ответа», — рассказывает автор «Зафарнаме».

Предпочтя жизнь? Говорят, что Юсуф Суфи, презираемый своими же, высмеиваемый на бивуаках и в хижинах, умер, не перенеся позора и отчаяния. Если, конечно, он не скончался от гнетущей тоски, не зная, как вырваться из опутавших его сетей, но ведая, что на этот раз на снисхождение Тимура рассчитывать не приходилось.

Последняя война с Хорезмом затянулась. Решающие события произошли не ранее конца года, скорее всего до декабря, а именно в ноябре. Говорят, будто бы значительная часть населения была умерщвлена, поскольку не ответила на Тимурово предложение покориться. Верно, и в последующем Великий эмир тоже бывал неумолимым по отношению к тем, кто отказывался сдаться после двух обязательных требований. Если тогда избиение имело место, то оно стало первым для будущего великого палача народов. Вместе с тем мы склоняемся к мысли, что хорезмские жители жертвами некоей невиданной расправы, якобы учиненной в ту зиму 1379/80 года, вовсе не стали; а также смеем предположить, что это страшное событие могло произойти в 1388 году. Зато точно известно, что были произведены массовые депортации населения как в Самарканд, так и в другие места Трансоксианы. Это отвечало и нравам той эпохи, и нравам мусульманского Востока, унаследовавшего обычаи Востока древнего. [67]

Тимуру исполнилось сорок пять лет. Аннексией Хорезма завершилось собирание его государства, распростершегося на землях от Кабула до Арала. Мысль о присоединении к нему Ирана уже могла у него появиться.

 

 

Глава IV

Иранская империя

 

Хорасанский вопрос

 

Женитьба Пир-Мухаммеда, сына гератского правителя, на племяннице Тамерлана в начале 1380 года являлась только одной из мер усиления влияния Тамерлана на куртское государство и приведения его к вассальной зависимости. Некоторые гератские деятели уже в 1370 году, когда Тимур взошел на престол, выказали благосклонность к новому владыке Трансоксианы. «День, когда удача покинет Куртов, близок», — сказал своему сыну Муинаддин Джами, который писал в Самарканд, уведомляя о том, что страна ожидает вторжения Тимуровой армии. Но то было всего лишь выдавание желаний некоторых за чаяния всех: недостатка в сторонниках независимости Хорасана не было даже в религиозных кругах, в целом благоволивших Великому эмиру «во имя нравственности и добродетели». Со всем этим он все же привлек элиту на свою сторону, а простой люд и так ему симпатизировал.

Начиная с 1378 года, после возвращения Сайфаддина Ногуса из Мекки, Тимур стал вынашивать определенные экспансионистские планы и приступил к активной обработке трансоксианского общества, а также к завоеванию общественного мнения Герата. Его подсылы ходили по городам и весям, ведя подрывную работу против Гиятаддина Пир-Али и расхваливая заслуги Великого эмира. Их успехи вселяли в сердце Тарагаева сына уверенность. Уже ни для кого не являлось секретом, что Тимур готовился аннексировать эту страну, и некоторые феодалы направились к нему, чтобы на личной встрече обговорить условия возможного участия в кампании. Правитель Герата срочно согнал к столице сколько мог дехкан и велел им возвести вокруг города новую стену длиной в восемь километров. Одновременно он занял Нишапур, воспользовавшись сложной военной обстановкой у сербодаров, на которых ходил походами три года кряду: в 1372, 1373, 1374 годах, и последний раз в году 1376-м; и учинил в Нишапуре такие зверства и разор, масштаб которых с трудом поддается определению, что в значительной мере лишило его поддержки населения. В 1379 (или 1380-м) году то ли по безрассудству, то ли ради укрепления своих позиций сербадарская «республика», где в ту пору правил Хаджа Али-и Муаяд и чьему существованию угрожали сплотившиеся против нее соседи, оказала благосклонный прием Тимуровым посланцам. Вероятнее всего, переговоры начались ранее и к тому времени успели заметно продвинуться, хотя в текстах это скрыто, а объединение с Тамерланом представлено как событие спонтанное и довольно эмоциональное. [68]

Уверенный в удачном завершении дела, Великий эмир по своему обыкновению и согласно монгольской традиции созвал в Самарканде курултай. Естественно, он пригласил и правителя Герата: его прибытие дало бы понять, что он, по сути, признавал себя вассалом, и этого, возможно, было бы достаточно. Что до Гиятаддина, то он понимал, что откликнуться на Тимуров призыв значило бы сделать первый шаг по пути к подчинению, которое могло лишь усугубляться, а также, что не исключено, подвергнуть свою жизнь опасности. Уклониться он не дерзнул и потому стал выдвигать одну за другой причины невозможности приезда: то он желал, чтобы его безопасностью озаботился Сайфаддин Ногус; то утверждал, что еще не была завершена закладка собранного урожая в амбары; то…

 

Война

 

Ухватившись за предлог, несомненно, для него желанный, Тимур решил начать войну. Он собрал свою армию в Балхе и для начала совершил несколько грабительских набегов на Герат. Кампания трудной не ожидалась, к тому же он полагал выступить в качестве освободителя, откликнувшегося на пожелание населения. Однако, поскольку главные силы вражеской армии по-прежнему стояли под Нишапуром, Великий эмир, постановив перерезать им путь, вместо того чтобы нанести удар по столице, двинулся на запад по направлению к Кусуйе и Джаму и лишь потом напал на Герат. [69]

Находившихся в городе войск для обороны явно не хватало, а горожане терпеть мучения длительной осады расположения не имели. Здесь уместно привести в сравнение большое дерево, чьи созревшие плоды иного не просили, как того, чтобы их сорвали. Градоначальник смог лишь создать видимость сопротивления и сдался. Его отвезли в Самарканд, а городские стены, впредь бесполезные, разрушили до основания. Герат представлял собой одну из величайших метрополий мусульманского Востока, и в руки завоевателей попала добыча богатейшая. Вся страна, включая Систан, без боя перешла под контроль Джагатаидов (апрель 1381 года).

Хорасан был, по всей вероятности, завоеван. Перепуганный Али-бек, один из наиболее злобных местных предводителей, тюрко-монгол из энергичного племени бжаун-и курбанов, в тот период владетель Туса, не умевший сговориться с Тамерланом до его вооруженного вторжения, признал его власть немедля. Хаджа Али-и Муаяд, правитель сербадарского государства, с 1370 года боровшийся с Гератом и подписавший предварительные договоры с Тимуром, внезапно, следуя душевному порыву, ему сдался и сохранил верность своему господину до самой смерти, наступившей в 1386 году. Их встреча состоялась в Нишапуре; оставив этот город, Тимур двинулся на Исфарайин. По дороге, желая отомстить — с опозданием в два десятка лет — за убийство «дяди» Хаджи-барласа, он уничтожил «банду злодеев» в том самом месте, где тот был зверски умерщвлен. Если не считать этого акта, все прошло спокойно и нигде его путь не был отмечен ни насилиями, ни вооруженными столкновениями.

Ситуация изменилась в Исфарайине, и никто не знает почему. Город находился в руках у Амир-Вали, владетеля Мазандерана, чьи территории простирались южнее Каспийского моря, и служил ему передовым постом. Разумеется, местное население исповедовало суннизм, и его отношения с сербадарами-шиитами были натянутыми; однако, чтобы объяснить, по какой причине Великий эмир так жестоко с ними расправился, этого явно недостаточно. Возможно, поводом послужило поведение Амир-Вали: узнав, что дни Хорасана сочтены, сей государь привел в состояние боеготовности Астарабад, Бистам, Дамган и Семнан. Тимур узрел в этом провокацию. Дотоле широкомасштабного сопротивления он не встречал, но меры, принятые хозяином Мазандерана, весьма походили на соответствующую подготовку; ни для кого не было секретом, что мазандеранцы, также стремившиеся к господству над Хорасаном, могли контратаковать. Быть может, впрочем, такое объяснение слишком простое, так как не исключено, что аннексия Мазандерана входила в планы Тимура, которому хотелось всем доказать, что любая попытка сопротивления была заведомо обречена. Итак, захватив Исфарайин, он обрушил на него свою ярость и велел перерезать всех воинов гарнизона, часть населения растоптать лошадьми, а дома разграбить. «От города остались одни развалины», — говорят хроники. [70]

Если, как мы предполагаем, Великий эмир тогда пощадил Ургенч, то это значит, что именно в Мазандеране он впервые приступил к систематическим разорениям; так, неожиданно, террор вновь стал тем, чем являлся при Чингисхане, то есть инструментом войны. Амир-Вали поспешил уведомить, что в самое ближайшее время явится для того, чтобы, согласно протоколу, «поцеловать край царского ковра». Сам собой напрашивался вывод: массовое избиение является средством, вполне окупающим затраченные силы. Желая отдохнуть от совершенного подвига, войско отправилось на ближнее пастбище, где можно было откормить лошадей.

 

Мятежи

 

Аннексия, даже приветствуемая частью населения, нередко находящейся на содержании врага, не может не вызывать тревоги у соседних государств или не возбуждать недовольства в самой аннексированной стране. Очень скоро становится понятна цена утраченного, и иностранная оккупация быстро превращается в тяжкое бремя даже тогда, когда она казалась желанной. Вот и Герат, как на жертвеннике, сжег свои стены, казну и честь; судьба других городов была не более счастливой. Противникам Великого эмира оставалось только воспользоваться создавшимся положением; и они подняли голову: так что до финала игры было далеко. Али-бек Тусский от стыда за то, что так быстро примкнул к Тимуру, не находил себе места. Амиру-Вали было совестно за то смущение, в какое его привело избиение исфарайинцев. Жестокости были привычны, но они никогда не свидетельствовали в пользу тех, кто их совершал. Гиятаддин знал это из опыта, полученного в Нишапуре.

Зимой 1381/82 года, воспользовавшись тем, что Тамерлан находился в Трансоксиане, где умерла его любимая дочь, что привело его в глубочайшее отчаяние, тюрко-монгольские эмиры сделали попытку объединиться и стряхнуть с себя чужеземное иго. Али-бек поднял восстание в Калате, тогда как Амир-Вали стал угрожать Себзевару. Сербадары, единственные хорасанцы, сохранившие верность Великому эмиру, послали в Самарканд гонцов с тревожной вестью. Тимур ответил, что его армия уже находится в пути. Амир-Вали, окруживший тесным кольцом обескровленный Себзевар, который приготовился было просить пощады, бежал, объятый паническим ужасом. Али-бек остался в одиночестве, но его город Калат, равно как и Туршиз, вселил в его душу надежду. Это были те орлиные гнезда, коих так много тогда было в Иране и которые считались неприступными. Быть может, таковыми они являлись для армий, не обладавших снаряжением, которым располагало джагатайское войско, а также не имевших в своих рядах горцев, знавших, как взбираться на скалы и крепостные стены, и специально обученных подрывников. Были сделаны подкопы, приступом взяты стены, пробиты бреши; и вот, без особых усилий, Тимуровы ратники овладели первым из упомянутых городов. Второй же сопротивлялся так хорошо, что Тамерлан, умевший ценить мужество, гарнизон помиловал и предложил ему встать под его знамя. Плененного Али-бека увезли и чуть погодя умертвили. [71]

Ход последующих событий прослеживается с трудом. Великого эмира можно было видеть в Гургане и на перевале Яс-и Басан. Похоже, развивать наступление на Амир-Вали он не стал, ежели судить по тому, что немного погодя он уже двигался по направлению к дому. Возможно, его позвал в обратный путь «мятеж» гератцев (конец 1382 года), хотя подавление его он доверил своему третьему сыну, Мираншаху, этому животному и садисту, у которого появились признаки умопомешательства. Во всяком случае, этому верится легко.

То, что получило название гератского мятежа, в прямом смысле слова таковым не являлось. Некие банды афганцев, выходцев из-под Гура (который был свидетелем расцвета эфемерной империи Гуридов, чей минарет, находящийся в Джаме, об этом напоминает), овладели столицей Хорасана. Имеется более или менее полная уверенность в том, что им помогала часть населения. Народ переменчив, за что, бывает, платит дорого. В тот раз Мираншах истребил народу великое множество. По его приказу из отрубленных голов возвели несколько «башен». Такого за Тимуридами еще не водилось. Обвиненный в участии в смуте Гиятаддин получил приказ умереть вместе с семьей.

Вскоре бунт потряс Систан, за что на него обрушились (1383) репрессии дотоле невиданные. О наказании, которому подвергли Себзевар, толкуют почти все жизнеописатели Тимура, допуская путаницу, уже раскрытую выдающимся русским востоковедом Бартольдом и позже — во второй раз — Жаном Обеном. Это событие произошло не в столице сербадарской «республики», а в одноименном городе, более известном как Исфизар и находящемся южнее Герата, на Фарахской дороге. Там вперемешку с кирпичами и глиной сложили тела двух тысяч живых пленников с целью построить из них несколько «минаретов». Систан от ужаса содрогнулся. [72]

Чудовищный поход Тимура продолжался. Страна была обречена на разорение, полное и окончательное. По меньшей мере так говорят. Ее метрополия, Зарендж, сопротивлялась отчаянно, но тщетно. Она пала, а ее население вырезали поголовно: и мужчин, и женщин, и юношей, и старцев, и грудных младенцев (начало декабря 1383 года). Древнюю, как мир, плотину, удерживавшую воды Хильманда, разрушили на всей ее огромной протяженности, и вся оросительная система была выведена из строя. На земле найдется не много мест, познавших такие опустошения; Тимур же, воспользовавшись тем, что страна как бы застыла в изумлении, спокойно вступил в Кандагар, а потом несколько месяцев отдыхал в Самарканде. Хорасанский мятеж был подавлен.

 

Новый поход на запад

 

Мираншах, недавно ставший отцом Халиля (1384), который впоследствии заставил о себе говорить, ратоборствуя в Иране, отвоевал Султанию. Чем далее, тем становилось очевиднее, что Тамерлан не удовольствуется завоеваниями в странах, соседствовавших с Трансоксианой, и постарается подчинить себе Иран целиком. Пока что он намеревался соединиться с сыном, находившимся в только что занятом городе. Его первоочередной задачей было свести счеты с тем, кто ему когда-то бросил вызов, то есть с Амир-Вали, и отомстить которому он еще не успел.

Султания, севернее которой находился Мазандеран, — область, основную территорию которой занимала затопляемая Прикаспийская долина, — покоилась под защитой остроконечных вершин Эльбурса, девственных лесов и дикого зверья; она же представляла собой отличный плацдарм и контролировала все коммуникации этой провинции Внутреннего Ирана. Амир-Вали мужественно оборонял каждую пядь своей территории, начиная с Атрака и кончая ее древними лесами. Тимуру приходилось тяжело, так как многочисленные препятствия ожидали его повсюду, и в любой момент он мог подвергнуться внезапному нападению или удару из засады. Как-то ночью его едва не захватили врасплох. Трансоксианская кавалерия практически была парализована. И все же Великий эмир взял верх. По вступлении его в Астарабад, чье население, включая «младенцев в колыбелях», было истреблено, Амир-Вали, спасаясь, сбежал в Азербайджан (конец ноября — начало декабря 1384 года). Завершив поход, Тимур как всегда вернулся в Самарканд. [73]

Тарагаев сын возвратился с богатой добычей и был встречен как триумфатор. В продолжение целого года он трудился над усовершенствованием системы управления государством, укреплением армии, а также занимался общественно полезными делами; когда возникала острая необходимость, им отряжались каратели для вразумления того или иного племени, кочевавшего где-нибудь на севере. Казалось, о завоевании Ирана он более не помышлял; но если некоторые полагали, что Мазандеранская кампания имела причиной нужду приструнить зарвавшегося противника и одновременно укрепить границу с Хорасаном, то этим самым они выдавали свое плохое знание Великого эмира.

В начале 1386 года Тамерлан отправился в поход. Луристанские кочевники, не признававшие дисциплины и не упускавшие случая пограбить, напали на караван паломников, возвращавшихся из Мекки; надлежало разбойников наказать. Не утруждая себя размышлениями, историографы уверяют, что то был всего только предлог; однако мусульмане видели в том нападении тяжкое оскорбление. Конечно, предпринять эту кампанию Тимур планировал и совершил бы ее безо всякого предлога, но случившееся сделало поход неизбежным. Когда, за год до того, Тимуриды подступили к Султании, находившийся там Ахмед-Джалаирид сбежал. Можно над ним посмеяться, утверждая, что этот государь был обязан сохранностью своей жизни известному принципу, которому следовал неукоснительно: никогда не находиться в одном месте с Тамерланом. Однако то был персонаж не случайный. Груссе был прав, увидев в нем «типичного монгола, преображенного новой средой и ставшего арабо-персидским султаном». Побег стоил Ахмеду-Джалаириду презрения к нему Тимуридов, всегда считавших персов людьми, обделенными воинской доблестью, а значит, ничтожными. Некий посол Великого эмира высказался о нем так: «Это кусок плоти, оживляемой лишь глазами». Тем не менее Ахмед-Джалаирид был храбр, упорен; он покровительствовал ученым и поэтам, что не мешало ему оставаться беспринципным, жестоким и подозрительным до безумия: так он дошел до того, что стал подозревать всех без исключения и, заботясь о личной безопасности, велел перебить все свое окружение. По взятии Султании Ахмед поселился в Тебризе (античном Таурисе), бывшей столице Ильханов, в Азербайджане. Незадолго до того сей величавый град пережил опустошительный набег золотоордынского хана, Тохтамыша, сильного поддержкой Тимура. Еще не оправившийся от разора, должного сопротивления Джагатаидам он оказать не смог. Джалаирид снова бежал. Теперь — в Багдад. [74]

Итак, Великий эмир вступил в Тебриз. Город по-прежнему являлся важным культурным центром и сохранял еще остатки того величия, которым был наделен при Ильханах и которому был обязан своим центральным положением в блистательной, так называемой монгольской школе. Художников и ремесленников в нем было множество. Наиболее даровитых увезли в Самарканд.

Лето 1386 года прошло в войнах за близлежащие области. Случайно, во время рекогносцировки, в руки Тимуровых воинов попал Амир-Вали, бывший правитель Мазандерана, который, как мы говорили, укрылся в Азербайджане. Его обезглавили. В начале зимы Великий эмир бросил войско на Грузию. Ранее воевать с христианами ему не доводилось. Он не преминул объявить «священную войну», чем до этого частенько злоупотреблял… То был народ крепкий, эти грузины, в жилах каждого из которых, не исключая пастухов, текла «голубая кровь». Они отличались стойкостью, безумной храбростью и верностью Иисусу Христу, что не утратили, оказавшись в мусульманском окружении. Кавказ для конной армии подходил не больше Эльбурса; не улучшила ее положения и зима. Великий эмир трудности любил, как, впрочем, и его люди, испытывавшие некое пьянящее чувство от необходимости постоянного преодоления самих себя.

Грузинская кампания оказалась трудной, долгой, кровопролитной, как и война за Мазандеран. Карс был стерт с лица земли; Тбилиси взят штурмом. Препятствиями являлись не города, а горы, как сами по себе, так и прилепившиеся к ним селения и укрепления, откуда появлялись неуловимые отряды, нападавшие мелкими группами и наносившие удары оттуда, откуда их не ждали. Сожженные и разоренные села и устлавшие дороги окоченевшие трупы соотечественников принудили царя Баграта V прикинуться сторонником ислама, дабы наконец получить мир и спасти себе жизнь. [75]

Грузинские отряды были включены в состав Тимуровых войск; одни — силою, другие — убеждениями. Виноградники были залиты кровью. Утверждают, что на Кавказе было убито людей и разрушено жилищ более, чем где-либо. Это, разумеется, неверно: будь оно так, Грузия оказалась бы в таком же страшном положении, в каком находились Хорезм и Систан, тогда как впоследствии она взялась за оружие снова, и война на ее земле длилась еще очень долго. О своей капитуляции она по-настоящему не заявляла никогда.

Тимур в то время, как его воины охотились на тех, кои тщились оказывать сопротивление, отдыхал на зимних квартирах вместе со своей конницей в Карабахе, в степях поречья Куры и на Нижнем Араксе, где бывать вошло у него постепенно в привычку, так что впоследствии видеть его там можно было часто.

 

Возвращение Тохтамыша

 

Говорят, что Великий эмир охотился, когда его уведомили о приближении Тохтамыша с немалым войском за спиной. Преодолев Дербентский проход, хан Золотой Орды оказался на противоположном склоне Кавказского хребта, с севера защищавшего речную долину. Стояла весна 1387 года. Да, Тохтамыш был обязан Тимуру многим, но Золотая Орда за его двоюродными братьями, персидскими Ильханами, права на владение Азербайджаном не признавала, и Тохтамышу ничего не оставалось делать, как разделить эту точку зрения. Еще до воцарения Тимура он какое-то время занимал Тебриз. К тому же статус Великого эмира содержал в себе, на его взгляд, некую двусмысленность. Не имея в предках Чингисхана, сын Тарагая ханом не являлся, да и правил он, по его собственным словам, лишь от имени Чингисидов, иначе говоря, всего только прикрываясь монгольской законностью. Так что сей эмир, сей государь по сути представлял собой вассала хана настоящего; и кто, как не он, Тохтамыш, в этот период мог по всей справедливости претендовать на наследство Завоевателя? Он был его крови и, как сказано в летописи, его окружали двенадцать истинных ханов — Чингисидов. То был несомненно самый могущественный член рода, и не какого-то царька надлежало признать Тимуру, а его и только его. Не отдать справедливости Тохтамышу нельзя. Более того: его затея непременно удалась бы ему, надели его судьба истинным гением.

Тимур, которого сообщение о Тохтамыше застало врасплох (чем, в таком случае, занималась разведка?), успел только выставить небольшой отряд для прикрытия, чтобы помешать продвижению врага. Не имея сил держаться долго, он уже мало-помалу сдавал позиции, как вдруг с подкреплением подошел Мираншах. Получив встречный удар, Тохтамыш ретировался, оставив Джагатаидам многих своих ратников. Отказавшись от избиения пленных, Тимур не только сохранил им жизнь, но и отослал их к Тохтамышу, снабдив провиантом и всем прочим, необходимым в пути. Тогда же он направил хану грамоту, содержавшую весьма сдержанные упреки, даже более ласковые, чем сердитые. Некоторые стали утверждать, будто он проявил к Тохтамышу уважение как к Чингисиду. Возможно, но более вероятно именно то, что тогда сын Тарагая уступил чувству приязни, которое у него всегда брало верх над злобою. [76]

 

Кара-коюнлу

 

После грузин настала очередь туркменов. Край надлежало усмирить. Кочевые тюрки, туркмены, развернули свою недобрую деятельность почти на всех высокогорных плато Азербайджана и Армении. Один из их вождей, эмир Эрзинджана (город в современной Восточной Турции), впоследствии сыгравший не последнюю роль в развязывании войны Тимуридов с Османами, решил поискать покровительства у Тимура. Напротив, другой, значительно более могущественный, Кара-Мухаммед Турмыш (1380–1389), вождь племени «владетелей черных овец», или кара-коюнлу, постановил оказать Великому эмиру сопротивление и сделался его самым опасным противником. Упорные, практически непобедимые, настоящие фениксы, возрождающиеся из собственного праха, кара-коюнлу не складывали оружия никогда и отступали единственно затем, чтобы воспользоваться первым же случаем для нанесения ответного удара; они несколько раз брали Тебриз и даже захватили в плен самого лучшего Тимурова помощника, Атламыша. В конце концов их положение страшно усложнилось, но и тогда они не капитулировали, а в поисках убежища ушли в Османскую империю, где стали готовиться к реваншу, который и взяли в 1405 году, по кончине Великого эмира…

Приведя Эрзинджан в вассальную зависимость, Тимур всего за сутки овладел Эрзурумом, тогда как Ваном — только на исходе двадцатого дня. Защитники этой цитадели были сброшены со стен во рвы. [77]