Свидетель, который частью говорит правду и частью лжет 4 страница

Не следует упускать из виду и того, что присяжные бывают в высшей степени восприимчивы к раздражительности адвоката. Она передается им так же быстро, как домашним в семейном кругу.

Малый ребенок мгновенно чувствует недовольство старших. Его нельзя скрыть. Оно так же бросается в глаза, как порыв ветра на гладкой поверхности воды. Будь у меня дело в суде, я предпочел бы скромного, но благодушного работника блистательному, но раздражительному адвокату. В первом случае, если мое дело надежное, я, вероятно, выиграю его; во втором — едва ли удастся не проиграть.

Итак, обладая некоторым знанием людей и наблюдая за свидетелем, пока его допрашивает ваш противник, вы сумеете разобраться, что он за человек. От вас не ускользнет, что он повторяет заученный рассказ; в этом случае можно с большим вероятием предполагать, что не все в его словах правда, особенно если рассказ длинный и сложный. Но это далеко не безусловный признак. Заученное показание может быть и правдивым. Показания полицейских часто бывают затвержены наизусть, и все-таки в большинстве случаев они в существе своем соответствуют истине. Но общее поведение свидетеля, характер его ответов, выражение лица, голос, отдельные слова, жесты, иной раз одни глаза скажут вам, лжет ли он от начала до конца или дает труднейшее для перекрестного допроса из свидетельских показаний — рассказ, в котором правда перемешана с ложью.

Но, независимо от необходимости выяснить, правду ли говорит свидетель или лжет, или искусно приспособляет действительные факты к вымышленным, вам надо уяснить себе, нет ли у него заметного предпочтения или предубеждения в ту или другую сторону. Если он сильно склонен говорить в пользу вашего противника, вы разделаетесь с ним без труда, ибо вам легко будет довести его до того, что его пристрастие сделается настолько явным и навязчивым, что присяжные отвернутся от него; если такое показание имеет решающее значение для дела, оно решит его в противоположную сторону. Показание заинтересованного свидетеля ослабляет, а не подкрепляет другие доказательства. Поэтому при перекрестном допросе такого свидетеля желательно изобличить его пристрастие как можно скорее. Если это будет сделано в конце допроса, у присяжных все-таки может сохраниться некоторое впечатление от его показания. Итак, расчет свидетеля на то или иное решение дела должен быть выяснен в начале перекрестного допроса, если только не обнаружен уже ранее. Само собой разумеется, что противник сделает все от него зависящее, чтобы не дать вам в руки этого козыря. Но вы всегда можете покрыть его, подчеркнув перед присяжными обстоятельство, которое он пытался сгладить; в этом и заключается ваша задача.

Возможно, что у свидетеля нет личного интереса в деле. И тем не менее он может быть сторонником вашего противника по общим интересам, лежащим вне данного процесса,— по «партийности» (в широком, не только в политическом смысле). Такие общие интересы бывают нередко сильнее личного расчета, хотя последний и признается, не вполне, как мне кажется, справедливо, самой сильной пружиной человеческих поступков.

Вы можете быть заранее уверены, что, если ваш противник иногда и предупредит вас, указав на личный интерес в деле своего свидетеля, он ни в каком случае не признает его своим партийным союзником. В этом отношении вы в большинстве случаев останетесь хозяином положения и можете свободно выбрать время, место и способ нападения; делайте это так, как найдете удобным, лишь бы оно было сделано ближе к началу допроса. Некоторая доля партийности свидетелей встречается во многих процессах, и в виде общего правила можно сказать, что свидетели, безусловно свободные от склонности в ту или другую сторону, встречаются редко. С другой стороны, следует заметить, что более сильная партийность свидетелей создается только в вопросах общественного характера, в местных делах, в пограничных спорах, в яиа51 — политических делах, в делах о различного рода оценках, столкновениях уличных повозок и т. п., когда свидетели, естественно, бывают склонны принимать ту или иную сторону. Следует помнить, что, хотя люди являются на суд в качестве свидетелей по внешнему принуждению, никто не дает своих показаний без определенного внутреннего побуждения. Оно может быть сильным или слабым, но оно существует; найдите его; это можно сделать, если вы будете внимательно следить за свидетелем и внимательно слушать его. Человек, который говорит только для того, чтобы сказать то, что знает, невольно проявляет свою добросовестность и в голосе, и во взгляде, и в словах. Когда вы уверены в правоте своего дела, вы можете рассчитывать, что и такой свидетель не повредит ему, если только будете вести допрос с надлежащим расчетом, т. е. так, чтобы ответы его не могли быть поняты превратно. Но о чем же спрашивать его? Прислушайтесь к его показанию: если оно не противоречит вашим интересам, не спрашивайте вовсе; в противном случае, заметьте то, что идет против вас. Ниже, при разборе приемов перекрестного допроса свидетелей разных типов, я постараюсь показать, как следует вести допрос бескорыстных свидетелей, если их показания идут вразрез с вашими основными положениями.

Предположим, однако, что свидетель дает показание под влиянием побуждения другого свойства. Вы постараетесь угадать, в чем именно оно заключается. Если вы будете внимательно следить за ним, вы подметите некоторое изменение тона и манеры в те моменты, когда его слова ближе подходят к этому скрытому побуждению. Допустим, что это месть. Он будет напирать на все то, что кажется наиболее опасным для его врага. Всякий ответ, клонящийся, по его мнению, ко вреду последнего, будет дан им с особой готовностью в тоне и с явным удовлетворением. Оно выразится в его голосе, взгляде, во всей его фигуре. Именно это и должно быть запечатлено вашим перекрестным допросом в представлении присяжных. Но бывают и более тонкие побуждения, неуловимые для обыкновенных наблюдателей. Можно, однако, обнаружить и их, если приложить к тому надлежащее старание. И, каково бы ни было это побуждение, где-нибудь несомненно есть надежная почва для перекрестного допроса, который даст что-нибудь в вашу пользу,— если только вы не взялись за неправое дело.

Как уже сказано, у всякого есть, или по крайней мере должна быть, своя манера в искусстве. Кто занимает у других, тот, может быть, обладает талантом подражания, но у него нет того, что составляет непременное условие истинного превосходства, нет оригинальности. Что касается внешнего обращения со свидетелями, то в этом отношении надо следовать образцам. Истинные мастера в большинстве случаев держатся совершенно просто; спокойное, сдержанное обращение скорее всего достигает цели. Я не отрицаю того, что повышенный тон и просто грубость могут иногда сбить робкого человека, но это не перекрестный допрос и не адвокатское искусство. Это запугивание — не сила ума, а просто физическое насилие. Я не утверждаю и того, что адвокат должен всегда выказывать голубиную кротость по отношению к свидетелю. Строгость в тоне и в обращении, соответствующая сознанию собственного достоинства спрашивающего, нередко бывает необходима для того, чтобы держать допрашиваемого в должных границах и побудить или заставить его сказать то, что он знает; но строгость не утратит своей силы — напротив, окажется еще действительнее, будучи сглажена совершенной учтивостью; тогда как резкая настойчивость легко переходит в грубость. Такие случаи чрезвычайно редки в английском суде; но они все-таки встречаются, хотя и вызывают обыкновенно громкое осуждение общества. Это, впрочем, не может бросить тень на целую корпорацию, ревниво оберегающую свою заслуженную репутацию честности и рыцарской вежливости.

Я говорю это по поводу приведенного ниже отрывка из книги архиепископа Уэтли «Основы риторики». В своих замечаниях о перекрестном допросе автор этот выражает резкое порицание адвокатам вообще, порицание, насколько я могу судить по собственному опыту и наблюдению, совершенно незаслуженное. Он пишет:

«Пользуясь перекрестным допросом, искусный адвокат умеет заставить свидетеля признать такие, иногда весьма существенные, обстоятельства, которые тот хотел бы скрыть или представить в превратном виде. Существует искусство иного рода, заключающееся в том, чтобы запугать, запутать, сбить с толку добросовестного свидетеля и тем подорвать доверие к его показанию или не дать ему высказаться до конца. По поводу этого искусства, которое может быть названо едва ли не гнуснейшим и безнравственнейшим злоупотреблением силой человеческого ума, я скажу только одно».

Я должен остановиться здесь, чтобы сказать, что, судя по личным моим наблюдениям, которые, смею думать, идут дальше того, что мог видеть духовный писатель, начертавший приведенные выше слова, никогда ни одно духовное лицо не бросало более незаслуженной клеветой в честную корпорацию. Далее он пишет:

«Я убежден, что наиболее действенный способ добиться правды от свидетеля нимало не похож на тот, посредством которого так легко смутить и сбить с толку простодушного и честного человека. Мне приходилось наблюдать, как опытный адвокат тщетно пытался достигнуть своей цели такими приемами перекрестного допроса, которые, конечно, запугали бы и поставили бы в тупик многих добросовестных людей».

Архиепископ Уэтли думает, что те приемы, которые всего легче могут запугать и затруднить добросовестного свидетеля, не производят никакого впечатления на недобросовестного. Я готов согласиться с этим, но мне представляется невозможным подорвать показание добросовестного свидетеля иначе как теми способами, о которых я говорил выше. Но никто, кроме архиепископа Уэтли, не назовет это приемами «опытного адвоката». Он продолжает:

«При дальнейшем допросе, пользуясь приемами прямо противоположного свойства, которые никогда не затруднили бы добросовестного человека, адвокат шаг за шагом заставляет свидетеля признать полную лживость всего его показания. Говоря вообще, я думаю, что, если допрос производится спокойно, мягко, без обиняков, но с надлежащей полнотой и осмотрительностью, он скорее всего приведет свидетеля к правдивому показанию; и что уловки и запугивания, которыми так легко смутить добросовестного свидетеля, нимало не страшны для лжеца».

Читая эти широковещательные суждения, нельзя не пожалеть о том, что почтенный архиепископ не ограничился своими богословскими трудами. Он, по-видимому, думает, что под влиянием смущения и страха добросовестный свидетель может солгать, и воображает, что ласковые слова и прямой, подробный и тщательный допрос могут легче всего склонить наглого лжеца показывать правду. Я могу только сказать, что его знакомство с добросовестными свидетелями было, видимо, очень невелико, а лицемерие, которым люди отвечали на его доброжелательные вопросы, очевидно, внушило ему самые ложные представления о свойствах человеческой природы, от которых не свободны и люди, считающие себя наиболее сведущими в изучении душевной жизни человека. Я привел эти отрывки потому, что начинающие адвокаты бывают склонны принимать на веру очень многое из того, что говорится о человеческих свойствах, не исключая и поклепов на ту корпорацию, в ряды которой они собираются вступить. Уэтли приводит многие места из книги «Адвокатская распущенность», и его цитаты явно направлены против репутации адвокатского сословия. Эти цитаты очень далеки от истины, и я не вижу нужды останавливаться дольше на их клеветнических нападках.

Некоторые правила перекрестного допроса.

Одно из основных правил перекрестного допроса заключается в том, чтобы никогда не задавать вопросов, могущих вызвать неблагоприятные ответы. Только безусловная необходимость может оправдать нарушение этого правила. Каждый вопрос и каждый ряд вопросов укладывается в тысячу различных форм, и тот, кто предлагает вопрос, способный погубить его клиента, выказывает поистине жалкую нищету своего соображения. Опять скажут: «Это все знают». Так; но, к удивлению, не все соблюдают. Многие адвокаты, как в гражданских процессах, так и на выездных сессиях, постоянно предлагают вопросы и вызывают ответы опасные, а часто и губительные для их доверителей; между тем при некотором напряжении своего остроумия, набирая нужные данные малыми частицами, они могли бы мало-помалу добиться всего, что требуется, как целое: чтобы заманить птичку, ей бросают крошку за крошкой, пока она не попадет в клетку. В адвокатском искусстве вообще обращают слишком мало внимания на мелочи, забывая, что нередко ничтожнейшее обстоятельство бывает осью, на которой вертится все дело.

Но, раз только вы получили от свидетеля все, что нужно для целого, помните, что большего добиться нельзя; и все равно, собрано ли оно крохами или ломтями, берегитесь, чтобы свидетель не заметил целого; если вы не будете следить за этим, легко может случиться, что он откажется признать в целом то, что удостоверил по частям,— не говоря о том, что дальнейшие вопросы легко могут перейти и в пререкание со свидетелем. Если ряд отдельных вопросов неотразимо приводит к определенному заключению, присяжные сами сделают вывод; нет никакой нужды привлекать к нему внимание свидетеля.

Такой системы допроса должно держаться не только в тех случаях, когда ожидаемый ответ представляется сомнительным, но и тогда, когда для благоприятного решения дела вам нужно получить тот или иной определенный ответ. Я предложил бы следующее разумное и надежное правило: если вам надо получить ответ на определенный вопрос, не задавайте этого вопроса. Иначе в большинстве случаев свидетель сообразит, к чему вопрос клонится, и постарается по возможности не сказать того, что вам нужно. Если только он не безусловно прямой человек (а таких именно свидетелей и следует всегда ожидать на суде), он будет настороже и, если вам не удастся обойти его, сумеет уклониться от вашего вопроса. В этих именно случаях и проявляется искусство перекрестного допроса. Один адвокат сядет, ничего не добившись, другой добудет все, что ему надо. Задача будет решена рядом таких отдельных вопросов, из которых ни один не выдаст ответа, но все будут вести к нему. Если факт налицо, вы заставите свидетеля признать его или по крайней мере поставите свидетеля в такое положение, что вывод будет очевидным из его молчания.

Один из величайших современных мастеров этого искусства советовал своему ученику при допросе враждебного свидетеля по обстоятельствам, имеющим важное значение, задавать по десяти несущественных вопросов на один существенный, и притом предлагать последний так, как будто это наименее важный из всех. (Это не слишком похоже на приемы, рекомендуемые архиепископом; те кажутся нарочито изобретенными для того, чтобы вызывать ложь.) «И как только вам удалось получить нужный ответ,— прибавил истинный знаток дела,— оставьте его в стороне, отвлеките внимание свидетеля каким-нибудь совсем незначащим вопросом». Если вопрос был поставлен умело, всякое подчеркивание ответов свидетеля во время допроса представляется лишним. Это вы сделаете в вашей речи. Как только свидетель заметил по вашему обращению, что сказал что-нибудь невыгодное для стороны, которой вызван,— если только это не добросовестный свидетель,— он постарается изменить смысл сказанного, и тогда ему удастся сгладить произведенное на присяжных впечатление. Если вы остановитесь вовремя, возможно, что ваш противник не заметит важного значения установленного факта и поймет его только тогда, когда уже нельзя его оспаривать, а можно лишь толковать его так или иначе. Нет худшей ошибки, как повторение вопроса, на который уже получен благоприятный ответ.

Некоторые адвокаты ведут допрос с такой стремительностью, что задают по два и по три вопроса подряд, не выжидая ответов. Следует воздерживаться от такого избытка усердия, если вы хотите, чтобы допрос мог дать что-нибудь определенное.

Итак, с одной стороны, следует остерегаться того, чтобы не вызвать показаний, вредных для вашего клиента; с другой стороны, надо иметь в виду, что перекрестные вопросы могут не только усилить впечатление от показания, данного на вопросы вашего противника, но и придать ему такой вид, как будто вы сами предложили это показание вниманию суда. Адвокат должен избегать того, чтобы свидетели противной стороны не обратились в его собственных; это именно то, что он делает, вызывая ответы, благоприятные его противнику.

Другое верное правило перекрестного допроса заключается в том, чтобы не задавать вопросов, не имея готового объяснения их целесообразности. Многие начинающие адвокаты поднимаются с места, не имея никакого представления о вопросах, которые собираются предлагать, и заставляют свидетеля повторить его показание от начала до конца, как будто им мало впечатления, уже произведенного им на присяжных. Можно ли представить себе более неудачный прием? «Перекрестный допрос не есть громогласное повторение первоначального», как заметил молодому адвокату один судья. Это просто последствие неопытности и незнания основных правил адвокатского искусства. Конечно, начинающий адвокат очень скоро убеждается в том, что всякий вопрос должен иметь определенную цель, но я делаю эти указания потому, что хотел бы, чтобы он узнал это с самого начала и тем избегнул горького опыта многих ошибок.

Я предложил бы еще один маленький совет: не пытайтесь разъяснять перекрестным допросом непонятные факты. Несомненно, что есть известная заманчивость в возможности раскрыть тайну, оставшуюся непроницаемой для других, но, когда вы убедитесь, что разгадка ее наносит вам сильнейший удар, вас не слишком обрадует спокойная улыбка противника перед вашим умением раскрыть то, чего он раскрыть не мог, особенно если он сам предусмотрительно предоставил вам случай проявить проницательность и усердие в его пользу. Не ступайте на лед, если не уверены, что он выдержит.

Перекрестный допрос по поводу незначительных разноречий при передаче свидетелями слышанных разговоров в большинстве случаев ни к чему не ведет; как проверка правдивости свидетелей, он никогда не достигает цели. Судья Стефен сказал в одном процессе: «Выяснение противоречий в передаче свидетелями слышанных ими разговоров представляется мне самой бесплодной тратой времени. Бывают существенные обстоятельства, по которым перекрестный допрос необходим. Но я полагаю, что, если бы два человека захотели повторить перед нами те слова, которыми почтенные противники обменялись между собой в течение последних полутора часов, их рассказы значительно разошлись бы один от другого».

Проверку правдивости свидетелей следует искать в их разноречиях по существенным обстоятельствам и в отношении к таким данным, в которых трудно допустить возможность добросовестных ошибок. Вне этих случаев разноречие зависит только от большей или меньшей силы памяти, от наблюдательности и от точности пересказа.

Не следует забывать, что, независимо от содержания вопросов, самый тон спрашивающего оказывает значительное влияние не только на присяжных, но и на свидетеля. Присяжные должны всегда видеть, что допрос имеет серьезный характер; если им будет казаться, что адвокат просто «старается» для удовольствия публики, они скоро придут к заключению, что он сам не верит в свое дело. В каждой стадии процесса, от начала до конца, вы должны держать себя так, чтобы они видели, что вы убеждены в своей правоте. Возможно, что эта уверенность не слишком сильна в вас, но вы и сами можете ошибиться в своей оценке; а так как вы защищаете не свои интересы, а чужие, вы обязаны по крайней мере казаться убежденным. На суде многое зависит от манеры адвоката. Всякий знает, что свидетель может иногда ответить или не ответить на вопрос в зависимости от тона спрашивающего, что ударение на известном слове может вызвать ответ совершенно отличный от того, который получился бы при ударении на другое.

Никогда не высказывайте враждебности при перекрестном допросе; враждебность заразительна; она может передаться и на скамьи присяжных, и за стол судьи. Будьте строги, но невозмутимы. Впрочем, в этом отношении не может быть общих правил: у всякого своя манера. Хорошими советами нельзя создать ни оратора, ни искусного адвоката, и, давая известные указания, можно только надеяться, что они помогут молодым адвокатам развить свои природные дарования и предостерегут их от некоторых обычных ошибок.

 

ГЛАВА IV

Типы свидетелей

 

Типы свидетелей и указания о приемах их перекрестного допроса

ЛЖЕЦ

После сделанных выше замечаний о.внутренних побуждениях свидетелей и об их особых отношениях к процессу, я перехожу теперь к распределению свидетелей на те группы, в коих они обычно появляются в наших судах; при этом прошу читателя иметь в виду, что мало-мальски опытный адвокат будет иметь преимущество при допросе всякого свидетеля вообще, не исключая и добросовестных, ибо последние часто сами подрывают доверие к своим словам под влиянием волнения и опасения быть не вполне точными.

Человек, дающий ложное показание, должен лгать с чрезвычайным искусством, чтобы не выдать себя уже при первоначальном допросе. Я считаю, что с таким свидетелем всего легче справиться; притом, раз только присяжные признают в нем лжесвидетеля, он настолько повредит делу, что и десять добросовестных свидетелей не загладят его лжи. Замечательнейшим примером свидетелей этого типа в наше время был знаменитый «Сытагй» и его сообщник Люи. Ортон давал поразительные показания о гибели судна, на котором находился Рожер Тичборн, о том, как он спасся и был отвезен в Австралию, о своей тамошней жизни, о том, как вернулся в Англию и как его узнавали люди, лично знавшие настоящего наследника состояния и титула лордов Тичборн. На всех его объяснениях, правда, лежал явный отпечаток лжи; но людям казалось слишком невероятным, чтобы совершенно невежественный человек мог сочинить столь искусный рассказ о столь необыкновенном происшествии; казалось невозможным, чтобы внутренняя несостоятельность этого вымысла не выдала его присяжным в уже первоначальном допросе; это представлялось столь несообразным, что придавало неправдоподобной повести некоторое вероятие. Как бы то ни было, факт налицо: этого не случилось. Приходится признать, что сеть искусно сотканной лжи может ввести в сомнение судилище, призванное искать истину. Обман был обнаружен и изобличен, но, несмотря на это, тысячи людей продолжали верить Ортону и верят ему до сих пор. Оказывается, следовательно, что не всегда бывает легко справиться с ложным показанием в уголовном деле. В большинстве случаев, при некоторой опытности, вы сумеете опровергнуть показание лжесвидетеля его собственными устами. Написать, как это делается, нетрудно; нетрудно бывает и объяснить человеку, как надо плавать; прыгайте с берега смело, разводите шире воду руками, отталкивайтесь ногами, как лягушка,— и пойдете на дно, как ключ.

(Буквально: «притязатель». Обстоятельства этого дела известны. Австралийский эмигрант Артур Ортон, простой мясник, родом из местечка Веппинг, называл себя лордом Рожером Тичборном, утонувшим в Атлантическом океане в 1854 году на пароходе «Белла». Спустя двенадцать лет после его гибели Ортон явился в Англию и предъявил к наследникам покойного иск на его титул и состояние. Огромный денежный интерес, связанный с исходом процесса, и свойственная людям готовность верить в чудесное, а также ряд ошибок со стороны противников Ортона привели к тому, что на суд явилось множество лиц, из которых одни ложно, а другие в добросовестном заблуждении утверждали, что признают в нем Рожера Тичборна).

Свидетель является в суд с заранее искусно сочиненным показанием, говорит без запинки. Но вы знаете, что явления внешнего мира происходят в сопровождении и в связи с другими явлениями. Ни одно событие не может существовать вне других событий. Рассказ свидетеля составлен из ряда фактов; если это — факты действительные, они подойдут ко множеству других фактов; при этом они не могли существовать, не вызвав ряда других фактов или не оказав на них некоторого влияния. Если показание ложно, то, при всем искусстве вымысла, события, удостоверяемые свидетелем, не могут подойти к окружающим фактам во всех своих подробностях. Окружающие обстоятельства во всем своем множестве будут совпадать с показанием правдивым, ибо последнее, как бы ни казалось оно малоправдоподобным, составляет часть целого, ими образуемого,— подобно тому, как камень, выбитый из скалы, хотя бы в самой причудливой форме, не может не подойти к своему прежнему месту.

Чтобы судить о том, предлагают ли вам настоящий или поддельный обломок, надо исследовать скалу, из которой он высечен. Другими словами, вам надо приглядеться к окружающим обстоятельствам. Как бы ловок ни был свидетель, он не может подготовиться к вопросам, которых не ожидал; и если вы будете проверять вымышленные события, сравнивая их с действительными, вы обнаружите, что во всей их совокупности и те и другие существовать не могли; при сопоставлении неизбежно произойдет некоторое перемещение действительных фактов, чего на самом деле быть не могло.

Может ли вымышленный рассказ вполне подойти к действительным событиям? Конечно, нет; но не всегда бывает возможно точно установить окружающие обстоятельства; в этом именно заключается главная трудность. Но почти всегда можно добраться до некоторых из этих обстоятельств, и, будь их немного, они все-таки дадут вам возможность достигнуть цели.

Ездил ли человек, называвший себя Рожером Тичбор-ном, в Веппинг (т. е. на родину мясника Артура Ортона, где лорд Тичборн никогда не бывал и куда ему незачем было ездить после своего мнимого спасения и возвращения в Англию)? Знал или не знал он дома, расположенные в окрестностях этого заброшенного местечка, имена и фамилии их хозяев? Если знал, кто же был он? Если бы Артур Ортон стал рассказывать суду о своей поездке в Веппинг, он рассказывал бы правду и все окружающие обстоятельства подошли бы к его рассказу и образовали бы с ним одно целое. Но он говорит: я — лорд Тичборн; он ставит на место Ортона человека, который по своему общественному положению и воспитанию никоим образом не мог быть знаком с мельчайшими подробностями, касавшимися обитателей Веппинга и его окрестностей. Переместите этих двух человек, и перед вами будет один, который по своему прошлому именно должен был обладать всеми теми подробнейшими сведениями о местных людях, которые он обнаружил на суде, и каких никто другой, выросший в другом месте, иметь не мог.

И все это независимо от соображения, вытекающего из значительной вероятности поездки Ортона в Веппинг и крайней невероятности поездки туда Тичборна. «Приладить» Тичборна к обстановке жизни Ортона было невозможно: для этого пришлось бы перемещать действительные факты.

Итак, чтобы проверить показание, ложное в целом или в частях, надо сопоставить передаваемые свидетелем факты с окружающими фактами и сравнить это показание с показаниями других свидетелей. Последняя проверка будет тем более строгой и надежной, чем более вы будете углубляться в мелкие подробности. Само собой понятно, что, чем больше вызвано свидетелей в подтверждение вымышленного рассказа, тем с большей уверенностью можно рассчитывать их изобличить. Более крупные факты могут быть подобраны так, что войдут в показания каждого из этих свидетелей; но люди не могут сговориться о таких мелочах, которые им и в голову не приходили, и приготовить ответы на вопросы, которых не ожидали.

Однако и при таком способе перекрестного допроса надо остерегаться, чтобы не получить кажущегося подтверждения вместо ожидаемого противоречия.

Чтобы оградить себя от этого, следует принять за правило не предлагать каждому свидетелю одни и те же вопросы по существенным данным судебного следствия.

Если вам удалось установить противоречие в словах первого и второго свидетеля по существенному обстоятельству, не идите дальше; следующий свидетель может случайно дать удачный ответ и подтвердить то, что уже стало сомнительным; это существенно ослабит впечатление присяжных. Соблюдая эту тактику с разумным расчетом, вы можете достигнуть взаимного противоречия между всеми свидетелями.

Говоря о затруднениях защиты в процессе королевы Каролины (Георг III обвинял свою жену в прелюбодеянии), ее защитник Брум указывал на то, что показания, доказывавшие наличность прелюбодеяния, были составлены так, что в них не было ни одного значительного факта, который удостоверялся бы двумя свидетелями. Это, конечно, было сделано с целью предупредить возможность противоречия в их объяснениях. Когда несколько человек передают один и тот же вымышленный рассказ, их нетрудно изобличить при перекрестном допросе. Настоящее искусство проявляется в тех случаях, когда каждый лжесвидетель удостоверяет только отдельный ряд фактов, называя себя притом их единственным очевидцем. Как опровергнуть его? Если личность его не представляется вам вполне безупречной, вы прежде всего спросите его, кто он таков; этот вопрос, впрочем, едва ли может смутить его; если он не местный житель, у него, по всем вероятиям, заготовлен такой ответ, после которого всякие дальнейшие расспросы будут бесполезны.

Немного ниже я укажу случай, когда один из величайших мастеров перекрестного допроса, когда-либо выступавших перед английским судом, оказался бессильным перед необыкновенной ловкостью лжесвидетеля. Если вы определенно знаете, что свидетель — опороченный человек (например, что за ним есть прошлая судимость), ваша задача будет сравнительно легка. Но и в этом случае, если у вас нет против него формальных доказательств, он может отбить ваш удар, ответив на ваши вопросы негодующим отрицанием.

Скажут, пожалуй: «Это всякий знает». Да; но вопросы о прежней судимости свидетеля могут быть и очень искусными, и совсем неудачными, в зависимости от того, как они предлагаются. Если вы сделаете это неумело, эффект неожиданности может пропасть для присяжных, а на суде неожиданность есть драгоценный союзник, которого надо иметь на своей стороне. Адвокат, вооруженный искусством вопросов, неожиданных для свидетеля, для присяжных, для противника,— опасный боец. Но вопрос может быть поставлен так неловко, что вместо недоверия вызовет сочувствие к свидетелю; если же, напротив, вы ведете допрос умело, вы можете доказать, что он не заслуживает доверия не только по своему запятнанному прошлому, но и потому, что его ответы изобличают в нем лжесвидетеля. Вы можете достигнуть того, что он и солжет, и вместе с тем выдаст свою судимость; присяжные оценят его слова по достоинству.