Одно из следствий. Способы действия жизни 3 страница

После этого мы можем еще годами спорить о том, как возник этот огромный организм. Убеждаясь все больше в ошеломляющей сложности его строения, мы испытываем головокружение. Как совместить этот постоянный рост с детерминизмом молекул, со слепой игрой хромосом, с кажущейся неспособностью индивидуальных приобретений передаваться по наследству? Иначе говоря, как совместить внешнюю, "финалистскую" эволюцию фенотипов с внутренней, механистической эволюцией генотипов?.. Разбирая машину на части, мы перестаем понимать, как она может двигаться вперед. Может быть и так. Но тем не менее машина перед нами, и она движется. Если химия еще не может сказать ничего вразумительного о способе образования гранитов, то можно ли сомневаться в том, что континенты беспрестанно становятся все более гранитными?

Как все в универсуме, где время окончательно (я к этому еще вернусь) стало четвертым измерением, жизнь не может не быть величиной эволюционной по своей природе или размерам. Физически и исторически она соответствует некоторой функции X, определяющей положение каждого живого существа в пространстве, в длительности и по форме. Вот фундаментальный факт, который требует объяснения, но очевидность которого уже не нуждается в проверке и гарантирована от опровержения опытом в последующем.

На этой ступени обобщения можно сказать, что "трансформистский вопрос" более не существует, он окончательно решен. Отныне, чтобы поколебать наше убеждение в реальности биогенеза, надо было бы подрывая всю структуру мира, вырвать с корнем древо жизни. *)

*) Действительно, постольку поскольку эволюционизм выражает простую невозможность для нас воспринимать в опыте любое существо (живое или неживое) иначе, как в пространственно-временном ряду, он давно перестал быть гипотезой и стал условием (мерности), которому отныне должны отвечать в физике и биологии все гипотезы. В настоящее время биологи и палеонтологи еще спорят о конкретных путях и особенно о механизме превращений жизни: имеет ли место при возникновении новых признаков господство случая (неодарвинизм) или же факт изобретения (неоламаркизм). Но с тем общим и основным фактом, что органическая эволюция происходит как в случае любого живого существа в отдельности, так и в случае жизни в целом, ныне согласны все ученые; и это по той простой причине, что иначе они вообще не могли бы заниматься наукой... Можно лишь сожалеть (и удивляться), что. несмотря на ясность фактов. единодушие еще не доходит до признания того, что "галактика" жизненных форм вырисовывает (как это допущено нами) широкое "ортогенетическое" движение свертывания в направлении все большего возрастания сложности и сознания (см. Заключение в конце книги).

МАТЬ-ЗЕМЛЯ (ДЕМЕТРА)

О Деметра! Мать-земля! Видишь плод? Что за плод?.. Что на дереве растет?

В предыдущей главе мы все время говорили о росте, чтобы выразить ход жизни. Мы смогли в некоторой степени выяснить принцип этого роста, связанного, на наш взгляд, с явлением направленного прибавления. Постоянно накапливая свойства (независимо от конкретного механизма этой наследственности), жизнь катится снежным комом. В своей протоплазме она нагромождает признаки на признаки. Она все более и более усложняется. Но что представляет собой эта экспансия в целом? Определенную целенаправленную вспышку, как в моторе? Или беспорядочное разлетание во всех направлениях, как при взрыве?..

Я сказал, что вообще эволюцию теперь признают все исследователи. Но насчет того, является ли эта эволюция направленной, дело обстоит иначе. Спросите сегодня у биолога, допускает ли он, что жизнь куда-то идет в ходе своих превращений – в девяти случаях из десяти он ответит и даже пылко: "Нет". "Что организованная материя находится в состоянии постоянной метаморфозы, – скажет он вам, – и что эта метаморфоза со временем ведет ее ко все менее вероятным формам – это бросается всем в глаза. Но где взять шкалу для оценки абсолютного или даже относительного значения этих хрупких построений? По какому праву, – продолжает он, – например, утверждается, что млекопитающее – будь то даже человек – более прогрессивно и более совершенно, чем пчела или роза?.. В какой-то мере можно располагать существа по все более широким сферам, соответственно их удаленности во времени от первоначальной клетки. Но, начиная с некоторой степени дифференциации, мы не можем научно установить никакого первенства среди этих выдумок природы. Решения разные, но равноценные. Все идущие от центра радиусы, по всем азимутам сферы, одинаково хороши. Ибо, по-видимому, ничто ни к чему не направляется".

Наука в своем подъеме и даже, как я покажу, человечество в своем марше в настоящий момент топчутся на месте, потому что люди не решаются признать наличие определенного направления и привилегированной оси эволюции. Обессиленные этим фундаментальным сомнением, научные исследования распыляются, а у людей не хватает решимости взяться за устроение Земли.

Здесь мне хочется разъяснить, почему, отбрасывая всякий антропоцентризм и антропоморфизм, я считаю, что существуют направление (sens) и линия прогресса жизни, столь отчетливые, что их реальность, как я убежден, будет общепризнана завтрашней наукой.

НИТЬ АРИАДНЫ

Поскольку речь в данном вопросе идет о степенях органического усложнения, то сначала попытаемся найти порядок сложности.

Надо признаться, что без направляющей нити совокупность живых существ в качественном отношении выглядит лабиринтом, из которого не выберешься. Что происходит с этим монотонным рядом вееров, куда мы идем?.. Несомненно, в течение веков организмы умножают количество своих органов и их чувствительность. Но они их также и уменьшают путем специализации. Да и что, собственно, означает термин "усложнение"? У животного имеется столько различных способов стать менее простым. Дифференциация членов? Покровов? Тканей? Органов чувств? В зависимости от принятой точки зрения возможны всякого рода перераспределения. Имеется ли среди этих многих комбинаций реально хотя бы одна более истинная, чем другие, то есть такая, которая дает совокупности живых существ более удовлетворительную связность или относительно самой себя, или относительно мира, внутри которого развивается жизнь?

Для ответа на этот вопрос, я думаю, надо вернуться назад, к тем соображениям, которые были высказаны выше насчет взаимоотношения между внешним и внутренним вещей. Сущность реальности, утверждал я тогда, может быть представлена содержащимся в определенный момент в универсуме "внутренним". В этом смысле эволюция, по сути, не что иное как постоянное возрастание этой "психической" или "радиальной" энергии в ходе длительности, при практическом постоянстве, в масштабе наших наблюдений, механической или "тангенциальной" энергии (стр. 68). Какова же, добавлял я, специфическая функция, связывающая в опыте друг с другом, в своем соответствующем развитии эти две энергии мира – радиальную и тангенциальную? Очевидно, организация, последовательное развитие которой внутренне дублируется, как это можно констатировать, постоянным возрастанием и углублением сознания.

Теперь перевернем это предложение (не впадая в порочный круг, а попросту уточняя перспективу). Среди бесчисленных усложнений бурлящей органической материи мы затрудняемся отличить поверхностные изменения от тех, которые (если они есть!) представляют собой обновляющую группировку ткани универсума? Ну что ж! Постараемся лишь выяснить, не связаны ли органически некоторые из испробованных жизнью комбинаций с положительным изменением психизма у существ, претерпевающих эти изменения. Если да и если наша гипотеза правильна, то, конечно, в путаной массе банальных изменений именно они и представляют собой усложнения, по преимуществу существенные метаморфозы, и тогда схватимся за них и будем следовать за ними. Они, возможно, куда-то нас приведут.

Поставленная таким образом проблема немедленно разрешается. Да, безусловно, у живых организмов для действия сознания имеется особое устройство, и достаточно посмотреть внутрь себя, чтобы его обнаружить, – это нервная система. Позитивно мы схватываем в мире лишь одно внутреннее – непосредственно наше собственное, а тем самым путем непосредственного приравнивания, благодаря языку – и внутреннее других людей. Но мы имеем все основания полагать, что и у животных имеется некоторое внутреннее, приблизительно измеряемое совершенством их мозга. Попытаемся распределить живые существа по степени "мозговитости". Что тогда происходит? Устанавливается – и притом автоматически – определенный порядок, тот самый порядок, к которому мы и стремились.

Возьмем опять для начала ту часть древа жизни, которую мы лучше всего знаем, так как она и поныне наиболее живуча и так как мы сами к ней принадлежим – ветвь хордовых. В этом ансамбле выступает первая характерная черта, давно выявленная палеонтологией: от пласта к пласту, путем крупных скачков нервная система постоянно развивается и концентрируется. Кому не известен пример с этими огромными динозаврами, у которых смехотворно малая мозговая масса образует небольшой ряд долек, значительно меньших по диаметру костного мозга в поясничной области? Эти условия напоминают те, которые господствуют внизу, у земноводных и рыб. Но если мы теперь поднимемся этажом выше, к млекопитающим, то какую же видим перемену!

У млекопитающих, то есть на этот раз внутри одного и того же пласта, мозг в среднем значительно больше по объему и по количеству складок, чем у какой-либо другой группы позвоночных. И, однако, если рассматривать более детально – сколько еще разнообразия и в особенности какая стройность в распределении различий!

Прежде всего градация по положению биотов – в нынешней природе плацентарные по развитию мозга находятся выше сумчатых. Затем градация по возрасту внутри одного и того же биота. В нижнетретичном периоде, можно сказать, мозг плацентарных (исключая нескольких приматов) всегда относительно меньше по объему и менее сложен, чем начиная с неогена. Это с очевидностью установлено у исчезнувших фил, таких, как диноцератиды, рогатых чудовищ, черепная коробка которых ненамного превосходит по величине и расположению долек стадию, достигнутую пресмыкающимися вторичного периода. Таковы также кондилартры. Но это наблюдается даже и внутри одной линии. Например, у хищных эоцена мозг, находящийся еще на стадии сумчатых, гладкий и четко отделен от мозжечка. Было бы легко продолжить список. Вообще, какой бы ни взять побег какой-либо мутовки, если только этот побег достаточно длинен, редко случается, чтобы мы не увидели, как он со временем приходит ко все более "цефализированным" формам.

Перейдем теперь к другой ветви – членистоногих и насекомых. То же явление. Поскольку мы имеем дело с другим типом сознания, то установление величин здесь не столь легко. Однако нить. которой мы придерживаемся, применима и здесь. От группы к группе, от периода к периоду эти психологически столь далекие формы, так же как и мы, испытывают влияние цефализации. Нервные узлы утолщаются. Они локализуются и увеличиваются спереди, в голове. И вместе с тем усложняются инстинкты. Вместе с этим выступают (мы к этому еще возвратимся) поразительные явления социализации.

Можно без конца продолжать этот анализ. Но уже достаточно показано, как просто разматывается клубок, коль скоро найден конец нити. По очевидным причинам удобства при классификации организованных форм натуралисты используют некоторые вариации украшений или же некоторые функциональные модификации костного аппарата. Руководствуясь ортогенезами, затрагивающими окраску и жилки крыльев, или расположение членов, или рисунок зубов, их классификация выявляет фрагменты или даже остов структуры живого мира. Но поскольку проведенные таким образом линии выражают лишь второстепенные обертона эволюции, вся система в целом не получает ни формы, ни движения. Напротив, как только в качестве меры (или параметра) эволюционного феномена берется выработка нервной системы, не только множество родов и видов строятся в ряд, но вся сеть их мутовок, их пластов, их ветвей вздымается, как трепещущий букет. Распределение животных форм по степени развитости мозга не только в точности совпадает с контурами, установленными систематикой, но оно придает древу жизни рельефность, физиономию, порыв, в чем нельзя не видеть признака истинности. Такая стройность, к тому же непринужденная, неизменно постоянная и выразительная, не может быть случайной.

Среди бесконечного числа форм, в которых рассеивается усложнение жизни, дифференциация нервного вещества выделяется, согласно предвидению теории, как знаменательная трансформация. Она придает эволюции направленность (sens) и тем самым доказывает, что она имеет смысл (sens).

Таков наш первый вывод.

Но у этой теоремы есть следствие. У живых существ (такова была наша отправная точка) мозг – указатель и мера сознания. У живых существ, только что добавили мы, подтверждается, что мозг постоянно совершенствуется с течением времени, так что некоторое качество мозга оказывается существенно связанным с некоторой фазой длительности.

Отсюда сам собой вытекает последний вывод, которым одновременно проверяются основные положения и обусловливается продолжение нашего исследования. Поскольку взятая в целом и в каждой своей ветви естественная история живых существ внешне вырисовывается как постепенное установление обширной нервной системы, то, следовательно, внутренне она означает установление психического состояния, соответствующего самим размерам Земли. На поверхности – волокна и ганглии. В глубине – сознание. Мы искали всего лишь простое правило, чтобы привести в порядок запутанное сплетение внешних видимостей. И вот теперь (в полном соответствии с нашими первоначальными предположениями о конечной психической природе эволюции) мы имеем основную переменную, могущую прочертить в прошлом и, может быть, даже определить на будущее истинную кривую феномена.

Решена ли проблема?

Да, почти. То есть, разумеется, при одном условии, с которым трудно совместимы некоторые предрассудки науки. Оно состоит в том, что, меняя или, вернее, переворачивая плоскость рассмотрения, мы должны от внешней стороны вещей перейти к их внутреннему.

 

ПОДЪЕМ СОЗНАНИЯ

Вернемся же к "экспансии" жизни, как она выступает в своих основных линиях. Но на этот раз вместо того, чтобы теряться в лабиринте комбинаций, связанных с "тангенциальными" энергиями мира, попытаемся проследить "радиальный" ход его внутренних энергий.

И все окончательно проясняется – с точки зрения значения, функционирования и надежды на будущее...

А) Прежде всего благодаря этой простой смене переменной обнаруживается место, занимаемое развитием жизни в общей истории нашей планеты. Выше, рассматривая вопрос о происхождении первых клеток, мы высказали мнение, что их самопроизвольное зарождение потому имело место лишь однажды, что первоначальное образование протоплазмы было связано с уникальным состоянием общего химизма Земли.

Земля, утверждали мы тогда, должна рассматриваться как подверженная некой всеобъемлющей необратимой эволюции, более важной для науки, чем любая из вибраций, протекающих на ее поверхности; и первоначальное проявление организованной материи представляет собой точку (критическую!) на кривой этой эволюции.

После этого феномен как бы затерялся в бесконечном сплетении ветвей. Мы почти забыли о нем. И вот он снова выплывает наружу. В том приливе (соответственно отмеченном появлением нервных систем), который несет жизненную волну ко все большему сознанию, снова выступает перед нами основное глубинное течение, мы здесь улавливаем его продолжение.

Подобно геологу, занятому подсчетом сбросов и складок, палеонтолог, фиксирующий положение животных форм во времени, рискует увидеть в прошлом лишь ряд монотонных, однородных пульсаций. В этой картине млекопитающие следуют за пресмыкающимися, а пресмыкающиеся за земноводными, как Альпы идут за Киммерийской цепью, а эта последняя за

Герцинской складчатостью. Этой плоской перспективы мы отныне можем и должны избежать. Не ползущая синусоида, а вздымающаяся спираль! От одного зоологического пласта к другому что-то безостановочно, рывками развивается и возрастает в одном и том же направлении. И это – наиболее физически существенное на нашей планете.

Эволюция элементов по законам радиоактивности, разделение гранитных континентов, может быть, обособление внутренних оболочек земного шара и многие другие преобразования, помимо развития жизни, несомненно, образуют постоянную ноту в ритмах Земли. Но с тех пор, как жизнь выделилась из материи, все эти различные процессы потеряли качество важнейшего события. С появлением первых белковых веществ сущность земного феномена определенно переместилась – она сосредоточилась в столь с виду ничтожной пленке биосферы. Ось геогенеза окончилась, отныне она продолжается в биогенезе. А этот последний в конечном итоге выражается в психогенезе.

С внутренней точки зрения, подтверждаемой гармонией, которая будет все время возрастать на наших глазах, таковы различные объекты нашей науки, расположенные в их правильной перспективе и истинных пропорциях. Во главе жизнь со всем подчиненным ей физическим. А в сердцевине жизни, как объяснение ее поступательного развития, пружина подъема сознания.

Б) Пружина жизни. Этот вопрос горячо обсуждается натуралистами с тех пор, как познание природы сведено к пониманию эволюции. Верная своим аналитическим и детерминистским методам, биология, как и раньше, стремится найти принцип развития жизни во внешних или статистических стимулах – борьбе за существование, естественном отборе... С этой точки зрения живой мир поднимается (в той мере, в какой он действительно поднимается!) лишь автоматически регулируемой суммой попыток, предпринимаемых им для того, чтобы остаться самим собой.

Повторяю еще раз, я далек от мысли отрицать важную и даже существенную роль этой исторической игры материальных форм. Не чувствуем ли мы ее в каждом из нас, поскольку мы – живые существа? Для того чтобы вырывать индивид из состояния его естественной лености и приобретенной рутины, а также периодически ломать сковывающие его коллективные рамки, необходимы требования или встряски извне. Что бы мы делали без наших врагов?.. Способная гибко регулировать внутри организованных тел стихийное движение молекул, жизнь, по-видимому, в состоянии также использовать для своих творческих комбинаций случайно возникающие в мире крупные реакции между материальными течениями и живыми массами. Коллективами и событиями она играет, кажется, так же ловко, как и атомами. Но что могли бы сделать эта изобретательность и эти стимулирующие факторы, примененные к фундаментальной инертности? Да и сами механические силы (мы об этом уже говорили) – чтобы они были без некоторого питающего их внутреннего?.. Под "тангенциальным" – "радиальное". "Импульс" мира, выражающийся в росте сознания, может иметь своим последним источником лишь какой-то внутренний принцип движения, только в нем он находит объяснение своего необратимого устремления ко все более высоким формам психического.

Каким образом с внешним, всецело сохраняемым в своем детерминизме, жизнь может свободно действовать изнутри? Быть может, когда-нибудь мы это лучше поймем.

А пока с допущением реальности глубинного порыва феномен жизни тотчас же принимает в своих главных чертах естественный и возможный вид. Более того, выясняется сама его микроструктура. Ибо мы обнаруживаем теперь новый способ, которым можно объяснить не только общее течение биологической эволюции, но и развитие, и специфическое расположение ее различных фил *)[ 13 ].

*) В последующих объяснениях не преминут увидеть явное влияние ламаркизма (чрезмерное влияние "внутреннего" на органическое строение тел). Но пусть не забывают, что в "морфогенетическом" действии инстинкта, как я его здесь понимаю, существенная доля остается за действием (дарвинистским) внешних сил и случая. Верно (см. выше), что жизнь развивается путем игры шансов, но шансов узнанных и схваченных, то есть психически отобранных шансов. Правильно понятый неоламаркистский "антислучай" – не простое отрицание дарвиновского случая, напротив, он представляет собой его использование. Между этими двумя факторами существует функциональная дополнительность, можно было бы сказать, "симбиоз".

Добавим, что если отвести надлежащее место существенному различию (хотя еще и мало изученному) между биологией малых и биологией больших комплексов (как имеется физика ничтожно малого и физика огромного), то можно заметить, что в единстве организованного мира стоило бы выделить и различно трактовать две главные зоны: а) с одной стороны, зону (ламаркистскую) очень больших комплексов (особенно человек), где ощутимо доминирует антислучай, б) с другой стороны, зону (дарвинистскую) малых комплексов (низшие живые существа), где этот же самый антислучай может быть схвачен под покровом случая лишь путем умозаключения или догадки, то есть косвенно (см. Резюме, или Послесловие, стр. 232).

Одно дело установить, что у последовательных потомков одного животного члены становятся однокопытными или зубы плотоядными, другое дело разгадать, каким образом произошел этот сдвиг. В точке прикрепления побега к мутовке – мутация. Хорошо. А дальше?.. Обычно последующие модификации вдоль филы столь постепенны, а органы, подвергающиеся модификации, столь устойчивы и иногда прямо с зародыша (как, например, зубы), что мы решительно должны отказаться во всех случаях просто говорить о выживании наиболее приспособленных или о механической адаптации, к окружающей среде и к пользованию. Как же быть?

Чем больше мне приходилось встречаться с этой проблемой и заниматься ею, тем больше мне навязывалась мысль, что в данном случае перед нами действие не внешних сил, а психологии. Согласно ныне существующим представлениям, животное развивает свои инстинкты хищника, потому что его коренные зубы становятся острыми, а лапы когтистыми. Но не следует ли перевернуть это предложение? Иначе говоря, не потому ли как раз тигр удлинил свои клыки и заострил свои когти, что по линии своих предков он получил, развил и передал потомкам "душу хищника"? И то же самое относится к другим животным – к пугливым бегающим, плавающим, землероющим, летающим... Эволюция "характерных свойств", да, но при условии брать этот термин в значении "свойств характера".

На первый взгляд объяснение наводит на мысль о схоластических "качествах". Но при более глубоком подходе его правдоподобность возрастает. Качества и недостатки у индивида развиваются с возрастом. Но почему бы – или, вернее, как же – им не усиливаться и филетически? И почему бы в этих размерах им не воздействовать на организм, вылепливая его по своему подобию? В конце концов муравьям и термитам удается снабдить своих воинов или своих рабочих внешностью, приспособленной к их инстинкту. И разве мы не знаем хищных людей?

В) При этом допущении перед биологией раскрываются неожиданные горизонты. По очевидным практическим причинам для прослеживания последовательного развития живых существ нам приходится использовать вариации их ископаемых остатков. Но эта фактическая необходимость не должна скрывать от нас ограниченность и поверхностность такого подхода. Количество костей, форма зубов, орнаментировка покрова – все эти "фено-признаки" в действительности лишь одежда, скрывающая под собой более глубокую основу. По существу, происходит одно событие – великий ортогенез всего, что живет, ко все более имманентной спонтанности. Вторично, путем периодического рассеивания этого порыва образуется мутовка малых ортогенезов, в которых основной поток разделяется, образуя внутреннюю, истинную ось каждой "радиации". И на все это как простой кожух наброшены покрывало тканей и архитектоника членов. Таково положение.

Таким образом, чтобы выразить в своей истинности естественную историю мира, необходимо было бы проследить ее с внутренней стороны не как связную последовательность сменяющихся структурных типов, а как подъем внутреннего сока, распускающегося лесом закрепленных инстинктов. В самой своей основе живой мир образован сознанием, облеченным телом и костьми. Так что от биосферы до вида – все это лишь огромное разветвление психизма, ищущего себя в различных формах. К такому результату мы приходим, следуя до конца за нитью Ариадны.

Разумеется, на нынешнем уровне наших знаний нечего и думать о выражении механизма эволюции в этой интерьеризированной "радиальной" форме. Но зато выясняется следующее. Если действительно таково настоящее значение трансформизма, то жизнь постольку, поскольку она представляет собой направленный процесс, может идти все далее по своей первоначальной линии лишь при том условии, если в определенный момент испытывает какую-то глубокую перестройку.

Это обязательный закон. Никакая величина в мире (об этом уже упоминалось, когда шла речь о возникновении жизни) не может возрастать без того. чтобы достичь какой-то критической точки, прийти к какому-то изменению состояния. Скорости и температуры имеют непреодолимый потолок. Попробуем ускорить движение тела до скорости света – из-за чрезмерной массы оно становится бесконечно инертным. Попробуем его нагревать: оно плавится, а затем испаряется. И также обстоит дело со всеми известными физическими свойствами. До тех пор пока эволюция представлялась нам лишь как простое движение к сложному, мы могли полагать, что она бесконечно развивается, будучи похожей на саму себя, – в самом деле, нет никакого верхнего предела для простого разнообразия. Теперь же, когда под исторически возрастающим переплетением форм и органов перед нами обнаруживается не только количественное, но и качественное необратимое увеличение мозга (и тем самым сознания), мы предупреждены. что неизбежно ожидается событие нового порядка, метаморфоза, которой в течение геологических периодов завершается этот долгий процесс синтеза.

Теперь нам необходимо указать на первые симптомы этого великого земного феномена, приведшего к человеку.

 

ПРИБЛИЖЕНИЕ ВРЕМЕНИ

Вернемся к движущейся волне жизни, туда, где мы ее оставили, то есть к экспансии млекопитающих. Чтобы конкретно сориентироваться в длительности, перенесемся мысленно в мир, каким мы его можем представить себе к концу третичного периода.

В этот момент на поверхности Земли, по-видимому, царило полное спокойствие. От Южной Африки до Южной Америки, через Европу и Азию – раздольные степи и густые леса. Затем другие степи и другие леса. И среди этой бесконечной зелени мириады антилоп и зебровидных лошадей, разнообразные стада хоботных, олени со всевозможными рогами, тигры, волки, лисицы, барсуки, совершенно похожие на нынешних. В общем пейзаж, довольно близкий к тому, который мы стремимся кусками сохранить в наших заповедниках в Замбези. Конго или Аризоне. За исключением нескольких сохранившихся архаических форм, эта природа настолько знакома, что мы должны с усилием убеждать себя в том, что нигде не поднимается дым из лагеря или деревни.

Период спокойного изобилия. Пласт млекопитающих развернут. И, однако, эволюция не может быть остановлена... Что-то, где-то, наверное, накапливается и готово появиться для нового скачка вперед. Что и где?..

Чтобы обнаружить то, что в этот момент вызревает в лоне матери-природы, воспользуемся указателем, который теперь у нас в руках. Как мы установили, жизнь – это подъем сознания. И если она еще прогрессирует, то, значит, под покровом цветущей земли, в некоторых пунктах тайно поднимается внутренняя энергия. Тут или там, несомненно, увеличивается психическое напряжение в глубинах нервных систем. Как физик или врач прикладывают к телам чуткий инструмент, приложим наш "термометр" сознания к разным местам этой дремлющей природы. В каком районе биосферы, в плиоцене, поднимается температура?

Естественно, будем искать с вершин. Кроме растений, которые, очевидно, в счет не идут *), две и только две вершины ветвей выступают перед нами, в воздухе, свете и спонтанности. Со стороны членистоногих – насекомые, со стороны позвоночных – млекопитающие. На какой стороне будущность и истинность?

*) В том смысле, что у них мы не можем проследить вдоль какой-либо нервной системы эволюцию психизма, с очевидностью находящегося в рассеянном состоянии. Существует ли этот психизм или возрастает по-своему – совсем другое дело. Мы никак не будем отрицать его наличие. Один пример из тысячи: недостаточно ли посмотреть на западни для насекомых, устраиваемые некоторыми растениями. чтобы убедиться, что, хотя бы и отдаленно, ветвь растений, как и две другие. подчиняется закону подъема сознания?

а. Насекомые. У высших насекомых головная концентрация нервных ганглий идет в ногу с чрезвычайным богатством и точностью поведения. Поневоле задумаешься, глядя на этот живущий вокруг нас мир, столь чудесно устроенный и в то же время столь ужасно далекий. Конкуренты? Может быть, наследники?.. Не правильнее ли будет сказать: зашедшая в тупик и патетически борющаяся масса?

Действительно, будучи намного старше высших позвоночных по времени своего расцвета, насекомые, кажется, достигли своего конечного "потолка", и это устраняет гипотезу, что они представляют собой выход – или даже просто один из выходов – для эволюции. Хотя они бесконечно усложняются, наподобие китайских иероглифов, в течение, может быть, целых геологических периодов, им никак не удается перейти в другую плоскость развития: как будто их глубинный порыв или метаморфоза остановлены. И, поразмыслив, мы замечаем некоторые причины этого топтания на месте.