Часть третья. Объяснение магов.

Три свидетеля нагваля.

По возвращении домой я опять столкнулся с задачей приведения в порядок своих полевых записок. То, что дон Хенаро и дон Хуан заставили меня испытать, стало еще более явным, когда я просмотрел прошедшие события. Я заметил, однако, что моя обычная реакция, состоявшая в том, чтобы месяцами находиться в ошеломлении или испуге от того, сквозь что я прошел, не была столь интенсивной, какой она была в прошлом. Несколько раз я намеренно старался подключить сюда свои чувства, как я делал это раньше, спекулируя и даже жалея самого себя, но чего-то недоставало. У меня также было намерение записать ряд вопросов, чтобы задать их дону Хуану, дону Хенаро или даже Паблито. Проект отпал, прежде чем я за него принялся. Было во мне что-то, что препятствовало моему вхождению в настроение вопросов и сложностей.

Я не намеревался возвращаться назад самому к дону Хуану и дону Хенаро, но в то же время я и не укрывался от такой возможности. Однажды, однако, без всяких предвидений с моей стороны я просто почувствовал, что время их повидать.

В прошлом каждый раз, когда я собирался поехать в Мексику, у меня всегда было ощущение, что я хочу задать дону Хуану тысячу важных и неотложных вопросов. На этот раз в голове у меня ничего не было. Обработав свои заметки, я как бы опустошил себя от прошлого и стал готов для «здесь и сейчас» мира дона Хуана и дона Хенаро.

Мне пришлось ждать лишь несколько часов, прежде чем дон Хуан «нашел» меня на базаре маленького городка центральной Мексики. Он очень тепло приветствовал меня и как бы невзначай сделал предложение.

Он сказал, что прежде, чем мы поедем к месту дона Хенаро, ему хотелось бы навестить учеников дона Хенаро — Паблито и Нестора. Когда я свернул с шоссе, он сказал, чтобы я пристально следил за любым необычным явлением или предметом у дороги или на самой дороге. Я попросил его дать более точные объяснения того, что он имеет в виду.

— Не могу, — сказал он, — нагваль не нуждается в точных объяснениях.

Я затормозил, как бы автоматически реагируя на его ответ. Он громко засмеялся и сделал мне знак движением руки, чтобы я продолжал ехать. Когда мы приблизились к городу, где жили Паблито и Нестор, дон Хуан сказал, чтобы я остановил машину. Он незаметно двинул подбородком и указал на группу среднего размера валунов с краю дороги.

— Там нагваль, — сказал он шепотом. Вокруг никого не было. Я ожидал увидеть дона Хенаро. Я посмотрел н валуны опять, а затем осмотрел весь участок вокруг них. В виду ничего не было.

Я напрягал глаза, чтобы различить хоть что-нибудь: маленькое животное, насекомое тень, странное образование камней — что-нибудь необычное. Через минуту я сдался и повернулся к дону Хуану. Он выдержал мой вопросительный взгляд не улыбаясь, а затем мягко толкнул мою руку тыльной стороной ладони, чтобы я опять взглянул на валуны. Я уставился на них. Потом дон Хуан вышел из машины и сказал, чтобы я вышел за ним и осмотрел их. Мы медленно поднялись по пологому склону около 100-150 метров до подножия скал. Там он остановился на секунду и прошептал мне на правое ухо, что нагваль ждет меня прямо на этом месте. Я сказал ему, что вне зависимости от того, как я пытаюсь, все, что я могу различить, так это камни, несколько пучков травы и кактус. Однако, он настаивал, что нагваль был тут, ожидая меня.

Он приказал мне сесть, выключить свой внутренний диалог и удерживать свои несфокусированные глаза на вершине булыжника. Он сел рядом со мной и приложив рот к моему правому уху прошептал, что нагваль видел меня, что он здесь, хотя я не могу его визуализировать, и что моя проблема состоит только в том, что я не способен полностью выключить свой внутренний диалог. Я слышал каждое слово, которое он говорил в состоянии полной тишины. Я понял все и тем не менее не мог ответить. Усилие, необходимое для того, чтобы думать и говорить, было невозможным. Моей реакцией на его замечания были не мысли в прямом смысле, но скорее законченные единицы ощущений, которые имели все оттенки значения, которые я обычно связывал с мышлением.

Он прошептал, что очень трудно самому по себе начать путь в направлении нагваля, и что я действительно был очень удачлив в том, что повстречался с бабочкой и ее песней. Он сказал, что вызвав в памяти зов бабочки, я могу вернуть ее назад, чтобы она мне помогла.

Его слова были то ли сверхсильным внушением, или может быть я вспомнил перцептивное явление, которое он называл «зов бабочки», потому что как только он прошептал мне свои слова, стали слышны необычные воркующие звуки. Богатство оттенков этого звука заставило меня чувствовать, что я нахожусь в огромной пустой зале. По мере того, как звук возрастал в громкости или приближении, я обнаружил также в сноподобном состоянии, что нечто движется на вершине валунов. Движение испугало меня так сильно, что я немедленно восстановил свое кристально чистое сознание. Мои глаза остановились на валунах. Наверху одного из них сидел дон Хенаро! Его ноги болтались, и пятками своих ботинок он стучал по камню, производя ритмический звук, который, казалось, был синхронизирован с «зовом бабочки». Он улыбнулся и помахал мне рукой. Я хотел думать разумно. У меня было чувство, желание осознать, каким образом он там обосновался или каким образом я его вижу там. Но я не мог привлечь свой разум совсем. Все, что я мог делать в данных обстоятельствах, это смотреть на него, как он сидит, улыбаясь и помахивая своей рукой.

Через секунду он, казалось, приготовился соскользнуть по валуну. Я увидел как он напряг ноги, подготовив ступни к приземлению на твердую землю и выгнул спину, пока не стал почти касаться поверхности камня, чтобы развить скользящую инерцию. Но посередине спуска его тело остановилось. Мне показалось, что оно примерзло. Он пару раз брякнул обеими ногами, как бы плавая в воде. Казалось, он пытается освободиться от чего-то, что поймало его за зад штанов. Он отчаянно тер свои ягодицы обеими руками. И действительно, он мне дал такое впечатление, что он схвачен очень болезненно. Я хотел бежать к нему и помочь, но дон Хуан схватил меня за руку. Я услышал, как он говорит мне, полузадохнувшись от смеха: «следи за ним, следи».

Дон Хенаро брыкался, извивался всем телом и раскачивался из стороны в сторону, как будто бы вытаскивая гвоздь. Затем я услышал громкий хлопок и он соскользнул или был брошен туда, где мы стояли с доном Хуаном. Он приземлился на ноги в четырех-пяти футах от меня. Он тер свои ягодицы и танцевал от боли, выкрикивая ругательства.

— Скала не хотела меня отпускать и схватила меня за жопу, — сказал он блеющим тоном.

Я испытал ощущение ни с чем не сравнимой радости. Я громко смеялся. Мое веселье, как я заметил, было равно моей ясности мысли. В этот момент я был схвачен общим чувством огромного осознания. Все вокруг меня было совершенно ясным. До этого я был сонным или рассеянным из-за своего внутреннего молчания, но затем что-то в внешнем виде дона Хенаро создало состояние, где все освещено.

Дон Хенаро продолжал тереть ягодицы и прыгать еще некоторое время. Затем он бросился к моей машине, открыл дверцу и забрался на заднее сиденье. Я автоматически повернулся, чтобы заговорить с доном Хуаном, но его нигде не было видно. Я начал громко звать его. Дон Хенаро вышел из машины, начал бегать вокруг нее кругами и тоже выкрикивать имя дона Хуана высоким отчаянным голосом. Только тогда, когда я увидел его, я сообразил, что он подражает мне. У меня был приступ такого интенсивного страха, когда я оказался один на один с доном Хенаро, что я совершенно бессознательно бежал вокруг машины, выкрикивая его имя.

Дон Хенаро сказал, что мы захватим Паблито и Нестора, и что дон Хуан будет ждать нас где-нибудь по пути.

После того, как я преодолел свой первоначальный испуг, я сказал ему, что рад его видеть. Он дразнил меня относительно моей реакции. Он сказал, что дон Хуан для меня не отец, а скорее мать. Он сделал несколько замечаний и шуток относительно «матерей», которые были крайне забавными. Я смеялся так сильно, что не заметил, как мы прибыли к дому Паблито. Дон Хенаро велел мне остановиться и вышел из машины. Паблито стоял у дверей своего дома. Он подбежал и забрался в машину рядом со мной на переднее сиденье.

— Поехали к дому Нестора, — сказал он, как если бы мы очень спешили. Я оглянулся посмотреть, где дон Хенаро, но его не было. Паблито уговаривал меня умоляющим голосом спешить.

Мы подъехали к дому Нестора. Он тоже ждал у дверей. Мы вышли из машины. У меня было такое ощущение, что они оба знают, что происходит.

— Куда мы едем? — спросил я.

— Разве Хенаро не сказал тебе? — спросил меня Паблито с оттенком недоверия.

Я заверил их, что ни дон Хуан, ни дон Хенаро ничего мне не говорили.

— Мы едем к месту силы, — сказал Паблито.

— Что мы собираемся там делать? — спросил я.

Они оба в один голос сказали, что не знают. Нестор добавил, что дон Хенаро велел ему проводить меня к этому месту.

— Ты едешь из дома дона Хуана? — спросил Паблито.

Я заметил, что я был с доном Хуаном и что мы нашли дона Хенаро по дороге, и что дон Хуан оставил меня с ним.

— Куда делся дон Хенаро? — спросил я Паблито.

Но Паблито не знал, о чем я говорю. Он не видел дона Хенаро в моей машине.

— Он ехал со мной до твоего дома, — сказал я.

— Я думаю, что у тебя в машине был нагваль, — сказал Нестор испуганным тоном.

Он не захотел сесть сзади и примостился вместе с Паблито спереди.

Мы ехали в молчании за исключением коротких команд Нестора относительно того, куда ехать.

Я хотел подумать о событиях этого утра, но каким-то образом я знал, что любая попытка объяснить их была бесплодным индульгированием с моей стороны. Я постарался вовлечь в разговор Нестора и Паблито. Они сказали, что они очень нервничают внутри машины и не могут говорить. Я довольствовался их ответом и не нажимал на них больше.

После более чем часовой езды мы оставили машину у дороги и забрались по склону крутой горы. Мы шли в молчании около часа с Нестором во главе, а затем остановились у основания огромного утеса, который вероятно был свыше шестидесяти метров высотой и почти совершенно вертикальный. Полуприкрытыми глазами Нестор сканировал, отыскивая подходящее место, чтобы сесть. Я болезненно осознавал, что он неуклюж в движениях сканирования. Паблито, который находился рядом со мной, несколько раз, казалось, был на грани того, чтобы выступить вперед и поправить его. Но удерживался и расслаблялся. Затем, после минутного колебания, Нестор выбрал место. Паблито вздохнул с облегчением. Я знал, что место, которое Нестор выбрал, было правильным, но я не мог понять, откуда я это знаю. Таким образом я вовлек себя в псевдопроблему, воображая, какое бы место я выбрал сам, если бы вел их. Однако я не смог даже начать спекулировать над этой процедурой, так как Паблито очевидно осознавал, что я делаю.

— Ты не можешь этого делать, — прошептал он мне.

Я засмеялся с раздражением, как если бы меня поймали на занятии чем-то неприличным. Паблито засмеялся и сказал, что дон Хенаро всегда ходил по горам с ними обоими и время от времени давал кому-нибудь из них вести, поэтому он знал, что нет никакого способа вообразить, каким был бы собственный выбор.

— Хенаро сказал, что причина, почему нет никакого способа так делать, состоит в том, что есть только плохой и хороший выборы, — сказал он, — если ты сделал неправильный выбор, твое тело знает это, и точно также знает это тело каждого другого. Но если ты сделал правильный выбор, то тело это знает и расслабляется и вообще забывает о том, что здесь был выбор. Ты перезарядил свое тело, видишь ли, как ружье для следующего выбора. Если ты хочешь использовать свое тело вновь, чтобы оно сделало тот же самый выбор, то оно не сработает.

Нестор посмотрел на меня. Он явно любопытствовал насчет моих заметок. Он утвердительно кивнул, как бы соглашаясь с Паблито, а затем в первый раз улыбнулся. Два его передних зуба были кривые. Паблито объяснил, что Нестор не был ни злым, ни мрачным, а стыдился своих зубов, и это была причина, по которой он никогда не улыбался. Нестор засмеялся, прикрывая свой рот. Я сказал ему, что могу послать его к дантисту, который выправит его зубы. Они решили, что мое предложение шутка, и засмеялись, как два ребенка.

— Хенаро говорит, что он должен преодолеть чувство стыда сам, — сказал Паблито, — кроме того Хенаро говорит, что ему повезло: в то время как все кусают одинаково, Нестор может расщеплять кости вдоль своими сильными кривыми зубами, и он может прокусить дырку в твоем пальце как гвоздем.

Нестор раскрыл рот и показал мне свои зубы. Левый резец и клык росли боком. Он заставил свои зубы постукивать и клацать и завыл по собачьему. Он сделал смешных два-три выпада ко мне. Паблито смеялся.

Я никогда не видел Нестора таким легким. Те несколько раз, когда я бывал с ним в прошлом, он дал мне впечатление человека среднего возраста. Когда он сидел здесь, улыбаясь своими кривыми зубами, я поражался его молодому виду. Он выглядел как юноша, которому только что за двадцать.

Паблито опять прочел мои мысли в совершенстве.

— Он теряет важность самого себя, — сказал он, — вот почему он моложе.

Нестор утвердительно кивнул и не говоря ни слова очень громко перднул. Я испугался и уронил свой карандаш.

Паблито и Нестор чуть не умерли, смеясь. Когда они успокоились, Нестор подошел ко мне и показал мне самодельную игрушку, которая издавала особый звук, когда ее сдавливали рукой. Он объяснил, что дон Хенаро показал ему, как ее делать. Она имела маленькие меха, а вибратор изготовлялся из любого листика, который помещался в щелку между двумя кусочками дерева, которые были зажимами. Нестор сказал, что звук, который он производит, зависит от типа листа, который используют как вибратор. Он хотел, чтобы я испытал ее и показал мне как нажимать на компрессор, чтобы производить определенного типа звук и как открывать их, чтобы производить другой звук.

— Для чего ты это используешь? — спросил я.

Они оба обменялись взглядами.

— Это ловец духов, дурень, — сказал Паблито отрывисто.

Его тон был резким, но улыбка дружеской. Оба они имели в себе очень странную нервирующую смесь дона Хуана и дона Хенаро.

Я погрузился в страшную мысль. Может быть дон Хуан и дон Хенаро разыгрывают меня? Я испытал момент высшего ужаса. Но что-то щелкнуло у меня в животе, и я мгновенно опять стал спокоен. Я знал, что Паблито и Нестор используют дона Хенаро и дона Хуана как модели для поведения. Я также обнаружил, что веду себя все больше и больше подобно им.

Паблито сказал, что Нестору повезло в том, что тот имеет ловца духов и что сам он не имеет такого.

— Что мы будем здесь делать? — спросил я Паблито.

Нестор ответил, как если бы я обращался к нему.

— Хенаро сказал мне, что нам нужно здесь ждать, и что пока мы ждем, мы должны смеяться и развлекать друг друга, — сказал он.

— Как долго по твоему мнению нам придется ждать? — спросил я.

Он не ответил, он покачал головой и взглянул на Паблито, как бы спрашивая его.

— Представления не имею, — сказал Паблито.

Затем мы увлеклись живым разговором о сестрах Паблито. Нестор дразнил его, что его старшая сестра имеет такой злой взгляд, что способна глазами убивать клопов. Он сказал, что Паблито боится ее, потому что она так сильна, что однажды в порыве злости она вырвала клок его волос, как если бы это были куриные перья.

Паблито заключил, что его старшая сестра была зверем, но что нагваль остановил ее и привел в норму. После того, как он рассказал мне историю о том, как ее заставили вести себя хорошо, я сообразил, что Паблито и Нестор ни разу не упомянули имя дона Хуана, а обращались к нему как к «нагвалю». Очевидно дон Хуан вмешался в жизнь Паблито и привел всех его сестер к гармоничной жизни. Паблито сказал, что после того, как нагваль закончил все с ними, они стали как святые.

Нестор захотел узнать, что я делаю со своими заметками. Я объяснил ему свою работу. У меня было странное ощущение, что они искренне заинтересованы в том, что я говорю, и в конце концов я начал говорить об антропологии и философии. Я чувствовал себя смешным и хотел остановиться. Но оказался погруженным в свои просветленные речи и неспособным сразу оборвать их. У меня было неприятное ощущение, что они оба вместе каким-то образом заставляют меня делать эти длинные объяснения. Их глаза были фиксированы на мне. Казалось, их это не утомляло и не раздражало.

Я находился посреди фразы, когда услышал слабый звук «зова бабочки». Мое тело напряглось, и я так и не окончил своего предложения.

— Нагваль здесь, — сказал я автоматически. Нестор и Паблито обменялись взглядами, которые по моему мнению были чистым ужасом и прыгнули ко мне по бокам. Их рты были раскрыты, они казались испуганными детьми.

Затем я испытал невообразимое ощущение. Мое левое ухо начало двигаться. Я чувствовал как будто оно крутится само по себе. Оно практически повернуло мою голову на полоборота до тех пор, пока я не оказался лицом к тому, что я считал востоком. Моя голова дернулась слегка вправо. В этой позе я был способен замечать богатство рокочущего звука «зова бабочки». Он звучал, как если бы был где-то далеко, доносясь с северо-востока. Как только я установил его направление, мое ухо уловило невероятное количество звуков, однако я не мог знать, были ли это воспоминания звуков, которые я слышал ранее, или действительные звуки, которые производились тогда.

Место, где мы находились, было пересеченным западным склоном горного хребта. К северо-востоку были рощи деревьев и пятна горного кустарника. Мое ухо, казалось, улавливало звук чего-то тяжелого, движущегося по камням и идущего с того направления. Нестор и Паблито то ли реагировали на мои действия, то ли они сами слышали такие же звуки. Мне хотелось бы спросить их, но я не смел, или может быть я был не способен нарушить концентрацию.

Нестор и Паблито прижались ко мне по бокам, когда звук стал громче и громче. На Нестора, казалось, он влиял больше всего. Его тело непроизвольно дрожало. В какой-то момент моя левая рука начала дрожать. Она поднялась помимо моей воли до тех пор, пока не оказалась на уровне моего лица, а затем она указала на район кустов. Я услышал вибрирующий звук или рев. Для меня это был знакомый звук. Я слышал его много лет назад под воздействием психотропного растения. В кустах я различил гигантскую черную форму. Казалось, сами кусты становились темнее постепенно, пока они не превратились в совершенную черноту. Эта чернота не имела определенных очертаний, но она двигалась. Она, казалось, дышала. Я услышал потрясающий вопль, который смешался с криками ужаса Паблито и Нестора, и кусты или черная форма, в которую они превратились, полетела прямо на нас.

Я не мог удержать своего равновесия. Каким-то образом что-то во мне сдало. Темная форма сначала накрыла нас, а затем поглотила нас. Свет вокруг стал тусклым. Казалось, солнце село, или как если бы вдруг внезапно наступили сумерки. Я чувствовал головы Нестора и Паблито у себя под мышками. Я опустил руки на их головы несознательным защищающим движением и, вертясь, полетел на землю.

Однако я не достиг каменистой земли, потому что мгновение спустя я оказался стоящим с Паблито и Нестором по бокам. Оба они, казалось, сжались, несмотря на то, что были выше меня. Согнув ноги и спины так, что подходили мне под мышки.

Дон Хуан и дон Хенаро стояли перед нами. Глаза дона Хенаро блестели как глаза кошки ночью. Глаза дона Хуана светились точно так же. Я никогда не видел, чтобы дон Хуан выглядел таким образом. Он был действительно устрашающим. Еще более пугающим, чем дон Хенаро. Он казался моложе и сильнее, чем обычно.

Глядя на них, я испытал безумное чувство, что они не были людьми как я. Паблито и Нестор тихо скулили. Тогда дон Хенаро сказал, что мы представляем собой картину святой троицы. Я был отец, Паблито — сын, а Нестор — дух святой. Дон Хуан и дон Хенаро рассмеялись грохочущими голосами. Паблито и Нестор жалко улыбнулись.

Дон Хенаро сказал, что мы должны разорвать свои объятия, потому что объятия позволительны только между мужчинами и женщинами или между мужчиной и его осликом.

Тут я сообразил, что стою на том же месте, где был раньше, что я очевидно не падал назад, как мне казалось. И действительно, Нестор и Паблито тоже были на том же месте, где раньше.

Дон Хенаро сделал знак Паблито и Нестору движением головы, дон Хуан дал знак мне следовать за ним. Нестор пошел впереди и указал место, где сидеть мне, а другое — для Паблито. Мы сели по прямой линии примерно в ста метрах от того места, где неподвижно стояли дон Хуан и дон Хенаро у подножия утеса. Пока я продолжал на них смотреть, мои глаза невольно вышли из фокуса. Я определенно знал, что раскосил их, потому что увидел их четверых. Затем картина дона Хуана в левом глазу наложилась на картину дона Хенаро в правом глазу. Результатом такого смещения было то, что я увидел радужное светящееся существо, стоящее между доном Хуаном и доном Хенаро. Это не был человек, каким я обычно видел людей. Скорее это был шар белого огня. Что-то вроде волокон света покрывало его. Я встряхнул головой. Двойное изображение рассеялось, и все же вид дона Хуана и дона Хенаро, как светящихся существ, остался. Я видел два странных удлиненных светящихся предмета. Они походили на два белых радужных футбольных мяча с нитями, которые имели свой собственный свет. Встряхнулись их нити, а затем они исчезли из виду. Они были втянуты наверх длинной нитью-паутиной, которая, казалось, вылетела с вершины утеса. У меня было такое ощущение, что длинный луч свете или светящаяся нить упала со скалы и подняла их. Я воспринял событие и своими глазами и своим телом.

Я смог также заметить огромные расхождения в своем образе восприятия. Но я был не способен рассуждать об этом, как я бы сделал обычно. Таким образом я осознавал, что смотрю прямо на основание утеса и в то же время и видел дона Хуана и дона Хенаро на вершине, как если бы задрал голову на 45 градусов.

Я хотел испугаться, закрыть лицо руками, но, казалось, что я был заперт. Мои желания не могли пробудить эмоциональный ответ, который я привык возводить в себе.

Дон Хуан и дон Хенаро прыгнули на землю. Я чувствовал, что они это сделали, судя по всепоглощающему чувству падения, которое я испытал в своем животе.

Дон Хенаро остался на том месте, где он приземлился, но дон Хуан подошел к нам и сел позади меня справа. Нестор находился в скорчившемся положении. Его ноги были подтянуты к животу, подбородок он положил на сцепленные ладони. Его локти служили как поддержки, опираясь о колени. Паблито сидел, слегка наклонившись телом вперед, прижав руки к животу. Тут я заметил, что прижал руки к животу и держу сам себя за кожу по бокам. Я схватил себя так сильно, что мои бока болели.

Дон Хуан заговорил сухим шепотом, обращаясь ко всем нам.

— Вы должны фиксировать свой взгляд на нагвале, — сказал он, — все

Он повторил это пять или шесть раз. Его голос был странным, неизвестным мне. Он давал мне действительное ощущение чешуек на коже ящерицы. Это сходство было чувством, а не сознательной мыслью. Каждое его слово отделялось как чешуйка. И в словах был какой-то волшебный ритм. Они были приглушенными и сухими как тихое покашливание. Ритмичный шепот превращался в команду.

Дон Хуан стоял неподвижно. Когда я смотрел на него, я не смог воспрепятствовать превращению изображения, и мои глаза невольно скосились. В этом состоянии я опять заметил странное свечение в теле дона Хенаро. Мои глаза начали закрываться или разрываться. Дон Хуан пришел мне на помощь. Я услышал, как он дает мне команду не скашивать глаза. Я почувствовал мягкий удар по голове. Очевидно он бросил в меня галькой. Я увидел как камешек качнулся пару раз на скале около меня. Точно также он должно быть стукнул Нестора и Паблито. Я слышал звук двух других галек, упавших на траву. Дон Хенаро принял странную танцевальную позу. Его колени были подогнуты, руки были расставлены по бокам; пальцы растопырены. Казалось, он собирается вертеться. Действительно, он крутнулся вокруг себя, а затем поднялся вверх. У меня было ясное восприятие, что он был скреплен с нитью гигантской гусеницы, и эта нить подняла его тело на самую вершину утеса. Мое восприятие, движения вверх было сложнейшей смесью зрительных и телесных ощущений. Я наполовину видел, наполовину чувствовал его полет на скалу. Было что-то, что выглядело или ощущалось подобно линии или почти незаметной линии света, которая тащила его. Я не видел его полета вверх в том смысле, в каком я наблюдал бы глазами за полетом птицы. В его движении не было линейной последовательности. Мне не нужно было поднимать голову, чтобы удерживать его в поле своего зрения. Я увидел, как нить поднимает его. Затем я ощутил его движение в своем теле или своим телом, и в следующее мгновение он был на самой вершине утеса в сотнях футов от земли. Через несколько минут он спикировал вниз. Я чувствовал его падение и невольно застонал.

Дон Хенаро повторил свое действие три-четыре раза. С каждым разом мое восприятие настраивалось. Во время его последнего прыжка вверх я действительно мог различить серию линий, выходящих из средней части его тела. И я знал, когда он собирается подняться или опуститься, судя по тому, как двигались линии его тела. Когда он собирался прыгнуть вверх, линии изгибались вверх. Противоположное происходило, когда он собирался прыгнуть вниз. Линии изгибались наружу и вниз.

После своего четвертого прыжка дон Хенаро подошел к нам и уселся позади Паблито и Нестора. Затем дон Хуан вышел вперед и остановился там, где был дон Хенаро. Некоторое время он стоял неподвижно. Дон Хенаро дал несколько коротких наставлений Паблито и Нестору. Я не понял, что он сказал. Я взглянул на них и увидел, что он заставил каждого из них взять камень и приложить его к району своего пупка. Я не знал, нужно ли мне делать это тоже, когда он сказал мне, что это предупреждение ко мне не относится, но тем не менее, мне следует приготовить камень, чтобы я смог его схватить, если я почувствую себя плохо. Дон Хенаро выставил подбородок вперед, чтобы показать, что я должен смотреть на дона Хуана. Затем он сказал что-то неразборчивое. Он опять повторил это, и, хотя я не понял его слов, я понял, что это примерно та же самая формула, которую говорил дон Хуан. Слова действительно не имели значения. Значение имели ритм, сухость тона, покашливающий характер фразы. У меня была убежденность, что какой бы там язык дон Хенаро не использовал, но он был более подходящим, чем испанский, из-за отрывистого ритма.

Дон Хуан делал все так же, как вначале дон Хенаро, но затем, вместо того, чтобы прыгнуть вверх, он стал вращаться как гимнаст. Полуосознано я ожидал, что он опять приземлится на ноги, но он этого не сделал. Его тело оставалось раскачивающимся в нескольких футах над землей. Вначале круги были очень быстрыми, затем они замедлились. С того места, где я находился, я мог видеть, что тело дона Хуана висит, подобно телу дона Хенаро, на нитевидном свете. Он медленно вращался, как бы давая нам хорошенько рассмотреть его. Затем он начал подъем. Он набирал высоту до тех пор, пока не достиг вершины утеса. Дон Хуан действительно парил, как если бы не имел веса. Его повороты были медленными и напоминали движения космонавта, вращающегося в космосе в состоянии невесомости.

Пока я следил за ним, у меня закружилась голова. Это мое чувство, казалось подхлестнуло его, и он начал кружить на большой скорости. Он отлетел от утеса, и когда он набрал скорость, я почувствовал себя совершенно нехорошо. Я схватил камень и прижал его к животу. Я вжимал его в свое тело так сильно, как только мог. Его прикосновение чуточку улучшило мое состояние. Действие взятия камня и удерживания его у своего тела дало мне секундный перерыв, хотя я не отводил глаз от дона Хуана, тем не менее я нарушил свою концентрацию. Перед тем как я потянулся за камнем, я чувствовал, что скорость, которую набрало его парящее тело, делала неясным его очертания. Он был похож на вращающийся диск, а затем на кружащийся огонь. После того, как я прижал камень к своему телу, его скорость уменьшилась. Он походил на шляпу, порхающую в воздухе, на воздушного змея, ныряющего вверх и вниз.

Движения воздушного змея были особенно беспокоящими. Мне стало неконтролируемо плохо. Я услышал, как птица захлопала крыльями, и после секундной неуверенности я понял, что событие закончилось.

Я чувствовал себя так плохо, таким усталым, что лег спать. Должно быть я какое-то время вздремнул. Я открыл глаза, потому что кто-то тряс меня за руку. Это был Паблито. Он заговорил со мной отчаянным голосом и сказал, что я не могу засыпать, потому что, если я это сделаю, то мы все погибнем. Он настаивал на том, чтобы мы сейчас же покинули это место, даже если нам придется тащиться на четвереньках. Он тоже казался измученным физически. У меня в действительности была мысль, что мы должны провести ночь здесь. Перспектива идти к моей машине в темноте казалась мне ужаснейшей. Я попытался убеждать Паблито, который пришел от этого в еще большее отчаяние. Нестору было так плохо, что он был ко всему безразличен.

Паблито сел в состоянии полного отчаяния. Я сделал попытку организовать свои мысли. К этому времени было уже совсем темно, хотя света было еще достаточно,

Тишина была полной и успокаивающей. Я наслаждался полностью моментом, когда внезапно мое тело подскочило. Я услышал отдаленный звук сломанной ветки. Автоматически я повернулся к Паблито. Казалось, он знал, что со мной произошло. Мы подхватили Нестора под мышки и практически подняли его. Мы бежали и волокли его. Он явно был единственным, кто знал дорогу. Время от времени он давал нам короткие команды. Я не ощущал того, что мы делаем. Мое внимание было сконцентрировано на моем левом ухе, которое казалось единицей, независимой от всего остального меня. Какое-то чувство во мне заставило меня часто останавливаться и сканировать окружающее своим ухом. Я знал, что нас что-то преследует. Это было что-то массивное. Приближаясь, оно дробило мелкие камни.

Нестор в какой-то мере обрел контроль над собой и шел сам, иногда держась за руку Паблито. Мы дошли до группы деревьев. К этому времени было совершенно темно. Я услышал резкий и исключительно громкий ломающий звук. Как будто щелкнул гигантский бич, обрушившись на вершины деревьев. Я почувствовал что-то вроде какой-то волны, разрывающей все над головой. Паблито и Нестор взвизгнули и помчались прочь на полной скорости. Я хотел остановить их. Я не был уверен, что смогу бежать в темноте. Но в тот же момент я услышал и ощутил серию тяжелых выдохов справа от меня. Мой испуг был неописуемым. Мы все втроем побежали и достигли машины. Нестор вел нас каким-то неизвестным путем.

Я думал, что оставлю их в их домах и затем вернусь в свою гостиницу в городе. Я бы не поехал к дому дона Хенаро ни за что на свете. Но Нестор не хотел вылезать из машины, не хотел Паблито и не хотел я. Кончилось тем, что мы остановились у дома Паблито. Он послал Нестора купить пива и содовой воды в то время как его мать и сестры готовили нам еду. Нестор пошутил и спросил, не сможет ли его сопровождать старшая сестра на случай, если на него нападут собаки или пьяницы. Паблито засмеялся и сказал мне, что Нестор был ему доверен.

— Кем он был тебе доверен? — спросил я.

— Силой, конечно, — ответил он, — одно время Нестор был старше меня, но Хенаро с ним что-то сделал, и теперь он намного моложе. Ты заметил это, не так ли?

— Что сделал дон Хенаро? — спросил я.

— Ты знаешь, он опять сделал его ребенком. Он был слишком важен и тяжел. Он бы умер, если бы не стал опять молодым.

Что-то было действительно милое и приятное в Паблито. Простота его объяснения поразила меня. Нестор был действительно моложе. Он не только выглядел моложе, но он и действовал как наивный ребенок. Я знал без всякой тени сомнения, что он искренне чувствует себя таким.

— Я забочусь о нем, — продолжал Паблито. Хенаро сказал, что почетно заботиться о воине. Нестор — прекрасный воин.

Его глаза сияли, как у дона Хенаро. Он энергично похлопал меня по спине и засмеялся.

— Пожелай ему всего хорошего, Карлитос, — сказал он, — пожелай ему всего хорошего.

Я очень устал. Я ощущал странный прилив счастливой печали. Я сказал ему, что прибыл из такого места, где люди редко, если вообще когда-либо желают друг другу хорошего.

— Я знаю, — сказал он, — такая же вещь произошла и со мной. Но сейчас я воин, и я могу позволить себе желать ему хорошего.

Стратегия мага.

Дон Хуан находился в доме дона Хенаро, когда я добрался туда поздним утром. Я приветствовал его.

— Эй, что с тобой произошло? Мы с Хенаро ждали вас всех всю ночь, — сказал он.

Я знал, что он шутит. Я чувствовал себя легко и счастливо. Я систематически отказывался размышлять о чем бы то ни было из того, чему я был свидетелем вчера. Однако в этот момент мое любопытство было неуправляемым, и я спросил его об этом.

— О, это было простой демонстрацией всего того, что ты должен знать, прежде чем получишь объяснение магов, — сказал он, — то, что ты сделал вчера, заставило Хенаро почувствовать, что ты скопил достаточно силы, чтобы взяться за действительную вещь. Очевидно ты последовал его рекомендациям. Вчера ты дал крыльям своего восприятия развернуться. Ты был застывшим, но ты воспринял все приходы и уходы нагваля. Другими словами, ты «видел». Ты также закрепил нечто такое, что в данный момент даже более важно, чем видение, и это тот факт, что ты можешь удерживать непоколебимое внимание на нагвале. А именно это решит исход последнего момента объяснения магов.

Паблито и ты пройдете сквозь него в одно и то же время. Находиться в сопровождении такого прекрасного воина — это подарок силы.

Казалось, это все, что он хочет сказать. Через некоторое время я спросил о доне Хенаро.

— Он поблизости, — сказал он, — он пошел в кусты, чтобы потрясти горы.

В этот момент я услышал отдаленный грохот, как бы приглушенный гром. Дон Хуан посмотрел на меня и засмеялся.

Он усадил меня и спросил, ел ли я. Я уже поел, поэтому он вручил мне мой блокнот и отвел к любимому месту дона Хенаро, к большому камню с западной стороны дома, с которого открывался вид на глубокий овраг.

— Сейчас пришел такой момент, когда мне необходимо твое полное внимание, — сказал дон Хуан, — внимание в том смысле, в каком воины понимают внимание. Настоящая пауза для того, чтобы позволить объяснению магов полностью впитаться в тебя. Мы находимся в конце своей задачи. Все необходимые инструкции были тебе даны, и сейчас ты должен остановиться, оглянуться назад и пересмотреть свои шаги. Маги говорят, что это единственный способ утвердить свои достижения. Я определенно предпочел бы рассказать тебе все это на твоем собственном месте силы, но Хенаро может оказаться для тебя более благоприятным.

То, о чем он говорил, как о моем «месте силы», было вершиной холма в пустыне северной Мексики, который он несколько лет назад показал мне и отдал мне как мой собственный.

— Должен ли я в таком случае слушать, не записывая? — спросил я.

— Это действительно хитрый маневр, — сказал он, — с одной стороны мне необходимо твое полное внимание, а с другой — тебе необходимо быть спокойным и уверенным в себе. Единственный способ чувствовать легко, который у тебя есть — это писать. Поэтому пришло время собрать всю твою личную силу и выполнить эту непосильную задачу: быть самим собой, не будучи самим собой.

Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.

— Я уже говорил тебе, что я ответственен за твой тональ, и что дон Хенаро ответственен за твой нагваль, — продолжал он, — моим долгом было помогать тебе во всем, что относится к твоему тоналю. И все, что я делал с тобой или для тебя, делалось для выполнения одной единственной задачи — задачи чистки и приведения в порядок твоего острова тоналя. Это моя работа как твоего учителя. Задачей Хенаро, как твоего бенефактора, является дать тебе бесспорные демонстрации нагваля и показать, как в него входить.

— Что ты имеешь в виду под чисткой и приведением в порядок острова тоналя? — Спросил я.

— Я имею в виду полное изменение, о котором я говорил тебе с первого дня нашей встречи, — сказал он, — я много раз говорил тебе о той абсолютной перемене, которая нам нужна, если мы хотим добиться успеха на пути к знанию. Эта перемена не является переменой настроения или отношения, или взглядов. В эту перемену входит трансформация острова тоналя. Ты выполнил эту задачу.

— Ты думаешь, что я изменился? — спросил я.

Он поколебался и затем громко рассмеялся.

— Ты такой же идиот, как всегда, — сказал он, — и все же ты не тот же самый. Понимаешь, что я имею в виду?

Он засмеялся над моим записыванием и пожалел, что нет дона Хенаро, который бы порадовался абсурдности того, что я записываю объяснение магов.

В этой конкретной точке учитель обычно говорит своему ученику, что они прибыли на последний перекресток, — продолжал он, — говорить подобную вещь, однако, значит вводить в заблуждение. По моему мнению, нет никакого последнего перекрестка и никакого последнего шага к чему-либо. А поскольку нет никакого последнего шага к чему бы то ни было, то не должно быть и никакого секрета относительно любого момента нашей судьбы как светящихся существ. Личная сила решает, кто может, а кто не может получить выгоду от обновления. Мой опыт с окружающими людьми показывает мне, что очень мало из них захотят слушать. А из тех немногих, которые захотят слушать, еще меньше захотят действовать в соответствии тому, что они услышали. А из тех немногих, кто хочет действовать, еще меньше имеет достаточно личной силы, чтобы получить пользу от своих действий. Поэтому вся эта секретность об объяснении магов выкипает до рутины. Вероятно такой же пустой рутины, как и любая другая.

— Во всяком случае ты знаешь теперь о тонале и нагвале, которые являются вершиной объяснения магов. Узнать о них кажется совершенно безвредным. Мы сидим здесь, невинно разговаривая о них, как если бы это была просто обычная тема разговора. Ты спокойно записываешь, как ты это делал много лет. Пейзаж вокруг нас — картина спокойствия. Сейчас начало дня, день прекрасен, горы вокруг нас создают нам защитный кокон, но нужно быть магом, чтобы понять.

Которое говорит о силе Хенаро и его неуязвимости является самым подходящим фоном для открытия двери, потому что именно это я делаю сегодня — открываю для тебя дверь. Но прежде чем мы переступим эту черту, необходимо честное предупреждение. Предполагается, что учитель должен убежденными словами предупредить своего ученика, что безвредность и спокойствие этого момента — мираж. Что перед ним находится бездонная бездна и что если дверь открыта, то нет никакого способа закрыть ее вновь.

Он на мгновение замолчал. Я чувствовал себя легко и счастливо. С места расположения дона Хенаро передо мной открывался захватывающий дух вид. Дон Хуан был прав, и день, и пейзаж были более, чем прекрасными. Я хотел стать озабоченным его предупреждениями и увещеваниями, но каким-то образом спокойствие вокруг меня оттесняло все мои попытки, и я стал надеяться, что он говорит только о метафорических опасностях.

Внезапно дон Хуан начал говорить опять.

— Годы тяжелого учения только подготовка к опустошительной встрече воина с...

Он опять сделал паузу и взглянул на меня, скосив глаза и усмехнувшись.

—...С тем, что лежит там, за этой чертой, — сказал он.

Я попросил его объяснить, что он имеет в виду.

— Объяснение магов, которое совсем не похоже на объяснение, является летальным, — сказал он, — оно кажется безвредным и очаровательным, но как только воин откроется ему, оно наносит удар, который никто не сможет отразить.

Он громко рассмеялся.

— Поэтому будь готов к худшему, но не торопись и не паникуй, — продолжал он.

— У тебя совсем нет времени и в то же время ты окружен вечностью. Что за парадокс для твоего разума!

Дон Хуан поднялся. Он вытер пыль и мусор с гладкого чашеподобного углубления и очень удобно уселся спиной к камню и лицом к северо-западу. Он показал мне другое место, где я мог удобно сесть. Я был слева от него тоже лицом к северо-западу. Камень был теплый и давал мне ощущение спокойствия и защищенности. День был теплым. Мягкий ветер делал жару полуденного солнца более приятной. Я снял шляпу, но дон Хуан настоял, чтобы я надел ее.

— Сейчас ты обращен лицом в сторону собственного места силы, — сказал он, — это момент, который может защитить тебя. Сегодня тебе нужны все зацепки, которые ты сможешь использовать. Твоя шляпа может быть одной из них.

— Почему ты предупреждаешь меня? Что действительно произойдет? — спросил я.

— Что произойдет сегодня, будет зависеть от того, достаточно ли у тебя личной силы, чтобы сконцентрировать свое непоколебимое внимание на крыльях своего восприятия, — сказал он.

Его глаза блеснули. Он казался более возбужденным, чем я его видел когда-либо раньше. Я подумал, что в его голосе есть что-то необычное. Может быть, непривычная нервозность.

Он сказал, что случай требует, чтобы прямо здесь, на месте расположения моего бенефактора, он пересказал мне каждый шаг, который он предпринял в своей борьбе за то, чтобы очистить и привести в порядок мой остров тональ. Его пересказ был подробным и занял у него пять часов. Блестящим и ясным образом он дал мне детальный отчет обо всем, что он делал со мной со времени нашей первой встречи. Казалось, была разрушена плотина. Его откровение застало меня совершенно врасплох. Я привык быть агрессивным исследователем, и поэтому то, что дон Хуан, который всегда был отвечающей стороной, освещал все точки своего учения в такой академической манере, было также поразительно, как то, что он носил костюм в городе Мехико. Его владение языком, его драматические паузы и его выбор были так необычайны, что я не мог их разумно объяснить. Он сказал, что в этот момент учитель должен говорить с индивидуальным воином в определенных терминах. Что тот способ, как он со мной говорит, и ясность его объяснения, были частью его последнего трюка. И что только в конце все, что он делал со мной, приобрело бы для меня смысл. Он говорил не останавливаясь, пока не закончил весь свой пересказ, и я записал все без всяких усилий со своей стороны.

— Позволь мне начать с того, что учитель никогда не ищет учеников. И что никто не может распространять учение, — сказал он, — только знак всегда указывает на ученика. Тот воин, который может оказаться в положении учителя, должен быть алертным для того, чтобы схватить свой кубический сантиметр шанса. Я видел тебя как раз перед тем, как мы встретились. У тебя был хороший тональ, как у той девушки, которую мы встретили в городе Мехико. После того, как я увидел тебя, я подождал, точно так же, как мы сделали с той девушкой той ночью в парке. Девушка прошла мимо, не обратив на нас внимания. Но тебя подвел ко мне человек, который убежал, пробормотав какие-то бессвязности. Я знал, что должен действовать быстро и зацепить тебя. Тебе самому пришлось бы делать что-либо подобное, если бы та девушка заговорила с тобой. То, что я сделал, так это что я схватил тебя своей волей.

Дон Хуан обращался к тому необычному способу, каким он взглянул на меня в день нашей встречи. Он фиксировал на мне свой взгляд, и у меня было необъяснимое ощущение пустоты или онемелости. Я не мог найти никакого логического объяснения для своей реакции и всегда считал, что после нашей первой встречи я отправился его разыскивать только потому, что меня озадачил этот взгляд.

— для меня это был самый быстрый способ зацепить тебя. Это был прямой удар по твоему тоналю. Я сковал его, сфокусировав на нем свою волю. Взгляд воина помещается на правый глаз другого человека, — сказал он. — При этом воин останавливает внутренний диалог. Тогда нагваль выходит на поверхность. Отсюда опасность этого маневра. Когда нагваль наверху даже на короткое мгновение, то невозможно описать тех ощущений, которые испытывает тело. Я знаю, что ты потратил бесконечные часы, пытаясь подобрать объяснение тому, что ты почувствовал, и что до сегодняшнего дня ты не смог этого сделать. Однако я добился того, что хотел. Я зацепил тебя.

Я сказал ему, что все еще помню, как он на меня смотрел.

— Взгляд в правый глаз не является смотрением, — сказал он, — скорее ты при этом насильно хватаешь что-то сквозь глаз другого человека. Другими словами, хватаешь что-то, что находится за глазом. При этом действительно испытываешь физическое ощущение, что удерживаешь что-то своей волей.

Он почесал голову, сдвинув шляпу вперед на лицо.

— Естественно, это только способ говорить, — сказал он, — способ объяснять непонятные физические ощущения.

Он приказал мне перестать писать и посмотреть на него. Он сказал, что собирается слегка схватить мой тональ своей волей. Ощущение, которое я испытал было повторением того, что я ощущал в день нашей встречи и в других случаях, когда дон Хуан заставлял меня чувствовать, что его глаза касаются меня в физическом смысле.

— Но каким образом ты заставляешь меня чувствовать, что касаешься, дон Хуан? Что ты в действительности делаешь? — спросил я.

— Нет способа в точности описать, что тут делаешь. Что-то вырывается вперед из какого-то места ниже живота. Это что-то имеет направление и может быть сфокусировано на чем угодно.

Я опять ощутил что-то похожее на мягкие щупальца, схватившие какую-то неопределенную часть меня.

— Это действует только тогда, когда воин научится фокусировать свою волю,

— Объяснил дон Хуан после того, как отвел свои глаза, — этого невозможно практиковать, поэтому я не рекомендовал и не вводил его использование. В определенный момент жизни воина это просто происходит. Никто не знает как.

Некоторое время он оставался совершенно спокойным. Я был крайне взволнован. Внезапно дон Хуан начал говорить опять.

— секрет заключается в левом глазе. По мере того, как воин продвигается по тропе знания, его левый глаз приобретает возможность схватывать все. Обычно левый глаз воина имеет странный вид. Иногда он становится постоянно скошенным или становится меньше другого или больше, или каким-либо образом отличается.

Шутливым образом он посмотрел на меня, притворяясь, что рассматривает левый глаз. Он покачал головой с насмешливым неодобрением и усмехнулся.

— После того, как ученик зацеплен, начинается инструкция, — продолжал он.

— Первым действием учителя является поселить в него мысль, что тот мир, который, как мы думаем, мы видим, является только видом, описанием мира. Каждое усилие учителя направлено на то, чтобы доказывать этот момент своему ученику.

Однако принятие этого является, кажется, самым трудным, что только можно сделать. Мы полностью захвачены своим частным взглядом на мир, который заставляет нас чувствовать и действовать так, как если мы знаем о мире все. Учитель с самого первого поступка, который он совершает, нацеливается на то, чтобы остановить этот взгляд. Маги называют это остановкой внутреннего диалога, и они убеждены, что это единственная важнейшая техника, которой может научиться ученик.

Для того, чтобы остановить вид мира, который поддерживаешь с колыбели, недостаточно просто желать этого или сделать решение. Необходима практическая задача. Эта практическая задача называется правильным способом ходьбы. Она кажется безвредной и бессмысленной. Как и все остальное, что имеет силу в себе или вокруг себя, правильный способ ходьбы не привлекает внимания. Ты понял это и рассматривал это по крайней мере в течение нескольких лет, как любопытный способ поведения. До самого последнего времени тебе не приходило в голову, что это было самым эффективным способом остановить твой внутренний диалог.

— Как правильный способ ходьбы останавливает внутренний диалог? — спросил я.

— Ходьба в этой определенной манере насыщает тональ, — сказал он, — она переполняет его. Видишь ли, внимание тоналя должно удерживаться на его творениях. В действительности именно это внимание и создает в первую очередь порядок в мире. Поэтому тональ должен быть внимательным к элементам своего мира для того, чтобы поддерживать их и превыше всего он должен поддерживать взгляд на мир, или внутренний диалог.

Он сказал, что правильный способ ходьбы являлся обманным ходом. Воин сначала, подгибая свои пальцы, привлекает внимание к своим рукам, а затем, глядя и фиксируя глаз на любую точку прямо перед собой на той дуге, которая начинается у концов его ступней и заканчивается над горизонтом, он буквально затопляет свой тональ информацией. Тональ без своих с глазу на глаз отношений с элементами собственного описания не способен разговаривать с собой, и таким образом он становится молчалив.

Дон Хуан объяснил, что положение пальцев никакого значения не имеет, что единственным соображением было привлечь внимания к рукам сжимая пальцы разными непривычными способами. И что важным здесь является тот способ, посредством которого глаза, будучи не сфокусированными, замечали огромное количество штрихов мира, не имея ясности относительно них. Он добавил, что глаза в этом состоянии способны замечать такие детали, которые были слишком мимолетными для нормального зрения.

— Вместе с правильным способом ходьбы, — продолжал дон Хуан, — учитель должен обучить своего ученика другой возможности, которая еще более мимолетна — способности действовать не веря, не ожидая наград. Действовать только ради самого действия. Я не преувеличу, если скажу тебе, что успех дела учителя зависит от того, насколько хорошо и насколько гармонично он ведет своего ученика в этом особом отношении.

Я сказал дону Хуану, что не помню, чтобы он когда-нибудь обсуждал действие ради самого действия как особую технику. Все, что я могу вспомнить, так это его постоянные, но ни с чем не связанные замечания об этом.

Он засмеялся и сказал, что его маневр был таким тонким, что прошел мимо моего внимания до сего дня. Затем он напомнил мне о всех тех бессмысленных шутливых задачах, которые он мне обычно задавал каждый раз, когда я бывал у него дома. Абсурдные работы, типа аранжировки дров особым образом, окружения его дома непрерывной цепью концентрических кругов, нарисованных моим пальцем, переметание мусора с одного угла в другой и тому подобное. В эти задачи входили также поступки, которые я должен был выполнять дома сам, такие как носить белую шапку или всегда в первую очередь завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда справа налево.

Причина, по которой я никогда не воспринимал ни одно из этих заданий иначе как шутку, состояла в том, что он всегда велел мне забыть о них после того, как я выводил их в регулярный распорядок.

После того, как он пересказал все те задания, которые давал мне, я сообразил что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков, он пришел к тому, что воплотил в меня идею действовать действительно не ожидая ничего взамен.

— Остановка внутреннего диалога является, однако, ключом к миру магов, — сказал он, — вся остальная деятельность только зацепки. Все, что они делают, так это ускоряют эффект остановки внутреннего диалога.

Он сказал, что имеются два основных вида деятельности или техники, используемые для ускорения остановки внутреннего диалога: стирание личной истории и сновидение. Он напомнил мне, что на первых этапах моего ученичества он дал мне целый ряд особых методов для изменения моей «личности». Я занес их в свои заметки и забыл о них на несколько лет, пока не понял их важности. Эти особые методы были на первый взгляд крайне эксцентричными способами соблазнить меня изменить мое поведение.

Он объяснил, что искусство учителя состоит в том, чтобы отклонить внимание ученика от основных моментов. Наглядным примером такого искусства был тот факт, что я не понимал до этого дня важнейшего момента того, что он трюком завлек меня в учение — действовать не ожидая наград. Он сказал, что параллельно с этим он переключил мой интерес на идею «видения», которая, если ее правильно понять, была действием непосредственно связанным с нагвалем. Действием, являющимся неизбежным результатом учения, но недостижимой задачей, как задача сама по себе.

— Какой был смысл такого трюка со мной? — спросил я.

— Маги убеждены, что все мы являемся грудой никчемности, — сказал он, — мы никогда не сможем по своей воле отдать свой бесполезный контроль. Поэтому с нами нужно действовать путем трюков. Он рассказал, что заставив меня сконцентрировать свое внимание на псевдозадаче обучения «видеть», он успешно выполнил две вещи. Во-первых он наметил прямое столкновение с нагвалем, не упоминая о нем, а во-вторых, он трюком заставил меня рассмотреть реальные моменты его учения как несущественные. Стирание личной истории и сновидения никогда не были для меня настолько важными как «видение». Я рассматривал их как очень развлекательную деятельность. Я даже считал, что эта такая практика, которая дается мне с наибольшей легкостью.

— Наибольшая легкость, — сказал он насмешливо, когда он услышал мое замечание, — учитель ничего не должен оставлять случаю. Я тебе говорил, что ты прав в том смысле, что тебя надувают. Проблема состояла в том, что ты был убежден, что надувательство было направлено на то, чтобы одурачить твой разум. Для меня этот трюк означал отвлечь твое внимание или уловить его как это требовалось.

Он взглянул на меня, скосив глаза и указал на окружающее широким движением руки.

— Секрет всего этого — это наше внимание, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду, дон Хуан?

— Все это существует только из-за нашего внимания. Тот самый камень, где мы сидим, является камнем потому, что мы были вынуждены уделить ему внимание как камню.

Я хотел, чтобы он объяснил мне эту мысль. Он засмеялся и погрозил мне пальцем.

— Это пересказ, — сказал он, — мы вернемся к этому позднее.

Он убедительно объяснил, что из-за его обходного маневра я стал заинтересованным в стирании личной истории и сновидении. Он сказал, что эффекты этих двух техник были совершенно разрушительными, если они практикуются полностью, и что тут его забота, как забота каждого учителя, была не дать своему ученику сделать что-либо такое, что бросит его в сторону или в мрачность.

— Стирание личной истории и сновидения должны быть только помощью — сказал он, — для смягчения каждому ученику необходимы сила и умеренность. Вот почему учитель вводит путь воина или способ жить, как воин. Это клей, который соединяет все в мире мага. Мало-помалу учитель должен выковывать и развивать его. Без устойчивости и способности держать голову над водой, которыми характеризуется путь воина, невозможно выстоять на пути знания.

Дон Хуан сказал, что обучение пути воина было таким моментом, когда внимание ученика скорее улавливалось, чем отклонялось. И что он уловил мое внимание тем, что сбивал меня с моих обычных обстоятельств жизни каждый раз, когда я навещал его. Наши хождения по пустыне и горам являлись средством выполнить это. Его маневр изменения контекста моего обычного мира путем вождения меня на прогулки и на охоту был другим моментом его системы, которого я не заметил. Сопутствовавшая перестановка в мире означала, что я не знал концов, и мое внимание было сконцентрировано на всем, что делал дон Хуан.

— Каков трюк, а? — сказал он и засмеялся.

Я засмеялся с испугом. Я никогда не подозревал, что он настолько все осознает.

Затем он перечислил свои шаги в руководстве моим вниманием и уловлении его. Когда он закончил свой отчет, он добавил, что учитель должен брать в соображение личность ученика, и что в моем случае он должен был быть осторожным из-за того, что в моей природе было много насилия, и я в отчаянии не смог бы ничего лучшего придумать, как убить самого себя.

— Что ты за противоестественный человек, дон Хуан? — сказал я шутя, и он расхохотался.

Он объяснил, что для того, чтобы помочь стереть личную историю, нужно было обучить еще трем техникам. Они состояли из потери важности самого себя, принятия ответственности за свои поступки и использование смерти как советчика. Идея состояла в том, что без благоприятного эффекта этих трех техник стирание личной истории вызовет в ученике неустойчивость, ненужную и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.

Дон Хуан попросил меня сказать ему, какова была наиболее естественная реакция, которую я имел в моменты стресса и замешательства, прежде чем я стал учеником. Он сказал, что его собственной реакцией была ярость. Я сказал ему, что моей была жалость к самому себе.

— Хотя мы и не осознаем этого, но ты должен отключать свою голову для того, чтобы это чувство было естественным, — сказал он, — сейчас ты уже не имеешь возможности вспомнить те бесконечные усилия, которые тебе были нужны для того, чтобы установить жалость к самому себе как отличительную черту на своем острове. Жалость к самому себе была постоянным свидетелем всего, что ты делал.

Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы. Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика, которого тоже можно привести свидетелем ко всему, что делаешь, точно также, как жалость к самому себе или ярость. Очевидно, после несказанной борьбы ты научился чувствовать жалость к самому себе. Но ты можешь также научиться тем же самым способом чувствовать свой нависший конец, и таким образом ты сможешь научиться иметь идею своей смерти на кончиках пальцев. Как советчик, жалость к самому себе — ничто, по сравнению со смертью.

Затем дон Хуан указал, что здесь, казалось бы, было противоречие в идее перемены. С одной стороны, мир магов призывал к полной трансформации. С другой стороны, объяснение магов говорит, что остров тональ является цельным, и не один элемент его не может быть передвинут. Перемена в таком случае не означает уничтожения чего бы то ни было, а скорее изменение в использовании, которое связано с этими элементами.

— Жалость к самому себе, например, — сказал он, — нет никакого способа с пользой освободиться от нее. Она имеет определенное место и определенный характер на твоем острове. Определенный фасад, который издалека видно. Поэтому каждый раз, когда представляется случай, жалость к самому себе становится активной. Она имеет историю. Если ты затем сменишь фасад жалости к самому себе, то ты сместишь место ее применения.

Я попросил его объяснить значение его метафор, особенно идею смены фасадов. Я понял это, как, может быть, играть более чем одну роль одновременно.

— Фасады меняешь, изменяя использование элементов острова, — сказал он, — возьмем опять жалость к самому себе. Она была полезной для тебя, потому что ты или чувствовал свою важность, или что ты заслуживаешь лучших условий, лучшего обращения, или потому что ты не хотел принимать ответственности за свои поступки, которые приводили тебя в состояние возбуждения жалости к самому себе, или потому что ты был неспособен принять идею своей нависшей смерти, чтобы она была свидетелем твоих поступков и советовала тебе.

Стирание личной истории и три сопутствующие ей техники являются средствами магов для перемены фасада элементов острова. Например, стиранием своей личной истории ты отрицал использование жалости к самому себе. Для того, чтобы жалость к самому себе работала, тебе необходимо быть важным, безответственным и бессмертным. Когда эти чувства каким-либо образом изменены, то ты уже не имеешь возможности жалеть самого себя.

То же самое справедливо относительно двух других элементов, которые ты изменил на своем острове. Без использования этих четырех техник, ты бы никогда не добился успеха в перемене их. Смена фасадов означает только то, что отводишь второстепенное место первоначально важным элементам. Твоя жалость к самому себе все еще предмет на твоем острове. Она будет там, на заднем плане точно так же, как идея твоей нависшей смерти или твоей смиренности, или твоей ответственности за свои поступки уже находились там без всякого использования.

Дон Хуан сказал, что после того, как все эти техники были предоставлены, ученик прибывает на перекресток. В зависимости от его чувствительности, ученик делает одну из двух вещей. Он или принимает рекомендации и предложения, сделанные его учителем за чистую монету, действуя не ожидая наград, или же он все принимает за шутку и за то, что его уводят в сторону.

Я заметил, что в моем собственном случае я путаюсь со словом «техника». Я всегда ожидал ряда точных указаний, но он давал мне только неопределенные предложения, и я не был способен принять их серьезно или действовать в соответствии с его наметками.

— В этом была твоя ошибка, — сказал он, — мне пришлось решать тогда, использовать или нет растения силы. Ты мог бы воспользоваться теми четырьмя техниками для того, чтобы очистить и привести в порядок свой остров тональ. Они привели бы тебя к нагвалю. Но не все мы способны реагировать на простые рекомендации. Ты и я в этом отношении нуждались в чем-либо еще, что бы потрясло нас. Нам нужны были эти потрясения силы.

Мне действительно потребовались годы для того, чтобы понять важность этих ранних предложений, сделанных доном Хуаном. Тот необычайный эффект, который психотропные растения оказали на меня, явился основой моего заключения, что их использование является ключевым моментом в учении. Я держался за это убеждение и лишь в последние годы своего ученичества я сообразил, что все осмысленные трансформации и находки магов всегда делаются в состоянии трезвого сознания.

— Что произошло бы, если бы я принял твои рекомендации серьезно? — спросил я.

— Ты бы достиг нагваля, — ответил он.

— Но разве бы я достиг нагваля без бенефактора?

— Сила дает нам согласно нашей неуязвимости, — сказал он, — если бы ты серьезно использовал эти четыре техники, то ты накопил бы достаточно личной силы, чтобы найти бенефактора. Ты был бы неуязвимым, и сила открыла бы тебе все нужные проспекты. Это закон.

— Почему ты не дал мне больше времени? — спросил я.

— У тебя было времени столько, сколько нужно, — сказал он, — так показала мне сила. Однажды ночью я дал тебе загадку, чтобы ты над ней поработал. Ты должен был найти благоприятное для тебя место перед дверью моего дома. Этой ночью ты действовал чудесно под давлением, и утром ты заснул на том самом камне, который я поставил туда. Сила показала мне, что тебя следует безжалостно толкать, иначе ты не шевельнешь пальцем.

— Помогли ли мне растения силы? — спросил я.

— Определенно, — сказал он, — они раскрыли тебя, остановив твой взгляд на мир. В этом отношении растения силы имеют тот же самый эффект на тональ, как и правильный способ ходьбы. И то и другое переполняет его информацией, и сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения отличны для этого, но слишком дорогостоящи. Они наносят непередаваемый вред телу. Это их недостаток, особенно дурмана.

— Но если ты знал, что они были так опасны, зачем ты давал их мне так много и так много раз? — спросил я.

Он заверил меня, что детали процедуры решались самой силой. Он сказал, что несмотря на то, что учение должно было представить ученику те же самые моменты, порядок был различным для каждого. И что он получал неоднократные указания, что я нуждаюсь в очень большом количестве убеждений для того, чтобы принять что-либо во внимание.

— Я имел дело с изнеженным бессмертным существом, которому не было никакого дела до его жизни или его смерти, — сказал он смеясь.

Я выдвинул тот факт, что он описал и обсуждал эти растения в антропоморфическом смысле. Он всегда обращался к ним так, как если бы растения были персонажем. Он заметил, что это были предписанные средства для отвлечения внимания ученика в сторону от действительной темы, которая заключалась в остановке внутреннего диалога.

— Но если они используются только для того, чтобы остановить внутренний диалог, то какую связь они имеют с олли? — спросил я.

— Этот момент трудно объяснить, — сказал он, — эти растения подводят ученика непосредственно к нагвалю, а олли является одним из аспектов его. Мы действуем исключительно в центре разума вне зависимости от того, кем мы являемся и откуда мы пришли. Разум естественно так или иначе может брать в расчет все, что происходит в его виде на мир. Олли это нечто такое, что находится вне его вида, вне царства разум