в 1944-1945 гг. Из архива автора

 

Сегодня ситуация радикально изменилась — в подвальном помещении собора оборудован нижний храм во имя прп. Се­рафима Саровского, а Распятие находится в алтаре этого храма и, нужно сказать, хотя требует реставрации, хранится сейчас с должным вниманием и уважением.

После переезда прихода из Ивангорода в Нарву жизнь храма остановилась.

…Действительно, в русской среде появлялось новое поколе­ние, взрослевшее в условиях двойной изоляции: с одной стороны, эстонская культурная среда в силу своей молодости не могла быть опорой для русского, тем более православного сознания; с другой, корни дореволюционной русской куль­туры были фактически утрачены и она жила, лишь питаясь традициями и созна­нием старшего поколения эмигрантов. Для духовного сознания тех лет крайне важно было обрести себя в новой ситуа­ции, заново оценить своё место в евро­пейской культуре. Нельзя забывать и о советской пропаганде, которая стремилась показать Советскую Россию как вопло­щённый «рай» на земле. В этой сложной дезориентирующей мировоззренческой ситуации слово пастыря должно было быть и твёрдо, и аргументировано. Имен­но таким даром, а также необходимым уровнем образования обладал о. Рости­слав. Он и его сподвижник о. Александр Киселёв, настоятель крепостной Успен­ской церкви, издававший религиозные журналы («Миссионерские заметки» и «Путьжизни»), стали, по воспоминани­ям современников, ярким явлением ду­ховной жизни Нарвы тех лет10.

Заметим: на тот момент (7 мая 1934 г-), когда прихожане отправили в Нарвский епархиальный совет официальное про­шение о назначении на должность настоя­теля Ростислава Лозинского, он не имел ещё духовного сана11. Это говорит, в частности, о том, что к этому времени прихожане не только формально нужда­лись в новом настоятеле, но и остро ощу­щали потребность в энергичном, молодом, деятельном и образованном священнике.

4 июля 1934 г. Ростислав Романович был повенчан с Софией Емельяновной Фрорин. Любопытно, что официальный печатный орган церкви — «Православный собеседник» — в своём июльском номере уже сообщил об утверждении митрополита настоятелем Свято-Троицкой церкви выпускника университета, кандидата теологии «со всеми педагогическими правами», Р. Р. Лозинского,— то есть ещё до рукоположения 12.

4 августа в таллиннском соборе Александра Невского митрополит Александр рукоположил Р.Р. Лозинского в сан дьякона, а на следующий день, 5 августа 1934 г. — в сан иерея13. С этого дня о. Ростислав непосредственно приступает к исполнению обязанностей настоятеля Свято-Троицкой церкви в Ивангороде14.

Помимо основной, пастырской деятель­ности, о. Ростислав Лозинский преподает в так называемой Нарвской русской эмигрантской гимназии15, где сменяет на посту законоучителя о. Павла Дмитровского после избрания того епископом Нарвским.

Об этом времени сохранились очень яркие и, главное, необычайно искренние воспоминания Ксении Григорьевой, учившейся под началом о. Ростислава:

«В Нарву отец Ростислав переехал в августе 1934 г. 6 августа в Преображение (по нов. ст.) — престольный праздник Нарвского кафедрального собора, когда в соборе служили все священники города, его ещё не было, а с начала учебного года он уже был законоучителем у нас в Нарвской русской городской гимназии. В телефонном разговоре со мной отец Ростислав назвал нарвский период самым счастливым в своей жизни <...>.

Сначала семью Лозинских поселили в квартире двухэтажного дома в парке, невдалеке от ворот, в котором когда-то жили сами Штиглицы, а впоследствии — в одном из отдельных коттеджей, построенных для служащих Льнопрядильной фабрики, располагавшихся за пределами парка. Обстановка была столь скромной и неброской, что запомнился только кабинет отца Ростислава, который можно было охарактеризовать одним словом: книги. Везде — на большом письменном столе, на подоконнике, на стульях — громоздились книги и рукописи.

Познания отца Ростислава были очень разнообразными. Помимо богосло­вия, он прекрасно знал литературу, историю, искусство, иностранные языки. Кроме того, он очень любил собак и езду на велосипеде. В Нарве у него была немецкая овчарка. Инцидент с разорванными брюками почтальона послужил для гимназистов поводом распевать известную песню «У попа была собака». В письме последних лет, описывая свой быт, отец Ростислав не упомянул ни о жилище, ни об обстановке, а лишь о том, что у него есть собачка.

Поскольку автобус в то время ходил из города на Льнопрядильную фабрику только один раз в день, рано утром, к началу рабочего дня, и возвращался в город после конца рабочего дня, отец Ростислав приезжал (а вернее сказать, мчался, подоткнув полы рясы) на занятия в гимназию на велосипеде.

Когда отец Ростислав появился в Нарве, он был самым молодым и (что уж тут скрывать) внешне самым красивым священником в городе. От всей его высокой стройной фигуры, аккуратно подстриженных, слегка рыжеватых волос и бородки, прекрасного иконописного лица веяло исключительным благородством, утончённостью, аристократизмом. При этом отец Ростислав держался очень скромно и естественно, в нём не было и намёка ни на чопорность, ни на картинность. Во время богослужения он полностью уходил в себя, уходил в молитву (был вроде бы и здесь, а вроде и где-то далеко) и, если позволяли обстоятельства, даже закрывал лицо руками. Казалось, его необыкновенная красота даже мешала ему. Так, он всю жизнь не любил фотографироваться. Когда в гимназии дежурным педагогом бывал Лозинский, ученицы младших классов во время перемен водили вокруг него хороводы, а он невозмутимо возвышался над ними.

В начале каждого учебного дня всех гимназистов собирали в широком коридоре второго этажа для молитвы, которую должны были читать вслух все гимназисты по очереди. Когда очередь дошла до меня, я взмолилась: «У меня же такой тихий голос. Меня никто не услышит!» Но Ростислав Романович (на уроке не называли его отцом Ростиславом, а обращались к нему или по имени-отчеству или просто «батюшка») был непреклонен: «Всё равно долж­ны читать все».

Каждый урок Закона Божьего начинался с того, что отец Ростислав садился за учительский стол и, характерным жестом закрыв лицо руками, молился про себя. Закон Божий мы изучали по учебникам отца Иоанна Богоявленского (будущего владыки Исидора). Помню, как отец Ростислав объяснял нам поста­новления Вселенских соборов. В классе мы все должны были по очереди читать по-церковнославянски, изучали богослужение. Отец Ростислав приглашал нас на исповедь к себе в Троицкую церковь, но в нашей семье все были прихожанами собора и духовными чадами владыки Павла.

Хорошо запомнились слова отца Ростислава о необходимости воздержания. Он учил нас, что из-за стола нужно вставать, когда еще хочется есть; необходимо утолить голод, но нельзя пресыщаться. Также он говорил, что во время поста главное не формально избегать скоромной пищи, а отказывать себе в том, что больше всего хочется. Слова отца Ростислава доходили до ума и сердца потому, что он никогда не лицемерил перед нами, учил не тому, что «полагается», а тому, во что сам твёрдо верил и неукоснительно соблюдал. <...> Отец Ростислав учил нас быть требовательными к себе во всём, за что бы ты ни брался. В гимназии каждый год ставился какой-нибудь ученический спектакль. Когда играли „Горе от ума", одна из „княжон" на сцепе уселась, положив ногу на ногу. Сидевший в одном из первых рядов отец Ростислав немедленно отреагировал на это ироническим замечанием — во времена Грибоедова такая поза, да ещё на балу, была для барышни немыслима.

<...> Идти было далеко: с улицы Сена в центре города, где нахо­дилась наша гимназия, пошли через мост на другую сторону Наровы. По до­роге завернули на Ивангородское кладбище. Там, вблизи северной стены кладбищенской церкви, была похоронена единственная сестра отца Ростисла­ва — Вероника, умершая в детстве во время Первой мировой войны, когда семья Лозинских через Нарву бежала от надвигающейся линии фронта 1Й. <…> Вернувшись с кладбища и пройдя через всю Ивановскую, мы перешли через железнодорожное полотно и, пройдя через пустырь, достигли жилых домов Льнопрядильной фабрики, за которыми начинался Штиглицкий парк, а в парке стояла Троицкая церковь. Отец Ростислав повёл нас сначала в

Потом спустились в склеп, где отец Ростислав обратил наше внимание на надгробие, светлый (кажется, розовый) мрамор для которого был специаль­но привезён из Италии. Поднялись из склепа притихшие, но вскоре снова оживились. Некоторые из нас стали играть в парке в волейбол, а отец Ро­стислав, которому самому было тогда 26 лет, предложил играть в «сапожки», и сам весело играл вместе с нами. Наигравшись, мы простились с отцом Ростиславом у крыльца его дома. Он пошёл к себе домой, а мы той же дорогой пустились в обратный путь.

Ярко запомнилось и другое путешествие с отцом Ростиславом на пароходе вверх по Нарове в Васкнарву летом 1938 г. В тот год мы должны были сдавать выпускные экзамены в прогимназии и вступительные в собственно гимназию. В промежутке мальчики две недели занимались воинской подготовкой, а девочки были свободны. Моя соученица Таня Орлова взялась устроить нам поездку на несколько дней в Принаровье, где жила её мать. Эта затея чуть не сорвалась из-за разногласия с нашей классной наставницей, желавшей повидаться со своими знакомыми в Тарту. Нам совсем не улыбалось трястись несколько часов в душном укачивающем автобусе, с тем чтобы, побродив всего пару часов по Тарту, пускаться в такой же скучный обратный путь. Неожиданная поддержка пришла со стороны отца Ростислава — он взялся сам поехать с нами. Недовольная наставница отправилась тоже. По дороге на пароход нам повстречался учитель эстонского языка Курлентс — тоже молодой и очень любимый нами (впоследствии он стал профессором славистики в Канаде). Узнав, куда мы отправляемся, он заявил, что тоже едет с нами.

Чтобы не скучно было на пароходе, отец Ростислав захватил с собою из дома книжку головоломок. До Ольгина Креста нашим попутчиком оказался другой молодой нарвский священник — отец Александр Киселёв с матушкой. Ехать было весело, шутили, смеялись, поддразнивали друг друга. Когда же одна из моих соучениц попыталась сфотографировать отца Ростислава, он спустил себе на лицо свою широкополую шляпу.

На месте нас расквартировали по несколько человек по разным домам. В Васкнарве мы пробыли несколько дней, жили весело, много гуляли по окрестностям. Когда отец Ростислав предложил отправиться кататься на лодке по Нарове, трое из нас (в том числе я), невзирая на строжайший запрет классной наставницы соваться в реку, поехали с ним. На реке всё прошло благополучно, но на берегу нас застигла буря — узнавшая о нарушении запрета наставница разбушевалась не на шутку. В одну ночь две девочки сбежали из-под надзора через окно. Отец Ростислав отправился их искать, но, увидев его в окно, и мы все вместе с Курлентсом не вытерпели и тоже отправились гулять. Так мы и пробродили всю ночь на природе с нашими молодыми учителями.

В то время на Нарове углубляли русло реки для улучшения судоходности. Работами руководил зять доктора Дойлова, молодой агроном. Он охотно согласился показать нам свои «владения», и мы спустились в подобие люка на дно Наровы. Участок был прочно ограждён, вода откачана, и на дне работал компрессор. Одна стена этого люка была застеклена, и мы видели окружавшую нас воду.

Ездили также на лодках на другую сторону Наровы, в Скамью, зашли в церковь. Увидев в этой церкви освещенный солнцем необыкновенно красивый запрестольный образ Спасителя, одна из нас (Нина Линдес), недолго думая, ляпнула: «Батюшка, как на Вас похоже!»,— за что и получила немедленно строгое внушение. Справедливости ради следует заметить, что сболтнула одна, а подумали-то все — портретное сходство действительно было велико...»17.

…«Законоучителем о. Ростислав стал в 22 года. Перед ним — гимназисты, 16-20-летние молодые люди (гимназию в те времена заканчивали довольно поздно, поскольку повторный курс в начальных классах был отнюдь не ред­костью; к образованию относились тогда строже, отдавая должное качеству знаний, а не статистике). О. Ростиславу пришлось от них потерпеть. Помимо обычных каверз с мелом, бумажками на подряснике и кнопками на стуле были и более изощрённые. Например, гимназист Михаил Макаров, впослед­ствии доктор философских наук, атеист и материалист по убеждениям, взял­ся изводить о. Ростислава одним и тем же дурацким вопросом: «Батюшка, скажите, кто такой аббат?».

Батюшка по наивности раз десять объяснил ему, но шутка не прекрати­лась. Наконец, терпение лопнуло, и урок непременно начинался с того, что о. Ростислав просил Макарова выйти вон из класса, затем здоровался с уче­никами, дежурный читал молитву, и урок Закона Божиего шёл нормальным порядком. Так и остался Макаров за дверьми Божиего мира.

Другой случай относится к экзаменам. Выпускной экзамен по математике устраивался в актовом зале. О. Ростислав был членом экзаменационной ко­миссии. Прохаживается он между рядами и видит, что певчая хора, Ксения Садовникова, в математике, что называется, ни в зуб ногой:

— Батюшка, у Николаева для меня шпаргалка готова, принесите сюда

Батюшка опешил. Делает круг по залу.

Вы батюшка или не батюшка?! — шипит Ксения.— Несите шпаргалку!

О. Ростислав спрятал её в рукав широкой рясы, принёс:

Ксения! — только и смог он вымолвить. Но передал. Всё обошлось»

О. Ростислав еще со студенческих времен был активным членом Русского Студенческого Христианского Движения (РСХД), объединявшего не только студентов, но и молодёжь вообще. Центр движения находился в Париже, возглавляли его известные русские религиозные философы и историки В.В. Зеньковский и Н.А. Бердяев. Первый кружок РСХД был основан в Таллинне в 1924 г., но вскоре отделения движения создаются в Тарту, Нарве, Печорах, Валге; в Печорском и Пюхтицком монастырях прово­дятся съезды РСХД Прибалтики. Деятель­ность христианского движения была очень разнообразной и носила не только религиозный, но и культурно-патриотический характер, способствуя утверждению русского национального самосознания и распространению русской культуры 19. Здесь нужно сказать, что Движение, не будучи политической организацией, тем не менее, в силу своего мировоззрения, имело анти­советскую направленность: одной из сво­их задач оно считало обличение советской лжи. Делать это было непросто20, ибо эстонская культура, в силу своей незре­лости, не могла тогда предложить русско­му сознанию позитивных альтернатив. Очевидно, в такой ситуации священник должен был обладать недюжинными талантами и волей, чтобы противостоять пропаганде. Как вспоминают современ­ники, понимание всей глубины заблужде­ния молодых людей сделало о. Ростислава исповедником, ревнителем православия, человеком, который не спасовал перед советской ложью.

Нарвитянка Елизавета Александровна Вейс-Венд вспоминает:

«Организация РСХД в Нарве была очень активной. Душой деда были о. Александр Киселёв и о. Ростислав Лозинский, энергичные, умные, способные раскачать молодежь. Практически все активные молодые люди были при дви­жении. Деятельность была самой разнообразной: спектакли, Крестные ходы на Смолку, походы. Среди движенцев было много эмигрантов, интеллигенции. Педагоги горели делом, хотели отдать себя, стремились сплотить нас воеди­но, и ощущение единства в нас было. Кроме того, взрослые верили, что в России всё вернется на круги своя. Они говорили, что мы, их дети,— это то поколение, которое понадобится новой России. Больше всего мы боялись слова «большевик». Помню, ходила такая брошюра: «Тайна советских подвалов». От неё у нас волосы вставали дыбом, очень боялись этого «рая» и, как показа­ла дальнейшая печальная судьба многих,— не зря21.

О. Ростислав, о. Александр, их матушки умели наставить нас в вере, деликатным образом направить в церковь. По большому счёту, именно это религиозное воспитание и помогло выстоять в жизни, выжить в сталинских лагерях, да и потом, в советское время, нам как-то удалось сохранить доб­рые душевные качества, мы остались людьми. Событием были съезды РСХД: Бердяев, Булгаков, Струве, о. Иоанн Шаховской — им было что сказать нам, молодым людям, оторванным от своей духовной и культурной родины. В свою очередь, мы выступали с докладами, темы которых были у нас в душе. Нам Бог послал таких руководителей»22.

А вот строки из воспоминаний ещё одной движенки — Марии Плюхановой:

«В нашем Движении были ещё два замечательных священника, но это гораздо позднее. Отчасти они и выросли в Движении. Мы их помнили как Шуру Киселёва и Славу Лозинского. Оба участники съездов. Серьёзные, ду­мающие и в то же время лёгкие и весёлые, оба всегда с улыбкой на милых лицах, но очень ответственные в суждениях. Мы их обоих очень любили» 23

Активное участие в движении о. Рости­слав Лозинский принимал, ещё будучи студентом Тартуского университета. В июле 1932 г. состоялся Пятый общий съезд РСХД в Пюхтицах. Тема съезда: «Смысл жизни». С докладами выступали о. Сер­гий Четвериков, профессор В. В. Зень-ковский, мать Мария (Скобцева); рабо­тали семинары, где обсуждался широкий круг вопросов — начиная с отношения семьи к общественному труду до проблем аскетического воспитания личности. Еван­гельским семинаром руководил как раз Р.Р. Лозинский.

«Семинары проходили очень оживлённо,— вспоминает одна из участниц
съезда,— задавались вопросы, шёл обмен мнениями. Так как в прениях часто выступал студент Ростислав Лозинский, остроумные молодые люди не преминули сложить шутливое двустишие::

Богослов на съезде был, Всех докладчиков он крыл.

Не следует думать, что молодёжь, собравшись в монастыре, только моли­лась и слушала религиозные доклады. Мы все охотно посещали утренние и вечерние службы, умилялись чудесному монастырскому хору, участвовали в докладах, комиссиях и семинарах, которые все проходили на лугу за оградой монастыря. Но у нас ещё оставалось много свободного времени. Крестным ходом мы почтили братские могилы русских воинов, посетили часовню у старого дуба, где явилась Богородица и где потом нашли икону Её Успения, смотрели обновляющиеся иконы. Собирали в ближнем лесу чернику и земля­нику, для украшения храма приносили васильки, купались в историческом Чудском озере, поочерёдно дежурили на кухне, качались на качелях, лазили на вышку, откуда видны были шесть холмов России, а главное — знакомились друг с другом, обсуждали доклады и свою жизнь в Латвии, Эстонии, Финляндии, говорили о работе в приходах, о прочитанных книгах — словом, вели разговоры на различные темы»24.

В 1936 г. с 7 по 12 августа в Каарепере, в 8 о км от Тарту проходил общий съезд РСХД Эстонии. На таких съездах, как правило, устраивалась временная домовая церковь, в которой служил священник. Съезд 1936 г. был посвящен памяти дея­телей русской религиозной культуры, а священником съезда становится именно о. Ростислав Лозинский. На утренних собраниях читаются доклады на духовно-религиозные темы; работают два семи­нара, одним из которых — «Таинства Церкви» — руководит о. Ростислав Ло­зинский. Семинары служили подготовкой к заключительному дню съезда — к испове­ди и Святому Причастию 25.

Вместе с приходом в 1940 г. советской власти в Эстонии начинается новый период гонений на церковь. Отменено пре­подавание Закона Божиего, закрываются храмы, в том числе Свято-Троицкая цер­ковь. Прекращена выплата жалования причту от администрации национализированных мануфактур. Софье Емельяновне, как жене «служителя культа», запрещена преподавательская деятельность. Чтобы прокормить семью — матушку и двух сыновей,— о. Ростислав вынужден браться за самую тяжёлую физическую работу. Его издевательски отправляют на фабрику грузчиком, в самый вредный для его больных лёгких красильный цех. Рассказывали, что рабочие этого цеха (быть может, вчерашние его прихожане), сами быстро «перекрасившиеся», издевались над священником. В конце концов, кто-то из руководителей фабрики сжалился над ним и отпустил с фабрики со словами: «Иди, поп, домой, воспитывай детей!» 26.

В начале Второй мировой войны, когда Нарву уже бомбили, работой отца Ростислава по-прежнему был любимый храм, о котором до конца дней болело сердце. Чтобы прикрыть от ударной волны и осколков окна, сохранить иконы и внутреннее убранство храма, о. Ростислав вынужден был просить фанеру в Нарвской городской управе27. Благодаря его заботам храм мало пострадал во время бомбардировок.

Служение в Свято-Троицкой церкви закончилось для о. Ростислава 1 марта 1942 г. он был переведён в Таллинн настоятелем Александро-Невской кладбищенской церкви в Таллинне.

Об этом периоде его жизни сохранились воспоминания митрополита Таллиннского и всея Эстонии Корнилия (Якобса):

«Отца Ростислава я знаю очень давно. Когда он появился в Таллинне, я только окончил гимназию. Его энергия, молодость, деловитость, организатор­ские способности и определённая открытость привлекали к нему церковное юношество. Он принадлежал к новому поколению священников. Впервые мы встретились в военные годы, когда он стал настоятелем кладбищенского хра­ма в Таллинне. Храм был запущенным. Но, окормляемый таким пастырем, несмотря на войну, преобразился. Из кладбищенского превратился в приходский, богослужения стали постоянными, посещаемыми. Отец Ростислав, тог­да молодой священник, умел находить контакт с людьми. Он не только со­вершал богослужения, но проводил и внебогослужебные беседы. Тогда, когда о. Ростислав начал служить в Таллинне, были времена церковного раскола, митрополит Александр вышел из подчинения экзарха митрополита Сергия, то есть юрисдикционно перестал подчиняться Московской епархии. Отец Ростислав сразу выбрал правильный путь и остался в ведении епископа Нарвского Павла, своего руководителя и наставника в пастырской деятельности.

Период служения о. Ростислава в Таллинне был недолгим — с марта 1944 г. во время бомбёжки советской авиацией, Александро-Невский храм, где он служил, был разрушен, и вскоре о. Ростислава перевели в Тарту. Но за короткий, примерно двухгодичный период, о. Ростислав сделал много полезно­го для церкви: в частности, организовал духовное окормление лагерей интернированных в Эстонию русских людей из Брянской и Орловской областей, ездил туда для богослужений, раздачи Евангелий, гуманитарной помощи. Во время немецкой оккупации русское эвакуированное население находилось в четырёх лагерях: Клоога, Пылькюла, Палдиски и Феллин28. Дело в том, что в этих лагерях находились в основном женщины и дети, в Пылькюла суще­ствовал даже детский дом. Многие таллиннцы брали к себе на воспитание детей из этих лагерей. Если не ошибаюсь, взяли к себе на воспитание девоч­ку и Лозинские29.

Одну из первых поездок в эти лагеря я совершил вместе с о. Ростиславом. В одном из бараков устроили временную церковь, отслужили литургию и даже крестили. Позднее в лагеря много ездили другие священники, в частности свя­щенник Михаил Ридигер (отец патриарха Алексия II.— А.И.), но инициа­тива в организации этого важного дела, в первую очередь, принадлежит о. Ростиславу. Вообще, нужно сказать, что о. Ростислав был, с одной стороны, человеком ума, а с другой, отличным организатором, человеком дела; в круг «дел», разумеется, входили и сами христианские дела.

Я могу считать о. Ростислава своим учителем в пастырско-приходской жизни.

Позднее, бывая у него в Туле, я всякий раз получал от него что-то важное и памятное для меня, нужное в церковной жизни. И сейчас имею митру — его подарок. Я знаю, что отцу Ростиславу была предложена архиерей­ская кафедра в Эстонии, и он от неё отказался. Конечно, напрасно, потому что это был бы очень хороший архиерей»

Автобиография о. Ростислава подтверждает сказанное митрополитом Корнилием (Якобсом): «Принимал активное участие в материальной помощи русским военнопленным и эвакуированным из других областей России. Например, око­ло двух лет содержал у себя дома семью протоиерея Иоанна Попова (5 человек) из Орловской области и девочку Евгению Фигурину из Петергофа, лишившуюся ноги» 31.

С 12 октября 1944 г. по 15 июля 1957 г. он настоятель Успенского собора в Тарту и благочинный Тартуского округа — там, в связи с отъездом на Запад священника Николая Павского, образовалась вакансия. Это был довольно удачный вариант, потому что до о. Николая Павского здесь служил известный священник о. Анатолий Остроумов, который пользовался боль­шой популярностью и даже был кандидатом на епископскую кафедру. О. Анато­лий «был настоящим другом Движения (РСХД.— А.И.). Мы его считали почёт­ным председателем Тартуского Единения.

Любили его, но и побаивались — он был добрый, но строгий. Бессребреник, жил скромно. Хозяйство вела его дочь, он помогал старшей дочери, у которой были дети. Богослужения совершал проникно­венно и истово, от всего сердца»,— вспо­минает Тамара Павловна Милютина32. О. Ростислав хорошо знал о. Анатолия по своей юности, будучи настоятелем Свято-Троицкой церкви в Ивангороде, совершал панихиды по нём после его смерти, отда­вая дань уважения, признательности па­мяти маститому пастырю. Таким образом, та духовная пища, которой был вскормлен о. Ростислав в Нарве о. Павлом Дмитровским и в Тарту о. Анатолием Остроумовым, очень скоро дала добрые плоды.

О тартуском периоде жизни о. Ростислава сохранились воспоминания его духовной дочери, Валентины Владимировны Медведевой:

«Жил он вблизи храма, на улице Пирогова, 7.

Время было тяжёлое, народ бедный, церковь содержать было трудно, не было дров для отопления, поэтому посещаемость была ограниченная. Посте­пенно жизнь налаживалась, службы совершались во все недельные и праздничные дни. По воскресеньям, после вечерни, служились акафисты со всенарод­ным пением.

Настоятель был отцом для прихожан, вникая во все нужды, старался помогать во всём, был доступен. Можно было прийти к нему и домой для разрешения духовных проблем. Он старался организовать и прихожан для оказания взаимной помощи бедным и больным, всеми оставленным сиротам.

Собору принадлежал и Свято-Духов храм на Успенском кладбище, где от­певали усопших; служба совершалась здесь на второй день Св. Троицы — престольный праздник (День Святого Духа.— А. И.). Кладбище содержалось в порядке усердием прихожан и самого настоятеля, умевшего поддерживать в людях усердие к добрым делам. <...>

Поскольку о. Ростислав вырос в Тарту, здесь же окончил русскую гимна­зию и богословский факультет университета, он был своим человеком для местной интеллигенции, душой общества. Всегда, по приглашению, как в ста­рые добрые времена, посещал прихожан в дни Рождественских праздников и в дни Св. Пасхи. Всё это создавало атмосферу доверия и духовного уюта...» 33.

Мария Владимировна Шмидт тоже вспоминает время, связавшее её с о. Ростиславом, как особенное:

«О. Ростислава я помню с 1946 г., когда я вернулась в Тарту из ссылки. У меня остались о нём самые лучшие воспоминания. Его проповеди доходи­ли до души и сердца. В общем-то, он был достаточно строгий священник. Помню, что всегда с трепетом шла к нему на исповедь. Но вместе с тем о. Рос­тислав умел к себе расположить и был человеком слова. Мы были очень огорчены, когда совершенно неожиданно узнали о его предстоящем отъезде, потому что все прихожане его очень любили» 34

Случались в тартуский период пастырства и трудные минуты. Старший сын о. Ростислава, Борис, студент-медик Тартуского университета, был эксматрикулирован «за происхождение», но, по настоянию бывшего ученика о. Ростислава

М. Макарова, ставшего к тому времени профессором философии в Тарту, восста­новлен. На самого о. Ростислава во время хрущёвских гонений был написан донос в соответствующие органы

«В 1972 г. о. Ростислав последний раз посетил Тарту. Проходили торжества 500-летия мученической кончины юрьевских мучеников: священномученика Иси­дора и с ним 72 мучеников (1472г.). Во время богослужения О.Ростислав произнёс проповедь на тему о значении этого праздника и историю страда­ний св. мучеников. Тартусцы были счастливы вновь увидеть дорогого пасты­ря в своём храме»36.

Интересно отметить и такую деталь. Тартуский приход о. Ростислав передал о. Алексию Ридигеру (будущему патриарху Алексию II). При передаче дел оба свя­щенника отслужили литургию, прихожане высказали слова благодарности в адрес уезжающего настоятеля и преподнесли бу­кет цветов. О. Ростислав, разделив букет на две части, отдал половину о. Алексию со словами: «Быть Вам, отец Алексий, руководителем Русской Православной Церк­ви». Сказанное оказалось пророческим 37. На этом заканчивается эстонский пе­риод в судьбе о. Ростислава. С 12 июля 1957 г- по г5 февраля i960 г. он штатный священник и ключарь Преображенского кафедрального собора в городе Иванове, член Епархиального совета Ивановской епархии; с 5 февраля i960 г. по 31 октября 1961 г.— священник 2-го штата СпасоЗапрудненской церкви города Костромы; с 1 ноября 1961г. по ю марта 1964 г.— штатный священник и ключарь Иоанно- Златоустовского кафедрального собора(там же); с ю марта 1964 г. в связи с переводом кафедрального собора в Воскресенский храм назначен штатным священником и ключарём костромского кафедрального Воскресенского собора; с з июля 1964 г. временно назначен настоятелем Александро-Антониновской костромской церкви; с 19 апреля 1966 г. перемещён на должность священника Иоанно-Златоустовской церкви Костромы; с 27 августа 1968 г.— настоятель храма св. Иоанна Предтечи города Венева Тульской области; с 1 февраля 1969 г.— настоятель храма св. 12-ти Апостолов города Тулы.

Как вспоминает сын о. Ростислава, Борис Ростиславович Лозинский, на переезде из Эстонии настояла супруга — София Емельяновна. «Она не могла прижиться в Эстонии. Язык знала плохо. Её всегда тяготил эстонский национализм, и она всей душой рвалась в Россию. Переезд в Иваново был скоро­палительный и не очень удачный, так как это был очень пролетарский город. Отец плохо представлял обстановку в России и отношение в ней к Церкви. В Иваново был Медицинский институт. Я поступил туда по переводу из Тар­туского университета на второй курс. На себе я сразу же почувствовал, что я «поповский сын». Учёба в те годы была уже бесплатная, а с меня потре­бовали деньги за учёбу. Всем, кто учился на «четыре» и «пять», платили стипендию, а мне её не давали, несмотря на то, что я учился хорошо. Отношение ко мне выровнялось только к концу учёбы в институте. Но и то при распределении после окончания института меня не оставили в Иваново, а послали в другую область, хотя я имел все основания остаться (жена училась в институте, был грудной ребёнок, было ходатайство кафедры о моих успе­хах в освоении ЛОР-заболеваний).

Период жизни отца в Иваново и Костроме — это период адаптации его к России. Отношение церковного руководства к отцу было хорошее (хотя и за­вистников было много), а вот гражданская власть относилась очень плохо. Это относилось не только к отцу, но и ко всем священникам. Уполномоченный по делам религии при облисполкоме был полновластным хозяином в судьбах священников. От его желания зависела судьба каждого священника. Чтобы прихожане не привыкали к священнику, последних переводили из прихода в при­ход, как «пешки». Отец в Костроме за десять лет сменил шесть приходов. Особенно тяжко было работать в церкви, которая располагалась за Волгой. Весной и осенью, в период ледостава, отцу было очень тяжело добираться из дома в церковь и обратно. Он часто рисковал жизнью, перебираясь по льдинам на другой берег. Мама отправляла отца на службу и не знала, дошёл он до храма или утонул. В те годы в Костроме не было пешеходного моста через Волгу, а переправа не работала» 38.

 

БВИ. М. 2007.