Символика и гносис упанишад

Упанишады также по-своему выступают против ритуализма. Они являются выражением тех практических приемов и способов созерцания, на которые мало обращал внимание ортодоксальный брахманизм. Эти священные произведения отвечали потребности в абсолютном, которую абстрактные ритуалистические схемы далеко не всегда были в состоянии удовлетворить. В этом смысле риши упанишад занимали ту же позицию, что и йогины: и те и другие не принимали официальную традицию (т. е. систему жертвоприношений, социальную жизнь, семью) и, упростив свою жизнь до предела, целиком посвящали ее поискам абсолютного. Правда, упанишады остаются на линии метафизики и созерцания, в то время как йога использует аскетизм и технику медитации. Но недостаточно выявить постоянное осмотическое движение между упанишадами и йогической школой. Некоторые йогические методы были даже приняты в упанишадах как предварительные упражнения в очищении и созерцании. Не будем вдаваться здесь в детали; из обширного корпуса медитаций, описанных в упанишадах, мы упомянем только такие, которые непосредственно относятся к данной теме. Великая заслуга упанишад заключалась прежде всего в настойчиво проводимом утверждении об идентичности Атмана Брахману. Если же принять во внимание то, насколько была значима роль Брахмана начиная с ведийских времен, главный лейтмотив упанишад выявляет немаловажные последствия: бессмертие и абсолютная власть оказываются доступны любому существу, которое совершает определенное усилие для достижения сферы гносиса и тем самым для обретения знания любой тайны, ибо Брахман представляет все это — именно он бессмертен, неуязвим, могуч. Если и трудно найти ту единственную формулу, которая включила бы в себя все значения, придаваемые Брахману в ведийских и постведийских сочинениях, все-таки нет сомнения, что это понятие выражает высшую и непредставимую реальность, Grund (основа, основание, почва, грунт, первоначало (нем.).) любой космической манифестации и любого опыта, и, следовательно, силу каждого творческого акта — космологического (Вселенная) либо просто ритуального (жертва). Нет нужды вызывать в памяти почти неисчерпаемые отождествления и аналогии, относящиеся к Брахману (в брахманах он идентифицируется с огнем, речью, жертвой, Ведами и т. д.); важно, что на всех культурных уровнях, во все времена Брахмана понимали как вечную, неизменную первооснову, как принцип всякого существования. Достойно внимания, что в Ведах мифологическим символом Брахмана является скамбха, вселенский столп, axis mundi; (мировая ось) архаизм этого образа столь очевиден, что не требует доказательства: он встречается не только у охотников и скотоводов Центральной и Северной Азии, но и, не реже, у «примитивных» культур Океании, Африки и двух Америк. В некоторых гимнах «Атхарваведы» (X, 7, 8 и др.) Брахман отождествляется со скамбхой; другими словами, Он — Grund, поддерживающий мир, космическая ось и онтологическое основание. Мы можем проследить процесс диалектического развития символики «мировой оси», axis mundi: с одной стороны, ось всегда располагается в «центре мира», она поддерживает и связывает воедино три космические сферы (небо, землю и подземный мир), т. е. она символизирует и «космизацию» (в виде манифестации форм) и саму Норму, всеобщий закон. Скамбха поддерживает и в то же время расчленяет небеса и землю; иначе говоря, она утверждает и продлевает существование мира как проявленного, предотвращая его от сползания в хаос, в смешение. С другой стороны, «в скамбхе содержится все, чем обладает Дух (атманват), все то, что наделено дыханием» (АВ, X, 8, 2). Здесь уже можно заметить прообраз того пути, которым пойдет мысль упанишад: Сущность, отождествляемая с «осью» Вселенной (с ее «центром», «принципом»), на другом уровне обнаруживается в человеческом духовном «центре» — Атмане. «Знающий Брахмана в человеке знает Высшее Бытие, а знающий Высшее Бытие знает скамбху» (АВ, X, 7, 17). Мы видим попытку изолировать высшую реальность, принцип, который невыразим в слове; Брахман представляется в виде столпа мира, основы, фундамента, а термин пратиштхар, выражающий все эти понятия, уже неоднократно встречается в ведийском корпусе; в «Махабхарате» и пуранах Брахман называется дхрува, т. е. «неподвижный», «стойкий», «твердый», «постоянный». Однако знать скамбху или дхруву — значит владеть ключом к космической мистерии и к «центру» сокровенных глубин бытия, т. е. к «центру мира». Знание является сакральной силой, разрешающей загадку Вселенной и загадку Я. В древней Индии, как и во всех других традиционных обществах, тайное знание было прерогативой одной группы, т. е. специалистов в мистериях, мастеров ритуала — а именно брахманов. Можно сказать, что универсальный принцип, Брахман, отождествляется с человеком-брахманом: брахма хи брахманах — лейтмотив всех постведийских текстов. «Рождение брахмана является вечным воплощением дхармы» («Законы Ману», I, 98); «мудры те, кто поддерживает все миры» («Махабхарата», XIII, 151, 3). Брахман уподобляется Брахману потому, что он знает сущность и истоки Вселенной, знает Мир, в котором они выявляются; ибо Вач, Логос, может превратить любого человека в Брахмана (РВ, X, 125, 5). Как скажет потом «Брихадараньяка-упанишада» (III, 8, 10), тот, кто знает вечного (акшара), есть брахман. Иначе выражаясь, он становится брахманом через знание Сути всех вещей, предельной реальности, и обладание таким знанием освящается достижением наивысшей из всех, сакральной власти. Сформулировав постулат об идентичности Атмана (Я) и Брахмана (скамбха, дхрува, акшара), классические упанишады показали путь к освобождению от ритуалов и обрядов. В этом пункте риши упанишад согласны с аскетами и йогинами; последние, несмотря на то что исходили из других предпосылок, подчинялись менее спекулятивному и более техническому, «мистическому» призванию, тем не менее тоже признавали, что подлинное познание мировых тайн совпадает с обладаниемабсолютной духовной силой; они лишь больше склонялись к достижению этого знания Я напряженными усилиями, методами наполовину созерцательными, наполовину аскетическими. В дальнейшем йогины будут все чаще отождествлять космос со своим собственным телом, доводя до предела микро-макрокосмические ассоциации, засвидетельствованные уже в «Ригведе»: космические ветры будут «покорены», как вдохи-выдохи; вселенская скамбха-столп отождествитсяс позвоночником; «мировой центр» обнаружит себя в какой-либо точке («в сердце») или в оси (пересекающей чакры) внутри тела. В более поздних текстах мы заметим двойное взаимопроникновение: йогины поймут преимущество ауры святости, окружающую древние упанишады и украсят свои трактаты эпитетом «принадлежащие упанишадам»; в свою очередь, риши упанишад воспользуются не столь древней, но уже огромной славой йогинов, которые могут одновременно достичь и освобождения, и магической власти над миром. Именно по этой причине тот беглый обзор йогических практик, который можно найти в упанишадах, не является простой инструкцией; он поможет нам понять прогресс, достигнутый принятием йоги брахманизмом, равно как и поразительный полиморфизм самой йоги. Ибо в дальнейшем мы будем постоянно касаться именно разветвленной и зачастую странной морфологии барочной» йоги.

БЕССМЕРТИЕ И СВОБОДА

Термин «йога» в своем техническом смысле впервые встречается в «Тайттирия-упанишаде» (II, 4: йога атма) и в «Катха-упанишаде» (II, 12: адхьятма йога). Что касается практики йоги, то о ней отчетливо говорится уже в ранних упанишадах. Так, отрывок из «Чхандогья-упанишады» (VIII, 15: «сосредоточивает все свои чувства в Атмане») позволяет нам заключить о практике пратьяхары; равным образом, пранаяма часто упоминается в «Брихадараньяка-упанишаде» (напр., I, 5, 23). В упанишадах знание приносит освобождение после смерти: «Веди меня от смерти к бессмертию!» (Брих.-уп., I, 3, 28). «Знающий становится бессмертным» (Кат.-уп., VI,). Практика йоги, как ее понимают упанишады, преследует ту же цель. Достойно внимания, что в «Катха-упанишаде» именно Яма, царь смерти, раскрывает высшее знание и говорит о йоге. Сюжет, используемый в этой упанишаде (на который повлиял эпизод из «Тайттирия-брахманы»), оригинален и мистичен: юный брахман Начикета спускается в инфернальные сферы и, поощряемый обещанием Ямы исполнить три желания, спрашивает того о человеческом уделе после смерти. Спуск в подземный мир и трехдневный пост — широкоизвестные инициатические темы; ближайшие примеры — шаманские посвящения и античные мистерии. Яма раскрывает Начикете секрет «огня, ведущего в небеса», огня, который может означать либо ритуальный огонь, либо «тайный огонь», произведенный с помощью тапаса. Этот огонь — «мост к высшему Брахману»; образ моста, часто встречающийся уже в брахманах, упоминается и в ранних упанишадах (напр., Чханд.-уп., VIII, 4,1 — 2); кроме того, он зафиксирован во многих традициях и в целом означает инициатический переход от одного модуса бытия к другому. Однако особенно интересно учение о «великом путешествии». После тщетных попыток отвлечь Начикету от разрешения этой загадки, в том числе предлагая ему власть над сонмом земных богов, Яма открывает великую тайну- тайну Атмана: «Этот Атман не постигается ни толкованием, ни рассудком, ни тщательным изучением — кого избирает этот Атман, тем он и постигается» (Кат.-уп., II, 23). Последняя строка носит загадочный оттенок, который усиливается обращением к Вишну в следующей главе (III, 9). Человек, в совершенстве владеющий самим собой, сравнивается с искусным колесничим, способным обуздать своих коней-чувств: именно такой человек достигает освобождения. Знай же, что Атман — владелец колесницы; тело, поистине, — колесница; Знай, что рассудок — колесничий; разум, поистине — поводья. Чувства называют конями, предметы восприятия — их путями....Кто наделен распознаванием, чей разум всегда сосредоточен, Чувства у того знают узду, словно добрый конь у колесничего....Кто понятлив, разумен, всегда чист, тот достигает того места, откуда он больше не рождается (III, 3 — 4, 6, 8). Хотя йога здесь и не названа, все образы отчетливо йогические: уздечка, поводья, колесничий и добрые кони — все они связаны с этимоном йудж, «соблюдать пост», «запрягать». Столь же показательна строфа в другом месте: Твердое владение чувствами — это считают йогой. Тогда человек становится неотвлеченным, ибо йога приходит и уходит (II, 3, 11). (См. еще VI, 18: «Тогда Начикета, приобретя знание, поведанное смертью, и все это предписание йоги, Достигши Брахмана, стал бесстрастным и бессмертным».) Наконец, можно встретить и физиологические подробности, несомненно принадлежащие йоге: развивая шлоку из «Чхандогья-упанишады», наш текст говорит, что В сердце — сто и одна артерия, из них одна ведет к голове. Идущий по ней вверх достигает бессмертия (И, 3,16). Это выражение весьма интересно: оно говорит о существовании системы мистической физиологии, относительно которой более поздние источники, особенно йогические упанишады и литература тантр, добавят еще больше конкретных сведений. Человек, у которого распознавание — колесничий, а разум — словно поводья, достигает конца пути высшей обители Вишну (I, 3, 9). Это, конечно, еще не Вишну времен эпоса или пуран, однако его роль в этой первой упанишаде, где сказано, что для обретения знания об Атмане и достижения бессмертия требуется йога, уже показывает направление последующего синтеза: три важнейшие дороги к освобождению — знание упанишад, техники йоги и бхакти будут мало-помалу отождествляться и сращиваться. Этот синтетический процесс достаточно подробно описывается в упанишаде той же поры — «Шветашватаре», которая, однако, говорит о Шиве, а не о Вишну. Идентичность мистического знания и бессмертия ни в какой другой упанишаде не выражается столь часто1. Значимость мотива бессмертия позволяет нам предположить, что «Шветашватара-упанишада» была составлена в среде «мистиков» либо же, что более вероятно, была в этой среде переделана, поскольку заметно, что этот текст с течением времени подвергся многочисленным добавлениям. Термин «освобождение» появляется в нем не очень часто. Однако некоторые пассажи говорят о радости, которую доставляет плод «вечного счастья», обретаемый теми, кто знает Шиву (VI, 12), — это выражение, как и многие другие, свидетельствует о конкретном содержании подлинного мистического опыта. Брахман отождествляется с Шивой, чьими именами также могут быть Хара, Рудра, Бхагават. Мы не будем касаться композиционной структуры и шиваитского характера этой упанишады. Но необходимо подчеркнуть содержащийся в ней элемент практического мистицизма, благодаря чему можно лучше понять значение, которое придается приемам йоги. То, что эти приемы являются и частью традиции, личными «профессиональными секретами» каких-то «экспериментаторов»-отшельников, автор (или «составители») сам дает понять. Вот что он утверждает: Силою подвижничества и милостью Бога мудрый Шветашватара поведал так о высшем и чистом Брахмане лучшим отшельникам — знание, доставляющее радость собранию риши (VI, 21). Бессмертие с помощью Бога (I, 6); когда Хара («Шива) известен, «рождение и смерть прекращаются» (1,11); знающий Рудру (Шиву) становится бессмертным (III, 1); признающий высшего Брахмана как Господа достигает бессмертия (III, 7); «человек, истинно знающий его, побеждает смерть; нет иного пути» (III, 8); Дух — «наставник бессмертен» (III, 15); боги и поэты, познавшие сущность Брахмана, стали бессмертными (V, 6); бессмертие только с помощью Шивы (VI, 15, 17); «высший мост к бессмертию» (VI, 19). Так йогическая техника делается неотъемлемой частью традиции упанишад, и именно эта техника весьма схожа с процедурами, описываемыми в «Йога-сутрах». Показательны следующие отрывки: Подняв три части, (т. е. грудную клетку, шею и голову; см. Бхагавадгита, VI, 13.) держа ровно тело, заключив в сердце чувства и разум, пусть переправится мудрый на ладье Брахмана через все потоки, несущие страх. Сдерживая здесь дыхание, пусть владеющий своими движениями дышит слабым дыханием через ноздри. Пусть мудрый, не отвлекаясь, правит разумом, словно повозкой, запряженной дурными конями. На ровном, чистом месте, свободном от камешков, огня, песка; своими звуками, водой и прочим, благоприятствующим размышлению, не оскорбляющим взора; в скрытом, защищенном от ветра убежище пусть он предается упражнениям. Туман, дым, солнце, ветер, огонь, светлячки, молния, кристалл, луна — эти предварительные образы суть проявления в Брахмане при упражнениях йоги. Когда с появлением земли, воды, огня, ветра, пространства развивается пятеричное свойство йоги, то нет ни болезни, ни старости, ни смерти для того, кто обрел тело из пламени йоги. Легкость, здоровье, чистый цвет лица, благозвучный голос, приятный запах, незначительное количество мочи и кала — вот, говорят, первые проявления йоги. (Швет.-уп., II, 8 — 13) Здесь можно узнать отдельные анги «Йога-сутр» — асану, пратьяхару, пранаяму. Акустические и оптические феномены (знак реализации определенных ступеней йогической медитации), на которых будут подробно останавливаться поздние упанишады, подтверждают техническую и экспериментальную традиции, переданной «Шветашватарой». Другая упанишада, принадлежащая к той же группе, Мандукья, добавляет важные детали, касающиеся четырех состояний сознания и их связи с мистическим слогом ом. Исключительная краткость этой упанишады (в ней всего лишь двенадцать строф) с лихвой компенсируется ее оригинальностью. Несмотря на то что «Мандукья» вторит спекулятивным размышлениям прежних упанишад о состояниях сна и бодрствования, она впервые предлагает систему аналогий между состояниями сознания, мистическими буквами и, как тонко заметил Циммер, приводя аллюзию Шанкары, четырьмя югами. Склонность сопоставлять разные планы реальности является сущностью любой архаической и традиционной религиозности; зафиксированная уже в Ведах, она расцветает в брахманах и упанишадах. Но «Мандукья» выражает триумф еще более глубокого синтеза — интеграцию нескольких видов описания, относящихся соответственно к упанишадам, йоге, «мистицизму», космологии. Первая же строфа «Мандукьи» провозглашает тайну и величие ом: «этот звук — все это». Далее, это Все, которое есть Брахман и Атман, имеет четыре стопы (пада, «стопа»; «подобно четырем коровьим стопам», комментирует Шанкара); четыре элемента могут быть, кроме того, выделены в первослоге: звуки А, У, М и соединение их, звук ОМ. Такое четверичное деление открывает путь далеко идущим аналогиям: четыре состояния сознания соотносятся с четырьмя «стопами» Брахмана-Атмана, четырьмя элементами ОМ, а также, если учесть и комментарий Шанкары, четырьмя югами. «Состояние бодрствования, вайшванара (т. е. универсальное, присущее всем людям) — звук А. «Состояние сна, теджас (то, что освещает) — звук У. «Состояние глубокого сна, праджня (тот, кто знает) — звук М. «Не познающей внутреннего, не познающей внешнего, не познающей обоих, не пронизанной лишь познанием, ни не-познанием, невидимой, неизреченной, неуловимой, неразличимой, немыслимой, неуказуемой, сущностью постижения единого Атмана, растворением проявленного мира, успокоенной, приносящей счастье, недвойственной — считают четвертую стопу. Это Атман, это надлежит распознать». «И четвертое состояние есть звук ОМ». В одном из мест Амритабинду-упанишады (XI, 12) уточняется, что все, испытываемое в состоянии бодрствования, сна, сна без сновидений, должно быть понято как один и тот же уникальный Атман, однако освобождение достигается только тем человеком, который преодолел эти три измерения Духа, т. е. тем, кто вступил в состояние турийа. Иначе говоря, вся совокупность опыта принадлежит Атману, но свобода обретается лишь тогда, когда превзойден эмпирический, разрозненный опыт. Четвертое состояние, турия, соответствует самадхи: это положение целостности Духа без каких-либо различий, целостности, которая на космическом уровне представляет собой законченный цикл, содержащий четыре юги, и вневременной период растворения в первозданной матрице. И турия, и самадхи выражают Дух в его недифференцированном единстве. В Индии, как известно, считалось, что такое единство может быть обретено только до или после сотворения, до или после временного процесса. Полная реинтеграция, т. е. возвращение к единству, является, с точки зрения индийской мысли, высшей целью любой сознательной жизни. Мы вскоре встретим это типичнейшее представление на всех уровнях духовности, в контекстах любых культур.

ЙОГА В МАЙТРИ-УПАНИШАДЕ

Майтраяни (или Майтри) может считаться отправной точкой для целой группы упанишад, возникших в средний период развития этой традиции; вероятно, она была составлена почти в то же время, что и «Бхагавадгита», или чуть позже (т. е. между II в. до н. э. и II в. н. э.) — но в любом случае до появления дидактических разделов «Махабхараты». Как мы покажем, йогические техники и идеи более отчетливо выражены именно в «Майтри», чем в ранних упанишадах. Несомненно, шестая глава, в которой встречается большинство йогических элементов и которая гораздо длиннее других глав, составлена позже; однако этот факт, хотя он и имеет значение для истории текста, не является решающим для оценки его содержания. (Полезно не забывать о том, что составление индийских философских и религиозных произведений никогда не совпадает хронологически с теми идеями, которые в них выражаются.) Почти все стихи 6-й главы начинаются с формулы: «И также сказано в другом месте», что доказывает зависимость «Майтри» от ранних йогических трактатов. Кроме того, хотя йогические приемы излагаются в двенадцати строфах 6-й главы, многочисленные упоминания и отсылки к йоге разбросаны почти по всему тексту. «Майтри» знает только пять анг классической йоги из восьми; яма, нияма и асана отсутствуют, однако можно встретить тарку («рефлексия», «способность рассуждения»; этот термин довольно редок в йогической литературе. «Амритабинду-упанишада», 16, определяет его как «медитацию, которая не противоречит шастре», т.е. ортодоксальной традиции). Интересен физиологический материализм объяснения дхараны: «Надавив на небо кончиком языка, сдерживая речь, разум и дыхание, он созерцательным исследованием [тарка] видит Брахмана» (VI, 20); в следующем, 21-м параграфе говорится об артерии сушумне, «служащей каналом для праны». «Поднимаясь» по ней с помощью пранаямы и медитации на слоге ом, йогин реализует кевалатву («одиночество», «обособление»). Из этих пассажей видно, какую важность «Майтри-упанишада» придает звуковой медитации, какое значение имеет первослог ом: медитация на нем ведет к освобождению (VI, 22), приносит видение Брахмана и бессмертие (VI, 24); ом идентичен Вишну, всем богам, дыханиям и жертвам (VI, 5). По-видимому, такое превосходство медитации на слоге ом объясняется не только духом единения и синкретизма, общим для этой группы упанишад, но также и практическим успехом техники звуковой медитации, которую Индия знала издревле и знает по сей день. В параграфе VI, 22 содержится смутная попытка провести различение медитации на «слове» и на «не-слове». (Эту попытку можно считать предвосхищением будущей теории физического звука, шабды). В том же разделе описывается и другой способ мистического аудиального опыта: «Заткнув уши большим пальцем, они слышат звук в пространстве внутри сердца. И есть семеро подобных ему: звуки реки, колокольчика, бронзового сосуда, колеса, кваканья лягушек, дождя и говорящего в укрытом месте. Преодолев свои отдельные признаки, эти звуки исчезают в высшем, не-звуке, в непроявленном Брахмане. Они лишены отдельных свойств и отдельных различий, подобно разным сокам, ставшим медом». Эти подробности практик с «мистическими звуками» свидетельствуют о высокоразвитых техниках звуковой медитации, к которым у нас еще будет случай вернуться. В самом деле, интерпретация «Майтри-упанишадой» йогической практики опирается на мистические слуховые опыты (VI, 25): Поскольку он соединяет так дыхание, звук Аум и все многообразие, или же поскольку это соединяется, то оно названо «йогой». Единство дыхания, разума и также — чувств, оставление всякого существования зовется «йогой». Тот, кто правильно практикует в течение шести месяцев, реализует совершенное соединение (VI, 28). Однако «секрет» должен быть раскрыт только сыновьям, ученикам и тем, кто достоин этого (VI, 29).

САННЬЯСА-УПАНИШАДЫ

Чулика-упанишада, вероятно, была написана в тот же период, что и «Майтри», и в ней уже заметны первые черты теистической йоги. Хронологически за ними обеими следуют две группы коротких упанишад, написанных в стиле практических руководств для аскетов — последователей веданты и йоги; эти две группы известны как санньяса-упанишады и йога-упанишады, первые почти полностью выполнены в прозе, вторые — в стихах. Что касается их хронологии, то, скорее всего, они по времени близки составлению дидактических глав «Махабхараты», являясь, вероятно, чуть старше «Веданта-сутр» и «Йога-сутр». В том виде» в каком эти произведения дошли до нас, они носят следы эклектического и культового духа той эпохи. Эти упанишады, как и эпос, содержат неотчетливые, смутные, непоследовательные идеи религиозного синкретизма, и при этом наполнены теми переживаниями личной и беззаветной преданности богу, которые проходят красной нитью сквозь всю индийскую мистико-созерцательную литературу, начиная с «Бхагавадгиты». В группе санньяса-упанишад необходимо выделить Брахма-упанишаду, Санньясу (обе содержат разделы, написанные в разное время; некоторые из этих разделов современны «Майтри», другие составлены позже), Арунею, Кантхашрути, Джабалу и Парамахамсу. Они восхваляют аскета, санньяси, который отвергает мир ради созерцательной жизни. Как считает «Парамахамса-упанишада» (I, 2), конкретное, опытное постижение единства индивидуальной души (дживатман) и высшей души (параматман) заменяет утреннюю и вечернюю молитву (сандхья). Вот еще одно доказательство того, что все эти аскетические приключения в поисках Абсолюта пытались найти гарант и оправдание в лице брахманизма. Указание на отречение от мира повторяется ad nauseam (навязчиво) во всех этих упанишадах, большинство из которых недлинны и довольно скучны. В «Арунее» Брахман советует Арджуне отказаться не только от всего человеческого (семьи, имущества, репутации и т. д.), но также от семи высших сфер (Бхур, Бхувар, Свар и т. д.), и от семи низших сфер (Атада, Патала, Витала и т. д.). В некоторых из этих упанишад можно уловить аллюзии на деятельность «еретических» аскетов, представляющих традицию «левой руки» (вамачара), которая просуществовала в Индии с ведийских времен вплоть до наших дней. («Парамахамса», 3, упоминает аскетов, которые являются «рабами чувств, не обладающими званием»; они пойдут в «ужасные ады, известные под именем Махараурава». Непохожелиэтонатантризм «левой руки»?) «Брахма» (II, 9) излагает любопытную теорию «четырех мест», где пребывает Пуруша: это пупок, сердце, шея и голова. Каждый из этих центров соотносится с тем или иным состоянием сознания: пупок (или глаз) — с бодрствованием; шея — со сном; сердце — со сном без сновидений; наконец, голова соответствует трансцендентальному состоянию, турийа. Таким же образом четыре состояния сознания корреспондируют с Брахмой, Вишну, Рудрой и Акшарой («неразрушимым»). Эта теория «центров», а также аналогии между различными органами тела и состояниями сознания позже будет разрабатываться в хатха-йоге и тантрах.

ЙОГИЧЕСКИЕ УПАНИШАДЫ

В нашем кратком изложении йогической техники, описанной поздними упанишадами, мы не станем рассматривать тексты группы санньяса, поскольку они не добавляют почти ничего нового. Но и среди йогических упанишад необходимо совершить выбор. Главные произведения этой группы — Брахмабинду, (возможно, составлена в эпоху «Майтри»), Кшурика, Теджобинду, Брахмавидья, Надабинду, Йогашикха, Йогататтва, Дхьянабинду, Амритабинду — появились в то же самое время, что и главные санньяса-упанишады, и дидактические разделы «Махабхараты». Другие собрания включают десять или одиннадцать еще более поздних йогических упанишад (Йогакундали, Вараха, Пашупатабрахма и т. д.). Большинство из них просто повторяют традиционные клише и либо придерживаются идей, либо обобщают установки наиболее важных йогических упанишад — «Йогататтвы», «Дхьянабинду» и «Надабинду». Только эти трое и достойны более тщательного изучения. Кажется, лишь «Йогататтва» в деталях знакома с практиками йоги: она упоминает восемь анг и различает четыре вида йоги — мантра-йогу, лайя-йогу, хатха-йогу и раджа-йогу (19). Конечно, чуть ли не вначале (14 — 15) провозглашается, что с помощью йоги недостаточно обрести мокшу, если при этом не обладать джняной; тем не менее магические достоинства йогинов ставятся очень высоко. Впервые за всю историю упанишад здесь приводятся многочисленные и точные подробности, касающиеся сверхъестественных сил, достигаемых в практике и медитации. Упоминаются четыре главные асаны: сиддха, падма, симха и бхадра, отмечены и помехи, возникающие перед новичками, — лень, болтливость и др. (30). За этим следует описание пранаямы, дается дефиниция матры (единица измерения дыхательных циклов) и приводятся важные особенности мистической физиологии (чистота нади выражается во внешних признаках: легкость в теле, сияющий цвет лица, улучшение пищеварения и т. д. (46)); кевала кумбхака, т. е. полное прекращение дыхания, тоже проявляется в физиологических симптомах: в начале практики дыхание становится глубоким и т. д. (52). Посредством кевала кумбхаки можно обрести полную власть во всех трех мирах. Способность подниматься в воздух, контролировать и покорять любое существо (бхучара сиддхи) являются прямым результатом практики йоги. Йогин становится столь же сильным и прекрасным, как бог; женщины желают его, но он должен сохранять свое целомудрие; «по причине удержания семени тело йогина источает приятный запах» (59). Определение пратьяхары несколько отличается от трактовки ее в «Йога-сутрах»: «полное отвлечение органов чувств от объектов чувств во время прекращения дыхания» (68). Длинный список сиддхи показывает, что эта упанишада появилась в оккультных кругах; среди совершенных способностей упоминаются «яснослышание, ясновидение, мгновенное перемещение через обширные расстояния, голосовые способности, трансформация в любую желаемую форму, превращение в невидимку, трансмутация железа и других низкосортных металлов в золото» (73). Эта последняя способность отчетливо указывает на реальную связь между некоторыми видами йоги и алхимией — связь, к которой мы впоследствии еще обратимся. В «Йогататтва-упанишаде» «мистическая физиология» разработана еще тщательнее, чем в «Йога-сутрах». «Пять органов» тела соотносятся с пятью первоэлементами (землей, водой, огнем, ветром и эфиром), а каждый элемент, в свою очередь, — с особым мистическим слогом и особой дхараной, возглавляемыми каким-либо божеством; выполняя соответствующую медитацию, йогин приобретает власть над данным элементом. Метод состоит в следующем (85 и след.): «От ступни до колена располагается область притхиви [земли]. Притхиви [изображается] как четырехугольник желтого цвета, ее мантра — слог лам; войдя в жизненную стихию сферы притхиви вместе с лакарой (т. е. слогом «лам»), медитируя на четырехликом, четырехруком Брахме цвета золота, йогин должен удерживаться там в течение пяти гхатик. (Околодвух часов. — Примеч. пер.) Делая так, он обретет власть над притхиви. Для йогина, практикующего притхиви-йогу, не наступит смерть». Первослог вам соответствует элементу апас (вода), дхарана должна быть направлена на пространство от колена до ануса. Если йогин осуществит эту дхарану, он никогда не погибнет от воды. (Некоторые источники добавляют, что после этой медитации йогин способен ходить по воде.) Элементу агни (огонь) соответствуют слог рам и пространство от ануса до сердца; реализуя дхарану на этом участке, йогин становится недоступным огню. Область между сердцем и междубровьем принадлежит ваю (ветер), чей слог — ям. Практика дхараны приносит отсутствие опасности от воздушных масс. Сфера от междубровья до макушки головы относится к акаше (эфир, космическое пространство), чей слог — хам; дхарана доставляет способность двигаться по воздуху. Все эти сиддхи хорошо известны и мистико-аскетическим традициям Индии, и фольклору, рассказывающему о йогинах. Самадхи описывается в этой упанишаде как реализация непостижимого состояния, в котором исчезают всякие различия между дживатмой (индивидуальной душой) и параматмой (универсальным духом). Йогин может отныне делать все, что захочет: если желает, может раствориться в Парабрахмане; если же, напротив, он предпочитает сохранить свое тело, то может остаться на земле и обладать всеми сиддхи. Также он способен стать богом, жить, окруженным почетом, на небесах, принимать любую приятную для себя форму. Став богом, он в состоянии жить так долго, сколько пожелает. В конце «Йогататтва-упанишады» приводится также перечень асан и мудр (112); некоторые из них, как мы увидим, встречаются в «Хатха-йога-прадипике». В числе прочих упоминается своеобразная медитативная поза, заключающаяся в стоянии на голове, ногами вверх, что имеет терапевтический эффект: морщины и седина исчезают через три месяца после начала практики этого упражнения (126). Практика других мудр влечет за собой обретение уже известных сверхспособностей: левитации, прозревания будущего и даже бессмертия (через ваджролимудру). Бессмертие, впрочем, упоминается довольно часто. Таким образом, «Йогататтва-упанишада» излагает йогическую технику, переосмысленную в свете диалектики веданты: Пуруша и Ишвара, «Я» и «Всевышний» заменены здесь дживатмой и параматмой. Но еще важнее этого ведантического колорита пафос экспериментаторства, который пронизывает всю упанишаду. Текст выглядит как практический учебник, с точными рекомендациями для аскетов. Цель, преследуемая всеми этими упражнениями, выражена ясно — достижение состояния «человекобожия», безграничного долгожительства, абсолютной свободы. Таков лейтмотив всех неклассических форм йоги; тантризм разовьет его до высшего предела. (Тантрические элементы, однако, встречаются и здесь: есть упоминание о кундалини (82) и о двух мудрах сексуального характера — ваджроли и кхечари.) «Надабинду-упанишада» начинается с мифологической персонификации первослога «ом» как птицы, правое крыло которой — звук а, и т. д,, и оценивает его на космологическом уровне, соотнося с ним различные миры, и т. д. (1 — 5). Затем следует серия из двенадцати дхаран, уточняющая развитие событий после кончины йогина на той или иной ступени медитации (какие миры он пересечет, каких богов встретит и т. п.). Упоминается и знаменитый пример веданты со змеей и веревкой, иллюстрирующий дискуссию о теории иллюзии. Но наиболее интересная часть этой упанишады — описание звуковых феноменов, сопровождающих конкретные йогические упражнения. Благодаря звукам, которые он слышит, сидя в сиддхасане, и которые делают его глухим к любому шуму извне, йогин через две недели вступает в состояние турийа (31-32). Сначала звуки воспринимаются как грубый шум (подобно рокоту океана, раскатам грома, реву водопада), затем они открывают свою музыкальную структуру (мардалы, колокола и рожка); наконец слышание становится исключительно тонким (звуки вины, флейты, пчелы). Йогин должен упорствовать до тех пор, пока не услышит наитончайшие звуки, ибо это — единственный путь, на котором он может достичь успеха в своей медитации. В конечном итоге йогин переживает единение с Парабрахманом, не издающим звуков вообще (ашабда). Эта ступень медитации весьма похожа на каталепсию: сам текст говорит, что «йогин остается подобным мертвецу. Он — свободный (мукта)». В этом состоянии унмани (осуществленном тогда, когда йогин превосходит даже мистическое слышание), его тело — «как кусок дерева, он не воспринимает ни холода, ни жара, ни страдания, ни удовольствия» (53 — 54). Он больше ничего не слышит. Эта упанишада также показывает свои «экспериментальные» истоки: несомненно, она была составлена в йогических кругах, специализировавшихся в «мистическом слышании», т. е. в получении «экстаза» через концентрацию на звуках. Разумеется, что подобная концентрация достигалась только с помощью йогической техники (асаны, пранаяма и т. п.) и что ее конечной целью была трансформация всего универсума в гигантскую акустическую теофанию. Сравнительно с другими поздними упанишадами «Дхьянабинду» изобилует большим количеством практических деталей и символических описаний. Ее магический, антикультовый характер ясен с первых же строк: так, утверждается, что, как бы ни были велики грехи человека, они разрушаются дхьяна-йогой. Это в точности совпадает с идеями радикального тантризма, в котором адепт полностью освобожден от всех нравственных и социальных законов. Как и «Надабинду», «Дхьянабинду» начинается с иконографического описания слога «ом», который осознается как идентичный Брахману. Каждая из его букв (а + у + м) имеет свой символический цвет и соответствует особому божеству. Здесь и речи нет о соединении с богами (лишенными всякой религиозной ценности, поскольку они — не что иное, как иконографические модели), наличествует только связь со слогом «ом». Элементы цикла пранаямы похожим образом отождествляются с тремя важнейшими богами ведийского пантеона: «Брахма — это вдох, Вишну — задержка дыхания, Рудра — выдох». Тем не менее йогину все же рекомендуется заниматься пранаямой через концентрацию на слоге «ом». Особенно тщательно разработана в этой упанишаде «тонкая физиология». «Лотос сердца», например, имеет восемь лепестков и тридцать две нити (25). Значительное внимание опять уделяется пранаяме: вдох производится через три «тайные вены»- сушу мну, иду и пингалу и растворяется в области междубровья, которая одновременно есть и «корень ноздрей, и обитель бессмертия» (40). Текст упоминает четыре асаны, семь чакр, два нади («вены» индийской мистической физиологии».) (Число асан, утверждает упанишада, значительно, но самые главные из них — сиддха, бхадра, симха и падма. Список из семи чакр совпадает с перечнями в тантрических трактатах. Говорится далее о том, что существует 72 000 нади, из которых лишь 72 названы в писаниях; важнейшие — ида, пингала, сушумна.) Он также говорит (66) о «пробуждении» Парамешвари, т. е. кундалини — характерном тантрическом процессе, к которому мы еще обратимся. Кроме того, здесь есть элементы эротической магии, в некоторых аспектах напоминающей «оргиастические» приемы вамачаринов и школы сахаджия. Разумеется, эти элементы представляют собой лишь неопределенные намеки, а не точные и детальные инструкции. Так, например, о том, кто осуществляет кхечаримудру, (кхечаримудра получает чрезвычайную известность в более поздней його-тантрической литературе: научившись задерживать истечение семени, адепт достигает бессмертия. См. у Дасгупты: Dasgupta S. Obscure Religious Cults. Calcutta, 1946.) говорится, что его «семя никогда не извергается, когда он находится в объятиях прекрасной женщины» (84). И далее: «Пока кхечаримудра практикуется должным образом, семя не истекает. Даже если оно стремится истечь и уже направляется к гениталиям, двигаясь вверх, йогин задерживает его силой йонимудры, освящая его через ваджроли. Тот же самый бинду имеет две разновидности- белую и красную. Белая называется у них шукра [семя], красный — махараджас, который похож на коралловое древо в цвету и располагается в области гениталий. Семя пребывает в районе луны, на полпути между аджня чакрой (т. е. лобное пространство.) и тысячелепестковым лотосом (сахасрара). Очень нелегко добиться соединения двух. Семя — Шива, раджас — Шакти; семя — луна, раджас — солнце; только соединением двух обретается тонкое тело». В словаре индийского мистического эротизма все эти термины имеют совершенно точное значение. Главное внимание здесь отводится «преображению», объединению двух полярных принципов, (Шивы и Шакти), преодолению всех оппозиций, что достигается через глубоко эзотерическую эротическую практику, к которой мы обратимся в дальнейшем. Пока что следует отметить отчетливо экспериментальный и тантрический характер этой упанишады. Он показывает, что элементы эротической магии, которые столь разовьются затем в тантрах, на первых порах не отделялись от йогических практик: с самого начала эти практики оценивались по-разному и использовались для различных целей. Технически-экспериментаторская сущность этих упанишад йогической группы заслуживает особого внимания. Мы больше не обнаружим здесь примат чистого познания, или диалектику Абсолюта как единственный инструмент освобождения. Идентичность Атмана и Брахмана уже не постигается через одно лишь созерцание; она осуществляется на опыте, посредством аскетической техники и мистической физиологии — другими словами, посредством процесса трансформации человеческого тела в тело Вселенной, где реальные вены, артерии и органы играют безусловно вторичную роль по сравнению с «центрами» и «венами», в которых могут быть пережиты или «пробуждены» космические, сакральные силы. Эта тенденция к конкретности, даже если конкретность означает в данном случае почти анатомическую локализацию определенных тонких энергий — специфическая черта всего мистического умонастроения индийского средневековья. Культовое служение, личная преданность божеству и «тонкая физиология» заступают место закоснелого ритуализма и метафизических спекуляций. Дорога к свободе становится аскетическим маршрутом, техникой, которой, оказывается, легче овладеть, чем тонкостями ведантической или махаянской метафизики.