Предисловия к трем изданиям 3 страница

Маркс и я были едва ли не единственными людьми, которые спасли из немецкой идеали­стической философии сознательную диалектику и перевели ее в материалистическое пони­мание природы и истории. Но для диалектического и вместе с тем материалистического по­нимания природы необходимо знаком-

_____________________________ ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ__________________________ П

ство с математикой и естествознанием. Маркс был основательным знатоком математики, но естественными науками мы могли заниматься только нерегулярно, урывками, спорадически. Поэтому, когда я, покинув коммерческое дело и переселившись в Лондон14, приобрел необ­ходимый для этого досуг, то, насколько это для меня было возможно, подверг себя в области математики и естествознания процессу полного «линяния», как выражается Либих15, и в те­чение восьми лет затратил на это большую часть своего времени. Как раз в самый разгар это­го процесса линяния мне пришлось заняться так называемой натурфилософией г-на Дюринга. Поэтому, если мне иной раз не удается подобрать надлежащее техническое выражение и если я вообще несколько неповоротлив в области теоретического естествозна­ния, то это вполне естественно. Но, с другой стороны, сознание того, что я еще недостаточно овладел материалом, сделало меня осторожным; никому не удастся найти у меня действи­тельных прегрешений против известных в то время фактов, а также и неправильностей в из­ложении принятых в то время теорий. В этом отношении только один непризнанный вели­кий математик письменно жаловался Марксу, будто я дерзновенно затронул честь л/—1.

Само собой разумеется, что при этом моем подытоживании достижений математики и ес­тественных наук дело шло о том, чтобы и на частностях убедиться в той истине, которая в общем не вызывала у меня никаких сомнений, а именно, что в природе сквозь хаос бесчис­ленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий, — те самые законы, кото­рые, проходя красной нитью и через историю развития человеческого мышления, постепен­но доходят до сознания мыслящих людей. Законы эти были впервые развиты всеобъемлю­щим образом, но в мистифицированной форме, Гегелем. И одним из наших стремлений было извлечь их из этой мистической формы и ясно представить во всей их простоте и всеобщно­сти. Само собой разумеется, что старая натурфилософия, — как бы много действительно хо­рошего в ней ни было и сколько бы плодотворных зачатков она ни содержала*, —

Гораздо легче вместе со скудоумной посредственностью, на манер Карла Фогта, обрушиваться на старую натурфилософию, чем оценить ее историческое значение. Она содержит много нелепостей и фантастики, но не больше, чем современные ей нефилософские теории естествоиспытателей-эмпириков, а что она содержит также и много осмысленного и разумного, это начинают понимать с тех пор, как стала распространяться теория раз­вития. Так, Геккель с полным правом признал заслуги Тревирануса и Окена¹⁷. Окен в своей концепции первич­ной слизи первичного пузырька выставляет в качестве постулата биологии то, что было потом действительно

«АНТИ-ДЮРИНГ»__________________________________ 12

не могла нас удовлетворить. Как это более подробно показывается в настоящей книге, на­турфилософия, особенно в ее гегелевской форме, грешила в том отношении, что она не при­знавала у природы никакого развития во времени, никакого следования «одного за другим», а признавала только сосуществование «одного рядом с другим». Такой взгляд коренился, с одной стороны, в самой системе Гегеля, которая приписывала прогрессивное историческое развитие только «духу», с другой же стороны — в тогдашнем общем состоянии естествен­ных наук. Таким образом, Гегель в этом случае оказался значительно позади Канта, который своей небулярной теорией уже выдвинул положение о возникновении солнечной системы, а открытием замедляющего влияния морских приливов на вращение Земли указал на неизбеж­ную гибель этой системы19. Наконец, для меня дело могло идти не о том, чтобы внести диа­лектические законы в природу извне, а о том, чтобы отыскать их в ней и вывести их из нее.

Однако выполнить это систематически и в каждой отдельной области представляет ги­гантский труд. Дело не только в том, что подлежащая овладению область почти необъятна, но и в том, что само естествознание во всей этой области охвачено столь грандиозным про­цессом радикального преобразования, что за ним едва может уследить даже тот, кто распола­гает для этого всем своим свободным временем. Между тем, с тех пор, как умер Карл Маркс, все мое время было поглощено более настоятельными обязанностями, и я должен был по­этому прервать свою работу в области естествознания. В данный момент я вынужден огра­ничиться набросками, содержащимися в предлагаемой работе, и ждать в будущем случая, который позволил бы мне

открыто как протоплазма и клетка. Что касается специально Гегеля, то он во многих отношениях стоит гораздо выше современных ему эмпириков, которые думали, что объяснили все необъясненные еще явления, подставив под них какую-нибудь силу — силу тяжести, плавательную силу, электрическую контактную силу и т. д., или же. где это никак не подходило, какое-нибудь неизвестное вещество: световое, тепловое, электрическое и т. д. Эти воображаемые вещества теперь можно считать устраненными, но та спекуляция силами, против которой боролся Гегель, появляется как забавный призрак, например, еще в 1869 г. в инсбрукской речи Гельмгольца (Гельмгольц, «Популярные лекции», выпуск II, 1871, стр. 190)¹⁸. В противовес унаследованному от французов XVIII века обожествлению Ньютона, которого Англия осыпала почестями и богатством, Гегель указывал, что Кеплер, которому Германия дала умереть с голоду, является настоящим основателем современной механики небесных тел и что ньютоновский закон тяготения уже содержится во всех трех законах Кеплера, а в третьем даже выражен вполне определенно. То, что Гегель в своей «Философии природы», § 270 и добавления (Сочи­нения Гегеля, т. VII, 1842, стр. 98 и 113—115), доказывает несколькими простыми уравнениями, мы находим снова, как результат новейшей математической механики, у Густава Кирхгофа («Лекции по математической физике», 2-е издание, Лейпциг, 1877, стр. 10) и по существу — в той же, впервые развитой Гегелем, простой математической форме. Натурфилософы находятся в таком же отношении к сознательно-диалектическому ес­тествознанию, в каком утописты находятся к современному коммунизму.

_____________________________ ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ__________________________ 13

собрать и опубликовать добытые результаты, — быть может, вместе с оставшимися после Маркса рукописями по математике, имеющими в высшей степени важное значение20.

Но может статься, что прогресс теоретического естествознания сделает мой труд, в боль­шей его части или целиком, излишним, так как революция, к которой теоретическое естест­вознание вынуждается простой необходимостью систематизировать массу накопляющихся чисто эмпирических открытий, должна даже самого упрямого эмпирика все более и более подводить к осознанию диалектического характера процессов природы. Прежние неизмен­ные противоположности и резкие, непереходимые разграничительные линии все более и бо­лее исчезают. С тех пор, как было достигнуто сжижение последних «истинных» газов, как было установлено, что тело может быть приведено в такое состояние, в котором капельно­жидкая и газообразная формы неразличимы, — агрегатные состояния потеряли последний остаток своего прежнего абсолютного характера21. Когда кинетической теорией газов было установлено, что в совершенных газах квадраты скоростей, с которыми движутся отдельные газовые молекулы, обратно пропорциональны, при одинаковой температуре, молекулярному весу, — теплота тоже перешла прямо в разряд таких форм движения, которые поддаются из­мерению непосредственно как формы движения. Если еще десять лет тому назад новооткры­тый великий основной закон движения понимался лишь как закон сохранения энергии, лишь как выражение того, что движение не может быть уничтожено и создано, т. е. понимался только с количественной стороны, то это узкое, отрицательное выражение все более вытес­няется положительным выражением в виде закона превращения энергии, где впервые всту­пает в свои права качественное содержание процесса и стирается последнее воспоминание о внемировом творце. Теперь уже не нужно проповедовать как нечто новое, что количество движения (так называемой энергии) не изменяется, когда оно из кинетической энергии (так называемой механической силы) превращается в электричество, теплоту, потенциальную энергию положения и т. д., и обратно; мысль эта служит добытой раз навсегда основой го­раздо более содержательного отныне исследования самого процесса превращения, того ве­ликого основного процесса, в познании которого находит свое обобщение все познание при­роды. А с тех пор, как биологию стали разрабатывать в свете эволюционной теории, в облас­ти органической природы также начали исчезать одна за другой застывшие разграничитель­ные линии классификации; с каждым днем множатся почти не поддающиеся классификации

«АНТИ-ДЮРИНГ»__________________________________ 14

промежуточные звенья, более точное исследование перебрасывает организмы из одного класса в другой, и отличительные признаки, ставшие почти символом веры, теряют свое без­условное значение: мы знаем теперь, что существуют млекопитающие, кладущие яйца, и ес­ли подтвердится сообщение, то существуют и птицы, ходящие на четырех ногах22. Если уже много лет назад Вирхов вынужден был вследствие открытия клетки разложить единство жи­вотного индивида на федерацию клеточных государств, — что имело скорее прогрессист­ский, чем естественнонаучный и диалектический характер²³, — то понятие животной (а сле­довательно, и человеческой) индивидуальности становится еще гораздо более сложным в ре­зультате открытия белых кровяных клеток, амебообразно передвигающихся в организме высших животных. Между тем именно эти, считавшиеся непримиримыми и неразрешимы­ми, полярные противоположности, эти насильственно фиксированные разграничительные линии и отличительные признаки классов и придавали современному теоретическому есте­ствознанию его ограниченно-метафизический характер. Центральным пунктом диалектиче­ского понимания природы является уразумение того, что эти противоположности и разли­чия, хотя и существуют в природе, но имеют только относительное значение, и что, напро­тив, их воображаемая неподвижность и абсолютное значение привнесены в природу только нашей рефлексией. К диалектическому пониманию природы можно прийти, будучи вынуж­денным к этому накопляющимися фактами естествознания; но его можно легче достигнуть, если к диалектическому характеру этих фактов подойти с пониманием законов диалектиче­ского мышления. Во всяком случае естествознание подвинулось настолько, что оно не может уже избежать диалектического обобщения. Но оно облегчит себе этот процесс, если не будет забывать, что результаты, в которых обобщаются данные его опыта, суть понятия и что ис­кусство оперировать понятиями не есть нечто врожденное и не дается вместе с обыденным, повседневным сознанием, а требует действительного мышления, которое тоже имеет за со­бой долгую эмпирическую историю, столь же длительную, как и история эмпирического ис­следования природы. Когда естествознание научится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой — от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограничен­ного метода мышления. Лондон, 23 сентября 1885 г.

ПРЕДИСЛОВИЯ К ТРЕМ ИЗДАНИЯМ_________________________ 15

III

Настоящее новое издание, за исключением некоторых очень незначительных стилистиче­ских изменений, является перепечаткой предыдущего. Только в одной главе, десятой главе второго отдела («Из «Критической истории»»), я позволил себе сделать существенные до­бавления, исходя из следующих соображений.

Как уже упомянуто в предисловии ко второму изданию, все существенное в этой главе принадлежит Марксу. В ее первой редакции, предназначенной для газетной статьи, я вынуж­ден был значительно сократить рукопись Маркса и как раз в тех частях, где критика дюрин-говских положений отступает на задний план по сравнению с изложением собственных взглядов Маркса в области истории политической экономии. Между тем именно эта часть рукописи еще и в настоящее время представляет величайший и непреходящий интерес. Я считаю своим долгом привести как можно более полно и дословно те рассуждения Маркса, в которых он отводит таким людям, как Петти, Норс, Локк, Юм, подобающее им место в про­цессе возникновения классической политической экономии; еще более необходимым я счи­таю привести данное Марксом объяснение «Экономической таблицы» Кенэ, этой загадки сфинкса, которая оставалась неразрешимой для всей современной политической экономии. Напротив, то, что относилось исключительно к произведениям г-на Дюринга, я опустил, на­сколько это было возможно без нарушения общей связи изложения.

В заключение я могу выразить свое полное удовлетворение по поводу того, что взгляды, отстаиваемые в настоящем сочинении, получили со времени предыдущего его издания ши­рокое распространение в общественном сознании научных кругов и рабочего класса — и притом во всех цивилизованных странах мира. Лондон, 23 мая 1894 г.

Ф. Энгельс

ВВЕДЕНИЕ

I. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Современный социализм по своему содержанию является прежде всего результатом на­блюдения, с одной стороны, господствующих в современном обществе классовых противо­положностей между имущими и неимущими, наемными рабочими и буржуа, а с другой — царящей в производстве анархии. Но по своей теоретической форме он выступает сначала только как дальнейшее и как бы более последовательное развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века*. Как всякая новая теория, социализм должен был исходить прежде всего из накопленного до него идейного материала, хотя его корни лежали глубоко в экономических фактах.

Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, сами выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов какого бы то ни было рода они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было время, когда, по выражению Гегеля,

В черновом наброске «Введения» это место было дано в следующей редакции: «Современный социализм, хотя он по существу дела возник из наблюдения существующих в обществе классовых противоположностей между имущими и неимущими, рабочими и эксплуататорами, но по своей теоретической форме он выступает сначала как более последовательное, дальнейшее развитие принципов, выдвинутых великими французскими просветителями XVIII века, — ведь первые представители этого социализма, Морелли и Мабли, также принад­лежали к числу просветителей». Ред.

Первая статья «Анти-Дюринга» в газете «Vorwarts» от 3 января 1877 года

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 17

мир был поставлен на голову²⁴, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положе­ния, которые она открыла посредством своего мышления, выступили с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречившая этим положениям, бы­ла фактически перевернута сверху донизу. Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам; мир до сих пор руководился одними предрассудками, и все прошлое достойно лишь сожале­ния и презрения. Теперь впервые взошло солнце, и отныне суеверие, несправедливость, при­вилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равен­ству, вытекающему из самой природы, и неотъемлемым правам человека.

Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем иным, как идеализированным цар­ством буржуазии, что вечная справедливость нашла свое осуществление в буржуазной юсти­ции, что равенство свелось к гражданскому равенству перед законом, а одним из самых су­щественных прав человека провозглашена была... буржуазная собственность. Государство разума, — общественный договор Руссо²⁵, — оказалось и могло оказаться на практике толь­ко буржуазной демократической республикой. Великие мыслители XVIII века, так же как и все их предшественники, не могли выйти из рамок, которые им ставила их собственная эпо­ха.

Но наряду с противоположностью между феодальным дворянством и буржуазией сущест­вовала общая противоположность между эксплуататорами и эксплуатируемыми, богатыми тунеядцами и трудящимися бедняками. Именно это обстоятельство и дало возможность представителям буржуазии выступать в роли представителей не какого-либо отдельного класса, а всего страждущего человечества. Более того. Буржуазия с момента, своего возник­новения была обременена своей собственной противоположностью: капиталисты не могут существовать без наемных рабочих, и соответственно тому, как средневековый цеховой мас­тер развивался в современного буржуа, цеховой подмастерье и внецеховой поденщик разви­вались в пролетариев. И хотя в общем и целом буржуазия в борьбе с дворянством имела из­вестное право считать себя также представительницей интересов различных трудящихся классов того времени, тем не менее при каждом крупном буржуазном движении вспыхивали самостоятельные движения того класса, который был более или менее развитым предшест­венником

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 18

современного пролетариата. Таково было движение Томаса Мюнцера во время Реформации и Крестьянской войны в Г ермании, левеллеров26 — во время великой английской револю­ции, Бабёфа — во время великой французской революции. Эти революционные вооружен­ные выступления еще не созревшего класса сопровождались соответствующими теоретиче­скими выступлениями; таковы в XVI и XVII веках утопические изображения идеального общественного строя27, а в XVIII веке — уже прямо коммунистические теории (Морелли и Мабли). Требование равенства не ограничивалось уже областью политических прав, а рас­пространялось на общественное положение каждой отдельной личности; доказывалась необ­ходимость уничтожения не только классовых привилегий, но и самих классовых различий. Аскетически суровый, спартанский коммунизм был первой формой проявления нового уче­ния. Потом явились три великих утописта: Сен-Симон, у которого рядом с пролетарским на­правлением сохраняло еще известное значение направление буржуазное, Фурье и Оуэн, ко­торый в стране наиболее развитого капиталистического производства и под впечатлением порожденных им противоположностей разработал свои предложения по устранению классо­вых различий в виде системы, непосредственно примыкавшей к французскому материализ­му.

Общим для всех троих является то, что они не выступают как представители интересов исторически порожденного к тому времени пролетариата. Подобно просветителям, они хотят освободить все человечество, а не какой-либо определенный общественный класс. Как и те, они хотят установить царство разума и вечной справедливости; но их царство, как небо от земли, отличается от царства разума у просветителей. Буржуазный мир, построенный сооб­разно принципам этих просветителей, так же неразумен и несправедлив и поэтому должен быть так же выброшен на свалку, как феодализм и все прежние общественные порядки. Ис­тинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только пото­му, что они не были еще надлежащим образом познаны. Не было просто того гениального человека, который явился теперь и который познал истину. Что он теперь появился, что ис­тина познана именно теперь, — это вовсе не является необходимым результатом общего хо­да исторического развития, неизбежным событием, а представляет собой просто счастливую случайность. Этот гениальный человек мог бы с таким же успехом родиться пятьсот лет то­му назад и тогда он избавил бы человечество от пяти веков заблуждений, борьбы и страда­ний.

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 19

Этот способ понимания глубоко характерен для всех английских, французских и первых немецких социалистов, включая Вейтлинга. Социализм для них всех есть выражение абсо­лютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он собственной силой покорил весь мир; а так как абсолютная истина не зависит от времени, пространства и исторического развития человечества, то это уже дело чистой случайности, когда и где она будет открыта. При этом абсолютная истина, разум и справедливость опять-таки различны у каждого основателя школы; особый вид абсолютной истины, разума и справедливости у ка­ждого основателя школы обусловлен опять-таки его субъективным рассудком, жизненными условиями, объемом познаний и степенью развития мышления. Поэтому при столкновении подобных абсолютных истин разрешение конфликта возможно лишь путем сглаживания их взаимных противоречий. Из этого не могло получиться ничего, кроме некоторого рода эк­лектического среднего социализма, который действительно господствует до сих пор в голо­вах большинства социалистов-рабочих Франции и Англии. Этот эклектический социализм представляет собой смесь из более умеренных критических замечаний, экономических по­ложений и представлений различных основателей сект о будущем обществе, — смесь, кото­рая допускает крайне разнообразные оттенки и которая получается тем легче, чем больше ее отдельные составные части утрачивают в потоке споров, как камешки в ручье, свои острые углы и грани. Чтобы превратить социализм в науку, необходимо было прежде всего поста­вить его на реальную почву.

Между тем рядом с французской философией XVIII века и вслед за ней возникла новей­шая немецкая философия, нашедшая свое завершение в Гегеле. Ее величайшей заслугой бы­ло возвращение к диалектике как высшей форме мышления. Древнегреческие философы бы­ли все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, самая универсальная го­лова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления*. Но­вая философия, хотя и в ней диалектика имела блестящих представителей (например, Декарт и Спиноза), напротив, все более и более погрязала, особенно под влиянием английской фи­лософии, в так называемом метафизическом способе мышления, почти исключительно овла­девшем также французами XVIII века, по крайней мере в их

* В черновом наброске «Введения» это место было сформулировано следующим образом: «Древнегреческие философы были все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, Гегель древнего мира, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления». Ред.

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 20

специально философских трудах. Однако вне пределов философии в собственном смысле слова они смогли оставить нам высокие образцы диалектики; припомним только «Племян-ника Рамо» Дидро28 и «Рассуждение о происхождении неравенства между людьми» Руссо. — Остановимся здесь вкратце на существе обоих методов мышления; нам еще придется бо­лее подробно заняться этим вопросом.

Когда мы подвергаем мысленному рассмотрению природу или историю человечества или нашу собственную духовную деятельность, то перед нами сперва возникает картина беско­нечного сплетения связей и взаимодействий, в которой ничто не остается неподвижным и неизменным, а все движется, изменяется, возникает и исчезает. Этот первоначальный, наив­ный, но по сути дела правильный взгляд на мир был присущ древнегреческой философии и впервые ясно выражен Гераклитом: все существует и в то же время не существует, так как все течет, все постоянно изменяется, все находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения. Несмотря, однако, на то, что этот взгляд верно схватывает общий характер всей картины явлений, он все же недостаточен для объяснения тех частностей, из которых она складывается, а пока мы не знаем их, нам не ясна и общая картина. Чтобы познавать эти частности, мы вынуждены вырывать их из их естественной или исторической связи и иссле­довать каждую в отдельности по ее свойствам, по ее особым причинам и следствиям и т. д. В этом состоит прежде всего задача естествознания и исторического исследования, т. е. тех от­раслей науки, которые по вполне понятным причинам занимали у греков классических вре­мен лишь подчиненное место, потому что грекам нужно было раньше всего другого нако­пить необходимый материал. Начатки точного исследования природы получили дальнейшее

развитие впервые лишь у греков александрийского периода, а затем, в средние века, у ара­бов. Настоящее же естествознание начинается только со второй половины XV века, и с этого времени оно непрерывно делает все более быстрые успехи. Разложение природы на ее от­дельные части, разделение различных процессов и предметов природы на определенные классы, исследование внутреннего строения органических тел по их многообразным анато­мическим формам — все это было основным условием тех исполинских успехов, которые были достигнуты в области познания природы за последние четыреста лет. Но тот же способ изучения оставил нам вместе с тем и привычку рассматривать пещи и процессы природы в их обособленности, вне их великой общей связи, и в силу этого — не в движении, а в непод­вижном

ГЛ. I: ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ_____________________________ 21

состоянии, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвы­ми. Перенесенный Бэконом и Локком из естествознания в философию, этот способ понима­ния создал специфическую ограниченность последних столетий — метафизический способ мышления.

Для метафизика вещи и их мысленные отражения, понятия, Суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Он мыслит сплошными неопосредствованными противополож­ностями, речь его состоит из: «да — да, нет — нет; что сверх того, то от лукавого»³⁰. Для не­го вещь или существует, или не существует, и точно так же вещь не может быть самой собой и в то же время иной. Положительное и отрицательное абсолютно исключают друг друга; причина и следствие по отношению друг к другу тоже находятся в застывшей противопо­ложности. Этот способ мышления кажется нам на первый взгляд вполне приемлемым пото­му, что он присущ так называемому здравому человеческому рассудку. Но здравый челове­ческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широ­кий простор исследования. Метафизический способ понимания, хотя и является правомер­ным и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по ха­рактеру предмета, рано или поздно достигает каждый раз того предела, за которым он стано­вится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутывается в неразрешимых проти­воречиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием — их возникновения и исчезновения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не ви­дит леса. В обыденной жизни, например, мы знаем и можем с уверенностью сказать, сущест­вует ли то или иное животное или нет, но при более точном исследовании мы убеждаемся, что это иногда в высшей степени сложное дело, как это очень хорошо известно юристам, ко­торые тщетно бились над тем, чтобы найти рациональную границу, за которой умерщвление ребенка в утробе матери нужно считать убийством. Невозможно точно так же определить и момент смерти, так как физиология доказывает, что смерть есть не внезапный, мгновенный акт, а очень длительный процесс. Равным образом и всякое органическое существо в каждое данное мгновение является тем же самым и не тем же самым; в каждое мгновение оно пере­рабатывает получаемые им извне вещества и выделяет из себя другие вещества, в каждое мгновение одни клетки его организма отмирают,

«АНТИ-ДЮРИНГ». ВВЕДЕНИЕ____________________________ 22

другие образуются; по истечении более или менее длительного периода времени вещество данного организма полностью обновляется, заменяется другими атомами вещества. Вот по­чему каждое органическое существо всегда то же и, однако, не то же. При более точном ис­следовании мы находим также, что оба полюса какой-нибудь противоположности — напри­мер, положительное и отрицательное — столь же неотделимы один от другого, как и проти­воположны, и что они, несмотря на всю противоположность между ними, взаимно проника­ют друг друга. Мы видим далее, что причина и следствие суть представления, которые име­ют значение, как таковые, только в применении к данному отдельному случаю; но как только мы будем рассматривать этот отдельный случай в его общей связи со всем мировым целым, эти представления сходятся и переплетаются в представлении универсального взаимодейст­вия, в котором причины и следствия постоянно меняются местами; то, что здесь или теперь является причиной, становится там или тогда следствием и наоборот.