О любви до ненависти к себе

Иисус Христос — Бог безначальный, дал нам заповеди, которые обладают свойством раскрыть ум и сердце человека до беспредельности. Вначале, однако, верующий в не-преходящее значение Евангельского слова (Мф. 24, 35) вводится во внутреннейшую область души непрестанным поставлением себя на суд Божий: “Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день. Ибо Я говорил не от Себя (как человек); но пославший Меня Отец, Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить. И я знаю, что заповедь Его есть жизнь вечная” (Ин. 12: 48-50). Естественным следствием благоговейного стремления сохранить заповеди будет ясное осознание себя бессильным. Но чрез трудный подвиг пребыть в духе слова Господня ум человека постигает, что заветы Христа, по своей духовной сущности, суть нетварный Свет Божества. Ни одно наше действие не достигает совершенства, требуемого Всесвятым Богом.

Сошедший с небес Свет Евангельского учения просвещает наше внутреннее зрение и утончает сердечную восприимчивость; в силу чего то, что раньше было неуловимым для нас, уже не может скрыться: каждое движение сердца или мысли быстро улавливается, и мы видим себя — каковы мы. Чем напряженнее трепет наш оказаться недостойными Бога, тем “обнаженнее” становится весь наш внутренний мир и для нас самих и, конечно, пред Лицом Бога: “Нет твари, сокровенной от Него, но все обнажено и открыто пред очами Его” (Евр. 4, 13). Бодрствование ума и трезвение сердца приводят к тому, что многим неопытным может казаться невероятным или преувеличением, а именно: христианин обнаруживает в себе и явно, и скрытно присутствующим внутри всякое зло, по крайней мере как возможность (его проявления), и видит он себя воистину худшим всех и всего.

До явления нам Божественного Света мы живем как слепые. Вне сего Света мы не познаем греха; без него не раскрывается пред нами падение Человека в своих подлинных измерениях. Лишь Дух Святой Своим наитием делает нас способными сначала видеть трагизм нашего собственного положения и чрез нас — затем переживать великую драму всей мировой истории человечества. Последствия падения — недуг, неизлечимый от земных врачей. Сообразовать наши сердечные чувствования с духом заповедей Христа мы не можем. Отсюда болезненный подвиг борьбы с убивающим нас “законом греха” (Рим. 7, 23-25).

Драгоценен сей период жизни при всей его мучительности; со всех сторон охвачены мы пламенем страстей, принимающих форму “огненных искушений” (1 Пет. 4, 12). Но на помощь нам приходит благодать, которая вначале не видится как Свет, но ощущается как небесный огонь, пожирающий в нас корни греха.

Сколько раз душа моя, как маленькое беспомощное существо, повисала над пропастью в великом страхе: я не стремился к бесконечному продлению этой жизни. Мой ужас был в том, что после того, как Бог снизошел до меня, я увидел, какими язвами весь я поражен. Я осознал себя до конца неспособным к Царству Святого Бога. Я не в силах описывать ту скорбь, которая погружала меня в длительный глубинный плач. Безумный, я все же знал, что я в руках моего Создателя, о которых сказано: “Страшно впасть в руки Бога Живого” (Евр. 10, 31). Мне бывало тяжко до невыносимости, и я не раз пытался вырваться из Его святых рук (ср. Ин. 10, 28), но все попытки проваливались, потому что мне некуда было уйти: ничто в мире не влекло меня, не могло удовлетворить мой дух.

Господь сказал: “... не бойтесь убивающих тело, но... бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь” (Лк. 12: 4-5). Господь, предавший себя на крестную смерть, не говорил праздных, ничего не значащих слов. И я никак не хотел умалять их категорического характера. И страх, животворящий — не отступал от меня. Больше того, совершалось нечто странное: как только он, страх, ослаблялся, я внутренно ощущал отступление от себя живой силы: молитва снижалась, ум рассеивался, чувство божественного уходило в туман: я умирал духом. Лишь много позднее я понял, что Дух Божий воспитывал меня, и моя мука обратилась в неисчислимую пользу: трепет пред гибелью вечной и покаянный плач — таинственным образом всего меня превращали в “молитву”. Дух мой свободно, без волевых усилий восходил в состояние созерцания прежде недоведомых реальностей: беспредельной пропасти бытия, мрачных селений ада, но и озаренного нетварным Светом Неба.

Да будет благословенно Имя Его во веки веков.

Не ждите от меня должным образом сконструированного описания жизни души моей в долгие годы моего прошлого. Нисходила она, душа, иногда в низины ада, моментами же Господь возносил ее до Небес. Стояла она по временам на той неопределимой грани, откуда созерцала и Свет Божества, и “тьму кромешную”, наводящую ужас на душу; особый, не похожий на страх пред физической смертью. О, нет, это есть нечто качественно иное. Пред духом моим открывалась благая вечность, еще далеко не достигнутая, а также и вневременная тьма, дававшая знать о себе своим присутствием внутри. Я бывал в разрыве: не свободный от тирании страстей, я страдал, и в жажде непреложного блага стремился к Богу. Покаянная молитва всецело поглощала меня. Невесомая, невидимая сила переносила меня в умно-духовное пространство. “Там” я бывал один: исчезала земля; не было ни солнца, ни звезд, ни людей, ни иной какой-либо твари; и тела моего я не ощущал. Бывало: света как такового я не видел, и, однако, взор мой проникал в абиссальные глубины. Душа в болезненном отчаянии взывала к Богу. Да, я грешный, но жажду Бога, Святого Бога. В памяти у меня не было конкретных актов из моего прошлого, кроме пронизывающего знания моего отступления от Бога, Которого я знал в годы моего детства и начальной юности. Он уклонился от меня после того, как я отошел от Него в безумных поисках иного, якобы высшего, сверх-персонального Абсолюта.

Такая молитва с особою силою захватила меня, кода я был уже в пустыне. Не смогу теперь сказать, насколько долгими бывали мои моления в ту или иную ночь. Помню, когда душа возвращалась к обычному вещественному мироощущению, то испытанное мною духовное чувство от молитвы в той беззвучной, вышеобразной бездонности оставалось со мною, во мне. В той беспредельности — нет ни верха, ни низа, — ни вперед, ни назад, — ни вправо, ни влево. И все же наступал момент, когда я начинал двигаться, как мне казалось; и это движение я ощущал как падение; и глухой крик вырывался из груди: Господи, спаси... Ты единый можешь беструдно достигнуть меня во всякой бездне... И Он спасал.

Но почему “падение”? Не потому ли, что мой ум не мог более стоять в Вечном? Ибо после этого кончалось видение.

Условия пустыни благоприятствовали такой молитве, потому что на мне не лежала забота в материальном плане ни о ком: я был один. Но это не значит, что она, молитва, по существу своему зависит от нашего внешнего положения: она есть дар Божий, связанный с другим даром — покаянием (ср. Лк. 24: 46, 47). Начатки такой молитвы я имел и прежде, чем поселился на Афоне; имел ее и в монастыре, но меньшей интенсивности и частоты. Она выводит человека из рамок времени. В самом состоянии молитвы он не знает себя в категориях Земли: он вне всяких иерархий — социальных и даже церковных. Он не мыслит ни о чем другом, как только о Боге, и предстоит Ему один Единому.

В одиночестве моей пещеры я получил исключительную привилегию отдаваться целиком такой беззаботной молитве. Она владела мною месяцами. Пресекалась в дневные часы житейскими делами, но когда кончался трудовой день и начиналась безмолвная ночь в пещере, та молитва снова обнимала меня: опять все выпадало из памяти, оставалось лишь сознание невещественного, но страшного греха, порождавшее во мне сожаление, стыд, отталкивание и даже ненависть к самому себе. И снова все утопало в плаче покаяния, и дух мой входил в неименуемую беспредельность.

Я всегда был весьма медлительным, чтобы понять положение вещей, разобраться ясно в происходящем внутри меня. Долгие сроки я проводил без мыслей. Последние приходили при беседах, но не тогда, когда я бывал один пред Богом. Я не богословствовал, не возвращался критически на самого себя. Я не цеплялся за посещавшие меня состояния, хотя и пребывал в безвидной умной сфере. Назвать ли это безумием? Но когда сие безумство отошло от меня, тогда только я уразумел понесенную мною невознаградимую потерю в моем духовном бытии. Тогда, через ту молитву, открылся мне отчасти смысл слов Христа: “Если кто приходит ко Мне и не возненавидит... и самой души своей, тот не может быть Моим учеником” (Лк.14, 26).

Милость Бога ко мне выразилась в том, что Он даровал мне мощный порыв покаянного страдания, которое увлекало меня в ненасытимую молитву, — такую, что душа все забывала, ни о чем не помнила, но неудержимо тянулась к Богу невидимому, но любимому, недоведомому, но знакомому, недостижимому, но близкому. Не найду я слов для описания дарованного мне Господом богатства.

Попытаюсь дать краткий список тех мыслей, которые приходили мне на сердце в скорбные часы воспоминаний об утерянной мною молитве. Нормальным следствием хранения заповедей Господних является крайнее умаление наше, т.е. истощание; без искреннего осознания, что мы воистину исчадия ада в нашем падении, мы никогда не достигнем полноты покаяния; через тотальное покаяние вырываемся мы из мертвых объятий эгоистического индивидуума и вводимся в созерцание божественной универсальности Христа, “возлюбившего нас до конца” (ср. Ин. 13, 1). Когда мы ненавидим самих себя за живущее в нас зло, тогда раскрываются для нас беспредельные горизонты заповеданной нам любви: вне Христа мы никогда не обымем всего мира в животворном пламени Свыше сходящей благодати; не узреваем мы онтологических измерений второй заповеди: “возлюби ближнего своего, как самого себя” (ср. Мф. 22: 37-40). Блаженному Старцу Силуану была дана молитва за весь мир, как за самого себя. Да даст Господь всем и каждому узреть Свет такой молитвы, ибо чрез нее восстанавливается первозданный образ Человека. Кто не приближался к граням этих состояний, тот пусть не без страха и не без стыда дерзает называть себя христианином, сознавая до боли недостоинство на сие звание. “Если кто хочет идти за Мною”, — тот да отвергнет все свои прежние восприятия и понятия, и взяв крест свой, говорит Господь, да последует “за Мною...”; “если кто приходит ко Мне и не возненавидит... и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником... тот недостоин Меня” (ср. Мф. 16, 24; 10, 37-38; Лк. 14; 26, 33).

Пугает меня мысль: где, в чем моя неправда пред Богом, которая преградила мне путь к той полноте, что излилась на главу Старца Силуана? Память о моем прошлом блуждании связана с острым чувством моего недостоинства вообще предстать пред таким Богом. И если я в некоторые моменты моей жизни приближался к тем рубежам покаяния — когда освящается весь человек, то это было возможным не иначе, как за его, Старца, молитвы. Я не достиг его меры, но все же я знаю, что пишу о том, что истинно.

“Бог есть любовь”; Он есть “свет, и нет в Нем никакой тьмы” (1 Ин. 4, 8; 1, 5). Любовь Христова по природе своей есть животворящий Огонь, брошенный с небес на Землю пришествием Сына Божия (Лк. 12, 49). Любовь сия есть нетварная жизнь самого Бога. В пределах нашего земного существования, она пожигает в нас все чуждое ей, и вместе наполняет нас энергией иного бытия, дотоле недомысленного. Необходимо, чтобы нас осенила сила Свыше, удостаивая нас познать сию Любовь бытийно. Без сего опыта никто из людей не в силах понять кажущиеся парадоксальными заповеди Евангелия: “Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев... а притом и самой жизни своей (по-славянски и по-гречески: “еще же и душу свою”), тот не может быть Моим учеником” (Лк. 14, 26).

Бог наш есть “огонь поядающий” (Евр. 12, 29). Любовь Божия есть ядро предвечного Бытия; в ней, Любви, находят свое наивысшее выражение все прочие атрибуты Божества: Премудрость, Царство, Сила, Свет. В ней красота извечного непоколебимого Царства. Любовь Христова есть откровение Тайны и Отчей любви.

Любовь Христова, обретши сердце, готовое принять ее пламя, вселяется в него. Но сие исключительное благословение в сем мире не дает покоя своему служителю, доколе не совершит своего дела (ср. Ин. 17, 4). Слово о молитве, порождаемое сей Любовью, ужасает сердца.

Болезнен путь, ведущий к стяжанию святой Любви. Не потому ли многие отпадают от христианства?.. уклоняются от крестного пути на иные дороги? Но нет иного пути, как нет иного Бога (ср. Ин. 14, 6).

“Дух бодр, плоть же немощна” (Мф. 26, 41). К земнородному сердцу в избранные часы может прикоснуться несозданный Свет любви Христовой. В ней — вечность Божия; в ней единственная и последняя цель нашего подвига.

Ни ум наш в своем падении, ни сердце — без воздействия Любви, от Отца исходящей, не могут последовать за Христом на Голгофу. Глубокий плач всего нашего существа от ее, любви, палящего присутствия внутри нас при молитве за мир может достигнуть силы, превышающей нашу выносливость. Тогда исходит дух наш в вечность Божию, и молитва пресекается. Так болезненно предваряется блаженный к Богу исход духа нашего. По возвращении же своем душа испытывает сладкий покой и тот мир, о котором Апостол Павел сказал, что он превосходит всякий ум (Флп. 4, 7).

Не без некоторой тонкой печали возвращается сознание к обычному образу жизнеощущения. Скоро видит душа ту же действительность, что и ранее, и снова принимает многие раны. В своем следовании Христу всею силою существа — дух человека ощущает сей видимый мир подобно тесной камере тюрьмы: всякое благое движение его, духа, натыкается на дикое сопротивление темных сил.

“Бог наш есть любовь... Он есть огонь поядающий”. Совсем не легко приближаться к сему Огню. Далеко не безопасно для говорящего о сем святом Огне распространяться. Страх сжимает душу оказаться по исходе своем недостойным сего.

Многие годы, особенно на Святой Горе, в пустыне как и в монастыре, мой ум в стремлении к Богу отрешался от прошлого. “Отрешался” не чрез аскетическое напряжение, а увлекаемый молитвою покаяния. Но с того времени, как я был поставлен духовником, иногда приходилось “вспоминать” пережитое. Теперь же, занятый написанием моей “исповеди” и вместе духовной автобиографии, я не без благодарности отмечаю, что многие моменты прикосновений Перста Божия неизгладимо отпечатлелись на теле моей жизни. “Пишет” Дух Бога Живаго не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца (ср. 1 Кор. 3, 3). Написанное Богом стало содержанием моего Бытия.

Что, собственно, хочу сказать я всем этим? А то, что чрез данное мне покаяние — даже до ненависти к себе — я нежданно для себя испытывал чудный мир, и Свет нетварный окружал меня, проникал внутрь, делал и меня подобным ему светом, давал мне жить Царство Бога Любви. Царство, которому “не будет конца” (ср. Мф. 18: 10-14).

Мы видим, что и Сам Он живет согласно с данными нам заповедями. В заповедях Евангелия заключено Божие Само-откровение. Чем глубже входим мы в их дух, тем конкретнее становится наше Богосозерцание. И когда эти заповеди, по Его благоволению, станут единственным принципом всего нашего бытия — и временного, и вечного, тогда и мы станем подобными Ему, потому что увидим Его, "как Он есть" (1 Ин. 3, 2).

Бог есть Любовь.

 

О НЕТВАРНОМ СВЕТЕ I

В основе христианской жизни лежит факт воплощения Бога. В нашей плоти, Им сотворенной, Он явил нам Свое изначальное совершенство. Благодаря сему, мы обладаем критерием — насколько мы удалены от Него или приближаемся к Его надмирному Бытию. Уподобляясь Ему во внутренних движениях нашего сердца, в образе нашего мышления, в реакциях наших на все, случающееся с нами в плане Земли, мы тем самым становимся подобными Ему и в Его Божестве. Он достаточно ярко описан в Евангелии, и опыт жизни в Нем представлен в посланиях Апостолов. Заповеди Его суть Нетварный Свет, в котором Он особенно открывается нам, “как Он есть” (1 Ин. 3, 2). “Я Свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни” (Ин. 8, 12).

Дивны воздействия сего Света на нас: мы стоим в крайнем изумлении пред непостижимым чудом явления нашего в сей мир. Акт творения всего существующего — влекущая нас к Нему тайна. Но прежде озарения Свыше, пребывая во тьме неведения, мы с тягостным недоумением проходим болезненный путь нашего становления в Бытии: почему для создания сынов Божиих из “ничто” понадобился сей сложный процесс: рождение духа нашего в теле, составленном из земных элементов? Как возможно сочетать дух, подобие Абсолюта, и землю? Духу нашему тесно в этих тисках: он бессмертен по своей природе, тело же наше подвержено распаду и умиранию. Отсюда напряженная борьба: дух стремится к Богу; он хочет и тело свое видеть нетленным, способным следовать его, духа, восходу; тело же тянет вниз, к земле, из которого оно взято, и передает духу свою смертность.

Ничего не понимая в самом себе, изнемогая от непрестающих конфликтов и неразрешимых противоречий, я делал попытки поставить себя в положение Творца, и размышлял: как бы я сотворил мир? Заключив себя в темноте и тишине, я сосредотачивал свою мысль на этом задании. Исходя из уже данного мне опыта бытия, держа в уме испытанные мною трудности, я от некоторых деталей быстротекущей повседневности переходил ко все расширяющимся горизонтам космического бытия. И что же случалось?. Вместо того, чтобы внести поправки в “нескладно” сотворенное Богом, я скоро пришел в удивление пред тем Умом, который с таким знанием создал и Небо и Землю. И неприятно, и вместе радостно было обнаружить свою беспомощность. И мой младенческий ум улыбнулся Отцу, как улыбается дитя из колыбели матери своей. И восторг от неисследимой премудрости Бога залил мою душу. Где-то вдали, в бездонности неба сиявший бледно Свет вызвал молитву славословия и породил во мне жажду приобщиться ко всему миротворческому Делу Творца. Когда я, бывало, писал пейзажи под открытым небом, некоторые люди тихо подходили сзади и подолгу молча следили за моей работой. Так я желал бы встать недалеко от Вседержителя и наслаждаться созерцанием Его творческого вдохновения.

На такие опыты решаешься в те времена, когда смерть смотрит тебе в лицо или грозит унести других людей, дорогих тебе. Дерзания мои были наивными, но смешанными с недовольством Богом. В Библии я нашел слова, которые выражали близко мои переживания. “Господь отвечал из бури и сказал: кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла? Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне: где был ты, когда я полагал основания земли?.. Кто положил меру ей?.. На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее, при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости? (По переводу 70-ти: “Когда сотворены были звезды, восхвалили Меня великим гласом все ангелы Мои”)... Нисходил ли ты в глубины моря и входил ли в исследования бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти...? Где путь к жилищу света, и где место тьмы?.. Кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму?.. И продолжал Господь и сказал: будет ли состязающийся со Вседержителем еще учить? Обличающий Бога пусть отвечает Ему... И отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что ты все можешь... Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал... (Раньше) я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя: поэтому я отрекаюсь от безумия моего и раскаиваюсь в прахе и пепле" (Иов, из глав 38-41).

Исследуя самих себя чрез делание — жизнь по заповедям Господним, мы увидим себя до конца растленными и неспособными к добру. В ужасе от самих себя, мы каемся пред Богом и умаляем Его исцелить нас от поразившей нас смерти. Мы становимся готовыми разорвать узкое кольцо нашей индивидуальной воли и во всем предаться на Его волю, святую и совершенную. О, труден сей подвиг, особенно в начале, но в нем дана нам возможность включиться в поток Его вечности. Уповая на Бога в минуты опасности, сосредотачивая наш дух на Нем, и мы сможем принять прикосновение к нам Его бессмертного дыхания. Приходит сей великий дар чрез смиренное, но огненное покаяние. Странное чудо: чем больше я вижу Бога, тем пламеннее становится мое покаяние, так как я яснее сознаю свое пред Ним недостоинство. И это чудо неизменно повторяется из века в век. Вот пример из Ветхого Завета: “Видел я Господа, сидящего на Престоле высоком... вокруг Него стояли Серафимы... взывающие друг ко другу: свят, свят, свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его... И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами... и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. И тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен” (Ис. 6: 1 и далее).

Из Нового Завета замечателен пример Апостола Павла. Он ощутил свой грех лишь после того, как на пути в Дамаск предстал ему Господь в великом Свете Своего Божества, и удалился в пустыню (ср. Гал. 1, 17), чтобы принести покаяние пред Тем, Кого он, Павел, гнал. Жутким было его прошлое. До встречи со Христом Павел мог думать, что, подобно Пророку Илии, и он так же ревнует о Господе, Боге Саваофе (ср. 3 Царств: 19, 10; Ин. 16, 2).

И вдруг: то, что раньше он переживал как свет и правду Божии, предстало его духовному взору, как мрак и вражда против Бога (ср. Иак. 4, 4; Лк. 11, 35). И с великой болью он осознал себя грешником, большим всех других: “Христос Иисус пришел спасти грешников, из которых я первый” (1 Тим. 1, 15); “Христос умер за грехи наши... был погребен... в третий день воскрес по Писанию... явился Кифе, потом двенадцати, потом... более нежели пятистам... а после всех явился и мне, как некоему извергу, ибо я наименьший из Апостолов, и недостоин называться Апостолом, потому что гнал Церковь Божию” (1 Кор. 15: 3-9). “Благодарю давшего мне силу, Христа Иисуса, Господа нашего, что Он признал меня верным, определив на служение меня, который прежде был хулитель и гонитель и обидчик, но помилован... " (1 Тим. 1: 12-13). И Петр после своего отречения, “вышед вон, плакал горько" (Мф. 26, 75). И никто из человеков не был без греха, кроме Пресвятой Девы Марии.

Многим может показаться непонятным, даже парадоксальным то устроение души, которое встречается у людей, познавших явление Божие в силе. Они действительно сознают себя достойными ада, но Господь для них бывает во веки благословенным. Видение бесконечной святости смиренного Бога, с одной стороны, и чувство живущей в нас тьмы, с другой — приводит человека в такое состояние, что все существо его сжимается в неудержимом, болезненном порыве к Святому Богу. Сильно при этом отвращение к себе; и глубинный плач объем-лет душу. Боль сия — духовная, метафизическая, нестерпима. Желание прощения-примирения с Богом подобно смертельной жажде. Это есть нечто трудно объяснимое непознавшим. Плач сей по природе своей — явление совсем иное, чем плач душевный, связанный с катастрофами в пределах конечной жизни (ср. 1 Кор. 15: 42-46; Иак. 3, 15; Иуд. 19).

Когда человек плачет всем своим существом от боли, которую он испытывает от сознания своей гадости, то эта боль для него превосходит всякую иную боль вне его, и он мучительно живет себя как худшего всех. Свет Божьего Царства, узренный на Фаворе ли, или на пути в Дамаск, или в иных обстоятельствах, влечет к себе, но видится недосягаемым, беспредельно превосходящим наше достоинство, вернее сказать — недостоинство. Молитва в этой святой доли может вырвать дух человека в иной мир; и этот, земной — забывается; и самое тело уже не ощущается. Отцы назвали это “адом покаяния”, уподобляющим нас Христу, сходящему в Свой ад Любви. Как ни тяжко сие “адамово мучение”, как ни велико страдание, ему соприсущи радость зова Божьего и свет новой жизни.

Отцы наши по дару благодати в вековом опыте, повторяющемся из рода в род, категорически утверждали, что нет иного пути к Отцу светов. Благодать такого покаяния дана миру чрез молитву Гефсиманскую, чрез крестную смерть на Голгофе и воскресение Христа (ср. Лк. 24, 47).

Небезопасно открыто говорить о сем предмете среди неверующих, а следовательно и неведущих о нем, как должно ведать. “Душевные” непременно воспринимают слово сие в извращении, им свойственном. Блаженный Павел пишет о сем так: “... кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога; что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но наученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает сие безумием; и не может разуметь, потому что о сем (надобно) судить духовно. Но духовный судит о всем, а о нем никто не может судить” (1 Кор. 2: 11-15).

Намереваясь приступить к посильному для меня описанию действий Божественного Света, считаю не лишним предварительно кратко сказать об одной из форм световых явлений, опыт которой мне был дан. В годы зрелой молодости не один раз случалось, что в состояниях напряженного мышления о тайнах Бытия я ощущал — видел мою мыслящую энергию подобною свету. Мир умных созерцаний по-своему лучезарен. Да и наш ум все же является “образом Ума Первого”, который есть Свет.

Интеллект, сосредоточенный на метафизических проблемах, может потерять восприятие времени и вещественного пространства: как бы выйти за их пределы. Именно в таких случаях ум мой виделся мне светом. Сего рода состояние доступно человеку по естеству. Позднее выяснилось для меня, что описанное мною состояние качественно отличается от события — Явления Бога во Свете Нетварном.

“Господи, мне страшно говорить... прости меня, исцели меня, помоги мне не отступи от меня”.

Апостолы на Фаворе удостоились войти в сферу Света, исходящего от Отца, и услышать голос Его, свидетельствующий о возлюбленном Сыне. Но это стало для них возможным не прежде, чем они исповедали Божество Христа (ср. Мф.16, 13 и далее).

Мне было дано переживать некоторые роды света и светов: “свет” артистического вдохновения, вызванного красотою видимого мира; “свет” философского созерцания, переходящего в мистический опыт; втиснем сюда и “свет” научного познания, всегда и неизбежно относительного достоинства; был я искушен и световыми явлениями, приносимыми духами неприязни. Но уже в зрелом возрасте, когда я возвратился ко Христу, как к Богу совершенному, осиял меня Свет безначальный. Сей дивный Свет, пусть в той мере, в которой благоволением Свыше мне было дано познать, затмил все прочие, подобно тому, как восходящее солнце не дает видеть даже наиболее ярких звезд.

Церковь основана на камне исповедания Божества Христа Иисуса (Мф. 16: 18). “... Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти...” (1 Тим. 3, 16). “В начале было Слово”... “И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины” (Ин. 1: 1, 14). Собезначальный Отцу Сын стал Сыном Человеческим. Он родился от Девы Марии. Ее величие как Матери Иисуса-Бога превосходит меру человеческую. Невозможно отделить Ее от Христа-Бога; и вместе с тем — Она единосущна нам по всему. В стихире на Рождество Христово подчеркивается, что всякая тварь принесла свойственное ей, "мы же (люди) Матерь". Вне сего “историчность” воплощения могла бы быть поколеблена в глазах людей, и значение “человечности” Христа ставилось бы под сомнение (докетизм).

Факт боговоплощения занимает центральное место во всей истории человечества, во всем мироздании. Сие событие опрокинуло все человеческие попытки познать Безначальное Начало идущими снизу усилиями, пусть подчас и кажущимися гениальными. Теперь мы научены избегать приписывать Богу порождения нашего земного ума и болезненного воображения. Все наши идеи, все наши признания или отвержения никак не могут изменить Бога в Его извечном Бытии (ср. Ис. 55: 8-9). Когда мы стремимся познать истину., мы прежде всего должны решить вопрос: считаем ли мы То или Того, Кто или Что является действительно Перво-Бытием, Началом всего сущего, следовательно Истиной, независимо оттого, совпадает ли сие с нашей идеей или нет; или мы заранее отвергаем все то, что не соответствует нашему представлению об “Истине” или нашим желаниям? Лично я жажду познать то, что реально есть; и тогда поставлю себе задачу — как мне с Ним быть.

Как мне с Ним быть? Вот, Он открылся нам; Тот, Кто сказал, не как некий безумец, но с абсолютным сознанием: “Аз есмь Истина” (Ин. 14, 6). И огромное большинство людей пришло в ужас. Он никак не укладывается в рамки нашего нормального мышления; Его повеления нам совершенно не достижимы; Его жизнь исполнена таких страданий, что душа приходит в страх, а Он говорит, что нет иного пути, как только последовать за Ним. Что же нам, т.е. мне делать?

Я испробовал другие пути и убедительнейшим для меня образом увидел, что там нет Истины. Я возвратился к Нему, как “блудный”, но все же с новым знанием о человеке и бытии вообще. Его слова зазвучали для меня иначе, чем прежде. Я поверил в Него целиком. И это не потому, что Он уложился в схемы моей мысли; или что заповеди Его показались мне нетрудными; или что уподобиться Ему в страданиях я принял с легкостью. Нет. Но и сейчас я не могу рассказать о том глубинном процессе, что происходил внутри меня. Я не нахожу имени той силе, которая сдержанно, но действенно исцеляла мой ум и сердце. В самом интимном месте сердца восставало нечто таинственное, однако как-то ведомое с самого детства моего. Рост сей был своеобразный: то он принимал форму медлительного и трудного прогресса, то внезапными вспышками отрывал меня от всего, что не Он. Думаю, что это было не иное что, как Самооткровение (ср. Мф. 11, 27) Бога внутри моего духа.

“Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня...” (Ин. 6, 44). Изыскивает ли Его Отец только великих? Или и “малых”? Если возможно сие последнее, почему бы я исключил сие последнее для меня, хотя я и весьма ничтожен? Не Он ли вложил в меня некую тонкую интуицию, которая, однако, была глубже всех моих мыслей и достовернее всех иных моих знаний? Как бы то ни было, но когда я поверил в Божество Христа до полной несомненности, тогда меня осиял Свет не от мира сего. И до некоторой степени, подобно Павлу, во Свете Его я познал Его. Сначала я поверил живою верою, затем явился мне Свет. Не то же ли было с Апостолом Петром, Иаковом и Иоанном? Когда они устами Петра исповедали Его Божество, тогда в ответ Он сказал им: “Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем” (Мф. 16, 28). Что исполнилось вскоре после сего на Фаворе. Также и Павел носил духовно в сердце своем Христа, Которого гнал; и потому явился ему Свет Божества в силе. И дерзаю сказать, что видение несозданного Света связано неразрывно с верою в Божество Христа. И связано, и странным образом зависит одно от другого. В едином Свете являются и Христос и Святой Дух. Сей Свет свидетельствует о Божестве Христа, потому что нельзя не узнать Бога в том Свете, о котором идет речь. Неописуемы его действия. В нем вечность; в нем невыразимая благость любви. В нем видит дух наш необъятные горизонты. И не сразу, но постепенно дух открывает все новое и новое в том светоносном прорыве Небо, “где Бог” (ср. Исх. 20, 21).

“Мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть" (1 Ин. 3, 2). В сущности, Бог во всяком Своем явлении человеку пребывает все тот же; но мы не воспринимаем Его как должно; мы не вмещаем Его абсолютности в пределах земли, но все же “видим” Его, хотя и “как бы сквозь тусклое стекло” (1 Кор. 13, 12). И самое это “стекло” не всегда одинаково “тускло”. Это зависит оттого, в какой мере мы храним заповеди Христа, в которых дано Самооткровение Бога нам. В них живет Дух Отца: “...слова, которые Ты дал Мне, Я передал им; и они (из этих слов) уразумели истинно, что Я исшел от Тебя” (ср. Ин. 17, 8). И еще: “Если пребудете в слове Моем, то... познаете истину, и истина сделает вас свободными” (Ин. 8: 31-32).

Принятие Истины происходит в свободе; она никем и ничем не навязывается человеку-персоне. И отнять ее насилием — нельзя. Вера по приказу — не-совершенная в корне своем, хотя и возможен переход ее в истинную; т.е. ту веру, чрез которую Истина вселяется в нас, как искомая и вожделенная, и на всю вечность.

Истина есть Само-Бытие, “как Оно есть”. Оно открылось нам как Личный Абсолют — Троица Лиц в полном единстве и тожестве Бытия. Соединение с Ним сообщает и нам Божественный образ Бытия, во веки непреложный. Евангельское слово, чрез пребывание в нем, становится кристально прозрачным и ассимилируется нами настолько, что мы уже обладаем им, подобно тому, как владеем материнским языком. Когда оно, слово, становится нашим кровно-родным, тогда мы приближаемся к уподоблению Христу, даровавшему нам сию драгоценность (ср. Ин. 17, 8). И как я уже много раз говорил, что отождествление наше Богу, воплощенному из сего видимого плана — по аналогии переходит в вечность, как наше обожение: вечное пребывание в сфере Божественного Бытия.

Обратное сему нужно сказать о том же Евангельском слове: когда оно никак не прелагается в акт нашей жизни, тогда оно и не понятно человеку в своем извечном существе, и становится далеко непрозрачным экраном между Богом и нами.

Полноты совершенства Христа мы не достигаем; поэтому все суждения наши о Нем остаются не-адекватными. Однако велико для нас и то, что пусть отчасти, но и нам открывается интимно Его внутренний мир. Через данный нам опыт благодати, в долгом подвиге жизни нашей, мы как бы сквозь щель в заборе, но видим Свет Его Божества (ср. 1 Кор. 2: 9-12). И что могу я сказать? В основании моей жизни лежит сознание, что Бог, Творец мира, и мой также, абсолютный в Своем безначальном Бытии, снизошел до нас, возвестил нам о путях к достижению нами Его вечности; раскрыл нам тайну смерти — т.е. грех; явил нам смысл бытия — Любовь.

Если подвиг понимать, как волевое преодоление тех или иных наших страстных стремлений, то в подлинно благодатной жизни подвига нет. Пришествие Божественной силы внутрь приводит к тому, что все жизненные проявления человека принимают характер положительного акта, свободного от внутренних противоречий. И ум, и сердце, движимые Любовью Христовой, не знают сомнений. Когда же любовь Божия изливается обильным потоком, тогда она переходит в созерцание Света Нетварного, сообщающего бесстрастие, дающего несказанную радость свободы духа, так как вне смерти и страха пребывает человек.

Дается нам познание бесстрастных состояний, длящихся иногда большие, иногда же меньшие сроки. В существе своем это прежде всего любовь, “изгоняющая страх” смерти, исполняющая душу торжествующего вдохновения, вводящая в созерцание нашего богоподобия. Но при всем этом та же любовь погружает всю душу в море страданий. И действительно: “чем больше любовь, тем больше страданий душе” (Старец Силуан).

Приходит Святой Свет при молитве глубокого покаяния за себя; а также и при молитве с любящим состраданием за обижающих нас: вдруг любовь сливается со Светом, и Свет проникает в душу, и извне становится насыщенною Светом атмосферой, воспринимаемою глазом.

Небесный Свет не поддается чувственному контролю. Иной, неуловимый по своей природе, он приходит неопределимым для нас образом. Бытие иных измерений прорывает завесу земного тела: пронизывает наше тварное естество нетварною энергией.

Сообщает нам разумение надмирного Бытия не чрез зрительные или чувственные, но духовные видения. Описание этих видений выражается различными словами, в зависимости от характера и дара слова того лица, которому они даны. Но под теми или иными словами, тот, кто имел опыт посещений Свыше, увидит, о чем идет речь, — распознает скрытую за ними, словами, реальность.

Исходя из Единого Существа, Свет сей ведет к единому познанию Бога Любви. Нет разногласий в последствиях явления подлинного несозданного Света: все они, явления, приводят к одному: Откровению Божества Христа Иисуса. Бывают моменты, когда дух человека Божиим могуществом вводится в Его, Христа, Царство, которое “не от мира сего” (Ин. 18, 36).

Судя о добре и зле не по количеству совершенных дел, а по духовному качеству посещающих его мыслей и расположений своей души к этим “посетителям”, подвижник действительно знает себя худшим всех людей. Параллельно с этим, несмотря на всю свою мерзость, он видит себя облагодетельствованным Богом вне всякой меры (ср. Ин.: 3, 34 — “не мерою дает Бог Духа”). Недоумевает он, почему многие другие, более одаренные, чем он, остаются вне Света?

Падение человека было тяжким, но все же не абсолютным. В силу этого наличествовала возможность покаяния и спасения. Писано: “Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир”. Следовательно, нет такого человека, который был бы совершенно чужд света. “Более одаренными” я назвал тех лучших, которые пребыли удовлетворенными тем, что они суть, и потому “не познали или не приняли Его” (ср. Ин. 1: 9, 11, 16). Худшие же “приняли благодать на благодать” за горячность своего покаяния (ср. Рим. 5, 20; Лк. 5, 32; 1 Тим. 1, 15).

Следуя примеру Апостола Павла, и я прошу всех, кто расположится читать написанное мною, молиться, чтобы Господь Дал мне, косноязычному, слово, достойное для выражения тайны Христовой (ср. Кол. 4, 3). Известно, что говорящий о Боге как должно, получает благодать, а тот, кто проповедует ложь, будет брошен в бездну мрака. Когда мы произносим духовное слово пред лицом Духа Истины, то мы первые подпадаем под его, слова, суд, страшный всякому, возлюбившему пришествие Спасителя мира.

В атмосфере наших дней исповедать о дарах, связанных с верою во Христа, совсем непросто. Предо мною стоит цель — дать возможно правдивую картину того, что выпало на мою долю переживать; притом так, чтобы не скрылись от читателя глубокие импульсы сердца. Бог наш есть Царь смиренной любви. Он призывает нас учиться от Него Самого смирению (Мф. 11, 29). Первым словом Его проповеди было: “покайтеся”. И вековой опыт христианства показал, что едва человек с болезненной горестью восчувствует мерзость своих демонических притязаний на превосходство и возненавидит сей темный дух, как сердце его вводится в сферу неизведанной дотоле свободы, и Свет Божий изумит его до изнеможения созерцанием благости Божией. Все внутри при этом замолкает: ум не в силах мыслить, ни сердце изречь слово благодарности.

О, кто даст мне разум истинный и слово правое говорить о Свете Божества? Стыд овладевает мною, когда пытаюсь я обнажать свою душу; открывать то, что я пытался утаить от посторонних взглядов. Не ошибаюсь ли я, думая, что любовь Христова толкает меня на сей акт?.. Страх, который наполняет меня, приступающего к исповеди пред лицом, б.м., многих, не позволяет мне отступить от предпринятого дела. Итак, прошу, молитесь за меня, где бы я ни был.

Христос есть мера всех вещей — Божественных и человеческих. Он — духовное солнце, освещающее все мироздание. Во свете Его повелений мы знаем путь. Чрез Него открыт для нас “доступ к Отцу” (ср. Еф. 2, 18).

Человек, как образ Абсолюта, естественно влечется к Началу всех начал, к Перво-Бытию. Шествие сие, однако, начинается схождением в преисподние глубины. Апостол Павел говорит о Христе: “... восшел, что означает, как не то, что Он прежде сходил в преисподние места земли? Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес, дабы наполнить все” (Еф. 4: 9-10). И именно это есть наш путь после падения; и нет другого. Мы нисходим в акте само-осуждения в темные пропасти, потому что с того момента, как во Христе и чрез Него открывается нам образ предвечного, в творческом уме Бога, Человека, мы постигаем бездну нашего омрачения. Подобно тому, как сверкнувшая в ночи молния, угаснув, делает тьму непроглядною, так явившийся нам Свет Божества по контрасту дает нам видеть наш внутренний мрак, подобный сгущенной массе отвратительной нечистоты. От этого видения рождается внутри великая скорбь, поражающая наше существо во всех планах. Страдание нашего духа бывает при этом вневременным, большим, чем от всякой иной физической боли. Мы всецело погружаемся в потоки слез. Рабы страстей — мы вдруг узнаем себя оторванными от Бога, стрела любви Которого ранила нас. “Из глубины взываем” мы к Нему (Пс. 129).

“Прииди, Ты, Единый Святой, и освяти и очисти меня от всякой скверны. Прииди, Ты, Единый воистину Живой, и исцели меня от поразившей меня смерти. Прииди, Свет истинный, и вселись в меня вечным веселием”.

Так зарождается в нас покаяние. В начале оно сопровождается глубокой печалью; затем, меняясь в силе напряжения в своих формах, остается с нами неотступным. Покаянию на земле нет конца: конец означал бы полноту обожения нашего чрез совершенное уподобление вознесшемуся Христу.

Покаянный порыв временами бывает всепоглощающим. В уме и сердце нет ничего, кроме страдальческого сознания: “я пленник злой тьмы”. И вот, непредвиденным образом, в темницу души проникает Свет несозданного Солнца: тот Свет, что наполняет все космические просторы. Он любовно объемлет наш ум и сердце. Мы видим Его и пребываем в Нем; однако не в силах еще поверить этому чуду Благости Отца нашего, — “... увидевши Его, поклонились Ему; иные же усомнились” (Мф. 28, 17). “Усомнились”, будучи не в силах вместить происходящего: я — убогий и мерзкий... неужели это возможно?

 

О НЕТВАРНОМ СВЕТЕ II

Смотря пристально на чистое голубое небо, я иногда останавливал мой взгляд в избранном мною направлении, а иногда пробегал его от края до края. Достигнув горизонта, я мысленно шел дальше, и уже умом видел его объемлющим нашу планету. Я всматривался в глубину его; стремился проникнуть до его пределов; но чем более я удерживал внимание на этом чудном явлении, — чем усерднее смотрел в небесную сферу, исполненную света, тем более увлекала она меня своей тайной. Когда же по дару Свыше я удостоился узреть Нетварный Свет Божества, тогда с радостью узнал в голубом сиянии нашей “голубой” планеты символ сияния надмирной славы. Оно, сияние сие, повсюду; оно наполняет все бездны мироздания, пребывая неизменно неосязаемым, запредельным для твари. Голубой — есть цвет запредельности. Многим на земле было дано блаженство увидеть сей дивный Свет. Большинство из них сохранило сие благословение, как драгоценную тайну их жизни, и увлеченные сим чудом, перешли в иной мир. Другим же было повелено оставить свидетельство ближним и дальним братьям о сей высшей реальности.

Душа не без страха решается говорить о том Свете, который посещает человека, жаждущего увидеть Лицо Безначального. Таинственна его природа; и в каких образах описывать его? Неизъяснимый, невидимый — он иногда бывает видим вот этими телесными очами. Тихий и нежный — он влечет к себе сердце и ум так, что забываешь о земле, будучи восхищен в иной мир. Это бывает и среди белого дня, и во тьме ночной. Кроткий, он, однако, более могущественен, чем все, что нас окружает. Он объемлет человека странным образом извне; видишь его, но внимание уходит вглубь внутреннего человека, в сердце, согретое любовью, иногда сострадательною, иногда благодарною. Случается, что не ощущаешь материальности: ни своей, ни окружающей действительности, и себя видишь как свет. Уходит болезненность; забываются заботы земли; тревоги поглощаются сладостным миром. Бывало: Свет сей, в начале, являлся как тонкое пламя, целительное и очистительное, дожигавшее и внутри, и извне все неугодное ему, но тихо, едва уловимым прикосновением.

Свет сей святой любви, являясь в силе, приносит смиренную любовь, изгоняет всякое сомнение и страх, оставляет далеко позади все земные отношения, всю пирамиду мирских чинов и иерархических положений: человек становится как бы “никто”: он не стоит на пути братьев своих; не ищет себе никакого места в этом мире. Свет сей есть в самом себе нетленная жизнь, пронизанная миром любви. Он дает духу нашему познание об ином Бытии, не поддающемся описанию; ум останавливается, став превыше мышления самим фактом вхождения в новую форму жизни. Невесомый, тончайший всего, что знает земля, он сообщает душе неуязвимость, неприкосновенность от всего, что отягощало прежде. От лица его бежит смерть, и молитва — “Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный” — чудно сочетается с ним.

Дух наш торжествует: сей Свет — есть Бог, Всемогущий и вместе неизъяснимо кроткий. О, как осторожно обращается Он с человеком: Он сердце, сокрушенное отчаянием, исцелит; душу, надломленную грехом, вдохновит надеждою на победу.

Спасительная сила заключена в вере несомненной во Христа-Бога. Он есть верховный факт безначального бытия; Он — Начало и Конец; Альфа и Омега. На камне сей веры становится возможным даже для нас подлинное покаяние и дальнейший духовный опыт, подобный опытам Апостолов, Отцов Церкви, аскетов всех веков. По роду дарований, последствующих искреннему покаянию, человек познает их неземное происхождение. Апостолы. Петр, Иаков, и Иоанн на Фаворе были объяты нетварным Светом, и в этом осиянии восприняли невещественный голос Отца, свидетельствовавшего о Христе, как о возлюбленном Сыне Своем. Апостол Павел на пути в Дамаск узрел тот же самый Свет, и в явлении Его познал Божество Иисуса. Подобного дара за истекшие века удостоились многие иерархи, аскеты, мученики и праведники. И даже до наших дней сия благодать не перестала изливаться на верующих.

Предваряется видение Света подвигом покаяния, очищающего нас от страстей; весьма болезнен сей подвиг, самое созерцание Света сладостно для сердца и ума. Свет сей есть совершенно особая любовь, блаженство которой может усиливаться дотоле, доколе душевность и телесность человека способны нести сие небесное пламя.

Сей Свет, присущий Отцу светов (Иак. 1, 17), перерождает и даже ново-творит нас; радикально изменяется направление нашего внимания: прежде оно влеклось к земле и временным вещам; по воздействии благодати оно, внимание, заключается внутрь и оттуда восходит в духовную сферу невидимого и невечернего (ср. 2 Кор. 4, 18). Что раньше нам казалось важным и даже великим становится ничтожным для нашего духа: и богатство, и власть, и слава земная, и все сему подобное теряет свою притягательность. Даже наука, не дающая нам самого существенного познания, т.е. о Боге; так же и философские спекуляции, лишенные подлинной жизни, предстают лишь как преходящие ценности.

Когда неприкосновенный, по существу, и неименуемый Свет объемлет нас извне и проникает внутрь души нашей, тогда и мы становимся как бы вне-временными. Сей исходящий от Бога Свет есть свет любви и ведения; но любви и знания особого. порядка; оба сии сливаются воедино, да и суть едины в вечности. Любовь соединяет в самом Бытии с самим Бытием; и вот, мы пребываем в нем, этом Бытии, и знаем его чрез наше единство с ним; но представить сие в словах — не дается. Любовь влечет так сильно, что ни на чем, происходящем с нами, дух наш не останавливается вниманием, хотя и живет в этом “происходящем”. Нет движения к самому себе; он, дух, весь в порыве осязать Неосязаемого, обнять Невместимого, постигнуть Неуловимого; быть только в Нем, и не видеть уже ничего другого.

Многоразлично и многообразно является нам Свет. Но как возможно сие?.. Не ведаю, как бывало с другими, но если в безумии моем дерзну говорить о том, что знаю, то скажу.

Господь дал мне благодать отчаяния; и даже больше сего: святую ненависть к моему греху, т.е. ко мне, самому себе, сросшемуся с грехом смрад которого подобен ядовитому газу. Исцелиться своими усилиями — невозможно. При полном отчаянии от самого себя, как я есмь, единственно, что остается, — броситься к Богу с безнадежной надеждой. Бросок сей может быть всецелым, безвозвратным: я боюсь возвратиться; я не в силах супротивиться греху, удержать новую жизнь непорочною. Господь, однако, не всегда берет душу в таком состоянии: “Человек же, из которого вышли бесы, (страшился отойти от Христа и) просил Его, чтобы быть с Ним; но Иисус отпустил его, сказав: “Возвратись... расскажи, что сотворил тебе Бог” (ср. Лк. 8: 38-39). Верь, что уже ни один из владевших тобою духов не возьмет над тобою верх. Больные, хотя бы отчасти подобные “гадаринскому”, зная свое бессилие противостать владевшей ими “одержимости”, боятся отлучиться от Того, Кто освободил их от чуждой власти.

Жизнь души, познавшей блаженство любви Христовой, в прежнем окружении неизбежно становится полной скорбей: “В мире будете иметь скорбь: но мужайтесь...” (Ин. 16, 33). “Рассказывать”, свидетельствовать о Свете любви Божией — странным образом вызывает неприязнь в сердцах весьма многих людей. Нам нужно переживать и эту Иисусову скорбь: она поможет нам глубже проникнуть в Его земную жизнь: “о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?” (Мф. 17, 17).

Возрадовался Бог о явлении человека в мир (ср. Ин. 16, 21). Возрадовался падший мир о явлении Бога на Земле: “И сказал Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам... Спаситель, который есть Христос Господь” (Лк. 2: 10-11). Сей Спаситель даровал нам познание об утерянном нами в падении Отце Небесном; Он открыл нам “тайну, сокрытую от веков и родов” (Кол. 1, 26); Он передал нам слово, которое исходит от Отца (Ин. 17, 14); Он дает нам и предвечную славу, которую Сам имеет от Отца (Ин. 17, 22); Он в грядущем веке желает видеть нас там, где Он Сам, т.е. одесную Бога.

В начале видения Света нет ощущения тайны, нет вопроса: все внутри и вне освящено; ничто иное, кроме Света, не зрится.

Ум и сердце “молчат”, полные блаженного удивления Богу; “Я увижу вас... и возрадуется сердце ваше... и в тот день вы не спросите Меня ни о чем” (Ин. 16: 22-23).

Боговоплощение дало человеку возможность вступить на верный путь ко Отцу чрез пребывание в духе заповедей Христа во всех обстоятельствах земной жизни. Возрастающая от этого любовь ко Христу сделает молитву напряженною, пламенною; доведет ее до великой жажды Господа, когда дух человека переходит границы сего мира и весь погружается в Единого Бога. Эта молитва роднит душу с Духом Истины, и зная Его, она затем “по вкусу”, как говорил Старец Силуан, будет узнавать Его и отдаваться Ему; и обратное: непосредственно, интуитивно отталкиваться от многих призраков истины, способных привлечь к себе неопытный ум и непросвещенное сердце. Свет Божий выявляет подлинные лики духов, и тем освобождает человека от одурманивающего шарма-прелести сопротивного.

Свет, который является человеку за веру во Христа, свидетельствует о Его, Христа, Божестве. Дух наш воспринимает Иисуса Господа как непреложную Истину, подлинно Святую. И сей безначальный Свет порождает внутри нас слова, тожественные учению Христа. В этом Свете мы созерцаем Отца; сей Свет мы воспринимаем как Духа Святого; в Нем мы видим Христа как Сына Единородного Отцу. Чрез этот опыт мы познаем единосущие Трех. Молясь сему Богу, мы живем единое бытие Трех. Но в этом Единстве все же живем мы и различения: иной характер носит мое обращение ко Отцу; иначе молюсь я Духу Святому; по-другому обращаюсь ко Христу. С каждым связывается некое особое духовное чувство, не разбивая нисколько Единства Бытия. К каждой Ипостаси Святой Троицы мы питаем в каких-то оттенках различное отношение. Ближе всех мы знаем Иисуса Господа чрез Его воплощение, вочеловечение, и чрез Него вводимся в Перво-бытие, которое и есть Истинный Бог:

Троица Единосущная и Нераздельная.

Иногда Божественный Свет созерцается таким образом, что человек уже ничего физического не воспринимает. Во время молитвы дух его вступает в сферу умного Света, и вместе с потерей окружающего его вещественного мира, теряет он и ощущение своего тела. Восхищается дух в это видение с такой нежностью, что он не может дать отчета, что с ним происходит. Не может он после сказать, был ли он в теле, или вне тела.

Чаще случается, что сохраняется нормальное видение материальной обстановки; в подобном состоянии человек может пребывать с открытыми глазами и одновременно видеть два света: физический и Божественный. Такое явление у Отцов имеется в виду, когда они говорят, что видят Несозданный Свет естественными очами. Да, воспринимаются два света, но не одинаковым образом. Свет нетварный по природе своей иной, и видение его не подобно физическому зрению, при котором свет производит известное раздражение оптического нерва, переходит затем в психофизиологический процесс видения, не оказывающего на нас духовного влияния. Обратное со Светом Божественным: его приход всегда связан с особым благодатным состоянием, ощутимым и в сердце, и в уме, и даже в теле. Невидимый по естеству своему, он необъяснимо становится видимым. Таковое явление, однако, менее обычно, чем возможные интенсивные духовные состояния благодати, не сопровождающиеся видением Света.

Первый из описываемых здесь образов созерцания выше второго, так как причастие к Божественной жизни, прикосновение к Безначальному Бытию переживается глубже, чем при втором. Но как объяснить, что в состоянии видения не улавливается вообще какой бы то ни было процесс мышления, т.е. появление в уме понятий или образов. И, однако, по окончании сего состояния, и ум и сердце ощущают себя исполненными нового познания; сердце, действием в нем благодати Божественной любви, глубже постигает тайны, превосходящие всякое интеллектуальное восприятие. Назвать сие воскресением души? или дыханием Вечности, объемлющей нас? Возможны оба выражения.

В нашем земном существовании, “прежде, чем мы вкусим смерти” (Мф. 16, 28), наиболее тесное общение с Божеством нам дается чрез осияние нас Нетварным Светом. Когда сей Свет приходит “в силе”, тогда, как говорит Старец Силуан, “нельзя не узнать, что это Господь, и Дух Святой бывает в человеке во всем человеке: и в душе, и в уме, и в теле” (Ст. Силуан). Действие Его, Света, не может пройти незамеченным, неосознанным. Будучи безначальной энергией Бога, сей Свет проникает нас этой силою, и мы становимся “безначальными” не по происхождению нашему, но по дару благодати: безначальная жизнь сообщается нам. И нет конца мерам излияния любви Отчей на человека: он становится тожественным Богу. Тожество по содержанию, не по Изначальности Само-Бытия. Бог вечно пребудет для твари разумной — Богом. Христос по воскресении Своем сказал Марии Магдалине: “... иди к братьям моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему” (Ин. 20, 17). Святитель Григорий Богослов прекрасно объясняет смысл слов Господа. “Отцу Моему” по существу, от века; “Отцу вашему” по дару любви Отчей. “К Богу Моему” по человечеству, воспринятому Им, а не в “собственном смысле” (Св. Григорий). И это есть вечное положение. Для Человека-Христа — Отец пребывает Богом; для нас также. Но как полнота Божественной Жизни сообщена Человеку-Христу, так и спасаемым во Христе сообщается та же полнота. Это следует из молитвы Господа: “... Они не от мира, как и Я не от мира... Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина... Не о них только молю, но и о верующих в Меня по слову их: да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче, которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую ты дал Мне...” И еще: “... все Мое — Твое, и Твое —Мое; и Я прославился в них” (Ин. 17: 10 и 17: 26).

Свет, исходящий от Отца светов, эти слова делает родными, нашими внутри нас. Сей Свет влагает их в самое внутреннее существо наше. В этом Свете наше общение с Ним; общение “личное” (персональное), лицом к Лицу, персона к Персоне.

Начальные действия Света сего в мерах, если можно так выразиться о сем Божественном даре, малых — опознается глубоким чувством Живого Бога в сердцах и умах наших, но еще не как пришествие Царства в силе, не как очевидное “личное” общение с Ним. Необходимо подчеркнуть, что Свет Божественный непременно соединится с ощутимой всем нашим существом благодатью. В связи с этим Блаженный Старец Силуан говорил и писал: “если ты видишь свет, и при этом ничего другого (т.е. ощутимой благодати), то это от “неприязни” и не должно его принимать”.

Интеллекция непостижимости Само-Бытия возможна и на невысоких степенях духовного познания. Многие, не узрев еще Несозданного Света, т.е. того, что познаваемо бытийно в Божестве, были уже способны ощутить непостижимость Божества в порядке естественного человеку философского созерцания. Это последнее не равно опыту Моисея (Исх. 20, 21): онтологически оно стоит значительно ниже, хотя все же показывает потенциальную возможность для интеллекта придти к подлинным созерцаниям, но не в отрыве от сердца, сего центра персональности человека.

Я не раз говорил, что подобные умы при напряженном сосредоточении дают ощущать себя как свет; неясный, но свет. И если он, ум, признает себя высшим проявлением человека и без любви сердечной предастся своим отвлеченным восхождениям к Абсолютному Бытию, то в некоторых случаях может дойти до люциферизма, с его убийственным холодным светом, с беспощадным презрением к страданиям миллионов людей.

Наш ум создан по образу и по подобию уму Первому — Богу. Ему, нашему уму, свойственен свет, ибо сотворен по образу Того, Кто есть Свет безначальный. Когда в опыте аскетических созерцаний о таинствах и тайнах Бытия Изначального он — ум — переступает порог времени и пространства, и для нас самих становится подобным свету, тогда человек стоит в опасности счесть сей естественный свет тварного ума за Нетварный, Божественный. В состоянии подобных аберраций — ум человеческий создает мистические теории, которые, однако, не выводят его к подлинно сущей вечности, а доступны ему по тварному естеству.

Христианин, пребывая бытийно в сфере Нетварного Света, может еще не уразуметь, что есть сей Свет. Тем же, кто не познал действенно сего состояния, рассуждение о природе этого Света может показаться излишним, “академическим”, не имеющим реального значения для нашего спасения. Не так обстоит дело с подвижниками, предавшими себя на предельный для них труд покаяния. И как возможно для ищущего истинного познания Бога уклониться от вопроса: что или Кто является ему? Знание Бога, бытийное знание, непременно соединяется с пришествием Бога внутрь человека. Это событие по существу своему неописуемо велико. В сердце самом нет сомнений, —но все же явление в силе настолько превосходит наше падшее естество, что никто из верующих во Христа не должен доверять себе без должного свидетельства или в Писании, или в творениях Святых Отцов. Больше того: даже Писания недостаточно для окончательного суждения, потому что и слово Божие почти всеми понимается различно. Необходимо подтверждение от другого лица, живущего единою с нами верою, но удостоившегося прежде нас Божьего посещения. Итак сии три: 1) Святое Писание Нового Завета; 2) творения святых аскетов нашей Церкви и 3) “живой” человек. Если нет сего последнего, то праведной душе свойственен крик к Богу: “пощади меня, и не попусти мне, растленному душой и телом, отпасть от Твоей Истины и вступить на иной, чуждый путь”. “Да не прельстиши Мене лестию” — такие слова влагает церковное песнопение в уста Пресвятой Девы, получившей от Архангела Гавриила откровение о действенном рождении от Нее Сына Божия.

Явления несозданного Света менее редки, чем некоторые думают. В покаянном порыве многие удостоились сего дара, без того, чтобы дерзнуть остановиться на нем умом и осознать подлинно: Кто есть сей? Они довольствуются воздействием Света на душу: примирение с Богом, неоценимое утешение, ощущение вечности, преодоление смерти.

Не все по естеству обладают одинаковой силой выражения пережитого ими опыта. И это наблюдается даже среди величайших. Пример: Апостол Петр, объятый огнем любви ко Христу, творил чудеса подобно Самому Господу, но в своих посланиях он менее богат, чем Апостолы Иоанн и Павел. Петр, свидетель Фаворского преображения, знал, что чрез Христа, во Христе он соединяется с Богом в вечности; что “дарованы нам великие и драгоценные обетования, чтобы чрез них соделаться причастниками Божественного естества...” (ср. 2 Пет. 1, 4); “нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы спастись” (Деян. 4, 12). Немало и других великолепных слов находим мы в его посланиях, но Иоанн и Павел, менее его совершившие чудес, в своих учениях дали нам еще более богатый материал, открывая нам необъятные горизонты богопознания. Апостол Павел более всех других Апостолов располагал аппаратом (развитию которого обычно содействует наука) для описания данных ему опытов. Ему принадлежит слава за целые ряды глубочайших выражений откровенных истин.

Моя мысль, естественно, часто возвращается к моему в Боге Отцу, блаженному Старцу Силуану. Бытийно сей смиренный муж пребывал в состояниях, которых за всю историю Церкви удостоились немногие, но в своих писаниях он явно обнаруживает отсутствие у него запаса слов и понятий для более наглядного изображения излитых на него великих благословений. Церковь, мы знаем, одинаково чтит и тех, кто в немногих словах, но в обилии чудес и высотою духа созидали Ее, и тех, кто послужил той же цели даром учительства.

Когда воистину Сущий Бог — о онтос Он — открывается в явлении Нетварного Света, тогда интуитивно человек покидает идущую снизу философию о транс-персональном Абсолюте. Не отвлеченное, но бытийное познание Бога никак не ограничивается одним интеллектом: необходимо живое слияние-общение всего человека с Актом Божественного Бытия. Реализуется сие в любви: “Законник сказал Иисусу в ответ: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим” (ср. Лк. 10, 27). И это есть наша гносеология — наука о познании.

Заповедь призывает нас “любить”. Следовательно, любовь не есть нечто, уже данное нам: ее нужно стяжать подвигом нашего личного самоопределения. Призыв Господень обращен прежде всего к сердцу, как духовному центру персоны. Ум-рассудок является одною из энергий человеческой личности. Любовь Божия чрез веру зарождается в сердце, и ум поставляется пред новым внутренним событием. Пламя сей любви привлекает всецело ум в сердце, и как бы расплавленный — он сливается с сердцем во-едино и созерцает Бытие во Свете Божественной Любви. Человек становится “целым”: исцеленным.

Нет духовной борьбы более трудной, более болезненной, чем борьба за торжество любви Христовой. Начинается она в нас самих, затем исходит во весь мир. Подлинно, сия любовь не от Земли, но от Неба. В ней смысл Бытия Самого Бога, Который дал нам заповедь “любить”. Восход духовный в Царство нетварной любви Божией требует весьма длительного аскетического подвига. Сему “восходу” усматриваем некую аналогию в утомительном подъеме на крутую гору, — в муках творчества одаренных артистов во всех областях искусства, — в многолетнем усидчивом труде для приобретения научных знаний, да и во многом другом, подобном сему. И если люди в большинстве случаев идут с готовностью на всевозможные жертвы для приобретения кратковременных материальных ценностей или привилегированного социального положения, то не приходится удивляться в необходимости еще и во много раз больших усилий для стяжания непреходящих ценностей Царства Божия, по глаголу Христа: “Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его” (Мф. 11, 12).

 

О НЕТВАРНОМ СВЕТЕ III

Сейчас я хочу говорить о том, что Господь даровал мне после моего обращения к Нему в зрелом возрасте, когда посещения связывались с глубокой покаянной молитвой. В начале этого периода Свет являлся, скорее, как Огонь, пожигавший и на поверхности тела моего, и внутри души нечто такое, что я воспринимал при этом горении, как чуждое Богу. О, я тогда ничего не знал и не понимал, что со мною происходит. Мысль моя не шла на исследование природы сего Огня и сего Света. Я страдал в моем покаянии всем моим существом; но я знал, что я ожил духом. В те годы чрез меня проходили мощные волны и чувств, и мыслей. Приливы их бывали внезапными или постепенными; иногда все смешивалось в неясную полуночную грозу; и сказать теперь точно об испытанном в хронологическом порядке — невозможно. Что помню я достоверно, так это основной мой порыв к Богу в моей смертельной тоске по Нему. Я выражал ее в моих молениях такой сосредоточенности, что если и