Воспоминания о военном детстве

Э.А.Ильичева

Когда началась война, мне еще не исполнилось и пяти лет, но я помню, как мама пришла из магазина взволнованная. У нее в руках была полная сумка венских булочек. Их раньше выпекали очень вкусными. Мама сообщила страшную новость о том, что немцы напали на нашу страну.

Когда в Лугу пришли немцы, то недалеко от нашего дома, также в деревянном здании, расположилась немецкая комендатура. Хозяева – Жуковы к началу оккупации успели эвакуироваться, поэтому дом был пустым. Рядом с нами жили Варфоломеевы, а сразу за домом начинался лес. Мы жили, как на хуторе. Согласно новым порядкам, вечером, после шести часов на улице появляться было нельзя, так как немецкий патруль мог без предупреждения выстрелить в человека.

 

Днем часто по улицам водили наших военнопленных. Вид их был удручающим. В рваных шинелях, с серыми подавленными лицами, они медленно двигались под конвоем. На ногах у некоторых из них были галоши, но у многих совсем не было никакой обуви. Ее заменяли лишь рваные тряпки. Пленные постоянно испытывали муки от голода и холода. Они мостили бревнами Нижегородскую улицу, а по краям скрепляли проволокой. Дорога эта была никому не нужна.

Патрули били военнопленных прикладами, издевались над ними. Но те, кто переходил работать к немцам, жили вольготно. Их называли власовцами. Это были настоящие предатели, которые в голодные военные годы приспосабливались к жизни, чтобы быть сытыми, одетыми, обутыми и ни в чем не нуждаться. Им выдавали красивую немецкую форму черного цвета, часы, они носили хорошо начищенные хромовые сапоги. Ходили слухи, что они, прислуживающие немцам, часто предавали честных русских людей, обрекая их на смерть. Власовцы ходили по улице с гордым видом, с пренебрежением глядя на тех несчастных, чья совесть и честь не позволили им стать на этот путь. Когда мама с нами проходила мимо них по улице, то всегда низко опускала голову, стараясь не смотреть и быстро пройти мимо.

В центре города, между церковью и Госбанком, стояли виселицы, где раскачивались на ветру наши русские люди, повешенные оккупантами. На груди у каждого находилась доска с надписью «Партизан» (или каким-то другим текстом).

 

Однажды я с мамой стала свидетелем одного случая. Дело было зимой. Недалеко от нашего дома, на углу Рижского переулка и Тульской улицы, мы повстречали немецкий патруль, конвоировавший военнопленных. Навстречу двигалась одна из наших знакомых, живших по соседству – тетя Валя Сорокина. На санках она перевозила свой небогатый скарб: тумбочку, кухонный стол, старые ведра и прочее, на новое место проживания. Тетя Валя попросила у немецких солдат разрешения раздать пленным картошку, сваренную «в мундире», которая находилась в чугунке у нее на санях. Патруль разрешил. Но что тут началось! Обезумевшие от голода оборванные военнопленные хватали из чугунка картошку и тут же запихивали ее в рот, а кому не досталось, отнимали у других. Тетю Валю сбили с ног, во время возникшей потасовки с головы у нее сорвали платок. Вот до чего они доводили наших русских людей! Страшно было на все это смотреть.

 

Мы жили на краю города, за нами начинался лес, кругом патрули ходили всю ночь. Однажды зимой к нам ночью постучали. Мама вышла в коридор. Там стоял военнопленный, весь в лохмотьях, он сбежал и спрашивал дорогу на Корпово и Ведрово. Мама ему дала что-то из папиной одежды, кочан капусты, еще что-то съестное и показала, в какую сторону идти. Тот двинулся по сугробам, и прямо от нашего дома его следы вели в лес. Мама очень беспокоилась, что утром немцы обнаружат пропажу и станут его искать, а следы – это явная улика, и тогда нас всех могут расстрелять. Ведь по приказу оккупационных властей местные жители обязаны были выдавать немцам всех сбежавших военнопленных. Она всю ночь не спала и молилась Богу Всевышнему, и вот – под самое утро пошел сильный снег, который запорошил все следы. Так Господь спас нас.

 

Мы жили впроголодь, и мне постоянно хотелось кушать. У нас в хозяйстве были маленькие курочки, мы держали их в клетке, но всех их забрали немецкие солдаты. Когда они занимались их поимкой, им было очень весело, а мы после этого остались голодными.

Однажды, когда Луга была в оккупации, летом я вышла погулять около дома. Ко мне подошел немецкий солдат и дал горбушку немецкого хлеба. Я, конечно же, сразу стала его уплетать, а он стал меня фотографировать. Приседая и отступая на некоторое расстояние, он все щелкал и щелкал затвором фотоаппарата. Но мне-то было все равно, что делает он. Самое главное, что у меня есть такой вкусный хлеб, и я поедаю его с таким аппетитом.

 

Во время войны питание было плохое, поэтому детский организм этого не выдерживал. Так, у моей сестрички Нади (ей было тогда где-то два с половиной - три года) ножки покрылись чирьями, большими, как сливы. Они были красного цвета и очень болели. У меня на ногах тоже были красные пятна, но поменьше. Мама не знала, как их лечить.

Мы жили тогда не в доме, доставшемся нам от дяди Васи, а в опустевшем деревянном доме, также располагавшемся в Рабочем переулке, где до войны жила мамина подруга тетя Зина Голикова. Напротив нас располагалась немецкая столовая. А за рекой, в доме, где до войны был наш детский садик, куда меня водила мама, находился немецкий медпункт.

Однажды мама решилась пойти туда вместе с нами. Нас принял обаятельный, внимательный и симпатичный молодой доктор. Он был так любезен с нами, что это даже вызвало наше удивление. Доктор осмотрел больные ножки Нади, вскрыл эти чирьи, наложил повязку, а также дал мази, присыпки, также посмотрел мои ноги и велел мазать и их. Он велел маме вместе с сестрой через некоторое время придти на перевязку. Вскоре ножки у сестры пошли на поправку. Когда мы после очередного посещения уходили от него, доктор угостил нас сладостями, дав каждой из нас по пачке печенья и конфеты. Кроме этого, мама получила от него пакет марли для перевязки. Материал был очень красивый, шелковистый. Мама бинтовала нам ноги старыми тряпочками, а марлю сберегала, чтобы обменять на продукты.

Как-то по зиме она пешком с саночками пошла в деревню Наволок, где за эту красивую марлю, которую взяли на занавески, ей дали картошки.

 

Это было летом, когда к нам в Лугу пришли немцы. Когда наши отступали, они заминировали дорогу в лес за ручьем, который течет от кладбища. Но по этой дороге не проходил ни один немец, а на минах подрывались наши грибники. И вот однажды, когда мы были дома, раздались два сильных взрыва, за которыми последовали женские стоны и крики. Мама сразу догадалась – это опять грибники. Сердце ее разрывалось от жалости к несчастным, и она, захватив с собой меня и мою сестру Надю, быстро направилась в комендатуру, где с помощью переводчика объяснила, в чем дело.

Немцы засуетились и выделили нам несколько солдат под командованием офицера, но велели нам идти вперед, а сами пошли сзади. При этом они сказали: - Матка! Партизанен – пух, пух! (Это означало, что, если в лесу находятся партизаны, они будут стрелять в нас). Немцы очень боялись партизан и, возможно, подумали, что мама ведет их прямо к ним.

И вот, она с нами идет впереди, сзади - немцы, воркуют по-своему. Форма у них по цвету такая же, как сосны, что растут по краям дороги. Мы углубляемся в лес, и до нас долетают женские стоны и крики. Эхо в лесу разносится далеко.

На противоположной стороне ручья мы увидели двух женщин, ползущих по земле. У одной из них, что была ближе к нам, взрывом оторвало ступню ноги. На песке за нею тянулся кровавый след. Вторая тоже была жива, но обе они серьезно пострадали от взрывов. Их одежда превратилась в окровавленные лохмотья.

Немецкий офицер на ломаном русском языке и жестами объяснил, что за ручей они не пойдут. Он предложил женщинам ползти к ручью, где им будет оказана помощь. Немецкие солдаты слаженно и ловко стали рубить маленькими топориками молоденькие сосны и делать из них носилки, перетягивая деревца ремнями.

Первая женщина доползла до ручья, солдаты взяли ее на руки и положили на носилки. Другая закричала: - Не оставьте и меня! Она приблизилась к ручью, но тут раздался оглушительный взрыв. Ее высоко подбросило в воздух вместе с песком, и на землю упал бесформенный комок. Она погибла буквально на наших глазах. С той поры прошло много лет, но ее крик навсегда остался в моей памяти.

Спасенную женщину немцы отправили в госпиталь. У нее началось заражение крови, и ногу пришлось ампутировать значительно выше поврежденного участка. Ее фамилия была Головко, она жила в Петергофском переулке. Мама часто навещала ее. Мы встречались с Головко и после войны. Она носила деревянный протез. Маму нашу именовала не иначе как своей спасительницей. Потом они с мужем куда-то уехали к нему на родину.

Вот такие иногда складывались ситуации, но мама в любое время: и в войну, и после нее, никогда не была равнодушна к чужой беде. Она была простой женщиной, хитрости у нее не было совсем, она что думала, то и говорила. На ее плечи в жизни выпало много тягот, но она преодолевала их с верой в Господа, на которого она уповала всю свою жизнь.

 

P.S. Сквозь все воспоминания тети Фиры красной нитью проходит образ ее мамы, моей бабушки Агафьи Ефимовны Беликовой (1909-1981). С позиций современного человека очень сложно представить, как могла эта хрупкая женщина вынести тяготы военного времени, в тяжелейших условиях, лишившись кормильца (мой дед пропал без вести в 1944 году), вырастить двух дочерей.

В годы войны подобная женская судьба была типичной в масштабах огромной страны. Поэтому, публикуя эти воспоминания, мы отдаем дань уважения всем женам, матерям, сестрам, что своим самоотверженным трудом, неустанной заботой о близких и верой в долгожданную Победу приближали ее наступление.

 

Подготовил В.Ковалев.