ФУКО (Foucault) Мишель (Поль-Мишель) (1926— 1984) — французский философ, теоретик культуры и историк. 5 страница

волических образований"; 5) реконструкция направлена на область дотеоретического знания, т.е. не на любое имплицитное мнение, а на проверенное на деле интуи­тивное предзнание. Далее, реконструкция направлена на дотеоретическое знание всеобщего характера. "Если подлежащее реконструкции дотеоретическое знание вы­ражает универсальную способность, всеобщую когни­тивную, языковую или интерактивную компетенцию, тогда то, что начинается как экспликация значения, на­целено на реконструкцию родовой компетенции. Эти реконструкции по своему радиусу действия и статусу сравнимы со всеобщими теориями". Тот тип реконст­руктивного анализа, который предлагает универсальная прагматика, отличается or сугубо лингвистических ре­конструкций имплицитного знания компетентных субъ­ектов. "Производство предложений по правилам грам­матики представляет собой нечто иное, нежели исполь­зование предложений в соответствии с прагматически­ми правилами, образующими инфраструктуру речевых ситуаций". Отграничение универсальной прагматики от лингвистики достигается посредством различения пред­ложений и выражений: коль скоро определенное грам­матически правильное предложение выступает как вы­ражение в определенной речевой ситуации, оно приоб­ретает комплекс отношений к реальности, ранее в нем отсутствовавший: (а) отношение к внешней реальности того, что может выступать предметом восприятия, (б) отношение к внутренней реальности того, что говоря­щий мог бы выразить как свои намерения и (в) отноше­ние к нормативной действительности того, что является социально и культурно приемлемым. Тем самым выра­жение обретает притязания на значимость, которые от­сутствовали в грамматически правильном предложении. "Понятность является единственным имманентным языку универсальным притязанием, которое может быть выдвинуто участниками коммуникации. (...) В то время как грамматически правильное предложение выполняет притязание на понятность, удавшееся выражение долж­но удовлетворять еще трем притязаниям на значимость: оно должно считаться участниками истинным, коль ско­ро оно отображает нечто в мире; оно должно считаться правдивым, коль скоро оно выражает намерения говоря­щего; и оно должно считаться правильным, коль скоро оно соотносится с общественно признанными ожида­ниями". Для того чтобы произвести грамматически пра­вильное предложение, речевой субъект должен владеть лишь совокупностью лингвистических правил; это на­зывается доступной лингвистическому анализу его спо­собностью к языку. Но его способность к коммуника­ции, которая доступна лишь прагматическому анализу, представляет собой нечто иное. Она является способно­стью готового к взаимопониманию речевого субъекта

ставить правильно построенное предложение в опреде­ленные отношения к реальности. В той мере, в какой это решение не зависит от меняющихся контекстов, но включает предложение во всеобщие прагматические функции, в нем воплощается именно та коммуникатив­ная компетенция, для которой предлагается универсаль­но-прагматическое исследование. Если задача эмпири­ческой прагматики состоит в описании ситуационно-ти­пических речевых действий в определенной обстановке, которая, в свою очередь, может анализироваться с соци­ологической, этнологической и психологической точек зрения, то универсальная прагматика, напротив, занята реконструкцией той системы правил, которая лежит в основе способности субъекта выражать предложение в любой возможной ситуации. "Три всеобщие прагмати­ческие функции (с помощью некоего предложения не­что отображать, выражать намерение говорящего и про­изводить межличностное отношение между говорящим и слушателем) лежат в основе всех тех функций, кото­рые может принимать на себя выражение в особенных контекстах". Точке зрения универсальной прагматики была наиболее близка теория речевых актов Остина — Дж.Серля. В процессе дискуссий о речевых актах были выработаны воззрения, на которых могут базироваться основные положения универсальной прагматики, одна­ко универсально-прагматическая позиция, по мысли X., ведет к такому пониманию речевого акта, которое в не­которых важных пунктах расходится с его интерпрета­цией Остином и Серлем. Ядром теории речевых актов является прояснение перформативного статуса языко­вых выражений. Тот смысл, который предложение при­обретает, выступая элементом речевого акта, Остин ана­лизирует как иллокутивную силу речевых действий: "тем, что я высказываю обещание или утверждение, я не просто сообщаю определенное содержание; говоря так, я нечто делаю". Эксплицитное речевое действие по сво­ей внешней структуре соответствует стандартной фор­ме, если оно состоит из иллокутивной и пропозицио­нальной составных частей. Иллокутивная составная часть представляет собой иллокутивный акт, который осуществляется с помощью перформативного предло­жения. Эта перформативная составная часть требует до­полнения в виде пропозициональной части, которая строится с помощью предложения пропозиционального содержания. Ясно, что мы можем обе составные части варьировать независимо друг от друга: мы можем некое пропозициональное содержание сохранять неизменным в различных типах речевых актов. "Иллокутивный акт устанавливает смысл употребления пропозиционально­го содержания". С двойной структурой речи связана внутренне присущая ей рефлексивность. Каждому рече­вому акту свойственна самоотнесенность: участники

должны сочетать коммуникацию относительно содер­жания с метакоммуникацией относительно смысла упо­требления сообщаемого содержания. При этом речь идет вовсе не о метаязыке и метаязыковых высказыва­ниях: "В метакоммуникативной области речи высказы­вания как раз и невозможны; здесь избираются иллоку­тивные роли, в которых должно использоваться содер­жание высказывания". Универсальная прагматика имеет своей задачей рациональную реконструкцию двойной структуры речи. В контексте рассуждений X. правомер­но заметить, что Остин сохранил понятие "значение" для характеристики предложения пропозиционального содержания, а понятие "силы" использовал для характе­ристики иллокутивного акта выражения этого пропози­ционального содержания. При таком подходе иллоку­тивная сила отождествляется с теми аспектами значе­ния, которые связаны с употреблением пропозициональ­ного предложения в конкретных и негенерализируемых ситуациях и оказывается несущественной пристройкой к пропозициям. Универсально-прагматический подход позволяет систематически разработать типологию рече­вых действий и выделить основные модусы использова­ния языка (и соответственно — основные притязания на значимость). Истина является лишь наиболее бросаю­щимся в глаза, но не единственным притязанием на зна­чимость, отраженным в формальной структуре речи. Иллокутивная сила речевого акта, которая создает меж­ду участниками коммуникации межличностное отноше­ние, отсылает к обязующей силе признанных норм дей­ствия (или оценки) — речевое действие актуализирует уже существующий образец отношения. Когнитивному использованию языка соответствуют констативные ре­чевые акты, а интерактивному — регулятивные, кото­рые характеризуют определенное отношение, которое говорящий и слушатель могут занимать в отношении норм действия или оценки. Благодаря иллокутивной си­ле речевого действия нормативное притязание на значи­мость (правильность или уместность) встроено в струк­туру речи столь же универсально, как и когнитивное, но только в регулятивных речевых актах (приказах, запре­тах, обещаниях и т.п.) оно выражено эксплицитно. Ана­логичным образом, нормативное притязание на значи­мость остается имплицитным в констативных речевых актах, в которых эксплицитно выражено притязание на истину. Исходная позиция Остина, сводящаяся к разли­чению перформативных и констатирующих выраже­ний, является слишком узкой, так как значимостный спектр речи этим не исчерпывается. Согласно X., "то, что в области коммуникативного действования может выделяться таким же образом, как истинность пропози­ции и правильность (уместность) интерперсонального отношения, это правдивость, с которой говорящий вы-

ражает свои намерения. Правдивость... особенно выде­ляется в экспрессивном использовании языка". Таким образом, универсальной прагматикой, с точки зрения X., выделяются следующие модусы коммуникации: когни­тивный, интеракционный и экспрессивный; при этом тематизируются соответственно: пропозициональное со­держание, интерперсональное отношение, намерение говорящего; тематизация определяется следующими притязаниями на значимость: истина, правильность, правдивость. Наконец, универсальная прагматика поз­воляет прояснить рациональные основания иллокутив­ной силы, которую Остин и Серль анализируют таким образом, что связывают ее с удачей или неуспехом рече­вого акта. Посредством иллокутивного акта говорящий делает определенное предложение, которое может быть принято или отклонено. Но если иллокутивная сила не сводится к суггестивному воздействию, то что может побудить слушателя положить в основу своего действия предпосылку, что говорящий также серьезно относится к тому обязательству, которое он побуждает принять? Говорящий и слушатель своими иллокутивными актами выдвигают притязания на значимость и требуют их признания. Поскольку же притязания на значимость имеют когнитивный характер, они доступны проверке. Поэтому универсальная прагматика выдвигает, как от­мечает X., следующий тезис: "В конечном счете говоря­щий может иллокутивно воздействовать на слушателя, а последний, в свою очередь, на говорящего потому, что типичные для речевого действия обязательства связаны с когнитивными и доступными проверке притязаниями на значимость, т.е. потому, что взаимные обязательства имеют рациональную основу". По схеме X., коммуника­тивная практика на фоне определенного жизненного ми­ра нацелена на достижение, сохранение и обновление консенсуса, который покоится на интерсубъективном признании доступных критике притязаний на значи­мость. "Внутренне присущая этой практике рациональ­ность обнаруживается в том, что коммуникативно до­стигаемое взаимопонимание должно быть в конечном счете обоснованным. [...] Поэтому я полагаю, что поня­тие коммуникативной рациональности может быть адекватно эксплицировано посредством теории аргу­ментации". Ключевое понятие коммуникативного дей­ствия проясняется через его противопоставление инст­рументальному и, как его частному случаю, — стратеги­ческому действию: "Мы называем действие, ориенти­рованное на успех, инструментальным, если мы его рас­сматриваем в аспекте следования техническим прави­лам и оцениваем степень эффективности его воздейст­вия на взаимосвязь событий; стратегическим мы назы­ваем действие, ориентированное на успех, если мы рас­сматриваем его в аспекте следования правилам рацио-

нального выбора и оцениваем степень его влияния на решения рационально действующих партнеров по ком­муникации. Инструментальные действия могут быть связаны с социальными интеракциями, а стратегичес­кие действия сами представляют собой социальные дей­ствия. В отличие от них, я говорю о коммуникативных действиях, если планы действия актеров координируют­ся не посредством эгоцентрической калькуляции успе­ха, а через акты взаимопонимания. В коммуникативном действовании ориентация на собственный успех не яв­ляется первостепенной для участников, которые пресле­дуют свои индивидуальные цели при том условии, что они могут согласовывать планы своих действий на ос­нове общих определений ситуации" (X.). Для коммуни­кативного действования только такие речевые действия являются конститутивными, с которыми говорящий свя­зывает доступные для критики притязания на значи­мость. Когда речь идет о взаимопонимании, имеется в виду экспликация дотеоретического знания компетент­ных речевых субъектов, в связи с чем "коммуникативное действование" и "жизненный мир" определяются как взаимодополнительные понятия: жизненный мир пред­стает как смысловой горизонт процессов коммуника­ции, являясь как бы "врожденным коммуникативным опытом". В русле логики X., если мы отказываемся от основных понятий философии сознания, в которых Гус­серль разрабатывал проблематику жизненного мира, то мы можем мыслить жизненный мир как переданный по­средством культуры и воплощенный в языке запас об­разцов толкования. Структуры жизненного мира опре­деляют формы возможного взаимопонимания. "Жизнен­ный мир является как бы той трансцендентальной обла­стью, в которой встречаются говорящий и слушатель, где они могут обоюдно выдвигать притязания на то, что их выражения и мир (объективный, социальный или субъективный) сообразуются друг с другом, и где они могут критиковать и подтверждать эти притязания на значимость, преодолевать свои расхождения и достигать согласия". Причем только ограниченные фрагменты жизненного мира, которые включены в горизонт ситуа­ции, образуют доступный для тематизации контекст ориентированного на взаимопонимание действия и вы­ступают под категорией знания. Из перспективы кон­кретных ситуаций жизненный мир предстает как резер­вуар само собой разумеющихся и непоколебимых убеж­дений, которые используются участниками коммуника­ции для кооперативных процессов толкования. Ситуа­ция действия образует для ее участников центр их жиз­ненного мира, а жизненный мир является подвижным горизонтом, фоном актуальной ситуации. Процесс вос­производства включает новые ситуации в уже существу­ющие состояния жизненного мира, причем не только в

семантическом измерении значений или содержаний (культурной традиции), но и в измерении социального пространства (социально интегрированных групп) и ис­торического времени (сменяющих друг друга поколе­ний). Этим процессам культурной репродукции, соци­альной интеграции и социализации соответствуют в ка­честве структурных компонентов жизненного мира культура, общество и личность. Таким образом, субъек­ты, достигая согласия относительно чего-то в мире, од­новременно участвуют во взаимодействиях, посредст­вом чего они образуют, подтверждают и обновляют свою принадлежность к социальным группам, равно как и свою собственную идентичность. Во внутренней перспективе жизненного мира общество предстает се­тью коммуникативно опосредованных коопераций, свя­зывающих социализированных индивидов друг с дру­гом на фоне культурных традиций и обеспечивающих тем самым социальную интеграцию. В основе общест­венной модернизации (перехода от примитивных к сложно организованным обществам) лежит рационали­зация жизненного мира. Последняя обнаруживает себя прежде всего в его структурной дифференциации, что ведет к отделению обретающей динамизм институцио­нальной системы от образов мира, которые, в свою оче­редь, рационализируются, к автономизации личности по отношению к общественным институтам, к развитию рефлексивно-критического отношения личности к унас­ледованным традициям. Соответственно, набирает обо­роты генерализация ценностей, все в большей степени освобождающая коммуникативное действование от кон­кретных и унаследованных образцов поведения. Возни­кают объединения открытой общественности, в которых нормы и ценности свободно вырабатываются, а не навя­зываются. Тем самым рационализированный жизнен­ный мир делает возможными такие интеракции, кото­рые руководствуются не нормативно предписанным со­гласием, а аргументативно достигаемым консенсусом. Прежде автоматически принимавшиеся картины мира, нормативно-ценностные представления, общественные институты должны отныне получать оправдание через свободное аргументированное обсуждение обществен­ностью. В понятийной перспективе жизненного мира общественная модернизация означает раскрепощение заложенного в коммуникативном действовании потен­циала рациональности. Однако процесс рационализа­ции жизненного мира сопряжен с внутренней диффе­ренциацией общественной системы, вызывающей рост неуправляемой сложности: "Каждая новая область диф­ференциации системы открывает простор дальнейшему нарастанию сложности, т.е. для дальнейшей функцио­нальной специализации и соответствующей более абст­рактной интеграции произошедших дифференциаций".

Обособившаяся системная интеграция общества пред­ставляет собой координацию действий через "обезмолвленные" медиумы коммуникации — Власть и Деньги. Чем сложнее становится общественная система, тем провинциальнее становится жизненный мир, который в модернизированных обществах сжимается до второсте­пенной подсистемы социума — области повседневной жизни. Более того, экспансия механизмов системной ин­теграции ведет к "колонизации" жизненного мира: про­никая в жизненный мир, они на путях его монетаризации и бюрократизации принуждают коммуникативное действование приноравливаться к формально организо­ванным, регулируемым посредством экономического обмена и власти, системам действий. Высвобожденные императивы системности оказывают разрушительное воздействие на жизненный мир, вызывая овещнение жизненных взаимосвязей и инструментализацию имма­нентно присущей ему самоценной коммуникативности. Таким образом, процесс общественной модернизации, рассмотренный в парадигме коммуникативной рацио­нальности, предстает как внутренне противоречивый: параллельно прогрессирующей рационализации жиз­ненного мира идет усиление "обезмолвленных" меха­низмов системной интеграции общества, истощающих жизненный мир и искажающих интерперсональную коммуникацию (инспирирующих ложное согласие — достигаемое помимо дискурса). Анализ имманентной парадоксальности общественной рационализации поз­воляет обосновать рационально-критическую позицию философа в современном — модернизированном — об­ществе. Прежде всего, выявляется нормативная проек­ция идеи коммуникативного взаимопонимания: "В от­личие от "представления" или "познания" выражение "взаимопонимание" требует дополнения "свободное от принуждения", так как это выражение должно употреб­ляться как нормативное понятие. Из перспективы участ­ников "взаимопонимание означает не эмпирический процесс, который обусловливает фактическое согласие, а процесс взаимного убеждения, который координирует действия множества участников на базе мотивации че­рез обоснование. Взимопонимание означает направлен­ную на действительное согласие коммуникацию". От­сюда становится более понятным стремление X. сохра­нить верность традициям философского рационализма и по-новому обосновать универсалистские притязания философии, учитывая их критику современными реля­тивистскими течениями, прежде всего — постструкту­рализмом. Структуралистский подход, вслед за Соссюром, исходит из модели языковой системы правил и пре­одолевает философию субъекта тем, что акты познаю­щего и действующего субъекта, вплетенные в его языко­вую практику, он возводит к лежащим в основании

структурам и грамматическим правилам; при этом субъ­ективность утрачивает силу спонтанного производства мира. Постструктуралистские мыслители, отказываясь от остатков сциентистского самосознания, еще присут­ствующего у Леви-Стросса, отказываются вместе с тем и от последних остатков развитого в Новое время поня­тия разума. "Трансцендентальный субъект приводится к бесследному исчезновению, но вместе с тем из поля зре­ния исчезает внутренне присущая языковой коммуника­ции система отношений к миру, притязаний на значи­мость и речевых перспектив. А без этой системы отно­шений становятся абсолютно бессмысленными разли­чия между областями реальности, фикцией и действи­тельностью, повседневной практикой и внеобыденным опытом, соответствующими видами и родами текстов. Этот радикальный контекстуализм имеет дело с неким разжиженным языком, который существует лишь в мо­дусе своего течения, так что все внутримировые процес­сы впервые возникают только из этого потока. Этот под­ход находит лишь незначительную опору в философ­ском дискурсе. В основном он опирается на эстетичес­кий опыт, точнее, на факты из области литературы и те­ории литературы". Философский рационализм X. имеет социально-политическую подоплеку и означает, прежде всего, неприятие консерватизма в политике: "Упрямст­во, с которым философия остается верной роли "храни­тельницы разума", едва ли можно отбросить как идио­синкразию поглощенных собой интеллектуалов, осо­бенно в такой период, когда подспудные иррационалистические тенденции превращаются в сомнительную форму политики". "Политика философии" состоит в не­приятии ложного согласия, борьбе с открытым или за­маскированным принуждением, искажающим коммуни­кацию, "коммуникативном разжижении" всех институ­ций, не имеющих признанного общественностью аргументативного оправдания. "Универсальный дискурс от­сылает к идеализированному жизненному миру, кото­рый воспроизводит себя благодаря... механизму дости­жения согласия, переключенному на принятие рацио­нально мотивированной позиции "да/нет". Рационали­зированный в этом смысле жизненный мир никоим об­разом не воспроизводился бы в бесконфликтных фор­мах, но конфликты выступали бы под их собственными именами, не были бы более замаскированы в таких убеждениях, которые не способны выдержать дискур­сивной проверки". Причем идея рациональной органи­зации общества уже является в значительной мере во­площенной в демократических институциях современ­ных правовых государств, поэтому критический анализ модерных обществ разделяет общую основу с объектом анализа и может тем самым принять форму имманент­ной критики. С точки зрения X., играя на стороне исто-

щенного жизненного мира, философия стимулирует ак­туализацию имманентно присущей ему коммуникатив­ности. Опираясь на спонтанно возникшие потоки ком­муникации, в которые включена общественность, в принципе способная к аргументативному достижению согласия, философия помогает общественности стаби­лизировать и воспроизводить себя. Именно отнесенное к самому себе воспроизводство общественности обозна­чает тот пункт, к которому обращены надежды на суве­ренную самоорганизацию общества. Сплетаясь в авто­номную коммуникативную сеть, объединения открытой общественности становятся реальной силой, заставляю­щей политические институты считаться с собой и воз­действующей на процессы принятия решений. Как по­лагал X., именно соответствующие дискурсивные прак­тики как способ коммуникации открывают возможность подлинного субъект-субъектного соприкосновения, ак­туализируя имманентные и вне дискурсивной ситуации не эксплицируемые пласты смыслов. Наряду с этим, дискурсивная коммуникация позволяет избежать иден­тификации дискурсивной практики с внешне изоморф­ной ситуацией ее протекания, т.е. критически дистанци­роваться от ситуации субъект-объектной рациональнос­ти и "технического интереса" единственно реально воз­можным способом: не посредством позитивистского принятия предлагаемых культурой аксиологических ма­триц и не посредством алармизма индивидуально-лич­ностного неприятия социальной ситуации, но на основе эксплицитного утверждения ее рациональных принци­пов: "лишь в освобожденном обществе, реализовавшем разумность своих членов, коммуникация могла бы раз­виться в свободный от принуждения диалог всех со все­ми, который является примером как взаимного форми­рования само-тождественности, так и идеи истинного согласия". Концепция дискурса X. была развита в рам­ках радикального направления концепции нового класса ("экспертократия"), задавая "теорию автономии" как це­ли и способа существования класса "интеллектуалов" (Гоулднер), базирующуюся на фигуре "культуры крити­ческого дискурса". Концепция "легитимации" X. — на­ряду с идеями Фуко — существенно повлияла на кон­цепцию "заката больших нарраций" Лиотара, фундиро­вавшей культурные стратегии постмодерна. Сравнивая в контексте анализа регуманизации общества идеи X. и Батая, Ж.-М. Хеймоне отмечает, что объединяющим па­фосом их творчества является то, что "перед лицом опасности дегуманизации, которую влечет за собой со­временная техника, они почувствовали необходимость восстановить связность социальной сферы... и сообще­ства в их человеческих проявлениях". Основные тематизмы философского творчества X. содержат ряд нетра­диционных для западноевропейского интеллектуализма

трактовок, оставаясь при этом вне акцентированных де­структивных процедур постмодернистского типа. X. от­стаивал идею коммуникативного равноправия филосо­фа-профессионала и публики: с его точки зрения, "про­фаны" вправе самостоятельно определять, что именно является для них значимым (и что есть знание как тако­вое); в повседневных коммуникативных достижениях согласия они /профаны — В.Ф., M.M./ совершенно само­стоятельны. Философия в таком контексте не может оп­ределять содержание консенсуса (негенерализуемое в принципе). Удел философии — курировать формальную сторону коммуникативных практик, актуализировать имманентный рациональный потенциал последних и в режиме диалога отслеживать систематические наруше­ния коммуникаций. Вместо тотальностей философского обоснования приходит тотальное опосредование по­средством философской медиации различных формооб­разований культуры и структур повседневной коммуни­кации. X. стремится преодолеть трансцендентальную модель философствования, формулируя концепцию "притязаний на значимость". Последние, по мысли X., способны трансцендировать любой локальный контекст ввиду собственной универсальности, но при этом доби­ваться фактического признания своего статуса они обя­заны "здесь и теперь", ибо призваны координировать действия участников интеракции. Согласно X., именно модерное развитие как процесс всевозрастающей раци­онализации коммуникативного действования только и способно к адекватной эмансипации структур жизнен­ного мира (трактовавшегося в классической философии как трансцендентальное сознание) из парциальных кон­текстов. (Хотя при этом X. не удалось преодолеть скры­тую этноцентричность модели коммуникативной рацио­нальности, фундируемой вестерналистской схемой об­щественной рационализации.) Предложенная X. теория коммуникативного действования в известной мере леги­тимирует амбиции определенных философских учений на статус "большой теории" в актуальной философии и — более того — обосновывает саму достижимость вы­работки таковой теории в системе современного про­фессионального философствования. Кроме этого, пере­ход от модели сознания к модели языковой коммуника­ции (и, соответственно, от "производительной" к "солидаристской" парадигме в социальной теории), осуще­ствленный X., сделал возможным преодоление теорети­ческого антропоморфизма — понимания комплексов со­циальных явлений наподобие действующих человечес­ких субъектов. В частности: а) общественная рациона­лизация трактуется X. не как рост человеческого разума и не как экспансия целерационального действия, а как структурная трансформация жизненного мира, делаю­щая возможным повышение уровня рациональности че-

ловеческого действия; б) X. отвергает трактовку соци­альных процессов на основе отношений между общест­венными классами, понимаемыми как коллективные субъекты действия; с его точки зрения, социальные си­лы анонимны: социальное подавление суть структурные ограничения коммуникативных практик, затрагиваю­щих в конечном счете все слои общества; в) в схемах X. отсутствует "народ" — макросоциальный квазисубъект-суверен, "волеизъявление" которого выступает конеч­ной инстанцией при определении легитимности обще­ственных институтов, ориентации социального дейст­вия или образов мысли. Субститутом "народа'' — свое­образного "бессубъектного субъекта" суверенности — является у X. "общественность" ("публика") — сеть многообразных и разнородных, но родственных фор­мальным принципам собственного существования объе­динений. Именно поступательное преодоление антро­поморфизма в социальных науках позволительно рас­сматривать в качестве ключевого условия адекватного теоретического понимания радикализирующегося мо­дерна. (См. также Modern.)

В.Н. Фурс, М.А. Можейко