Глава 2. Непреходящее благополучие

Геше Майкл РОУЧ, Кристи МАКНЕЛЛИ

"КАК РАБОТАЕТ ЙОГА"

Исцеление и самоисцеление с помощью йога-сутры

 

Глава 1. То, с чего мы все начинаем

 

 

Третья неделя февраля

 

Год Железной Змеи (1101 г. н. э.)

 

Это было одно из тех маленьких пыльных индийских селений, перед которыми даже указателя не встретишь — дорога просто становится шире, на ней прибавляется народу, и вот уже буйная зелень джунглей отступает, и появляются первые домишки, обложенные необожженным кирпичом. Попадаешь в тощую вереницу крестьян и женщин, несущих на головах глиняные кувшины с водой, бредущих вместе с ними коров, свиней, кур — и все они направляются к центру селения.

Мы подошли к увесистой деревянной балке, перегораживавшей дорогу где-то на высоте пояса. На обочине рядом виднелась сторожевая будка, а в ней — скучающий стражник, свешивающийся из окошка на самом солнцепеке, вдыхая дорожную пыль. За последний год мы с Вечным повидали десятки подобных сторожевых постов: страже предписывалось ловить всех, кто таскал хворост или дичь из окрестных джунглей — собственность какого-нибудь очередного местного тирана, провозгласившего себя королем. Но по большей части стражники просто пользовались случаем стребовать взятку с проезжих торговцев.

Люди и скот подходили к заставе, подныривали под шест, и мы с Вечным поступили так же. Вечному, моему лохматому тибетскому псу, едва достававшему мне до колен, это далось совсем без труда.

Но стоило нам двинуться дальше, как стражник выбрался из своей будки. Он лениво наклонился, подобрал камень с земли и швырнул его в Вечного, но тот уже привык к подобному обращению к собакам в Индии и легко увернулся. Но я порядком устала, мне было жарко, и, подобрав Вечного на руки, я одарила охранника вызывающим взглядом.

— Эй, ты, — крикнул он.

Я шагала, как ни в чем не бывало — так меня учила моя бабушка.

Всегда можно сказать, что не расслышала.

— Эй, ты, там! Стой! — а вслед за этими словами раздался звук постукивания лати по земле. Лати — это гибкая жутковатого вида дубинка. Если упереть ее одним концом в землю, то она достанет до пояса. С такими ходят все стражники. Она не производит особо устрашающего впечатления, но это только на первый взгляд: в умелых руках это штука одним махом вспарывает кожу. И кое-кто из таких стражников только и ищет повода лишний раз воспользоваться ею. Так что я замедлила шаг.

— Подойди-ка сюда.

Я повернулась и взглянула пристальнее ему в лицо — темное от многих часов под палящим солнцем и от злобного нрава. И еще из-за чего-то, пока неясного. Я приближалась медленно, стараясь держаться спокойно.

— Марш в сторожку, — велел он, дубинкой указывая мне дорогу. В будке едва хватало места для одного человека, не говоря уже о двоих. Но лучше было не возражать: уж слишком напряженно его пальцы сжимали дубинку.

Он втиснулся в будку следом за мной и оказался совсем близко, даже слишком близко, и тут я поняла, что еще мне в нем так не понравилось.

От него тянуло тем самым сладковатым душком, который обычно исходит от всех, кто злоупотребляет местной тростниковой брагой. Он вперил в меня свои налитые кровью глаза, смерил взглядом мое простенькое оранжевое сари — почти год назад я выменяла это легкое хлопковое платье за свою шерстяную одежду, в которой пришла с гор.

— Ты не из этих мест, — молвил он, словно обвиняя.

— Да, сударь, я не местная.

— И откуда же ты в таком случае?

— Из Тибета, — ответила я. Он воззрился на меня непонимающе. — Где снеговые горы, — пояснила я, махнув рукой в направлении севера.

Он кивнул, но уже успел перевести глаза с моего лица вниз, грубо разглядывая меня, потом Вечного, а затем — мою красную шерстяную сумку.

— Что в сумке? — спросил он тем же тоном обвинителя. Сотню раз пришлось мне выслушать этот сакраментальный вопрос.

Вступление перед тем, как с меня потребуют взятку.

Но на этот раз я была не в том настроении:

— Ничего ценного, — ответила я, пытаясь отстраниться хоть на дюйм от него и его душка.

— Открывай, — приказал он, ткнув пальцем на узенький подоконник на высоте локтей.

Я одарила его коротким суровым взглядом и молча выложила все свои вещи на подоконник. Всё, что у меня было: шаль, подаренная Катрин, маленькая деревянная плошка и книга, которую я обернула, чтобы защитить от непогоды.

— Открой, — велел он, указывая на книгу. Я развернула тряпицу, и стражник склонился над древними страницами, будто намереваясь прочесть что-то. Книга лежала вверх тормашками.

— Старая книга, — провозгласил он, выпрямившись и уставившись мне прямо в глаза.

— Да, старая, — подтвердила я.

— Где ты ее взяла?

— Мне дал ее мой Учитель, — ответила я. Он снова вгляделся в мое лицо:

— Твой Учитель? — переспросил он недоверчиво.

— Мой Учитель, — повторила я.

— Убери все обратно, — сказал он, махнув рукой на книгу и прочие вещи. Я медленно собралась, стараясь не показывать, что у меня тряслись руки. Я смотрела мимо него, в дверной проем.

— Я могу идти?

Он забрал у меня из рук сумку.

— Ты пойдешь со мной, — и с этими словами он повернулся и зашагал по дороге в сторону города.

Я последовала за ним, прижимая Вечного к своему отчаянно колотящемуся сердцу. Примерно через полчаса стражник свернул с дороги в какой-то маленький пыльный дворик. В глубине стояло грязное ветхое сооружение все из того же унылого глиняного кирпича. Здание украшало крыльцо, крытое истерзанными пальмовыми листьями, покосившееся на один бок, густо заляпанное грязью. Под самой крышей здание венчало изображение львиной морды и двух перекрещенных мечей под ней, нацарапанных прямо на глине. Герб местного князька, подумалось мне — все похожи один на другой. Уже хорошо то, что этот охранник не поволок меня к себе домой. Быть может, я смогу поговорить с кем-то рангом повыше, с кем-нибудь, кто хотя бы не был пьян.

Темнолицый страж отступил в сторону и указал на крыльцо своей палкой.

— Пошла, — прорычал он.

Я подобрала юбку, перешагивая через грязь на пороге, и открыла дверь внутрь.

— Сядь, — сказал он, указывая на узенькую скамеечку у стены, а сам направился к двери, которая была напротив скамейки, и я услышала, как он обращается к кому-то вполголоса.

Я оглядела эту утлую жандармерию, на деле — тюрьму, поскольку теперь я уже с точностью могла сказать, что так оно и было. Я находилась в довольно большом зале; задняя часть помещения была разгорожена все тем же глиняным кирпичом натри крохотные камеры.

Передняя часть каждой камеры была открыта для обозрения, зарешеченная бамбуковыми шестами от пола до потолка, с такой же дверью. Две камеры пустовали, а в крайней правой виднелась чья-то фигура, лежащая на полу лицом вниз.

У стены напротив меня находилась склад старых ржавых мечей и пик, закрытых на здоровенный деревянный засов. Настоящее оружие — нешуточная сила, которой этот город, вероятно, никогда не видывал. Еще две маленькие комнатки как раз за моей спиной — вот и вся тюрьма. Я вернулась взглядом к кучам грязи на полу.

Стражник вернулся.

— Пошли, — сказал он, указывая на сей раз на дверь за своей спиной. Я вошла с тяжелым чувством, прижимая Вечного к груди.

— Садись, — промолвил мой страж и ткнул в травяной коврик на полу, — комендант желает поговорить с тобой. Ну, погоди, — и он ушел, закрыв за собой дверь.

Я села и взглянула на коменданта. Он сидел в дальнем углу комнаты на коврике с подушками, перед ним стоял низенький столик, заваленный бумагами. Казалось, комендант с головой был погружен в свои записи, помечая что-то в бумагах бамбуковым пером. Но я уже была достаточно осведомлена об этом маленьком бюрократическом трюке. Он вынудит меня ждать до тех пор, пока не будет убежден, что мне предельно неуютно, прежде чем даже дать мне понять, что он знает о моем присутствии. Так он давал мне понять, что я нахожусь в положении, недостойном никакого внимания.

Одним словом, я принялась разглядывать комнату и самого коменданта. Его окружал жуткий беспорядок в виде свитков бумаг, укрытых слоем бурой пыли. Единственным источником света в комнате служило крошечное оконце напротив двери, и теперь вечернее солнце заливало его и его бумажки.

На вид ему было лет тридцать пять, карьерист, слуга народа средних лет. Мне подумалось, что когда-то он, вероятно, был даже красив: густые черные волосы в легких завитках, но теперь припорошенные сединой — ранней сединой, как мне показалось. Когда он поглядывал с сторону, чтобы сверить что-то в каком-то списке, я заметила, что он слегка кривится — обратив внимание на его сутулые плечи, я предположила, что у него неладно со спиной из-за всех этих лет конторской работы и сидения, скрючившись над бумагами. Лицо его было исполнено силы и даже некого благородства, но теперь оно было исчерчено линиями, рожденными болью, пролегшими между бровей и пересекающими уголки рта. Скулы припухли, а под глазами виднелись мешки — похоже, он плохо спал из-за болей в спине, и не только в ней. Что-то было у него и на сердце. И, чтобы не выглядеть слишком уж вызывающе, я потупила глаза и стала ждать, как подобало женщине в наше время.

В конце концов он отложил перо, закрыл чернильницу и поднял на меня глаза — твердый взгляд, полагающийся начальнику.

— Пристав утверждает, что я должен тратить время, задавая вопросы какой-то девице с книжкой, — вздохнул он.

Я взглянула ему в лицо. Оно не было недобрым, но было явственно помечено болью, и посему я решила вести себя смирно. Повисло молчание, и на миг я почувствовала, что он готов меня отпустить. Я бросила взгляд на дверь, и он словно помедлил, но когда я вновь посмотрела на него, он уже пристально изучал мое лицо, будто я могла бы быть кем-то, кого он знал. Потом он опустил глаза на мгновение, а потом решительно упер ладонь в свой столик.

— Подойди ближе. Покажи книгу.

Я приблизилась к нему, вынула книгу из сумки и положила перед ним.

Я было собралась открыть ее, но он опередил меня, и вот уже его сильные красивые руки легко и быстро развернули книгу. Он явно умел обращаться с книгами.

— Пристав был прав, — кивнул он, — Она очень старая, буквы нацарапаны на пальмовых листах.

Я кивнула, и сердце мое екнуло.

— Как к тебе попала эта книга? — спросил он, глядя испытующе мне в лицо.

— Ее дал мне мой Учитель.

— Учитель? Какой еще Учитель?

— Тот, сударь, — сказала я, помедлив, понимая, что сейчас с легкостью

могу попасть в переделку, — тот, который… учил меня по ней.

— Учил по ней?

— Да, сударь.

— Тебя, девчонку? Сколько тебе лет?

— Семнадцать, сударь.

— И ты… ты изучала такую вот книгу?

— Да, — ответила я, поднимая голову с оттенком гордости, как сделала бы моя бабушка.

— Где?

— Дома, в Тибете.

— И Учитель твой оттуда?

— Да, сударь… или…

— Что «или»?

— Был оттуда.

— Он мертв?

— Мой Учитель… — как мог он понять это? — Мой Учитель… ушел.

— Ушел? — он уставился на меня настороженно, ощущая мое замешательство.

— Да, сударь, — сказала я нерешительно, начиная не на шутку беспокоиться.

— Отчего же ты пришла в Индию?

— Я направляюсь к Ганге, в Варанаси, чтобы продолжить обучение.

— Обучение? Ты, девчонка? У кого ты собираешься учиться?

— С Учителем, — ответила я жалобно.

— С каким Учителем? Как его имя?

— Я не знаю…

— Не знаешь? Как же ты его найдешь?

Или ее? Я задумалась, но смогла лишь покачать головой. Он вновь изучал мое лицо.

— Сколько ты уже в пути?

Я уставилась в потолок, пересчитывая месяцы.

— Год, сударь. Почти точно год.

— И что же по этому поводу думает твой муж?

— У меня… у меня нет мужа, сударь.

— Допустим. А отец?

— Отец… отец знает, что я в Индии.

— Знает, но одобряет ли? — он скривился, и все что мне оставалось, это потупиться.

Комендант вздохнул и прошелся пальцем по названию книги. Я заметила, как шевельнулись его губы, проговаривая написанные на санскрите, родном мне языке, слова. Он мог их прочесть, насколько я могла судить, но с большим трудом — только буквы.

— Тут написано «Йога Сутра», — промолвил он, — Мать всех учений по йоге.

Я кивнула.

— И ты изучила эту книгу? Хорошо ее знаешь?

Я снова кивнула.

Он внезапно выпрямился, и я снова заметила, как он скривился от боли, настолько привычный к этому, что сам он едва ли заметил свою гримасу.

— А теперь представь, каково мне все это слышать, — сказал он, — Девица твоего возраста, заявляющая, что она изучила подобную книгу, бесценную книгу, при помощи какого-то исчезнувшего учителя. Блуждающая в одиночку в чужой стране, без мужа, без разрешения отца, направляющаяся к учителю, имени которого она не знает. И, если верить приставу, без гроша в кармане.

Я кивнула. Он вполне точно обрисовал всю мою жизнь.

— И ты готова поклясться, что книга — твоя? Что ты не украла ее?

— Она моя.

Он снова вздохнул, тяжело вздохнул, и вдруг резко развернул книгу ко мне. Он перелистал несколько страниц и ткнул пальцем в одну из них.

— Вот отсюда. Читай, что тут написано. Я склонилась над столиком.

— Это из второй главы, — начала я, — и в ней говорится:

 

 

Все, что не длится вечно,

Кажется нам таковым.

II, 5а

 

 

Комендант опустил взгляд и какое-то время изучал прочитанное.

Когда он снова посмотрел на меня, глаза его блестели, словно он готов был расплакаться. И в голосе его прозвучал гнев и даже некое беспокойство:

— Что это значит? — требовательно спросил он.

— Это о нашей жизни, — ответила я тихонько, — О наших друзьях, семье, работе, теле. Пока они с нами, когда мы видим их, прикасаемся к ним, нам кажется, что они вечно пребудут с нами. Но они рано или поздно покидают нас.

Лицо его напряглось.

— Здесь об этом не сказано.

— Именно это здесь и сказано, смею вас заверить, сударь.

— Ты лжешь. Ты просто что-то придумываешь, пытаясь улизнуть с этой вещью, с вещью, которую ты украла. Но в этой книге говорится не об этом. Это книга о йоге, величайшая книга о йоге, а йога — это… ну, йога — это любой знает, это упражнения, нечто, что можно сделать, особые упражнения, чтобы стать здоровее, освободиться от неприятностей, неприятностей в теле, — и он склонился надо мной, и это движение вновь заставило его невольно скривиться от боли.

— Здесь сказано об этом, — повторила я.

Комендант вытаращился на меня и захлопнул книгу. Я потянулась, чтобы обернуть ее, он его рука тяжко легла поперек страниц.

— Я удержу ее, — произнес он без выражения.

— Но она нужна мне.

— Вполне возможно, но это не имеет значения. Ты тоже остаешься.

У меня аж рот открылся, и слезы бешенства и страха навернулись на глаза, как бы я с ними ни боролась.

Комендант с некоторым трудом поднялся и теперь взирал на меня с высоты своего роста.

— Поглядим, не донесет ли кто о пропаже книги. Это займет…

несколько дней. За это время у тебя будет возможность доказать, что книга эта действительно твоя.

— Но… как? — выкрикнула я.

— Проще простого, — улыбнулся он, но все еще с некоторым напряжением, — у меня есть сложности, знаешь ли. У меня больная спина, больная… с очень давних пор. Покажешь, как можно выправить мне спину, и если у тебя получится, тогда мне будет ясно, что ты знаешь йогу, и я смогу поверить, что книга принадлежит тебе. Поняла? — спросил он, явно завершая разговор.

— Но… — начала было я.

— Пристав, — позвал он, — заприте ее.

 

Глава 2. Непреходящее благополучие

 

 

Четвертая неделя февраля

Грубо схватив за руку, пристав отвел меня к средней камере, втолкнул внутрь и запер дверь на засов. Минуту спустя он вернулся с куском грубой веревки.

— Повяжи собаке на шею.

— Пес останется со мной, — сказала я, безуспешно пытаясь подражать бабушкиному повелительному тону.

— Никаких собак в тюрьме, — отрезал он. Я какое-то время стояла, не двигаясь, и взирала на него, а потом просто расплакалась. Хоть как-то, но это подействовало.

— Я его привяжу снаружи, — проговорил он, стараясь изобразить суровость, — Будешь видеть его через окно, — и он указал палкой на заднюю стену с маленьким зарешеченным окошком.

— А еда? А вода? — спросила я.

Он глянул на меня с недоброй ухмылкой.

— Та же, что и у тебя.

Тут он нетерпеливо постучал палкой по полу, и я осознала, что мне крепко повезло, что пристав хотя бы не собирался попросту убить Вечного. Я повязала веревку и велела своему маленькому льву потерпеть — сейчас не время вгрызаться людям в ноги. Он вел себя смирно и, кажется, все понимал — мы через многое прошли вместе, и вот опять случилось нечто, что необходимо пережить, чтобы достичь поставленной цели.

Я действительно могла видеть его в окно, и, когда сгустились сумерки, мы обнаружили небольшое отверстие у основания стены. Через него я могла высунуть руку наружу и погладить Вечного по носу, стоило только как следует потянуться, но земля у стены была плотно завалена мусором. Я встала на цыпочки у окна и выглянула наружу — под стеной тянулась канава, оканчивавшаяся на углу здания небольшой стоячей лужей нечистот. И тогда я поняла, что обнаруженная мною дырка в стене предполагалась служить мне отхожим местом, и я обернулась к передней стене моей камеры.

Пристав все еще сидел напротив, на скамеечке, безжалостно вперившись в меня глазами, в которых я разглядела некое подобие голода — вроде того, какой мог бы быть к бутыли с брагой. И тут я с ужасом осознала, что это может стать самой страшной частью моего заключения — быть все время на виду, день и ночь, перед любым, кто бы ни пожелал поглазеть, бодрствую ли я, сплю ли, или даже справляю нужду.

Поначалу я решила, что никто ничего не должен видеть, но потом я села и задумалась о том, как поступил бы мой Учитель — что сделала бы Катрин. Слова Мастера, слова Патанджали, который тысячу лет назад написал ту самую книгу, что лежала сейчас на столе у коменданта, пришли мне на ум, озвученные голосом Учителя:

 

 

И они осознают, что

Само их тело есть тюрьма.

III, 39В

 

 

В каком-то смысле мы все находимся в тюрьме, от которой лишь смерть может освободить нас. И все прочие тюрьмы, в таком случае, всего лишь некая точка зрения. Здесь я получила замечательную возможность стать сильнее и, вероятно, помочь другим — тем, кто находился рядом, включая пристава, — каждому, кто находился в своей собственной тюрьме. И с этим я улеглась отдыхать на кучу соломы в углу.

Проснувшись, как обычно, до рассвета, я проделала свои обычные утренние практики. Давным-давно поняла я, что неукоснительная ежедневная практика — выше жизненных трудностей, которые вечно возникают, чтобы помешать мне практиковать. Хорошо еще, что в тюрьме было темно, и единственным долетавшим до меня звуком было тихое похрапывание человека в соседней камере. Это означала, что он хотя бы не был мертв.

Закончив, я села поразмышлять. Я думала о коменданте и его больной спине. Я могла бы представлять все происходящее как нечто ужасное, как что-то, что могло стоить жизни Вечному и мне, а могла попытаться увидеть за всем этим нечто большее.

Я задумалась над тем, как наилучшим и наискорейшим образом помочь коменданту и его спине, и мне вдруг стало ясно, что обстоятельства поставили меня как раз в то положение, в котором, с моих же слов, я всегда желала оказаться: возможность помочь кому-то исцелиться при помощи йоги — знания, изложенного в книге Мастера. А потом я поймала себя на мысли, что впервые, подобно моему Учителю, могу ощутить, каково это — быть по ту сторону обучения и смотреть на ученика, вроде меня самой. До меня дошло, что обучение меня самой, такой гордой и упрямой, было куда более сложной задачей, чем вылечить больную спину усталому конторщику. И я принялась за план наших занятий.

Солнце уже было высоко, когда в нашей тюрьме началось хоть какое-то оживление. Первым в проеме входной двери появился высокий юноша, где он и остался стоять, глазея на людей, проходивших мимо по дороге. Десятью минутами позже по дорожке к крыльцу прошел комендант. Юноша резко выпрямился, откозырял и почтительно уступил дорогу старшему по званию.

Комендант махнул рукой в сторону моей камеры:

— Приведите арестованную ко мне.

Молодой охранник с удивлением на лице впервые обнаружил мое присутствие. Он молча отвел меня к коменданту, после чего вышел и закрыл за собой дверь.

— Начнем прямо сейчас, — скомандовал комендант.

Я кивнула:

— Подойдите, пожалуйста, и встаньте тут, — сказала я и ука зала на середину комнаты. Он подошел и встал, и я оглядела его в молчании, в точности, как мой Учитель в первый день моего обучения. И тогда я поняла, что Катрин высматривала, ибо одно то, как комендант стоял, сказало мне все о его жизни.

Его живот, подбородок и вообще кожа были дряблыми, как у человека, который весь день просиживает за столом. Сутулый, с шеей, словно замороженной в одном положении годами напряжения — в попытке угодить начальству, где бы оно ни было. А боль в спине и житейские страдания сделали его когда-то мягкие черты жесткими и избороздили лицо морщинами.

Я словно видела его, как луковицу, слой за слоем… Закрытое тело; теряющие подвижность суставы; внутренние ветры, застревающие в суставах; мысли, стреноживающие внутренние ветры; невзгоды жизни, возмущающие поток мыслей. И в самой середине всего этого — источник его жизни и всех ее событий, каждое из которых вызванное прочими, и ни одно из них он не мог предотвратить сам, поскольку даже не знал, что все это происходит.

Но с чего же начать? Откуда начал бы мой Учитель? Я снова услышала голос Катрин и произнесла вслух слова Мастера, обращаясь к коменданту, своему первому ученику:

 

 

Позы приносят чувство благополучия,

Которое непреходяще.

II.46

 

 

— Позы? Имеются в виду упражнения? — спросил он, — Вот теперь это уже похоже на йогу.

Я улыбнулась.

— Во всяком случае, начнем с этого. А теперь встаньте как можно ровнее…, - и я потратила час на то, чтобы поставить его в собственном теле так, как предположительно ему должно было стоять в нем. Так, как он стоял в нем когда-то, прежде чем привычки не согнули и не искривили его раму. И чтобы он не подумал, что это все, на что я способна, я проделала с ним Поклон Солнцу, который уже через пару минут заставил его отчаянно пыхтеть и отдуваться.

К концу занятия он подошел с видом человека, уже кое-чего достигшего — точно с таким же я, должно быть, заканчивала свой первый день занятий, и я понимала, что он того заслужил. Даже чтобы начать, требуется немало смелости.

— Все это вам нужно проделывать каждое утро в течение ближайшей недели, — сказала я, — это займет всего лишь пять-десять минут. В следующий раз продолжим. Эти позы приведут вашу спину в порядок — в точности, как говорится в книге, — и я утвердительно кивнула в сторону моей книги, которая все так же лежала на столе, — это вылечит спину, и вылечит как следует.

Комендант счастливо кивнул и отправил меня обратно в камеру.

Около полудня того же дня на пороге тюрьмы появился мальчик.

Щуплый и босоногий, одетый только в драные штанишки. В руках у него был поднос, покрытый тряпицей. Он прошел в одну из боковых комнат и вернулся оттуда вместе с молодым охранником. Вдвоем они направились в камеру по соседству с моей, я услышала звук отпираемого засова, а потом увидела, как мальчуган ушел. Пахнуло запахом риса и домашнего хлеба, и я осознала, что мы с Вечным не ели уже пару дней.

Нам не привыкать было к голоду в пути, когда приходилось есть только если удавалось нарвать диких фруктов с деревьев, или если какой-нибудь случайный путник соглашался поделиться остатками своей снеди.

Но запах все равно кружил голову. Я ожидала, когда и мне принесут поесть, и вдруг поняла, что еды может не быть совсем. И в тот же миг из соседней камеры потянулась рука, втолкнувшая маленькую чашку с рисом и фасолью между прутьями решетки.

— Ешь, — раздался шепот за стеной, — Только быстро, и возвращай чашку. И ради всего святого, не дай приставу это увидеть.

Я поспешно проглотила предложенное, отложив большую часть в ладонь, для Вечного, и вытолкнула чашку обратно, как раз перед тем, как тень пристава накрыла входную дверь.