...Восток и Запад представляют собой два отличных друг от друга мира — и не только в географическом отношении, но и, пользуясь удачным выражением русского мыслителя Чаадаева, — в самом порядке вещей.
Если в качестве символа взять внутреннее напряжение между растением и перворастением, то следует отметить, что в бытии Востока упор делается на перворастение, в то время как в бытии Запада на переднем плане — само растение. Восток растворяет свою суть, свое «я» в первоначале: для него любое начало есть первоначало. Запад же развивается в личностную монаду, и начало почти всегда означает для него единственно возможное новое начало. Китаец стремится расти в обратную сторону: не от зародыша к цветку, а наоборот — от цветка к зародышу. Когда в полудреме едешь в машине, кажется, будто движешься назад. Вот этому кажущемуся обратному движению подобен возвратный рост китайца. «В действии бездействовать», — таинственно провозглашают древние китайские мудрецы, что означает: внешне отдаваться течению событий, в душе оставаясь в рамках первоначального «я». Даже семенем, обладающим способностью, по глубокому убеждению китайцев, следует повелевать в обратном порядке. Иными словами, его надо распалять и хранить в себе его самовоспроизводящую потенцию. «Когда семя преображено, тело свежо и свободно», — говорится в загадочной книге «Тайна золотого цветка». Легенда повествует о том, как мастер Понг, «касавшийся» таким образом своих девушек-служанок, прожил 880 лет. Человеку западного склада ума это кажется непостижимым.
Восток дышит первоначалом. В первоначале же все предметы составляют единое целое. «Тат твам ази (это — ты)», — говорили древние индусы: все, что ты видишь, суть ты сам. Грани между предметами стерты. Все, что воплощается, лишь майя, светлая иллюзия. Для Запада каждое явление само по себе не столько иллюзия, оно — прежде всего форма, образ того, что является. Любая вещь, любой предмет обладают здесь обязательной для всех собственной реальностью. Отсюда необычная ясность видения на Западе: все вещи представляются в определенных, четких очертаниях, в то время как Восток воспринимает их неопределенно, расплывчато.
Это различие ярче всего проявляется в творчестве обоих миров. Погруженному в Безграничное восточному миру несвойственно создавать завершенные произведения, ибо «завершить» означает «ограничить» определенными рамками. Готические кафедральные соборы просто невозможно себе представить на Востоке. Запад знает толк в пределах. Исходя из этого знания, здесь создаются такие законченные произведения искусства, как например, «Божественная комедия». Подобные произведения представляют собой мир в себе, мир Конечного. Зато Восток обладает тем, чего почти лишен Запад: инспирированное непосредственно Безграничным, восточное произведение несет в себе дыхание вечности. Таков вавилонский эпос.
Есть еще одна особенность жизни на Востоке, которая резче других противопоставляет ее западному бытию. Европеец, попавший на Восток, никак не может понять, почему, например, в Иране никто не в состоянии по-деловому, достоверно передать суть того или иного происшествия. Может быть, это объясняется лукавством или лживостью восточного человека? Отнюдь нет. В сознании восточного человека предметы сливаются друг с другом в туманные, иллюзорные образы, и каждый факт у него обрастаетвымыслом. Поэзия и правда, вымысел и реальность на Востоке суть одно и то же.
В сознании восточного человека рост растения происходит в обратном направлении — к перворастению. В недрах его бытия тлеет зерно мифа. Собственно же растение распускается в нем медленно, порой даже кажется, что оно вот-вот зачахнет. Весь Восток расплывается в полумраке, и ему неведомы четкие контуры. Отсюда неподвижность, растворенная в вечности, взгляд, обращенный вовнутрь, величественный покой, царственность неподвижного великолепия во всем — в людях и ландшафте.
На Западе все не так. В бытии западного человека доминируют растение, личность. Первоисточник-первоначало с каждым днем иссякает, убывает в нем. Его взгляд обращен наружу, и покой неведом ему. Если восточный человек лучше всего проявляет себя в самопогружении, то человек Запада — в стремлении. На Востоке — мастер Понг, на Западе — Фауст.
На Востоке опьянение переносится сдержанно, внутри себя, и чем оно сильнее, тем сдержаннее наслаждение им. На Западе же опьянение протекает в динамике, по восходящей линии, и наслаждение выражается бурной радостью. Восточный человек видит Бога закрытыми глазами, уходя в глубину, где все ощущения обострены до звериной чуткости, где они, взаимодействуя, выливаются в новое чувство. Западный же человек видит Бога открытыми глазами и, кажется, даже пытается осязать его. Внутреннее зрение восточных мистиков — скорее мысленное погружение, нежели реальное, переживаемое состояние. Это различие можно проследить вплоть до опьянения любовью: на Востоке, где внутренняя близость ставится выше внешней, соблазн, связанный с обнаженным телом, не велик. Человек на Востоке живет, постоянно погружаясь в самого себя, благодаря чему он как бы пребывает в беспробудной дреме — и не только вфизическом плане. Западный человек, беспрестанно к чему-то устремленный, почти беспрерывно бодрствующий, страдает бессонницей — и в метафизическом смысле. Дурман Востока — опиум, вызывающий грезы, на Западе — никотин, поднимающий бодрость.
Погруженный в первоначало, восточный человек постоянно пребывает в глубоких, фантастических представлениях. Он никогда не выходит из созерцательного состояния, и инертность перерастает в сонливость, последняя же нередко внешне граничит с идиотизмом. Но вот что примечательно: даже отсутствующий вид и тупой взгляд восточного человека таят звериную хитрость. Каким бы умным и искусным ни был европеец, он не в состоянии перехитрить восточного человека, будь он даже многоопытный дипломат.
На Востоке говорят: «Тат твам ази», стирая тем самым все грани между вещами и уходя в сладкую нирвану. На Западе вторгаются в суть вещей, проецируя «я» на окружающую среду. На Востоке вопрошают: «Откуда?» и долго, не спеша, ждут ответа. На Западе спрашивают: «Куда?» и суетятся и неистовствуют в ожидании незамедлительного ответа. У восточных людей почти всегда есть время. На Западе же его дефицит. В Апокалипсисе сказано, что у сатаны мало времени. (Конечно, это следует понимать лишь как предостережение).
Запад и Восток — два мира, вернее, два рода бытия. То, чего недостает одному, есть в избытке у другого. Они полярны по своей сути. Однако это не значит, что миры эти — взаимоисключающие понятия. Построенные по законам космоса, они даже обусловливают друг друга. Запад романтически тоскует по Востоку, а Восток с надеждой устремляет свой взор на Запад. Нет ничего ошибочнее широко распространенного мнения о том, что всякое благо и спасение идет с Востока. Западное бытие метафизически так же оправдано, как и восточное. Чем было бы первоначало без начала? Лишь закоснелостью. Что являл бы собой первоначальный лик без лица? Не более чем зародыш. Перворастение лишь в растении обретает живое воплощение. Единственный, неповторимый лик так же божественен, как и вечный, бесконечный. Если дыхание первоначала идет с Востока, то именно на Западе оно обретает плоть и кровь. Эти миры призваны оплодотворять друг друга. Односторонность каждого из них чревата опасностью, которая преодолевается другим, полярным миром. Это наглядно подтверждается той проблемой, которая оказалась роковой для человечества, — проблемой техники.
Техника принадлежит Западу. Она — его волшебная сила, способная в случае неправильного применения обернуться пагубой. С помощью сжатого воздуха и электричества можно достичь невиданных результатов, но и они не заменят человеку мистического прикосновения к вещам. Искушение, однако, есть, и никто не может быть уверен, что человечество когда-нибудь не проявит эту слабость.
С немецкого. Перевод Сергея Окропиридзе.
Печатается по: Робакидзе, Григол. Ощущение бытия на Востоке и на Западе / Григол Робакидзе // Дружба народов. 2001. № 9. С. 201—207.
Ю. М. Лотман
