История становления социальной эпистемологии.

Социальная эпистемология — раздел современной эпистемологии, исследующий социальные аспекты производства и функционирования знания и убеждений в обществах и группах. Термин «Социальная эпистемология» появился в 1970-х в работах англоязычных философов, однако по меньшей мере две традиции систематического исследования социальных аспектов знания возникли в европейской философии гораздо раньше[9].

Первая — немецкая традиция изучения социальной детерминации познавательных процессов — восходит к теории идеологии К. Маркса. В соответствии с этой теорией, идеология есть система ложных взглядов («ложное сознание»), разделяемая одной или несколькими социальными группами или обществом в целом. Как причина укорененности ложных убеждений в умах людей, так и причина ложности этих убеждений кроется, по Марксу, в социальной ситуации и в материальных и политических интересах носителей этих убеждений. К. Мангейм, отталкиваясь от теории Маркса, сделал попытку (только отчасти успешную) трансформировать ее в такой теоретический продукт, который в полной мере соответствовал бы стандартам современной Мангейму социологии. Самый спорный пункт Мангеймовой теории — тезис о способности интеллигенции освободить содержащиеся в идеологиях моменты социального знания от уз политических интересов и интегрировать их в единый массив «реляционного» (т.е. не абсолютизированного), но свободного от скептического релятивизма знания об обществе. Инициирование трудами Мангейма новой дисциплины — названной им «социология знания» — дало мощный импульс дальнейшим исследованиям в этой области. Важные вехи дальнейшего развития нем. традиции — критическая теория Франкфуртской школы и теория идеальной речевой ситуации Ю. Хабермаса[6].

Вторая традиция — британская; она исследует знания как мнения, т.е. данный со слов др. людей (testimony), особый, эпистемически подозрительный рода знания. Эта традиция восходит, по меньшей мере, к трудам Дж. Локка. Проблема, с которой столкнулся в лице Локка британский эмпиризм, состоит в том, что эмпиристские принципы надежного познания сугубо эгоцентричны: индивидуальный перцептуальный опыт и совершаемые (индивидом же) на его основе логические выводы суть два эпистемически законных элемента когнитивной робинзонады эмпиристского субъекта познания. Между тем несомненно, что львиная доля информации, которой овладевает типичный член сколько-нибудь развитого человеческого общества, имеет своим источником не его собственные органы чувств, а «слова др. людей», как-то: учебники, книги вообще, свидетельские показания и т.д. Сводимо ли это знание к эмпиристскому перцептуально-логическому идеалу? Три основных вида ответов на этот вопрос в брит, философии 17—18 столетий таковы: 1. Локк: Несводимо, и поэтому не может быть признано подлинным знанием. 2. Д. Юм: Сводимо в тех случаях, когда из корпуса наблюдений за поведением данного человека можно сделать индуктивный вывод, что на его слова можно полагаться, — и только в таких случаях знание со слов др. людей может быть признано подлинным знанием. 3. Т. Рид: Вопрос о сводимости вообще неправомерен, ибо знание со слов др. людей имеет столь же фундаментальный эпистемический статус, как и знание, полученное на эмпиристской перцептуально-логической основе[8].

Кроме того, в двадцатом веке, в период до оформления Социальная эпистемология в качестве самостоятельной философской дисциплины, Т. Кун в США и М. Фуко во Франции развивали в своих исследованиях темы, типичные для будущего тематического репертуара Социальной эпистемологии. Кун в своей «Структуре научных революций» делал упор на историческую — а значит, на социальную — укорененность научных парадигм. Фуко настаивал на существенной привязанности знания к системам социального контроля. Оформившись в 1970-х в самостоятельную дисциплину, Социальная эпистемология инкорпорировала все упомянутые выше тематические области, добавив к ним, по меньшей мере, две следующие: социальная организация когнитивного труда; природа коллективного знания. Важная черта современного состояния дел в Социальной эпистемологии — противостояние двух подходов: консервативного («веритистского», используя термин А. Голдмана)ирадикального(социально-конструктивистского). Первый исходит из классических допущений о центральности для эпистемологии понятий истины, эпистемического обоснования убеждений, эпистемической рациональности. Второй делает упор на социальной детерминации и социально-исторической релятивности убеждений любого вида, считая такую детерминацию и релятивность несовместимыми с «абсолютизированным и», вырванными из социально-исторически-культурного контекста понятиями истины и рациональности[4].

Репрезентативные образцы консервативного подхода — Социальной эпистемологии А. Голдмана (так называемая «эпистемика») и Социальной эпистемологии науки Ф. Китчера. Голдманова эпистемика содержит: 1) развернутую систему аргументации против постмодернистского наступления на понятия истины и эпистемической рациональности; 2) собственно теоретическую составляющую, занятую, в основном, обоснованием эпистемики как теоретико-прикладной дисциплины, ставящей своей целью оценивание разнообразных социальных интеллектуальных практик с точки зрения их влияния на приобретение людьми убеждений истинных (т.е. знание) или ложных (т.е. заблуждения); 3) прикладную составляющую, содержащую оценочные анализы конкретных социальных интеллектуальных практик — как социально-универсальных по характеру (знание со слов др. людей; аргументация как социально-эпистемический институт; технология и экономика коммуникации в информационных и до-информационных обществах; др. социальные институты, влияющие на распространение идей в обществе), так и интеллектуальных практик в локализованных социальных областях — таких как наука, право, политика (в особенности, институты демократии), образование. Социальной эпистемологии науки Китчера делает упор на исследованиии способов получения объективного знания о мире учеными, взаимодействующими друг с другом в конкретном социальном контексте[2]. Основная цель Китчерова теоретизирования состоит в том, чтобы показать, как вопросы Социальной эпистемологии (напр., проблемы оптимальной организации когнитивного труда, роль репутации в науке и т.д.) могут толковаться в терминах оптимальных научных стратегий. Социальный конструктивистский, или «радикальный», подход в Социальной эпистемологии — Д. Блур, Б. Варне, Б. Латур, С. Булгар, Г. Коллинз, К. Кнорр-Цетина — в вопросе о научном знании занимает антиреалистскую позицию: научное знание сконструировано учеными, а не детерминировано действительностью (отметим некоторое сходство с идеализмом Дж. Беркли). Ссылаясь на результаты целого ряда конкретных историко-научных анализов (в первую очередь, на «Структуру научных революций» Куна), социальные конструктивисты выводят из них следующие обобщения: формирование убеждений в науке столь же подвержено социальным влияниям, как и формирование убеждений во всех прочих областях социальной жизни. То, какие взгляды считаются в данном научном сообществе истинными, а какие ложными, определяется, прежде всего, социальными интересами и социальной структурой данного научного сообщества, а не тем, как эти взгляды соотносятся с действительным миром. Результаты научных споров зависят, как правило, не от наличных эмпирических данных, а от целого комплекса социальных факторов[3].

Типичный аргумент, выдвигаемый «консерваторами» против «радикалов», состоит в указании на проблему самореферентности: если 1) «радикалы» правы и 2) их выводы научны, то их правота должна быть приложима и к их собственным выводам, а это — по мысли «консерваторов» — лишает эти выводы эпистемической значимости.