IV. Кое-что о гуманоидных роботах

 

Соберемся вместе

 

 

Let’s Get Together (1957)

Перевод: Я. Монстров

 

 

Мир длился сто лет, и люди забыли, что может быть по-другому. И не знали, как действовать, обнаружив, что началось что-то вроде войны.

И, конечно, Илиас Линн, глава бюро роботики, не знал, как ему реагировать, когда он услышал об этом. Главное управление бюро роботики размещалось в Шайенне, в соответствии с тенденцией к децентрализации, и Линн недоверчиво смотрел на молодого офицера службы безопасности из Вашингтона, сообщившего ему эту новость.

Илиас Линн – рослый мужчина, внешне очень простой, с бледно-голубыми, слегка выпуклыми глазами. Под взглядом этих глаз люди обычно начинали ежиться, но офицер службы безопасности оставался спокоен.

Линн решил, что его первой реакцией должно быть недоверие. Дьявол, и ведь на самом деле невероятно! Он просто не может в это поверить!

Он откинулся в кресле и сказал:

– Насколько достоверна эта информация?

Офицер, представившийся как Ральф Дж. Брекенридж и предъявивший соответствующее удостоверение, сохранил юношескую мягкость: полные губы, пухлые щеки, которые легко покрывались краской, невинные глаза. Одежда его не соответствовала стилю Шайенна, но была обычной для Вашингтона с его кондиционерами; а именно в Вашингтоне, несмотря на децентрализацию, размещалась служба безопасности.

Брекенридж вспыхнул и ответил:

– Она абсолютно достоверна.

– Ну, вы все о Них знаете, вероятно, – сказал Линн, не в силах скрыть сарказм в голосе. Он сознавал, что подчеркивает местоимение, относящееся к врагу: в письменной форме это соответствовало бы заглавной букве. Таково обыкновение этого поколения и предшествовавшего ему. Никто не говорил больше «восток», или «красные», или «Советы», или «русские». Это приводило бы к недоразумениям, потому что Они не все были на востоке, не все были красными или Советами и особенно русскими. Гораздо проще говорить Мы и Они, и гораздо точнее.

Путешественники часто сообщали, что у Них то же самое. Там Они это «Мы» (на соответствующем языке), и Мы обозначаемся как «Они».

Вряд ли кто-нибудь еще размышлял об этом. Все очень удобно и привычно. Даже ненависть исчезла. Вначале это состояние называлось холодной войной. Теперь всего лишь игра, почти добродушная, с неписаными правилами и ореолом приличия.

Линн резко спросил:

– Зачем Им нарушать равновесие?

Он встал и остановился у настенной карты мира, окрашенной в два цвета. В левой части карты основная краска – светло-зеленая. И небольшие неправильные участки розового цвета. Мы и Они.

За сто лет карта почти не меняется. Последними значительными территориальными изменениями были утрата Тайваня и приобретение Восточной Германии около восьмидесяти лет назад.

Но было другое изменение, и очень значительное. Изменение расцветки. Два поколения назад Их территория окрашивалась грозным кроваво-красным цветом, Наша – чистая незапятнанная белизна. Теперь же даже цвета стали нейтральными. Линн видел Их карты, там то же самое.

– Они этого не сделают, – сказал он.

– Уже делают, – ответил Брекенридж, – и вам лучше принять этот факт. Конечно, сэр, я понимаю: вам неприятно думать, что Они впереди Нас в роботике.

Глаза его, как и прежде, оставались невинны, но слова причинили боль, и Линн вздрогнул.

Конечно, понятно, почему глава бюро роботики узнает в последнюю очередь и от офицера службы безопасности. Во мнении правительства он упал; если есть действительно отставание в области роботики, Линну не стоит рассчитывать на милосердие со стороны политиков.

Линн устало сказал:

– Даже если ваши слова справедливы, Они не могут уйти далеко от Нас. Мы умеем создавать гуманоидных роботов.

– Правда, сэр?

– Да. Кстати, мы уже построили несколько экспериментальных образцов.

– А Они сделали это десять лет назад. С тех пор Они ушли вперед на десять лет.

Линн был обеспокоен. Неужели это просто результат уязвленной гордости и страха за свою репутацию? Такая возможность смущала его, и все же он вынужден защищаться.

Он сказал:

– Послушайте, молодой человек, равновесие между Нами и Ими никогда не было совершенным во всех деталях. В том или ином вопросе то Они, то Мы все время вырывались вперед. Если Они опередили Нас в роботике, значит, приложили к ней больше усилий, чем Мы. А это означает, что в какой-то другой области Мы прикладывали больше усилий и вырвались вперед. Может быть, в исследованиях силовых полей или гиператомике.

Собственное утверждение о несовершенстве равновесия расстроило Линна. Это справедливо, но в этом скрывается и величайшая опасность для мира. Мир зависит от того, насколько совершенно равновесие. Если небольшие нарушения равновесия, которые существовали всегда, слишком вырастут в том или другом направлении…

Почти с самого начала холодной войны обе стороны создали термоядерное оружие, и война стала немыслимой. Соревнование из военной области перешло в экономическую и психологическую и таким и оставалось все время.

Но всегда стороны пытались нарушить равновесие, парировать достижение соперников, самим добиться такого, что невозможно отразить, – пытались придумать что-нибудь такое, что снова сделало бы возможной войну. И не потому что стороны так хотели войны, но потому что каждая боялась, что противоположная сторона сделает открытие первой.

В течение ста лет шла эта борьба на равных. И уже сто лет сохраняется мир, а как побочный продукт интенсивных исследований возникли силовые поля, использование солнечной энергии, контроль за насекомыми и роботы. Обе стороны делали первые шаги в постижении менталики – так была названа наука о физикохимической и биопсихической природе мысли. Каждая сторона имела станции на Луне и Марсе. Человечество на принудительной тяге огромными шагами шло вперед.

Для обеих сторон было необходимо сохранять приличия и человечность, вопреки жестокостям и тирании.

Не может быть, чтобы равновесие нарушилось и началась война.

Линн сказал:

– Я хочу посоветоваться с одним их моих людей. Хочу знать его мнение.

– Ему можно доверять?

Линн с отвращением взглянул на него.

– Боже, все наши люди проверены и просвечены до смерти вашей службой! Да, я ручаюсь за него. Если нельзя доверять такому человеку, как Хэмфри Карл Ласло, значит мы вообще не сможем ничего противопоставить их удару.

– Я слышал о Ласло, – заметил Брекенридж.

– Он подходит?

– Да.

– Хорошо. Пригласим его и узнаем, что он думает о возможности вторжения роботов в США.

– Не совсем так, – негромко возразил Брекенридж. – Вы все еще не восприняли всю правду. Узнаем, что он думает об уже осуществленном вторжении роботов в США.

 

Ласло – внук венгра, прорвавшегося сквозь так называемый железный занавес, он всегда чувствует себя вне подозрений. У него плотное телосложение, лысина и постоянное сварливое выражение на лице с курносым носом. Но произношение у него гарвардское, и говорит он обычно излишне вкрадчиво.

Для Линна, который после многих лет административной работы понимал, что отстал от науки, Ласло был удобным источником различных познаний. В присутствии этого человека Линн почувствовал себя увереннее.

– Ну, что вы думаете? – спросил Линн.

Лицо Ласло исказила яростная гримаса.

– Они далеко опередили Нас? Абсолютно невозможно. Это означало бы, что Они создают гуманоидов, неотличимых от человека на близком расстоянии. Это означало бы значительный прогресс в робоменталике.

– Вы заинтересованы лично, – холодно заметил Брекенридж. – Оставляя в стороне профессиональную гордость, почему вы считаете невозможным, чтобы Они опередили Нас?

Ласло пожал плечами.

– Уверяю вас, я хорошо знаю Их литературу по роботике. И примерно представляю себе, где Они находятся.

– Вернее, как Они хотят, чтобы вы представляли себе это, – поправил Брекенридж. – Вы когда-нибудь бывали на той стороне?

– Нет, – коротко ответил Ласло.

– А вы, доктор Линн?

– Тоже нет.

Брекенридж спросил:

– За последние двадцать пять лет кто-нибудь из специалистов по роботике приезжал с той стороны? – Вопрос он задавал уверенно. Знал ответ.

На несколько секунд повисло тяжелое молчание. Лицо Ласло приняло беспокойное выражение. Он сказал:

– Кстати, Они уже давно не проводят конференции по роботике.

– Двадцать пять лет, – сказал Брекенридж. – Разве не интересно?

– Возможно, – неохотно согласился Ласло. – Но меня беспокоит кое-что еще. Никто из Них не приезжал на Наши конференции по роботике. Не могу припомнить ни одного случая.

– Их приглашали? – спросил Брекенридж.

Линн, удивленный и встревоженный, вмешался:

– Конечно.

Брекенридж спросил:

– А от других конференций, которые Мы проводим, Они тоже отказываются?

– Не знаю, – ответил Ласло. Теперь он расхаживал по кабинету. – Ничего такого не слышал. А вы, шеф?

– Нет, – сказал Линн.

Брекенридж заметил:

– Похоже, Они не хотят отвечать на такие приглашения. Или боятся, что кто-нибудь из Их людей скажет слишком много.

Да, кажется, так. Линн с ощущением беспомощности почувствовал, что сведения службы безопасности все же истинны.

Чем иным объяснить прекращение всех контактов в области роботики? Многие годы, начиная со времен Эйзенхауэра и Хрущева, существовал двусторонний плодотворный обмен исследованиями. Для этого было множество оснований: честное признание сверхнационального характера науки; стремление к дружбе, которое невозможно уничтожить у всех людей; стремление сопоставить свой слегка застоявшийся взгляд с другим, более свежим взглядом со стороны.

Правительства были заинтересованы в этом. Всегда считалось, что, узнавая как можно больше и говоря как можно меньше, есть возможность получить преимущество.

Но не в роботике. Не в этой области.

Из таких небольших сопоставлений складывается убежденность. Ведь все это они знали. Линн мрачно подумал: «Мы были слишком самодовольны».

Поскольку противоположная сторона ничего внешне не делала в области роботики, так приятно было самодовольно верить в свое преимущество. Почему ему не пришло в голову, что противоположная сторона получила козырные карты и ждет только удобного случая?

Ласло потрясенно спросил:

– Что же нам делать? – Очевидно, ему пришли в голову те же мысли.

– Делать? – повторил Линн. Трудно размышлять, когда охватывает ужас. Ужас при мысли, что где-то в Соединенных Штатах находятся десять гуманоидных роботов, и у каждого часть бомбы ПП.

ПП! Самый большой ужас атомной эры. ПП! Полное превращение вещества! Солнце больше не подходящий синоним. Полное превращение вещества делает солнце дешевой свечкой.

Десять гуманоидов, в отдельности каждый абсолютно безвреден, но, собравшись вместе, они создают критическую массу и…

Линн тяжело встал, темные мешки под глазами, обычно придававшие его лицу выражение тяжелого предчувствия, стали еще заметнее.

– Нам нужно разработать метод отличения гуманоидов от людей, а потом отыскать этих гуманоидов.

– Как быстро? – спросил Ласло.

– Не позже чем за пять минут до того, как они соберутся вместе, – ответил Линн, – а я не знаю, когда это будет.

Брекенридж кивнул.

– Я рад, что вы теперь с нами, сэр. Я отвезу вас в Вашингтон на совещание.

Линн приподнял брови.

– Хорошо.

Он подумал, что если бы сомневался еще какое-то время, его просто сменили бы. Может, уже сейчас новый глава бюро роботики проводит совещания в Вашингтоне. И ему вдруг искренне захотелось, чтобы так и было.

 

Присутствовали первый помощник президента, министр по делам науки, начальник службы безопасности, сам Линн и Брекенридж. Впятером сидели они за столом в подземелье одной из крепостей вблизи Вашингтона.

Помощник президента Джеффрис, внушительный человек, красивый красотой белоснежной шевелюры и впечатляющих челюстей, надежный, умный, ненавязчивый и вежливый, как и подобает помощнику президента.

Он резко сказал:

– Насколько я понимаю, перед нами три вопроса. Первое. Когда эти гуманоиды соберутся? Второе. Где они соберутся? И третье. Как нам помешать им собраться?

Министр науки Эмберли кивнул. До своего назначения он был деканом инженерного факультета Северо-Западного университета. Это худой человек с острыми чертами лица. Указательным пальцем он медленно чертил на столе круги.

– Относительно того, когда они соберутся, – заметил он, – я считаю, что это будет еще не сейчас.

– Почему? – спросил Линн.

– Они уже не меньше месяца в Штатах. Так утверждает служба безопасности.

Линн автоматически взглянул на Брекенриджа, и начальник службы безопасности Макалистер перехватил этот взгляд. Макалистер сказал:

– Информация надежная. Пусть Брекенридж не кажется вам слишком юным, Линн. Поэтому в частности он для нас и ценен. На самом деле ему тридцать четыре года, и он уже десять лет у нас на службе. Он почти год провел в Москве, и без него эта ужасная опасность так и не стала бы нам известна. А благодаря ему мы все знаем в подробностях.

– Но не в самых важных, – заметил Линн.

Макалистер холодно улыбнулся. Публике были хорошо известны его тяжелый подбородок и близко посаженные глаза, но больше почти ничего. Он сказал:

– В конечном счете мы все всего лишь люди, доктор Линн. Агент Брекенридж проделал отличную работу.

Вмешался помощник президента Джеффрис.

– Допустим, у нас имеется некоторое время. Если бы были необходимы немедленные действия, они бы уже были предприняты. Похоже, они ждут какого-то определенного срока. Если мы узнаем место, может, станет очевидным и время.

– Если они собираются использовать ПП, то захотят причинить нам максимальный ущерб. Кажется, целью будет большой город. Во всяком случае большой мегаполис – единственная достойная бомбы ПП цель. Мне кажется, у нас четыре возможности: Вашингтон, административный центр; Нью-Йорк, финансовый центр; Детройт и Питсбург как главные промышленные центры.

Макалистер сказал:

– Я за Нью-Йорк. Администрация и промышленность децентрализованы, и уничтожение одного города не помешает нанести ответный удар.

– Тогда почему же Нью-Йорк? – спросил министр науки Эмберли, может, чуть резче, чем намеревался. – Финансы тоже децентрализованы.

– Вопрос морали. Может быть, они хотят уничтожить нашу волю к сопротивлению, заставить сдаться после ужаса первого удара. Больше всего людей погибнет в Нью-Йорке…

– Очень хладнокровно, – прошептал Линн.

– Да, – согласился Макалистер, – но они способны на это, если считают, что один удар может принести им победу. А разве мы…

Помощник президента Джеффрис пригладил свои белоснежные волосы.

– Будем готовиться к худшему. Предположим, что в течение зимы Нью-Йорк будет уничтожен, возможно, сразу после сильной бури, когда прерывается связь и службы жизнеобеспечения соседних районов пострадают больше всего. Как же нам их остановить?

Эмберли смог только ответить:

– Найти десять человек среди двухсот двадцати миллионов все равно что очень маленькую иглу в очень большом стогу сена.

Джеффрис покачал головой.

– Вы неточно выразились. Десять гуманоидов среди двухсот двадцати миллионов человек.

– Какая разница? – возразил Эмберли. – Мы не знаем, чем внешне гуманоид отличается от человека. Может, совсем не отличается. – Он взглянул на Линна. Все смотрели на него.

Линн тяжело сказал:

– Мы в Шайенне не смогли сделать гуманоида, который при дневном свете не отличался бы от человека.

– А Они смогли, – ответил Макалистер, – и не только физически. Мы в этом уверены. Они настолько продвинулись, что могут считывать микроэлектронный рисунок мозга и переносить его на позитронный мозг робота.

Линн пораженно смотрел на него.

– Вы хотите сказать, что они могут создать точную копию человека, включая его образ мыслей и воспоминания?

– Да.

– Какого-нибудь конкретного человека?

– Верно.

– Это тоже установил агент Брекенридж?

– Да. Данные неоспоримы.

Линн на мгновение задумался. Потом сказал:

– Десять человек в Штатах не люди, а гуманоиды. Но для них нужны оригиналы. Людьми Востока они не могут быть, их легко заподозрить, значит они должны быть с Запада. Как иначе могли бы они попасть к нам? Радарная сеть по обе стороны границы непроходима. Как иначе им направить к нам индивидуума, человека или гуманоида, так чтобы мы не знали?

Макалистер ответил:

– Это возможно. Есть и законный проезд через границу. Бизнесмены, летчики, даже туристы. За ними, конечно, наблюдают с обеих сторон. И тем не менее десять человек были похищены и использованы как модели для гуманоидов. Вместо них вернулись гуманоиды. Мы не ожидали подмены, и они благополучно прошли. А если они американцы, то без всякого труда попадают к нам. Очень просто.

– И даже друзья и семьи не заметили разницы?

– По-видимому. Поверьте, мы просмотрели все источники в поисках сообщений о внезапной амнезии или странном изменении личности. Проверили тысячи случаев.

Эмберли смотрел на кончики пальцев.

– Мне кажется, обычные меры не сработают. Решение должно исходить из бюро роботики, и я полагаюсь на главу этого бюро.

И все в ожидании посмотрели на Линна.

Линн чувствовал, как в нем поднимается горечь. Ему казалось, что именно для этого и собирали совещание. Все сказанное на нем было сказано и раньше. Он уверен в этом. Не было решения проблемы, не было сделано никаких предложений. Все делалось для записи, для протокола, эти люди смертельно боятся и хотят, чтобы вся ответственность легла на кого-нибудь другого.

И тем не менее это справедливо. Именно в роботике Мы отстали. А Линн не просто Линн. Он глава бюро роботики и несет за него ответственность.

Он сказал:

– Я сделаю, что смогу.

 

Он провел бессонную ночь, и напряжение, физическое и духовное, давало себя знать, когда на следующее утро он снова попросил встречи с помощником президента Джеффрисом. Присутствовал и Брекенридж, и хотя Линн предпочел бы беседу с глазу на глаз, он понимал оправданность этого. Очевидно, Брекенридж приобрел большое влияние в правительстве в результате своей успешной работы в безопасности. И почему бы и нет?

Линн сказал:

– Сэр, я рассматриваю возможность, что мы поддались на вражеский обман.

– Каким образом?

– Я уверен, что хотя временами публика становится нетерпеливой, хотя законодатели иногда считают целесообразным разглагольствовать, наше правительство сознает благотворность равновесия. И Они тоже это сознают. Десять гуманоидов с одной бомбой – слишком тривиальный способ нарушить равновесие.

– Гибель пятнадцати миллионов человек вряд ли можно назвать тривиальной.

– Но это не настолько деморализует нас, чтобы мы сдались, не настолько нам поверит, чтобы мы не могли сопротивляться. И начнется та самая смертоносная всепланетная война, которой обе стороны успешно до сих пор избегали. Они заставят Нас бороться изо всех сил минус один город. Но этого недостаточно.

– И что же вы предполагаете? – холодно спросил Джеффрис. – Что Они не заслали десять гуманоидов к нам в страну? Что не будет взрыва бомбы ПП, когда они соберутся вместе?

– Я признаю, что они здесь, но, может, по другой причине.

– По какой же?

– Возможно, физические разрушения, которые возникнут в результате встречи десяти гуманоидов, не самое страшное, что нас ожидает. Последует моральное и интеллектуальное разложение. Со всем уважением к агенту Брекенриджу, а может, Они хотели, чтобы Мы узнали о гуманоидах? Что если гуманоиды и не должны собираться вместе, просто это для нас повод беспокоиться?

– Зачем?

– Ответьте мне. Какие меры уже были приняты? Вероятно, служба безопасности проверяет дела всех, кто когда-либо пересекал границу или был к ней достаточно близок для похищения. Макалистер вчера упоминал, что проверяются случаи болезней. Что еще?

Джеффрис ответил:

– В ключевых местах больших городов устанавливаются маленькие приборы с Х-лучами. Например, на стадионах…

– Где десять гуманоидов среди сотен тысяч зрителей могут проникнуть на футбол или на матч по воздушному поло?

– Совершенно верно.

– А концертные залы и церкви?

– Нужно с чего-то начать. Мы не можем все сразу.

– Особенно, если нужно избежать паники, – сказал Линн. – Разве не так? Публика не должна сознавать, что в какой-то непредсказуемый момент неизвестно какой город со всеми своими обитателями вдруг перестанет существовать.

– Это очевидно. К чему вы ведете?

Линн напряженно сказал:

– Все большая часть усилий нации будет направляться на решение проблемы, которую Эмберли назвал поисками очень маленькой иглы в очень большом стогу. Мы будем изо всех сил гнаться за своим хвостом, а они тем временем достигнут в своих разработках такого пункта, когда мы уже не сможем их догнать; и тогда нам придется сдаться, мы даже пальцами щелкнуть, чтобы отомстить, не сможем.

– Предположим далее, что все больше и больше людей будут вовлечены в это дело. Новость неизбежно просочится, люди начнут понимать, что происходит. Что тогда? Паника принесет больше вреда, чем бомба ПП.

Помощник президента раздраженно спросил:

– Во имя неба, что вы тогда предлагаете делать?

– Ничего, – ответил Линн. – Признаем, что они блефуют. Будем жить как прежде и надеяться, что Они не рискнут нарушить равновесие ради одной бомбы.

– Невозможно! – сказал Джеффрис. – Совершенно невозможно. Благополучие всех Нас в основном в моих руках, и я не могу ничего не делать. Я согласен с вами, что Х-приборы на стадионах неэффективная мера, но это нужно сделать хотя бы для того, чтобы впоследствии люди не подумали, что мы ничего не предпринимали. Наш контрудар будет достаточно активным.

– Каким образом?

Помощник президента Джеффрис взглянул на Брекенриджа. Молодой офицер безопасности, до того молчавший, сказал:

– Бесполезно говорить о возможном нарушении равновесия в будущем. Оно уже нарушено. Неважно, взорвутся ли эти гуманоиды или нет. Может, это всего лишь приманка, как вы говорите. Но остается фактом, что мы на четверть столетия отстали в роботике, и это может стать фатальным. Какие еще открытия в роботике удивят нас, если начнется война? Единственный ответный ход – немедленно вложить все усилия нации в ускоренную программу развития роботики, и первая проблема – отыскать гуманоидов. Назовите это упражнением в роботике, если хотите, или предотвращением гибели пятнадцати миллионов человек: мужчин, женщин, детей.

Линн беспомощно покачал головой.

– Нельзя. Вы играете Им на руку. Они хотят заманить нас в тупик, а сами смогут свободно развивать другие направления.

Джеффрис нетерпеливо сказал:

– Это всего лишь ваше предположение. Брекенридж внес предложение, правительство его одобрило, и мы уже начали подготовку конференции представителей всех наук.

– Всех наук?

Брекенридж объяснил:

– Мы определили всех наиболее известных ученых во всех областях естественных наук. Все они съедутся в Шайенн. В повестке будет только один пункт: как развивать роботику. Основной подзаголовок: создание приемника электромагнитного излучения коры головного мозга, который сможет различать протоплазматический мозг человека и позитронный мозг робота.

Джеффрис сказал:

– Мы надеемся, что вы возглавите подготовку к этой конференции.

– Со мной не посоветовались.

– Очевидно, не было времени, сэр. Вы согласны возглавить ее?

Линн слегка улыбнулся. Опять вопрос об ответственности. Ответственность будет нести глава бюро роботики Линн. Но он чувствовал, что на самом деле всем будет руководить Брекенридж. Что же ему желать?

Он сказал:

– Я согласен.

 

Брекенридж и Линн вместе вернулись в Шайенн, и в тот же вечер Ласло с мрачным недоверием слушал рассказ Линна.

Ласло сказал:

– Пока вы отсутствовали, шеф, я начал тестирование пяти экспериментальных моделей гуманоидов. Наши люди работают по двенадцать часов в три перекрывающие друг друга смены. Если предстоит конференция, тут все будет переполнено, да и бюрократы все задержат. Работы прекратятся.

Брекенридж ответил:

– Это только временно. Вы приобретете больше, чем потеряете.

Ласло нахмурился.

– Толпа астрофизиков и геохимиков не очень поможет нам в роботике.

– Взгляд специалиста из другой области может оказаться полезным.

– Вы уверены? Откуда мы знаем, что можно принимать электромагнитное излучение мозга? А если и можно, то есть ли отличия излучения мозга человека от мозга гуманоида? Кто инициатор этого проекта?

– Я, – сказал Брекенридж.

– Вы? Вы специалист в роботике?

Молодой агент службы безопасности спокойно ответил:

– Я изучал роботику.

– Это не одно и то же.

– У меня был доступ к документам русских о роботике – на русском языке. Совершенно секретные материалы, намного превосходящие ваши исследования.

Линн печально сказал:

– Тут он прав, Ласло.

– На основании этих материалов, – продолжал Брекенридж, – я и предложил именно такое направление работы. Очевидно, нельзя абсолютно точно наложить запись человеческого мозга на позитронный. Самый сложный позитронный мозг, который достаточно мал, чтобы поместиться в черепной коробке человека, в сотни раз проще человеческого. Он не может усвоить все обертоны, и этим необходимо воспользоваться.

На Ласло это произвело впечатление, и Линн мрачно улыбнулся. Легко отвергать самого Брекенриджа и толпу из нескольких сотен ученых, но проблема сама по себе заманчивая. По крайней мере можно утешаться хоть этим.

 

Мысль возникла незаметно.

Линн обнаружил, что ему нечего делать. Только сидеть в кабинете, потому что его руководство стало номинальным. Может, это и помогло. У него появилось время думать, представить себе, как выдающиеся ученые половины мира собираются в Шайенне.

Всей подготовкой с холодной эффективностью руководил Брекенридж. Он уверенно говорил:

– Соберемся вместе и победим Их.

Соберемся вместе.

Мысль пришла неожиданно, и если бы кто-нибудь в это время смотрел на Линна, то увидел бы, как он дважды мигнул. Но больше ничего.

Он продолжал действовать с холодной отстраненностью, которая помогала ему сохранить спокойствие, когда по всем основаниям он должен был бы сходить с ума.

Он разыскал Брекенриджа в его импровизированном кабинете. Брекенридж был один. Он нахмурился.

– Что-нибудь не так, сэр?

Линн устало ответил:

– Все в порядке. Я применил закон военного времени.

– Что?

– Как глава подразделения я имею право принимать любые необходимые меры. Я могу быть диктатором в своем подразделении. Одно из преимуществ децентрализации.

– Вы должны немедленно отменить это решение. – Брекенридж сделал шаг вперед. – Когда в Вашингтоне узнают об этом, с вами будет покончено.

– Со мной уже покончено. Думаете, я не понимаю, что мне предназначена роль величайшего негодяя Америки: человека, позволившего Им нарушить равновесие? Мне нечего терять – а приобрести я могу многое.

Он слегка истерически рассмеялся.

– Какая цель – бюро роботики, а, Брекенридж? Всего несколько сот человек будут убиты ПП бомбой, способной за одну микросекунду выжечь все живое в трехстах милях. Но среди этих людей наши величайшие ученые. Нам придется либо вести войну без лучших умов, либо сдаться. Я думаю, мы бы сдались.

– Но это невозможно! Линн, вы меня слышите? Понимаете? Как гуманоиды минуют нашу охрану? Как они соберутся вместе?

– Но они уже собираются. И мы им в этом помогаем. Наши ученые посещали ту сторону, Брекенридж. Они регулярно навещают Их. Вы правильно заметили, что среди них не было только специалистов по роботике. Что ж, десять ученых и сейчас там, а вместо них в Шайенн собираются гуманоиды.

– Нелепое предположение.

– Мне оно кажется разумным, Брекенридж. Но оно не появилось бы, если бы мы не знали, что гуманоиды уже в Америке, и не созвали бы конференцию. Какое совпадение: вы сообщили о гуманоидах, вы предложили проведение конференции, вы предложили повестку, вы готовите шоу, вы точно знаете, какие именно ученые приглашены. Вы уверены, что включены все десять?

– Доктор Линн! – гневно воскликнул Брекенридж. Он сделал шаг вперед.

Линн сказал:

– Не шевелитесь. У меня бластер. Мы подождем, пока эти ученые не соберутся здесь один за другим. И всех просветим Х-лучами. И измерим их радиоактивность. Без проверки ни один из них не встретится с другим, а когда все пятьсот будут проверены, я отдам свой бластер и сдамся вам. Но думаю, мы найдем этих гуманоидов. Садитесь, Брекенридж.

Они оба сели.

Линн сказал:

– Подождем. Когда я устану, меня сменит Ласло. Подождем.

 

Профессор Мануэль Хименес из буэнос-айресского Института высших исследований взорвался в самолете на высоте в три мили над долиной Амазонки. Простой химический взрыв, но погиб весь самолет.

Доктор Герман Лейбовиц из Массачузетского технологического взорвался в монорельсе, убив двадцать человек и ранив сотню. Аналогичным образом доктор Огюст Марин из Ядерного института Монреаля и семеро остальных погибли на пути в Шайенн.

Ласло, бледный, запинающийся, влетел с новостью о взрывах. Прошло всего два часа, как Линн сидел перед Брекенриджем с бластером в руке.

Ласло сказал:

– Я думал, вы спятили, шеф, но вы оказались правы. Они гуманоиды. Иначе быть не может. – Он с ненавистью посмотрел на Брекенриджа. – Но их предупредили. Он их предупредил, и теперь только он остался. Некого изучать.

– Боже! – воскликнул Линн, торопливо прицелился и выстрелил. Шея Брекенриджа исчезла. Торс упал. Голова покатилась по полу.

Линн простонал:

– Я не понимал. Считал его просто предателем.

Ласло стоял неподвижно, с раскрытым ртом, неспособный произнести звук.

Линн лихорадочно заговорил:

– Конечно, он предупредил их. Но как он мог это сделать сидя передо мной? У него встроенное радио. Понимаете? Брекенридж был в Москве. Настоящий Брекенридж все еще там. Боже, их было одиннадцать.

Ласло смог хрипло спросить:

– А почему он не взорвался?

– Вероятно, тянул время, чтобы убедиться, что остальные получили сообщение и самоуничтожились. Боже, Боже, когда вы сообщили новость и я все понял, мне казалось, я не успею выстрелить. Бог один знает, на сколько секунд я его опередил.

Ласло потрясенно сказал:

– По крайней мере у нас есть один для изучения. – Он наклонился и коснулся пальцами густой жидкости, которая вытекала из безголового тела.

Это была не кровь, а высококачественное машинное масло.

 

 

Зеркальное отражение

 

 

Mirror Image (1972)

Перевод: И. Гурова

 

 

Лидж Бейли только-только решил снова раскурить трубку, как дверь его кабинета внезапно распахнулась, причем в нее даже не постучали. Бейли раздраженно оглянулся – и уронил трубку. Он так и оставил ее валяться на полу, что ясно показывает, до какой степени он был удивлен.

– Р. Даниил Олив! – воскликнул он в неописуемом волнении. – Черт побери, это же вы?!

– Вы совершенно правы, – ответил вошедший. Его загорелое лицо с удивительно правильными чертами оставалось невозмутимым. – Я очень сожалею, что потревожил вас, войдя без предупреждения, но ситуация весьма щекотливая, и чем меньше о ней будут знать другие люди и роботы, даже из числа ваших сослуживцев, тем лучше. Сам же я очень рад вновь увидеться с вами, друг Элидж.

И робот протянул правую руку жестом таким же человеческим, как и весь его внешний вид. Однако Бейли настолько растерялся, что несколько секунд недоуменно смотрел на протянутую руку, прежде чем схватил ее и горячо потряс.

– Но все-таки, Даниил, почему вы тут? Конечно, я всегда рад вас видеть, но… Что это за щекотливая ситуация? Опять какие-нибудь всепланетные неприятности?

– Нет, друг Элидж! Ситуация, которую я назвал щекотливой, на первый взгляд может показаться пустяком. Всего лишь спор между двумя математиками. Но поскольку мы совершенно случайно были на расстоянии одного броска от Земли…

– Значит, этот спор произошел на межзвездном лайнере?

– Вот именно. Пустячный спор; но для людей, в нем замешанных, это отнюдь не пустяк.

Бейли не сдержал улыбки.

– Я не удивлюсь, что поступки людей кажутся вам неожиданными. Люди ведь не подчиняются Трем Законам, как вы, роботы.

– Об этом можно только пожалеть, – с полной серьезностью ответил Р. Дэниил. – И кажется, сами люди не способны понимать друг друга. Но вы, возможно, понимаете их лучше, чем люди, обитающие на других планетах, так как Земля населена гораздо гуще. Потому-то, мне кажется, в ваших силах нам помочь.

Р. Дэниил на мгновение умолк, а затем добавил, пожалуй, с излишней торопливостью:

– Однако некоторые правила человеческого поведения я усвоил достаточно хорошо и теперь замечаю, что нарушил требования элементарной вежливости, не спросив, как поживают ваша жена и ваш сын.

– Прекрасно. Парень учится в колледже, а Джесси занялась политикой. Ну, а теперь все-таки скажите мне, каким образом вы здесь очутились.

– Я же упомянул, что мы находились на расстоянии короткого броска от Земли, – сказал Р. Дэниил, – И я рекомендовал капитану обратиться за советом к вам.

– И капитан согласился? – спросил Бейли, которому как-то не верилось, что капитан межзвездного лайнера решил сделать непредвиденную посадку из-за какой-то чепухи.

– Видите ли, – объяснил Р. Дэниил, – он попал в такое положение, что согласился бы на что угодно. К тому же я всячески вас расхваливал, хотя, разумеется, говорил только правду, нисколько не преувеличивая, И наконец, я взялся вести все переговоры так, чтобы ни пассажирам, ни команде не пришлось покидать корабля, нарушая тем самым карантин.

– Но что все-таки произошло? – нетерпеливо спросил Бейли.

– В числе пассажиров космолета «Эта Карины» находятся два математика, направляющиеся на Аврору, чтобы принять участие в межзвездной конференции по нейробиофизике. И недоразумение возникло именно между этими математиками – Альфредом Барром Гумбольдтом и Дженнаном Себбетом. Может быть, вы, друг Элидж, слышали о них?

– Нет! – решительно объявил Бейли. – Я в математике ничего не смыслю. Послушайте, Дэниил, – вдруг спохватился он. – Вы, надеюсь, не говорили капитану, что я знаток в математике или…

– Конечно нет, друг Элидж. Мне это известно. Но это не имеет значения, так как математика совершенно не связана с сутью спора.

– Ну ладно, валяйте дальше.

– Раз вы ничего о них не знаете, друг Элидж, я хотел бы сообщить вам, что доктор Гумбольдт – один из трех крупнейших математиков Галактики с давно установившейся репутацией. Доктор Себбет, с другой стороны, очень молод, ему нет еще и пятидесяти, но он уже заслужил репутацию выдающегося таланта, занимаясь наиболее сложными проблемами современной математики.

– Следовательно, оба – великие люди, – заметил Бейли. Тут он вспомнил про свою трубку и поднял ее, но решил пока не закуривать. – Что же произошло? Убийство? Один из них втихомолку прикончил другого?

– Один из этих людей, имеющих самую высокую репутацию, пытается уничтожить репутацию другого. Если не ошибаюсь, по человеческим нормам это считается чуть ли не хуже физического убийства.

– В некоторых ситуациях – пожалуй. Ну, так кто же из них покушаемся на репутацию другого?

– В этом-то, друг Элидж, и заключается суть проблемы. Кто из них?

– Говорите же!

– Доктор Гумбольдт излагает случившееся совершенно четко. Вскоре после того, как космолет стартовал, он внезапно сформулировал принцип, который позволяет создать метод анализа нейронных связей по изменениям карты поглощения микроволн в отдельных участках коры головного мозга. Принцип этот опирается на механические тонкости, которых я не понимаю и, стало быть, не могу вам изложить. Впрочем, к делу это не относится. Чем больше доктор Гумбольдт размышлял над своим открытием, тем больше он убеждался, что нашел нечто революционизирующее всю его науку, перед чем бледнеют все его прежние достижения. И тут он узнал, что на борту космолета находится доктор Себбет.

– Ага! И он обсудил свое открытие с доктором Себбетом?

– Вот именно. Они уже встречались на конференциях и заочно были хорошо знакомы друг с другом. Гумбольдт подробно изложил Себбету свои выводы. Тот полностью их подтвердил и не скупился на похвалы важности открытия и таланту того, кто это открытие сделал. Тогда Гумбольдт, окончательно убедившись, что он стоит на верном пути, подготовил доклад с кратким изложением своего открытия и через два дня собирался переслать его комитету конференции на Авроре, чтобы официально закрепить за собой приоритет, а кроме того, и выступить с подробным сообщением на самой конференции. К своему удивлению, он обнаружил, что и Себбет подготовил доклад примерно такого же содержания и тоже намеревается отправить его на Аврору.

– Гумбольдт, наверное, разъярился?

– Еще бы!

– А Себбет? Что говорит он?

– То же, что и Гумбольдт, слово в слово.

– Ну, так в чем же здесь трудность?

– В зеркальной перестановке имен. Себбет утверждает, что открытие сделал он, и что это он обратился за подтверждением к Гумбольдту, и что все было наоборот – это Гумбольдт согласился с его выводами и всячески их расхваливал.

– То есть каждый утверждает, что идея принадлежит ему, а другой ее украл? Я все-таки не вижу, в чем тут трудность. Когда речь идет о научных открытиях, достаточно просто представить подписанные и датированные протоколы исследований, после чего легко устанавливается приоритет, И даже если одни протоколы подделаны, это нетрудно обнаружить, выявив внутренние несоответствия.

– При обычных обстоятельствах, друг Элидж, вы были бы совершенно правы, но ведь тут речь идет о математике, а не об экспериментальных науках, Доктор Гумбольдт утверждает, что держал все необходимые данные в голове и ничего не записывал, пока не начал составлять вышеуказанный доклад. Доктор Себбет, разумеется, утверждает то же самое.

– Ну, в таком случае, следует принять решительные меры, чтобы разом с этим покончить. Прозондируйте их психику и установите, кто из них лжет.

Р. Дэниил покачал головой.

– Друг Элидж, вы, по-видимому, не поняли, о ком идет речь. Оба они – члены Межгалактической Академии, а потому все вопросы, касающиеся их профессионального поведения, правомочна решать только комиссия Академии. Если, конечно, они сами не согласятся добровольно подвергнуться проверке.

– Ну, так предложите им подвергнуться проверке. Виновный откажется, зная, чем грозит ему психологическое зондирование. Невиновный, несомненно, согласится, и вам даже не придется прибегать к этой мере.

– Вы не правы, друг Элидж. Для таких людей дать согласие на подобную проверку – значит поступиться своим престижем. Несомненно, они оба откажутся только из гордости. И все прочее тут отступит на второе место.

– Ну, так ничего пока не делайте. Отложите решение вопроса до прибытия на Аврору. На этой нейробиофизической конференции, конечно, будет присутствовать такое число академиков, что избрать комиссию…

– Но это нанесет серьезный удар престижу самой науки, Друг Элидж. И если скандал разгорится, пострадают оба. Тень падет даже на невиновного, потому что он позволил впутать себя в столь неблаговидную историю. Все будут считать, что ему следовало бы покончить с ней тихо, не доводя дело до суда.

– Ну ладно. Я не академик, но постараюсь представить себе, что подобная точка зрения имеет под собой почву. А что говорят сами эти математики?

– Гумбольдт решительно не хочет скандала. Он говорит, что, если Себбет признается в присвоении этой идеи и не воспрепятствует ему передать тезисы или хотя бы сделать доклад на конференции, он не станет выдвигать никаких официальных обвинений. Неэтичный поступок Себбета останется тайной, известной только им троим, включая капитана; никто из людей больше в эту историю не посвящен.

– А юный Себбет не соглашается?

– Наоборот, он во всем согласен с доктором Гумбольдтом, – но с перестановкой имен, разумеется, Все то же зеркальное отражение.

– И значит, оба они, так сказать, в патовом положении?

– Мне кажется, друг Элидж, что каждый ждет, чтобы другой не выдержал и признал свою вину.

– Ну, так пусть себе ждут.

– Капитан считает, что это невозможно, Видите ли, здесь есть два варианта. Либо оба будут упрямиться до посадки на Аврору, после чего неминуемо разразится академический скандал. И капитан, отвечающий за поддержание закона и порядка на своем лайнере, получит выговор за то, что не сумел уладить все без шума. А он об этом и слышать не хочет.

– Ну, а второй вариант?

– Либо тот, либо другой признается в плагиате. Но будет ли признавшийся действительно виновным? Или он пойдет на это из благородного желания предотвратить скандал? А разве можно допустить, чтобы человек, готовый ради чести науки поступиться заслуженной славой, и в самом деле лишился этой славы? Или же в последний момент признается виновный, но так, чтобы создалось впечатление, будто он делает это исключительно из вышеупомянутых побуждений, избежав таким образом позора и бросив тень на второго. Конечно, из людей знать об этом будет только капитан, но он не желает до конца своих дней мучиться мыслью, что невольно оказался пособником беспринципного плагиатора.

Бейли вздохнул.

– Так сказать, кто кого пересидит. Кто не выдержит первым по мере приближения к Авроре? Это все, Дэниил?

Не совсем. У нас есть свидетели.

– Черт побери, почему же вы сразу не сказали? Какие свидетели?

– Камердинер доктора Гумбольдта…

– А, робот, наверное.

– Ну, конечно. Его зовут Р. Престон, Этот камердинер, Р. Престон, присутствовал при первом разговоре, и он подтверждает рассказ доктора Гумбольдта во всех частностях.

– То есть он говорит, что идея принадлежала доктору Гумбольдту, что доктор Гумбольдт изложил ее доктору Себбету, что доктор Себбет пришел от нее в восторг и так далее?

– Вот именно.

– Ага. Ио это решает вопрос? Или нет? По-видимому, нет.

– Вы совершенно правы. Вопроса это вовсе не решает, потому что имеется второй свидетель. У доктора Себбета тоже есть камердинер, Р. Айд, также робот, и той же модели, что и Р. Престон, изготовленный в том же году на том же заводе. Оба прослужили у своих хозяев одинаковый срок.

– Странное совпадение… Очень странное.

– И тем не менее это факт, который, боюсь, затрудняет возможность сделать какие-либо выводы из различий между камердинерами.

– Следовательно, Р. Айд утверждает то же самое, что и Р. Престон?

– Абсолютно то же самое, за исключением зеркальной перестановки имен.

– Другими словами, Р. Айд утверждает, что юный Себбет, тот, которому еще не исполнилось пятидесяти, сам наткнулся на эту идею и что он изложил ее доктору Гумбольдту, который не скупился на похвалы, и так далее?

– Совершенно верно, друг Элидж.

– Из чего следует, что один из роботов лжет.

– По-видимому, да.

– Ну, мне кажется, будет нетрудно решить, который из них лжет. Вероятно, опытный робопсихолог, сделав даже поверхностное обследование…

– К сожалению, друг Элидж, на борту лайнера нет робопсихолога, достаточно квалифицированного, чтобы вынести суждение по столь деликатному вопросу. Подобные исследования можно будет произвести, только когда мы достигнем Авроры, так как ни доктор Гумбольдт, ни доктор Себбет не согласятся остаться без камердинеров на срок, который потребуется для обследования роботов земными специалистами.

– Но в таком случае, Дэниил, я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня.

– Я глубоко убежден, – невозмутимо сказал Р. Дэниил, – что вы уже наметили какой-то план действий.

– Ах так? Ну, по-моему, в первую очередь следует поговорить с этими математиками, один из которых – плагиатор.

– Боюсь, друг Элидж, это неосуществимо. Они не могут покинуть лайнер из-за карантина. И по той же причине не можете явиться к ним и вы.

– Да, конечно, Дэниил, но я имел в виду беседу по видеофону.

– К сожалению, они вряд ли согласятся, чтобы их допрашивал простой полицейский следователь. Опять-таки вопрос престижа.

– Ну, с роботами-то я могу поговорить по видеофону?

– Это, я полагаю, можно будет устроить.

– Попробуем обойтись и этим. Значит, мне придется взять на себя функции робопсихолога-любителя.

– Но вы же сыщик, друг Элидж, а не робопсихолог.

– Ну, неважно. Только прежде, чем я увижусь с ними, давайте поразмыслим. Скажите, а может ли быть так, что оба робота говорят правду? Например, разговор между математиками велся полунамеками. И каждый робот искренне верит, что идея принадлежала его хозяину. Или оба слышали лишь части разговора, причем разные, а в результате пришли к одному и тому же выводу.

– Исключено, друг Элидж. Оба робота повторяют разговор совершенно одинаково, если не считать главного противоречия.

– Значит, несомненно, что один из роботов лжет?

– Да.

– Можно мне будет получить копию показаний. Дававшихся в присутствии капитана?

– Я предвидел, что копия может вам понадобиться, и захватил ее с собой.

– Вот и чудесно. А роботам была устроена очная ставка? И это отражено в протоколе?

– Роботы просто рассказали то, что им было известно. Устраивать очную ставку правомочен только робопсихолог.

– А я?

– Вы – сыщик, друг Элидж, а не…

– Ну ладно, ладно, Дэниил. Подумаем-ка еще. При обычных обстоятельствах робот лгать не станет. Однако он солжет, чтобы не нарушить какой-нибудь из Трех Законов. Он может солгать, чтобы спасти себя в соответствии с Третьим Законом. Еще легче он солжет, чтобы выполнить распоряжение, полученное от человека, так как это соответствует Второму Закону. И он скорее всего солжет, если это понадобится для спасения человеческой жизни или если он таким способом воспрепятствует тому, чтобы человеку был причинен вред, – согласно Первому Закону.

– Совершенно верно.

– В данном случае каждый из этих роботов предположительно защищает профессиональную репутацию своего хозяина и ради этого в случае необходимости, несомненно, будет лгать. Ведь профессиональная репутация тут почти эквивалентна жизни, и Первый Закон принудит его ко лжи.

– Однако такой ложью каждый камердинер будет вредить профессиональной репутации другого математика, друг Элидж.

– Да, пожалуй. Но ведь репутация хозяина может представляться ему более значимой и важной, чем репутация любого другого человека. И в этом случае, с его точки зрения, ложь принесет намного меньше вреда, чем правда.

Сказав это, Лидж: Бейли умолк и задумался. Затем он продолжал:

– Ну, хорошо. Так вы мне дадите возможность побеседовать с роботами? Я думаю, лучше будет начать с Р. Айда.

– Робота доктора Себбета?

– Да.

– Ну, так подождите минутку, – сказал Р. Дэниил. – Я захватил с собой микроприемник, соединенный с проектором. Мне потребуется только белая стена. Вот эта вполне подойдет, если вы разрешите мне отодвинуть ящики с картотекой.

– Валяйте. Мне что, нужно будет говорить в микрофон?

– Нет. Вы сможете говорить так, словно ваш собеседник находится перед вами. Но извините, друг Элидж, мне придется еще немного вас задержать. Я должен сперва связаться с космолетом и вызвать Р. Айда к передатчику.

– Ну, в таком случае, Дэниил, может, вы мне пока дадите копии протоколов?

Пока Р. Дэниил налаживал оборудование, Лидж Бейли, закурив трубку, принялся перелистывать протоколы, которые передал ему робот.

Через несколько минут Р. Дэниил сказал:

– Р. Айд ждет вас, друг Элидж. Но, может быть, вы хотели бы еще несколько минут посвятить протоколам?

– Нет, – вздохнул Бейли, – Ничего нового я в них не нахожу. Включайте передатчик и последите, чтобы наш разговор записывался.

На стене появилось двухмерное изображение Р. Аида. В отличие от Р. Дэниила он вовсе не походил на человека и был сделан из металла. Он был высок, но состоял из нескольких блоков и мало чем отличался от обыкновенных роботов, Бейли заметил только несколько мелких отклонений от привычного стандарта.

– Добрый день, Р. Айд, – сказал Бейли.

– Добрый день, сэр, – ответил Р. Айд негромким и совсем человеческим голосом.

– Ты камердинер Дженнана Себбета, не так ли?

– Да, сэр.

– И давно ты у него служишь?

– Двадцать два года, сэр.

– И репутация твоего хозяина для тебя важна?

– Да, сэр.

– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

– Да, сэр.

– Наравне с его жизнью?

– Нет, сэр.

– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р. Айд сказал:

– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли помолчал, собираясь с мыслями. Этот робот рассуждал много тоньше и логичнее, чем те, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. И он вовсе не был уверен, что сумеет расставить ему ловушку. Бейли сказал:

– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Альфреда Гумбольдта, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

– Да, сэр.

– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Гумбольдтом?

– Нет, сэр.

– Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

– Да, сэр.

– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Дженнан Себбет, имеет репутацию замечательного математика, но он еще очень молод. Если доктор Гумбольдт сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он успеет искупить свой поступок. Его ждет много блестящих открытий, и со временем все забудут эту попытку плагиата, объяснив ее опрометчивостью, свойственной молодым людям. То есть для него все еще поправимо. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Гумбольдт, то положение создается гораздо более серьезное. Он уже стар, и главные его свершения относятся к прошлому. До сих пор его репутация оставалась незапятнанной. И этот единственный проступок на склоне лет зачеркнет все его славное прошлое, а у него не будет времени поправить дело. За остающиеся ему годы он вряд ли сумеет сделать что-нибудь значительное. По сравнению с твоим хозяином доктор Гумбольдт теряет гораздо больше, а возможностей поправить случившееся у него гораздо меньше. Таким образом, ты видишь, что положение доктора Гумбольдта намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р. Айд сказал ровным голосом:

– Мои показания были ложью. Работа принадлежит доктору Гумбольдту, а мой хозяин попытался присвоить ее, не имея на то права.

– Прекрасно, – сказал Бейли. – По распоряжению капитана корабля ты не должен никому ничего говорить о нашей беседе, пока тебе не будет дано на это разрешение. Можешь быть свободен.

Экран померк, и Бейли, затянувшись, выпустил клуб дыма.

– Капитан все слышал, Дэниил?

– Разумеется. Он единственный свидетель, не считая нас.

– Очень хорошо. А теперь давай другого робота.

– Но зачем, друг Элидж? Ведь Р. Айд во всем признался!

– Нет, это необходимо. Признание Р. Айда ничего не стоит.

– Ничего?

– Абсолютно ничего. Я объяснил ему, что доктор Гумбольдт находится в худшем положении, чем его хозяин. Естественно, если он лгал, защищая Себбета, то тут он сказал бы правду, как он и утверждает. Но если он говорил правду раньше, то теперь он солгал бы, чтобы защитить Гумбольдта. Это по-прежнему зеркальное отражение, и мы ничего не добились.

– Но в таком случае чего мы добьемся, допросив Р. Престона?

Если бы зеркальное отражение было бы абсолютно точным, мы ничего не добились бы. Но одно различие существует. Ведь кто-то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто-то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давайте-ка мне Р. Престона, а если запись допроса Р.Айда готова, я хотел бы ее просмотреть.

На стене вновь появилось изображение. Р. Престон ничем не отличался от Р. Аида, если не считать узора на грудной пластине.

– Добрый день, Р. Престон, – сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р. Айда.

– Добрый день, сэр, – ответил Р. Престон, Голос его ничем не отличался от голоса Р. Аида.

– Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?

– Да, сэр.

– И давно ты у него служишь?

– Двадцать два года; сэр.

– И репутация твоего хозяина для тебя важна?

– Да, сэр.

– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

– Да, сэр.

– Наравне с его жизнью?

– Нет, сэр.

– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р. Престон сказал:

– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли сказал:

– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

– Да, сэр.

– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?

– Нет, сэр.

– Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

– Да, сэр.

– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нем. Эта попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создается гораздо более серьезное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен – из-за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое еще осталось твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение Себбета намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р. Престон сказал ровным голосом:

– Мои показания были ло…

Внезапно он умолк и больше не издал ни звука.

– Так что же ты хотел сказать, Р. Престон? – спросил Бейли.

Робот молчал.

– Боюсь, друг Элидж, – вмешался Р. Дэниил, – что Р. Престон находится в состоянии полного отключения. Он вышел из строя.

– Наконец-то мы добились асимметричности, – сказал Бейли. – Теперь мы можем установить, кто виновен.

– Каким же образом, друг Элидж?

– А вот подумайте. Предположим, я – человек, который не совершил преступления, что известно моему личному роботу. Мне не нужно предпринимать никаких действий. Мой робот скажет правду и подтвердит мои слова. С другой стороны, если я – человек, который совершил преступление, мне будет нужно, чтобы мой робот солгал. А это сопряжено с определенным риском; хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду окажется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего, прикажет роботу солгать. В результате Первый Закон будет подкреплен Вторым Законом, и, возможно, в значительной степени.

– Это выглядит логичным, – заметил Р. Дэниил.

– Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо последствий. Второй робот переключится с сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

– А поскольку Р. Престон впал в состояние полного отключения…

– Значит, хозяин Р. Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.

– Ну, конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р. Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р. Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса были, пожалуй, самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранять полную невозмутимость, когда спросил:

– Ну, так что же, Дэниил?

– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просит передать вам, что он в восторге, И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

– Постараюсь, друг Элидж. Разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

– Валяйте.

– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи – трудным? Это означало бы, что полностью отключившийся робот собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р. Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

– Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?

– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.

– Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как я стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов; я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

– Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно – возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.

– Да, конечно, но что из этого следовало?

– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.

Р. Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лиджу Бейли руку.

– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.

Бейли сердечно потряс протянутую руку.

– Если можно, Дэниил, – не до очень скорой.